БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ А. А.

АММАЛАТ-БЕК

НАБЕГ ГОРЦЕВ. ¹

Дико-прекрасен гремучий Терек в Дарьяльском ущельи. Там, как гений, черпая силы из небес, борется он с природой. Инде светел и прям как меч, рассекший гранитную стену, сверкает он между утесами. Инде, чернея от гнева, ревет и роется, как лютый зверь, под вековые громады: отрывает, рушит, катит вдаль их обломки. В бурную ночь, когда запоздалый всадник, завернувшись в косматую бурку, озираясь, едет по забережью, висящему над пучиною Терека, все ужасы, какие только породить может досужее воображение, ничто в сравнении с истинными, его одолевающими. С глухим шумом крутятся дождевые потоки под ногами, падают на голову со скал, нахмуренных над нею и каждый миг грозящих подавлением. Вдруг, как лава, прорывается молния — и вы с ужасом видите только черную, расторгнутую тучу над собою, а под собой зияющую бездну, утесы по сторонам, и на встречу вам с крутизны ревущий, прыщущий Терек, [134] осыпанный огненную пеною. На один миг видите вы, как мутные, буйные волны его, словно адские духи, скачут, прядают, мечутся в бездну со стоном, пораженные мечем архангелов. Вслед им с грохотом катятся огромные камни. И вдруг после ослепительного озарения молниею, вы опять погружены в черное море ночи; и вдруг за тем раздается выстрел грома, зыблюший основание скал, будто тысячи гор рушатся друг на друга: так вторят отголоски удару небес. Потом долгий, протяжный гул, будто стон оторванных с корней дубов или звук сокрушенных скал, или вой раздавленных в бездне великанов, сливается с шумом ветра, и ветер превращается в ураган, и дождь низвергается ливнем. И снова молния слепит вас, и снова гром, на который отвечает вдали рокот обвалов, оглушает... камни сыплются мимо, и звучно падают в воду... Испуганный конь упирается, садится назад, фыркает, трепещет, грива его хлещет в глаза всадника, и всадник творит невольную молитву...

Но за то, как приветливо заглядывает утро в ущелье, на дне которого бьет и кипит и плещется Терек! Облака, будто раздернутый полог, клубятся от ветра, и сквозь них являются и опять исчезают ледяные вершины. Точно резные из золота, лучи солнца рисуют зубчатые силуэты вершин восточных на [135] противоположной стене гор. Скалы блестят, еще высеребренные дождевою влагою. Ключи и горные потоки пышат пеною, летят сквозь туман с крутин, и самые туманы, инде катятся вниз но ущелью, подобны потоку, инде вьются улиткой с ключа, будто дымок с хижины, инде обвивают как чалмой одинокую, древнюю на утесе башню, а мрачный Терек прядает по каменьям и кружится, будто ищет места успокоиться.

Должно признаться однако ж, что на Кавказе нет вод, в кои бы достойно могли глядеться горы — исполины творения. Нет на нем рек плавных, нет огромных озер, и Терек между громадами, его теснящими, кажется ручейком. Под Владикавказом, вырвавшись на долину, он кажется рад вольному раздолью: ходит по ней широкими кругами, разбрасывая похищенные в горах валуны. Дальше, уклоняясь к северо-западу, он все еще быстр, но менее шумен, будто усталый после трудного подвига. Наконец, охватив крутым поворотом мыс Малой Кабарды, он, как мусульманин, набожно обращается к востоку, и мирно напояя враждующие берега, несется, то по грядам камней, то по глинистым отмелям, упасть за Кизляром в чашу Каспия. Тут уже он терпит на себе челны, и как работник, ворочает огромные колеса пловучих мельниц. По правому берегу его, [136] между холмами и перелесками, рассеяны аулы Кабардинцев, которых мы смешиваем в одно название Черкесов, живущих за Кубанью, или Чеченцев, обитающих гораздо ниже к морю. Побережные аулы сии мирны только по имени, но в самом деле они притоны разбойников, которые пользуются и выгодами Русского правления, как подданные России, и барышами грабежей, производимых Горцами в наших пределах. Имея всюду свободный вход, они извещают единоверцев единомышленников о движении войск, и состоянии укреплений; скрывают их у себя, когда те сбираются в набег; делят и перекупают добычу при возврате, снабжают их солью и порохом Русскими, и нередко участвуют лично в тайных и явных набегах. Самое дурное, что, под видом этих Горцев, враждующие нам народы безбоязненно переплывают Терек человека по два, по три, по пяти, и середи белого дня отправляются на разбой, никем не преследуемые, ибо одежда их ничем не отличена. На оборот, сами мирные, пользуясь этою отговоркою, нападают, когда в силах, открыто на проезжих, или похищают скот и людей украдкою, рубят без пощады, или перепродают в плен далеко.

