ФРЕДЕРИК ДЮБУА ДЕ МОНПЕРЭ

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ КАВКАЗА

У ЧЕРКЕСОВ И АБХАЗОВ, В КОЛХИДЕ, В ГРУЗИИ, В АРМЕНИИ И В КРЫМУ

VOYAGE AUTOUR DU GAUCASE, CHEZ LES TCHERKESSES ET LES ABKHASES, EN COLCHIDE, EN GEORGIE, EN ARMENIE ET EN CRIMEE

Равнина Лыхны (Lekhne), или Бамбора.

На восток от цепи холмов начинается прекрасная равнина в 15 верст ширины; она окаймляет море, спускаясь к нему отлого, и только слегка волниста. Лыхны — это самая значительная возвышенность, прерывающая гладь равнины.

Конгломерат, сцементированный известняком и мергелем, покрывает равнину до моря, проглядывая сквозь траву в тех местах, где исчезает верхний слой желтой глины. Из того же конгломерата состоят и возвышенности, и эту горную породу можно увидеть в Лыхны и проследить до подножья гор.

Несмотря на свойства подпочвы, на этой великолепной равнине раскинулась самая буйная растительность, так как слой глины, закрывающий конгломерат, успел приобрести с течением времени плодородность.

Я сошел на берег у завода (zavode) Пшандры ²⁵ и смотрел, объятый восхищением, на эти столетние клены, стволы которых ровные, как у сосны, и без ветвей, поднимались на высоту 20-ти футов и более, венчаясь самой пышной кроной блестящей листвы. Большая часть этих деревьев более трех футов толщины; многие из них имеют до пяти и шести футов в диаметре, иногда достигая даже и еще больших размеров; с кленами смешиваются роскошные грабы, древние липы. [114]

Под защитой этих высоких величественных сводов растет второй ярус леса: самшит со стволами поразительной толщины и высоты, вечнозеленые остролисты и иглица.

Какое наслаждение проходить вполне свободно таким лесом, не опасаясь ни засад абхазов, ни черкесов! Какое удовольствие блуждать там в лунном полусвете и слышать, как журчит невидимая Пшандра, скрываясь под зелеными сводами, между тем как тысячи светлячков (lampyris italica) резвятся, сверкая, до самых вершин деревьев.

Выйдя из этого леса, шириной в одну версту, я был перенесен, словно по волшебству, в великолепные луга, которые расстилались вокруг, насколько можно было охватить взглядом: с одной стороны виднеются деревянные крыши Бамбора, представляя весьма жалкий вид на фоне роскошного пейзажа, обрамленного величественной цепью гор: леса покрывают горы почти до самых вершин, и они высовываются из его зеленой чащи, будто скелеты. По всей своей длине этот гребень изломан, и его иссеченные бока едва завуалированы сеткой бледной растительности. Это вершины Ошетэна вздымаются над юрской грядой.

Вырываясь из трех ущелий, громадных природных шлюзов, высеченных в юрской гряде так же, как ущелье реки Котош, устремляются в равнину три реки: самая большая из них Мичишече — на западе, вторая по величине Бакланка — на востоке и между ними — Хипста. Ручей Пшандра, который течет между Хипстой и Бакланкой, доходит только до подножья гор.

Бамбор, построенный на берегу этого ручья, находится в двух верстах от моря. Я не нашел, чтобы крепость эта, сооруженная из земли и глины, была в лучшем состоянии, чем геленджикская; но она лучше расположена, и ее защищают от пятисот до шестисот солдат с 12 пушками. Я был крайне удивлен, что крепость внутри очень удобна для жилья.

При виде этих замечательных лесов генерал Вакульский и полковник, сейчас генерал Подовский, бывший в то время командиром полка, стоявшего в Абхазии, напали на прекрасную мысль, а именно побудить француза Жана Баптиста Деманжа выстроить на берегу Хипсты на средства полка лесопильный завод. Деманж был одним из тех рабочих, которых Гамба привез в Имеретию для того, чтобы основать там свое предприятие; он прекрасно знал свое дело и за короткое время построил на небольшом расстоянии от Бамбора самую удобную и простую лесопильню, [115] не страшась ни климата, ни опасностей, грозивших со стороны абхазов, ни тысячей других трудностей. Место, где он решил построить лесопильню, представляло самую непроходимую лесную чащу; необходимо было отвести рукав от Хипсты, вырыть канал и облицевать его; ничто не могло его остановить.

Когда постройка лесопильни была закончена, он сам обучил солдат, соорудил особые повозки с большими колесами для того, чтобы удобнее было перевозить самый громадный лес. Деманж действительно заслуживает награды от правительства, но кто расскажет на другом конце империи о всех принесенных им жертвах.

Почти без всяких усилий и не утомляя солдат, в короткое время выстроили прекрасные, обширные и удобные казармы, хороший лазарет и дома офицеров.

Какое громадное улучшение санитарных условий для солдата, который умирает здесь не столько из-за климата и болезней, им вызываемых, сколько из-за отсутствия возможности бороться с ними. Как не гибнуть ему от болезней и заражения, если он теснится в землянке, битком набитой людьми и пропитанной отравленным воздухом, и при этом под небом Абхазии, в условиях климата такого влажного и в тоже время знойного. Сухое, хорошо проветриваемое помещение, возможно выше над землей — вот первый залог здоровья в таком климате.

Название Бамбор происходит от абхазского слова «aborei» (Aborei — искаженное «абора» (абх. abora) — хлев),что означает «загородка для скота»; это место ссылки так же, как Гагры и Сухум-Кале, но уже второй степени, чистилище, менее суровое. Здесь находишься на краю света, чувствуешь себя отрезанным от всякой цивилизации, но это и все. Местность здесь необыкновенной красоты и своим великолепием может поспорить с самыми прекрасными пейзажами Швейцарии. Климат не представляется уже таким роковым, если соблюдать некоторые предосторожности и проявлять заботливость; к нему привыкают, с ним осваиваются после того, как отдадут ему должную дань.

На северо-запад от крепости, на небольшом от нее расстоянии, раскинулось местечко с базаром, с каждым днем все больше разрастаясь; старались поощрять тех, кто желал поселиться там. Многие офицеры имели уже в этом местечке дома с садами. Однажды ночью в 1834 году четыреста или пятьсот человек черкесов неожиданно напали на это селение и разграбили его; после этого события его окружили рвом. [116]

Лыхны (Lekhne), или Суук-су, и владетельный князь Абхазии Михаил-бей.

Михаил-бей ²⁶, владетельный князь Абхазии под сюзеренитетом России, обитает в Лыхны, в трех верстах на север от крепости.

На карте Гамбы Лыхны указаны под названием Loghine; на карте Александра, государя Имеретии (1738) — монастыря Likhin. Сами абхазы произносят это название Louk'hin, которое русские на своей карте 1834 года изменили в Лыхны (Lekhne). Михаил-бей и его брат Сафир-бей переименовали Лыхны в Суук-су, или «прохладная вода», в честь того прекрасного источника, который бьет здесь сквозь конгломерат. Мингрелы дают этой местности особое название Зуфу, в связи, вероятно, с названием резиденции Дадианов Мингрелии — Зубдиди или Зугдиди (Большой Зубузуп) (Рейнеггс (II, 5) помещает Зуппу (Suppu) на 30° широты южнее Анакопии. Вообще в его описании и карте Абхазии дарит самое большое смешение).

Из Бамбора это восхитительная прогулка. Вскоре вас уже окружают во всем великолепии владения Loukhin. Европеец, живущий в более умеренной зоне, не может составить себе никакого представления о живописной роскоши пейзажей Абхазии или Мингрелии, этой земли, благословенной небесами. Неизмеримой высоты древние липы и клены, родные детища земли, обремененные до самой вершины виноградными столетними лозами громадной толщины, сжимающими в своих нежных объятиях, в продолжение стольких поколений, ствол дерева еще более грандиозных размеров; поля маиса и проса, деревянные или слепленные из глины хижины, такие убогие и хрупкие, рассеянные то там, то здесь под сенью деревьев; неожиданно открывающиеся виды один другого живописнее, — вот то, что видел я, проходя по дороге, которая привела меня к воротам владения Михаил-бея.

Князь выстроил себе недавно жилище у подножья старой башни, венчающей возвышенность, усеянную большими деревьями. Дом деревянный и совершенно одинакового типа с теми, которые строят себе самые богатые и могущественные князья в Мингрелии, Имеретии и Гурии.

Дом поддерживается на высоте первого этажа деревянными сплошными стенами или столбами с врубленными в них перекладинами; внизу находится конюшня; вокруг дома проходит галлерея, выступающая над нижней частью строения. [117]

Внутри дом состоит из нескольких довольно больших комнат, с дощатым полом и просто отделанными стенами; комнаты меблированы громадными массивными диванами, покрытыми коврами, и несколькими стульями, в виде редкого исключения.

Главное украшение составляет камин из голубоватого диорита довольно изящной турецкой работы.

Князь принял нас с приветливым видом.

Во время своих кровавых войн с Персией и Грузией, в царствование Селима II-го и Амурата III-го, турки объявили себя сюзеренными властителями Имеретии, Гурии, Мингрелии и Абхазии, обратив князей этих стран в своих вассалов; они оставили за собой только самые важные местности, где они содержали гарнизоны для того, чтобы поддерживать свои права. С этой целью они основали в 1578 г. Поти при устье Фаза и Сухум-Кале в глубине бухты того же названия (Я упоминал выше, что основание Суджук-Кале относится к этому же времени). Эти обе крепости, выстроенные по одному плану, явились резиденцией паши, которого присылала Персия.

Угнетаемые турками, абхазы восстали в 1771 г. и завладели Сухумом-Кале. Во главе мятежа стали два брата Шервашидзе — Леван и Зураб-бей. Если бы, изгнав турок, князья продолжали действовать дружно, они смогли бы утвердить свою независимость, но они были обессилены раздорами, и Леван вынужден был продать туркам крепость Сухум-Кале за двадцать турецких мешков, или десять тысяч пиастров (24 тысячи франков); турки охраняли эту крепость своими янычарами только три года и затем покинули как бесполезную для них местность.

Некто Келиш-бей, относительно которого утверждали, что он также принадлежал к семье Шервашидзе, завладел тогда крепостью, делая только вид, что он подчиняется Турции (Так рассказывает об этом событии Рейнеггс (II. 8), и я ему охотно верю: он знал этих лиц, и ему не раз поручали участвовать в переговорах, которые вела Россия с этими кавказскими князьями).

Но Келиш-бей принял в Сухум трапезундского пашу Техера, изгнанного Портой, и последняя потребовала его выдачи. Келиш-бей, который объявил себя кунаком Техера, отказался исполнить это требование. Порта не могла действовать открыто и составила, следуя своему обыкновению, заговор против Келиш-бея, который даже принял христианство и объявил себя вассалом России для [119] того, чтобы лучше бороться с султаном. Но вскоре после своего обращения в христианство он был убит своим собственным сыном Асланом: Порта сумела подкупить его сына, и он стал во главе заговора (Это событие послужило темой для весьма интересной повести под заглавием «Келиш-бей», написанной одним из лучших писателей России А. И. Бестужевым, которого ученый мир недавно потерял: она была напечатана в литературном журнале «Русский Инвалид» от 20-го февр, 1837, № 8).

Аслан не воспользовался плодами отцеубийства: он скрылся, и его старший брат Сафир-бей был признан владетельным князем страны под сюзеренитетом России.

Сафир-бей правил до 1821 года; он имел чин полковника русской службы и также обратился в христианина, но, как говорят, по своим внутренним убеждениям князь тяготел к исламу; однако он нисколько не стеснялся пить вино, часто пьянея под влиянием рома. Ром — вот самый лучший для него подарок. Он был женат на сестре князя Левана Дадиана.

После смерти Сафир-бея император Александр признал верховным князем Абхазии его старшего сына, своего пажа. Но он управлял этой страной не долго: перенесенный в мятежную Абхазию, вынужденный склоняться перед самовластием матери, он прожил только два года и умер в 1823 г. ²⁷, оставив княжеский престол своему младшему брату Михаилу-бею, который воспитывался аталыком у черкесов.

Плачевное состояние, в котором находилась страна, а также просьбы Михаила-бея побудили Россию послать в Абхазию военный корпус для ее защиты; его распределили между четырьмя крепостями — сухумской, бамборской, пицундской и гагринской ²⁸.

Мы застали князя Михаил-бея в состоянии полной растерянности. Князь был занят сооружением вокруг дома ограды из толстых бревен в десять футов высоты. На верхушке старой башни устанавливали деревянную вышку, (tcherdak) (Строение, окруженное на высоте одного или двух этажей от земли галлерей, в котором укрывались поляки во время нашествия татар).

Келиш-бей оставил после себя, кроме Сафир-бея, пять сыновей: Аслана — отцеубийцу, Гассан-бея, Батал-бея и двух других; все это были люди самые неукротимые.

Приближенные Михаил-бея убили одного из вассалов Гассан-бея ²⁹; этот князь живет в Келасури, за Сухумом, недалеко от того места, где находилась древняя Диоскурия. [120]

Тем временем русские находились здесь между двух огней; они уговаривали, угрожали, примиряли, но не могли добиться примирения.

