БРИММЕР Э. В.

СЛУЖБА АРТИЛЛЕРИЙСКОГО ОФИЦЕРА,

воспитывавшегося в I кадетском корпус и выпущенного в 1815 году.

(Продолжение).

БАЯНДУР, 2-го ноября 1853 ГОДА. Разбор этого дела. Воспоминания.

Перехожу к описанию сражений.

По несомненным признакам войны с Турцией и по приказанию Государя, главнокомандующий начал в августе месяце располагать в некоторых пунктах на турецкой границе войска, малыми частями; у турок же были собраны большие силы в Карсе, в Ардагане и в Кобулетах. Начальнику инженеров поручено было объездить наши пограничные крепости и стараться привести их в возможно исправное состояние. Начальнику артиллерии приказано позаботиться о снабжении крепостей и укреплений запасами артиллерийскими и иметь оные для войск в назначенных пунктах.

Сентябрь месяц протек в чтении журналов, в совершенном убеждении невозможности войны и в неохотных приготовлениях к ней. Но, несмотря на мирные уверения иностранных журналов, Государь приказал 13-й пехотной дивизии высадиться в Редут-кале, и войска ее поступили на охранение Ахалцыха и Гурии.

В октябре возвратился из Петербурга главноуправляющий гражданскою частью князь Бебутов. Главнокомандующий поручил ему объехать турецкую границу. Между тем при Александрополе собрался отряд и начальство над оным, как и над всеми войсками, действующими на турецкой границе, по представлению князя Воронцова, Государь поручил [110] кн. Бебутову. При объезде границы в дождливое время Бебутов заболел и остановился на несколько дней в Манглисе. Так как александропольский отряд был, так сказать, без начальника, ибо им командовал командир гренадерского Его Высочества Великого Князя Константина Николаевича полка кн. Илья Орбелиан, а турки придвинули войска из Карса ближе к границе, то князь Воронцов послал, по случаю болезни князя Бебутова, командовать отрядом начальника главного штаба князя Барятинского.

Скажем два слова о князе Илье Орбелиане, которого г. главнокомандующий не скажу любил, но лелеял и честил, как сына возлюбленного, и крепко, шибко выводил в люди. Ему могло быть 37 лет; высокого роста, румяный лицом, чрезвычайно красивой наружности, он был без всякого образования; при пристойных манерах обхождения, был совершенный грузин — необразованное дитя природы, храбр и добродушен. Не служив никогда во фронте, получил первый полк кавказского корпуса; о строевой службе и вообще о военном деле регулярных войск не имел никакого понятия. Умом и природными способностями также не отличался. Этому генералу поручено было начальство над пограничными войсками, до собрания всего отряда при Александрополе. Каков он ни был, но распоряжения его по расположению войск, с чужих ли советов иди с здравого рассудка сделанные, увенчались успехом. По приказанию главного штаба, в Орловке для прикрытия духоборского русского населения были поставлены два баталиона с артиллериею; впоследствии, в начале октября, когда войска стягивались к Александрополю, там оставили баталион и 4 орудия. В это время турки начали разъезжать по границе; князь Орбелиан нашел нужным занять с. Баяндур, лежащее в 12-ти верстах от Александрополя вниз по Арпачаю, на левом берегу его, на низком отроге Алагёза, [111] оканчивающимся малым обрывом у самого Арпачая. Отрог этот отделяет долину александропольскую от долины нижнего Арпачая. Занятием этой позиции можно было прикрывать армянские селения эриванской губернии, лежащие на плоскости вниз по Арпачаю, и вообще успешно наблюдать за неприятелем. И действительно, несмотря на то, что турки знали уже об объявлении войны, они не вторгались в наши границы, а все высматривали.

22-го октября приехал в Александрополь для командования отрядом начальник главного штаба войск, на Кавказе находящихся, генерал-адъютант генерал-лейтенант князь Барятинский и, по сведениям, полученным им о численности турок, нашел нужным стянуть весь отряд к александропольской крепости; судить об этом сборе войск трудно — могло быть и хуже того, что случилось — почему войска из Орловки и Баяндура были взяты, Духобория обнажена и армянские селения вниз по Арпачаю предоставлены своей защите. Турки тотчас воспользовались этим: прежде двумя тысячами, потом всем войском заняли Баяндур и бросили толпы куртин на духоборские селения, ограбили их, а жителей, не успевших бежать, увели в плен.

27-го октября приехал в отряд начальник артиллерии отдельного кавказского корпуса генерал-маиор Бриммер. При его прибытии были в отряде следующие войска: два баталиона Грузинского, два баталиона Эриванского карабинерного, баталион егерского князя Воронцова полка, стрелковый и саперный баталионы; кавалерии — сотни три линейских казаков и один донской полк; артиллерии — гренадерской бригады батарейные № 1 и 2 и легкая № 1 батареи, 21-й бригады батарейной № 5 батареи 8 легких орудий и легкая № 7 батарея, донская № 7 конная батарея; всего 48 орудий.

Деревня Караклис, лежащая на половине дороги от Александрополя до Баяндура, была занята нами без артиллерии; [112] впереди ее, верстах в двух, на возвышенной местности стоял аванпост линейских казаков.

Знал ли начальник отряда, в какой числительности турки заняли Баяндур — неизвестно. 31-го числа турецкая кавалерия стала выезжать против нашего аванпоста; дали знать о том. Был послан генерального штаба подполковник Свечин осмотреть, в чем дело и, если по силам, отогнать их. Казаки — всегда молодцы — бросились на стоявших перед ними, погнали их; но из оврага выскочила другая толпа, обскакала наши две сотни и началась резня. Сколько потеряли турки — не знаю, но 120 казаков легли на месте без нужды; прочие ускакали.

30-го числа легкая № 7 батарея была отправлена в Эривань через Караклис по почтовому тракту. 31-го числа дано знать через лазутчиков, что турки хотят напасть на нас. Поверить этому — значило полагать турок в силах. Войска стали в 11 часов в ружье. Начальник отряда выдвинул всю артиллерию в одну линию в боевом порядке.

1-го ноября, в воскресенье утром, приехал в Александрополь командующий действующим корпусом князь Бебутов, а начальник главного штаба, в то же утро выехал в Тифлис.

2-го ноября гренадерской бригаде с ее артиллерией назначено, под начальством кн. Орбелиана, занять с. Баяндур. От крепости Александрополя до с Баяндура, как сказано выше, от 12-ти до 14-ти верст, не более; к нему ведут две дороги: одна, низменная, вдоль Арпачая, мимо мельниц; другая — влево, по малой возвышенности, через д. Караклис. Первая шла на 8 верст по ровной местности, на второй надобно было проходить два малых оврага, а в Караклисе дурной мост через малую речку, которую по первой дороге проходили в брод. От деревни начинается плоская возвышенность, идущая до баяндурского отрога и почти до [113] р. Арпачая. Следуя по низменной дороге, можно взойти на эту возвышенность несколькими плоскими, закрытыми скатами, в виде крепостных аппарелей; возвышенность эта кончалась в полуверсте от Арпачая. В этих оврагах и за возвышенностью к Арпачаю стояла турецкая пехота, а сорок орудий были расставлены по всей занимаемой войсками местности большею частью закрыто, и так как местность шла, возвышаясь от Караклиса до Баяндура, то артиллерия их имела явное превосходство над нашею. Д. Караклис лежит на половине дороги. Лагерь турецкий был около самого с. Баяндура; регулярные войска и артиллерия на возвышенности, кавалерия внизу, по Арпачаю.

Пообедав, войска выступили из лагеря, в половине первого, по верхней дороге на д. Караклис. Впереди бывшие казаки, пройдя деревню и увидев много рассыпавшихся куртин на возвышенности, завязали с ними перестрелку. Когда войска взошли на оную, они выстроились в две линии, в первой — 4 баталиона и 2 батарейные батареи, которые, снявшись с передков, несколькими выстрелами прогнали кавалерию. Оставив обоз (при гренадерской бригаде был весь обоз) близь деревни, в расстоянии от оной на версту, войска линиями тронулись далее и, отойдя от деревни версты на две, были встречены сильным артиллерийским огнем, по которому увидели расположение турецких батарей и число орудий, простиравшихся до сорока; большая часть их была закрыта волнистою местностью. Линиям приказано было остановиться и артиллерии действовать; но как снаряды, видимо, действовали неуспешно, то батарейные командиры просили подвинуться вперед, что и было приказано исполнить. Пройдя сажень 300, оне опять остановились. Тут первая линия находилась в расстоянии 450-ти сажень от неприятеля. Было около половины четвертого часа пополудни, когда войска стали на эту позицию. Начался сильный [114] артиллерийский огонь, продолжавшийся до 8-ми часов вечера. В первой линии были: два баталиона карабинерного Наследника Цесаревича и один баталион князя Воронцова полков; между этими тремя баталионами — две батарейные батареи, а на флангах линии по две роты стрелкового баталиона. Во 2-й линии — два баталиона Великого Князя Константина Николаевича полка и легкая № 1 батарея. Два дивизиона драгун Наследного Принца Виртембергского при 4-х конных орудиях донской № 7 батареи — за второю линиею. Линейские казаки и мусульманская конная милиция по флангам. Обоз сзади, в полторы верстах от войск.

Огонь артиллерийский был сильный с обеих сторон и наша первая линия крепко терпела от неприятельского, а потому милиционеры, не любя артиллерийского огня, все побежали к обозу; но когда турецкая иррегулярная кавалерия, направившись по лощине с правого нашего фланга нам в обход, по направлению к обозу, доскакав до коего, произвела в оном сильный беспорядок, тогда милиция продолжала бегство далее к Александрополю. Дивизион драгун, прискакавший с двумя конными орудиями, прогнал с уроном куртин. В это время выдвинули из второй линии легкую № 1 батарею на правый фланг первой — и возвращавшиеся и преследуемые драгунами куртины пострадали довольно от картечного огня этой батареи. Два раза регулярная пехота турок выходила из лощин, чтобы идти на наши батареи, но, не выдерживая огня, опять скоро спускалась в оные. Часов в 7 вечера батарейная № 1 батарея, сильно пострадавшая от неприятельского огня, в особенности от двух орудий, стоявших косвенно с левой ее стороны, отъехала назад, дабы без нужды не подвергаться огню и осмотреться в потерях.

Вот, кажется, все эпизоды этого первого несчастного сражения. [115]

Перейдем в Александрополь и посмотрим, что там делалось, по отбытии войск. Отправив гренадерскую бригаду, все пошли обедать. После обеда, часа в четыре, начальник артиллерии сел верхом и поехал в город. На возвышении городского кладбища он увидел г. командующего корпусом, окруженного толпою офицеров и жителей. В толпе производились громкие разговоры, по направлению выстрелов предугадывали ход дела. День был прекрасный, небо ясно. Князь Бебутов, недоумевая, кажется, как идет сражение, приказал оставшимся войскам быть готовыми к выступлению, а в 5 часов или около мы выступили по нижней дороге, в числе 2-х баталионов пехоты, 8-ми легких орудий батарейной № 5 батареи и 6-ти эскадронов драгун при 4-х конных орудиях донской № 7 батареи. Во время следования подъехал к командующему корпусом адъютант главнокомандующего князь Святополк-Мирский и доложил, что он прислан князем Орбелианом сказать, что в артиллерии зарядов нет; это было часов в семь. Князь сказал об этом начальнику артиллерии, который отвечал, что этого быть не может и он за то ручается, что впоследствии, при поверке, и оказалось справедливым.

Во время похода говорили о необходимости идти во фланг неприятелю — что, казалось, и было решено — почему, переправившись через речку в брод, войска начали принимать вправо. Тут было предложено послать князю Орбелиану, чтоб он свои войска стянул тоже вправо для соединения с пришедшими, чтоб все были под рукой у начальника.

Пройдя брод, 8 легких орудий развернулись фронтом, а баталионы стали в колоннах по флангам; эскадроны драгун выстроились с левого фланга линии; зачем? когда место их было на правом, прикрывать оный от сильной турецкой кавалерии. Поднявшись на возвышенную плоскость (о которой говорено выше; на ней стоял отряд князя Орбелиана), [116] начальник артиллерии подъехал к батарее, чтоб отдать кое-какие приказания и сказать слово-два людям. Мы были близко от неприятеля и удивлялись, как он не встречает нас артиллерийским огнем, который, все более редея с обеих сторон по мере нашего приближения, совершенно прекратился лишь по всходе нашем на возвышенность. Драгуны и вся линия крепко принимали влево; вместо того, чтобы гренадер призвать к себе, мы шли к ним. Адъютант кн. Бебутова прискакал к начальнику артиллерии и доложил, что князь его просит. С четверть часа мы отыскивали в темноте командующего корпусом, наконец отыскали его, окруженного генералами и многими офицерами; первое его слово было: “зарядов, брат, нет!"

— Быть не может, чтобы все выстрелили.

— Да вот бригадный командир то же говорит!

Полковник Мищенко подтверждает слова его.

— Повторяю вам, что этого быть не может.

— Мне батарейные командиры сказали, ответил полковник Мищенко.

— Подите сами и поверьте мне все ящики, с офицерами, тотчас!

Оказалось, что в легкой батарее вторые ящики почти не были тронуты, равно как и в батарейной № 2 батарее — третьи; в батарейной № 1 батарее третьи ящики до половины были выпущены. Все это я говорю о ядрах и гранатах просто разрывных (Но тогда в комплекте зарядов полагалось: на единорог по 15-ти гранат с зажигательным составом — не тронутых); а все прочие заряды во всех ящиках были не тронуты, кроме нескольких картечей, брошенных против кавалерии.

Пришедшие войска, примкнув к правому флангу гренадер, остановились; им приказано отдыхать. Небо было звездное; луна должна была взойти около полуночи. Начальник [117] артиллерии пошел к близь стоявшей легкой № 1 батарее, куда собрались батарейные командиры и много офицеров. На коротком пути своем он был неприятно поражен валявшимися убитыми лошадьми, разорванными ранцами и конской аммуницией. Побыв немного с господами, он вернулся к князю, чтоб узнать, что намерены делать? ибо, видимо, что атака на левый неприятельский фланг была отменена. В разговоре он спросил г. командующего корпусом: “когда мы пойдем на неприятеля?"

