ДЖЕМС БЕЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ В ТЕЧЕНИЕ 1837, 1838, 1839 ГГ.

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

Джемс Белл — английский политический агент, представлявший наиболее агрессивные круги английской буржуазии, заинтересованные в захвате причерноморских земель, в том числе и Черкесии. Белл в 1837-1839 гг. прожил среди черкесов, пытаясь организовать их борьбу против России. Белл главным образом жил среди шапсугов, натухайцев и убыхов, то есть среди причерноморских племен Черкесии, и только наезжал в более восточные области Черкесии, населенные бжедугами, темиргоевцами и другими адыгскими народностями, обитавшими по северным склонам Главного Кавказского хребта, между Кубанью и Лабой. Трехлетнее пребывание в Черкесии позволило Беллу детально и всесторонне изучить быт, общественный и хозяйственный строй черкесов. В этом отношении Белл оказался лучше осведомленным, чем кто-либо из его современников. Опубликованный Беллом по возвращении в Англию дневник его пребывания в Черкесии представляет собой исключительно важный и ценный источник для изучения культуры и быта адыгов первой половины XIX в.

Хотя Белл не имел специальной этнографической подготовки, он широко интересовался всеми сторонами жизни черкесов, обнаружив большую наблюдательность и умение выбирать из окружающей его действительности самые значительные и характерные для черкесского быта факты. Поэтому его дневник представляет по разнообразию содержащегося в нем конкретного материала подлинную энциклопедию тогдашней черкесской жизни.

В приводимых ниже обширных выписках из книги Белла читатель найдет богатейший материал по этнографии черкесов.

Перевод сделан по первому, английскому, изданию книги Белла, вышедшей в 1840 году в Лондоне. Книга Белла была также переведена на французский и немецкий языки.

(«Дневник пребывания в Черкесии в течение 1837, 1838, 1839 гг. , т. 1-2. Лондон, 1840 — перевод с английского Н. Данкевич-Пущиной (публикуется впервые))

Том I

Письмо первое

Суббота, 15 апреля 1837 г. Один из черкесов и его друг с орлиным взором, с наслаждением, по-видимому, предаются игре на очень простом инструменте — вид гобоя. Это небольшой [459] ствол дерева, около 2-х футов длины, выдолбленный до самой коры и просверленный у нижнего конца тремя отверстиями. Верхний конец не имеет рупора, но играющий, закрывая наполовину отверстие трубки губами и языком, дует в остальную часть отверстия и таким образом производит несколько очень нежных звуков, иногда сопровождая их нечленораздельными звуками. Одна из любимых мелодий этого черкеса имеет всего 8 нот, кроме фиоритуры (фаса), причем три последних играются октавой ниже остальных.

Гассан аккомпанирует ему своим голосом и за каждой отдельной нотой отбивает отчетливо такт. Некоторые мелодии значительно длиннее, чем та, о которой я упомянул. Обычно — это жалобные напевы, но некоторые — живые мелодии, и, если бы мне ничего не было о них известно и меня спросили, что они представляют, я, возможно, ответил бы: «Старые шотландские песенки». Я только что узнал, что этот сельский музыкант — черкесский пастух, который побывал в Турции, стараясь найти там работу, но не успев в этом, пробирается домой за счет милосердия. Он выглядит как тот, кто любит использовать выгодное положение, но черты лица у него приятные и зубы прекрасные...

Письмо второе

Субеш, 24 апреля 1837 г. Мой дорогой Гассан оказался одним из первых на берегу; ничто, кроме его крепкого телосложения, не могло бы выдержать натиска яростных приветствий и объятий его земляков: они тащили его, сотрясали, сжимали в своих объятиях — и все это самым необычным образом. В продолжение этого первого взрыва радости, я оставался в стороне — на носу корабля, повернутого кормой к берегу. Лука, по моему распоряжению держал мой багаж наготове на случай, если бы обстоятельства потребовали быстрой его выгрузки на берег... Как только представился удобный случай, он сообщил некоторым из присутствующих знатных лиц — кем я являюсь; один или двое тотчас же выступили вперед и пригласили меня сойти на берег, оставив мое имущество под их охраной. Я охотно согласился на это предложение. Меня направили в загороженное поле и указали там на укромное место, где я мог бы спокойно подождать, и туда была перенесена каждая принадлежавшая мне вещь, при этом ни одним словом не было упомянуто о плате за труд. Один случай, который произошел в это время — в тот момент, когда я впервые вступил на черкесскую землю — убедил меня в том, что ее обитатели, хотя в общем и приняли веру турок, все еще отказываются следовать их доктрине фатализма — во всей их абсурдной неуклонности. Я заметил некоторое смятение или, по крайней мере, замедление в действиях, связанных с [460] нашей высадкой, и я пришел в восхищение, когда узнал, что это объяснялось некоторыми карантинными правилами, установленными здесь вследствие которых, даже в наших условиях, нам не разрешалось сообщаться с теми, кто находился на берегу, пока наш капитан не даст клятвы на Коране в том, что в порту, откуда он прибыл, не было моровой язвы. Но несмотря на это свидетельство все выгруженные вещи были немедленно отнесены (их несли при помощи кольев, на которых их подвешивали) к зданию, поставленному отдельно для этой цели, и там окурены дымом. Этот страх перед моровой язвой и заставлял принимать подобные предосторожности и побудил воинов, что отплыли от берега нам на подмогу, остаться в своей лодке вместо того, чтобы взойти на борт нашего судна и помочь нам грести до берега. Вследствие той же причины я должен был ожидать довольно долгое время на клочке земли, мне указанном, прежде чем мне предоставили помещение; избранный, наконец, дом представил новое доказательство их осторожности. Это был дом для приема гостей, принадлежавший семье, все члены которой, за исключением одного сына, отсутствовали, — они отправились, по обычаю страны, принять участие в оплакивании умершего родственника семьи.

Имя этой семьи — Арслангаер; семья эта, хотя и небогатая, пользуется большим уважением, а мой настоящий хозяин — молодой человек, приблизительно 28 лет, чрезвычайно внимателен и мягкого обращения. Он почти ни на минуту не покидает меня и спит здесь ради большей безопасности моих вещей. Наша еда приносится из дома для семьи, и мой хозяин никогда не прикоснется к ней, пока я не кончу есть. Гостеприимство народ здесь, по-видимому, понимает, очень широко. Третьего дня вечером Гассан, мой спутник в путешествии, пришел навестить меня и провел здесь ночь. Вчера вечером у нас был дорогой гость, которого я принял почему-то за брата моего хозяина, но, как я сегодня утром обнаружил, последний об этом посетителе ничего не знает, хотя и предоставил ему приют и накормил. Вечером, в день моего приезда, мой хозяин, строгий мусульманин, спросил меня — пью ли я вино или водку. После того, как я дал отрицательный ответ, я заметил, что он отослал обратно кусок бумажной материи, принесенный им, несомненно, из дома семьи с целью обменять на вино.

Этот край представляет прекрасную нагорную страну, подобную Шотландии, и весь берег от Анапы до Сухум-Калэ, как мне говорили, имеет сходные черты: непрерывный ряд лесистых гор, с горными долинками, раскрывающимися то там, то здесь. В этой местности холмы приближаются к морю в виде отдельных кряжей, похожих на громадные непрерывные стены, но дальше, в других местах, горы принимают коническую форму или, лучше сказать, самые разнообразные формы. Почти все эти холмы до самых своих вершин покрыты лесами, преимущественно [461] дубовыми; деревья сейчас распускают свои первые нежные листья. Горы состоят, насколько я могу судить на основании очень спешного и поверхностного исследования, из ломкого глинистого сланца; продукты разрушения горных пород заполнили глубину многочисленных лесистых ложбин и оврагов, глубоким слоем прекрасной почвы, о чем достаточно ясно говорят растущие там во множестве дубы. Узкая долина горного потока Субеш, на берегах которого я в настоящее время пребываю, кажется особенно богатой и прекрасно обработана. Деревья многочисленны, и самые крупные из них обвиты гирляндами громадных виноградных лоз; я слышал, что из винограда этих лоз многие жители приготовляют прекрасное вино и очень хорошую водку. Низкие холмы обрамляют долину и там, где земля не возделана, они покрыты плодовыми деревьями и чудесным ковром травы и диких цветов. В долине не видно домов; они ютятся группами в лесистых ложбинах выше, вследствие, вероятно, состояния войны, в котором так долго находится это побережье. На половине высоты одного из этих холмов и на расстоянии около 1,5 мили от берега стоит та хижина, которую я сейчас занимаю. Передо мною раскрывается с зеленой площадки перед домом восхитительный вид на холмы с обеих сторон, часть долины и дельту реки Субеш и расстилающееся вдали море. Коттедж, как и все другие по соседству, покрыт соломенной крышей, опирающейся на стены из крепких столбов, пространства между которыми заполнены плетнем, обмазанные внутри и снаружи глиной, покрытой тонким слоем белой или скорее бледно-зеленой водяной краской.