В ожидании набега черкесов время для совершения экскурсий было неблагоприятно, и несмотря на то, что князь обещал мне свое покровительство и охрану, я все же считал более безопасным отказаться на время от всяких предприятий подобного рода.

Князь Михаил-бей — высок ростом и хорошо сложен, у него длинный грузинский нос и черные волосы; в его лице совершенно незаметно ума. Когда он принимал нас, на нем была надета грузинская одежда. Находясь в Тифлисе, он надевает форму преображенского полка, одним из полковников которого он состоит.

Хотя князь и христианин, он ничуть не стесняется иметь по несколько жен, отвергая их одну за другой, если они перестают ему нравиться.

Князь слывет за очень скупого человека, и о нем рассказывают некоторые подробности, которые не делают ему чести. Князь часто посещает крепость, где он пьет, ест и развлекается то у одного, то у другого. Между тем, если кто-нибудь придет к нему, он едва подаст своему гостю стакан воды, если бы даже это был человек, который оказал ему самую большую услугу; я убедился в этом своими собственными глазами.

Можно сказать, что эти вассалы представляют для России главное препятствие в достижении ее успехов на западе Кавказа. Зависть и жажда власти, обостренные в данном случае конфликтом между представителем вассалов с одной стороны и верховной властью сюзеренов с другой, заставляют Михаил-бея, конечно, враждебно относиться к их намерениям основаться в этой стране; он их боится, быть может, ненавидит и сделает все на свете, чтобы задержать или совершенно пресечь их успехи; он будет мириться с их присутствием здесь, посколько это необходимо для его личной безопасности; он хорошо знает, что он не может быть владетельным князем без поддержки России: он уверен в том, что, как только русские повернутся к Абхазии спиной, прежняя прискорбная анархия возьмет здесь верх. Кто защитит его от черкесов, от честолюбивых тайных замыслов его дяди и непокорности вассалов? Поэтому он должен поневоле признать над собой покровителей и властелина; но он сделает для них ничуть не больше, чем это следует по мнению русских и всегда найдет тысячи отговорок, чтобы уклониться от всего остального. Князь первый помог бы прогнать русских из Абхазии, если бы это не [121] связано было для него с риском, так как у него сердце абхаза, и это сердце не терпит узды над собой; от русских он хочет только, чтобы они обеспечили ему свободу поступать в его стране, как ему вздумается.

Таким образом перед Россией стоит здесь очень трудная задача; разумеется, при таком положении дел ее власть только на словах; желая оставаться в границах умеренности, она совершенно не имеет влияния. Несмотря на все свои угрозы и просьбы, она не смогла ни заставить, ни убедить князей страны, а также самого Михаил-бея отказаться от их любви к разбойничеству и праздной бродячей жизни, склонности, которая свойственна абхазскому народу и даже ставит их в смысле благородства чувств гораздо ниже черкесов. Такая жизнь нравится Михаил-бею и его вассалам. Каждый мечтает о счастья на свой лад.

Спросите полудикого абхаза, что является пределом его желаний. Ружье, сабля, кинжал, испещренный узором плохого серебра, перевязь и портупея, украшенные металлическими бляхами, пороховница и маленький ящичек, где он хранит сало для смазывания пуль, — вот все, что необходимо для его счастья.

Прибавьте к этому разорванную одежду, убогую саклю (Дом из плетеных ветвей), горсть проса, — но все это уже дополнительные принадлежности... Оружие — вот его счастье и богатство!

Поэтому самый счастливый человек между ними это тот, кто обладает самым красивым и лучшим оружием и, следовательно, самый первый разбойник в стране (Не более лестное описание абхазов дает Шардэн: абхазы, говорит автор, менее дики, чем черкесы, но они отличаются той же склонностью к воровству и разбойничеству; главным предметом их меновой торговли являются человеческие существа, меха, шкуры ланей и тигров, льняная пряжа, самшит, воск и мед. I. folio 70), так как все его честолюбивые замыслы, ради которых он пренебрегает всем, заключаются в том, чтобы бродить из засады в засаду, похищать имущество русского и, если возможно, и его самого.

Одну из главных отраслей торговли абхазов составляли некогда рабы, и они не бросили этой дурной привычки и под сюзеренной властью России. Но абхаз, так же как и черкес, не продает в рабство своего соотечественника, опасаясь закона возмездия. Самый бедный, последний крестьянин расправился бы с своим собственным князем или самим Михаил-беем, если бы тот или другой осмелился продать в рабство кого-либо из его близких. В былое время, [122] желая иметь рабов для продажи, за дело принимались заранее. Когда захватывали пленников, рыская по морю, воюя с соседними странами или же грабя Имеретию или Черкесию, спешили поженить тех, от кого можно было ожидать хорошего потомства; но как только у пленников рождались дети, их отнимали у них и растили на стороне до того времени, когда можно было продать их с выгодой. Эти бедные невольники были настоящими производителями детей (fabriquants d'enfants).

Этот варварский обычай роднит абхазов с черкесами, и русские не могли вполне его искоренить; несмотря на их надзор, тайная торговля рабами все время продолжается: главный фонд этой торговли, однако, составляют русские солдаты; турки охотно покупают русских пленников у абхазов на месте и перепродают их затем в Трапезунд или другие порты Малой Азии.

Этот ужасный торг прекратился бы совершенно, если бы Михаил-бей и Гассан-бей не были сами его первыми зачинщиками; они допускают эти похищения солдат, извлекая из этого выгоду. Разумеется, никто лучше не знает, чем Гассан-бей, что у него происходит: нет Фушэ, как говорят, более проницательного, чем он. Как только он узнает, что абхаз совершил похищение, он призывает его к себе и угрожает выдать русским (этой угрозы здесь сильно боятся), если он не даст ему коров, коня и т. д. После того, как виновный в похищении выполнит свою повинность, князь разрешает ему продать пленника и всеми мерами защищает своего подданного; сколько бы русские не посылали к князю, требуя правосудия и выдачи виновника, он всегда отвечает тысячами уверток и отговорок, и переговоры ни к чему не приводят.

Михаил-бей поступает не лучше своего дяди.

Быть может, удастся обуздать торговлю рабами договором, заключенным с Турцией. Турция обязана возвращать России каждого русского беглого солдата, скрывающегося на ее территории, каждого русского подданного, привезенного туда в качестве раба или проданного там в рабство.

Если турецкие паши будут выполнять этот договор, имеющий обратную для Турции силу, торговцы невольниками, отправляющиеся покупать их в Абхазию, будут подвергаться слишком большому риску для того, чтобы заниматься этим торгом.

В состав современной Абхазии входят пять следующих абхазских племен. [123]

1) племя бзубцев. (Bsoubles), распространяющееся от Гагр до Анакопи и состоящее из 18.700 человек (Бзубцы — искаженное «бзыбцы», «бзыбаа»).

2) племя собственно абхазов, расположенное от Анакопи до реки Келасури, равное 8.100 человек;

3) племя цебельдинцев (Tsebeldiens), населяющее горные долины реки Кодор и состоящее из 15.000 человек;

4) племя абшавов (Abchaves), распространяющееся от реки Гализги до реки Кодор и насчитывающее 10.500 человек (Абшавы — искаженное «абжюаа»).

Таким образом, все население Абхазии равно 52.300 жителей.

Я не присоединяю сюда пятого племени — самурзаканского, так как оно находится под властью князя мингрельского.

Вот остатки населения, которое было некогда, без сомнения, несравненно значительнее, но вследствие продажи людей в рабство, оно таяло с каждым годом.

Вместе с тем разбойничья жизнь, такая почетная среди абхазов, ведет к полной праздности. Поэтому нет ничего более жалкого, чем их бедные хижины, выстроенные из глины, смешанной с соломой, где они живут вперемежку с своими домашними животными; они не расчищают ни лугов, ни пастбищ, не запасают сена, и если зима суровая, скот уходит в лес, где гибнет от бедствий. Одна или тем более две коровы большое богатство для абхаза; только князья владеют целыми стадами скота. Быки и коровы довольно хорошей породы, хотя и малорослы. Их хозяйства довольно похожи на черкесские, но беднее; так же, как у черкесов, у них много овец и коз. Баранье мясо хорошего качества, но шерсть — простая. Маис, просо и род турецких бобов составляют главную основу их пищи. У них нет никаких промыслов...

(Опущена цитата, приводимая автором из очерка Н. Гибаль)

...Наиболее трудная задача — это урегулирование их торговли и содействие развитию промышленности в настоящих условиях. Занимаясь земледелием или какой-либо другой отраслью экономики, абхаз должен находить рынок для своих продуктов. Каким образом может это быть, если на протяжении более чем двухсот верст морского берега имеются только два, весьма отдаленные друг от друга места сбыта, — Сухум и Редут-Кале, не считая базара Бамбора. Такая финансовая и санитарная мера совершенно подрывает всякую возможность торговли среди абхазов: могут ли они из-за нескольких мер маиса или нескольких звериных шкур [124] бежать на такие дальние базары? В них развиваются только новые навыки — уменье заниматься контрабандной торговлей с турками, укрываясь среди тростников речных устьев.

Один видный чиновник предложил назначить для маленьких бухт определенное время, когда жители могли бы производить торговлю с иностранцами, под наблюдением судна, которое должно стоять для этой цели в бухте. Это означало бы устраивать своего рода ежегодные ярмарки, куда абхазы могли бы всегда легко прийти для сбыта своих продуктов.

Внутри страны совсем нет рынка для сбыта.

Какая разница между этой бедной и несчастной Абхазией наших дней и той блестящей гирляндой греческих колоний, которая окаймляла в былые времена ее берега.

Я посетил старинную лыхненскую церковь (de Louk'hin) в ограде усадьбы князя Михаил-бея в двухстах шагах от его дома: церковь эта довольно хорошо сохранилась и построена по совершенно одинаковому плану с храмом Пицунды, но значительно меньших размеров и более простая; ее стиль — византийский; материалом избрали желтоватого цвета известковый отесанный камень, добытый из соседних гор. Купол — восьмиугольный. Внутри стены покрыты живописью.

Император (Николай I) распорядился обратить эту церковь в монастырь и место пребывания колонии священников, предназначенных Абхазии, определив 1.500 рублей серебром (6.000 фр.) на содержание архиерия, который пока еще сюда не приехал.

Из Суук-Су мы отправились за шесть верст дальше прямой дорогой, не заходя в Бамбор, для того, чтобы посетить лесопильню на реке Хипсте. Полковник был так любезен, что попросил М. К. рядового солдата абхазского полка, сопровождать меня и служить мне переводчиком. Во время этой прогулки вместе с М. К. по восхитительному лабиринту волшебного пейзажа, я имел удовольствие ближе познакомиться с этим замечательным, (distingue) человеком и поговорить о Швейцарии и общих друзьях. Превратности судьбы сильно изменяют человека, иногда исправляя его. Те, кто знал М. К. в Петербурге, сильно изумились бы той перемене, какая произошла в нем с тех пор!

«Во всем есть своя хорошая сторона, — говорил он мне, — из petit maitre'a, каким меня знал Петербург, я обратился в философа. Когда я служил в гвардии, я стремился, [125] снедаемый честолюбием, только к почестям; я знал жизнь только со стороны ее интриг, светских развлечений и надменного довольства, свойственного привилегированным классам. Я видел в себе и других только эполеты и мундир. Я блуждал мыслью в заоблачной выси или погружался в бездонную пропасть неопределенных мечтаний, и к какой странной идее увлекла меня эта беспринципная жизнь petit maitre'a и льстеца (courtisan)!.. Так как вся моя наука состояла в том, чтобы с изяществом появиться в салоне, уметь кстати польстить, чтобы устроить свою карьеру, с ловкостью лавировать между препятствиями и смеяться над всем остальным миром. Увы! Как изменились времена!

Внезапно из человека, все достоинство которого заключалось в его блестящем мундире, я обратился в человека, ценного только как личность. Мое я и мое сердце — вот все, чем я обладал. Вычеркнутый из жизни, обреченный на гражданскую смерть, лишенный чести и всякой надежды, я был низвергнут осуждением, когда-то светлый ангел, в бездну мрака, вместе со всеми другими, мятежными ангелами, и сослан в близкие с полюсом края, — какие- ужасные воспоминания! И вместе с тем это великий прекрасный урок, на который обрекла меня судьба. Заглянув в самого себя, я ужаснулся своей внутренней пустоте. Мне казалось, что, отняв у меня мундир, у меня отняли все. В тех холодных странах, далеко за пределами цивилизованного мира, я мог, однако, жить беззаботно, весело, в изобилии и предаваясь наслаждениям жизни; но одна жестокая мысль всегда ввергала меня в печаль: ты представляешь ничто, говорил я себе, меньше чем ничто. Тогда-то я углубился в самого себя и спросил — нет ли для меня еще возможности счастья. Я обратился к своей совести и, положа руку на сердце, после некоторой внутренней борьбы, смог ответить «да».