Правду сказать, местное положение их между двумя сильными соседями, поневоле заставляет так коварствовать. Зная, что Русские не [137] поспеют из за-реки защитить их от мести Горцев, налетающих как снег, они по необходимости, равно как по привычке, дружат однокровным, но в то же время лисят перед Русскими, которых боятся.

Конечно, между ними есть несколько человек истинно преданных Русским, но большая часть даже и своим изменяют из награды, и то лишь при верном успехе, и то лишь до тех пор, покуда видят в том свою пользу. Вообще, нравственность этих мирных самая испорченная: они потеряли все доблести независимого народа, и уже переняли все пороки полуобразованности. Клятва для них игрушка, обман — похвальба, самое гостеприимство — промысел. Едва ли не каждый из них готов наняться поутру к Русскому в кунаки, а ночью в проводники к хищнику, чтобы ограбить нового друга.

Левый берег Терека унизан богатыми станицами Линейных Казаков, потомков славных Запорожцев. Между ними кое-где есть крестьянские деревни. Казаки эти отличаются от Горцев только небритою головою: оружие, одежда, збруя, ухватки — все горское. Мило видеть их в деле с Горцами: это не бой, а поединок, где каждый на славу хочет доказать превосходство силы, храбрости, искуства. Двое Казаков не струсят четверых наездников, и в равном числе всегда победители. Почти все они говорят [138] по-Татарски, водят с Горцами дружбу, даже родство, но в поле враги не утолимые. Как ни запрещено переезжать на горную сторону Терека, но удальцы отправляются туда вплавь на охоту разного рода. В свою очередь горские хищники ходят за Терек ночью, или переплывают его на бурдюках (мехах), залегают в камыши, иль под навес берега, потом перелесками пробираются к дороге, чтобы увлечь в плен беспечного путника, или захватить женщин на гребле сена. Случается, что самые отчаянные проводят дня по два в виноградниках при деревне, выжидая удобного случая напасть в расплох, и от того Линейский Казак не ступит за порог без кинжала, не выедет в поле без ружья за спиной: он косит и пашет вооруженный.

В последнее время большими толпами Горцы стали нападать только на крестьянские деревни, ибо в станицах отпор становился им очень дорого. Для угонки табунов, они смело и глубоко впадают в границы наши, но в таком случае редко обходится без битвы. Самые лихие уздени стараются попасть в подобные наезды, чтобы снискать себе имя, которое ценят они выше всякой добычи.

Осенью, в 1819 году, Кабардинцы и Чеченцы ободренные отсутствием главнокомандующего, собрались в числе полуторы тысячи человек, [139] сделать нападение на какую нибудь деревню за Тереком, ограбить ее, увезти пленников, угнать табун.