— А вот часа через два должна луна взойти; тогда мы их атакуем.

— Так я пойду приготовлю артиллерию. Не прикажете ли батарейную № 1 батарею, много пострадавшую, оставить с гренадерским обозом? у нас будет достаточно артиллерии.

— Распорядитесь!

Около 10-ти часов его опять просят к князю.

— Турки ушли за Арпачай — тут делать нечего; мы сейчас возвращаемся. Я приказал обозам идти вперед; прикажите, чтоб и батарейные батареи шли с ними; когда оне вытянутся — и мы пойдем.

И мы пошли назад, с ограбленным обозом, с расстроенною артиллерией и везя с собою: убитых 2-х офицеров и 125 рядовых и раненых 6 офицеров и 308 рядовых, в том числе 20 убитых артиллеристов и 49 раненых, все артиллерийскими снарядами, и потеряв из трех батарей 111 артиллерийских лошадей и выпустив без пользы 1330 снарядов и много патронов.

Можно вообразить, что шествие наше было печальное, точно погребальное! Вместо веселых песен — раздирающий стон раненых, ибо половина везлась при войсках и только часть была отправлена вперед.

Но оставим войска возвращаться в лагерь с [118] горестным чувством утраченного достоинства и посмотрим, что делалось в Александрополе.

Долго жители стояли на возвышенном кладбище и на крышах домов и смотрели в сторону Баяндура; все думали, чья возьмет? ибо пограничные армяне боятся турок. И вот видят, что от малого Караклиса несется конница, уже после сумерек. Это были конные милиционеры, с борчалинской и казахской дистанций татары, которые, припомните, при появлении куртин поскакали по дороге к малому Караклису. На дороге некоторые из них, встретив армян-маркитантов, везших припасы в отряд, ограбили их и двух или более порубили; один из армян ускакал от таких друзей обратно в Александрополь и сказал жителям, что милиция грабит и режет армян. Первые милиционеры, прискакавшие в Александрополь, совершенно уверенные в проигрыше сражения и что жители непременно будут ограблены турками, разочли, что лучше им начать, и бросились на ближние лавки. Но армяне со всех сторон стеклись к концу города и встретили милиционеров с оружием в руках. Прежде ругали их, что они бежали, потом на выстрелы отвечали тем же, и так удачно, что иные, говорят, 62-х, другие 43-х положили на месте убитыми, сами не потеряв ни одного, кроме раненых на дороге.

Около 2-х часов ночи отряд возвратился в лагерь. Таков был понедельник 2-го ноября 1853 года.

Но если не сказать, как привезли раненых в крепость, как их вынимали из повозок и укладывали в госпиталь и какое пособие несчастные нашли там — картина будет неполная.

Г. командующий корпусом, узнав по прибытии о большой потере, тотчас послал в лагерь, чтоб сколько возможно прислали пустых повозок. Оне скоро приехали; на [119] них наложили раненых, как могли; опростали несколько из имевшихся при войсках; артиллеристов рассадили по лафетам, и так всех привезли к госпиталю. Может быть, только несколько десятков из них были перевязаны, ибо перевязочного пункта не было; медиков было всего три с войсками, немного более при госпитале, и не более фельдшеров; притом совершенный недостаток в медикаментах и перевязочных средствах. Комендант крепости, рассказывая мне о привозе раненых, говорил, что некому было снимать их с повозок, а потому он сам помогал многих сколько можно бережно вытаскивать из глубоких полуфурков; покуда один опоражнивали, другие должны были ждать. Так продолжалось до самого света; многих привозили потом днем. В палатах не было места — заняли все коридоры, уложив раненых на полу. Но и 4-го числа еще не все были перевязаны, потому что было много ампутаций (из подвергшихся ампутации ни один не выздоровел), требующих времени и утомляющих медиков. На другой день начались погребения, продолжавшиеся до баш-кадыклярского дня, после коего, троекратные залпы слились с теми, коими чтили павших в этом славном для русского оружия сражении.

_____________

По прочтении этого совестного изложения дела под Баяндуром, всякий благоразумный человек невольно сделает следующие вопросы:

1) Зачем командующий корпусом, вдруг по прибытии, не осмотревшись еще, предпринял такую важную операцию — выгнать сильные турецкие войска с нашей земли?

2) Зачем сам, со всеми войсками, не предпринял этого движения, а поручил такую значительную силу и такое важное предприятие генералу, который, как ему было очень хорошо известно, никаких военных способностей не [120] имеет и, служа по гражданской части и уездным начальником, приобресть их нигде не мог.

3) Зачем войска направлены были по дороге через м. Караклис, а не во фланг неприятелю, по нижнему пути?

На эти три вопроса должен отвечать главный начальник, как ответственное лицо своих распоряжений.

Самое же сражение не подлежит никакому разбору, ибо разбирают действия лиц, понимающих хотя немного дело, за которое взялись; но как разбирать действия человека, который вовсе не понимает ни что он делает, ни что ему надо делать? Зрячий и в темноте будет распоряжаться безошибочно в своей комнате; но как спрашивать с слепого, зачем он в темноте и в чужой комнате, расставляя мебель, перебил драгоценный хрусталь, испортил бронзу и поломал самую мебель? Виноват не слепой, а тот, кто слепому дал поручение в чужом дому. Так и здесь: кн. Илья Орбелиан не понимал ничего, ну ничего в военном деле регулярных войск, в чаду ошеломления от сделанного ему поручения забыл природное начало всего военного искусства — драться на кулаках! Если б он вспомнил хоть о кулаках, то, как храбрый человек, пошел бы вперед, да в штыки, в рукопашную. Турки не устояли бы и... и... Следственно г.-м. кн. Илью Орбелиана ни в чем обвинять нельзя. И потому тот, кто дал полк Орбелиану, вывел его в генералы и показал кн. Бебутову, что желает дать ему просторную дорогу к почестям, должен и ответствовать за бессмысленное сражение 2-го ноября под Баяндуром. В критическое время, при незначительности наших средств к обороне и слабости собранных отрядов, их доверять следовало бы людям умным и достойным.

Недоумение залегло на десять дней в сердца начальников и в ряды солдат, а у жителей явилось недоверие к силам нашим! [121]

Г.-м. Кишинский исправлял должность начальника штаба в отряде. Я спрашивал его, знали ли они о числительности турок, расположенных в Баяндуре 1-го ноября, когда приехал кн. Бебутов? Он уверял меня, что им известно было только, что 2 тыс. кавалерии заняли Баяндур. Если так, зачем же 31-го октября при полученном известии, что турки хотят на нас напасть, все войско стало в ружье и вся артиллерия так славно была вытянута в линию? Против 2 тысяч кавалерии не выставляют 6 баталионов, 32 орудия, полк драгун, казаков и милицию. Следственно должно предполагать, что уже 31-го октября было известно, что турки в силах были в Баяндуре. А если было известно о силе турок, то как согласить это с отряжением кн. Орбелиана выгнать их? Пускай другие решат.

На второе замечание скажу, что командующий корпусом, вероятно, имел в виду одно — сделать угодное кн. Воронцову, предоставив любимцу его средство отличиться, и более ни о чем не думал. А это жаль; подумав немного, кн. Бебутов, как умный человек, мог предугадать, что выйдет из такого поручения.

Зачем не пошли по нижней дороге? Оттого, что, имея казаков в м. Караклисе, в 6-ти верстах от Баяндура, имея верных лазутчиков, мы не знали о расположении неприятеля и вообще не знали, что и когда надо было делать.

В этом деле кавказские войска показали себя, как и всегда, прямыми воинами, и невольно жалеешь, что не было начальника, который бы достойно предводил ими. Артиллерия понесла чрезвычайно большой урон в прислуге, в лошадях и материальной части. Артиллеристы не хотели отводить раненых далее первых ящиков, где их принимали люди второй линии, бегом возвращавшиеся к орудиям. Пехотные баталионы, стоявшие между артиллериею, так быстро заменяли убитую прислугу, что огонь ни разу не [122] прерывался. Как братья, бежали пехотные солдаты к артиллеристам, скоро и охотно, чего обыкновенно не бывает, и — увы — многие на смерть. Кавалерия, драгуны и казаки с таким ожесточением врубались в толпы курдов, обскакавших наш правый фланг, что в минуту массы их скакали назад, провожаемые картечью и сабельными ударами, и много легло их.

________________

По назначении кн. Бебутова командующим войсками, действующими на турецкой границе, он однажды утром попросил начальника артиллерии и начальника инженеров к себе. Расспрашивая меня об артиллерийских запасах в разных пунктах, князь спросил:

— Кого же вы дадите мне командовать артиллериею? пожалуйста хорошего и надежного.

— Я сам буду ею командовать, если ваше сиятельство думаете, что я довольно хорош и надежен.

Он очень благодарил меня и сказал: “теперь я покоен." То же самое отвечал ему и начальник инженеров.

_________________

Начальник артиллерии, зная турок, был уверен, что 31-го октября нападения не будет, а потому ему было все равно, как смешно ни расставлять артиллерию. Он был в лихорадочном пароксизме, приехав, сел подле орудия на барабан, закутался в шубу и ждал, чем это кончится. В два часа распустили войска. 2-го ноября, желая лично ввести в первое дело артиллерию, он оделся по походному и с адъютантами выехал около полудня в лагерь. Подъехав к оному, он увидел, что войска стояли на линейках и что командующий корпусом объезжал их и здоровался с солдатами. Увидя генерала Бриммера, кн. Бебутов подъехал к нему и, глядя на костюм, спросил: [123]

— Вы, кажется, тоже собрались идти?

— Как же, я в первое дело сам поведу артиллерию.

— Князю Орбелиану поручено командовать.

— Я ему не помешаю и буду распоряжаться только артиллериею.

— Нет, я прошу вас остаться; мне с вами нужно переговорить о запасах.

— Я прошу ваше сиятельство позволить ввести мне самому артиллерию в первое дело; я хоть старший, но ему мешать не буду.

— Нет; прошу вас, останьтесь, кончил настойчиво кн. Бебутов.

В это время кн. Илья Орбелиан подъезжает к нам. Начальник артиллерии говорит ему:

— Ну, князь, хотел я идти с тобой и ввести в дело артиллерию, да вот — не позволяют.

— Я бы за честь почел быть у вас под начальством, сказал Илья Орбелиан и поцеловал генерала в плечо.

Начальнику артиллерии было очень больно пустить в первое дело артиллерию под командою пустозвона, полковника, человека, им неуважаемого. Он послал своего личного адъютанта капитана Тальгрена быть при артиллерии и рассказать ему, как ею будут распоряжаться. К сожалению, последствия оправдали его опасения.

_________________

Когда вспомогательный отряд пришел к гренадерам, генерал Бриммер, отойдя от батареи, нашел кн. Бебутова лежащим на сене и разговаривающим по-грузински с кн. Орбелианом; тут же был г.-м. Кишинский. Во время разговора начальник артиллерии спросил кн. Орбелиана:

— Зачем же, князь, вы не шли вперед?

— Куда же идти? я маневрировал! [124]

Начальник артиллерии замолчал и не принимал более участия в разговоре. Затем он пошел опять к батареям. У полковника Де-Саже, командира легкой № 1 батареи, уже был готов самовар, с большим трудом закипевший; но, видно, суждено было, чтоб в этот несчастный понедельник во всем была неудача: только что сделали чай и поставили чайник на самовар, как усатый бомбардир, несший кипку сена, чтоб мне было где присесть, повалил из усердия и самовар, и чайник. Ночь была свежая, беда неисправимая, горе наше невыразимое.

________________

Начальник артиллерии спросил князя Орбелиана:

— Почему вы знаете, что турки ушли?

— Да я посылал офицера, и он был на том месте, где они стояли; никого там нет.

— Другой начальник, чтоб сказать, что поле сражения осталось за ним, двинулся бы вперед, но если действительно турки ушли, так вы находите это бесполезным.

К этому не излишним нахожу присовокупить, что донесение, будто неприятель ушел за Арпачай по прибытии остальных войск наших, видимо ложное; он просто отошел с позиции к Баяндуру, от которого был верстах в трех. Разъезды и жители с ранним светом на другой день донесли, что он занимает с. Баяндур, как и прежде, что у него много убитых и раненых, которых он отправляет в Карс, что артиллерия его крепко повреждена и пр., и пр.

________________

На другой день после дела начальник артиллерии написал собственноручно записку, в коей изложил, как трудно доставление в этот отдаленный край зарядов, пороха и [125] всей материальной части артиллерии и как трудно образование артиллеристов; почему его сиятельство изволит усмотреть, что повторять баяндурское дело не следует, т. е. без пользы и достоинства истреблять напрасно запасы, портить материальную часть и терять людей, и все оттого, что поручают начальство над войсками незнающим! Испросив извинения, что обязанностью своею считал доложить о трудности исправления артиллерии, генерал Бриммер при князе разорвал записку и клочки оставил на столе.

______________

Во время следования остальных войск к Баяндуру случилось неприятное происшествие в артиллерии. При переходе речки в брод, в темноте, батарейной № 5 батареи зарядный ящик упал в самой реке. Взводный офицер прапорщик Карлгоф дал знать батарейному командиру; тот выпросил 10 человек пехоты при унтер-офицере, чтобы ящик поднять. Но покуда поднимали лошадей и ящик, чего без отпряжки сделать было нельзя, вся линия, шедшая, по первому предположению, на левый фланг неприятеля, взяла влево, чтоб соединиться с отрядом кн. Орбелиана. Несколько куртинцев, по проходе войск через реку, приблизились и, заметив, что что-то возится в реке, сделали несколько выстрелов. Прапорщик Карлгоф, видя, что ездовой в это время сел, говорит пехотному унтер-офицеру: “вы идите все вместе, в кучке, и отстреливайтесь; я же с ящиком поскачу. Пошел!" И ящик, и он, не зная, что войска взяли влево, прискакали прямо на турецкую батарею, а 10 человек с ящичным вожатым благополучно пришли к батарее. На другой день Абди-паша приказал отрубить голову офицеру. Зарядный ящик, совершенно целый, мы возвратили в Баш-Кадыкляре. О ездовом слуху не было. [126]

БАШ-КАДЫКЛЯР, 19-го ноября 1853 ГОДА. Последствия поражения. Разбор. Воспоминания. Из письма к жене. Чин генерал-лейтенанта. Приезд в Тифлис.