Это было подобно тому, как если бы после смерти, после жалких скитаний, называемых жизнью, я спросил себя: что принес ты с собой с другого берега? Боже! Какая пустота! Что осталось от моей прежней жизни, чем я мог бы воспользоваться по другую сторону могилы?.. Мне захотелось стать человеком; они могли закрыть мне двери ко всякому общественному положению, но они не могли мне запретить стать человеком. Я старался быть им в окружающем меня мире, насколько позволяли его пределы. Я старался внушить себе мысль, что если в вечности надо уметь обходиться без орденов, славы и почестей, то это умение, приобретенное в этом мире, является уже заранее выполненным [126] делом; свою душу стремился я украсить свойствами, действительно полезными, научась оценивать все явления по их истинной стоимости. Безропотно я ожидал своей судьбы. Государю угодно было вернуть меня из ссылки и отправить в Абхазию; я — рядовой, я то, что представляют из себя многие другие честные (braves) люди. Поверьте мне, что, хотя это положение простого солдата для меня самое тяжкое из всех, которое они могли только мне предложить, я принял известие о своем разжаловании со слезами радости, так как это роднило меня с другими сынами России»

Не думайте, что я измышляю эту повесть, давая простор своей фантазии, чтобы тронуть сердца жалостью к виновному и затушевать большое преступление. Это истинные слова М. К., и нет необходимости прибегать к измышлению, чтобы вызвать интерес к подобному человеку. Высокий рост, черные глаза, открытое выражение лица составляли контраст с его болезненным, страдальческим видом. Он также, как и другие, отдал дань климату и перенес несколько возвратов перемежающейся желчной лихорадки, которая оставила у него осложнения, обычные здесь последствия этих болезней, — несколько раз наша беседа прерывалась из-за его страданий.

Позднее я встретил. М. К. в Тифлисе, где он был произведен в прапорщики; в 1835 году он принимал участие в геленджикских экспедициях и был, наконец, произведен в офицеры.

Когда я возвращался на борт судна, мне показали руины монастыря Иолагу, построенного на берегу моря, в нескольких ста шагах вправо от устья реки Пшандры. Маленькая церковь, красиво сооруженная в византийском стиле из отесанного камня синего и зеленого мелафира, стоит на скале конгломерата, вздымающейся на восемь футов над уровнем моря; волны морские временами разбиваются об отвесные склоны скалы. Землетрясение, которое всколыхнуло Бамбор 28-го июня 1833 года в восемь с половиной часов вечера и отразилось на транспортном судне «Revenitil», одновременно раскололо также и камни монастыря Иолагу.

Как ни прекрасен пейзаж Бамбора с суши, но только с моря развертывается он во всем своем великолепии и необъятном величии. Отсюда в хороший ясный день можно одновременно проникнуть взором в те три больших выхода для с… или естественные портики, из которых [127] вырываются, неся дань Кавказа морю, реки Мичешече, Хипста и Бакланка (Voy. Atlas. 2-е serie, pl. 3).

Ущелье Мичишече самое узкое; по его тальвегу растут темные густые леса; верхняя часть гор изрезана оврагами и изломана. Когда река вырвется из этой тесной тюрьмы, она мирно блуждает по прекрасной равнине Бамбора, между извилинами слегка волнистой почвы. Ее берега окаймлены деревьями, среди которых прячутся несколько абхазских селений племени бзыбцев; главные из этих селений — Папчи, Бача, Чабалухва, Сандринис, — все на левом берегу реки, за исключением селения Чабалухва, которое раскинулось по обоим ее берегам. Ниже маленького левого притока виднеются Ешеха и Туптара.

Там, где исчезают песчаные холмы, которые, окаймляя море, тянутся от Пицунды к Бамбору, в самом углублении бухты, виднеется устье реки Мичишече. Некогда это был один из главных рынков Абхазии; мы находим эту бухту на карте Александра, государя Имеретии, под названием порта Абазов, на карте Шардэна — Portus Abcassorum. Это Cavo de Buxo — «Самшитовый порт» всех средневековых карт — название вполне заслуженное, так как здесь некогда процветала торговля самшитом. Эта бухта и сейчас могла бы служить одним из главных торговых пунктов Абхазии, если бы из санитарных соображений Россия не закрыла доступа в нее.

В глубине ущелья реки Хипсты, наиболее широкого, наиболее радующего взор и лесистого, между гор проглядывают изломанные слоистые склоны Ошетэна, испещренные лентами и пятнами снега; Хипста блуждает так же, как Мичишече, по долине Бамбора и после многих излучин впадает в море в трех или четырех верстах от нее. На правом берегу Хипсты находятся селения Мугудзурква (Очевидно, Мгудзырхуа (абх. mguэзэrxua)) и Комкиамла; между ее левым берегом и маленькой речкой Суук-Су раскинулось большое селение Дырыпш (Очевидно, Дрыпш (абх. drэpf)).

Третье ущелье, реки Бакланки, раскрывается за холмом, вершину которого венчает лыхненская церковь; устье реки Бакланки — на полпути между Бамбором и Анакопией. Над этим ущельем вырезываются вершины гор, откуда берут начало источники Большого Зеленчука. Две горные вершины из черной массы щетинятся черными клыками, зубцами и острыми глыбами; это, вероятно, [128] какой-нибудь вид пироксенового порфира. Там можно различить громадные морены обрушившихся глыб и обширное снежное и ледяное поле, залегающее в углублении между двумя вершинами; снег не держится на более отвесных вершинах и только слегка их опушает.

Леса попрежнему не поднимаются до самой верхушки юрской стены, и ее длинный изборожденный и зубчатый гребень, высовываясь из зеленой чащи, вздымается над лесами, как в Гаграх; и здесь сосна замыкает растительный цикл деревьев. Вершины торчат совсем обнаженные и только опушены чуть заметной легкой сетью растений.

Нельзя увидеть отсюда юрской вершины, называемой «Шапкой Сафир-бея», так как она замаскирована горами.

На западе, на краю пейзажа, виднеется ущелье реки Котош (Или Бзыб) с его склонами, сильно изрезанными оврагами. Верхушка гагринских гор прячется за песчаными холмами.

Дороги из Абхазии пролегают между вершинами Ошетэна, вдоль реки Лабы, по ущельям Мичишече и Бакланки. Михаил-бей ожидает, что именно с этой стороны на него ринутся абадзы. Эти горные проходы доступны только в самый разгар лета.

Мы застали на рейде Бамбора генуэзское судно под командой Поля Бозо; генуэзский капитан получил разрешение нагрузить здесь свое судно самшитом; это попрежнему один из главных предметов торговли в Абхазии; нигде нельзя найти самшита прекраснее, в таком изобилии и по такой дешевой цене. Самшит растет, как я уже сказал, в лесах Бамбора до самого берега моря, но самый лучший идет из ущелий внутри страны и с подножий гор. Абхазы доставляют самшит на берег моря, где его взвешивают и обменивают из расчета тридцати фунтов соли за центнер; его обменивают также и на железо.

Поль Бозо был весьма рассержен: он сговорился с одним турком относительно доставки ему всего груза самшита определенного размера, но турок не смог сдержать своего слова и доставил только половину. Мы видели после генуэзского капитана в Сухум-Кале, где он старался пополнить свой груз.

Самшит так же изобилен и прекрасен в Сухуме, как и в Бамборе, но так как доставить его можно только, неся на своей спине на расстоянии нескольких верст, то его почти отсюда не вывозят. [129]

Поль Бозо намеревался продать свой самшит в Трапезунде английскому консулу и взамен закупить для Константинополя различные предметы персидского производства: шали, шелка, трубки и пр.

Морской берег от Бамбора до Сухума.

От Бамбора до Сухума, вдоль берега моря, непрерывно раскрываются самые прекрасные виды. До устья Бакланки, где казаки устроили свой пост, берег низкий и лесистый.

За рекой Бакланкой начинается волнистый ряд низких холмов; они тянутся вдоль берега моря и все более вздымаются, приближаясь к устью реки Псирсты (Psirste) (Очевидно, Псырдзха (абх. psэrзха)), где они представляют уже внушительную стену гор, сквозь которую Псирста, сбегающая с высоких вершин, прорыла себе или же разыскала узкий, глубокий живописный проход. Это второй ярус гагринского известняка; вырванные из недр земли струями пироксенового порфира, глыбы этой породы то беспорядочно громоздятся, то сгибаются.

На вершине покрытого прекрасными деревьями холма, который вздымается в виде усеченного конуса у левого угла устья Псирсты, торчит старая круглая башня, окруженная полуразрушенными строениями; нельзя проследить взглядом скрытую под листвой стену, соединяющую эту башню с другой, белой башней, на половине склона; но, начиная отсюда, можно хорошо различить остатки стены, которая, спускаясь до самого берега моря, закрывала в былые времена проход по берегу. Это руины Анакопии (Анакопия или Phanakopi, как пишут иногда, означает видимую издалека местность, иссеченную крутизнами гор, название как нельзя более соответствующее характеру местности. (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 4)), или Никофии древних карт.

Напротив Анакопии, в углу, образуемом Псирстой и морским берегом, отделенный от нее только этой рекой, стоял замок Псирст. Прислоненный к отвесной горе, вздымающейся за ним, этот замок занимал всю ширину дефиле и защищал его, так как известковые горы, отделяющие берег моря от внутренней равнины, вздымаются уже на значительную высоту, приближаясь к Сухуму; это повторение, в малых размерах, известковой высокой стены Бамбора или, если хотите, это первая линия горного полукружья. Большие желтые пятна, в рамке зелени, вырисовывались на отвесных склонах. Кроме ущелья Псирсты, раскрываются дальше два других ущелья, из которых с шумом вырываются Гумиста и Баслата. [130]

Вот то необыкновенное строение местности, которое заставило Ю. Клапрота думать, что это центральная цепь упирается здесь в море, как это видно из маленькой карты, приложенной к его описанию Кавказа 1814 года.

Анакопия представляет именно то место, где эта низкая цепь гор ближе всего подходит к морю, оставляя узкое дефиле, по которому только и возможно проникнуть из равнины Бамбора к Сухуму и устью реки Кодор.

Здесь можно легко узнать знаменитое дефиле с его крепостью, которое греки прозвали «Трахеей». Прокопий говорит о нем подробно в своем описании войны готов (кн. IV, стр. 500).

«За пределами страны апсилов (Apsiliens), при входе в Абасгию, местность имеет следующее расположение: высокая гора, начинаясь на Кавказе, постепенно понижается и, сгибая свой гребень в виде уступов, теряется, приближаясь к Понту Эвксинскому. Абасги построили некогда на одной из вершин этой горы сильно укрепленный и весьма обширный замок. Там они имеют обыкновение укрываться, отражая набеги врагов, благодаря непреодолимым трудностям, которые представляет эта местность, так как единственный проход, который ведет в замок, в то же время является единственным входом в Абасгию, и проход этот так узок, что одной горсти людей достаточно для того, чтобы устоять против ровного фронта нападающего врага. Господствуя над тропинкой, стена отвесных и бесплодных скал тянется до моря, давая основание называть это место «Трахеей».

Дальше Прокопий описывает осаду этого замка греками. Войско атаковало дефиле со стороны Сухума, но оно было отброшено, и его решимость уже заколебалась, когда военноначальнику Иоанну, который предводительствовал походом, явилась мысль послать половину войска по другую сторону дефиле. Сжатые с двух сторон, абасги укрылись в замке. Ослепленные страхом, преследуемые по пятам греками, не могли абасги остановить врага и помешать ему вместе с ними войти в замок и затем предать его огню. Крепость была сметена до основания, и абасги рассеяны. Это событие произошло в 550 году после нашей эры.

Анакопия теперь совершенно покинута. Среди руин только одна маленькая очень древняя церковь напоминает нам о живых. Эта церковь очень знаменита по всей Абхазии и даже Грузии, так как предполагают, что именно здесь было погребено тело св. Симона.

Грузинская летопись Вахтанга V действительно рассказывает, что в правление Адерхи, или сына Бартома, который царствовал вскоре после наступления нашей эры, [131] два апостола св. Андрей и св. Симон Канонит пришли проповедовать христианство в Абхазию и Эгреси, Симон умер в городе Николи или Анакопи на территории греков, в то время как св. Андрей отправился обращать в христианство мингрелов (Klaproth, Voy. au Caucase, edit. all., II. et. 114).

От замка Псирст (Pizirdsiza — название замка, Absta название реки на карте Хатова; река называется также fiume de Nicofia на картах средних веков; Peйнеггс (II. 5) называет ее Kuri и говорит, что порт ее устья маленький и ненадежный) осталась только груда полуразрушенных покинутых башен и стен в тени древних фиговых и других могучих деревьев, которые склоняются над руинами, как бы желая скрыть их одиночество. Двести лет тому назад это было последним владением Дадианов Мингрелии по направлению к Абхазии. Пост казаков сейчас находится вблизи руин; считают, что от них до Сухума двадцать одна верста, но я думаю, что это слишком мало. Над Анакопией в глубине пейзажа раскрывается ущелье реки Бакланки. Высокая известковая гряда попрежнему на одном уровне следует параллельно центральной цепи; среди остроконечных и срезанных вершин, ее венчающих, лучше всего видна отсюда Шапка Сафир-бея, в виде купола с острием. 12-го июля снежные пятна еще кое-где были рассеяны в углублениях между скалами, а также и в оврагах, которыми изрезаны склоны. Снег белелся даже на расстоянии тысячи пятьсот и двух тысяч футов ниже гребня гор. Я заметил отсюда, что известняк этой горной формации состоит из многочисленных более или менее горизонтальных пластов; бросив свой взгляд на ущелье реки Хипсты, я увидел, что на западной стороне, далеко по направлению вниз, залегали длинные полосы снега, выявляя глубину оврагов.

