Частное письмо Эдуарда Владимировича Бриммера с описанием баш-кадыклярского боя.

Cher Theodor! Не удивляйся, любезный друг, что так давно не получал ни одной строки от меня: время военное, ты знаешь обстоятельства края, знаешь лежащие, на мне обязанности; знаком тебе хорошо и характер мой, озабоченный делом серьезным; я живу в нем и неспокоен пока не сделаю дела. Впрочем, не пишу — значит занят делом.

В июне месяце у нас стали поговаривать о возможности [428] разрыва с Турциею. По comme de raison никто от мала до велика не хотел верить тому; я в это время, вернувшись из кругового объезда по всец стране для весеннего инспектирования батарей, быв на водах, желал отдохнуть с месяц от трудной 3-х месячной поездки и попить щелочных вод. Но когда слухи стали увеличиваться, я, после двух недель отдыха на водах, вернулся в Тифлис. До августа неверующих в войну не уменьшалось, но главнокомандующий делал уже с июня месяца разные распоряжения, чтобы по возможности обстановить границу войсками, снабдить крепости запасами и пр.; понемногу стягивались баталионы в разные пункты и батареи полевой артиллерии двигались по разным дорогам.

Князю Бебутову было поручено от его светлости по возможности усилить границу. Запасы провиантские и артиллерийские заготовлялись, все крепости поставлены в оборонительное положение, и так с начала сентября месяца мы работали и ожидали, что скажут дипломаты?

Ты можешь вообразить, что турки по всей границе были сильнее нас, где вдесятеро, где вчетверо. Только и слышно было о их регулярных, прекрасно выученных войсках, о сотне орудий, прекрасно запряженных, хорошо обмундированных и хорошо содержимых войсках и о множестве европейцев, которых пароходами везут в Батум и Трапезонд! Одним словом, базарные слухи ходили совершенно как перед персидской кампанией, когда соседи наши вторглись к нам так нечаянно. Уже в сентябре месяце в эриванской губернии куртинцы начали мало по малу разбойничать.

Пункты пограничные, занятые сильно турками были: Батум, откуда они выдвинули лагерь к нашей гурийской границе; Ардаган, откуда угрожали Ахалцыху, и сильный корпус войск стоял между Карсом и нашей границей. 20-го сентября высадилась к нам 13-я пехотная дивизия в Сухум-кале и две легкие батареи, а две батарейные батареи идут еще сухим путем. Казалось бы, 16 баталионов — масса войск, но они были поглощены Озургетом и Ахалцыхом.

К довершению смутного состояния земли, в начале сентября [429] Шамиль с огромными силами перешел чрез снеговой хребет и спустился к креп. Новым Закаталам. Но тут князь Григорий Орбелиан дал ему добрый отпор в ущельи и не допустил до долины. Шамиль поднялся на горы и, узнав, что князь Аргутинский идет ему в тыл, перешел отроги хребта и обложил Месельдигерское не совсем оконченное укрепление и отдельную водяную башню. Пять дней молодцы наши сидели без воды, отбивались от горцев и, когда отряд князя Аргутинского соединился с лезгинским отрядом, Шамиль, отбитый гарнизоном после жестокого наступления, бежал в горные магалы и в снегах Кавказа потерял много людей. Защита Месельдигера и поход войск наших чрез снежные вершины — дела геройские без преувеличения.

Между тем турки открыли 16-го октября военные действия взятием карантинного поста николаевского, на Черном море, вовсе не укрепленного, в коем было две роты и два подвижные гарнизонные орудия. Больно было, cher ami, когда я услышал весть, что неприятель осмелился ступить на нашу землю, сердце защемило от негодования; я выпил два стакана холодной воды и пошел шагать по длинной галерее своего дома, но чрез полчаса досада прошла и я сказал себе: c'est un mauvais quart d'heure a passer — дотянуть бы нам до Михайлова дня, свернемся в кулачки, так нагреем им шею. Регулярство! Разве короткополый кафтан, красный воротник и кантики дают добрый дух войску? Разве, надев мундир, турок поймет тотчас святые обязанности воина? Разве подчиненность и уверенность в начальников вкоренятся в душу его, когда он наденет куцую куртку и глупую феску свою? Нет! Его выучат строю, выучат стрельбе, но воинского духа не даст ему мундир и не вложат в душу его наемные учителя гордой, беззаботной самоуверенности русского солдата! Залог победы.

В конце октября турки, в числе десяти тысяч с регулярными войсками, обложили Ахалцых. Там было четыре баталиона 13-й дивизии и линейный баталион; командовал генерал-маиор Ковалевский. В Ахцуре было две роты, в боржомском ущельи поставили [430] баталион (все 13-й дивизии), и там же был генерал-маиор Бруннер, командир полка.

Видя, что мы не в силах, турки с двумя орудиями направили отряд в боржомское ущелье. Из Ацхура вышел полковник Тулубьев с ротою и, заняв хорошую позицию, послал сказать Бруннеру, что турки идут. Бруннер прибежал с двумя ротами, без больших маневров бросился прямо в штыки, взял орудие, колол и гнал бусурманов (1-й кулак), 7-го ноября.

Главнокомандующий послал в Ахалцих тифлисского военного губернатора генерал-лейтенанта князя Андроникова и усилил войска так, что там было 7 1/2 баталионов, одна легкая батарея, два горных орудия, два подвижных гарнизонных и несколько кавалерии и милиции. В турецкое орудие и одно наше запрягли почтовых лошадей и, не думав долго, пошли на турку, постреляли, а потом — в штыки; резались, кололи, взяли 12 орудий, лагерь, знамена, запасы, пленных и прогнали бусурманов с нашей земли (2-й кулак). Это было 14-го ноября.

27-го октября я приехал в Александрополь к собиравшемуся там отряду. Всего было еще 7 баталионов да в Эривани два баталиона и один казачий полк; артиллерии довольно; но граница открытая от Ахалкалак до Арарата. Пришли 10 эскадронов наших славных драгун; ждали двух баталионов князя Варшавского полка, донской казачий полк и 9 сотен линейских казаков. 12-го ноября должны были все собраться.... а между тем сильная турецкая кавалерия рыскала по нашей земле, грабила армянские селения, грабила духоборцев, поселенных от Ахалкалак до Александрополя, и все это должно было терпеть! Терпеть, что неприятель в 12-ти верстах стоял лагерем на нашей земле в Баяндуре! У всех у нас кровь кипела от досады.

1-го ноября приехал князь Бебутов, назначенный командиром корпуса действующего против турок, и 2-го (в понедельник) послал генерал-маиора князя Орбелиана выгнать турок из Баяндура. Но, оказалось, что они были крепко сильны и выставили против наших [431] 24-х до 40-ка орудий; дело было артиллерийское, постреляли часов пять, досталось им, досталось нам; к вечеру князь Бебутов, взяв остальные два баталиона и батарею, хотел ударить им во фланг, но, по приближении нашем, они смекнули в чем дело и перешли Арпачай. Мы пошли назад, ибо действительно не были в силах. Турки опять заняли баяндурскую позицию, и до 14-го числа мы опять должны были грызть досаду нашу. Но в этот день пришел казацкий полк — последнее войско, ожидаемое в нашем отряде, и вот его числительность: 12 баталионов пехоты, 10 эскадронов драгун, 9 сотен линейных казаков и один полк донской; артиллерии: две батарейные батареи, две легкие и одна конная донская. И князь сказал: теперь более ждать нечего, идем. 14-го утром положено было выступить. В ночь на 14-е турки ушли и форсированным маршем тянулись от нас к Карсу; мы за ними. Ночевали в д. Пирвали — турки в 15-ти верстах от нас; ударила заревая вечерняя пушка, турки снялись и ночью пошли к Карсу. В ночь выпал снег; туман сильный, растворилась грязь. Ты можешь вообразить нашу досаду: мы шли с обозом — впереди горы и грязь; что делать? Вернулись в Баш-Шурагель пождать что будет и не переходили Арпачай — дай поживем на счет соседей. А они, глупые, видят, что мы вернулись, тоже оправились и вернулись и стали лагерем в Кадыкляре, от нас верст 20. Когда князь удостоверился, что действительно весь корпус их стал лагерем и что из Карса пришли к ним еще войска и артиллерия, 18-го вечером он сказал: завтра выступим налегках. Ночью были отправлены два баталиона и батарейная

батарея со всем обозом, и мы с оставшимся у нас пятидневным сухарным провиантом, в семь часов утра, совершенно налегках пошли отыскивать бусурманов в регулярных кафтанах. С нами было: 2 баталиона Грузинского гренадерского полка, три баталиона Эриванского карабинерного (Государя Наследника и Его Высочества Константина), 2 баталиона князя Варшавского, один баталион князя Воронцова, Кавказский стрелковый (чел. 400) и две роты сапер, 10 эскадронов драгун, 8 сотен линейных казаков и один [432] донской полк, кажется 600 человек; артиллерии — одна батарейная батарея, две легкие батареи и донская конная № 7, все в 8-ми орудийном составе. Обоз состоял из 20-ти пустых повозок для случая, повозки князя и моего контрабандного зарядного ящика и нескольких вьюков старших начальников.