К александропольскому отряду должны были прибыть из Дагестана два баталиона фельдмаршала Паскевича полка (Ширванского), один донской казачий полк и 6 сотен линейских казаков, которые действительно прибыли — первые 8-го и 9-го, а последние 12-го ноября. Более войск уже ни откуда не ожидали, следственно мы были в комплекте. Артиллерия была вся исправлена; но перебитые артиллерийские лошади могли быть заменены только в трех батареях; в батарейной же № 1 батарее, потерявшей до 50-ти лошадей, пришлось два орудия оставить без лошадей.

Состав александропольского отряда был следующий: пехоты — 2 баталиона и две роты Грузинского гренадерского (Константина Николаевича), 3 баталиона Эриванского карабинерного (Его Высочества Наследника), 2 баталиона Ширванского (князя Варшавского), 1 баталион Куринского (князя Воронцова), кавказские стрелковый (около 500 ч.) и саперный баталионы и пришедший из Ахалкалак баталион Белостокского полка 13-й дивизии; артиллерии — кавказской гренадерской бригады две батарейные №№ 1 и 2 и легкая № 1 батареи; 21-й бригады батарейной № 5 батареи 8 легких орудий и конная донская № 7 батарея; кавалерии — 10 эскадронов Нижегородского драгунского полка, 9 сотен линейских казаков и Донской № 20 полк. Баталион Мингрельского егерского полка и легкая № 7 батарея 21-й бригады были 30-го октября отправлены в Эривань для усиления тамошнего отряда.

7-го ноября приехал в отряд помощник начальника главного штаба г.-м. Индрениус для исправления должности начальника штаба при командующем корпусом на турецкой [127] границе. 8-го ноября, в Михайлов день, князь навешивал георгиевские кресты на отличившихся под Баяндуром солдат, и так как легкая № 1 батарея праздновала батарейный праздник, то приготовлен был завтрак для всех в ее лагере.

В это время настроение у жителей было такое, что они, несмотря на полученные нами подкрепления, нисколько не сомневались в могуществе турок и были уверены, что нам с ними состязаться нельзя; а потому турки имели в самом Александрополе много лазутчиков или доброхотов, которые им передавали все, что у нас делалось.

12-го решено войскам приготовиться к выступлению, а 14-го перед утром выступить так, чтоб с рассветом быть перед Баяндуром; идти по нижней дороге левою стороною Арпачая. Узнали ли турки, что было положено атаковать их в Баяндуре 14-го числа или по другим каким причинам, но вечером 13-го числа они переправились обратно за Арпачай и потянулись через Пирвали к своему лагерю в Суботан. Движение к Баяндуру становилось бесполезным. 14-го числа с рассветом отряд выступил из лагеря, у карантина переправился через Арпачай и в 4 часа пополудни был в с. Пирвали на Карс-чае. Несмотря на то, что часть обоза была оставлена, его все-таки было много и, следуя по необделанной дороге, он затруднял движение. С нами был только десятидневный провиант в сухарях и комплект зарядов с патронами. Полк Его Высочества Константина перешел деревню, Карс-чай и расположился на полугоре; с ним была легкая № 1 батарея; на горе поставили казачьи пикеты. Отряд расположился у д. Пирвали.

Уже дня три погода была сырая и неприятная; так и в этот день. Вечером пошел маленький снег и лег густой туман на землю; ночью снег увеличился и так как он был совершенно мокрый, то растворил еще более и без [128] того немного грязную дорогу. Со светом туман пропал; но грязь по дороге и в лагере была большая. Рано утром пришел к князю лазутчик и донес, что турки из суботанского лагеря, услышав вчера вечером два выстрела (заревой выстрел из единорога и лопнувшая граната), тотчас пошли к Карсу. Первый шаг нашего движения вперед был бы через Карс-чай на высокую длинную гору, чтоб выйти на ровное плато или, так названные после, баш-кадыклярские высоты. Дорога по этой горе — глинистая грязь; обоза было много с собой, он бы нас задержал на горе; дни короткие, ночи темные; где и когда бы мы нагнали турок? Под Карсом? Но драться под крепостью с неприятелем втрое сильнейшим не приходилось. Князь подумал, и дал приказ к обратному движению, к Баш-Шурагелю, деревне, лежащей на правой стороне Арпачая против с. Баяндур.

15-го в 8 часов утра мы выступили из д. Пирвали и в 2 часа пополудни, сделав не более 10-ти верст, пришли в Баш-Шурагель. 16-го князь призвал уездного начальника, чтоб распределить войска по зимним квартирам, хотя все чувствовали, что, не побив порядочно турок, не можно рассчитывать на покойную зимовку. В полдень 17-го числа пришло донесение от кн. Андроникова об одержанной им победе 14-го числа при д. Суфлис, близь Ахалцыха. 18-го утром лазутчик объявил, что турки, видя наше обратное движение, вернулись в Суботан вчера, а сегодня ожидают прибытия последних баталионов иррегулярной кавалерии. Абди-паша остался в Карсе, а корпусом командует Риза-паша. Вечером пришел еще лазутчик и объявил, что все турецкие войска собрались в суботанском лагере, что их должно быть более 30000, что много, много орудий и что завтра еще придут курды. Князь решил идти на турок.

Все обозы, 6 орудий батарейной № 1 батареи, две роты сапер, Белостокский баталион и две роты Грузинского [129] гренадерского полка были отправлены в Александрополь. Мы должны были выступить ночью, чтобы утром быть на месте; но драгуны замешкались на дальней фуражировке, и мы выступили в 7 часов утра, имея при себе только на 5 дней сухарей и 20 пустых повозок. Князь взял свою фуру, а начальник артиллерии свой контрабандный ящик — вот и весь обоз. Новая луна обещала хорошую погоду.

В четверг 19-го числа, утром в начале 8-го часа, отряд выступил из лагеря по дороге к д. Пирвали, переправился у нее через Карс-чай (для пехоты князь приказал жителям сделать живые мостики из ароб, с досками) и, когда войска стянулись на горе и отдохнули с полчаса, пошел по ровной местности, весело и бодро. День был ясный, теплый, ни одного облачка на небе. Когда войска подходили к д. Пирвали, на горе видны были турецкие конные пикеты, скоро ускакавшие, как признак, что турки в лагере; это нас очень обрадовало. Пройдя верст пять по плоскости, мы увидели в полутора верстах перед собою д. Огузлы, с огромною четырехугольною церковью в виде башни; так построены все древние армянские церкви. Немного косвенно влево, вдали, видно было, что жители отгоняют к горам стада баранов. По этому же направлению начинала показываться турецкая кавалерия. Князь приказал остановиться.

Вот местность, на которой произошло сражение. От места, где войска остановились, шел отлогий спуск, сажень в 15, во все протяжение долины, т. е. версты на две слишком от правой руки к левой или от горы Караял до возвышенностей, на оконечности которых, почти против д. Огузлы, была большая турецкая батарея; следственно вся долина имела в ширину версты две с половиной и в длину, до д. Огузлы, версты две; тут был расположен наш центр и кавалерия, составлявшая правый фланг. За левыми [130] возвышенностями, по протяжению остановившихся войск наших, находилась деревня, никем не занятая. Возвышенности показывались нам в виде трех холмов друг за другом, перпендикулярных к левому флангу нашей линии; два, к нам ближние, были разделены между собою углублением; вершина же среднего и последнего (на котором была турецкая батарея), представляла плоскость, отлогость коей к нашей стороне разделялась промоиной. Покатости этих холмов к полю сражения были не совсем отлоги, по и не круты. У подошвы их протекал по каменистому ложу ручей, впадающий в речку Огузлы близь деревни того же имени. Речка течет за деревнею, в глубоком овраге, который, делая угол с левой стороны деревни, правым, т. е. верхним протяжением своим сливался с местностью у оконечности горы Караял, а левым протяжением шел к турецкому лагерю, тоже почти сливаясь с местностью и делая таким образом к нашей стороне тупой угол. За этим большим оврагом, немного влево от Огузлы, была гора (близь которой с. Баш-Кадыкляр, давшее имя сражению), скрывавшая от нас турецкий лагерь, а по всему протяжению его и за ним ровная местность шла, понемногу возвышаясь к подошве гор, невдалеке от коих расположены деревни Суботан и Хаджи-Вали; в левой стороне от первой был турецкий лагерь на отдельном холме, в расстоянии от Огузлы верст двух.

Из этого описания видно, что долина Огузлы, на которой произошло сражение, есть трапецоид; основание его — линия, где остановились наши войска, в две версты; две стороны, почти перпендикулярные к нему, справа — гора Караял, тоже версты две, слева — возвышения, на одном из которых турецкая батарея, версты полторы; четвертая — большой овраг, версты в две с половиною. Дорога из Пирвали на Суботан в Карс шла через д. Огузлы. [131]

Влево, за Арпачаем, верстах в 30-ти от нас, возвышался Алагёз с снежною вершиною. За турецким лагерем, в левом отдаленном углу всей картины — снежная глава Арарата; над нею небольшое облако. Небо было совсем чистое, день теплый.

Последовало распоряжение двинуть 1-ю линию к с. Огузлы. Она состояла из двух баталионов кн. Паскевича, баталиона кн. Воронцова полка и стрелкового баталиона, примкнувшего к левому флангу батарейной № 2 батареи, и батарейной № 5 батареи с 8-ю легкими орудиями, между баталионами (г.-м. Кишинский).

Два баталиона карабинерного полка, баталион гренадерского и две роты сапер составляли 2-ю линию; она остановилась в колоннах, вне пушечного выстрела (г.-м. кн. Багратион-Мухранский).

Баталион гренадер, баталион карабинер и легкая № 1 батарея оставлены были в резерве (полковник Моллер).

Кавалерии было: на правом фланге три дивизиона нижегородских драгун и три сотни линейских казаков (г.-м. кн. Чавчавадзе); на левом фланге два дивизиона драгун и 6 сотен линейских казаков (г.-м. Багговут).

По дивизиону конной № 7 батареи дано на оба фланга.

Донской № 20 полк стал сзади резерва.

Приблизившись на расстояние около 350-ти саж. к д. Огузлы, начальник артиллерии, ехавший перед батареями, приказал шедшим впереди батареям сняться с передков и открыть пальбу по селению, справа и слева которого стали показываться неприятельские баталионы. Только что из батарейных орудий сделали два выстрела, как 30 неприятельских орудий — 22 слева и 8 справа — открыли перекрестный огонь по нашей линии. Этот беглый огонь в первый момент свалил у ящиков 4-х лошадей, ранил двух артиллеристов и человека три в пехоте. Начальник артиллерии [132] приказал батарейной № 2 батарее взять на передки, повернуть немного налево, чтоб стать параллельно неприятельской батарее, и подвинуться ближе к возвышениям. Несмотря на пахотное место, на котором остановилась линия, и частый неприятельский огонь, все передвижение было сделано в порядке и тишине. Правее два орудия стреляли изредка по неприятельской пехоте и не позволяли ей выходить из оврага; стрелковый баталион находился на левом фланге; баталион кн. Воронцова стал между батареями против Огузлы, образуя с батарейною батареею тупой угол; правее его — остальные 8 легких орудий, а правее их — два баталиона кн. Паскевича полка. От перемены фронта батарейной № 2 батареи и от движения ее вперед образовался промежуток сажень в 45 между баталионом кн. Воронцова и батарейной батареей.

Огонь неприятельский был част и силен, и, конечно, если бы не пахотная земля, на которой мы стояли и в которую снаряды врывались, не делая рикошетов, потеря наша оказалась бы чувствительнее. Начальник артиллерии с удовольствием видел, что не было торопливости на батарее. Он смотрел направо — не делались ли какие распоряжения; но нет. Гренадеры стояли в колоннах, спустившись в долину; резерв был на высоте, а кавалерия правее его. Видя, что линия стоит в порядке и что покуда тут делать нечего, он сел верхом и, проехав по орудиям, просил стрелять реже, ибо и неприятель уредил огонь свой, все еще довольно частый. Он поехал к князю, стоявшему невдалеке от резерва. Во время проезда его через линию первых ящиков неприятельское ядро ударило в голову коренной, в живот подручной и перебило ногу вожатому. Хотя бомбардира Монасенко было очень жаль, как старого доброго солдата, но нельзя было не похвалить удачного выстрела.

Подъезжая к командующему корпусом, начальник артиллерии видел, как дивизион конной № 7 батареи [133] на рысях снялся с передков, ударил картечью в курдов, и как вслед затем драгуны погнали их. Он застал князя на возвышении, смотрящим на более и более разгорающееся дело. Тогда-то князь решил вести колонны гренадер на батареи. Послали за князем Мухранским. Кн. Бебутов приказал ему взять три баталиона и идти на батарею. Кн. Мухранский поехал к баталионам. Мы видели, что два баталиона карабинер двинулись и что командир Грузинского гренадерского полка кн. Илья Орбелиан скачет к нам, а баталион его остался на месте. Он подъехал к князю, и они начали разговаривать по-грузински. Князь Илья просил у кн. Бебутова, чтоб он позволил ему взять и другой его баталион из резерва; тот долго не соглашался, наконец позволил. В это время правый фланг нашей линии начали обходить. Пора была действовать. Вдруг четырехугольный широкий столб густого дыма несется вверх с неприятельской батареи. Взорвало ящик; все войско закричало “ура!" Был час пополудни.