Пол также глиняный и тщательно выметен и поливается водой несколько раз в течение дня. В одном конце комнаты (дом состоит только из одной комнаты — с примыкающим хлевом) находится очаг, — это круглое, сделанное в полу, углубление; над ним помещена полукруглая труба, приблизительно в пять футов в диаметре — у основания, через которую выходит дым наружу. С одной стороны этого камина возвышается маленький диван, уютно уложенный подушками — для моего удобства; огонь непрерывно поддерживается большими дубовыми поленьями, что в настоящее время очень приятно, так как апрель — дождливый месяц, и в продолжение последних двух дней у нас были проливные дожди с буйным холодным ветром. Этим объясняется, почему я так много времени уделяю письмам.

Один из слуг — русский, захваченный в плен на одном из многих кораблей, которые попали в руки черкесов. Он входит свободно, наравне с другими в мое помещение, дверь которого держат открытой в течение всего дня для того, чтобы дать доступ свету, и также свободно вступает в разговор; он очень хвалит черкесов и, в особенности, эту семью и говорит, что он был бы совершенно счастлив, если бы у него только были деньги, чтобы приобрести жену. [462]

Понедельник, 24 апреля 1837 г. Семья вернулась, и можно уже заметить изменение к лучшему в еде, хотя и раньше ничего нельзя было против нее возразить. Это объясняется более заботливой внимательностью со стороны женщин. Такая внимательность грозит стать для меня тягостной, если я не сумею найти хорошего применения для того коня, что всегда держат наготове для верховой езды. Новые порции — пасты и мяса (тушеного или жареного), пасты и козьего молока или хлеба из маиса с медом, — присылаются мне непрестанно и до пресыщения. Меня также навестила одна из дочерей, очень хорошенькая девушка, как мне сказали, приблизительно 16-ти лет, с большой чашкой мелких и грецких орехов. К несчастью меня не было дома в это время. Будем надеяться, что это посещение было совершенно бескорыстно, так как по совести я должен сказать, что накануне меня посетила дочь соседнего дворянина, которая здесь гостит (очень хорошая девушка, голова и грудь которой были в изобилии украшены галунами и другими серебряными украшениями); она тоже принесла чашку мелких и грецких орехов, и я подарил ей пару ножниц. Обе эти молодые девушки пламенно желают быть отправленными в Стамбул, чтобы испытать там свое счастье, — то, что мы называем быть проданными в рабство. Отец этой семьи, очень добрый старик, застал меня вчера вечером, после захода солнца, в долине, где я сбился с пути среди многочисленных маленьких холмов и тропинок, и привел меня домой.

Вскоре после этого он вошел в мой дом, сел рядом со мной и сказал: «Ты мой сын и этот дом уже больше не мой дом, а твой!»...

Среда, 26 апреля 1837 г. Моя комната, кажется, представляет время от времени излюбленное место свидания молодых леди из семьи моего хозяина и их гостей, всех привлекает мой музыкальный ящик и другие редкости, а также сладости. Тот или другой из старых джентльменов обычно сопровождает их.

По принятому обычаю в этой семье живут на полном содержании два мальчика — ради их хорошего воспитания. Один из них — сын дворянина, прибыл вчера, а другой, приблизительно девяти лет, возвращается вскоре домой, закончив, очевидно, свое образование: он скромен и услужлив, прекрасный наездник и, как говорят, один из лучших стрелков в долине...

Во время моей прогулки сегодня утром по склонам одного из холмов я видел там буйно растущие орешник, ежевику, дикую розу, душистый шиповник — сейчас в цвету — и густые заросли папоротника; короче говоря — не увидел ничего, что могло бы вызвать во мне изумление, как чуждое убранству наших собственных горных местностей в Англии, за исключением буйной роскоши растительности. Как говорят, климат здесь не отличаемся ни чрезмерной жарой, ни чрезмерным холодом. Собаки на черкесских усадьбах, по-видимому, совершенно однородной [463] породы с английскими в гористых местностях, и в одинаковой степени негостеприимны, но их хозяева неповинны в подобной угрюмости и неприветливости; так, например, крестьянин одной из этих усадеб, когда я попросил указать мне дорогу, прошел со мною большую часть моего пути. Это было кстати, что я совершил хорошую прогулку, так как возвращаясь, я узнал, что мои хозяева закололи козленка, а это помогло им приготовить настоящий завтрак, достойный горца. Я опишу этот завтрак подробно, как пример изобилия, которое наблюдается здесь, тем более, что я нахожусь в семье, по мнению других, только средней зажиточности.

Прежде всего была подана сладкая лепешка с молоком, затем на чистом деревянном подносе, на четырех ножках, обильная порция густой пасты; в середину этого блюда была вставлена деревянная чашка, наполненная соусом, приготовленным из молока, орехового масла и стручкового перца; между тем вокруг пасты (на подносе, — здесь нет тарелок) были разложены куски вареной молодой козлятины, из которых один из сыновей хозяина выбрал для меня самые лакомые. Потом появился большой кувшин с виноградным соком, что преподнесли мне, как незаменимое средство для пищеварения после употребления жирного мяса; затем последовала чашка молока, с примешанной к молоку пастой; я уже более, чем насытился, когда была сервирована большая миска прекрасного, приправленного бобами и пр., бульона из козлятины, который, я также вынужден был попробовать. После меня начали завтракать посторонний турок и мой слуга; после них — отец семейства, но прежде, чем приняться за еду, он протянул два больших куска своему русскому рабу, и затем сыновья унесли, что осталось, в свой дом, чтобы там позавтракать.

Вардана. Четверг, 27 апреля 1837 г. Вчера мой дневник приостановился в то время, когда меня известили о приходе Мейсурби из Киссы. Это очень благопристойного вида старик; когда я был ему представлен, он сказал мне, что если я пожелаю, он может завтра же утром прислать коней, чтобы отвезти меня, моего слугу и багаж на его усадьбу. Я поблагодарил его за это любезное приглашение и принял его, но условно — в зависимости от того, застанет или нет мой посланный Ахмета дома. Но старый джентльмен едва успел повернуться к нам спиной и выйти, как мне доложили о другом посетителе — о том черкесе, который сопровождал нашего соотечественника мистера Спенсера в продолжение всего его путешествия; его искренняя и приветливая манера держать себя и красивые приятные черты лица сразу расположили меня к нему. Он пришел, окруженный толпой своих приближенных и друзей, просить меня отправиться с ним в его дом...

...Когда мы были уже в нескольких милях от Вардана, Ахмет поскакал вперед для того, чтобы сделать приготовления [464] для моего приема (Автор, очевидно, забыл упомянуть, что Ахмет присоединился к нему где-то в пути (прим. ред.).); и, когда мы въехали в его долину, такую же прекрасную, как и другие, один из его главных приближенных обернулся лицом ко мне и приветствовал меня на территории своего князя.

Долина Вардана окаймлена низкими холмами, в значительной мере обработанными и частично лесистыми; долина эта замкнута по направлению к востоку высокими, густо поросшими лесом, горами, из которых самая высокая еще покрыта снегом.

Термометр сегодня в полдень показывал 58°. Снова мне был отведен дом для приема гостей, и братские узы были заключены между мною и хозяином. Затем был подан обильный горячий ужин. Глиняные стены моего жилья еще совсем влажные, и я думаю, что постройка этого дома и было тем занятием, которое помешало моему знатному хозяину посетить меня.