Предводителем был Кабардинский князек, Джембулат. Аммалат-бек, приехавший к нему с письмом от Султан-Ахмет-Хана, был принят с радостию. Правду сказать, ему не дали никакого отряда, но это от того, что у них нет никакого строя, ни порядка в войске; борзый конь и собственная запальчивость указывают каждому место в битве. Сначала сдумают, как завязать дело, как завлечь неприятеля, но потом нет ни повиновения, ни повеления, и случай доканчивает сражение. Обославшись с соседними узденями и наездниками, Джембулат назначил сборное место, и вдруг, по условному знаку, во всех ущелиях раздался крик: гарай! гарай! (тревога), и в один час слетелись со всех сторон наездники Чеченские и Кабардинские. Во избежание измены, никто не знал, кроме вождей, где будет ночлег, где переправа. Разделясь на небольшие кучки, пошли они но едва видным тропам в мирный аул, где должно было скрыться до ночи. В сумерках все отряды уже сошлись туда. Разумеется, мирные встретили своих земляков с распростертыми объятиями, но Джембулат, не доверяя этому, оцепил селение часовыми и объявил жителям, что если кто покусится уйти к Русским [140] будет изрублен в куски. Большая часть узденей разошлись по саклям кунаков, или родственников, но сам Джембулат с Аммалатом и лучшими наездниками остался на чистом воздухе, подле разведенного огня, покуда освежались усталые их кони. Джембулат, простершись на бурке, опершись рукою об руку, раздумывал распорядок набега; но далека была мысль Аммалата от поля битвы; она орленком носилась над горами Аварии, и тяжко, тяжко ныло сердце разлукою. Звук металлических струн горской балалайки (комус), сопровождаемый протяжным напевом, извлек его из задумчивости: то Кабардинец пел песню старинную.

«На Касбек слетелись тучи,
Словно горные орлы...
Им на встречу, на скалы
Узденей отряд летучий.
Выше, выше, круче, круче,
Скачет Русскими разбит:
След их кровию кипит.

На хвостах полки погони;
Занесен и штык и меч;
Смертью сеется картечь...
Нет спасенья в силе, в броне...
«Бегу, бегу, кони, кони!»
Пали вы — а далека
Крепость горного леска! ² [141]

Сердце наших Русским мета...
На колени пал мулла —
И молитва, как стрела.
До пророка Магомета,
В море света, в небо света,
Полетела, понеслась,
«Иль-Алла — не выдай нас!»
Нет спасенья ни откуда!!

Вдруг, по манию небес.
Зашумел далекий лес:
Веет, плещет, катит грудой
Ниже, ближе, чудо, чудо!...
Мусульмане спасены
Средь лесистой крутизны!

— Так бывало в старину, сказал с улыбкою Джембулат, когда наши старики больше верили молитве, а Бог чаще их слушал; но теперь, друзья, лучшая надежда — своя храбрость. Наши чудеса в ножнах шашки (сабли), и нам точно должно показать их, чтобы не осрамиться. Послушай, Аммалат! примолвил он, крутя ус свой; не скрою от тебя, что дело может быть жаркое. Я сей час проведал, что полковник К…. собрал отряд свой; но где он? но сколько у него войска? этого никто не знает.

— Чем больше будет Русских, тем лучше — отвечал Аммалат спокойно — тем менее будет промахов.

— За то труднее добыча!

— По мне хоть бы век ее не было: я хочу мести, ищу славы. [142]

— Хороша лишь та слава, которая несет золотые яйца; а то с пустыми тороками воротясь домой, стыдно жене глаза показать. Близка зима: надобно запастись хозяйством на Русский счет, чтобы угощать друзей и приятелей. Выбирай себе место, Аммалат-бек: хочешь, ступай в передовые, заскакать стадо; хочешь, останься со мной назади. Я с абреками шаг зашаг буду удерживать погоню!

— Разумеется, я буду там, где больше опасности. Но что такое абреки, Джембулат?

— Это не легко тебе растолковать. Вот видишь: многие из самых удалых наездников иногда дают зарок, года на два, на три, на сколько вздумается, не участвовать ни в играх, ни в веселиях, не жалеть своей жизни в набегах, не щадить врагов в битве, не спущать ни малейшей обиды ни другу, ни брату родному, не знать завета на чужое, не боясь преследований или мести; одним словом: быть неприятелем каждого, чужим в семье своей, которого каждый может, если сможет, убить. В ауле они опасные соседи, потому что, встречаясь с ними надо всегда держать курок на взводе. За то в деле на них первая надежда ³. [143]

— Для какой же выгоды, для какой причины берут на себя уздени такую обузу?

— Одни просто из молодечества, другие от бедности, третьи с какого нибудь горя. Вон этот, например, высокий Кабардинец, поклялся пять лет быть абреком, после того как жена его умерла от оспы. С тех пор, лучше водить дружбу с тиграми, чем с ним. Он уж три раза ранен в отплату за кровь, а все неймется.