Турки при обходном движении своем правого фланга нашей линии пехотными баталионами и штуцерными послали справа и слева густые толпы кавалерии, чтобы обойти оба наши фланга и расстроить резерв. Толпы курдов, прогнанные с правого фланга картечью и драгунами, поскакали обратно к оврагу, из которого вышли, но к горе Караял, бывшей в расстояние 1 1/2 верстах от резерва и имевшей тут вид седла, по довольно отлогой покатости которого шла дорога через гору. Таким отступлением они оставались все на высоте нашего резерва и удерживали на оном также кавалерию нашего правого фланга, которая поэтому делалась совершенно бесполезною для нашей линии, выдвинутой в долину. Это-то обстоятельство дало туркам возможность, по отбытии гренадерских баталионов, занимавших прежде расстояние между оконечностью правого фланга нашей линии и [134] резервом, охватывать наш правый фланг линии безнаказанно и посылать регулярные баталионы свои в подкрепление кавалерии.

Чтоб кончить рассказ о действии кавалерии нашего правого фланга, скажу, что турки выслали к оному полк регулярной кавалерии и баталиона три пехоты с тремя орудиями, из коих два оставались сзади. Полк регулярной кавалерии и баталион с орудиями подвигались около горы на высоту нашего резерва, из коего легкая № 1 батарея сделала прежде по курдам, потом по ним до 90 выстрелов. Когда кавалерийский полк подошел ближе, драгуны с 4-мя орудиями двинулись вперед. Осыпав их картечью, драгуны бросились в атаку, смяли полк, который мимо переднего баталиона бросился к задним, был ими принят в промежуток колонн и тем спасся от конечного поражения, но с большою потерею, и более не выходил на сцену. Драгуны отошли. Между тем конный дивизион перестреливался с тремя орудиями, а баталион низами подвигался к конному дивизиону, оставшемуся совершенно без прикрытия. Командир батареи подполковник Долотин приказал дивизиону взять на передки, подъехал к баталиону на картечный выстрел, расстроил его и осадил назад. Драгуны и линейские казаки бросились на него, смяли, погнали, рубили без пощады и, наскакав за баталионом на орудия, два взяли, а третье увезено. Это было около двух часов пополудни.

После этого командовавший кавалериею правого фланга г.-м. кн. Ясон Чавчавадзе отдыхал на лаврах, воображая, что он все сделал и что с него довольно, потому что турки, делавшие обходное движение, отошли за овраг, а наш правый фланг линии, как я сказал, остался предоставлен себе. Но к этому флангу подошли две роты сапер, бывшие прежде с гренадерскими баталионами.

Когда карабинеры проходили мимо командующего [135] корпусом — ружье на правом плече, бодро и весело — с большой батареи обернули несколько орудий и стали стрелять в них и в свиту князя. Одно ядро вырвало из колонны двух человек; более вреда не сделала эта стрельба, но было приказано свите не толпиться около князя.

В это время г.-м. Багговут, командовавший левою кавалериею, делал движение назад. Так как нам не видно было за холмами, что часть оной с двумя орудиями оставалась на месте, то князь, принявший это движение за отступление, поехал повыше и увидел, что Багговут двигается против массы куртин, старавшихся охватить левый фланг. Несколько выстрелов картечью — драгуны и линейские казаки понеслись в атаку; курды не выдержали, их пятнали по спинам, но не далеко гнали, и мы видели, как Багговут опять вернулся на прежнее место. Тут есаул Кульгачев поставил два свои орудия косвенно к неприятельской батарее и крепко вредил ей, причем взорван еще ящик, но как он стоял на покатости и, вероятно, уж в нем было мало зарядов, то взрыва не видели и он не произвел такого великолепного эффекта, как первый. Начальник артиллерии послал к есаулу Кульгачеву ящик от легкой батареи, стоявшей в резерве.

Наконец идут два баталиона Грузинского гренадерского полка; им приказано идти по возвышению, чтобы быть вне выстрелов.

Все стояли на возвышении и смотрели на обходное движение штуцерного баталиона, который охватывал уже правый фланг линии и приближался к двум ротам сапер. В это время начальник артиллерии послал своего адъютанта к батареям, стоявшим в линии, сказать чтобы во всех трех сумах были картечи.

Все молча смотрели на ход сражения, которое было в эту минуту вот в каком виде: [136]

С левой стороны г.-м. Багговут, после прогнания курдов, стоял с кавалериею без действия; только его четыре конных орудия стреляли по неприятельской батарее и по видимым пехотным баталионам. Кн. Мухранский с двумя баталионами карабинер, не дойдя до возвышения среднего холма, лег под высотою, чтобы прикрыть людей от неприятельских выстрелов, и ждал когда два баталиона гренадерского полка подойдут, чтобы идти на батарею. Два гренадерских баталиона с кн. Ильею Орбелианом двигались за свитою князя; голова первого баталиона спускалась в долину. В центре линия наша стояла все в том же порядке, с малым изменением. Один баталион кн. Паскевича полка с правого фланга был поставлен по левую сторону 8-ми орудий, так что войска тут стояли в следующем порядке, с правой к левой руке: две роты сапер, от них в малом расстоянии 1-й баталион кн. Паскевича полка, 8 легких орудий, 2-й баталион того же полка, интервал в 40 сажень перед церковью с. Огузлы, потом баталион кн. Воронцова полка, 8 орудий кавказской гренадерской бригады батарейной № 2 батареи, делавшие с ним тупой угол, и с левого фланга — стрелковый баталион.

Неприятельская батарея стреляла реже. От нее до селения, у подошвы возвышения, стояли в оврагах несколько баталионов низама; от селения, по другую сторону, выходили баталионы их, а штуцерной, густо рассыпавшись, медленно обходил наш правый фланг, загибая уже сапер сзади. Саперы, подавая правый фланг назад и отходя медленно от приближавшегося многочисленного неприятеля, невольно отделились от 1-го баталиона кн. Паскевича полка, который также медленно подавал свой правый фланг назад. За штуцерными был баталион в колонне. На высоте нашей линии, саженях в 150-ти — курды Касим-хана, всего 300 чел. славной кавалерии, в живописных белых плащах с [137] красными чалмами, на блестящих конях. К оконечности горы Караяла отходило несколько баталионов турецкой пехоты, возвращавшихся с обходного движения. Регулярный полк кавалерии уже перешел овраг и ждал, что будет.

Все пространство от нашей линии до резерва было пусто. Кавалерия нашего правого фланга, взяв два орудия, остановилась вправо, на высоте резерва; ее нам не было видно.

Был третий час в начале; сражение колебалось. Обходные движения турецкой кавалерии к резерву были ведены слабо, без энергии, как всегда почти бывает у них, и потому были отбиты; но это еще не давало нам перевеса. Обходное движение турецкой пехоты принимало грозный вид; уже много трупов валялось по полю, много раненых просило о помощи. Видно было, чувствовалось, что наступает решительная минута боя. Голубое небо было ясно, солнце пекло, а над Араратом облако все увеличивалось. И точно, наступил момент решительных действий.

Все баталионы низама вышли из оврагов по обе стороны с. Огузлы. Огонь с турецкой батареи участился во все стороны, в особенности на нашу линию. Вдруг разомкнутые баталионы пустили отличный не прерывавшийся огонь рядами и потом медленно стали подвигаться вперед. Увидев это, начальник артиллерии поехал к линии. В это время 300 курдов Касим-хана скачут на ее правый фланг. Два орудия ударили картечью — они назад. Легкие орудия картечью отбили фронтальную атаку баталионов низама с правой стороны деревни, а потом два орудия, повернутые назад капитаном Давыдовым, стали в промежуток сапер и ширванцев и ударили несколько раз картечью. Штуцерные хлынули назад. Батарейной батарее громко закричали: “Вперед на передки,” баталионам — “Знамена вперед! Ура!" В это время низамы с левой стороны деревни остановились — опять батальный огонь и потом опять двинулись [138] вперед с барабанным боем и горнами. Сажень 20 было пахотного места, орудия шли шагом; пройдя его, скомандовано — “рысью!" — и 8 орудий остановились в 100 саженях от баталионов, снялись, ударили картечью. Баталионы пошатнулись. “Крепче, крепче! Подверни клинья!" был слышен крик офицеров. Расстроенные баталионы отходили в овраг; батарея взяла на передки, подъехала ближе; еще картечью — баталионы побежали в овраг. “Ура," “ура!" С громким, радостным “ура!" бросились стрелковый и кн. Воронцова баталионы в овраг и кололи бегущих.

Когда два орудия спереди прогнали великолепных и блестящих курдов, а два орудия капитана Давыдова остановили и повалили штуцерных, которые в рукопашную теснили сапер и 90 человек положили и порубили своими штуцерными штыками, ширванцы оправились, ударили в штыки и, вторя громкому “ура," бросились на расстроенных штуцерных, в свою очередь уложили почти весь баталион и гнали прочих в совершенном расстройстве через овраг.

Начальник артиллерии поставил батарейную батарею над самым оврагом и приказал стрелять в нерасстроенные еще части пехоты; скоро таких не было: по всему полю бежали и брели толпы, бросая оружие; только кавалерийский полк отступал в массе. Когда начальник артиллерии поскакал с возвышения к линии, г.-м. Индрениус, видя, что там может быть худо, приказал из резерва легкой № 1 батарее с двумя ротами карабинер идти к линии; но войска эти пришли, когда уже турок гнали, почему они и перешли вместе с ними овраг, где наши баталионы, не останавливаясь на походе, приходили в порядок. Но если войска линии обошлись без них, то два орудия этой батареи очень помогли грузинцам.

Увидя, что 2 баталиона гренадер приближаются к возвышению, г.-м. кн. Мухранский поднялся с карабинерами и [139] пошел по скату влево, чтобы ударить на батарею косвенно, сбоку (тогда уже много орудий из 22-х были обращены вправо), и, взойдя на возвышение, обойти промоину. В это время г.-м. кн. Орбелиан с двумя баталионами гренадерского полка, построенными в колонны, втягивался из долины в широкое отверстие этой промоины. Подымаясь на возвышение, он был встречен сильным штуцерным огнем двух турецких баталионов, спускавшихся с высоты в промоину, причем один взял его с фронта, другой сбоку. Первым огнем были перебиты баталионные командиры, несколько офицеров и довольно нижних чинов. Кн. Илья Орбелиан уже подымался с передними на высоту и закричал — “Вперед!" — как штуцерная пуля ударила его в плечо и остановилась в лопатке. Его унесли. При перебитых начальниках баталионы смешались, дрогнули. Турки крепко напирали.

Карабинерные баталионы в это время уже вышли на высоту и увидели как погнали гренадер, но не тронулись с места, ибо грозный вид этих воинов удерживал других турок на месте, а к гренадерам прискакал с возвышения кн. Бебутов: “Куда, стой, гренадеры!" Но если этот возглас начальника был силен, то равносильна была картечь двух орудий, прискакавших, по требованию начальника штаба, из шедшей вблизи легкой № 1 батареи. Подпоручик Семчевский 2-й живо снялся с передков и ударил в вышедших уже на долину турок. Гренадеры остановились; еще картечь — турки прежде пошли, потом побежали назад, на высоту. В это время линия с криком ”ура!” гнала турецкие баталионы, расстроенные картечью, за широкий овраг. Гренадеры оправились, и кн. Бебутов пустил их на возвышение. Вместе с оборотом турецких баталионов кн. Мухранский двинулся на батарею на высоте, а г.-м. Багговут с драгунами бросился на нее слева и сзади. Пехотные баталионы их были в полном отступлении, громимые [140] батарейною № 2 батареею, поставленною на площадке над оврагом. Вся неприятельская батарея была в наших руках, артиллеристы порублены; но несколько баталионов низама стояли стройно и не подавались назад.

Победитель не долго думает: гренадерская бригада двинулась вперед, драгуны и казаки дружно ударили на пехотные баталионы. Они подались назад, расстроились, и вскоре все бежало. Турецкие артиллеристы держались хорошо; некоторые старались ускакать с орудиями, но их настигали; почти все были порублены и переколоты на орудиях, тогда уже расставленных вразброд по высоте. Видимо, страх руководил начальниками: когда регулярные баталионы турок пробежали обратно за свои орудия, артиллеристы встретили эриванцев и грузинцев несколькими картечными выстрелами; но эти выстрелы были, кажется, направляемы не искусством, но отчаянием, ибо потеря наша при этом не соответствовала действию.

Вся 22-х пушечная батарея была в наших руках. Много всадников и какой-то легкий экипаж, запряженный вчетверню серых лошадей, скакали к лагерю. Казаки линейские гнали их, многих порубили; много вьюков досталось казакам, но экипаж, быв далеко впереди, ускакал, о чем крепко жалел полковник линейских казаков, храбрый Камков. Карабинеры, гренадеры, вся кавалерия левого фланга и князь с своею свитой пошли к турецкому лагерю, с левой стороны горы, лежащей за оврагом, а войска линии нашей с правой ее стороны. Две роты карабинер, остававшиеся в резерве, и перевязочный пункт перешли в селение, около которого было много навалено турок.

Линия, гнавшая неприятеля через овраг, устроившись на походе и пройдя к турецкому лагерю, остановилась вдоль ручья, за коим толпы турок вразброд тянулись к д. Суботан, близь которой, вдали, была видна масса стройной [141] конницы. Начальник артиллерии, не видя нашей кавалерии правого фланга, утверждал, что это она и удивлялся только ее бездействию, говоря, что, верно, лошади устали; его удивляло и то, что при этой кавалерии не было видно 4-х конных орудий. Кто-то из окружавших его господ сказал, что это турецкая кавалерия, а князя Чавчавадзе он видел сам назади, близь перевязочного пункта.

В это время подъехали г. командующий корпусом, начальник штаба и вся кавалерия левого фланга. Первое слово князя было, когда он посмотрел на войска: “А где же князь Чавчавадзе?" Начальник артиллерии указал ему на стоявшую вдали массу, говоря: “кажется, это должен быть он; но, странно, что 4-х орудий не видать." Тут подъехал офицер из штаба и сказал, что он, проезжая через Огузлы, видел драгунских пикинеров (они были с кн. Чавчавадзе) и 4 орудия, стоявшими сзади на поле сражения. Кн. Бебутов крепко рассердился, и было за что; у него вырвалось: ”я его под суд отдам!" Он был в каком-то тревожно восторженном состоянии духа.