Князь Василий Осипович говорил нам: если не будут нас ждать, пойдем за ними и догоним. А начальник штаба генерал-маиор Индрениус втихомолку сказал мне: 5-ти дневными сухарями можно 8 и 10 дней жить! И сердце взыграло, слышав слова эти.

Перешед Карс-чай в с. Пирвали, мы поднялись на высокую гору и, прошед по горной высоте верст шесть, увидели все усилившиеся массы кавалерии справа и слева. Князь приказал остановиться. Видимо, что турки ждут нас. Покуда князь рассматривает местность и говорит с начальником штаба, пойдем к сторонке и взглянем тоже на картину, расстилающуюся пред нами.

От ног наших на всем протяжении довольно отлогий скат идет в долину, тихо склоняющуюся к лежащей прямо перед нами в полутора версте с. Огузлы. В ней огромная старинная церковь в виде башни; влево этой долины овраг, в нем речка, за оврагом тотчас горная возвышенность, на которой закрытая от нас 22-х пушечная неприятельская батарея; овраг этот огибает сзади с. Огузлы и, дойдя до оконечности долины, загибает влево; на правой стороне долины, за селением, как я сказал, овраг с топкою речкою, за нею подъем на возвышенность, отлого подымающуюся в дд. Кадыкляр и Суботан, за коими au fond du tableau — горы. Первая деревня, невидная нам, в левом заднем углу картины: пред нею, на высоте, главный лагерь турецкий, а внизу, по речке малой — нам невидные. Вправо долины стояли 8 орудий, тоже нам закрытые.

Теперь мы достаточно ознакомились с местностью. Но подыми глаза, взгляни круто налево — это Алагез, у которого широкое основание, как могучая грудь русского человека! Это наш, он давно освоился с нами и полюбил русских; не кажется ли тебе, что снежные вершины его в солнечных перекатах ясного дня [433] одобрительно улыбаются нам? Но смотри далее: в углу за турецким лагерем высится снежная громада; видишь облачко подернуло вершину — это Арарат! Колыбель древних преданий, он давно живет с мусульманами, хотя видит, что русские подвинулись к подошве его, но остановились. Он не уверен в их могуществе: Кавказ заслоняет ему нашу силу. И Арарат задумчиво, в сомнении смотрит на битву; от того облачко подернуло белую высь его.

Но полно глазеть, пора к делу; видишь — войска строются; отойди в сторону: ты оставил Кавказ, ты не будешь биться в рядах наших! Видишь, баталионы их выходят по оврагу — отойди!

По уверению жителей, что с правой стороны можно хорошо пройти по подгорью и стать на карсскую дорогу, в тыл неприятелю, князь хотел было исполнить этот смелый маневр, но делать 6-ти верстный обход в виду втрое или вчетверо сильнейшего неприятеля, мы могли быть принуждены драться где попало, и князь Василий Осипович приказал развернуться.

В 1-й линии два баталиона князя Варшавского и один баталион князя Воронцова полка; между баталионами — слева батарейная № 2 батарея, справа легкая (батарейная № 5 батарея с 8-ю легкими орудиями); тут же и стрелковый баталион; во 2-й линии два баталиона карабинерного Наследника, баталион Его Высочества Константина и саперы; в резерве, при повозках, где был перевязочный пункт, баталион карабинерного и баталион Грузинского полков, легкая № 1 батарея и полк донской. Справа три дивизиона драгун, 400 линейных казаков и 4 конные орудия; слева два дивизиона драгун, 400 линейных казаков и также дивизион конной артиллерии. Пленные рассказывали после, что когда их корпусный командир увидел наши силы, так засмеялся и сказал, что мы их перевяжем и в Карс приведем.

Хочешь ты, чтобы я тебя познакомил с начальником? Солдат кавказских ты знаешь — об молодцах говорить нечего много. Вождь наш тебе знаком сыздавна, следственно я об нем ни слова; но прошу во время дела смотреть в оба — увидишь, что не все [434] достоинства его тебе знакомы. Смотри на начальника штаба: как он рассудительно будет следить за ходом сражения, как бережно возьмет все, что можно взять из резерва, как в пору вышлет орудия из резерва к линии действия; видишь, как заботливо убирают раненых и как скоро возвращаются в строй люди; у него глаз за всем; и как спокоен, как приветлив. Видишь впереди... но зачем? Всякий из господ сам себя отрекомендует, ты только постарайся ловить все, что каждый будет делать.

Призвав к себе генерал-маиора Кишинского, князь приказал вести ему первую линию на деревню: если она занята, выбить неприятеля, если нет, остановиться так, чтобы не пускать в нее неприятеля. В расстоянии версты от деревни или сажен до 400 видно было, что деревня пуста; из оврага с левой стороны вышли стройные баталионы, и тут же, на этом расстоянии, первая линия была встречена сильным перекрестным беглым огнем из двух батарей. Четыре ящичных лошади и два артиллериста были убиты. Батарейная № 2 батарея заехала правым плечом вперед, подвинулась на дистанцию 400 с. к батарее и открыла огонь, причем капитан Иващенко бросил пять гранат в колонны низамов, вправо, и так хорошо, что четыре лопнули в колоннах; оне спустились в овраг, выдвинув 4 легкие орудия с правой стороны батарейной батареи и гораздо вперед оной, чтобы наблюдали за пехотою.

Крепкий должны были выдерживать огонь. Вот как была линия: а против неприятельской батареи, b против селения Огузлы, с против масс кавалерии и потом против сильной пехоты, которая обходила наш правый фланг.

Пробыв с полчаса у детей своих, я поехал к князю, который оставался на возвышении. Жарко длилась канонада. 8 орудий справа перекрещивались с 22-х орудийной большой батареей; казалось бы — смерть за каждым выстрелом, но мы стояли на пахотной земли и снаряды, не рикошетируя, врывались глубоко в землю. Проезжаю с адъютантами мимо ящика — батарейное ядро ударило в голову [435] коренной, в брюхо подручной и перебило ногу вожатому. Старый знакомый — бомбардир Афанасенко, хороший печник.

А, ты остался на возвышении? хорошо. Смотри направо на эту массу кавалерии — это курды, их тысячи три, может четыре, видим подвигаются; и драгуны подаются вперед; им приказал князь охранять пространство от правого фланга линии до резерва. Курды несутся…. Браво, Долотин! четыре орудия понеслись навстречу. Налево кругом с передков — картечью! Гляди, гляди, драгуны марш-марш! Видим впереди, на золотом карабахском жеребце, сабля над головою, князь Чавчавадзе, командир полка. Ух, какие удары! То голова долой, то корпус надвое; в спину.... погнали.... но оставим их, мы вернемся к молодцам.

Смотри налево: и там тоже массы кавалерии хотят прорваться в нашему резерву. Там Багговут, кто его не знает? Это тот гвардейский красавчик, которому поляк раскроил голову; тебе не видно черной повязки на молодецкой и все еще красивой голове. Вот он впереди, начальник нашей кавалерии, большая красная бархатная кобура болтается на левом бедре. Еще, еще картечью — погнал, рубят! Сильны удары ваши, могучие богатыри; отчего тысячи не устоят противу вашего натиска? А между тем но оврагу все тянутся стройные баталионы, подвигаются к правому флангу нашему, рассыпали стрелков и полки регулярной кавалерии заменили куртин; красные значки их игриво веют на солнце.

Князь, довольной стойкостью наших рядов, подзывает начальника штаба и отдает ему приказания. Адъютант скачет — и вот колонны гренадер второй линии потянулись налево. Видишь впереди идет черненький, среднего роста, ловкий офицер; на голове теплая красивая шапочка на манер фуражки, всегдашняя улыбка на лице — это Князь Багратион-Мухранский, командир гренадерской бригады; его корпусный командир посылает взять 22-х пушечную батарею, и он также беззаботно, с тем же смеющимся лицом поведет гренадер своих на картечь и пули.

Взрыв! Широкий четвероугольный столб густого дыма; вся линия [436] кричит “ура!" Хорошо, артиллеристы!... батарейная батарея взорвала ящик на неприятельской батарее. А, участили огонь — видно досталось! Москалев (Полковник, командир бат. № 2 бат. кав. гр. бр.) меть хорошенько, у них расстройство.

Вот проходят карабинеры Наследника мимо князя; батарея стреляет в проходящих. Одно ядро, другое... вырвало ряд из колонны… усачи не прибавили шагу, ружья на правом плече, идут беззаботно как будто с ученья. О, гренадеры! Старшие дети славной семьи! Честь и краса, смелого кавказского войска.