Моя комната имеет в длину около 30 футов и в ширину — 12 футов, во всем остальном она однородна той, что я занимал в Субеш, за тем исключением, что крыша, кажется, непроницаема для воды и сама комната лучше оборудована, — имеет маленькое, хотя и без стекол, окно, которое можно закрывать ставней; диван расположен как раз поперек одной из стен комнаты, в непосредственной близости от очага. Стены над диваном покрыты циновками прекрасной работы. Вокруг комнаты, по ее стенам — ряд тесно расположенных деревянных колышков для того, чтобы вешать на них оружие гостей. На диване — одна из самых лучших циновок и снабжен он подушками, покрытыми темного цвета шелком, и моя постель, приготовленная на этом диване, оказалась прошлой ночью безукоризненной.

У меня был мягкий матрац, обшитый по краям бархатом, бархатные подушки, стеганое шелковое одеяло и, что лучше всего, чистые белые простыни. Остальная обстановка комнаты заключалась в скамье, поставленной поперек комнаты в ближайшем к выходу ее конце — для молодых людей и лиц низшего ранга; в то время, как циновка и подушки, разложенные вдоль стены, находящейся напротив двери, очага и окна, предназначались для старейших и лиц знатных.

Я был приятно изумлен, когда сегодня утром из небольшого сундучка достали красивый сервиз (две позолоченные ложечки представляли не последнее его украшение) и меня пригласили выпить чашку прекрасного чая, которым наш щедрый хозяин потчевал всех присутствующих такой широкой рукой, что его запас сахара вскоре истощился. К счастью в моей власти было пополнить этот недостаток, вызванный перерасходом. Чайный сервиз был найден на борту русского корабля, захваченного черкесами. Ахмет — состоятельный человек, в его хозяйстве не менее пятидесяти двух лиц. Это был главный комиссионер по [465] найму судов для лорда Чарльза Спенсера, и его спекулятивные склонности, кажется, так же сильно в нем говорят, как и раньше.

Пятница, 28 апреля 1837 г. ...Сын моего хозяина — прекрасный, тихий мальчик двенадцати лет. Этот молодой дворянин и я стали большими друзьями, но все же мне не удалось убедить его сесть на диван рядом со мной, даже когда мы были с ним наедине, — настолько привито здесь уважение к старшим и чужестранцам! Меня поразило количество красивых людей среди собравшихся. Их отличительные черты — это высокий рост, широкая грудь, могучие плечи, узкие бедра, небольшая нога и пронзительные живые глаза. С полным основанием можно сказать, находясь здесь: «мужчина — это самое благородное творение, какое только дарит эта страна»...

После заката солнца и молитв нам подали мясное блюдо и пасту. Когда разговор стал уже замирать и мы дремали вокруг горячей золы и пламенеющих углей большого очага, мое внимание было привлечено чем то вроде музыки, доносившейся из далекого и затемненного конца комнаты. Это было пение мальчика лет четырех; этому пению вторил человек, который держал мальчика между своими коленами. Каковы были слова этой песни, я не знал, но они взбудоражили всю остальную нашу большую компанию и вызвали взрывы смеха. За этим последовал своеобразный, но очень живой, увлекательный квартет мужских голосов. Временами это напоминало фугу, но мне все же никогда не приходилось слышать ничего подобного, в особенности что касается врывавшегося то и дело в пение аккомпанемента баса.

Когда это выступление закончилось, началось другое, значительно более продолжительное и еще более замечательное: высокий, долговязый сумрачного вида человек (свойственник хозяина), дремавший и гревшийся у самого огня, запел фальцетом и очень быстрым речитативом, и через каждое мгновение трое или четверо других, сидевших сзади в тени, присоединяли несколько красивых нот тенора или баса — будто вздымающиеся и падающие звуки органа. Эта долгая песня воспевала прелести необыкновенной красавицы из семьи Зазиоку и рассказывала о судьбе многочисленных, отвергнутых ею поклонников. Эта песня в большом ходу, хотя ее героиня теперь уже замужем.

Так протекал наш вечер, приблизительно, до половины одиннадцатого, когда подали обильный ужин, где не было недостатка в вине, а также и в водке (для тех, кто из-за религиозной совестливости предпочитал ее вину), и около полуночи были принесены и разложены на полу циновки и постельные принадлежности для Гассен-бея, восьми или десяти других вождей, между тем как они настояли на том, чтобы весь диван я оставил за собой. Никаких титулов здесь не употребляют при разговоре: даже подчиненные обращаются к своим вождям, называя их по имени..., но при этом никогда не нарушается закон совершенного уважения к старшим по возрасту или по рангу. [466] Неизменно, когда старейшина или даже владелец небольшой собственности входит в комнату, каждый делает движения, чтобы встать.

Если входит пожилой человек, они поднимаются и остаются стоять до тех пор, пока тот не сядет.

Я забыл упомянуть о замечательной чести, оказанной мне нашим хозяином вчера вечером. После молитв хозяин с несколькими свидетелями (между ними был мой переводчик), отправились к одной из прилегающих к дому построек, где Ахмет (хозяин дома. — Ред.) своей собственной рукой принес в жертву молодого быка, в знак скрепления братских уз между нами, и мне говорят, что я теперь должен считаться во всех отношениях одним из членов его семьи, которого они обязаны как такового почитать и защищать...

Суббота, 29 апреля 1837 г. ...Я хочу рассказать об одном очень характерном инциденте, который произошел за обедом: мне поднесли кубок вина и, когда я отклонил этот кубок, его передали старику-рабу в самых изодранных лохмотьях, стоявшему там и двое из сидевших за столом протянули ему в то же время часть той пищи, которую они ели; после этого ему подали второй кубок вина. Младший сын нашего хозяина обслуживает в доме для гостей (т. е. кунацкой. — Ред.) всех, кто занят едой — как вождей, так и подчиненных. Раб, как мне говорили, не может быть продан без его собственного согласия, и если господин плохо с ним обращается, раб может оставить его и выбрать себе другого. Рабы здесь считают удачей для себя быть проданными туркам, в особенности из Константинополя, на который, разумеется, здесь смотрят, как на великий город. Этим объясняется такое сильное стремление, наблюдаемое в особенности среди женщин, быть отправленными в Константинополь, чтобы испытать там свою счастливую судьбу.

Письмо третье

Вторник, 2 мая 1837 г. ...Дом для семьи здесь находится на очень близком расстоянии от предназначенного для гостей — только легкая плетеная перегородка разделяет их. До сих пор я видел черкесских леди мельком и случайно. Но мне прислали образец их в лице дочери Гассана, живой четырехлетней девочки, очень нарядно одетой, с тюрбаном из кисеи оранжевого цвета на голове, в шароварах и жилетке с выпущенными широкими рукавами из белой материи, ярко расшитыми шелком и золотыми нитками.

Гассан рассказал мне, что его семья родом из Турции, и он не имеет притязаний на то, чтобы его причисляли к местным знатным людям, или вождям, хотя по своему имущественному состоянию он может поспорить с большинством из них. Я заметил по некоторым признакам, что состояние это у него [467] основательное. Вчера вечером нас угостили чаем с рафинированным сахаром в фарфоровом сервизе с позолотой, при этом кипяток мы получали из красивого медного сосуда, в форме вазы, с краном. Затем последовал изобильный ужин прекрасной турецкой кухни; украшением служили красивые ножи с рукоятками из слоновой кости, а также массивные подсвечники с накладным серебром. Привлекательности ужина также содействовало весьма недурное местное вино и еще лучшего качества водка, — как то, так и другое лилось рекой среди многочисленных гостей. Между тем, в ответ на кое-какие подарки, сделанные ему и его жене, он заставил меня взять пороховой рог для запала и ящик для патронов, который подвешивается десятью массивными цепочками и обит резным чеканным позолоченным серебром; при этом он просил меня снова вернуться к нему и провести столько времени в его доме в Кисса, сколько мне захотелось бы, обещая, что я найду этот дом более удобным, чем тот, в котором он сейчас помещается. И действительно здешний дом плохо вяжется с тем, о чем я только что упоминал: это очень скромная хижина, с соломенной крышей и стенами из плетня, обмазанного глиной. Гассан показал мне седло, покрытое русской кожей, с чеканными серебряными украшениями, и уздечку, так же ярко разукрашенную; все это составляло один из пятнадцати подобных наборов, которые, вместе с таким же числом лошадей, он собирается подарить вождю азров, чей сын привел ему грузинского коня и пятнадцать рабов.