— Чудный обычай! Как же воротится абрек в мирную жизнь после такой жизни?

— Что тут мудреного: старое, как с гуся вода. Соседи будут радехоньки, что срок ему кончился разбойничать: а он скинув с себя абречество, будто змеиную шкурку, станет смирнее овна. У нас одни кровоместники помнят вчерашнее. Однако ночь стемнела; туман стелется над Тереком: пора за дело.

Джембулат свистнул, и свист его повторился во всех концах стана: вмиг собралась вся шайка. К ней присоединились многие уздени из окрестных мирных деревень. Потолковав с ними, где лучше переправиться, отряд в тишине двинулся к берегу. Аммалат-бек не мог надивиться молчаливости, не только всадников, но и самых коней: ни один из них не ржал не храпел и будто остерегаясь, ставил копыто на землю. Отряд несся неслышным облаком; [144] скоро добрались до берега Терека, который излучиною образовал в том мест мыс, и от него к противоположному берегу тянулась каменистая коса. Вода в то время была не высока и брод возможен; не смотря на это, часть отряда потянулась выше, для переправы вплавь, чтобы оттянуть Казаков от главной переправы и прикрыть ее, ежели бы дали отпор. Те, которые надеялись на коней своих, прыгали прямо с берега. Другие подвязывали под передние лопатки по паре небольших мехов, надутых, как пузыри. Быстрина сносила и разносила их, и каждый выходил на сушу, где находил удобное место, чтобы вскарабкаться коню. Непроницаемая завеса тумана скрывала все движение.

Надобно знать, что по всей горской прибрежной линии тянется маячная и сторожевая цепь. По всем курганам и возвышенностям стоят конные пикеты. Проезжая мимо днем, вы видите на каждом холме высокий шест с боченком на верху: он полон смолой и соломою, и готов вспыхнуть при первой тревог. При этом шесте обыкновенно привязана казацкая лошадь, и подле нее лежит часовой. В ночь часовые удвоиваются. Но не смотря на такую предосторожность, Черкесы, под буркой, мрака и тумана, нередко малыми шайками протекают сквозь цепь, будто вода сквозь сито. Точно то же случилось и теперь: зная совершенно местность, белады [145] (проводники) из мирных, вели каждую партию и тихомолком миновали курганы. В двух только местах, хищники, чтобы прервать линию маяков, могущих изменить им, решились снять часовых. На один пост отправился сам Джембулат, а нашему беку велел ползком выбраться на берег, обогнуть пикет сзади, сосчитать сто и потом ударить несколько раз в огниво. Сказано, сделано. Чуть подняв голову с забережья, весьма крутого, Джембулат высмотрел казака, дремляющего над фитилем, держа в поводу лошадь. Послышав шорох, часовой встрепенулся и устремил беспокойные взоры на реку. Боясь, чтобы тот не заметил его, Джембулат метнул вверх шапку и припал за кряж.

— Проклятая утица! сказал Донец. Им и ночью масляница! плещутся, да летают, словно ведьмы Киевские!

Но в это время искры, мелькнувшие в другой сторон, привлекли его внимание.

— Неужто волки? подумал он. Бывает, они крепко сверкают глазами!

Но искры посыпались снова, и он обомлел, вспомнив рассказы, что Чеченцы дают такие сигналы, управляя ходом своих товарищей. Этот миг изумления и раздумья был мигом его погибели; кинжал, ринутый сильною рукою, свистнул — и пронзенный Казак без стона упал [146] на землю. Товарищ его был изрублен сонный и вырванный шест с боченком кинули в воду.

Быстро соединился весь отряд по данному знаку, и разом устремился на деревню, на которую заране предположено было напасть. Набег совершен был очень удачно, т. е. вовсе неожиданно. Все крестьяне, которые успели вооружиться, были перебиты после отчаянного сопротивления; другие спрятались или разбежались. Кроме добычи, множество пленных и пленниц было наградой отваги. Кабардинцы вторгались в домы, уносили, что поценнее или что в торопях попадало под руку, но не жгли домов, не топтали умышленно нив, не ломали виноградников. Зачем трогать дар Божий и труд человека, говорили они, и это правило горского разбойника, не ужасающегося никаким злодейством, есть доблесть, которою бы могли гордиться народы самые образованные, если бы они ее имели. В час все было кончено для жителей, но не для грабителей: тревога распространилась уже по всей линии. Как утренние звезды, засверкали сквозь туман маяки, и призыв к оружию раздавался во всех сторонах.