От Анакопии до Сухумского мыса мы не видели ничего замечательного, кроме живописного устья реки Гумисты; в нескольких верстах от морского берега она вырывается из очень узкого ущелья, отвесно высеченного в известняке низкой горной гряды. На берегах этой реки в окрестностях селения Ешира, расположенного в восьми верстах от Сухума и четырех от моря, находится очень древняя церковь; все четыре стены ее хорошо сохранились; внутри она полна приношений, — сабель, ружей и даже денег, к которым никто не прикасается. Абхазы еще очень чтут эту церковь; они приходят сюда праздновать пасху, при этом, согласно обычаю, часто приводят корову для того, чтобы заколоть ее здесь; они приносят также на пасху красные яйца. Клятва, [132] данная перед этой церковью, ненарушима. Вблизи церкви бьет великолепный родник. Магометане клянутся перед бронзовым котлом, находящимся на небольшом расстоянии от церкви.

Река Гумиста, впадая в море вблизи выступа Сухумского мыса, омывала в былые времена своими водами стены старого Сухума, который был построен вдоль отлогого морского берега по левую ее сторону. Несколько отрезков стены, покрытых колючим кустарником, — вот все, что осталось от этого древнего города, быть может, греческой колонии.

Это тот самый древний Сухум, о котором упоминает Абулфеда, живший в тринадцатом столетии; автор называет его Sachum и помещает на берегу моря в стране абхазов (Abchas).

Сухум-Кале.

Наконец, напротив мыса, мы неясно увидели во всю ее ширь бухту Сухум-Кале (Soghumi, Soghum-Kala или Dordup по Рейнеггсу. II, 7; Sokhou-mis-Tsikhe по Хатову; Sogum на карте Стевена. Прежний Soghoum находился в устье реки Гумисты; эта река, называемая Гумистой или Цхоми, приобрела свое название от укрепленного замка Гум, Гума или Цхоми, который был построен на ее берегах внутри страны. Не находится ли название Soghoum в связи с этими именами? Dour-doup по словам Клапрота, означает «Жемчужная гора». I. стр. 479, нем. изд.); от Сухумского мыса до Кодорского она раскрывается на расстоянии пятнадцати верст и уходит вглубь на семь верст.

После Геленджикской это самая прекрасная бухта по всему морскому берегу, начиная от Анапы до Батума.

Якорная стоянка, хотя и хорошая, все же не совсем удобна, так как морское дно здесь имеет сильный наклон. Когда дует свежий ветер с суши, якорь начинает бороздить почву дна, если судно из осторожности не укреплено вторым якорем, брошенным по направлению к берегу. Кроме того, илистое дно бухты не ровное, что еще более затрудняет выбор хорошей стоянки.

Мы бросили якорь в 300 саженях от берега на глубине 12-ти саженей напротив крепости, выстроенной в глубине бухты, в дельте реки Баслаты. Это турецкое сооружение царствования Амурата, возведенное около 1578 г.; как и в Поти, все укрепление состоит из массивной стены в виде четырехугольника, каждая сторона которого равна приблизительно 100-саженям, и четырех бастионов с несколькими ярусами пушек. Парапет снабжен амбразурами. Можно очень удобно пройтись кругом по стене, и вид не лишен [133] был бы очарования и величия, если бы вы не находились в Сухуме.

Внутри крепости только несколько полуразоренных строений, — некогда резиденция паши Келиш-бея; здесь теперь живут комендант и офицеры крепости. Солдатские казармы весьма жалкие. Единственное украшение этой крепости это несколько вишневых, гранатовых и грушевых деревьев; они покрывают своей тенью разоренную часть крепости, где живет комендант. Укрепления не в лучшем состоянии: один из бастионов наполовину обрушился в море; везде зияют щели, и всегда фиговые деревья вместе с гранатовыми находят достаточно места в этих расселинах для того, чтобы укрепиться своими толстыми корнями.

Единственно, что можно увидеть интересного во дворе крепости, это могилы прежних пашей и князей этой страны Келиш-бея и Сафир-бея, отца и деда Михаил-бея, в настоящее время владетельного князя. Место, где находятся эти могилы, занято артиллерийским парком, и пирамиды русских ядер тяготеют над их прахом.

На западных воротах можно прочесть длинную арабскую надпись. Восточные ворота вели в самый город Сухум.

Некогда вся эта маленькая равнина, шириной в 1 1/2 версты, раскинувшаяся на восток от крепости до подножья холмов и до современного карантина, была покрыта домами и базарами. Сухум имел тогда население, равное 6-ти тысячам человек. По выложенным камнем каналам вода из Баслаты растекалась по всем кварталам; в ее устье соорудили небольшой облицованный кирпичом канал для удобства маленьких турецких судов. От этого древнего Сухума ничего не осталось, кроме следов домов и улиц, заросших колючим кустарником и высокой травой; стена, которая защищала город со стороны моря, сохранилась только в виде отдельных отрезков; море постоянно точет и гложет их своими волнами; вода не протекает по засоренным каналам; ров, окружающий крепость, местами заполнен до краев землей; задержанная в своем течении Баслата теряется в болотах, в середине лета настолько зачумляющих воздух своими испарениями, что после Поти и крепости св. Николая Сухум можно считать самой нездоровой местностью из всех русских владений на этом побережье. Гарнизон, состоящий из ста человек, изнемогает, чахнет от болезней. Между тем достаточно было бы очистить эти каналы Баслаты, осушить искусственно созданные болота, и несомненно Сухум стал бы такой же здоровой местностью, как и всякая другая на побережье. Но кто возьмется за выполнение подобной [134] задачи? Конечно, не солдаты: у них уже достаточно дела, чтобы стоять на часах, отводить скот на пастбище, запасать сено на зиму, заготовлять дрова, разводить огороды, чинить эти полуразрушенные бараки, которые им служат жильем, охранять карантин, — все это тем более достаточно, что одна треть или четвертая часть их в больнице.

Когда русские овладели Сухумом, часть города еще существовала, но командовавший тогда генерал приказал разрушить и смести до основания все, что еще от него оставалось, ссылаясь на то, что под прикрытием домов абхазам удобнее похищать русских солдат. Наполеон под Каиром сумел подойти к делу иначе: он не отдал приказа сжечь Каир, хотя у него и похищали солдат. Разрушить Сухум означало отравить гарнизон этой несчастной крепости. Ничто так не зачумляет и не портит воздуха в этом знойном климате, как развалины жилищ, опустошенные, внезапно покинутые пространства, где обитали раньше люди; можно думать, что все эти руины, остатки разрушенного жилья, подвергаются тлению; солнце и влага, действуя одновременно, оказывают разрушительное влияние на органические вещества; тысячи различных миазм несут смерть тем, кто их вдыхает. Это наблюдение Шопена, человека умного, относительно Эривани и многих других местностей. Следует хорошо помнить, что для сохранения города в здоровом состоянии необходимо беречь его население и опасаться всяких разрушений.

Почему Ганджа — самая нездоровая местность из всех городов Грузии? Этому весьма способствует то обстоятельство, что Ганджа частью покинута. Какие громадные пустые пространства, где органические вещества подвергаются тлению!

Почему Тифлис, который был известен долгое время как очень нездоровый город, теперь уже стал здоровой местностью? Русские войска завладели Тифлисом 11 сентября 1795-года после его разрушения Ага-Магомет-Ханом; в течение многих лет они жили только среди развалин; сейчас там не осталось и следов от тех ужасных времен: Тифлис лучше отстроен, чем раньше, в нем больше простора и воздуха, и вот уже нет нездорового города.

В Сухуме сейчас жалкий маленький базар, где можно купить вина, мяса и какую-нибудь мелочь.

В Бамборе и здесь уже начинается район вина, район изобилия этой драгоценной влаги. Еще в Крыму виноград требует много ухода. Между тем здесь виноградные лозы на своей истинной родине, где они процветают, не требуя [135] ухода, будто в раю. Тот, кто желает окружить свое жилище виноградом, должен только позаботиться о том, чтобы возле дома находилось несколько уединенных деревьев, по которым виноградные лозы взбираются, образуя тысячи зеленых гирлянд, до тех пор, пока, наконец, их красные кисти не превратят всего дерева в одну сплошную громадную виноградную гроздь. Иногда встречаются лозы чудовищной величины, и, хотя вязы, клены и столетние ореховые деревья вздымаются на изумительную высоту, виноградные лозы поднимаются еще выше, венчая их вершины своими гроздями.

Производство вина начинается уже в стране убыхов; обычное вино абхазов, — этих не слишком строгих мусульман, — не очень хорошего качества, так как они плохо его выделывают и добавляют воду. Но можно встретить очень крепкое вино с большим содержанием спирта у людей богатых; хорошее вино изготовляют русские офицеры в Сухуме и Бамборе; оно красное и приятно на вкус.

Абхазы сохраняют свое вино в больших кувшинах, зарывая их в землю; их кувшины по своей вместительности меньше изготовляемых в Мингрелии. Вместимость кувшинов возрастает по мере того, как продвигаешься на восток, и самые большие можно встретить в Кахетии, где они отличаются действительно гигантскими размерами, достигая иногда девяти футов высоты.

В этом знойном климате вино сохраняется в таких кувшинах очень хорошо, в особенности если они зарыты в землю довольно глубоко и покрыты на три или четыре фута хорошей глиной, герметически закрывающей отверстие. Вино при этом способе портится очень редко; оно закисает, если кувшины остаются долгое время начатыми, как это иногда случается, так как абхазы имеют обыкновение черпать вино для семьи ежедневно.

Вино в бочках легче может испортиться; кроме того, храня его в бочках, необходимо иметь хорошие погреба с каменными стенами и сводами, — большое затруднение для бедного абхаза или грузина; но ни тот, ни другой и не нуждается в таких погребах, зарывая свои кувшины где-нибудь под деревом вблизи дома.

Такой способ хранения вина восходит к глубочайшей древности; грузинские ли народы заимствовали его у греков или же греки у грузин, вопрос трудно разрешимый. Колхида, однако, была уже цивилизованной страной, когда аргонавты высадились на ее берега.

Среди развалин Крыма не составляет редкости найти такие же кувшины; несколько было найдено в Алуште в то [136] время, когда прорывали новую дорогу в том месте, где в былые времена располагался древний город. Какое множество черепков таких сосудов рассеяно по всему гераклийскому Херсонесу!

Вид от берегов Сухумской бухты нельзя сравнить с видом Бамбора; высокий горный хребет замаскирован низкой цепью гор, которая тянется от Анакопии и, проходя в глубине бухты, закрывает восточный ее полукруг небольших лесистых возвышенностей; за ними раскрываются долины рек Келасури и Кодора.

Но если удаляться от берегов к открытому морю, вид становится такой же грандиозный и великолепный, как те, которые я описал выше. Взор невольно останавливается на ущелье, из которого вырывается река Келасури, на ущелье реки Кодор, на снежных сверкающих вершинах Маруха, венчающих высокую горную цепь.

Если судить по тому громадному количеству глыб и валунов гранита с примесью кварца и слюды, которые Келасури и Кодор увлекли за собой из недр гор, отложив на своих берегах, эта часть гор Кавказа должна состоять из гранита. Некоторые вершины, действительно, выглядят так, как будто бы здесь произошла кристаллизация в громадных размерах (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 7).

Руины церкви Охваме ³⁰, в трех верстах от Сухума, и руины Келасури, расположенные на три версты дальше, — вот самое интересное, что можно видеть в полукружье бухты. Их серые стены виднеются издали сквозь листву деревьев.

Окрестности Сухума из-за коварства Гассан-бея были настолько ненадежны, что после захода солнца никто не осмеливался пройти с базара к карантину, расположенному в 1 1/2 верстах на берегу моря. Избегали проходить здесь в одиночку даже среди бела дня, чтобы не подвергать себя опасности похищения абхазами. Если все это происходило на глазах часовых и гарнизона, то что бы это было, если бы кто-нибудь осмелился проникнуть дальше в глубь страны. Всем хорошо было известно коварство и вероломство Гассан-бея.

Ради посещения руин церкви Охваме мой добрый капитан Вульф приказал вооружить с ног до головы десяток своих матросов, и вот в шлюпке, на носу которой стояла маленькая пушка, мы быстро скользнули в этом воинственном снаряжении прямо к Охваме.

Церковь находится в ста пятидесяти шагах от моря посередине почти круглой ограды, с диаметром [137] приблизительно в двести шагов; она довольно хорошо сохранилась, но маленькая и имеет всего одиннадцать шагов в длину и пять с половиной в ширину. Алтарь, по строго установленному правилу греков, обращен на восток. Это совершенно точные пропорции древнегреческих церквей, рассеянных по берегам Крыма или высеченных в скалах Инкермана. Проповедь не входит в греческое богослужение; лишь бы только у священника было небольшое пространство, где он мог бы совершать свои священнодействия и устроить свое святое место, — вот все, что необходимо для богослужения; остальная часть церкви для певчих, чтеца. Если не находили места в этой маленькой церкви, стояли в небольшом притворе или в тени одной из стен церкви, молились и, следуя за ходом службы, осеняли себя крестом, повторяя «Кирие элейсон», сохраненное грузинами от греческой литургии.