Субеш. Четверг, 4 мая 1837 г., вечером. Ахамиш Хаджи Али, утонченной внешности старик, только что прибыл, чтобы выразить мне свое уважение. Слуги, как обычно, подбежали к нему, чтобы освободить его от оружия. Когда он вошел, я встал, и мы пожали друг другу руки; и затем знаком я пригласил его сесть на диван, напротив очага, и показал ему пример, садясь первым. Судя по отсутствию серебряной расшивки на его верхней одежде, я подумал, что он, быть может, не принадлежит к дворянскому роду и что это и послужило причиной его колебания и нерасположения принять мое приглашение сесть; с другой стороны я объяснил это обычаем, который предоставляет мне право, как иностранцу, сесть первому. Как бы то ни было, но я в данном случае нарушил правила приличия, или поведения, — хотя я и являюсь более важным посторонним человеком, чем старик, все же этого недостаточно было с моей стороны, чтобы указать ему место приглашая его сесть, и самому сесть первому, но я обязан был стоять, пока он займет это место — дань уважения, которую оказывают здесь всем старым людям, каково бы ни было их общественное положение...

Джубге. Понедельник, 8 мая 1837 г. После ужина, за которым мы засиделись, окруженные целым сборищем людей, прислуживающих нам, а также зрителей, я начал размышлять о том, как провести остаток вечера, когда я к своему [468] удовольствию увидел, что образуется круг, чтобы начать увеселение. Прежде всего началось равномерное хлопанье в ладоши; затем прозвучало несколько низких нот, которые постепенно перешли в оживленный мотив, исполнявшийся почти всеми стоявшими вокруг, и, наконец, один из них, самого дикого вида, в длинном изорванном кафтане, в охватившем его порыве смелости, выступил на открытое пространство вблизи костров и начал свой танец. Пение, становившееся все громче и громче, все более яростное хлопанье в ладоши, в соединении с выкрикиваниями и взвизгиванием, вскоре привели танцора в такое возбуждение, что его быстроте, ловкости и причудливым вывертам позавидовал бы самый знаменитый европейский танцор; многие из фигур его танца были неплохие, но главное — это прыжки, стоя на самых кончиках пальцев ног, и кружение вокруг своей собственной оси с необычайной быстротой. В конце одного из таких пируэтов танцор упал ничком на траву и, издавая странные звуки, подобные звукам чревовещания, начал жалобно стонать, как будто бы ему уже недолго оставалось жить. Мне не нужно пытаться изобразить последовавшую сцену шутовства, выполненную им очень удачно, — я не сомневаюсь, что его экспромты, вызывавшие взрывы смеха вокруг, составляли лучшую часть его выступлений. Но его подражания мяуканью кошки, лаю собак и т. д. были превосходны в своем роде; он воспользовался привилегией шутов, когда, приблизясь к шалашам, он обратился к знатным людям с речами, возбуждавшими большое веселье, которое еще более усилилось, когда он наградил своего господина Али, чьим рабом он является, двумя, тремя хорошими ударами палкой по плечам...

Проехав около одной мили вверх по горной долине, мы свернули немного вправо и у подножья низкого лесистого холма увидели многочисленные жилища, принадлежавшие семейству Зизи-оку и расположенные в пределах обширного, хорошо огороженного пространства; при въезде в него нам салютовали двумя выстрелами из пушек. Дом для гостей превосходит все, какие я только видел до сих пор; старший брат Махмет принял меня со всей сердечностью и обратился ко мне с выражениями изысканной вежливости, между которыми было следующее: «Отныне будет считаться, что у нас был один отец и одна мать», с чем я согласился, но с некоторой мысленной оговоркой. В то же время Махмет попросил меня поменяться верхней одеждой с ним для того, чтобы я стал более походить на черкеса, и таким образом он втиснул свои широкие мускулистые плечи в мой изящный сюртук, между тем как я блаженствовал, чувствуя себя совершенно свободно в широком одеянии из сукна коричневого цвета, отделанном серебряными галунами по бортам и краям рукавов, с нашитыми на груди маленькими карманчиками для гильз.

По другую сторону рощи, как и в других подобных [469] местностях по этим берегам, я видел поставленные деревянные кресты; они различной формы: иногда поперечная часть расположена поверху другой, вертикальной, в других случаях — значительно ниже. Как те, так и другие украшены, в большей или меньшей степени, резьбой. Судя по словам членов семьи Махмета, поклонение этим крестам было раньше очень распространено, и к ним стекалось множество людей, но в последнее время культ этот почти прекратился — проявления этих обрядов стали очень редкими, и многие не только не одобряют этот культ, но и высмеивают его.

Письмо четвертое

Пятница, 12 мая 1837 г. По всей Черкесии, как мы говорили, имеются братства и обширные союзы, или объединения таких небольших братств. Главная особенность этих братств заключается в том, что входящие в братство обязываются взаимно защищать друг друга и участвовать в выплате штрафа, налагаемого на тех, кто совершит убийство или другое преступление, но так поступают только в том случае, если преступление совершается в первый раз или два раза; если же проступок снова повторяется, то все общество берет на себя обязанность наказать виновного и иногда предает его смерти. Братство обязано также помогать каждому из своих участников, если он попадет в трудные материальные условия. Путешествуя, они входят в дом друг к другу так свободно, как будто бы они были действительно братьями. Участник братства не может жениться на дочери кого-либо из своих «братьев», сотоварищей по объединению, и братство особенно следит за тем, чтобы ни один брат не обесчестил себя женитьбой ниже своего положения — в какой бы то ни было стране, так как имеются братства людей знатных, или дворян разного ранга, свободных, но есть и братства, куда входят и рабы. Каждому братству присвоено особое имя, или название.

Семья Индар-оку поклоняется кресту, и рассказ о том, как выражается это поклонение, который мой слуга слышал от местного русского раба, очень отличается от рассказа о том же Мехмета, который, вероятно, придал своему описанию окраску своих религиозных убеждений. Русский говорит, что поклонение кресту происходит по воскресеньям, но не каждого месяца, а через месяц и что, если мы останемся до следующего воскресенья, то сможем увидеть, как старый Индар-оку и его семья со многими другими черкесами спускаются на берег бухты к кресту, чтобы поклониться ему. Обряд, как мне говорили, заключается в следующем: собравшиеся становятся на колени на небольшом расстоянии, напротив креста и произносят свои молитвы, после чего два старика приближаются к кресту, неся в руках [470] хлеб или «пасту» и сосуд с перебродившим напитком, называемым «шуат», или «базэ»; они молятся о том, чтобы благословение снизошло на хлеб и напиток, а затем все это распределяется между присутствующими. Если представится удобный случай, я постараюсь получить более точные сведения по этому поводу.

Мой слуга Лука постоянно выражает восклицаниями свое крайнее изумление, встречая повсюду так много русских и поляков. В усадьбе Индар-оку находятся трое или четверо русских.

Сейчас мое внимание привлекла живая, прекрасная гнедая лошадка, привязанная к дереву, и я пошел посмотреть на нее поближе и узнать, что она может стоить. Лошадке шесть лет, а мне предложили ее за 500 пиастр (немного меньше 5 фунтов), и, если существует некоторая аналогия между барышничеством лошадьми здесь и в Англии, то, разумеется, лошадь может быть приобретена за сумму значительно меньшую, чем та, что с меня спросили.