Начали говорить о дальнейшем преследовании, но когда удостоверились, что действительно часть кавалерии назади, когда г.-м. Багговут сказал, что у него и казаки, и драгуны устали, а лошади насилу ходят, когда начальник штаба сказал, что раненых надобно прибрать и возвратиться в с. Огузлы и что всего остается не более часу до ночи, ибо было уже половина пятого,— тогда князь приказал двигаться войскам обратно к селению и по дороге прибирать раненых, если какие будут.

Войска тронулись. В турецком лагере казаки и пехотинцы хозяйничали, убирая все палатки. Тут к начальнику артиллерии подъезжает один из офицеров, состоявших при нем, и говорит, что наш зарядный ящик, 2-го ноября попавший туркам, в лагере и совершенно цел. [142] Порадованный этим известием, он тотчас приказал собрать из легкой батареи тройку и отвезти ящик в наш лагерь. Турецкий лагерь регулярных войск был стройно поставлен по линиям, но внизу холма и по бокам были разбросаны палатки курдов и иррегулярной пехоты. Поездив немного по лагерю, мы вернулись в с. Огузлы, за которым в некотором расстоянии разбивали палатки. Турки позаботились, чтоб войско наше не спало под открытым небом в холодную ноябрьскую ночь.

Вот битва баш-кадыклярская, 19-го ноября — настоящий день вступления на Престол нашего любимого Государя.

Последствия поражения: разбитие и совершенное расстройство неприятельской пехоты, которая кидала ружья, разбрелась во все стороны и была ограблена окончательно курдами; взятие 24-х орудий; истребление почти всех артиллеристов, изрубленных и поколотых на батарее; взятие всех артиллерийских и провиантских запасов в большом заготовлении и мундирных почти на все войско их; совершенное спокойствие всех границ и покорность двух или трех санджаков, которые из турецких магазинов, по приказанию корпусного командира, свезли уже до 2000 четвертей зернового хлеба в Александрополь.

______________

Где-то в письме к приятелю я написал легкий разбор этого сражения; присоединяю еще слова два.

Первоначальное размещение войск наших и движение линии к с. Огузлы может показаться странным, ибо на всей долине мы не видели ни одного турецкого солдата. Следовало предполагать, что селение это сильно занято. По невозможности атаковать турок с левой стороны, в виду узкости возвышений и оврагов, отделявших нас от батареи их, мы должны были стараться вызвать турок на плоскость в долину, для чего на ней и развернулись. [143]

Пошли взять с. Огузлы, воображая его занятым, и не заняли его, когда нашли его пустым? скажут нам.

Точно. Если бы мы нашли его занятым, то постарались бы взять его; завязалось бы дело и, конечно, турки выслали бы баталионы в подкрепление своим, ослабили бы тем батарею и дозволили бы гренадерским баталионам взять ее. Но в пустом селении, что нам делать? Идти в овраг, где массировалась их пехота, было бы непростительно, ибо успеха и ожидать нельзя было. Стоять в селении под близким разгромом слишком 30-ти орудий и стрелять в их пехоту? Пехота отодвинулась бы за возвышение, вот и все, а мы понесли бы ужасную потерю. И притом — стоять! Мы пришли бить, а не стоять. Видя, что селение не занято, мы остановились перед ним, артиллерия отвечала очень успешно неприятельской батарее, а турецкие баталионы вышли из оврага на долину, ослабили прикрытие батареи — и цель была вполне достигнута. А без неприятных эпизодов не бывает ни одной даже самой блестящей победы.

Но, скажите, зачем две роты сапер были поставлены с тремя баталионами гренадер во второй линии? Не лучше ли им было оставаться в резерве, а баталион гренадер взять оттуда? тогда бы 4 баталиона находились во второй линии и 1 1/2 баталиона в резерве. Когда гренадеры пошли на батарею, две роты сапер, оставшись среди поля одне, подошли к линии, примкнули к правому флангу и — увы — при обходном движении и крепком натиске турецких баталионов потеряли 90 человек, а командир их полковник Ковалевский, раненый, вскоре помер. Потеря 90 человек хорошо обученного специального оружия весьма чувствительна; в особенности горестно, если это случается без пользы и без нужды.

Что делал наш стрелковый, хорошо обученный баталион? вооруженный штуцерами, он мог быть полезен. [144] Как он был употреблен? Увы,— вовсе не по назначению своему; стоял на левом фланге линии, где никого не было, вместо того, чтоб первоначально быть сзади, а потом, при надобности развернуть роты две перед правым флангом, усилить их остальными. При таком размещении, т. е. сапер в резерве, а стрелкового баталиона на правом фланге линии, наша потеря не была бы так значительна, и под конец дела можно бы было двинуть, куда потребуется, из резерва целый карабинерный баталион при 8-ми легких орудиях.

Донской казачий полк, охранявший с самого начала тыл резерва, вовсе не был в деле. Когда кавалерийские атаки были отбиты, он потерял и надежду подраться; когда же неприятель был опрокинут и все двинулось вперед, о нем забыли, и он остался на месте.

Отчего нельзя было преследовать неприятеля? Оттого, что 6 эскадронов драгун и три сотни линейских казаков самовольно были оставлены назади, а о 6-ти сотнях Донского полка забыли. А ведь это 1500 чел. славной кавалерии, из коих половина свежая, не бывшая в деле.

Хотя разгром турецкой армии был велик, но что бы осталось от нее, если бы от турецкого лагеря пустить 10 эскадронов драгун версты на три, а 15 сотен казаков на волю? двум пехотным баталионам остаться с легкой № 1 батареею ночевать у с. Суботан, а прочим войскам уйти к с. Огузлы. Чтобы было бы с бегущею турецкою армиею?

Но и половинный успех так обрадовал, что забыли правило: ничего не сделано, если еще остается что делать, или, лучше, забыли русское — бей до конца!

Оправдание всех этих ошибок в одной строке: нас было 7600 противу слишком 35000 турок!

Книжники, теоретики простите нас, что мы сделали несколько ошибок. [145]

12-го ноября утром дали знать начальнику артиллерии, что командующий корпусом просит его к себе в 12 часов. Придя на квартиру князя, он застал в первой комнате всех генералов, состоявших в отряде, и трех полковников (не называю их поименно). Догадавшись, что это что-то вроде военного совета, он подумал себе: дело плохо, если сам начальник недоумевает, как поступить; а дело-то простое. Входит князь и просит всех к себе в кабинет. Уселись: г. командующий корпусом за длинным письменным столом, начальник артиллерии по другую сторону стола, а все прочие — кружком от него к князю.

— Я вам хочу объяснить, в каких обстоятельствах мы находимся — начал кн. Бебутов — и силы, которые мы можем противупоставить неприятелю.

После того, изложив на каких пунктах турецкой границы сколько поставлено войск, он присовокупил: ”из чего видите, что более войск собрать нельзя было, и что на наш отряд, который сильнее прочих, вся надежда Грузии," и заключил так: “Сегодня придет последнее подкрепление, нами ожидаемое — донской казачий полк. Теперь я спрашиваю вас, следует ли нам, несмотря на нашу малочисленность, атаковать неприятеля, и каким образом это сделать?"

— Как все войска пришли и мы более никого не ожидаем, то, конечно, нам надо идти и разбить турок, сказал начальник артиллерии.

Тут пошел говор, который трудно передать в порядке. Говорили поодиночке, говорили вместе; вот фразы, которые почитались убедительными: “турки не то, чем были в прошлую кампанию — это регулярное, хорошо обученное войско"... “надобно прежде осмотреть их позицию, непременно прежде сделать рекогносцировку"... “надо идти на Хорум и оттуда горами приблизиться и осмотреть их"... “лучше [146] перейти у карантина Арпачай и с той стороны осмотреть"... и пр., и пр.

Начальник артиллерии молчал; но когда стали говорить о рекогносцировках, он не вытерпел.

— Никаких рекогносцировок не надобно; из них мы только увидим, что турки сильнее нас; надо идти смело, прямо на них. Я подведу артиллерию под нос к ним, расстрою их и — не думая нисколько, колоннам идти на батареи в штыки.

Один голос: “нельзя же наобум, без рекогносцировки идти!" Пехотный храбрый генерал, молодой, но совершенно неопытный: “да кто же пойдет в штыки?"

— Вы, возразил начальник артиллерии.

В простоте души своей он не понял сделанного ему комплимента и обиделся. Тут опять все вместе стали говорить, всякий защищая свое мнение. Начальник артиллерии, видя, что командующий корпусом оставляет разгораться суматохе и ни к чему не ведущему говору, громко сказал следующее:

— Господа, прошу вас позволить сказать мне одно слово!
Все умолкли.

— Его сиятельство г. командующий корпусом изложил нам ясно недостаточность сил наших в теперешних военных обстоятельствах, что нам неоткуда ждать вспоможений и что надежда Грузии на нас одних. Прошу вас дозволить мне изложить перед вами нравственную сторону вопроса. Русские не терпят неприятеля на своей земле. Без объявления войны турки перешли границу, начали грабить жителей, отгонять скот и уводить в плен мужчин и женщин. Влево армянское народонаселение молит о помощи, вправо — русские соотчичи наши, поселенные на самом рубеже, ограблены; избитые бегут под защиту крепости, умоляя о помощи, прося возвращения жен и детей из плена. [147] Больно нам было видеть это, но мы не были в силах и скрепя сердце, должны были терпеть две недели бесчинства турок на нашей земле. Теперь пришел последний полк, которого ожидали; более ждать нечего — надобно идти и разбить турок. Для этого мы довольно сильны, сколько бы их ни было; войско их сделалось регулярным, но дух все тот же. Без рекогносцировок идти прямо на них, взять быка за рога, по-русски — и мы побьем их в пух! Это мое мнение, и я уверен, что все вы, господа, согласны со мною!

Едва кончил начальник артиллерии, как г. командующий корпусом, смотревший во время речи на него с каким-то удивленным видом, сказал: “Теперь позвольте мне прочесть вам несколько слов из письма ко мне г. главнокомандующего." И отыскав в портфеле письмо, прочел: “Как теперь все, что можно было к вам прислать, собралось, я уверен, что мы скоро услышим, что вы побили турок."

— Этим бы надобно начать, ваше сиятельство. Когда главнокомандующий приказывает, рассуждать нечего, сказал начальник артиллерии и встал со стула; за ним поднялись все и обступили князя.

__________

Следует заметить, что начальник артиллерии подал голос, чтоб из саперного баталиона взять с собой только одну роту; прочие же три оставить в Александрополе при части обоза, оставляемой от всех войск; но из угождения к начальнику инженеров взят весь баталион.

Как назвать это собрание? Военным советом. Зачем было собирать его, и всех без разбора? Не доказывает ли это недоумение начальника, который хотел опереться на мнение всех, чтоб атаковать или не атаковать турок? А этот говор, это пестрое рассуждение о силах турок не [148] доказывает ли, что недоумение начальника было разделяемо многими старшими лицами. Одно лицо говорившее и трое молчавших протестовали.

В сенях, когда надевали шинели, г.-м. Багговут сказал начальнику артиллерии, что он говорил дельно. “Да ведь я высказал только ваши чувства, господа — подраться-то всем хочется," отвечал он, смеясь.

Надобно прибавить к этому рассказу, что все господа, бывшие в совете, числом 12, люди храбрые, начальник инженеров и начальник штаба к тому еще люди прямые, честные и с достоинствами, но вообще все совершенно неопытные, не видевшие большой войны; один только начальник кавалерии был в польской кампании поручиком, а в венгерской хоть и бригадным командиром, да к храбрости не присоединял других военных достоинств, и потому где говорили, там он обыкновенно молчал. К тому же друг друга не знали, что от кого ожидать можно в обстоятельствах, в которых мы находились. Необходимо было сражение, чтобы сплотить нас, и баш-кадыклярская битва сделала из разномыслящих одну семью!

_____________

Покуда ставили лагерь у Баш-Шурагеля, мы переехали Арпачай в брод и осмотрели баяндурский лагерь турок. Видно было по прямым линиям, где стояли их регулярные войска. На возвышенности был сделан четырехугольный окоп, нетщательно отделанный, с узким, в 4 аршина глубиною рвом; в бруствере, коего крона обвалилась, были места для 12-ти орудий. Уцелевший от разорения дом казачьего поста был занимаем Абди-пашою. Любопытного было немного; мы отправились обратно в лагерь. [149]

_______________

19-го числа, когда войска выступили, прискакал из Александрополя кн. Илья Орбелиан, командир гренадерского полка, остававшийся там по делам. Услыша ночью о выступлении отряда, он пожелал comme de raison быть в деле с полком. С ним приехали и два офицера генерального штаба — подполковник Колодеев и капитан Чижиков, офицер дельный, умерший в 1854 году от сильной раны, полученной в сражении при р. Чолоке, в Гурии, 4-го июня.

________________

Когда войска остановились, все начальники обступили князя, и начались распоряжения, как и где кому быть. Начальник артиллерии и несколько артиллерийских офицеров смотрели на место, где стояла турецкая батарея, стараясь определить число орудий. Решили, что там их около двадцати, и не ошиблись. Тут же начальник артиллерии сказал, что ключ позиции — с. Огузлы; его надобно взять, а потом идти прямо на батарею.

_______________

Когда батареи и баталионы первой линии стали на свои места, а прочие войска начали расходиться, начальник артиллерии выехал перед фронт и приказал батареям спускаться в долину. Вся линия тронулась. Г.-м. Кишинский подъезжает к нему и говорит: “Ваше превосходительство, зачем мы оставили это возвышение — позиция тут славная!" Тот, смеясь, отвечал ему: “мало ли хороших позиций; мы не стоять пришли, а бить турок!"