Святое место отмечено двумя входящими углами; его освещает одно окно в глубине алтаря (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 6); с обеих сторон устроены в толще стены две ниши, высотой от земли около шести футов. Главная дверь напротив алтаря выходит в притвор, предназначенный, обычно, для женщин. Мужчины входят через боковую дверь.

Стены церкви и ограды сложены из эрратическх валунов ледникового периода или, вернее, крупного, занесенного из недр страны булыжника протогинного гранита или диорита, который мы находим на берегах рек. Толща стены состоит из нескольких рядов камня; таким же образом построены и укрепления Сухума. Известь, вопреки тому, что говорит о ней Гамба, вероятно, очень хорошего качества, если она так хорошо связала булыжник и образовала такие прочные стены... Полукруглый свод церкви обрушился.

На стенах и в щелях росли плющ и благородный лавр и между ними syringa (Philadelphus coronaria) и фиговые деревья. Столетнее фиговое дерево, от девяти до десяти футов в обхвате, стояло в семи шагах от входа, с правой стороны, осеняя все кругом тенью своей лапчатой листвы, — единственный живой свидетель минувших дней. Двор церкви или монастыря настоящий лес папоротника, высотой до пяти футов, среди которого путались большие lathyris, ежевика с розовыми цветами, калина, деревья крупного ореха; цепляясь за лавры, вишни и яблони, за ольху и грабы, виноградные лозы надстраивали на стенах второй, неприступный, ярус. Великолепная растительность! Дикий укроп, фиговые деревья, усеянные плодами, перекати-поле с [138] белыми цветами, pancratium illyricum — все это покрывало вперемежку морской берег.

Везде здесь встречаешь подобные следы античной культуры; часто мы принимаем за лес то, что в действительности менее всего похоже на лес; это обширные сады, где можно найти все наши наиболее излюбленные фрукты Европы, растущие в диком состоянии и все вместе: здесь можно встретить и яблоню вместе с грушей и персиком, абрикос и миндаль, айву, фиговое дерево, терен и каштан, гранат и орешник.

В нескольких ста шагах от монастыря в направлении к Келасури протекает некруглый год маленький ручей; вблизи этого ручья греки во время последней войны устроили лесной склад. Нет страны более богатой лесом всевозможных пород, чем Абхазия. Такой лес можно достать по всему побережью, начиная от Сухума до устья Енгура, в особенности за мысом Искурия и в Илори.

Кроме самых обыкновенных пород, — дуба, граба, бука, сосны и ели, — здесь имеются также роскошные ясени, громадные тисовые деревья с красной древесиной, клены, груша (poirier torminal) необыкновенных размеров, самшит, каштан и т. д.

Митридат, Страбон, Хосрой, Амурат III — все хорошо знали ценность этих богатств, но они потеряны для абхазов. Мы посетили затем Келасури, в шести верстах от Сухума. Мы причалили в устье реки Келасури; это довольно многоводный поток, который окрашивает в беловато-зеленый цвет море на расстоянии более чем полутора верст. Нашей целью было, направляясь сюда, отдать долг вежливости знаменитому князю Гассан-бею, чей дом находится на расстоянии нескольких сотен шагов от берега моря в долине Келасури. Эта маленькая долина, шириной в полверсты, раскрывается среди холмов, покрытых прекрасными лесами (Voy. Atlas, 2-е serie, pl 4).

Узнав о нашем прибытии, Гассан-бей послал нескольких своих людей нам навстречу. Мы прошли лесом дикой бузины (sambucus ebulus) к дому; несколько плохо обработанных загороженных участков, вместо овощей, полны были сорными травами, свежесть которых поддерживала струйка воды, отведенная от реки.

Купы белой шелковицы, плакучих ив, каштаны, яблони, сливы, фиговые деревья и т. д. были рассеяны в беспорядке то там, то здесь, предоставленные сами себе.

Мы увидели, наконец, ворота ограды из толстых неотесанных бревен, защищавшей подступ к дому; довольно [139] обширному и выстроенному целиком из дуба и ясеня. Часть нижнего помещения была совершенно открытой; остальная часть служила конюшней; несколько дверей вели в маленькие отгороженные помещения, подразделения большого, которые предназначались для лошадей.

Так же, как и у Михаил-бея, мы поднялись по деревянной лестнице в первый этаж и вошли на галлерею, которая выступала вдоль всего фасада дома. Здесь находилось человек пятнадцать слуг и вассалов князя: одни из них сидели на корточках, другие группировались в самых разнообразных позах. Вооруженные с головы до ног, они напоминали мне двор восточных царей, когда приближенные стояли у дверей своего повелителя, чтобы по первому его знаку броситься исполнять его приказание. Их одежда почти ничем не отличалась от черкесской; у большинства из них на голове был надет башлык, по-абхазски ghetapt (Искаженное «ахтырпа» (абх. axtarpa)), длинные концы которого обвивали голову и завязывались сзади. Некоторые из них принадлежали, вероятно, к более высокому сословию, так как у них на головах были тюрбаны из турецких шалей. Я заметил также круглую татарскую шапочку, отороченную черным мехом. Почти у всех были бурки — на плечах или за спиной в виде свертка.

Князь встретил нас на галлерее среди своих приближенных; это был человек красивой наружности, лет сорока или пятидесяти; его тюрбан был из турецкой голубой шали с разводами; его одежда состояла из шелкового полукафтана, заправленного в узкие брюки из коричневого сукна; штрипки красного сафьяна подхватывали его сапожки из коричневого сафьяна, поверх которых были надеты, по турецкому обыкновению, красные сафьяновые туфли. Его черкеска желтовато-зеленого цвета; крышечки гильз для патронов — серебряные; на поясе у него привешен, следуя обычаю, прекрасный пистолет, украшенный серебряной резьбой.

Князь попросил нас пройти через первую комнату, где всю мебель составляли только несколько скамеек, служивших также столами, и большая грубо сделанная деревянная кровать. Затем мы вошли во вторую комнату, которая занимала вместе с первой одну сторону дома во всю его длину.

Вторая комната — это приемная князя; вся ее обстановка состояла из двух громадных кроватей или диванов, покрытых коврами; по своей прочности они могли бы служить циклопам, между тем как по своей простоте они были достойны Гомера; единственное их украшение составляли [140] рисунки, похожие на те узоры, которыми башмачники украшают подошвы башмаков.

На стенах из букового неотделанного дерева не было других украшений, кроме самого великолепного оружия всевозможных видов, развешанного на деревянных колышках. Это единственная роскошь и гордость Гассан-бея.

Князь хорошо говорит по-русски; он выучил этот язык, шутя, когда был в Сибири ³¹. Он обменялся со мной несколькими медалями, найденными в Дандаре (Очевидно, в Дранде), на вещи из литого железа берлинского производства.

Я долго наслаждался видом, раскрывающимся с высоты галлереи его приемной. Взор как бы парил над всеми неровностями и неожиданностями этого прекрасного английского парка, созданного здесь природой для варваров. Вершину холма, который поднимался против нас на правом берегу Келасури, венчали руины, покрытые плющом, напоминая мне наши Швейцарские замки; это было начало той великой стены, о которой я скажу после (Voy. Atlas, 3-е serie, pl. 4). Благодаря просветам между горами можно было проникнуть взором в глубь страны, полной чарующей свежести.

Мы видели у Гассан-бея одного из его старших братьев, одетого в такой же костюм, как и у Гассан-бея, но более приятной наружности, так как во взгляде Гассан-бея есть что-то хитрое, предательское, недоверчивое и вместе с тем надменное.

Князь показал нам свое оружие, действительно великолепное. Когда из-за происков против России Гассан-бея захватили для того, чтобы отправить в Сибирь, завладели и его оружием; после возвращения из Сибири часть этого оружия ему вернули. Но он негодовал и жаловался на то, что ему не вернули самое прекрасное и дорогое оружие его арсенала, — наследственную саблю, полученную им от отца; он оценил эту саблю в 10.000 руб. Грузинское губернаторство находилось в большом затруднении, узнав о притязаниях князя, и так как оно не имело желания отдать за саблю доходы целой губернии, ни даже половины их, были произведены розыски, какие только было возможно; наконец, нашли ее где-то, кажется, в арсенале Тифлиса и сейчас же отправили в Имеретию для вручения Гассан-Бею. Когда генерал Вакульский, желая взглянуть на такой драгоценный клинок, вынул саблю из ножен, он прочел... «Золинген». [141]

То же самое можно сказать относительно всех клинков Кавказа; мне приходилось много их видеть во время моих путешествий; большею частью это были только клинки, занесенные сюда из Германии, Франции или Италии.

Гассан-бей представил нам своего восемнадцатилетнего сына от одной из его жен, дочери князя Нарчука ³², с берегов реки Бзыби. Молодой князь, по обычаю, воспитывался вне дома своего отца, в Мингрелии, под присмотром князя Дадиана. Теперь, когда он достиг уже возраста женитьбы, Гассан-бей просил ему в жены одну из дочерей Дадиана. Мингрельский князь согласился уступить свою дочь только с тем условием, чтобы будущий ее супруг обратился в христианина; уже с год, как он принял христианство и, когда находится в Келасури, в праздники отправляется в часовню Сухумской крепости.

Главное летнее жилище Гассан-бея находится в Цебельде, верхней долине реки Кодор, у подножия горы Марух; князь считает, что от Келасури до Цебельды 40 — 50 верст. Туда он сейчас отправил всех своих жен, так как он не уверен в последствиях, к каким может привести его раздор с Михаил-беем.

Князю известна была цель моего путешествия, и он сказал нам, что в трех верстах от Келасури находится источник кислой воды, а дальше, по соседству с Искурией, горячие воды.

Уже с давних пор ходили слухи о том, что в окрестностях Сухума залегает серебряная и свинцовая руда, Русское правительство поручило Гассан-бею за большое вознаграждение провести в эти местности двух русских инженеров. Один из этих инженеров был майор Гурьев. Гассан-бей переодел их абхазами и в сопровождении сильного эскорта заставил подняться вверх долиной Келасури по чрезвычайно трудной дороге; они находились в пути несколько дней и, испытав всевозможные лишения, принесли несколько образчиков свинцовой руды, которая оказалась, повидимому, недостаточно богатой, чтобы стоило ее разрабатывать.

После моего посещения Гассан-бея я несколько раз снова видел его, между прочим однажды на равнине Сухума в то время, когда он ожидал послов от своего племянника Михаил-бея. На этот раз поверх его черкесской одежды была одета другая, одинакового покроя, но из белого тонкого полотна. Для езды верхом, как большинство черкесов, он надевает длинные гамаши или верхние чулки из белого похожего на фланель сукна, которые заходят за колена.

Князь принял нас, — несколько морских офицеров и меня, усадив на разостланные под двумя дикими яблонями [142] бурки; на ветвях висело оружие его свиты, богатые и причудливо-фантастические трофеи. Он угостил нас шампанским с Дона, которое он велел доставить из Сухума, но сам он его не пил.

В другой раз князь приблизился к воротам сухумского базара для того, чтобы поговорить с комендантом крепости; но ни на базар, ни в крепость князь не вошел, — так поступает он всегда, опасаясь измены. Он хотел оправдаться перед комендантом за свое поведение по отношению к своему племяннику. На этот раз это был действительно кавказский разбойник: не только у него на поясе висели два больших пистолета, но, разговаривая, он еще играл третьим с таким дьявольским видом, как будто хотел сказать: «Не трогайте меня или берегитесь!»

Я узнал позднее, что Гассан-бей при посредничестве России помирился со своим племянником и даже в первый раз по возвращении из Сибири имел мужество войти в сухумскую крепость и посетить там могилу своих отцов. Но это не помешает Гассан-бею остаться одним из самых непримиримых врагов России.

Между тем иногда Гассан-бей с сожалением вспоминает о тех восьми годах, которые он провел в Сибири: «Боже мой, чем я только тогда не пользовался? У меня была хорошая пенсия, я имел чин майора, находился в хорошем обществе, жил весело, беззаботно, в полном довольстве и, что еще важнее, со всеми удобствами; все относились ко мне по-дружески. Что я представляю теперь, когда получил свободу? В сетях интриг полудиких абхазов, вынужденный часто делать то, что они желают, но не то, что желал бы я сам, всегда в страхе — что это за жизнь!»

Интересно знать, был ли искренен князь, когда держал он нам эти речи.

Князь Гассан ³³.