Письмо пятое

Цемес. 18 мая 1837 г. Тот человек, что был ранен на Абине, как я писал, принадлежит к старинному греческому роду; кажется, он очень хороший мастер по седельному делу и помогает своим искусством моему хозяину, но для меня интереснее то открытие, что он один из лучших музыкантов в окружающей местности. Это я узнал по его игре на своем незатейливом инструменте, своего рода маленькой скрипке; размером этот инструмент почти со скрипку танцевального скрипача; верхняя доска почти плоская; задняя — полукруглая и просмоленная для того, чтобы править смычек; эта скрипка имеет только две струны из конского волоса, на колышках и мостике, как и на наших; смычок почти в виде арки, или лука, струны натянуты слабо и подтягиваются рукой игрока, когда необходимо; основание инструмента опирается, как у виолончели, в пол или землю, причем скрипач сидит на полу или земле (так как здесь нет стульев) и, играя, повертывает инструмент (у которого нет выемки посередине) для лучшего исполнения вариаций; он перебирал пальцами и вибрировал так же, как и мы, и с такими слабыми средствами он, однако, захватил меня и возбудил к своей игре живой интерес, в особенности одной шумной мелодичной арией, которая показалась мне очень похожей на военную музыку «сбора», но ни одна военная ария горцев Шотландии, с ее неправильным темпом и вариациями, которую мне только приходилось слышать, не может сравниться по красоте с этой музыкой. Затем последовала несколько монотонная и жалобная мелодия с аккомпанементом голоса; это была элегия в честь Али-бея, недавно убитого в бою. Старый Шамуз, сидевший [471] рядом с музыкантом, облокотясь спиной на стенку, присоединился к пению, и вскоре по его смуглым щекам потекли крупные слезы. Здесь существует непререкаемое соглашение — не оплакивать тех, кто пал в бою за свою родину, но в некоторых случаях «природа берет свое».

Прошлую ночь младший сын моего хозяина, десяти лет, провел в горах, где он стерег лошадей: это составляет как бы предмет воспитания, так как здесь, кажется, много слуг. Мальчик был уже на войне так же, как и его брат, четырнадцати лет... Оба сына находятся здесь со своими аталыками, и они, кажется, без всяких ограничений (как некоторые утверждали) пользуются правом входить в дом своего отца, но они никогда не садятся в его присутствии и, если едят, то только повернувшись к нему спиной и уткнув голову в один из углов комнаты. Время от времени кто-либо из гостей или других присутствующих протягивает им кусок какого-либо печенья или пирога, то они всегда едят, как я описал; и, если мальчик, получивший кусок пирога, держит зажженный факел из расщепленного елового или соснового дерева, то другой освобождает его от факела, чтобы он мог пойти в угол и поесть. Этот обычай, по-видимому, связан с другим установленным правилом, ни хозяин, ни кто-либо из его домашних не должен есть в присутствии посторонних, причем хозяин остается стоять...

Агсмуг. Понедельник, 22 мая 1837 г. Наш вчерашний путь, хотя и длившийся только от четырех до пяти часов, дал нам чрезвычайно много интересного и прекрасного. Мы пересекли горную долину по диагонали в направлении на север и затем поднялись на один из холмов замыкающего ее горного ряда; с вершины этого холма открывался необыкновенный вид на долину, горы и круто вздымавшийся мыс Ачимша. Поднимаясь к покрытой травой верхушке, мы проехали мимо большого стада быков, пасшегося там; и здесь наш греческий черкес, нога которого была ранена (невозможно было заставить его поберечь свою ногу и остаться дома), а также сын моего старого хозяина, чтобы скрасить время долгой езды, затянули одну из своих песен, которые они обычно поют в пути; эта песня, подобна песням гребцов, состоит из двух перемежающихся партий — их поют поочередно: одна представляла нечто вроде шумного речитатива, другая — хоральной фуги. Боюсь, что из-за своего незнания музыкальных терминов, я смогу дать только слабое представление о музыке, которую я нашел полной новизны, романтизма и чрезвычайно мелодичной. Поднявшись на гору, мы увидели небольшую горную долину, замкнутую покрытыми лесом горами; по склону одной из них мы спустились по очень узкой пешеходной тропинке, совершенно скрытой под сводами больших деревьев. Эта долина казалась хорошо обработанной, а ограды из плетня, обмазанного глиной, выглядели основательными и красивыми. [472]

Мы расположились на отдых на краю прекрасного пастбища, среди больших стад коз и овец (многие из последних черные), ожидая, когда прибудет остальная часть нашей компании: я забыл сказать, что наша группа выросла и обратилась в довольно значительную, вследствие присоединения различных старейшин — вождей и их приближенных.

За этой долиной мы стали подниматься, проезжая не густым лесом, среди которого встречались жилища с роскошными хлебными полями; хлебные посевы на некоторых из них, так же как и в Сунджуке, достигают, я уверен, шести футов высоты; теперь поля в полном цвету. Затем начались подъемы и спуски, на протяжении которых не встречалось ничего замечательного, исключая, правда, подробностей, связанных с земледелием: оно было здесь таким общим делом, и поля были так чисты от сорных трав и хорошо огорожены, что я мог бы подумать (если бы не было много другого, что мешало этому впечатлению), что нахожусь в одном из наиболее культивированных районов Йоркшира. Один участок, засеянный льном, тщательно пололи пять женщин, с лицами, покрытыми чадрой. Мы проезжали среди этой богатой, прекрасной природы (черные и блестящие глаза молодых женщин и девушек, выглядывавших из-за углов хижин и тотчас же прятавшихся, как только я поворачивался в их сторону, представляли немалую прелесть в общей картине) и, спускаясь чудесным лесом из дубов и кленов, выехали на открытую часть горы; с ее вершины открывался по направлению к северу великолепный вид; у наших ног громоздились холмы с множеством полей, постепенно уменьшаясь в высоте и, наконец, сливаясь почти с ровным обширным пространством, ограниченным только горизонтом. Там находится, как мне сказали, Кубань. В то время, как я старался открыть ее вдали, мое внимание было привлечено приближающейся с левой стороны группой всадников, — я видел издали, как они ехали, гарцуя по гребню соседней горы. Как только они подъехали на расстояние нескольких шагов от нас, они спешились и приветствовали меня... Самый замечательный из них, на мой взгляд, был среднего возраста человек, с очень приятными чертами лица; это был первый человек, на котором я увидел кольчугу — с пластинами полированной стали на спине и сзади рук. Мехмет-эфенди поспешил осведомить меня, что это мулла; еще раньше он говорил мне, что муллы в Черкесии не только побуждают других браться за оружие и идти в битву, но и сами дают этому пример. Стоило мне, по словам Мехмета-эфенди, обратиться к жителям его края, и они все подтвердят, что никогда еще этому мулле не случалось отсутствовать на поле битвы, не то что турецкие муллы, которые проповедуют другим блаженство мученичества, но сами избегают ему подвергаться. После того, как мы обменялись приветствиями, мы все вместе двинулись вперед, составляя теперь отряд в 40—50 всадников. После небольшого спуска [473] мы снова оказались среди деревьев и полей и вскоре у селения, красиво и уютно расположенного с его маисовыми полями у подножья двух холмов. Как только наш авангард подъехал к изгороди поселка, были даны с нашей стороны один или два выстрела; в ответ раздались выстрелы со стороны усадьбы, затем среди криков людей и топота лошадей последовали другие и, если бы я был менее знаком с обычаями этой страны, я мог бы предположить, что происходит схватка с неприятелем, но, к счастью для моих нервов (здешние люди должны иметь крепкие нервы), я знал, что стрельба знаменовала наш приезд на ночлег, в резиденцию моего друга красивого старого Чуруга — крупного купца и вместе с тем храброго воина. Вожди и другие спешились во дворе, но что касается меня, то я должен был доехать до двери дома, предназначенного для приема гостей, где мой крепкого сложения хозяин, улыбаясь, встретил меня и повел в небольшое, но прекрасно обставленное помещение; кроме богатой обивки дивана, здесь висел яркий турецкий ковер, занимая всю стену, у которой стоит диван...

Вторник, 23 мая 1837 года. Я имел намерение представить перед вашим взором картину нашего вчерашнего обильного и разнообразного ужина, но с той поры я наблюдал еще большие чудеса в этом роде и поэтому я расскажу вам лучше о нашем френологического свойства развлечении.