Когда батарейная № 2 батарея снялась с передков, начальник артиллерии проехал по фронту и просил хорошенько метить в верх возвышенности, хотя редкое неприятельское орудие было видно; потом он слез с лошади, ходил по орудиям и присматривал, порядком ли носят. заряды, похвалил капитана Иващенко за меткие выстрелы, [150] пущенные в пехоту, и приказал ему слезть с лошади; потом призвал к себе адъютанта своего капитана Тальгрена и сказал ему: “поезжайте сейчас к князю и скажите ему от меня, что медлить нечего, а то будет напрасная трата людей; чтоб тотчас — колонны в штыки на батарею, а то, видите, уже турецкие баталионы подвигаются по оврагу к нашему правому флангу. Я останусь здесь; поезжайте и скажите, чтоб тотчас шли в штыки. Одному ему. Vous m'entendez?” Адъютант сел верхом и поскакал. Вдруг начальник артиллерии вспомнил, что поручение, данное им адъютанту, может быть дурно принято, и поехал сам к князю. Отъехав от батареи, он увидел своего адъютанта, скачущего обратно к батарее; он хотел послать за ним ординарца, но подумал, что на этом пространстве могут убить его; лучше пусть сам вернется. Кто знает, может быть, такие бессознательные решения часто бывают спасительны. Подъехав к князю, он прежде всего спросил:

— Ваше сиятельство, был у вас мой адъютант?

— Да. Пошлите тотчас колонны на батарею; тут медлить нечего.

В это время подъехал начальник штаба.

— Кого же послать?

Начальник артиллерии повторил при начальнике штаба свое предположение; тот отвечал:

— Можно гренадерскую бригаду.

— Конечно, гренадер, сказал начальник артиллерии.

— Куда же послать? спросил князь.

— Прямо на батарею.

— Да там овраг.

— Что за беда — сказал начальник артиллерии — да и что за овраг! [151]

_____________

Когда все стояли на возвышении и смотрели на обходное движение турецкого штуцерного баталиона, к начальнику артиллерии подъезжает начальник инженеров и спрашивает по-немецки:

— Зачем войска наши стоят отдельными кучами и зачем пространство от возвышений, где неприятельская батарея, к левому флангу линии не занято нами? кавалерия может проскакать прямо к нам.

— Пускай скачет мимо батареи; впрочем, теперь не рассуждать, а действовать надобно; я занят.

Ничего не подозревая, начальник артиллерии нажил себе недоброжелателя. Впрочем, методизм теоретика, любившего рекогносцировки, никогда не согласовался с пылким, практическим действием артиллерийского генерала, заклятого врага всякого многословия.

________________

Глядя на отличный, непрерывавшийся огонь низама, начальник артиллерии говорит князю: “хоть бы нашему гвардейскому егерскому полку так стрелять." В это время вся линия низамов подвигается вперед. Не говоря ни слова, он ударил лошадь и поскакал к линии; одна мысль была у него в голове — умру на батарее, но ни шагу назад! На батарее он видит г.-м. Кишинского.

— Что стоите? вперед на них!

— Как можно! Посмотрите, нас обходят справа; вот, посмотрите, грузинцы бегут, вон уж где турки.

Он показал на высоту.

— Это наши карабинеры, возражает ген. Бриммер, едет к четырем орудиям правого фланга и видит, что 300 курдов скачут на линию.

___________________

Поставив батарейную батарею, начальник артиллерии [152] спросил, нет ли у кого воды напиться? Ординарец отвечал, что есть вино. — “Воды!" Воды не оказалось ни у кого. В овраге, куда он поехал, на встречу ему идет горнист.— “В. п., вот вода, напейтесь!” и подает ему горн. С жадностью напившись, ибо горло засохло, он с искреннею благодарностью сказал: “Спасибо, брат!" — На здоровье, в. п.; вишь, вы устали как!

Проезжая овраг, он видел много наваленых турок. Два раненые офицера сидели; к одному подходил ширванец, но начальник артиллерии приказал ему идти своею дорогою. Нагнав офицера с несколькими солдатами, он приказал прибрать раненых турецких офицеров. Не знаю точно, но, кажется, это были те два офицера, которые одни оказались в числе 20-ти пленных, ибо в плен вовсе не брали, но крепко кололи.

_______________

Когда кто-то заметил, что он видел кн. Чавчавадзе назади близь перевязочного пункта, начальник артиллерии сказал: “как это может быть? как вам не грех говорить, что кн. Чавчавадзе остался за три версты назади, когда все войска идут вперед и когда именно надобна кавалерия для преследования?" В этих разговорах пропило более четверти часа, как подъехали слева два конных орудия есаула Кульгачева и начали стрелять по лагерю. Начальник артиллерии послал ему сказать, чтоб не дурил и не тратил попусту зарядов, а, увидав его, сделал выговор.

_________________

Начальнику артиллерии весьма приятно было услышать приветствие всеми уважаемого г.-м. Индрениуса. Когда первый слез с коня, Борис Эмануилович, показывавший где разбивать палатки штаба, возвратился уже назад. Они встретились, поздравили искренно друг друга с победою, [153] как люди, понимающие всю важность разгрома турок, и поцеловались. Начальник штаба сказал при этом, с чувством взяв начальника артиллерии за обе руки: “ну, в. п., если мне придется вперед давать кому совет в деле с турками или самому командовать, я припомню вас — прямо на батарею!"

— Меньше потери и скорее кончим, отвечал, улыбаясь, начальник артиллерии.

___________________

Когда поставили палатки и самовары закипели, начальник артиллерии спросил денщика своего, Петрушку, нет ли шампанского в ящике? Он вошел к кн. Бебутову в палатку, налил стакан и, подавая его, поздравил с победой.— “Наливай и себе, иначе не выпью!" Они поцеловались, и князь сказал: “душевно благодарю тебя." Казалось, слова эти, сказанные с чувством, были искренни. Потом, подойдя к палатке начальника штаба и не отдернув еще полы ее, он налил стакан и сказал: “надо выпить за здоровье одного из виновников победы!" Борис Эмануилович отдернул полы, и начальник артиллерии увидел лежащего на земле г.-м. Багговута. Налили стаканы и поздравили друг друга,

Офицеры, состоявшие при начальнике артиллерии, хлопотали около чайного прибора. Тут были: капитан Тальгрен личный адъютант его, поручик Ходнев старший адъютант управления и штабс-капитан Добровольский, состоявший по особым поручениям. Генерал налил им шампанского, поздравил и поцеловал каждого; потом пили чай перед палаткою — начальник артиллерии, сидя на барабане, молодежь, лежа на земле — и в веселых рассказах, глядя на привозимые отовсюду трофеи, провели час времени, конечно, один из приятнейших в жизни. [154]

_______________

У нас, кроме сухарей, не было ничего, а говор и шум продолжались всю длинную ноябрьскую ночь. Все были довольны, радость была общая; и было чему радоваться! После этого глупого Баяндура — великолепный Баш-Кадыкляр! Небо было звездно, но вечер темный. Начальник артиллерии после чая пошел с одним из офицеров по батареям, часто натыкался на убитых турок и, обходя костры, у которых сидели солдаты, разговаривал с артиллеристами. У многих солдат были турецкие шинели, они смеялись, что эти шинели узки, коротки и не греют, как наши. У батареи № 5 он встретил г.-м Кишинского. Поздравив его с победою и поцеловавшись, он шепнул ему на ухо: “В нужном случае надо быть решительнее!" Теперь не то, что в военном совете — он не обиделся, но сказал: “Точно, в. п.!" После, в Александрополе, полковник Лагода в разговоре с начальником артиллерии сказал ему, что слышал то же самое от Кишинского.

__________________

На другой день, 20-го числа, праздновался день вступления на престол Государя. Был парад и молебствие. Армянское духовенство из ближних селений пришло присутствовать при священнодействии. Нравственное унижение народа видимо отражалось в полинялом, оборванном облачении этого духовенства.

Весь день собирали трофеи перед палатку князя; было 24 орудия, 15 четырехколесных ящиков с 72-мя лошадьми в упряжи, много знамен, штандарт, музыки, ружья. Штуцера все разошлись по рукам; можно было купить за 5 руб. штуцер. Между орудиями, нередко забрызганными кровью, была 3-х фунтовая пушка на красном лафете, подаренная султаном в знак благоволения анатолийской армии. К сожалению, честь не знакома туркам и регулярство не передало [155] им нравственного достоинства воина, а потому непонятны турецкой армии такие подарки!

_________________

Как нехорошо, что люди бывают упрямы в своих мнениях, несмотря на то, что умом своим видят нехорошую сторону. Мы просили князя послать тотчас по окончании сражения краткое известие в Тифлис о нем, а потом, через несколько дней, обстоятельное донесение, оба с нарочными курьерами. Нет, стал на своем: “зачем так скоро посылать? завтра напишем обстоятельно да и пошлем; одного довольно." Так и сделали. Что ж вышло? В Тифлисе узнали прежде прибытия курьера — Бог знает, как вести заносятся ветром — что было сражение, и вообразите беспокойство всех ближних! Моя жена день, другой ходила встревоженная, покуда 23-го, в обед, не приехал курьер, флигель-адъютант капитан Скобелев, и не узнали истину.

Только 21-го вспомнили, что не худо послать кавалерию по карсской дороге пособрать в окружности, что неприятель бросил, и оглядеться кругом. На жительских арбах привезли много артиллерийских запасов; много пороху, найденного разбросанным по разным направлениям, сожгли.

Узнав, что князь Бебутов затрудняется перевезти в Александрополь раненых, орудия, ящики и все забранное имущество, начальник артиллерии решил облегчить его заботы, приняв на себя перевозку всех трофей и всего, касающегося артиллерии. По просьбе его, все лошади и все повозки, какие только можно было достать в батарейной № 1 батарее, остававшейся в крепости, прибыли 21-го вечером и перевезли все артиллерийское. Князь был очень доволен.

22-го, пообедав, мы выступили обратно из нашего веселого лагеря и пришли на ночлег в Тихнис. 23-го в полдень мы переходили Арпачай близь карантина. [156] Множество народа из города и окрестностей встретили победителей. Войска шли в стройном порядке: впереди сотня линейских казаков, потом дивизион драгун-пикинеров с флюгерами, за ним тянулись длинным рядом трофеи. Говор, крик, восклицания и радость жителей были неописанны. Когда шествие тронулось от карантина, с крепости начали стрелять и ударили в колокола. За трофеями ехал командующий корпусом со штабом. У горы встретило нас армянское духовенство с образами и хоругвями. Народ снимал шапки, кланялся, кричал “ура," бросал шапки вверх; многие прыгали от радости. А с крепостных валов гул орудий как бы поддерживал ликование.

Как общая народная радость потрясает душу, как приятны заслуженные изъявления уважения, как упоительна должна быть народная любовь! У дверей крепостной церкви слезли с коней, отслужили молебствие, и князь пошел тотчас в госпиталь.

Госпиталь! Поэзия триумфа остается у дверей, человечество вступает в права свои! Прежде чем искать почестей, славы и народных приветствий, не дурно бы побывать в огромном госпитале на другой день после жаркого, упорного сражения. Все палаты наполнены ранеными, во всех коридорах на полу лежат вчера еще бодрые и веселые, сегодня слабые, истекшие кровью воины, с нетерпением ожидающие очереди быть вновь перевязанными. Вновь! Многих еще медик не осматривал, и только засаленный платок товарища удерживает запекшуюся кровь. В каждой палате вы видите медиков, усердно перевязывающих раны, заботливых фельдшеров и суетящуюся прислугу. Везде кровь, тазы, бинты, корпия; почасту видишь разложенные инструменты, а в дверях столкнешься с прислужником, несущим отнятую руку. Воздух густой, тяжелый от болезненного дыхания, вредных испарений и тесноты. Конечно, [157] начальство позаботится, чтоб госпиталь не оставался продолжительное время в таком состоянии. Больных разместят просторно, палаты проветрят, нашлют медиков, фельдшеров, прислугу, добудут все, что надобно; и когда все это оденется в лазаретные халаты, в опрятно содержимых комнатах страдания ратных товарищей ваших не будут резко поражать вас; но походите по госпиталю после упорного сражения — и плачевная картина человеческих страданий надолго врежется в память и, может быть, будет поучительна для вас.

Войдя с адъютантом в квартиру, я, не раздеваясь, сел в кресло. Какое наслаждение сидеть! Припомните, что мы пять дней не сидели: или верхом, или на ногах, или набоку. Как приятно сидеть!

Многие господа начали уезжать из отряда в Тифлис; но, убедив командующего корпусом притянуть осадную артиллерию из Эривани в Александрополь, я хотел ее дождаться; кроме того, желательно было лично поздравить князя с Георгием 2-го класса, которого курьер, без сомнения, не преминет привезти.

В это время, в длинные вечера, я написал под влиянием славной победы товарищу письмо, где подробно и немного поэтически описал баш-кадыклярское дело.

А для меня это был урок, вот каким образом сказавшийся. Когда увидели, что я всех хвалю, кроме себя, то при представлении к Георгию 3-го класса, меня, конечно немножко со стыдом, забыли. А надобно сказать, что в первый момент, когда чувство сознания еще не остыло, начальнику артиллерии отдавали справедливость, так что, конечно с ведома командующего корпусом, адъютант его маиор Александровский (Офицер, давно мне знакомый, бывший адъютантом у тестя моего) на другой день после битвы подошел ко мне и, разговаривая, спросил, какую бы награду мне [150] приятно получить за это сражение? Я отвечал, что в службе никогда о наградах не думал, что начальник знает, что кому дать, но что если я заслужил Георгия 3-й ст., то считаю это лучшею наградою." Этот адъютант был доверенный человек князя и прекрасный, благородный офицер.

Недели через две пришел в отряд приказ г. главнокомандующего, в котором сказано было: когда наши пошли на батарею, то кавалерия правого фланга бросилась на турок, погнала их, и оба наши фланга охватили неприятеля; тогда центр его, не видя возможности держаться, отошел... т. е. что мы в числе 7600 человек окружили 35-ти тысячную неприятельскую армию! Хитро, нечего сказать! Но наш кн. М. С. Воронцов старался выставлять только грузин, нисколько не беспокоясь о справедливости; ведь не постыдился же русский вельможа громко сказать, что русские для него только орудие в этой стране!

Когда кн. Бебутов прочел этот приказ, тонкий, уклончивый человек тотчас смекнул, кого надобно представить к Георгию 3-й ст. Так и сделал. И я полагаю, очень и очень раскаивался, что в донесении своем написал во главе всех начальников, что обязан победою особенной распорядительности и воинской отважности начальника артиллерии генерал-маиора Бриммера, а там и о прочих.