Однажды капитан привел нам на борт судна молодого князя Гассана, сына князя Соломона, который живёт в окрестностях Суук-Су. Капитан встретил эту маленькую абхазскую светлость на сухумском базаре; этот мальчик лет четырнадцати или пятнадцати привлек внимание капитана, и он предложил ему показать свое судно; это привело молодого князя в полный восторг, и он без всякого страха вошел в шлюпку вместе со своим слугой, говорившим немного по-русски. Надо было видеть выражение лица этого полудикаря при виде внутренности судна, пушек, ядер; он с восхищением любовался каютами, действительно уютными на «Вестнике», и [143] признался, что они были получше их саклей. Прежде всего привлекли его внимание пистолеты и ружья, развешанные капитаном на стене его каюты, и можно было сразу заметить, что наш маленький абхаз был знатоком дела. Пистолеты в особенности прельщали его, и ему очень хотелось бы иметь такие же. Ему предложили водки, вина; он пил то и другое, как взрослый, и сел за стол, не покидая своей плети (plot); с которой абхаз никогда не расстается. Его очень забавляла вилка, но ел он пальцами. Он не отказывался ни от одного блюда, но, однако, ел всего понемногу. Он заявил, что он наш друг, обещая снова нас навестить. Ничуть не чувствуя себя стесненным, сам смеялся над собой, когда невольно нарушал наши обычаи. Одет он был по черкесски, с башлыком, или капюшоном на голове; его гильзы, пороховница и цепочка были серебряные, с голубыми узорами.

Погоня за двумя галерами.

26 июля незадолго до захода солнца, из Сухума увидели на море две абхазских галеры, нагруженные людьми; пересекая Сухумскую бухту во всю ее ширину, они быстро шли на веслах по направлению к мысу Кодор. Мы тотчас получили приказ отправиться за ними в погоню и снялись с якоря в полночь после восхода луны; по ветер был такой слабый, что в течение; всей ночи мы не смогли обогнуть мыса (от Сухума до мыса считают двенадцать миль). Обогнув его на другое утро, мы увидели маленькое торговое судно; люди, находившиеся на нем, перешли к нам, выражая безумную радость по поводу нашего прихода. Две абхазские галеры остановили их за мысом; разбойники бросились грабить груз и ранили несколько человек; они переправили уже в одну из своих галер бочку вина и отняли у шкипера (Так называются капитаны этих маленьких турецких судов) тридцать рублей серебром, когда внезапно радость их была омрачена, так как над краем мыса показался кончик нашего паруса. Они хорошо знали, против кого это было направлено. Броситься в свои ладьи, налечь на весла и ... исчезнуть — было делом одного мгновения. Не прошло и часа с тех пор, как они взялись за грабеж этого маленького судна, и от них не осталось уже и следа; они исчезли в устье реки Кодора, замаскированном роскошными лесами, куда они, по своему обыкновению, втянули за собой свои галеры.

Кто же были эти пираты, эти разбойники, которые в числе приблизительно ста двадцати человек находились в этих галерах?.. Это были три князя из окрестностей Суук-Су, [144] друзья Михаил-бея, вместе с абхазами из Бамбора, большую часть которых узнал шкипер, сам абхаз по происхождению. Этого случая достаточно, чтобы дать представление о том, насколько цивилизованы абхазы, а также и о том, насколько может доверять русское правительство Михаил-бею, который уже, конечно, был с ним заодно и желал кстати слегка напугать своего дорогого дядюшку Гассан-бея. Мы крейсировали в течение трех дней в виду этого роскошного морского берега и посетили мыс Искурия, а также устье реки Искурии; мы доплыли до устья реки Тамуиш, но не увидели ничего замечательного. Такие суда, как наше, кстати сказать, менее всего приспособлены для подобных изысканий; они не могут ни приблизиться к суше, ни войти в реки. Русское правительство намеревается держать в Сухуме несколько гребных лодок, вроде абхазских галер, снарядив их несколькими маленькими пушками; это было бы несравненно удобнее и вместе с тем дало бы возможность преследовать врага до самой его берлоги.

Утро -29-го июня было такое замечательное, что даже морякам, как они уверяли, приходилось видеть подобное очень редко. Встав задолго до восхода солнца, я созерцал одну из самых прекрасных картин, какой только можно любоваться где-либо на -земле.

Находясь на палубе нашего корабля в двух верстах от выступа Кодорского мыса, одним взором я мог обнять всю панораму западной горной цепи Кавказа, начиная далеко за Гаграми и до равнин Мингрелии. В выси ни облачка. На самом ясном, чистом небе белоснежной бахромой вырисовываются тысячи остроконечных вершин, пик, куполов, нагроможденных одни на другие плит, всех форм, всех изломов. Когда я смотрел, очарованный, на эту великолепную картину, благодаря творца всех вещей за это восхитительное мгновение, взошло, как будто только что рожденное, солнце во всем своем ослепительном величии, бросая свой золотистый свет поверх самых южных вершин... И словно по волшебству, весь этот грандиозный пейзаж, казалось, начал оживать; мало-помалу стали слегка вырисовываться многочисленные маленькие горные цепи; резче тени обозначали всю картину; начали выделяться очертания то одного плана, то другого, будто они вступали в жизнь, будто творец старался создать целый мир из бесформенных масс первичной материи; закругленные и острые вершины, которым нет конца, внезапно загорелись светом, обнаруживая свои склоны, покрытые обширными снежными полями, рисующими тысячу различных узоров на фоне черных скал, нагроможденных в ужасающем беспорядке. Мне казалось, что я присутствую [145] при великом дне творения. Слова бессильны выразить все волшебное очарование такого мгновения.

Пейзажи Абхазии единственные в своем роде: море, равнины и высокие горы со снежными вершинами, порфир и гранит, венчающие известняк Юры, гранатовые и фиговые деревья и вместе с тем рябина и береза — какое сотрудничество и братство природы! (Далее автор дает подробное описание панорамы абхазских гор, нарисованной им с палубы судна у Кодорского мыса)

Диоскурия.

Вся дельта реки Кодор, разделяющейся так же, как и Нил, на три рукава, представляет, кажется, результат наносов самой реки. Берег равнины, омываемой морем, вырезан лоскутами отмелей, или мысами; из них самые главные — мыс. Кодор и Искурия.

Самое название второго мыса говорит нам о знаменитой местности, и мы не должны быть далеко от территории, которую занимала античная Диоскурия, эта метрополия греческих колоний Абхазии. Действительно, как только наша шхуна обогнула мыс Искурии, перед нами вырисовывается на юго-востоке маленькая бухта, которая дает нам возможность приблизиться к месту, где располагалась древняя Диоскурия; ее руины находятся в устье маленькой реки, называемой Искурия, Цкузамели или Мармар.

Когда я говорил о происхождении черкесского народа, я предвосхитил уже историю основания Диоскурии и других греческих колоний среди гениохов. В мифе об аргонавтах следует видеть нечто большее, чем одну сказку: в основе его лежит факт исторический и политический. Весьма вероятно, что эллины, варяги или норманны тех времен, в черкесских ладьях отправлялись в далекие плавания для того, чтобы грабить морские берега и пиратствовать на море (Прочтите внимательно «Одиссею» и смотрите выше картину жизни черкесов). Когда они познакомились с великолепной страной, у них должно было зародиться желание основаться в ней, как это бывало с норманнами. Рано или поздно, принимая миф таким, какой он есть, так как мы не встречаем противоречий, мы будем считать, что тиндариды основали Диоскурию и гениохи — Гераклею и, быть может, Фазис около середины XIV столетия до нашей эры (Strabon, Geogr., lib. XI, p, 94. ed. 3510).

Грекам удалось основать много колоний, но история их осталась скрытой во мраке, так как колонии эти были [146] слишком удалены от великих событий Греции, между тем следы их существования и могущества еще не изгладились.

Диоскурия была метрополией своего рода республики, которая распространялась от берегов реки Кодор и далее берегов реки Ингур. Из самих грузинских летописей можно почерпнуть доказательство тому, что могущество и влияние этого цветущего государства достигло значительных размеров. Когда Фарнавас, первый царь картвелов, или грузин, приблизительно в 299 г. до нашей эры изгнал одного из военачальников Александра Азона, который тиранствовал над страной после его смерти, он не смог вернуть Эгурси (Egoursi это Ecretice — Плиния; автор производил свое название «греки Egrissi, Engour или Ingour, которую древние авторы называли Singames или Rhiocharis. Броссэ производит также от Egrissi название обитателей этой страны Megreli, которых мы называем Mingreliens; буква М имеет здесь значение определительное), т. е. морского берега от Фаза до Кодора, и эта местность осталась во владении греков, колонии которых находились в устьях рек; однако греки не захотели порывать с грузинами и заключили с ними мирный договор (Histoire de Vakhtang V, dans Klapr., II, 97, ed. all).

После Диоскурии главными колониями были Гуэнос (Guenos), в наши дни Тгуанас (Tgnanas), — на берегах реки Маркулы. Илори, Бедия, Гераклея, — теперь Анакрия. Все эти колонии находились под постоянной угрозой горных народов, занимавших высокие горные долины. Самым известным из этих племен после суанов были кораксинцы (korazoi ednoV, Scylax Caryand., Perip. ed. Hudson, p. 31. Coraxici montes, Pline, Hist. nat., VI, 9. Ptolemee, Tab. secunda Asiae, cap. IX), — цебельдины наших дней; это племя непрестанно угрожало Диоскурии с высоты своих горных долин, где берет начало река Кодор, — Коракс Птолемея.

Во времена Страбона (Strabon p. 479) эти кораксинцы имели вождя (roi) и совет из четырехсот человек. Вместе с другими племенами они могли поставить на ноги до 200.000 человек: это было хотя и беспорядочное, но воинственное полчище; пищей воинам служило молоко, дикие плоды, мясо диких зверей.

Воинственный дух этих племен, несомненно, заставил греков замкнуть свою территорию до самого подножия гор необъятной стеной, которая вызывает еще изумление у всех, кто видал ее в наши дни. Это было в духе того времени и представляло только повторение сооружений, сделанных для заграждения Херсонеса Гераклийского, республики [147] Босфора, Херсонеса Фракийского и многих территорий других колоний.

Эта стена начиналась в Келасури; башня, покрытая плющом и прислоненная к развалинам большого строения, которое тянулось вдоль берега моря, представляла начало этой высокой стены; уцелевшая здесь и сейчас, стена поднимается на вершину горы, соединяясь здесь с другими руинами. Все эти укрепления находятся, как я уже сказал, напротив дома Гассан-бея; большая часть карт относит их к древнему Дандари (См. вид этой башни, Атлас, 2-я серия, табл. 4).

Начиная от внешнего угла этого в своем роде Акрополя, отходила другая стена, которая поднималась вверх по долине реки Кодор, удаляясь внутрь страны и охватывая обширное пространство, включая первый план гор. Таким образом, стена эта, как бы наглухо замыкая горные долины рек Маркулы и Гализги, проходила выше Бедия и заканчивалась у Енгура, значительно выше Атангело (Ataughelo); ее длина была равна, как полагают сейчас, 160-ти верстам.

Трудно точно установить, сколько лет этому памятнику; несмотря на то, что ни Страбон, ни Арриан не упоминают о нем, сооружение его несомненно предшествовало их столетию.

Во времена Страбона, жившего за 29 лет до нашей эры, Диоскурия во всем блеске своей славы представляла эмпориум Западного Кавказа; сотни различных народов, по словам автора, стекались на ее рынки. Соль составляла здесь главный предмет обмена.

Но уже большая часть этого края и Диоскурия потеряли свою свободу. Покоренные Митридатом, эти античные колонии после его смерти перешли под власть римлян или их вассалов. В царствование Августа Полемон был избран вождем (roi) колхов; после него Пифадорис, его жена, приняла бразды правления и передала своему сыну Полемону II.

Лишенная свободы, Диоскурия, кажется, быстро стала приходить в упадок: она подпала под непосредственное владычество римлян; они отправили свои гарнизоны во все города вдоль восточных берегов Черного моря; уже во времена Плиния (74 г. после нашей эры) Диоскурия была пустынной, и этот город, где римляне некогда держали сто тридцать переводчиков для своих коммерческих сделок, представлял не более как простой замок под названием [148] Себастополис (Себастополис и Диоскурия действительно одно и то же, — Арриан особенно это подчеркивает. Возможно, что римляне дали название Себастополис замку, выстроенному ими возле Диоскурии для ее защиты), выстроенный на берегах реки Афемунты, в наши дни Искурии.

Во время царствования Адриана, от 117 г. до 138 г. после нашей эры, ничто не изменилось: попрежнему в Фазисе и Себастополисе находились римские гарнизоны, между тем как внутри страной управляли вассалы римлян; таким образом лазы, апсиды, абасги, санниги и другие племена имели своих вождей (roi), которых назначал император.

Наконец, первые сведения о великой стене доходят до нас от Птолемея, жившего в 211 г. после нашей эры; называя ее carteron toicoV, «мощной стеной» (Sarmatiae, Asiaticae situs, cap. IX, tab. II, Asiae)), он сообщает, что она находится вблизи Коракса или Кодора, как это мы видим в действительности. В шестом веке Стефан Византийский также упоминает о ней, называя ее коракской (le mur Koroxien) (Stephanus Byz. de Urbibus, p. 165, еd. Xylandri).

Слабая власть, которую удалось приобрести римлянам над Диоскурией, сохранилась до времен Юстиниана, но великий Себастополь, по словам Прокопия, был только бедным замком, — единственное владение императора вместе с замком Пифиус от Трапезунда до страны зихов. И здесь не чувствовали себя в безопасности римские воины, когда пришел Хосрой во главе своего войска с целью завоевания Лазики. Римляне, вовремя предупрежденные о его приближении, подожгли замок и спаслись за море, и персы застали только руины замка, которые они были вынуждены покинуть. Так пала древняя Диоскурия.