Но кто этот молодец впереди гренадер Великого Князя Константина? Исполинского роста, широкоплечий, молодой, с румяными щеками и Георгием на груди? Это князь Илья Орбелиан, командир полка. 19-го числа, когда мы вернулись от преследования турок, полагая что ничего не будет, он хотел ехать к молодой жене, порадоваться новорожденным двум птенцам своим, но, услышав о выступлении, нагнал нас за 5 верст от места сражения и с радостным лицом встал в голове своих гренадер. Зачем не снял ты генеральских эполет, бойкий молодец? разве не знаешь, что стрелки метят в офицера? Накличешь все штуцера на грудь свою, а цель верна — ты будешь впереди, и смертельны остроконечные пули!

Баталионы низамов все увеличиваются пред нашею линиею, уж стрелки их близко огибают наш правый фланг, к которому примкнули саперы из второй линии; полки регулярной кавалерии обходят справа, но Чавчавадзе настороже.

Вот к правому флангу подъехал начальник линии, это генерал-маиор Кишинский; его спокойное, доброе лицо кажется тебе мало обещает, но всмотрись, как горят глаза его, он знаком ширванцам, не раз бивали они с ним горцев, теперь хотят померяться с регулярными турками. Обходите! ширванцы ни пяди не отступят, а картечь скоро охладит жар ваш.

Гу! Как несутся драгуны на правом крыле. Смяли полк, другой; но пехота приняла их на себя. Стой, драгуны, пехота сильна!! [437] Врубились в баталион — бежит! бежит другой; взяли два орудия, еще одно... нет, турки отстояли: батальный огонь других баталионов остановил богатырей; везут трофеи чрез поваленные трупы. Умаялся золотой конь твой, командир-молодец! Красны лезвия сабель ваших, они пенятся, дайте вздохнуть им.

Везде кипит бой. Турки, видя, что мы ослабили себя на правом фланге, выслали 12 стройных баталионов по оврагу к нашей линии и стали напирать крепко на правый фланг; впереди, рассыпав целый стрелковый баталион, уж они обошли его, теснили нашу кучу саперов, уж передние, очертя голову, бросились па баталион и смешались с ширванцами, как капитан Давидов, обернув два орудия, ударил в них картечью, остановил задних, а, передние, кто уцелел от штыка, убежали.

Два часа пополудни. Бой в самом разгаре. Налево, из дивизиона конной артиллерии поставили два орудия вдоль линии неприятельской батареи и бьют ее во фланг. Багговут, отбив у кавалерии охоту беспокоить его, стоял и ждал натиска гренадер.

Начальник штаба приказал 6-ти орудиям и роте идти из резерва к линии. Мухранский вышел на вершину; наш правый фланг отбивался от пехоты и натисков конницы, но стоял и не подавался назад. Из резерва тянулись 6 орудий и одна рота к линии. Небо ясно, на Арарате ни облачка.

Князь прислушивался, когда гренадеры закричат “ура. Но вот вместе с этим “ура" прямо перед нашим фронтом пять или шесть неприятельских баталионов стройно, как на ученьи, в развернутом фронте справа и слева деревни, подвинувшись немного как бы для равнения, открыли беглый непрерывный батальный огонь. Прекрасная картина! Нравится тебе? Смотри дальше.

Видишь, князь подзывает к себе близстоящего генерала и отдал ему приказание; тот понесся к линии. Что везешь ты, скажи? Только нагайка хлещет по бокам лошадь и глаза вперились в приближающиеся баталионы. С густою цепью стрелков, с барабанным боем и рожками, медленно подвигались развернутые баталионы, имея [438] сзади баталионы в колоннах — какая масса на нашу горсть! а приехал: “вперед на передки! знамена вперед! ура!" — и громко, весело крикнул “ура," близстоявший баталион князя Воронцова и вся линия с этим радостным русским возгласом двинулась вперед навстречу неприятелю (Здесь ген. Бриммер говорит о самом себе). 16 орудий рысью выехали вперед и, снявшись с передков в 100 с. от неприятеля, ударили картечью дружно, сильно Слышно было как офицеры кричали: “подыми клинья!" — и зашатался строй... крепче, еще, еще!.. и расстроились, подались назад... Бей, еще! “Ура!" — и повел генерал-маиор Кишинский пехоту. Весело веют георгиевские знамена, любит русский солдат идти в штыки. А! уж за оврагом. Бей чрез головы гранатами, чтоб не было ни линии, ни строя! Побежали... слышно: “коли, коли!" нас мало — не возиться с ними.

Батарейная батарея стала у деревни над оврагом на позицию, а легкая батарея потянулась за овраг с баталионами.

Неприятель рассыпался, бросал оружие, бежал.

Да, крепок, част был ружейный огонь, но картечь взяла свое: расстроила, осунула баталионы, и где строй стоял — ряды лежат!

Но что смотришь ты с таким напряжением налево? И там бой кипит во всем разгаре! Что навернулась слеза у тебя? разве время и место плакать? Посмотри, несут красавца: пуля в груди, пуля в руке — доля храбрых: кто впереди, тот ближе к врагу. Накликал штуцера на себя. Но, даст Бог, поправится — человек молодой (Кн. Илья Орбелиан, смертельно раненый. Ред.). Но где князь, где вождь наш?

Отнесли полкового командира, отнесли баталионных и несколько офицеров; грузинский баталион остался без начальников; в это время он лез на крутую возвышенность, где стоял полк Наследника; вдруг два баталиона низамов ударили на него сбоку; баталион стал — ни пяди назад, но не подвигался и вперед — некому было вести его. Некому?

Князь видит это, подскакал к гренадерам, в среду пуль. ”Ребята! Когда же мы останавливались? вперед за мной!" И как [439] очнувшись, ударили гренадеры Константина в штыки, и в этот же момент из шедших из резерва 6-ти орудий начальник штаба взял два. Ловко, скоро снялся молодой Семчевский с передков — и, удачно поставленные, ударили картечью во фланг низамам. Не любят картечи низамы! Корпусный командир тут же, на месте, поблагодарил молодого артиллериста.

Что, нашел ты новое достоинство в знакомом тебе князе Василие Осиповиче? Это самоотвержение вождя! Бог сохранил тебя, князь! благодарение Ему.

И в это же время, когда вся линия наша шла, громила турок картечью и колола их расстроенные баталионы, гренадерская бригада князя Мухранского шла в штыки на батарею!

В штыки на батарею! Цель и награда боевой жизни солдата! Кавалеристу врубиться в каре, артиллеристу картечью отбить штыковые пехотные колонны! А твоя слава, пехотный солдат, пройти картечь и с штыковым возгласом “ура" взять эту грозную батарею.

Взгляни на доблестных карабинер Наследника, на мужественных гренадер Великого Князя Константина — одни впереди, другие рвутся догнать их — и на беззаботное лицо веселого вождя их; все говорит тебе: батарея наша. Они идут!... И недоумение обуяло лучшее войско врага, не знает артиллерист, стрелять ли ему или спасать живот свой?... Стреляй, артиллерист! Уредишь строй храбрых, но штык остальных положит тебя на орудии....

Недосмотрели мы с тобой, как донец, сотник Кульгачев, подвинулся к оконечности неприятельской батареи на картечный выстрел и когда пехота бросилась в штыки, Кульгачев с прислугою, вместе с драгунами, бросился на орудия и взял два ближайшие.

Багговут с кавалериею рубил артиллеристов! Набросали вы тел близ орудий, окропили все орудия кровью, славные кавказские драгуны. Вам битва как пир — то же веселье!

И вместе с бегством пехотной линии, 22-х орудийная батарея была в руках наших.

Все шло вперед на турецкий лагерь, но неприятель рассеялся — [440] почти все шло или бежало по карсской дороге, только масса кавалерии была видна на высотах близ дороги, как бы в защиту бегущих. Но это была пародия тактики! Оружие и зарядные ящики бросали по дороге, и если бы князь не видел невозможности послать в погоню совершенно утомленную нашу горсть конницы, то не любоваться бы нам и этой пародией.

Все досталось победителям: лагери, запасы артиллерийские, провиантские и мундирные. Трофеи победы были: 24 артиллерийские орудия, 15 четырехколесных ящиков, почти все запряженные в 6 лошадей (72 артил. лошади).

Пред концом сражения неприятель увез до 15-ти орудий.

Вот битва 19-го ноября на высотах баш-кадыклярских, где 8 т. русских дрались и победили до 40 т. турок, из коих до 25 т. регулярных при 40 орудиях (третий сильный кулак). На Тя, Господи, уповахом да не постыдимся во веки.

С нашей стороны убито: штаб-офицер 1, обер-офицеров 8, рядовых 308. Ранено: генерал 1, штаб-офицеров 9, обер-офицеров 24, рядовых 762. Контужено: штаб-офицеров 3, обер-офицеров 12, рядовых 168.

Неприятельских тел осталось на поле сражения более 1500; 720 мы похоронили 21-го при выступлении; столько же оставалось на поле битвы.