Мой слуга имеет непреодолимое влечение к этой науке, и так как он убедил меня испытать мое искусство в одном или двух случаях, то слава об этой замечательной науке путешествовала с тех пор вместе с нами повсюду, и я вынужден время от времени удовлетворять любопытство кого-либо из тех, кто хотел узнать свои прирожденные свойства. Но вчера вечером мне не пришлось, с моими скудными познаниями в этой области, бродить в потемках, так как его преосвященство Мехмет-эфенди, который не прочь посмеяться, решил сыграть шутку над моим хозяином и другим пожилым джентльменом, живущим в этом селении. Он сообщил мне заранее сведения о характере обоих: первый был неравнодушен к прекрасному полу, а другой — проводил много времени, выполняя искусные, тонкие работы из серебра. Затем Мехмет-эфенди, обращаясь ко мне, громогласно попросил меня высказать свое необыкновенное искусство по отношению этих двух лиц, а наш жизнерадостный хозяин, после некоторого колебания и смущения, выступил вперед с таким, озаренным сияющей улыбкой, красивым лицом, при взгляде на которое, как мне казалось, даже у самых молодых женщин должны были растаять сердца, и добродушно уселся на корточках на циновке передо мною. Его яркий тюрбан был снят (обычная баранья шапка ведь плохо гармонировала бы с чертами его лица или пристрастием к женскому полу); и когда я закончил перечислять все особенности его нрава и ума, я сказал о его главном свойстве, стараясь изобразить, [474] насколько возможно естественнее, свое недоумение по этому поводу, что вызвало взрыв искреннего долгого смеха по его адресу, в чем он сам от души принял участие. Что касается другого, то я должен сказать, что он очень хорошо починил мой музыкальный ящик, сломанный в доме одной семьи — на юге, хотя я и мало надеялся на то, чтобы можно было починить этот ящичек в Черкесии.

Наш сегодняшний обед или вернее обеды совершенно затмили наш вчерашний ужин. Кроме Чуруга здесь есть еще более молодой черкес по имени Хатуг-Усук; он живет в этом селении и вместе с другими принимает участие в торговых делах, а его жена полагает, вероятно, что и она должна блеснуть своими приготовлениями. Поэтому мы должны были принимать участие в двух обедах с промежутком только приблизительно в полчаса, и каких двух обедах! Я пытался в течение некоторого времени вести счет блюдам, но потерял им счет, и мой слуга говорил мне после, что я видел только часть их, так как многие блюда задержали и не подали, когда убедились, что мы не с достаточным аппетитом ели некоторые из них; слуга мой утверждает, что он видел ряды блюд, расставленных будто в боевом порядке и что один обед состоял из сорока двух, а другой из сорока пяти блюд. Я удивляюсь, что наша хозяйка не постаралась получить более правильные сведения о количестве блюд, которые другая намеревалась приготовить. Мне казалось, я заметил торжествующую улыбку на лицах расторопных слуг в то время, как они переглянулись между собой, видя, что мы были побеждены обедом и только ради приличия прикасались к тому или другому из их самых избранных приготовлений, так как уже не в состоянии были отдать им честь. Большинство блюд состояли из пирогов, начиненных мясом, творога и меда, превращенных, после всевозможных терзаний, которым они подвергались, в различного вида кушанья.

Адагум. Четверг, 25 мая 1837 г. Я имел случай наблюдать, что здесь, как и повсюду, соблюдаются различия общественного положения, — все знатные лица имеют свои места на совещаниях, а также за столом во время трапез, которые всегда предупредительно им указываются и уступаются...

Письмо шестое

Анихур. Среда, 31 мая 1837 г. На нашем пути мы встретили одного вождя, одетого в кольчугу; этот вождь, с внешностью, самой воинственной, и его свита спешилась, чтобы приветствовать нас (о нем я расскажу подробнее дальше), и вскоре к нам присоединился молодой человек, которого я еще раньше [475] отметил как выделяющегося, даже среди своих соотечественников, своим могучим сложением и вместе с тем гибкостью и живостью... Этот молодой человек показал перед нами, кроме замечательного искусства управлять лошадью и уменья на всем скаку вынуть ружье из чехла, поднять курок и выстрелить в шапку, брошенную на землю, еще и другое проявление ловкости, которое мне еще не приходилось ранее видеть, а именно, выпрыгнуть из седла на землю и почти в то же мгновение зарядить ружье и выхватить саблю из ножен.

Среда, 7 июня 1837 г. Вечером, в то время как наши спутники и некоторые из обитателей селения расположились на нашей лужайке, появились две двухструнные скрипки и из восьми или девяти человек, там находившихся, четверо, как мы убедились, могли играть на скрипке очень хорошо. По-видимому, почти в каждом доме для приема гостей имеется своя скрипка...

...Не так давно князь Пшемаф получил двести голов рогатого скота как возмещение штрафа за убийство его прадеда. Братства, или же общества, о которых я говорил ранее, по-видимому, сильно содействовали в последнее время введению системы штрафов взамен закона «кровь за кровь»...

Верхний Пшад. Вторник, 16 июня 1837 г. ...Между прочим, несколько слов о пчелиных роях: случайно я увидел рой пчел вокруг улья и, приблизясь к этому улью, я оказался на пасеке — большом овальном пространстве, обнесенном плетнем; на этом участке было заключено не менее семидесяти семи ульев, между тем как большое количество ульев было приготовлено для новых роев. Ульи эти сделаны из ивовых прутьев, покрыты слоем глины, затвердевшим на солнце. Мне говорили, что мед достают, не избивая пчел.

Письмо седьмое

Цемес. Среда, 21 июня 1837 г. Вчера мы отправились вместе с другими обитателями этой усадьбы — мужчинами — на похороны, которые должны были происходить на одном из хуторов по дороге в Анапу, но вся та часть церемонии, свидетелями и участниками которой мы были, состояла в истреблении продуктов дюжиной отдельных групп, расположившихся на траве под деревьями у небольшого холма. Самая многочисленная группа состояла из женщин; голова и плечи каждой из них (как это принято у турок) были покрыты белыми вуалями; к тому же они находились на слишком почтительном от нас расстоянии, чтобы мы могли рассмотреть их или увидеть, чем они заняты. В продолжение пиршества двое или трое всадников ездили на своих конях, чтобы следить — хорошо ли обслуживают гостей. [476] На одном из наших столов (Черкесский «стол» равносилен нашему блюду; каждый столик (чаша или поднос на ножках) убирают, как только с кушаньем, поданным на нем, расправятся (прим. автора).) находилась превосходного качества задняя часть баранины, что всегда предназначается черкесами тем, кому они считают своим счастьем выказать уважение. Бараны здесь обыкновенно представляют породу с курдюками, и жир этого большого разрастания имеет чрезвычайно тонкий вкус. Лица, посторонние семье, не приглашаются на эти пиршества, но в назначенный день все соседи (и даже прохожие) идут туда, при этом само собою разумеется, что в благодарность за угощение они помолятся за успокоение души умершего. Скачки и стрельба в цель, в особенности на погребении какого-нибудь вождя, составляют обыкновенно часть церемонии...

Среда. 28 июня 1837 г. ...В продолжение этой последней недели мы были почти совершенно предоставлены самим себе: наш хозяин отсутствовал, а князь Пшемаф, живущий здесь, и все остальные мужчины отправились с нашего одобрения на свадьбу — неподалеку отсюда. Общественное положение жениха и невесты считали недостаточно высоким для того, чтобы нам принять приглашение присутствовать на свадьбе, и поэтому мы послали нашего представителя в лице моего верного грузина Луки, и он, захватив с собой небольшой подарок для невесты, отправился на торжество, но случилось так, что Лука изменил назначение подарка и пожаловал его другой, еще более прекрасной девице, которая высказала явное расположение к нему. Песни, пляска мужчин и женщин, скачки, стрельба в цель и игра в чурки — вот развлечения, которым предавались на этой свадьбе. Мой Лука утверждает, что он одержал победу над своей красавицей благодаря своей ловкости и отваге, проявленным во время последних упражнений, но я полагаю, что он обязан своей победой серебряным цепочкам своего патронташа, медным ножнам его сабли и английскому двухствольному пистолету, который я одолжил ему для этого торжественного случая. Но Лука отвергает мое предположение и уверяет, что решительно все девицы здесь ценят доблесть больше богатства, — он не только слышал об этом, но и сам наблюдал множество тому доказательств; между тем, по его словам, и песни, которые они все слушали с таким наслаждением, были также посвящены прославлению доблести. Как бы то ни было, но отец молодой девицы в прошлую субботу приходил сюда, чтобы привести Луку к себе в дом, повидаться с его дочерью (говоря вскольз — он довольно красив). Они обедали вместе, и за их столиком никого кроме них не было, и она продолжала уверять его в своей преданности и снова выражала свою готовность сопровождать его в Константинополь. Лука в полном восхищении от одержанной [477] им победы; его приводило также в восторг то открытие, что здесь наблюдается несравненно большая свобода нравов и обращения, чем у турок, среди которых он провел большую часть своей жизни и только последние шесть лет не вращался между ними.