История Диоскурии и Лазики во времена владычества римлян не дает нам возможности заподозрить, чтобы великая стена была построена ими, поэтому, оставаясь при своем первом мнении, я отношу ее происхождение за несколько веков до нашей эры, к той эпохе, когда цветущая и могущественная Диоскурия была метрополией республики, замкнутой этой стеной.

Юстиниан, заключив мир с Хосроем, приказал отстроить Себастополис; желая обратить этот замок в неприступный, он велел окружить его мощной стеной и произвести другие работы по укреплению; он украсил его всевозможными зданиями и обратил, наконец, в один из самых красивых и больших городов (Procopius Caes. de Aedif. Just., libr- III, cap. 7). [149]

В то же время Пицунда среди абхазов была избрана святилищем христианства на Кавказе.

Сказать трудно, какую роль впоследствии играл Себастополис, — так мало сведений имеем мы об этой стране до XI-го столетия. В эту эпоху Абхазия была в весьма цветущем состоянии: ее покрывали города, замки, церкви, монастыри. От реки Кодор до реки Цхеницкали находилось не менее двенадцати епархий; шесть из них были обращены позднее в монастыри. Вот названия шести епархий: Дандар, резиденция митрополита, Мокви, Бедия, Цаихи (Tchaisi — на карте Делиля. Архангел Ламберти пишет Ciais (Recueil de voy. au Nord, t. VII, p. 136)), Челеки (Такое название мы находим на карте Александра, царя Имеретии (1738). Архангел Ламберти пишет Scalingicas; на карте генерала Хатова это Czelandjiki; на карте Главного штаба (1833) Tcheliandjikhi. Главная церковь, посвященная деве Марии, являлась местом погребения местных князей) и Мартвили (Вместо Мартвили, где церковь была посвящена святым мученикам, Арх. Ламберти употребляет название Скондиди. Действительно епископ Мартвили назывался Tskoindeli Episcopi); Гюлъденштедт называет Дандар и Мокви архиепископствами (Beschreibung der Kauk. Lander, ed. Klaproth, p. 131).

В монастыри были обращены следующие епископства: Тгуажия (Арх. Ламберти (Recueil de vuoy. au Nord, t. VII, p. 137) пишет Chiaggi; мне неизвестно, где это находится), Гиппуриас на реке Ингуре, Хопи, или Оббуги, на реке Хопи — древняя усыпальница Дадианов; Себастополис, разрушенный водой, в устье Фаза (Возможно, что Арх. Ламберти, указывая Себастополис на Фазе, ошибается, так как кроме этого автора никто не упоминает в этой местности города с таким названием: вероятно, автор неправильно указывает расположение Себастополиса, находившегося на Мармаре); Анаргия или Гераклея в устье Ингура (Нехватает названия шестого епископства).

Абхазия процветала не дольше, чем продолжалось могущество ее вождей, ставших государями Грузии. Я уже рассказал о том, как страна эта сделалась жертвой Дадианов Мингрелии, владения которых распространились по берегу моря приблизительно до Зихии, и как терзали ее постоянные набеги врагов, и кровавая рука черкесов с одной стороны и турок с другой гуляла по этим прекрасным берегам. Князья Дадианы, вынужденные перенести свои границы два столетия тому назад в Анакопию, отошли сейчас до реки Гализги, и Абхазия, эта несчастная страна, стала такой же дикой, как леса Америки: все обратилось в развалины, все церкви обрушились, все следы цивилизации сгладились. [150]

Сейчас Диоскурия существует толъко по имени: после стольких потрясений самое место, которое она занимала, стало почти гипотетическим.

В 1672 г. Шардэн сошел на берег в Исгауре, в устье реки Мармарскари; он нашел там только несколько хижин из ветвей деревьев и не видел ни одного дома (Chardin, p. 71, ed. in-folio).

Де ля Мотрей, занесенный бурей к берегам Абхазии в 1712 году, вышел на берег также у Себастополиса, где он ожидал найти множество руин; но он видел только несколько колонн красивого глянца в двух мечетях и изуродованную голову статуи, найденную одним из жителей в своем винограднике; ему продали несколько медалей, из которых одна была происхождением из Диоскурии (De la Motraye, II, p. 103).

Роттье отправился туда около 1817 года; он увидел руины Диоскурии на берегах реки Мармар и приютившееся над ними бедное абхазское селение Искурия (Rottiers, Itineraire, etc., p. 23).

Поль Гибаль в своих заметках об Абхазии в 1831 г. изменяет название Искурия в Скурча (Paul Guibal, Courier de la Nouvelle — Russie, № 103, 1831).

Наконец, такому забвению было предано это великое имя, что наиболее современный путешественник этих стран Гамба даже не знает, где искать руины Диоскурии и смешивает их с Сухум-Кале (Gamba, Voy. dans la Russia. merid., I, 75).

Может показаться странным, почему жители города Милета, основатели Диоскурии, избрали не берега Кодора, самой большой реки Абхазии, но маленькой речки, источники которой берут начало не далеко внутри страны. Местные жители называют эту речку безразлично Искурией, Цхузамели и Мармар. Там, именно, мы видим руины, скрытые великолепными лесами, в тени которых рассеяно несколько абхазских селений. Эти буковые деревья, эти дубы и вязы, кажется, древние детища земли. Почему нас должно так особенно удивлять, что именно здесь греки предпочли основать свою богатую колонию и окружили это пространство стеной? Но сейчас человек кажется покинул эти места, или, быть может, провидение поступает с царствами так же, как пахарь с полями, когда он дает им отдыхать под паром. Когда видишь эти густые вечные леса, покрывающие равнины и горы, следишь взором за пустынным берегом, убегающим в даль, думаешь ли, что находишься у одной из колыбелей истории, в античной земле сказок [151] и мифов, в исходном пункте многих цивилизаций, у ворот великих городов... Где же то население, которое находило свои наслаждения в этом раю?

Как раз там, где Кодор, выходя на низкую равнину, омывает своими водами со стороны правого берега последний холм, подножье которого тянется вдоль его течения, вздымаются полуразвалины красивой церкви Дранда или Даранда, называемой также Кодорской. Здесь епископ Дандрелийский имел свою резиденцию (Voy. Chardin, citant Dom Joseph Mark Zampi dans la Relation Je son voyage, t. I, p. 110, ed. ln — 8°). Внутри церковь совершенно одинакового плана с церковью Пицунды и выложена кирпичом той же выделки, но она меньшего размера.

Алтарь отделялся прежде от храма колоннадой из белого мрамора, однородного с мрамором Хопи; вид тамбуров, укрепленных полосой железа, которая их пересекала, возбудил жадность в каких-то горных «вандалах», и они разбили тамбуры, чтобы достать железо; остатки их нагромождены на полу церкви, между тем капители, где не было железа, остались невредимыми и прекрасно сохранились. Снаружи стены из отесанного камня.

Вся церковь покрыта громадными деревьями; в соединении с теми, которые укоренились на стенах ограды, построенной из крупных валунов без извести, деревья эти так закрывают церковь, что увидеть ее можно только войдя внутрь, и с моря этот массив можно принять за громадное уединенное дерево.

Дорога, пролегающая по совершенно плоскому месту из Сухума в Мингрелию, проходит вблизи церкви. Все подробности, только что мною рассказанные, я передаю со слов генерала Вакульского, первого из управителей Имеретии, который во время мира пересек Абхазию, не предводительствуя войском.

Аул Цхаба (Очевидно, Цхыбын (абх. cqэbэn)) расположен недалеко от руин. Как аул, так и руины господствуют над входом той горной долины Цебельды или реки Кодора, о которой я говорил выше. Эта долина в таком же роде, как и долины Сванетии, Лечехума, Рача и другие, но меньших размеров, хотя и самая большая из всех горных долин Абхазии; она разветвляется в направлении четырех или пяти главных источников реки Кодор, самой большой из рек Абхазии, которая выходит на низкую равнину сквозь юрское ущелье, такое же узкое, как те, о которых я упоминал выше. [152]

Цебельдинцы, как и все горцы Кавказа, любят свободу; известные некогда под именем кораксинцев, они ни в чем не изменили со времен Страбона своего способа управления: сохраняя свою независимость, они имеют совет старейшин, избираемых среди людей самых могущественных в стране. Семья Хирпис или Хирипси ³⁴ — самая влиятельная и знатная, и ее старейший сейчас играет здесь первую роль.

Главные деревни Цебельды — Да (Да ? вероятно, Дал), или Варда. Отинпур (Wentper ? карта Хатова), Амткет (Очевидно, Амткел), Макрамба (Очевидно, Марамба) и другие.

Со времен глубокой древности нравы этих горцев остались неизменными. Если только народ, обитающий в равнинах, или низменности, не внушает им страха своей силой, они готовы во всякое время обрушиться на него и разграбить. Единственный их проход, через который они могут проникнуть в Мингрелию и южную Абхазию, это ущелье Даранды, так как другие пути преграждены неприступными горами... В последнее время их набеги так участились, что это заставило князя Али-бея, чьи обширные владения находятся ниже Даранда, покинуть Джепуа и удалиться на берега реки Тамуиш.

Две дороги ведут из Цебельды через высокий гребень Кавказа; наиболее посещаемая из них начинается от самой деревни Да [Дал] и затем пролегает узким горным проходом на восток от вершин Маруха. Другой путь, по которому направляются, главным образом, из западной части Абхазии, идет другим горным проходом, на запад от Маруха. Затем обе дороги соединяются в долине Малого Зеленчука: по этому пути следовал Рейнеггс, как это можно видеть из его карты.

Марухский горный перевал представлял один из древнейших путей Кавказа; по этому пути главном образом идет торговля и происходит обмен цивилизациями между одним и другим склоном Кавказского хребта.

В те времена, когда Абхазия, окруженная греческими колониями, процветала благодаря своей торговле, а затем культивированная подобно саду, с рассеянными по ней городами, замками, церквами, обратилась, приняв христианство, в резиденцию патриарха Кавказа, представляя в то же время самый драгоценный камень в короне грузинских царей, — Цебельда составляла ее Симплон. [153]

Уже Страбон, описывая вершины соседних с Диоскурией гор, говорил, что они неприступны зимой, но что летом, из-за льдов и снегов, которые там и в это время залегали, жители изготовляли себе для подъема на вершины широкую обувь из буйволиной кожи, формой похожую на тимпаны, между тем как вниз, нагруженные тяжестями, они скользили на санях (Strabon, p. 486).

Все эти племена Кавказа стекались в Диоскурию: находясь у самого выхода этого большого пути, она представляла великий эмпориум торговли севера и юга, степей и Черного моря.

Каждый оживленный торговый путь бывает усеян памятниками, городами и селениями, хижины которых отважно забираются до самых высоких районов. Если археологические исследования почвы не пролили света на отдаленные эпохи, то научные открытия, относительно новейших времен, достаточно многочисленны для того, чтобы надеяться, при условии еще большего терпения, прийти к открытиям, которые осветят для нас также и историю древности.

Минуя Марухский перевал, уже на весьма большой высоте, к долине Малого Зеленчука, мы находим руины Маджар-Унэ вместе с развалинами большой церкви: рисунок этой церкви я видел у Бернадоччи, правительственного архитектора в Пятигорске.

Следы многочисленного и зажиточного населения встречаются до самых берегов верхней Кубани. Здесь Бернадоччи, участвуя в Эльбрусской экспедиции, совершенной под предводительством генерала Эммануэля в 1829 г., зарисовал вторую церковь; он был так любезен, что передал мне эти рисунки, которые я представил в своем атласе (Voy. Atlas, 3-e serie, pl. 5). Церковь находится на левом берегу Кубани на горе Чуне, напротив Хумары. Достаточно беглого взгляда, чтобы узнать в ней византийский стиль церквей Абхазии, а также особенности ее фресок (Maйop Потемкин в 1802 г. объездил этот край и посетил церкви, сделав с некоторых из них наброски; он списал также несколько греческих надписей, сделанных на стенах под некоторыми образами по образцу фресок. Вблизи церкви на горе Чуна он видел так же надгробный камень в форме креста; на нем он прочел дату: SФКА, 6621 от сотворения мира (1013 после нашей яры). См. «Voyage de Jean Potocki dans les steppes d'Astrakan, etc.», т.1, p. 242). Нет сомнения, что христианство принесли из Абхазии по этому пути. Это тем более изумляет, что по северному склону Кавказского хребта в направлении [154] Черкесии нельзя нигде найти церквей или их руин, как только вдоль этого древнего пути.

Как вполне правильно говорит Страбон, северный склон Кавказа гораздо более отлогий, чем южный, и сливается вскоре с полями и равнинами, где во времена этого древнего географа обитал народ Сираус.

Действительно, вблизи Хумары (Рейнеггс помещает вблизи Архандукова и Кумары свои знаменитые ворота Кумана; я никогда не слышал, чтобы о них рассказывали в самой этой местности. Voy. Reineggs, t. I, p. 264), ниже церкви горы Чуны, вступаешь в местность, которую нельзя уже смешать с суровыми долинами Кавказа. Кубань еще охвачена двумя рядами юрских и меловых формаций, но с той и другой стороны вершины соседних холмов высятся почти совсем обнаженные; очертания этих гор уже более мягкие, и они покрыты ковром самого великолепного субальпийского газона; это самые богатые пастбища, какие только можно себе представить, знаменитые во все времена своими многочисленными табунами лошадей.