Панический страх, наведенной этою победою, так велик, что очистил совершенно и успокоил границы наши; жители турецких деревень пограничных санджаков ищут суда и расправы у князя Бебутова и, по приказанию его, свезли к нам в Александрополь зернового хлеба из турецких магазинов уже более 2000 четвертей. Раненый полковой командир низамов, взятый в плен, родом из Гурии, магометанин, рассуждая с нашими офицерами о проигранном сражении, говорил: “Не понимаю, как мы это проиграли дело: вас была кучка против нас, а все лезете и лезете вперед; смотря на вас, мы говорили себе, что вы или сумасшедшие или пьяны. Видно родному-то в первый раз видеть как русский рассердится. [441]

Теперь пришло в Карс 9 пехотных полков из Египта; 6 осталось в Эрзеруме.

Между орудиями взята одна 3-х фунтовая пушка, отлитая с большим тщанием в нынешнем году, лафет коей выкрашен красною краскою с надписью на орудии: “ Анатолийскому войску от султана Абдул-Меджида" и еще разные надписи. Такое же орудие подарено главнокомандующему в Европе Омер-паше.

Турецкое регулярное войско обучено отлично хорошо: строит каре, колонны, развертывает фронт, принимает в интервалы кавалерию, все по правилам и равнению. Два стрелковых баталиона имели штуцера фабрики St. Etienne, бьют на 1000 метров, как означено на прицеле. Ружья плохие.

Ты видишь, любезный друг, из слабо и неполно описанного дела, что от старшего до рядового все делали свое дело по совести и долгу; многие делали более, чем долг службы от них требовал, но оттого, что понимали обстоятельства и были проникнуты мыслью необходимости сильной победы. Между нами сказать, мы были немного рассержены, что неприятель смел ступить на нашу землю и хозяйничать около границ.

Мы видели с тобой только дела некоторых, бросавшиеся в глаза, но частные подвиги в подробностях ускользнули от нас; но знай, что только совокупность этих мелких подвигов могла дать нам победу, которая откликнулась как отголосок Асландуза, Ленкорани, Карса и Ахалцыха 1828 года.

Когда мы возвратились в с. Огузлы, лагерное расположение наше покрылось остроконечными палатками, турецкий лагерь прикрыл Русских воинов, а как в моем контрабандном ящике нашлись бутылки шампанского, я поздравил князя Василия Осиповича и генерал-маиора Индрениуса с славною победою, как истых виновников оной. Одного за решимость, другого за порядок дела и что стройно следил за ходом оного.

Солдаты грелись около костров и, грызя сухарь, были веселы, рассказывали о том, что кому привелось видеть; многие имели [442] поверх своих шинелей светло-серые шинели низамов, взятых в лагере из складов; и когда я вечером ходил по кострам, артиллеристы с детскою простотою показывали мне эти шинели: “смотрите ваше превосходительство, как узко шиты, не то что наши, и длины, и просторны," а другой: “ваше превосходительство, ведь задали мы им чесу сегодня." И в таких беседах с героями-детьми я выкурил две сигарки.

А наши офицеры? что за славная молодежь, что за беззаботный умный народ! Весело идти в дело с такими подчиненными.

Государя, видно, порадовала наша битва. Князю Бебутову прислал Св. Георгия 2-го класса, в роту и батарею по 10-ти крестов солдатам и всем нижним чинам по 2 руб. серебром на человека.

Баш-кадыклярское сражение, 19-го ноября 1853 года.

Причины оного: турки прежде манифеста две недели стояли в больших силах на нашей земле, грабили армянские и русские пограничные селения. Ни главнокомандующий, ни корпусный командир, ни войско не спрашивали и не заботились о числительности неприятеля; все были проникнуты необходимостью побить его и крепко наказать за дерзость; пошли и разбили.

Распоряжения к сражению. По приближении к месту действия увидели, что кавалерия в сильных массах была справа и слева дороги.

Прежде корпусный командир хотел сделать обходное движение справа, на карсскую дорогу, но отбросил мысль, потому что на шести верстах перед сильным неприятелем мог быть принужден к бою на пути. Он, не видя неприятельской пехоты, но зная, что их лагерь в двух верстах с левой стороны и усмотрев на хребте возвышения с этой стороны, что-то похожее на батарею, должен был предполагать, что все войско его около этого места, и не ошибся. Атаковать его с левой стороны, где он имел пред собою два [443] оврага и маммелон на пушечном выстреле, было бы весьма невыгодно, ибо мы имели бы пред собою сильную батарею и все войско их, почему справедливо рассудил, что, разделив силы неприятеля, мы можем получить верх. На основании этого мнения, г-н корпусный командир приказал составить линию из 3-х баталионов пехоты и двух батарей, двинуться ей вперед, направляясь к с. Огузлы, и если оно занято, выбить неприятеля оттуда, если же нет, то стать так, чтоб не впускать в него неприятеля (что исполняла артиллерия); а трем баталионам гренадерской бригады приказано быть во второй линии с тем, чтоб когда неприятель спустит свою пехоту протии нашей линии, эти 3 баталиона и один из резерва бросить налево, на его батарею.

Предположение это удалось свыше ожидаемого успеха. Потому свыше, что неприятель вначале спустил по оврагу с своей позиции до 8-ми баталионов против нашей линии и растянул их даже до своей кавалерии, которую, в бегстве, принимал в свои колонные интервалы. По отбитии гренадер к левому флангу, неприятель обратил против их часть своей батареи и в первую линию стрелял уже орудий из шести, не более, видя слабость нашего правого фланга; усилив свою пехоту еще четырьмя баталионами, он начал крепко наступать и обходить наш правый фланг, но, рассчитывая на успех по несоразмерно превосходным силам, забыл о картечи.

Когда турки, видя неудачу своих кавалерийских атак и своего хотя настойчиво, близко и в порядке веденного обхода, выдвинули стройно всю линию и, после батального огня с барабанным боем и рожками, пошли на нашу линию, опять не взяли в расчет картечи. 16 орудий выехали им навстречу на 100 с. и огорошили их картечью часто и крепко, а три баталиона с громким “ура догоняли и кололи бегущие уже не баталионы, а нестройные толпы.

Так все расчеты были оправданы успехом. Кавалерия с картечью отбрасывала массы их кавалерии и врубалась даже в пехоту.

Первая линия стойкостью своею и картечью отбила и натиск, и обходное движение и, наконец, пошед навстречу сильным, [444] наступающим в порядке колоннам, разгромила их картечью и колола бегущих.

А грозным 4-м гренадерским колоннам, сколько от расчетов могло быть сделано, облегчилось взятие батареи.

Последствия поражения. Разбитие и совершенное расстройство пехоты, которая кидала ружья, разбрелась во все стороны и была ограблена окончательно курдами. Взятие 24-х орудий, истребление почти всех артиллеристов, изрубленных и поколотых на батарее. Взятие всех запасов артиллерийских, провиантских в большом заготовлении и мундирных почти на все войско их. Совершенное спокойствие всех границ и покорность двух или трех санджаков, которые из турецких магазинов, по приказанию корпусного командира, свезли уже до 2000 четвертей зернового хлеба в Александрополь, и ищут суд и расправу у нашего корпусного командира.

Приказ начальника артиллерии Отдельного кавказского корпуса, ноября 26-го дня 1853 года № 10.

Поздравляю вас, артиллеристы, с славною победою 19-го ноября на кадыклярских высотах, в Турции! У неприятеля было 22 баталиона регулярной пехоты, 4 т. регулярной, кавалерии столько же курдов, известных наездников, и 24 орудия артиллерии; всего корпус войск его был с 40 т. человек. Нас не было и 10 т. В сознании своего числительного превосходства, он принял сражение и был разбит наголову!

Артиллеристы! Под сильным перекрестным артиллерийским огнем в начале боя, вы в порядке переменили направление линии, в порядке снялись с передков на ближней дистанции, в продолжение сражения вы подбегали к стройным баталионам его на близкую дистанцию картечного выстрела и когда, после беглого убийственного огня, баталионы его двинулись на вас с барабанным боем и трубами, артиллеристы! вы выехали к нему навстречу лицом к лицу [445] и ударили картечью часто и сильно. Дрогнул, не вынес, обернулся, побежал, рассеялся турок!

Два его лагеря со всеми запасами, мундирными, зерновыми и артиллерийскими складами и вся артиллерия, взятая с бою на поле сражения, досталась победителям.

Поздравляю вас, артиллеристы. Мы все делали дело как следует и доблестью вашею вы порадовали Государя.

Обратимся с теплою молитвою признательности к Богу сил за дарованную победу. Да укрепит он нас в будущности на новые подвиги и страх врагам!

Как начальник ваш, благодарю все чины батареи: батарейной № 2 и легкой № 1 Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, батарейной № 5 батареи 21-й артиллерийской бригады и донской конной № 7 батареи.

Доблести ваши приветствую нашим воинским кликом “ура!"

Письмо г.-л. Бриммера к г.-л. Безаку.

Опять трофеи украшают площадку пред палаткой князя Бебутова и близстоящей палатки князя Барятинского; и слава Богу, что опять есть мне случай писать к вам, что единогласно войско относится с уважением и искреннею похвалою о нашем славном родном оружии.