Один из окрестных жителей два раза приносил нам блюдо — белых тутовых ягод, мне доставило большое удовольствие увидеть эти ягоды, так как я считаю, что в этом кроется один из источников богатства в будущем для этой страны — в разведении шелковичных червей; эти ягоды доказывали, что тутовое дерево, или шелковица — прирожденное местное дерево, и для обитателей многих горных местностей не может быть занятия более выгодного, чем разведение этой культуры. Я отправился осмотреть тутовое дерево, находившееся неподалеку — оно оказалось очень больших размеров... В этой местности растет немного тутовых деревьев и совсем нет шелковичных червей. Но, однако, в Пшате, Туапсе и повсюду по направлению к югу шелк уже производится...

Письмо восьмое

Цемес. 1 июля 1837 г. Здесь находился в течение нескольких дней Хаджи Измаил, судья Адагума, и у нас с ним было много интересных бесед: это человек хотя и не очень глубокого, но живого, деятельного ума. Согласно его словам, приблизительно шестьдесят лет тому назад в этой стране были введены некоторые общие религиозные установления и некоторый общественный порядок. До этого времени внутренние раздоры и войны господствовали повсюду и беспрерывно. Единственное подобие религии заключалось в нескольких незначительных обрядах, которые выполнялись перед крестом. Говоря о настоящей черкесской религиозной системе, он ссылался на четыре книги, как на основу системы, а именно: первое — библия или, насколько я мог понять, часть Ветхого завета; второе — псалмы Давида; третье — произведения евангелистов; четвертое — Коран. Но он утверждал, что откровения Магомета, как полученные непосредственно от самого бога, заслуживают большего преклонения, чем откровения Христа, пришедшие от архангела Михаила. Мы не возражали против его положений (прозелитизм не входит в нашу миссию) и даже признали, что Корану можно воздать похвалу за правила нравственности и нравоучения, рассеянные по всем его страницам, а Магомета похвалить за то, что он ввел здесь лучшую религию, чем то жалкое извращение христианства, которое преобладало здесь. Это настолько придало ему храбрости, что он попытался выдвинуть другое соображение, а именно: знания, которые дает Коран, вполне достаточны и нет необходимости ни в каких других книгах. Так [478] как это представляло поле менее опасное для атаки, то мы напали здесь на Хаджи и заставили его отступить...

Хаджи Измаил привел нам затем примеры равенства, к которому стремятся низшие слои населения в согласии с установлениями Корана; так, они возвели свои штрафы до пределов штрафов, принятых для дворян, а именно: двести голов быков за убийство, двадцать четыре за обольщение и т. д. Но я был огорчен, когда узнал, что этот воинственный черкесский народ не возвысился еще до истинного значения более нежного пола, так как штраф, налагаемый за убийство женщины, который ввиду ее беззащитности должен был бы, несомненно, превосходить штраф за убийство мужчины, назначен вдвое меньшего размера!

Я узнал о некоторых, новых для меня, установлениях среди братств, а именно: после смерти одного из членов братства его вдова, представляющая собственность братства, как приобретенная на средства одного из его членов, отдается в жены, без всякого выкупа, другому члену братства при том условии, чтобы он взял на себя заботу об ее детях, если они у нее имеются, но если она слишком стара для замужества, общество обязано поддерживать ее. Если женщина — вдова получит разрешение вступить в брак с кем-либо из другого братства, она должна расстаться со своими детьми, и они остаются в братстве своего отца.

Шамуз недавно отпустил на волю одного из немногих оставшихся у него рабов вместе со всей его семьей. Такие поступки милосердия часто здесь наблюдаются, это делают «ради души» — по принятому здесь выражению... Шамуз дал свободу также и его отцу, теперь покойному, за его долгие годы верной службы. Рабства, как мы понимаем это слово, здесь не существует, и не этот термин следовало бы употреблять, говоря об условиях, в каких находятся низший класс в Черкесии. Если человека подобного общественного положения передают от одного землевладельца другому, то последний за право пользования его трудом должен заплатить скотом или другим имуществом, стоимостью, в настоящее время от 15 до 20 фунтов стерлингов, но такая передача не может состояться без согласия слуги, причем он получает убежище, содержание, одежду и ежегодно какой-либо подарок за его службу; если он пожелает жениться, его хозяин должен заплатить выкуп за его возлюбленную; между тем, что касается детей, то мальчики остаются слугами хозяина. Когда же девушка выходит замуж, деньги, заплаченные за нее, делятся между хозяином и ее отцом. Если хозяин ударит работника-раба или проявит свое дурное с ним обращение другим поступком, то слуга имеет право настаивать на том, чтобы его продали другому хозяину; он имел право также купить себе свободу, что оценивается в настоящее время приблизительно в тридцать быков. Штрафы за проступки слуги должны уплачиваться хозяином, — так, наш хозяин заплатил [479] недавно двести быков за убийство, совершенное одним из его крепостных, и в настоящее время он должен заплатить шестьдесят быков за того же человека, так как он бежал в Россию с женой другого.

Эти люди обрабатывают землю, ходят за лошадьми и скотом и прислуживают в домах для приема гостей, но рубить дрова и носить воду, что считается более низким трудом, предоставляется обыкновенно русским пленникам. Черкесского крепостного хозяин не может принудить идти на войну, и во время поездки считается более достойным брать с собою свободного человека, а не подневольного.

Я упоминал уже о низкой цене русских пленников. Когда происходит обмен пленников, тот, у кого есть родственник в плену, которого он хотел бы выкупить, приобретает русского раба для обмена. Пользование землей здесь, кажется, самого первобытного свойства: ни у кого, кажется, среди этого простодушного народа никогда не явилась мысль назвать своей землю за пределами того участка, который он с пользой может занять — по существу не больше того, что он огородил для непосредственной обработки. Пастбища — общие с соседями и редко огораживаются. Каждый, кто найдет незанятую землю, может осесть на ней и тотчас же огородить. Земля, по существу, считается национальной собственностью, и пользование землей — это только временное право данного лица на владение известным участком; за пользование ничего не платят никаким властям.

Единственный случай нарушения обычного права пользования землей, о котором я слышал, заключался в следующем: один богатый человек снабдил средствами, необходимыми для обработки земли, более бедного, и затем продукты делились между ними поровну.

Общественное мнение и установленные обычаи — вот что, кажется, является высшим законом в этой стране; в общем, я могу только поражаться тем порядком, который может проистекать из такого положения дел. Случаются насильственные жестокие поступки и явные преступления, но все это является, главным образом, результатом ссор или их последствий и происходит сравнительно редко. Немногие страны, с их установленными законами и всем сложным механизмом правосудия, могут похвалиться той нравственностью, согласием, спокойствием, воспитанностью — всем тем, что отличает этот народ в его повседневных взаимных сношениях. Если общий уровень бытовых условий здесь и невысок, то, по крайней мере, его стараются достичь и большинство достигает. Крайности роскоши и нищеты, изысканности и презренного существования в одинаковой степени здесь неизвестны.

Ячмень, овес и рис, посеянные осенью, уже десять дней тому назад были готовы для серпа, в особенности ячмень, и пора жатвы для этих злаков, наконец, настала. Пшеница (мне [480] случилось видеть только одно поле под этим хлебом), маис, просо — посеяны только весной и я думаю, что маис и просо созреют не ранее, как через месяц.

Какими бы правами и властью ни обладал прежде древний род Басти-Ку Пшемафа, князя этого края, я не вижу никакого намека на подобные прерогативы, кроме, впрочем, почетного места за столом или на диване. На советах этот князь, а также другие равного с ним положения, если только они сами не старые люди, всегда уступают первенство тем, кто старше, а также тем, кто может выступить во время общих обсуждений.