Вдоль берегов Кубани, или Гипанис, тянулось разветвление этого большого торгового пути; возможно, что главной его ветвью являлась та дорога, которая направлялась через Архандуков к долине Подкумка, достигая его выше Баргусана (Паллас дает ему название Бург-Усан; см. рисунок 8, т. I, стр. 374, «Voy. dans les contrees merid. de la Russie, etc.». На карте Хатова — Bouzgoussant; на карте Главного штаба — Bourgoustan), большого города, развалинами которого заполнена эта долина. Крепость этого города, расположенная на уединенной скалистой горе зеленого цвета песчаника, имела около одной версты в длину; к ней вели две или три лестницы, высеченные в скале; вход на главную из них закрывался дверью, укрепленной в расселине.

Вершина скалы покрыта щебнем, развалинами жилищ, едва уже сохранившимися, костьми и т. д.; не сохранилось руин больших размеров. Здесь были произведены небольшие раскопки; найдены были различные предметы, между ними маленькие медные кресты. Хотя крепость была хорошо защищена самой природой, подножье скалы окружили насыпью для безопасности тех, кто спускался за водой, к родникам, которые выбиваются из земли у подножья горы.

Согласно преданию местных жителей времен Далласа, эта уединенная крепость служила убежищем для франков или европейцев (Pallas, I. c. 375). Предание это совпадает с тем, которое я рассказал выше, описывая историю черкесов. [155]

В тринадцати верстах ниже Баргусана, все время спускаясь по долине реки Подкумка, дорога достигала насыпи, замыкавшей долину ниже соединения этой реки с реками Нарзаном и Кокуртом, бегущими из Кисловодска. Эта насыпь, поднимаясь по высокому правому берегу Нарзана до знаменитых источников кислых вод, защищала подступ к этому фонтану гигантов, так как сторона, доступная вражескому нападению, лежала в направлении к степи.

На пространстве, замкнутом насыпью, находятся несколько курганов и многочисленные гроты, соединенные иногда по два и по три вместе и высеченные в грядах хлоритного песчаника, охватывающих долину с востока; все это говорит нам о том, что мы снова напали на следы Страбона, так как в этой именно местности автор указывает троглодитов, которые, по его словам, имели в изобилии хлеб (Вот текст Страбона: «Северный склон Кавказа, начиная от Диоскурии (a partir de Dioscourias), более отлогий, чем другой, и вскоре сливается с полями сираусов (Siraus). Там мы находим троглодитов, обитающих из-за холода в пещерах. Уже эти люди имеют в изобилии хлеб». Page 486, ed. Basil).

За пределами этой насыпи следы древнего населения еще часто встречаются до Константиногорска, где на уединенном холме, вправо от реки, поднимается последняя насыпь, венчающая вершину, покрытую плодородной землей. Русские назвали этот холм Черной горой.

Здесь начинаются обширные равнины, посреди которых вздымается Бештау, подобно маяку среди пустыни. Гора Бештау всегда была приманкой и местом сосредоточения народов, которые кочуют в степях, отделяющих Черное море от Каспийского; плодородные равнины, окружающие ее, часто оспаривались и переходили из рук в руки, тем более, что все чудодейственные кавказские источники бьют вблизи этой горы. Я расскажу об этой знаменитой местности в свое время.

Я не буду мысленно дальше следовать по этому торговому пути, который идет в широкие степи и, блуждая там, теряется среди кочующих племен.

По этому пути, который я только что описал, Сорадиус, вождь аланов, провел Земарша, посланника Константинополя, когда он возвращался от двора турецкого хана Дизабула, стоявшего лагерем у горы Еткель, или Алтай, причем персы устраивали им засады. Менандр называет этот путь «Дорогой Дарины» (Jules Klaproth, daus le Voy. de J. Potocki dans les steppes d'Astrakan, etc, I, 218. Lebeau, Hist, du Bas-Empire, ed. St. Martin, t. X, p. 70).

Мы видели, что селение Да было самым главным в горной долине реки Кодор; Гюльденштедт называет это [156] селение Дал. Известковые горы, охватывающие часть долины, носят название Урдани (Guldenstadt, р. 133, ed. Klapr.).

Если Россия желает когда-либо повелевать Кавказом и цивилизовать его, она должна прежде всего позаботиться о восстановлении, если позволят условия почвы, этого великого пути. Таким образом она отрежет кабардинцев от черкесов западного Кавказа, разъединит племена между собою, преградив их путь сообщения, и наконец откроет прямую дорогу в Абхазию, в одно из своих самых прекрасных владений на юге Кавказа и одну из прекраснейших стран земли, где могут расти самые богатые разнообразные культуры. Когда откроется краткий и верный торговый путь с востоком России, Абхазию охватит порыв к быстрому развитию. В этой несчастной стране наступит мир, если твердой рукой обуздают этих горцев, разбойников Цебельды, всегда готовых напасть, как хищные птицы, на Абхазию или Мингрелию и подвергнуть их опустошению. Только владея краткими и удобными путями, Россия сможет подчинить себе Кавказ и в корне пресечь коварство князей Абхазии, которые чувствуют себя сильными, хорошо зная, что весь Кавказ — их берлога, и черкесы — их друзья, которых в любое время можно призвать себе на помощь.

Если Россия примет этот проект, ей не придется жертвовать большими военными силами, так как значительная часть войсковой линии была бы даже уничтожена, и освободившееся войско могло бы послужить для основания колоний в краю прекрасном, хотя и расположенном довольно высоко в горах.

Я говорил уже, что Али-бей, слишком слабый, чтобы устоять против цебельдинцев, которым он не мог преградить выхода из кодорского ущелья, удалился на берега реки Тамуиш [Тамыш], третьей из речек, орошающих равнину, начиная от реки Искурии и до Маркулы, которая так же, как и Кодор, течет из горных снежных долин. Али-бей построил себе в устье реки Тамуиш маленький деревянный дом; великолепные деревья укрывают его своими зелеными арками (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 5). Между тем его обычное жилище в селении Тамуиш, расположенном в четырех или пяти верстах от берега мора.

Там он принимал генерала Вакульского во время его проезда из Мингрелии в Сухум, обращаясь с ним, как знатный вельможа Абхазии, который умеет уважать права своего гостя. Его дом был не лучше, чем дома его подданных: его [157] дворцом была сакля (sacle) из плетеных ветвей, обмазанных глиной, с изгородью, в которой даже не было калитки.

Но вот под ножом рослого сильного абхаза падает откормленный бык; изрубив тушу на громадные части и затем сварив их или изжарив, старательно выбирают самый большой кусок и ставят перед генералом; каждому из его свиты подают кусок меньшего размера. К сожалению, нет Милона Кротонского, чтобы поглотить эти громадные порции, но генералу и тем, кто удостоился чести угощения, хорошо известны обычаи страны; они едят и в то же время отрывают лакомые части и бросают их тем, кто принадлежит к более низкому рангу свиты; эти люди стоят в чаянии получить лакомый кусок, почтительно окружая стол и ожидая своей очереди. Бросая, каждый называет по имени того счастливца, которого желают одарить. Названный низко кланяется и ловко подхватывает на лету назначенный ему кусок; не подхватить и дать ему упасть, означало бы нарушить хороший тон и нанести большую обиду. Эти громадные почетные куски подавались у Али-бея на больших плетенках из ивовых прутьев с двумя деревянными перекладинами для того, чтобы было удобнее их переносить.

Чем больше уважения желают оказать гостю, тем больших размеров животное закалывают. И здесь я не могу не перенестись мысленно в века доброго Гомера. Разве не так поступали в те времена, желая оказать честь и уважение постороннему пришельцу или гостю? Вспомните, как Улисс в гостях у феакеян отрывает лучшую часть от сочной свиной спины и подносит сладкопевцу Демодоку (Homere, Odyssee, chant VIII, v, 474).

Для развлечения генерала была устроена пляска. Бросить пляску, выйдя из круга, большой стыд. Мне не раз приходилось видеть, каких невероятных усилий стоило участнику танца удержать за собой поле битвы. Генерал попросил одну даму, которая там присутствовала, принять также участие в пляске; уже с час она выступала в танце для двоих с молодым абхазом, выказывая всю свою грацию и желая утомить танцора, но он в свою очередь не хотел сдаваться. Закутанная вместо вуали своим большим белым суконным платком, закрывавшим ей лицо, она задыхалась; колени ее подгибались; она была уже близка к обмороку. Генералу пришлось заступиться за нее перед молодым человеком и уговорить его признать себя побежденным.

Князь Али-бей умер осенью 1833 г. Хотя он и покорился России, но в действительности, он не был лучше своего сюзерена Михаил-бея. Его владения составляли крайние [158] пределы Абхазии; эта местность населена, главным образом, абжуазами (Abjouazes (Очевидно, абжуа (срединные абхазцы), абхазское племя, населяющее современный Очемчирский район). Границей земель Али-бея была река Гализга, которая отделяла его от Самурзакани, являющейся уже частью владений Дадиана, князя мингрельского.

Али-бей всегда первый был готов обмануть бдительность русских, продавая ли рабов туркам, занимаясь ли с ними контрабандой или запрещенной торговлей. Всем хорошо это было известно, и мы нисколько поэтому не удивились, заметив, во время поисков наших галер, два маленьких турецких судна на берегу реки Тамуиш, где они были укрыты. Не мало труда стоило нам убедить турок приблизиться, вызывая их пушечными выстрелами. Мы взяли одно из них на буксир, то самое, которое казалось нам более виновным; его последняя виза из карантина Редут-Кале была выдана три месяца назад; с тех пор его команда занималась торговлей, строго запрещенной на этих берегах; быть может даже они совершили несколько плаваний в Трапезунд, нарушая таким образом законы карантина. Когда мы пришли в Сухум, наш захват судна был признан правильным, и судно вместе с грузом конфисковали в пользу экипажа «Вестника»; капитан Вульф отказался от своей доли, как он это делает всегда, и с моей стороны было бы неуместным требовать доли, которая должна была бы принадлежать также и мне.

Судно, вместе с семью разоруженными турками, было отдано под охрану нескольких матросов до тех пор, пока не представилась бы возможность отправить его в Севастополь, где дело о захвате должны были рассмотреть в последней инстанции, юридически узаконить и ликвидировать.

На второе турецкое судно прикрыли глаза и отпустили, не причинив никакого вреда, так как его единственным преступлением было остановиться, идя из Редут-Кале и покинув карантин три дня тому назад, на этих берегах в ожидании бриза, начинающего дуть здесь среди дня. Это было запрещено, но иногда слишком строгое соблюдение законности является нарушением справедливости.

Несколько дней спустя после возвращения из нашего крейсерства, я был внезапно разбужен пронзительными криками, которые в ночной тишине звучали как-то особенно зловеще. Охваченный страхом и чувствуя, как сильно качается корабль, я решил, что он погружается в морскую бездну; я выбежал на палубу. Мой страх был напрасен: множество нестройных криков раздавалось с берега. Я [159] думал, что абхазы напали внезапно на крепость; это было смятение, какое бывает во время приступа. Но не было слышно никакой ружейной пальбы. Офицеры и весь экипаж «Вестника» собрались на палубе, охваченные самым напряженным ожиданием. Не вырезают ли отряд, охраняющий карантин? Крики матросов, спускающихся в шлюпки, чтобы оказать помощь, проклятья офицеров из-за медлительности, с которой исполнялись их приказания, еще более усиливали чувство страха. Перекликаются с одной шлюпки на другую; весла быстрыми взмахами ударяют о шумные волны; бурное море с грохотом бьется о берег. Наконец, спустя полчаса жестокой тревоги, нами испытываемой, одна из шлюпок вернулась, и, увидя лежавшего в ней полумертвого, насквозь промокшего турка, мы сразу догадались, что все дело в нашем захвате турецкого судна.

Семь турок на захваченном судне были разоружены, по крайней мере так полагали. Двое из матросов, которым поручено было стеречь турок, заснули. Как велико было изумление третьего матроса, находившегося на своем посту, когда он увидел, как из каюты выходит турок-шкипер с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой; он извлек кинжал и пистолет из глубины зернового маиса, куда он их спрятал. Матрос имел время только броситься в море, криками призывая на помощь, так как он не мог бы устоять против шкипера и шестерых его товарищей. Вслед за ним бросились в море турки; они хотели спастись вплавь и спрятаться у абхазов, избегнув таким образом путешествия в Константинополь. Несмотря на быстроту, с которой были приняты меры спасения, смогли извлечь из воды только двух турок; один молодой турок счастливо достиг берега; четверо других, вероятно, погибли. Турок, которого наши матросы извлекли из воды, был сам шкипер; он доставял им не мало труда: стараясь ускользнуть от них, турок несколько раз нырял под шлюпку, появляясь то с одной, то с другой ее стороны.

(пер. Н. А. Данкевич-Пущиной)
Текст воспроизведен по изданию: Фредерик Дюбуа де Монпере. Путешествие вокруг Кавказа. Том I. (Грузинский филиал АН СССР. Труды института абхазской культуры. Выпуск VI. Свидетельства иностранцев об Абхазии). Сухуми. Абгиз. 1937