Вероятно вы знаете, что князь Бебутов, имея 15 баталионов, не желал, исполняя волю Государя, рисковать состязаться в укрепленном природою и искусством лагере турок у Хаджи-вали, но, став от них в 16-ти верстах, выждал случая или выманить их, или авось как-нибудь сглупят! Так и случилось: когда барон Врангель побил их у Игдыря и взял Баязет, они тотчас послали туда несколько баталионов, и лазутчики дали знать, что много [446] имущества вывозят в Карс, а вчера вечером сказали, что нынешнею ночью хотят напасть на наш лагерь. В 9 часов вечера приказано снять лагерь и отправить в вагенбург, а войскам выстроиться пред лагерем. По диспозиции, с рассветом мы двинулись. Прошед верст 6, мы увидели, что турки заняли пехотою и 6-ю горными орудиями гору с левой стороны нашего лагеря и полукружием версты на 4 или и более, все по высотам неровной местности, расположили свои войска отдельными массами, при каждой от 4-х до 12-ти и более орудий; баталионы в колоннах, кавалерия все более массирована с их правого фланга, у занятой ими горы, где бывало стоял наш телескоп. В версте от подошвы горы, на высшей из возвышенностей, видно было большое число баталионов в колоннах и до 20-ти орудий; и очевидно было, что, если гора была важный пункт, где находился и мушир Зариф-Мустафа-паша, то сказанная возвышенность была ключ позиции их, который по закруглявшейся позиции был фланкирован еще двумя батареями, около 15-ти орудий.

Мы шли во фланговом порядке; оборотом налево сделались две линии: в первой 2 баталиона Белевского и 2 баталиона Цесаревича полка, 7-я легкая 18-й бригады и батарейная № 2 батарея гренадерской бригады. Но когда, рассмотрев в подробности позицию неприятеля, князь Бебутов приказал два баталиона Белевского полка и 7-ю батарею 18-й бригады придвинуть к горе, чтоб турок выгнать оттуда, тогда из 2-й линии 3 баталиона и 3 роты гренадерского полка Великого Князя Константина и 3 роты 4-го баталиона Цесаревича, я из 2-х линий приказал выдвинуть батарейную № 4 батарею 18-и бригады. Таким образом линия состояла: 1-й баталион карабинерного, батарейная № 1 батарея, 3 роты гренадерского, батарейная № 2 батарея, 2-й баталион карабинерного, батарейная № 4 батарея, 3-й баталион карабинерного; в резерве, в 50 с., баталион гренадерского за гренадерским и 3 роты карабинерного за 2-м баталионом того же полка.

Из парка № 19 я взял 12 батарейных ящиков и 16 легких , которые стояли при перевязочном пункте и 120-ти повозках пустых, [447] под прикрытием двух баталионов Ряжского полка, при взводах № 6-го и 8-го легких батарей 18-й бригады.

Во второй линии в первое время оставалась легкая № 1 батарея гренадерской бригады при тульских баталионах. Но когда турки из полукружия стали совершенно обходить все войска наши и одна шальная граната лопнула в парке, не причинив никому вреда, батарея эта с оставшимися баталионами начала с успехом действовать противу обходящих войск.

Две донские батареи №№ 6 и 7 и дивизион линейной батареи № 15 стояли при кавалерии на левом фланге, близ занятой неприятелем горы. Тут были схватки жаркие и не всегда удачные. Дивизион № 7 батареи, этой славной, храброй батареи, крепко потерпел; подробностей не пишу, потому что не был близко очевидцем.

Таким образом, у нас было 17 баталионов пехоты, 64 орудия в кавалерии — 26 эскадронов драгун, 11 сотен линейных казаков, 6 сотен донских и милиции; у турок, по показанию пленных, было 47 баталионов пехоты (из них 6 штуцерных), 82 орудия, 16 полков регулярной кавалерии (по 500 человек), до 10-ти т. баши-бузуков. Следовательно вы видите, что артилериею мы нынешний раз были гораздо сильнее их: во-первых потому, что наша лучше устроена, во-вторых, что она была в руках порядочных людей. Но пехоты и кавалерии у них было втрое более, и потому-то артиллерии надо было делать свое дело крепко хорошо.

5 часов утра. Первая линия устроена по средней батарее; ей дано направление на сильную неприятельскую возвышенность. На левом фланге нашем начинаются кавалерийские атаки. Белевцы с батареею идут к горе. Турки начинают крепко обходить нас. Корпусный командир отъехал ко второй линии, взяв с левого фланга линейных казаков, 4 орудия и милицию, а потом вскоре и донскую № 6-го батарею и ракетную команду, когда неприятель начал сильно напирать. Канонада со стороны неприятеля.

Все в движении. Пишу действие первой линии, которая стройно двинулась вперед. Неприятель открыл огонь, но ядра его не долетали, [448] так как плоскость скрадывает расстояние; не останавливая линии я приказал взводу средней батареи навесть на 600 с., чтоб узнать расстояние; снаряды легли на скате высоты. Прошед на дистанцию 400 с., линия остановилась, батареи открыли редкий, но очень хорошо действовавший огонь. Боковые неприятельские батареи начали беспокоить батарейную № 1 батарею, но я приказал не обращать на это внимания. Штуцерною пулею ранили в ногу генерал-маиора Кишинского. Он оставался при линии до 2-й позиции, но тут, истекая кровью был снят с лошади и отнесен. Я уже не мог оставить во все время дела этого места.

Видимо ослабив огонь неприятельской батареи, линия двинулась вперед и батареи снялись на 250 с. или около. Боковые неприятельские батареи сильно беспокоили 1-й баталион Государя Цесаревича и батарейную № 1-го батарею; но ими не занимались. На этой позиции турки длинным строем открыли в продолжении может 8-ми минут сильный, непрерывный огонь, не причинивший, впрочем, нам большого вреда. Но адъютант мой капитан Тальгрен, стоявший в строю в батарейной № 1-го батарее, ранен штуцерною пулей в ногу; кость тронута. Капитан Беклемишев прежде штуцерною пулею в пах, вслед затем ядром убит на месте; около нас лопались гранаты, что глаза засыпало землею, и спереди и сзади валяли в нас три батареи; но дело не в том: надобно было идти навстречу спускавшимся, кажись, трем баталионам — три колонны, сомкнутые в одну массу. Под свистом ядер, и прямых, и косвенных, взяли на передки и ровно, шагом, двинулись вперед. Тут другой батальный огонь был убийственный — и славные гренадеры наши потерпели. Турки были у подошвы высоты, мы от них может сажен на 120. Полковник Лагода подъезжает ко мне (человек в деле совершенно спокойный): ”ваше превосходительство, хороший картечный выстрел — не прикажете ли сняться?" — Рано! Турки продолжают огонь, и на 70 с. три батареи снялись с передков. В этот момент турки с криком бросаются толпою вперед, но встречены смертоносною картечью. Еще баталион их бежит с горки. С громким, радостным криком “ура" бегут [449] гренадеры навстречу, начинается резня: 7 рот гренадер Константина противу четырех баталионов турок. Артиллерия молчит: в 30 с. перед нею ручная схватка насмерть. И на возвышенности, как стена, стоят баталионов восемь, в густых колоннах. В эту минуту офицер приезжает сказать мне, что в резерве нет ни одного баталиона. 1-й баталион Цесаревича с барабанным боем стройно идет на высоту... Тут ко второму и третьему баталионам Наследника, шедшим слева, подъезжает начальник и указывает им вправо на резню. Из среды баталиона солдат кричит: “У них полковое знамя!'' и — бегом с криком “ура!” — чудо-богатыри бегут во фланг турок. Гренадеры, один усталый противу трех и более свежих, стоят как стена, что штыком хватит, то и смерть, но одолеть нельзя отчаянную исступленность турка. Но вот картина переменяется; взятые во фланг, турки было обернулись, но куда не обернутся — везде русский штык и с ним смерть! Я все смотрел на возвышенность, но слабые духом увезли артиллерию, и баталионы, прежде стройные, потом преследуемые картечью и штыками, рассыпались, бежали — и все поле покрылось бегущими. Когда вдруг, сзади карабинер, офицер с двумя орудиями въехал на возвышенность, глазам его представилось ужасное побоище — длинный, широкий ряд наваленных тел; как опять не сказать: где строй стоял, там ряды лежат. И все дело картечи. Медленно въехали две батареи на высоту; батарейную № 4 я отослал назад — не пригодится ли где. Крепко гнали гренадеры и карабинеры бегущих. Без голосу, усталый, я не мог остановить преследование иначе, как велев артиллерии выехать на рысях вперед, и тем устроил опять порядок; и в радости своей я вижу, что два дивизиона драгун несутся за бегущими, и рубят, и давят, и в полон берут. Когда встали на картечный выстрел, ранили в руку молодого Корсакова — перешибло кость. Чтобы рассказать эпизоды, случившиеся в эту схватку, надо много времени; и что вам до того, что батарейной № 1 батареи поручик Давыдов, когда артиллерия не стреляла, во время схватки изрубил трех отделившихся турок; что когда два орудия въехали на высоту, один турок с ружьем бросился к [450] орудию как шальной и не дает сняться с передка, вестовой мой соскочил с лошади, взял его одной рукой за горло, другой за пояс да как бросит его назад, чай косточки затрещали. Два турка в это время как-то остались назади, оба с ружьями, я указал на них ординарцу; он вынул шашку — оба взяли на руку, он рубнул одного — повалился, другой бросил ружье и стоит как шальной. Батарейной № 1 батареи фейерверкер Сильвестров, раненый под Баяндуром и теперь контуженый ядром в спину с боковой батареи который делил со мною прошлую турецкую кампанию, подбежал к тихо возвращавшемуся турку — да толчка ему в шею; тот обернулся хотел ударить штыком, но Сильвестров схватил ружье, вырвал его, пырнул да и возвратился с трофеем к батарее; а что у него вся спина черна — о том сказал только вечером. Той же батарей фейерверкер 1-го класса Бременко, раненый осколком гранаты в висок, так что глаз за опухолью не виден и вся щека черна; бомбардир Трухов — в шею навылет, другой в ногу пулею, которую вечером вырезали; батарейной № 2 батареи бомбардиры Данилов и Гордеев оба ранены осколками гранаты в левые щеки, так что у первого совсем вырвало кусок; все эти раненые не сходили с батареи, не говоря уже о менее жестоких. Вольноопределяющемуся Величкину оторвало ядром обе ноги, а он сожалеет о том, что до конца сражения не пробыл: уж таков дух нашей кавказской артиллерии.