Между тем несколько человек опытных наездников обскакали большой табун, далеко в степи ходивший. Пастух был захвачен с разу. С криком и выстрелами бросились они потом на коней с полевой стороны; копи шарахнулись, [147] взбросили гривы и хвосты на ветер и стремглав кинулись вслед за Черкесом, которого на лихом скакуне нарочно оставили на речной стороне, чтобы он был вожаком испуганного стада. Как добрый кормчий, зная и в туманах наизусть все опасности этого степного моря, Черкес летел впереди прядающих коней, вился между постами, и наконец, избрав самое крутое место берега, спрыгнул в Терек со всего разскака. Весь табун за ним следом: только прыскала шумная пена от падения.

Занялась заря, расступились туманы, и открыли картину вместе пышную и ужасную. Главная толпа наездников влачила за собою пленных, кого при стремени, кого за седлом, со связанными руками. Плач и стон и вопль отчаяния заглушались у грозами и неистовым криком победной радости. Отягощенные добычей, замедляемые в ходу стадами рогатого скота, они медленно подвигались к Тереку. Князья и лучшие наездники, в кольчугах и шлемах, блистающих, переливающихся, как вода, увивались около поезда, словно молнии из сизой тучи. Вдали со всех сторон скакали Лицейские казаки, залегали за дубы, за кустарники, и скоро завязали перепалку с высланными против них удальцами. Там и сям сверкали, гремели выстрелы; порой падал Черкес с коня. Между этим, передовые успели переплавить часть стада, когда пыльное облако и топот коней [148] возвестили, что на них несется гроза. Сот шесть Горцев, предводимых Джембулатом и Аммалатом, оборотили коней, чтоб отразить нападение и дать время своим убраться за реку. Без всякого порядка, с гиком и криком пустились они на встречу Казакам, но ни одно ружье не было вынуто из нагалища за спиною, ни одна шашка не сверкала в руках: Черкес до последнего мгновения не обнажает оружие. И точно, доскакав лишь на двадцать шагов, они выхватили ружья свои, выстрелили на всем скаку, забросили ружья за левую руку и ударили в шашки; но Линейские казаки, ответив им залпом, понеслись прочь, и, разгоряченные преследованием, Горцы дались в обман, столь часто самими употребляемый. Казаки навели их на скрытых в опушке егерей храброго 43-го полка. Будто из земли выросли небольшие кареи, штыки склонились, и беглый огонь посыпался наперекрест. Напрасно, спешась, хотели Горцы занять лески и с тыла ударить на наших; подоспевшая артиллерия решила дело. Опытный полковник К…., гроза Чеченцев, человек, которого они равно боялись храбрости и уважали праводушие, бескорыстие, распоряжал действиями войск и успех не мог быть сомнителен. Пушки развеяли толпы хищников и картечь прыснула в бегущих. Поражение было ужасно. Две пушки заскакали на мыс, не вдали от которого [149] Черкесы кидались вплавь с берега: он пролизывали вдоль всю реку. С ревом прыгала картечь по вспененным волнам и за каждым выстрелом несколько лошадей обращались вверх ногами, утопляя своих всадников. Жалко было видеть, как раненые цеплялись за хвосты и узды чужих коней, погружали их и не спасали себя: как бились усталые у крутого берега, желая выползть, обрывались, и несытая пучина уносила, поглащала их. Трупы убитых неслись между полуживыми, и кровавые полосы змеями вились по белой пене, дым катился по Тереку, и вдали снеговые вершины Кавказа, нахмуренные туманами, грозно замыкали поле боя. Джембулат и Аммалат-бек дрались, как отчаянные; двадцать раз опрокинуты и двадцать раз нападая, утомлены, но не побеждены; с сотнею удальцев переплыли они за реку, спешились, сбатовали коней ⁴ и завели жаркую перестрелку с другого берега, чтобы прикрыть остальных спутников. Занятые этим, они поздно заметили, что выше их плавятся за реку Линейские казаки, на [150] перерез им. С радостным криком перескакивали, окружали их Русские. Гибель их неизбежна.