______________

...“30-го ноября приехал первый после нашей победы курьер из Тифлиса и привез мне письмо от тебя, в котором ты вложила записку княгини Воронцовой, уведомлявшей тебя о победе: “Votre mari etait admirable!" Ну, admirable не admirable, а дело свое я делал.

_______________

20-го декабря приехал курьер из Петербурга и привез кн. Бебутову Георгия 2-го класса; а меня и г.-м. [159] Багговута Государь произвел в генерал-лейтенанты, без представления, по реляции. 21-го мая обедали у командующего корпусом, а 22-го пришла из Эривани осадная артиллерия.

Того же числа я выехал в Тифлис с адъютантом моим и поздно вечером приехал в Джелал-оглы. 23-го, выехав из Каменки после завтрака, мы прибыли в Шулаверы в 5 часов вечера, и так как ночи были лунные, то отправились далее, полагая дотащиться хоть ночью до Тифлиса; но мне редко удается то, чего желаю. Спускаясь с малой возвышенности, саженях в 100 от р. Храм, колесо коляски попало в глубокую колею, лошади рванули — и колесо вдребезги. Легко сказать — колесо сломалось — да как помочь? Было 7 часов вечера, в декабре, следственно ночь, в сторонке, где не только не найдешь колеса для железной оси, но и простого повозочного не легко добыть. Однако, с помощью Божиею добыли. Отчаиваться в жизни никогда не надобно: подумай и опять подумай; не берет — помолись, и всякую беду с плеч свалишь.

Вылезли мы из коляски и стоим втроем около сломанного колеса — я, адъютант мой и денщик Петрушка, все люди неглупые, но в эту минуту очень похожие на ротозеев: стоим, глядим, а выдумать ничего не можем. Сзади — горы и армянская деревня, в которой, кроме воловьих ароб, экипажей не знают; под носом — широкая река Храм, а от нее до ст. Коды 20 верст. Кругом вспаханные поля, что глаз видит. Тут и днем не сыщешь, чего надо, а то в декабрьскую ночь!...

— Петрушка, ставь самовар; будем чай пить, авось, надумаемся! Отпрягай лошадей; ищите корму, ребята!

Подле Храма был духан и при нем стожок сена. Хорошо, доброе начало.

Чай! благодетель потребляющих тебя! В особенности военные люди с признательностью любят чай, потому что [160] чаще других бывают в непогоде и неприятностях, где ты единый утешитель. Кипит самовар! ай да Петрушка, молодец! Скатерть разостлана; Тальгрен и я вынимаем из погребца чайник, стаканы и прочая,— и вот, первый глоток ароматического питья согрел и надоумил, что делать.

Дня за три до отъезда я отправил писарей моего управления с верховыми лошадьми из Александрополя в Тифлис. В Шулаверах сказали нам люди, бывшие при подставных лошадях, что они будут сегодня ночевать на р. Алгетке, следственно на половине дороги до ст. Коды. Тотчас написана записка к одному из писарей, чтоб скакал в Коды и привел лошадей, а на перекладной привез колесо с осью; если же там будет неудача, то дать от повозки своей колесо с осью. Кучера послали за арбою назад в Шулаверы, чтобы облегчить клажу. Сделавши эти распоряжения, мы еще с большим удовольствием продолжали пить чай; потом Тальгрен улегся на ковре, а я в коляске, чтобы заснуть. Он, человек молодой, скоро уснул, а я промечтал всю ночь. В час ночи, видя, что товарищ мой поворачивается, вероятно от холода, потому что и мне, хоть в шубе, да не было тепло, я опять попросил поставить самовар, и опять принялись за чай. В 4 часа приезжает арба из Шулавер, а вскоре видим человека три верхом переправляются через реку; это был посланный наш и два писаря, с колесом на оси. Дело не легкое приспособить и привязать деревянную ось под железную; но наконец к 7-ми часам утра все было готово, и мы со страхом пополам, чтоб работа наша не рушилась при переезде через Храм, пустились в дорогу. Оказалось, что работа была крепка и дозволяла иногда ехать рысью. В 11 часов приехали в Коды. Записка с нарочным казаком отправлена в Тифлис, чтоб прислали лошадей и колесо; деревянное же с осью отправили назад к писарям, взяли [161] две перекладных — и в 5 часов вечера, в сочельник, когда зажигали елку, я слез перед своим крыльцом с тряской повозченки и обнял жену.

_______________

КЮРЮК-ДАРА, 24-го июля 1854 ГОДА.

В первых числах апреля начальник артиллерии приехал в Александрополь. Все войска были еще по квартирам. В апреле же начали приходить войска изнутри России — 18-я пехотная дивизия и два драгунских полка, №№ 4 и 8. Эта часть войск, находясь полгода в походе, сделав трудный зимний поход и перейдя в самое дурное время кавказский хребет, в марте месяце, была однакож в удовлетворительном состоянии при вступлении в Александрополь. Движение и вообще всякая нужная работа поддерживает человека; но по окончании изнурительного дела, где все силы человека напряжены, безусловный отдых бывает вреден. Войска начали болеть, но принятые меры заботливым начальством насколько можно было прекратили последствия изнурительного похода.

В начале мая войска стали стягиваться к Александрополю, расположились лагерем и с нетерпением ждали минуты выступления. В конце месяца приехал к отряду князь Барятинский, назначенный помощником командующего корпусом.

Вот уже снег сошел, по оврагам везде показалась травка, кажется, пора бы в поход — а мы стоим. Вот из-за Арпачая возят вьюки с травой и май прошел — мы

все стоим! Уж всем стало скучно ждать, и причин [162] медленности не приищем. Наконец выступили 15-го июня за Арпачай, верстах в 4-х выстроили каре, отслужили молебен, отслушали спич, священник окропил всех святою водою, музыка заиграла — и потянулись мы длинной вереницей на первый лагерь. Ну уж лагерь! встали да сплотились, точно македонская фаланга. На другой день пошли в Кизил-Чахчах. Вот тут-то, думаю, станем порядочно — и воды вдоволь, и холмы, и поляна. Куда там! раскинулись, точно цыганский табор. Стоим мы дней восемь, а турки к Хаджи-Вали стягивают все свои силы, от нас всего верст 25. А мы стоим да думаем, что делать? Наконец тронулись, сделали 8 верст, стали у разоренной д. Кюрюк-Дара и пустили тут корни. На этом переходе пошел такой большой град, что пробивал у драгун каски.

Слышим, к туркам приходят войска. Лазутчики говорят, что их до 50-ти тысяч и до 100 орудий, что приехал новый мушир, что у них очень много европейцев, что они укрепляют лагерь в Хаджи-Вали. Одним словом, известие за известием, и все такие устрашающие вести!! А для нас всякая весть — причина, чтоб не трогаться с места.

В это время турецкая кавалерия выезжала к нам и тревожила лагерь. Ободрившись нашим бездействием и желая поверить сведения о нас, турки в ночь с 9-го на 10-е заняли гору Караял, находившуюся в 1 1/2 верстах влево от нашего лагеря. С рассветом мы увидели над собою красные фески, разглядывавшие преспокойно наш лагерь и, вероятно, определявшие его числительность. Спереди массы башибузуков, поддерживаемые регулярною кавалериею, очень дерзко разъезжали перед фронтом. Ударили тревогу. Баталиона два полезли на гору; драгуны с конною артиллериею поскакали около подошвы Караяла в обход. Первая линия двинулась вперед — и все живописные массы начали [163] отступать. Артиллерия выпустила 19 зарядов по уходившим туркам, и мало по малу все части возвратились в лагерь.

Непредвиденное занятие турками ночью горы Караяла, в таком близком соседстве от нас, было причиною, что там построили четырехугольник из камня, который занимали днем и ночью ротою стрелкового баталиона и ротою пехоты, а к подошве горы, у оконечности оной, выходил на день дивизион драгун с двумя орудиями. Так мы простояли до 23-го июля. Кажется, кн. Бебутов, по сведениям и по дерзости турок, предугадывал, что они что-то затевают, и потому приказал обнести вагенбург несколькими батареями.

23-го числа, в 9 часов вечера, я был позван к князю, у которого нашел нескольких генералов. Он объявил нам, что, по полученному им известию, турки нынешнею ночью выходят из лагеря — это верно — но куда они направятся — обратно ли в Карс или хотят напасть на нас — лазутчик узнать не мог, так как, кроме старших пашей, никто этого не знает. А потому князь решил сняться с лагеря ночью, оставив все тяжести в вагенбурге, и идти по дороге в Карс на Мешко. Если турки идут в Карс, то мы ударим на них во время их следования; если же у них другое намерение — мы будем наготове, и обстоятельства укажут, как действовать.

Так как это поле безводное, то приказано было набрать в манерки воды. Ночью стали отправлять все обозы в вагенбург, в прикрытие которого оставили баталион сапер, легкую № 8 батарею 13-й бригады и четыре 12-ти фунтовые орудия, отбитые у турок под Баш-Кадыкляром и сформированные в дивизион. Перед полночью войска стали вытягиваться, по диспозиции, а в два часа все войско тронулось.

Теперь место сказать два слова о наших силах, равно и о силах противников наших. Наименования полков и [164] батарей найдутся в официальных донесениях, и потому я не буду упоминать о них. У нас было 18 баталионов пехоты, 26 эскадронов, 9 сотен линейских казаков, 6 сотен донских, столько же конной милиции и 64 орудия, из коих 24 конных; в числе пехоты — один баталион стрелковый, с штуцерами. У турок, по всем сведениям, подтвержденным пленными: 48 баталионов, из коих 3 штуцерных, 82 орудия, 16 полков регулярной кавалерии и до 10-ти тысяч баши-бузуков.

Ночь была безлунная, по небо чисто и звездно. Мы ехали в свите князя, впереди войск. Перед нами в полуверсте, как и по бокам всех войск, ехала густая цепь фланкеров. Начало светать, когда отряд отошел верст на пять от лагеря. В эту минуту подъезжает полковник Лорис-Меликов из передовой цепи и говорит: “ваше сиятельство, большие массы турок перед нами!" Вслед за ним из правой цепи казак: “приказано доложить, что турок в больших силах виден перед нами!" Не прошло и одной минуты, скачет казацкий офицер слева: “ваше сиятельство, турки видны в больших силах по всему полю; к самой горе Караял подходят, чуть ли гору ни заняли!"

Итак, в пять минут три донесения, из коих положительно видно, что мы находимся как бы в западне, и развертывайся хоть на все четыре стороны. Между тем светает. Вероятно, и турки нас увидели, ибо тоже остановились. Князь поехал налево, где, по донесению, их было более; и точно, видим, что от горы Караял, занятой ими, густые массы образуют около нас полукружие. Сейчас было послано приказание цервой линии развертываться влево.

Если б турки, не останавливаясь, да дружно шли вперед, увидевши нас, да подвезли бы всю свою артиллерию — нашей густой, длинной колонне досталось бы порядком; но если мы не ожидали видеть их кругом себя, то они [165] вовсе не ожидали видеть нас так близко от себя, полагая застукать спящими в лагере.

Войска строятся. Кавалерия наша (8-й и 9-й драгунские полки) была влево и, находясь ближе всех к неприятелю, развернулась и первая вступила в дело.

Хотя я сказал, что мы отошли уже верст на пять от лагеря, но хвост нашей колонны был от подошвы Караяла не более 600 сажень. Тут и началось дело.

Когда велено было выстраиваться, я выехал с несколькими артиллерийскими офицерами вперед и мы начали рассматривать полукружие турок. Я стоял так, что гора Караял была у меня с левой руки, а прямо перед нами, верстах в двух, малое возвышение в волнистой местности. Здесь невольно я упер глаза в него, чтобы разглядеть хорошенько расположение турецкой армии. Эта возвышенная местность была вся покрыта войском; справа и слева оного массировались густые колонны. Я показал господам на это возвышение: “вот их центр! туда идти надобно!"

Белевский полк назначен был прогнать турок с Караяла, но, как мне рассказывал после маиор Рагожин, “когда мы уже хотели идти в гору, вдруг получаем приказание оставаться у подошвы, что нас не мало удивило!"

Солнце взошло. Вся турецкая линия начала двигаться вперед; на нашем левом фланге у драгун был уже артиллерийский частый огонь. Не буду ничего говорить о действии нашего левого фланга; я видел сначала весьма немного, чтобы судить об общности распоряжений и действий этой части наших войск, если общность была?!.. Когда я спрашивал после, кто командовал на левом фланге, мне говорили, что г.-л. Белявский был у Белевского полка, что там была легкая № 7 батарея, действовавшая на гору по турецким войскам, спускавшимся с оной, что у них был взорван зарядный ящик горных орудий нашими выстрелами, что [166] наши два драгунских полка и донская № 7 батарея действовали хотя вблизи пехоты, но отдельно от нее, и что этими действиями не распоряжался г.-л. Белявский.

Когда баталионы гренадерской бригады устроились и подошла батарейная № 4 батарея 18-й бригады, ставшая на левом фланге, я увидел, что г.-м. Кишинский шел с правого фланга вперед с батарейною № 1 батареею и, кажется, с одним или двумя баталионами. Это отдельное движение мне крепко не понравилось и я обнаружил это, послав ш.-к. Добровольского остановить батарею. Мы двинулись.

Турки, увидев движение нашей гренадерской бригады и впереди ее три батарейные батареи, тотчас возвратились на возвышение и открыли огонь. Подойдя на 450 сажень, наши батареи снялись с передков и редким, но метким огнем отвечали неприятелю. В нас стреляло 18 орудий спереди, стоявших на возвышении, и 12 косвенно, справа; когда же мы подходили ко второй позиции, турки поставили против нашего левого фланга 6 орудий. Около всех этих орудий толпились массы пехоты; с возвышений сзади видна была 2-я линия их войск, а в разных местах много регулярных кавалерийских полков.

На этой первой позиции мы простояли около часа, вытерпев крепкий огонь неприятеля; но, кажется, не даром и ему обошлась наша меткая стрельба.