Но вот это, отчего не написать вам? Во время схватки рукопашного боя я вижу, что выдвинули из батарейной № 1-го батареи два орудия и бьют картечью вверх на возвышение и в спину туркам. Как это без моего приказания, то я подъехал и, поблагодарив за сметливость, спрашиваю, кто выдвинул? Брискорн говорит, что штабс-капитан Дударов, а этот говорит, что подполковник приказал. Вот так и все они служат; а спроси, кто что сделал, все хвалят товарища. Добрые, добрые ребята, наши кавказские артиллеристы.

Но обратимся к ходу сражения, окончу в двух словах действия передовой линии. Видя, что неприятель рассеялся, баталионы эти и [451] артиллерия двинулись по возвышению направо, чтоб побить немного тех, кои сбоку крепко нам надоедали. С первого выстрела из единорога взлетел ящик передковый у турок и они ускорили шаг назад. Тут не было штыковой работы: мы провожали их немного картечью, а потом гранатами и ядрами.

В этот момент князь Барятинский, которого распоряжения были, согласно приказу, равносильны приказаниям корпусного командира, справившись с многочисленного кавалериею и штуцерными баталионами, коих было четыре на их правом фланге, отослал большую часть кавалерии к князю Бебутову, а пехотою нашего правого фланга соединял линию нашу с действиями корпусного командира или с правым флангом.

Князь Василий Осипович, отъехав от левого фланга в начале шестого часа и устроив войска против крепко напиравшего в обход наш неприятеля, действием артиллерии вначале остановил его. Тут была легкая № 1-го батарея гренадерской бригады полковника Де-Саже, дивизион легких батарей №№ 7-го и 8-го 18-й бригады, под командою подполковника Рудакова донская № 6-го и дивизион № 15-го батарей. Стройным движением, меткою стрельбою артиллерии, удачными кавалерийскими атаками неприятель был принужден к отступлению, и когда были сбиты боковые батареи и рассеяны прикрывавшие их баталионы, мы увидели отступление турок и жаркое преследование; но видно было, что турки и тут, как везде в нынешнем дне, дрались еще крепче, чем под Баш-Кадыкляром, к чему конечно подбивала их многочисленная артиллерия. Князь Василии Осипович, рассказывая мне действия правого фланга, говорил, что артиллерия действовала как на ученьи, наступая стройно, дивизионами, и что против них была батарейная артиллерия, которую вообще свезли всюду спозаранку.

Ровно в 9 часов утра у нас было покончено с турками; у корпусного командира на правом фланге полчасом позже. В 10 его сиятельство объезжал войска и благодарил их; в 11 мы тронулись обратно в лагерь. В час начинали разбивать палатки и совсем [452] засохшие горла промывать чаем. Следствия победы нашей: совершенное расстройство анатолийского корпуса; трофеи: 15 орудий, 17 зарядных ящиков, 3 полковых знамя, 7 баталионных, сотни кавалерийских значков, бездна барабанов, труб, литавр и 3 больших барабана; в плен взято: 3 полковника, 2 подполковника или баталионных командиров, слишком 100 офицеров и 1980 нижних чинов. Тел неприятеля насчитано нарочно посланным отрядом для погребения 2834. О раненых и унесенных телах неизвестно.

У нас потеря велика; еще сведения сбирают, и для того я оставлю пробел; убитых 603, раненых 1960, контуженых 486.

В артиллерии выпущено зарядов из 64-х орудий 3344. Убито: обер-офицер 1, ранено 3, контужен 1; нижних чинов убито 12, ранено 61, контужено 23. Лошадей убито 119, ранено 19.

Вот битва при сел. Хаджи-вали 24-го июля 1854 года, которую справедливая история поставит на почетном месте в деяниях кавказских войск, и прибавит она острым пером своим неизгладимою чертою, что артиллерия была страх врагам и заслужила одобрение начальников и войска.

Наши гости — 18-я дивизия и 18-я бригада — породнились с нами, равно и два драгунские полка, которые неустрашимостью превыше моей похвалы.

Извините меня, ваше превосходительство, за скорое писание и может быть за неумелое изложение дела. Князь Василий Осипович при всех благодарил после молебствия артиллеристов в таких выражениях, что нам, простым людям, и передавать вам это совестно. Много подробностей о наших я слышу от других всякую минуту и всякая радует мое артиллерийское сердце. Теперь 5 часов 25-го числа, и все еще водят пленных, носят ящики с зарядами. Неприятель бежал и оставил весь свой лагерь в Хаджи-вали; сегодня наши целый день там хозяйничали.

Прилагаю вам письмо батарейного командира о деле генерала Врангеля.

Не расскажешь подвигов всех участвовавших в этом [453] славном деле; все видели, что тут надобна вся энергия жизни, и потому всякий смотрел в оба; но вот случай, который относится собственно до меня — и без вины был бы я виноват.

Когда я стал уже с батареями на высоту и наши гнали врассыпную и кололи турок, я выскакал вперед, чтоб прекратить беспорядок, не видя того, что действительно могло быть там крепко худо. Полк регулярной кавалерии справа, бывший у фланговых батарей, весь с флюгерами, подвигался к нашему правому флангу; никто из нас не видел его. Князь Барятинский, увидев флюгера, подскакивает к 1-му баталиону карабинер: “Строй каре." Живо взяв два орудия, повернул их на полк — да картечью. Отошли красавчики, а давай Бог ноги. Конечно, каре-то не было стройное; Государь Наследник милостив, не взыщет за это с Своего полка: но ёж выпустил иглы, лев оскалил зубы, картечь грянула — и все опять в порядке. Я помню, что фельдмаршал Иван Федорович говаривал, что без порядка нет победы, а могло быть плохо. Ну да уж поцеловался с князем Барятинским — это справа; а вот слова: когда мы подвигались на картечный выстрел, полковник Воронков, шедший с батареею на левом фланге, подъезжает ко мне в ту минуту когда я полковнику Лагоде сказал — ,,рано” и говорит, что штуцерные баталионы приближаются к нашему левому флангу: “Не прикажете ли, в. п-во, обернуть на них четыре орудия?" — “Дело; подпустите на картечь, когда остановлю!" Картечь ударила близко и метко; я этого не видал, ибо уж тут была схватка, но, выехав на высоту с двумя орудиями, видел, что штуцерные присоединялись к своим бегущим товарищам. Видно, что “notre majestueux marche sur le centre n'etait pas de leur gout."

Солдатские обеды в кавказской артиллерии после сражения при Кюрюк-дара.

В упорном и знаменитом сражении 24-го июля артиллерия на славу делала свое дело. Хладнокровие и смелость артиллеристов всех восхищали; офицеры и солдаты соревновали друг другу, и раненые [454] не оставляли своих орудий до совершенного истощении сил. В особенности всем памятна картина, когда батареи нашего центра приблизились к неприятелю на 70 сажень и осыпали его убийственным картечным огнем; или как дивизион 7-й конной батареи громил баталионы гвардейского низама. Турки тоже не забудут этих минут: они испытали, что батарея их, поставленная на нашем фланге, не помешала нам идти вперед, тогда как подобный случай составляет истинное несчастие для артиллерии. Словом, артиллерия столько способствовала выигрышу блестящего сражения, что его сиятельство князь Бебутов выразил ее заслуги лестными словами: “Артиллерия вполне вознаградила нам нашу малочисленность". Начальник артиллерии кавказского корпуса благодарил артиллеристов как родных; желая почтить их заслуги и показать как близки его сердцу нижние чины нашей славной артиллерии, он напросился на хлеб-соль солдатскую; честь первой очереди досталась 1-й батарейной батарее кавказской гренадерской бригады.