— Ну, Джембулат! сказал бек Кабардинцу: судьба наша кончилась! Делай сам, как хочешь, но я не отдамся в плен живой. Лучше умереть от пули, чем от позорной веревки.

— Не думаешь ли ты, возразил Джембулат: что мои руки сделаны для цепей? Сохрани меня Алла от такого поношения! Братцы, товарищи! крикнул он к остальным: нам изменило счастье, но булат не изменит: продадим дорого жизнь свою Гяурам! Не тот победитель, за кем поле: тот, за кем слава, а слава тому, кто ценит смерть выше плену!

— Умрем! умрем! только славно умрем! закричали все, вонзая кинжалы в ребра коней своих, чтобы они не достались врагам в добычу, и потом, сдвинув из них завал, залегли за него, приготовляясь встретить нападающих свинцом и булатом.

Зная, какое упорное сопротивление встретят, казаки остановились, сбираясь, готовясь на удар... Ядра с противоположного берега иногда ложились в круг бесстрашных Горцев; порой разрывало между них гранату, осыпая их землей и осколками, но они не смущались, не прятались, и, по обычаю, запели грозно-унылым голосом [151] смертные песни, отвечая по очереди куплетом на куплет.

Смертные песни.

Хор.

Слава нам, смерть врагу,
Алла-га, Алла-гу!!

Первый полухор.

Шумен, но краток вешний ключ!
Светел, но где он — зарницы луч?
Мать моя, звезда души.
Спать ложись, огонь туши!
Не томи напрасно ока,
У порога не сиди;
Издалека, издалека.
Сына ужинать не жди.
Не ищи его родная, и
По скалам, и по долам:
Спит он... ложе пыль степная.
Меч и сердце пополам!

Второй полухор.

Не плач, о мать! твоей любовью
Мне билось сердце высоко,
О в нем кипело львиной кровью
Родимой груди молоко;
И никогда нагорной воле
Удалый сын не изменял:
Он в грозной битве, в чуждом поле
Постигнут Азраилом, пал;
Но кровь моя, на радость краю,
Нетленным цветом будет цвесть; [152]
Я детям славу завещаю,
А братьям гибельную месть!

Хор.

О братья! творите молитву;
С кинжалами ринемся в битву!
Ломай их о Русскую грудь...
По трупам бесстрашного путь!
Слава вам, смерть врагу,
Алла-га, Алла-гу!

Поражены каким-то невольным благоговением, егеря и казаки безмолвно внимали страшным звукам сих песен; но наконец громкое ура! раздалось с обеих сторон.

Черкесы вскочили с воплем, выстрелили в последний раз из ружей, и разбив их о камни, кинулись на Русских с кинжалами. Абреки, чтоб не разорваться в натиске, связались друг с другом поясками, и так бросились в сечу: она была беспощадна; все пало под штыками Русских.

Вперед, за мной, Аммалат-бек! вскричал неистовый Джембулат, кидаясь в последнюю для него схватку.

Но Аммалат уже не слышал призыва: удар с зади прикладом по голове поверг его на земь, усеянную убитыми, залитую кровью.

Комментарии

1. Отрывок из повести; Аммалат-Бек.

2. Редко случались примеры, чтобы мы стрелками своими могли выжить Горцев из лесу, и потому лес считают они лучшею крепостью. Вся песня переведена почти слово в слово.

3. Это настоящие Берсеркеры древних Нордманов, которые, приходя в неистовство, рубили даже товарищей. Примеры такой безумной храбрости не редки между азиятцами.

4. Батовать (связывать при спешивании) коней. Мы батуем, продевая повод в повод; но для этого нужно много сторожей, и лошади имеют слишком много места беситься. Черкесы, напротив, ворочают через одну лошадь головой к хвосту, продевают повод сквозь пахви соседней и потом уже петляют в узду третьей. От этого кони не могут шевельнуться, так что можно их оставлять без надзора.

Текст воспроизведен по изданию: Набег горцев // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 53. № 210. 1845