Под сильным, все более убийственным огнем снялись мы с этой позиции и тронулись вперед. Во время этого движения, видя, что с правой стороны стоят при 12-ти орудиях турецкие колонны и два полка регулярной кавалерии, я приказал адъютанту эшелонировать за правым нашим баталионом еще два. Огонь неприятельский был очень силен. Кроме 18-ти орудий, стрелявших en face, 12 орудий справа брали нас во время этого движения прежде косвенно спереди, несколько минут en echarpe, а потом косвенно сзади. [167] Потеря наша становилась чувствительна. Так прошли мы с полверсты. Я остановил батареи около 250-ти сажень от турок и опять открыл огонь. Неприятель в это время спустил с возвышения к подошве два баталиона и открыл по нас сильный ружейный огонь; но позиция наша была счастливая: только орудия стояли открыто; линия же баталионов и отъехавшие передки остановились в легкой ложбине, отчего все почти неприятельские выстрелы, как артиллерийские, так и ружейные, перелетали. Наши выстрелы тут не были потеряны.

Я все время был при средней батарейной № 2 батарее и при движениях ехал впереди, подле командира батареи полковника Лагоды. При мне были штабс-капитан Добровольский и прапорщик Гасфорт; тут же были и командиры кавказской гренадерской артиллерийской бригады полковник Москалев и 18-й артиллерийской бригады полковник Назимов.

С этой позиции я послал штабс-капитана Добровольского узнать, нет ли каких баталионов в резерве, а Гасфорта — попросить в центр какую-нибудь кавалерию. И тот, и другой возвратились, когда мы подходили к последней позиции, с донесением, что в резерве нет ни одного баталиона, а из кавалерии ничего дать не могут. Тут подъехал к нам раненый г.-м. Кишинский, командовавший пехотною гренадерскою бригадою и бывший все время на правом фланге линии. Когда я увидел, что он ранен в ногу, то советовал ему отъехать и перевязаться, а я сам с господами поехал к батарейной № 1 батарее, на правый фланг линии, где в это время убили капитана Беклемишева и ранили адъютанта моего капитана Тальгрена. Эта батарея терпела. Возвращаясь ко 2-й батарее, я остановился перед гренадерским баталионом, который стоял между ними, и сказал: “Братцы, теперь мы подвинемся поближе; смотри, дружно работать штыками!" Громкое “ура!" было мне ответом. [168]

Полагаю, что мы были около получаса на этой позиции. Только что мы тронулись, полковник Лагода, артиллерист спокойный, говорит мне: ”посмотрите, в. п., кажется, линия их колеблется." Мы посмотрели в бинокль — и точно, видно было колебание в массах. Это первое предсказание победы среди самого сильного разгара битвы я не могу забыть и всегда с удовольствием вспоминаю слова Лагоды. Тут же подъехал ко мне с левого фланга полковник Воронков и говорит: “в. п., слева идут два турецких баталиона нам во фланг; что прикажете?" Я посмотрел влево — точно, два баталиона двигались в колоннах.— “Когда мы остановимся, обратите на них четыре орудия слева, подпустите поближе и — картечью! но не останавливаться прежде нас."

Мы прошли еще сажень 30. В 70-ти саженях от неприятеля три батареи снялись с передков так быстро, что я, быв впереди, только успел поравняться с линиею, как 20 орудий ударили картечью на высоту. Я подвел батареи так близко, ибо видел, что будет штыковая работа на возвышении и надо было, чтобы люди не бежали полверсты, а то усталыми придут к работе. Да и как весело, как надежно шли гренадеры за батареями!

Момент снятия с передков на третьей и последней позиции трудно описать в подробности. Это была решительная минута в игре, которую Шекспир назвал “быть или не быть!" Турки проигрывали только поле сражения и славу битвы, мы — все! Шаг назад — и наша малочисленность подавлена, смята, граница открыта, резервов нет, дорога чиста до Тифлиса и по всему краю. Перед Александропольской крепостью, которая имела гарнизона только два баталиона и не преграждала никакой дороги, не потребуется большого отряда войск, чтоб ее держать безвредною. Вот с какой точки нужно смотреть на кюрюк-даринскую битву, и с этого воззрения она подходит на баш-кадыклярский бой, И для того [169] наш умный вождь дорожил нашими баталионами, не рисковал, ища битвы, как мы того желали, но дважды не усомнился принять ее с сильнейшим втрое неприятелем, уже охватившим нас совершенно, чтобы сдавить в чугунных объятиях своих. Все, от старшого до рядового, как бы чувствовали в какую игру мы играем и знали, что победить нам необходимо, чтобы жить! Все напрягли силы свои и дрались, как дерутся, когда хотят или победить, или умереть.

Но вернемся к битве... Надо победить или умереть. Это момент.

Когда линия наша остановилась, а передки отъезжали, турки ударили в нас картечью и встретили ужасным ружейным огнем с возвышения и от двух баталионов, стоявших у подошвы. Кажется, картечи много перенесло, но ружейный огонь был смертоносен и много оставил на месте. К счастью, раненые и убитые лошади не задержали отъезда передков. Вдруг после этого убийственного огня два баталиона бросаются с криком на батареи. Их встретили картечью. Редкое орудие успело ударить два раза, как шесть рот гренадер, стоявших между батарейными № 1 и № 2 батареями, с криком “ура!" бросаются на встречу турок, и... скрестился штык с штыком саженях в 10-30-ти впереди орудий наших, заряженных картечью!.. Все смолкло в ожидании.

Вместе с гренадерами двинулась вся линия пехоты, кроме двух рот карабинер, бывших на левом фланге. Когда все батареи снялись с передков, четыре орудия левого фланга были повернуты против двух баталионов, приближавшихся уже к оному; их встретили частою картечью, они вернулись и скоро рассыпались. Вместе с ними исчезла и батарея, бившая нас с левой стороны.

3-й баталион карабинерного полка с подполковником [170] кн. Тархановым, пройдя между батарейными №№ 2 и 4 батареями и увидя справа резню, в которой неистовство турок не поддавалось гренадерам и даже пересиливало их, этот славный баталион с храбрым кн. Тархановым повернул направо, с громким “ура" ударил на турок... и покончил с ними. Это был coup de grace! Сражение выиграно!

Когда дым от сильной канонады немного разошелся, мы посмотрели на лежащее перед нами возвышение. На нем стояло, на наш взгляд, до восьми баталионов и много орудий; но в пехоте был беспорядок, какое-то сильное волнение. Только что 3-й карабинерный баталион ударил с фланга на турок, артиллерия их взяла назад на передки и рысью стала отъезжать; за нею обернулась пехота, и вслед за этою минутою — общее бегство! Артиллерия скакала, как говорится, во все лопатки, пехота, рассыпавшись, бежала; дравшиеся внизу были переколоты.

Я сказал, когда штыки встретились между батареями, все выстрелы смолкли; но батарейная № 1 батарея успела выдвинуть немного вперед два орудия (ш.-к. Дударов) и ударить во фланг турок, бежавших на нашу батарею. Так и батарейная № 2 батарея: только что пехота на возвышении повернулась и стала отходить, она выслала с левого фланга дна орудия на высоту и била отходящие войска турок картечью.

Рукопашный штыковой бой продолжался немного более четверти часа, может быть, минут двадцать. Когда я подъехал к этой резне, все было смешавшись, а несколько отдельных групп очень близки к орудиям. Видно было, что турки стараются подаваться назад. Кто мог из наших раненых уходил, но я не видел, чтоб кого уводили, следственно здоровые все дрались — признак добрых войск, не занимающихся ранеными во время битвы.

Когда вся линия нашей пехоты всходила на возвышение, гоня перед собою турок, полк их регулярной кавалерии, [171] стоявший при батарее, которая била нас справа, выехал из-за холма прямо на наш правый фланг. Князь Барятинский подскакал ко 2-му баталиону карабинерного полка, закричал: “строй каре!" поставил два орудия и принял их, как следует. Полк повернул и рысью, потом вскачь бросился бежать вслед за своими.

На возвышении, куда я въехал с господами, взорам нашим представилось поле на пространстве, может, 12-ти квадратных верст, усеянное бегущим в беспорядке неприятелем. Наша гренадерская бригада гнала их с версту по отлого спускавшейся местности. В разных местах по полю скакали артиллерийские батареи и в беспорядке кавалерийские полки; но влево, к д. Огузлы, видны были колонны неприятельские и несколько кавалерии. Турецкие войска правого фланга, стоявшие у подошвы горы Караял, отступали в большем порядке. Тут ш.-к. Добровольский посмотрел на часы и сказал: “в. п., ровно 9 часов!"

Когда мы старались остановить наших солдат и устроить баталионы в порядке, к неописанному удовольствию нашему мы увидели, что с левого фланга нашего, бывшего от нас на расстоянии 1 1/2 верст, дивизион драгун и четыре конных орудия № 7 батареи несутся на бегущих турок. В этом состояло все преследование разбитого неприятеля в том месте, где я участвовал.

Действия левого нашего фланга, которые открыли два драгунских полка после артиллерийского огня блестящими, но неудачными атаками против штуцерных баталионов неприятеля, были неуспешны, потому что пехота не поддерживала драгун или, лучше, потому, что не было общего начальника на левом фланге. Драгунские полки, по открытии неприятеля, были ближе всех к нему и должны были по необходимости первые удерживать его, пока войска не выстроились; но когда пришли четыре баталиона Белевского, два Тульского [172] полков и стрелковый баталион, следовало выдвинуть несколько баталионов вперед, поставить бывшие тут две конные батареи и огнем удерживать неприятеля, а драгун удалить за пехоту. Но говорить хорошо, что и как следовало делать; а когда дело началось, редко делают то, что надобно делать, но увлекаются ходом битвы; тут-то и видна потребность общего начальника для общности распоряжений; а исправлять положение войск во время битвы — дело не легкое. Как бы то ни было, драгуны производили блестящие атаки на нерасстроенные неприятельские баталионы, а донская № 7 батарея подскакивала под нос к баталионам и била их картечью; но как при этих действиях не было порядка, последовательности и совокупности, то и успеха не было, а потеря была чувствительна.

Семь баталионов пехоты с легкою батареею, стоявшие вблизи, смотрели только на гору и не принимали никакого участия в бою, не поддерживали конницы, когда их дело было драться, а кавалерии их поддерживать.

Действия правого фланга состояли в следующем. Когда турки обогнули нас с правого фланга, пехота и артиллерия их была еще довольно удалена, так что наши успели выстроиться или, лучше сказать, оглядеться. Но вскоре турки стали медленно приближаться и открыли с дальней дистанции огонь из батарей, не вредивший нам много; но одна граната упала в подвижный № 19 парк, подле зарядного ящика лопнула и буквально никого и ничего не задела. Тут выдвинули шесть рот Ряжского полка с сводным дивизионом легкой артиллерии №№ 6 и 8 батарей 18-й бригады и остановили неприятеля. Между турками и нами был отлогий овраг; два раза они пытались идти на батарею в штыки, два раза ряжцы шли им на встречу. Турки останавливались, открывали убийственный ружейный огонь, и обе стороны расходились. Это было на правой оконечности дугообразного [173] расположения наших войск; тут был и драгунский № 4 полк, донские и часть линейных казаков. Но драгунский № 4 полк и линейские казаки растянулись гораздо правее ряжских баталионов, чтобы не допустить турецкую кавалерию охватить всю нашу позицию.

Во время этого сомнительного боя полковник Скобелев, командовавший линейными казаками, бросился сбоку на турецкую пехоту, рассеял ее и взял четыре орудия. С этой минуты перевес был наш на правом фланге.

Около 7-ми часов турецкая пехота с артиллериею стала двигаться в большом интервале между ряжскими баталионами и правым флангом наших гренадер. Противу нее поставили два баталиона Тульского полка с легкою № 1 батареею гренадерской бригады. Два баталиона этого полка были сначала поставлены на левый фланг вместе с Белевским полком. У Фербанта, где был подвижный парк, оставались вначале две ряжских роты, но оне скоро присоединились к своим. Интервалы между разными частями наших войск были сначала невелики, но, понятно, что с движением вперед как бы от центра круга по разным радиусам, интервалы, разделявшие войска, все увеличивались; за этими интервалами стояла наша кавалерия — драгуны, казаки и милиция.

Части войск, стоявшие вправо от гренадерской бригады по дугообразной линии нашего расположения, как я слышал, удерживали турок артиллерийским и ружейным огнем до 9-ти часов утра; потом вся линия двинулась вперед, напирая на турок.

Когда правый фланг неприятеля отступил, с левого нашего фланга были посланы драгунский № 8 полк и конно-линейная батарея на конечный правый наш фланг — и преследование сделалось живее. Две конные батареи поминутно подскакивали на картечный выстрел, расстраивали пехоту, а кавалерия врубалась в ряды. Здесь были взяты почти все [174] пленные и 11 орудий. В центре пехота колола — пеший солдат не довольно хладнокровен в бою, чтобы щадить неприятеля.

Вместе с драгунским № 8 полком, посланным в подкрепление правого фланга, приказано было пехоте левого фланга идти в интервал между центром и правым флангом, чтобы связать эти войска, расстояние между которыми уже доходило до 2-х верст.

Часов в 10 кончилось движение и преследование неприятельского левого фланга; войска стали отходить. До половины двенадцатого они отдыхали и убирали раненых на поле сражения, потом приказано было идти обратно в лагерь. И радостно, с песнями и музыкою, возвращались войска на места, оставленные ими ночью.

Вот краткое изложение кюрюк-даринского сражения 24-го июля 1854 года. Расстройство неприятельской армии было велико; 2834 тела турок похоронены нами на месте; 2 штаб-офицера, до 100 обер-офицеров и 1960 рядовых взяты в плен. Трофеи победы: 15 артиллерийских орудий, 17 ящиков, несколько знамен, музыки и много ружей. С нашей стороны убиты — штаб-офицеров 4, обер-офицеров 15, нижних чинов 578; ранены — генерал 1, штаб-офицеров 9, обер-офицеров 73, нижних чинов 1878; контужены — генерал 1, штаб-офицеров 9, обер-офицеров 29 и нижних чинов 457.

(Окончание будет).

Текст воспроизведен по изданию: Служба артиллерийского офицера, воспитывавшегося в I кадетском корпусе и выпущенного в 1815 году // Кавказский сборник, Том 17. 1896