25-го июля между палатками солдат, чуть не на самом поле сражения, разостлали брезенты, на них вытянулись рядами горки сухарей, деревянные чашки, медные котелки и котлы с пенным вином, которое веселит душу и уменьшает горе русского человека. Впереди незатейливых столов выстроилась батарея и при ней гости — представители артиллерии действующего корпуса, старые поседелые артиллеристы. В 11 часов пополуночи, урочный час солдатского обеда, приехал начальник артиллерии, окруженный артиллерийскими офицерами. Он еще раз поздравил батарею с лихим артиллерийским делом, взял чарку вина и, обратясь к солдатам, сказал: “Гренадеры! я знаю вас с чина подпоручика до генерал-лейтенанта и знал, чего можно от вас ожидать. Спасибо, родные, что поддержали меня на славу!" Неумолкаемое “ура" служило ответом приветствию любимого начальника и дорогого гостя. Генерал лег на землю; солдаты подходили к котлам и, выпив по чарке, размещались вокруг него, около брезентов. Принесли щи; первый котел, хозяин праздника, фельдфебель Еременко, с распухшим от контузии [455] лицом, поставил пред генералом. Обед был богатый: щи, масляная каша и сочная баранина радовали взор и вкус, а генерал, вооружившись деревянной ложкой, подавал пример как следует приниматься за такие лакомства. Скоро расходилась солдатская удаль: пошли поздравления, рассказы, прибаутки; однакож, несмотря на полный разгар веселости, авторитет старых бомбардиров и фейерверкеров оставался в полной силе; они говорили громко и смело, держали речи, исполненные безграничного убеждения что они говорят чертовски умно, а молодежь слушала, удивлялась и поучалась. Один из этих бакенбардистов, 1-й батарейной батареи фейерверкер 2-го класса Сильвестров, делавший с генералом прошлую турецкую кампанию в Азиятской Турции, подошел к нему и, опоражнивая чарку, сказал: “дай Бог вашему превосходительству получить от артиллерии генерала." — “У, брат, далеко хватил," отвечал генерал.— “Бог не без милости, а казак не без счастья, ваше превосходительство," заключил Сильвестров и отошел в сторону; по сияющему лицу его было видно, что, сказав эту сентенцию, он порешил и закончил дело, одним ударом исчерпав всю премудрость, а удивление окружающих он принял как заслуженную дань сильному красноречию. При конце обеда фельдфебель крикнул: “Здоровье Батюшки-Царя!" Все вскочили, шапки слетели долой и — ”ура"! Клик победы, оглашавший вчера те же поля при громе канонады, среди смертных схваток, под дождем чугуна и свинца, загремел в окрестностях. Долго не расходился солдатский кружок; поговорить было о чем: накануне турки дрались очень хорошо; солдаты сознавали это и верили, потому что говорил им об этом старый артиллерист, их начальник; и все-таки турок поколотили. А вся штука-то в том, что низам не умеет ходить в штыки; так решено было общим голосом. Грянули песни, и праздник продолжался до ночи.

На другой день начальник артиллерии обедал в 4-й батарейной батарее 18-й артиллерийской бригады. Молодые солдаты, которых много в этой бригаде, увидя за своим столом генерала, сперва были смущены, но гости их, старые кавказцы, объяснили им, что обед [456] не смотр и гостям скучно, если хозяева чванятся, а генерал не скучать же приехал к ним; и, увлекая молодежь своим примером расшевелили ее. А вблизи гремела музыка и под шатром офицеры не уступали солдатам в одушевлении; кровь еще не остыла у нас после кровавой битвы — и праздник был шумный.

27-го июля генерал обедал во 2-й батарейной батарее кавказской гренадерской бригады, той самой, которую он формировал будучи подполковником, в 1834 году. После обеда, когда он обходил пирующих солдат, один из них схватил чарку вина и, обратясь к нему, выпил “за здоровье нашего отца." Вся батарея разом подхватила это здоровье.

За 2-й батарейной следовала 1-я легкая батарея той же бригады, и 28-го солдаты ее принимали у себя начальника артиллерии с радушием и непринужденностью, к которой они попривыкли на предыдущих обедах; фельдфебель и фейерверкеры распоряжались также гладко, как будто принимали своего сослуживца.

Дошла очередь и до конной артиллерии; но генерал находя, что еще три плотных обеда ему труднее выдержать, чем хорошее сражение, приглашение трех конных батарей — 6-й и 7-й донских и 15-й линейской, соединил в одно, и 29-го вся конная артиллерия угощала у себя своего генерала. Донцы 7-й конной и линейцы 15-й конной были народ уже известный начальнику артиллерии, а 6-я конная только что знакомилась с ним. В гостях у конной артиллерии, кроме пеших артиллеристов, были еще драгуны 4-го, 8-го и 9-го полков, донские и линейские казаки, словом, собрание было самое многочисленное; площадка над обрывом, между кавалерийским и гренадерским лагерями, кишела народом; три хора музыки и песенники гремели без умолку; публика развернулась и пошла в присядку, а линейцы, для соблюдения местного колорита, отхватывали такую буйную лезгинку, которой позавидовали бы и азиятские дардыманды; кавалерия и пехота старались переплясать друг друга, но заря разлучила соперников и вопрос, кто сильнее, остался нерешенным до следующего праздника или до следующего сражения, как говорят солдаты. [457]

Так отпраздновала победу артиллерия действующего корпуса. Артиллерийские праздники продолжались пять дней, и везде начальник артиллерии был как в своей семье: садясь в кружок солдат, он был не начальником, а самым старым, почетным артиллеристом, и солдаты отдавали ему безграничный почет, как заслуженному и бывалому ветерану, который их учил, лелеял, холил в штаб-квартирах, а потом, когда настало время, строго спросил с них службу царскую и молодецки повел на врага. И весь отряд, от генерала до солдата, говорит, что артиллерия лихо делала свое дело!

Частное письмо г. Куликовского о курюк-даринском сражении и об участии в нем Эд. В. Бриммера.

27-го июля 1854, Лагерь при Курюк-дара.

Дорогой батюшка!

25-го июля я писал вам, что мы имели сражение 24-го июля и обещал вам написать о нем подробнее, но, согласитесь, можно ли было все видеть, когда мы дрались на холмистой местности и на протяжении не менее 7-ми верст; а потому я опишу вам его только в общих чертах и то, чему я был сам свидетелем и что знаю достоверно.

Сражение это (кажется, его назвали курюк-даринским или хадживалинским, по имени близлежащих деревень) по своей продолжительности, по упорству и энергии с обеих сторон, по огромной массе войск и страшной потере вдвое превосходит кадыклярское, бывшее 19-го ноября прошлого года.

24-го июля, в 3-м часу ночи, мы выступили из лагеря по направлению к турецкому лагерю с тем, чтобы с рассветом атаковать турок в их лагере, как говорили сначала, но вероятнее с тем, чтобы предупредить нападение турок, которые тоже выступили 24-го ночью, чтобы с рассветом напасть на нас и гнать по пятам за Александрополь, как говорили нам взятые в плен турецкие офицеры. Не успело взойти солнце, как мы заметили густые колонны [458] турок. Не ожидали мы такой ранней встречи, и потому не были готовы к бою. Мы шли двумя походными колоннами, турки открыли по нас артиллерийский огонь, и под этим огнем мы начали выстраивать боевые линия. Нужно отдать справедливость маневру турок: первое, они успели занять прежде нас гору, которая командует всеми полями и с которой они не только могли обстреливать нас по фронту, но несколько раз даже хватали в тыл картечью; второе, пользуясь своею многочисленностью, они хотели, так сказать, охватить нас кругом и тем самым разъединить наши силы. Маневр им удался. Чтобы не позволить себя обойти, мы вытянулись в одну линию даже не имея резерва; но не удалось им нас разбить: мы видели, что нам остается разбить турок или умереть; мы выбрали первое и разбили их на славу. Нужно сказать правду, что мы обязаны победою нашему храброму и распорядительному начальнику артиллерии г.-л. Бриммеру: он соединил бывшие у нас три батареи (в одной из них и я имел счастие разделить опасность н труды храбрых), и, прикрытые кавказскою гренадерскою бригадою, мы, под личным начальством храброго Бриммера, двинулись против центра турецкой армии; в 500 с. мы открыли огонь по неприятелю, но это было не более 1/2 часу; неустрашимый Бриммер повел нас вперед, чтобы не терять даром снарядов: любо было смотреть как наши колонны двигались с примерным хладнокровием вперед. Когда мы подошли сажен на 200 к неприятелю, то нас встретили сильным картечным, штуцерным и батальным огнем; осыпаемые градом пуль и картечей, мы проработали около 2-х часов; наконец кавказские гренадеры, с помощью 24-х батарейных орудий, расстроили и разорвали центр турецкой армии; с этого момента победа была на нашей стороне. Турки начали отступать, и через час они уже представляли жалкую картину бегства: все рассыпались и думали только о спасении жизни. Бой продолжался более 4 1/2 часов; потеря с обеих сторон огромная; мы потеряли убитыми на месте до 600 человек, из них 19 офицеров; общая же наша потеря убитыми, ранеными и контужеными 3054 человека, из них 140 офицеров; потеря же [459] турок, как получили известие через лазутчиков до 11 т.; мы сами похоронили около 4 т. турок па поле битвы. Силы турок были около 60-ти т. при 82-х орудиях; наши же около 19-ти т. при 64-х орудиях; так что турки были более чем второе нас сильнее. Трофеями достались нам 15 орудий, 16 зарядных ящиков, до 1500 артиллерийских припасов, 8 знамен, 4 штандарта, множество значков и до 2000 пленных, из них более 80 штаб и обер-офицеров.

Наш лагерь представляет теперь страшную смесь горя и радости: в одном конце пируют по случаю победы, а в другом раздаются стоны раненых и визг пилы в руках хирурга, который прехладнокровно отрезывает ноги и руки: в одном конце раздаются веселые мотивы польки и вальса, а в другом похоронный марш раздирает душу, и не раз видел я, как гренадер утирал рукою слезу, скатившуюся на седой ус. Да, скажите, кто не проронит слезы при виде умирающего храброго товарища? Будьте счастливы и здоровы.

Несколько слов о движении батарей 18-й артиллерийской бригады в походе 1854 года.

В поход 1854 года я имел случай убедиться в лучшей подвижности кавказской артиллерии противу пришедшей из России. В первый раз, на переходе в Кизил-Чахчах, надобно было переходить глубокий и топкий овраг; спуск и подъем довольно крутые. Пока саперы обделывали немного подъем, войска остановились. Князь Бебутов, Барятинский, Белявский, Багговут н весь штаб разлеглись над оврагом; князь Барятинский сел на барабан, а мне дал складной стульчик. 18-я дивизия шла впереди и, как кончилась работы, пошла через овраг. Лошади 18-й артиллерийской бригады, непривычные к горам, спускали орудия и ящики бегом и также старались их взнести на противуположную крутость оврага, но это дело не легкое, и потому ни одной упряжи это не удавалось — и орудия, и ящики, добежав до половины или останавливались, или съезжали вниз, а [460] как прислуга не могла бежать за лошадьми, то и поддержать было часто некому. При этом крики батарейных и взводных командиров и исподволь не очень замысловатые выражения производили на меня неприятное впечатление; а генерал Белявский, указывая на командира батарейной батареи, говорит: “посмотрите, полковник Воронков всей душой на службе; видно хорошего офицера." В это время адъютант мой говорит полк. Воронкову: “Начальник артиллерии приказал сказать вам, что неприлично кричать перед начальством; лучше вперед займитесь хорошенько объездкой лошадей." Все крики и возгласы умолкли. Так, с грехом пополам, проходили три батареи 18-ии бригады, и я шутя сказал, что кавказская гренадерская бригада не задержит нас так долго. И действительно, пошли две батарейные и легкая батареи этой славной, боевой бригады. Офицеры и прислуга на своих местах; тихо, ниткой спускаются орудия и ящики; у батарейных по два, у легких по одному солдату у дышла, с подобранными шинелями; ни крику, ни говора; все спускается в овраг и подымается на крутость тихо, мерно; никто не отстанет, никто не наедет. Ездовой на дышле смотрит, чтоб вынос был натянут и не волочился, чтоб при спуске лошадь не заступила его. Так прошла кавказская бригада, и надо было видеть, какое приятное впечатление произвело это в полном порядке, тихое, безостановочное шествие на всех начальников.

К этому можно прибавить, что невысокий, почти ровный рост орудийных и ящичных лошадей, широкогрудых и хорошо содержимых, уравненный подбор гнедой масти в двух батарейных батареях и чисто вороная масть легкой батареи, не говоря уже о множестве георгиевских крестов, украшавших наших артиллеристов, делали, право, взгляд на эти батареи приятным.

“Славные батареи!" сказал князь Бебутов, и многие повторили за ним этот отзыв.

Большие заводские лошади покупаются дорого, всегда выше отпускаемой цены, требуют по природе много корму и, взрощенные в теплых конюшнях, не легко переносят непогоду, большие, [461] продолжительные грязи и в особенности зимний холод и крепко не любят резкого холодного ветра. Чтоб, в угоду начальству, покупать таких парадных лошадей, командир батареи должен делать экономию для прибавки денег к ремонтной сумме: у нас в артиллерии экономия делается из фуражной суммы и немногого, и то не всегда, артиллерийского ремонта с больших заводских лошадей; сберегать фуража нельзя; следственно, собрав все крохи для увеличения ремонтной суммы на другие надобности, не определенные штатом, не много остается; а уж улучшить солдатскую пищу, если они едят из артели, а не кормятся на квартирах, нет средств, и должно прибегать к не совсем позволительному, но освященному обычаем средству — не выдавать провианта поселянам.

А как подумаешь еще, что иногда обстоятельства дозволяют выпускать лошадей и в военное время на подножный корм, а парадные-то не привычны к тому, вот и придет мысль: да зачем покупают в артиллерию таких больших лошадей, которые стоят дороже, требуют больше содержания, лучшей холы (ухода), хуже вытерпливают труды, лишения и атмосферические перемены? Неужели только для красы? Да лучшая краса в должностном мире в людях, в скоте; в материальной части — польза!

На другом переходе, у разоренной деревни Аргини, переходили мы в брод р. Карс-чай и потом дорога шла на высокую гору. 18-я дивизия была впереди; за пехотою проходили батареи 18-й бригады. Несколько орудий и много ящиков останавливались в воде, потому что лошади не ровно тянули и не дружно брали с места. Я переехал реку в начале, чтоб распоряжаться скоро подмогой, и посылал выноса к ящикам, остававшимся в воде. Всякий поймет, что в воде ждать и закладывать вынос не совсем-то удобно, особенно при грудном броде, быстрой реке и каменистом грунте; следственно очень неприятно, если артиллерия останавливается в реке. Но вот батарея вышла из реки, оправилась и потянулась в гору. Жаль мне и досадно было смотреть на них: шестерка или тянет недружно, или прыгает; особенно красивые подручные или вовсе не [462] натягивают постромки, или коренная, видя, что ей другие не помогают, упрется ногами и при каждом ударе нагайкою только что голову оборачивает назад; а дело известное — начала голову ворочать, не скоро сдвинут; то опять тронется с места да галопом в гору, или набежит на передний ящик и, остановившись, катится вниз, или наехав, постромку заступит или рванет да оборвет ее; то лошадь упадет — останови; то дышло сломается от того, что, разогнавшись повезли криво — опять остановка, а между тем крики, приказания, брань сыплются всюду. Чтоб ускорить этот подъем на гору, я приказал, чтоб выноса с орудий, совершивших эту трудную задачу были спускаемы вниз, и таким образом не без происшествий наконец взошли все три батареи.

Без смеху вспомнить не могу теперь, как молодой офицер, видя, что коренная в ящике уперлась и не с места, приказал фейерверкеру завязать ей глаза платком. Мерин-то был не дурак: упал на передние коленки, лоб в землю — да и скинул платок. “А ведь хитер", говорю я офицеру. — “Не знаешь, что и делать с ними, в. п.; бей его нагайкой!" — “Полно драться-то; с этим нагайкой ничего не сделаешь. Погладь его; встал? ну хорошо, возьми за ноздри, три крепче, чтоб фыркнул; погладь еще; ну, ездовой, тронь уздой — вот и тронулись. Не гони, не гони; шагом; останови сам, дай вздохнуть; ну тронь опять" — и ящик легко взъехал на гору.

За 18-й бригадой потянулась кавказская гренадерская. Мне до того было досадно видеть так дурно приезженных лошадей, что я послал адъютанта вернуть ко мне несколько офицеров 18-й бригады. Приехали поручик Будде и еще кто-то. Я поставил их подле себя и говорю им: “смотрите, как артиллерия должна идти в гору, и продержал их, покуда три гренадерские батареи прошли. Все тянулись ниткой, не наезжая, не отставая; раза два давали вздохнуть лошадям; все офицеры при своих взводах, прислуга па своих местах. И все батареи с обозом прошли в гору без малейшей остановки. Между тем я спрашивал офицера: отчего у них лошади дурно выезжены? Он отвечал мне, что “здесь все горы, в. п., так [463] немудрено, что приезжены; а у нас на маневрах всегда спрашивают, чтоб через канаву или овражек проскакали, на холмик взъехали рысью, молодецки." — “Это не дело: без нужды да беспутно скакать не надо; спускайся с горы тихо, взъезжай с отдыхом: лошадок сбережешь, и когда придет нужда — вывезут, и скакать вперед дело всем сручное."

(Окончание будет).

Текст воспроизведен по изданию: Приложения к запискам Эдуарда Владимировича Бриммера "Служба артиллерийского офицера, воспитывавшегося в I кадетском корпусе и выпущенного в 1815 году" // Кавказский сборник, Том 19. 1898