Среда, 5 июля 1837 г. Вчера, по приглашению, полученному десять дней тому назад, мы отправились на свадьбу, или скорее помолвку сына одного из соседних богатых купцов. Этот хутор находится в центре долины, но данная пирушка происходила в небольшом ущелье, неподалеку от нашей усадьбы, вероятно, по тем соображениям, что устроенное на открытом месте празднество способно было привлечь гораздо больше гостей, чем могли позволить запасы продуктов. Мы отправились туда — леди и все прочие (но не вместе) между девятью и десятью часами, и к этому времени там уже собралось большое общество, причем мужчины и женщины с увлечением танцевали, образуя обширный тесно сплоченный круг. Но в этом развлечении, как я должен с сожалением сказать, черкесы, насколько я мог до сих пор наблюдать, не выказывают большой изобретательности или красоты движений. Круг состоял из мужчин и молодых девушек; каждый мужчина держал как бы под руки девушек, между которыми он находился, переплетая с ними пальцы. Распорядитель танцев, с длинной палкой в руке — для поддержания порядка — музыканты и другие мужчины, из которых некоторые присоединяли свой низкий голос как аккомпанемент к музыке, все они помещались в середине круга. Инструментами служили род флейты с тремя отверстиями для пальцев и двухструнная скрипка, которую я уже ранее описывал. Что касается ранца, то он состоял только из ритмических движений тела назад и вперед (вся цепь танцующих в то же время медленно движется кругообразно), как будто бы они все готовились мягко вспрыгнуть вверх, стоя на кончиках пальцев ног; иногда только часть круга делала движение вверх, придавая остальным словно волнообразные движения. Иногда все танцоры одновременно как бы устремлялись вверх. Когда время от времени какой-нибудь более нежного сложения девушке становилось тяжко от давки, жары и пыли, она выходила из круга и присоединялась к ближайшей группе женщин, стоявших вблизи; между тем другая девушка выдвигалась своей матерью для замещения свободного места, и в выборе этих мест, как мне казалось, проявлялось много материнской осторожности и предвидения. Этот танец исполняли все время, пока мы там оставались, и мог бы, вероятно, продолжаться до самого заката солнца, так как эта [481] пляска имеет такое непреодолимое обаяние для черкесских молодых людей, какое оказывает «первая кадриль» еще и сейчас на молодых людей Англии. Но даже к такому, казалось бы, мирному развлечению, должно всегда здесь примешиваться нечто воинственное: так ежеминутно раздавались выстрелы из пистолетов над кругом танцующих, и непрестанно этот круг находился под угрозой быть прорванным под натиском всадников (некоторые вожди принимали в этом участие, но никто из них в танцах), которых, однако, сдерживает кучка молодых пеших людей, старающихся визгом и ударами ветвей пугать коней. Но все это, по-видимому, не оказывает ни малейшего влияния на нервы дам, как молодых, так и старых. Даже значительно более потрясающий случай, один из тех, что здесь, я боюсь, происходит нередко, не вызвал тех крикливых проявлений страха и волнения, которым так легко поддаются женщины запада по малейшему поводу. Этот случай, происшедший здесь, заключался в следующем.

В то время, как я с мистером Лонгвортом смотрели на танцующих с пригорка, мы заметили как кто-то среди небольшой группы зрителей поднял внезапно длинную белую плоскую дубину и опустил так добросовестно или, вернее, недобросовестно, на голову одного из гостей, что удар свалил его мгновенно с ног. Пляска была прервана, так как мужчины-танцоры бросились, чтобы окружить зачинщика, увидев, что начинается яростная схватка. Между тем женщины удалились, а мы спустились с холма, чтобы посмотреть на пострадавшего: это был высокий молодой человек, лежавший под деревом, куда его отвели, — из его раны на голове текла в изобилии кровь. Но удар, к счастью, пришелся сбоку головы, где бараний мех их шапок образует хорошую защиту — иначе череп был бы раскроен, если только черкесский череп не крепче нашего. Молодой человек не произнес ни одного слова жалобы. Единственно, что мы могли уловить в перекрестном огне объяснений, это то, что молодой человек — родственник Чурук-Оку Тугуза и в присутствии этого молодого человека, одним из рабов Тугуза был застрелен родственник зачинщика данного нападения; последний тем более заслуживает порицания, что хозяин торжества в самом его начале заявил (согласно обычаю) о необходимости забыть на время вражду, если вражда и существовала между кем-либо из присутствующих. Мы выразили свое возмущение по поводу поведения зачинщика раздора и с твердостью заявили о своей решимости покинуть празднество, если виновный не будет удален; но он был настолько предусмотрителен, что удалился раньше, чем его об этом попросили бы. Мало-помалу женщины стали возвращаться из соседних домов, куда они скрылись, и празднество продолжалось без всякой дальнейшей помехи, если не назвать помехой поданный обильный обед. Для нас картина происходившего обеда представляла немало интереса: здесь [482] присутствовало от трехсот до четырехсот человек, разделенных по своему общественному положению или по своему усмотрению на дюжину, приблизительно, групп; трое или четверо конных и столько же пеших человек летали по всем направлениям со столиками, деревянными досками, заменявшими тарелки и т. д. Женщины обедали отдельно внутри домов, и их частое медленное величавое хождение, как будто процессиями, между домами, представляло самую привлекательную часть всего представления. Скачки и стрельба составляли другую неотъемлемую часть развлечения. Мы удалились вскоре после трапезы, послав сначала подарок невесте. Другое пиршество будет устроено, когда состоится свадьба.

После дальнейших наших расспросов относительно причины, вызвавшей нападение, свидетелями которого мы были, выяснилось, что пострадавший молодой человек (он был здесь с тех пор и, по-видимому, чувствует себя ничуть не хуже, чем до повреждения) присутствовал и участвовал вместе с тридцатью или сорока членами двух братств в причинении смерти человеку, признанному за неисправимого вора, и родственник последнего считал, что на нем лежит долг отомщения за его смерть, так как на суде, на котором разбиралось это дело и был внесен приговор, не были соблюдены необходимые установления: на суде отсутствовали старейшины или руководители братств. Установленный порядок требует, чтобы каждый человек, виновный в каком-нибудь проступке, судился (как я об этом расскажу позднее) старейшинами двух заинтересованных братств и был наказан своим собственным братством. За первое и второе воровство назначаются небольшие штрафы, но за третье назначается штраф в 200 быков или виновный приговаривается к смерти. Но если смерть налагается не своим братством, а другим, то в пользу братства и семьи казненного должны быть переданы 200 быков, предоставляемых теми, кто участвовал в незаконном разборе дела.

Молодого человека все порицали за то, что он явился на празднество в то время, когда вражда, возникшая несомненно из-за судебных неправильностей, допущенных его братством, не затихла, — он должен был ожидать, что кто-либо из принадлежащих к противоположной стороне может также оказаться на празднестве.

Находящийся здесь богатый армянский купец является аталыком одного из сыновей Мансура, что, до некоторой степени, доказывает свободомыслие мусульман в этом крае. Я слышал, однако, что эти обстоятельства вызывают порицание по отношению к Мансуру, но кажется, что порицание основывается, скорее, на разногласиях общественного свойства...

Вторник, 11 июля 1837 г. Здесь происходил сегодня суд по поводу случая кражи. Собрание состояло из местного судьи (с большой книгой турецких законов и обильных разъяснений к [483] ним), нашего уважаемого хозяина и нескольких других старейшин — в качестве заседателей. Число последних колеблется в зависимости от важности случая, но шесть от каждого из заинтересованных братств составляет наименьшее число. Проступком в данном случае являлась кража топора, но так как проступок был совершен виновным второй раз, то он должен был подвергнуться более строгому наказанию. Сначала согласились на том, чтобы назначить штраф в 20 быков, но ввиду бедности виновного в краже, штраф после долгих дебатов был сбавлен до 15-ти быков.

На подобные суды вызываются свидетели. Сначала свидетелей расспрашивают, какой они придерживаются веры, а затем предлагают, если свидетель — мусульманин, произнести клятву на Коране в том, что он будет говорить правду. Но свидетельство их, несмотря на клятву, имеет вес только в меру доверия которым данное лицо пользуется, и свидетельство человека с плохой репутацией отвергается — считается недопустимым. Виновного подвергают также допросу, и ему разрешается защищать себя и подвергать перекрестному допросу свидетелей. Судебное следствие, как и можно предположить (судя по тому, что репутация свидетелей иногда служит поводом для обсуждения), часто протекает очень томительно, продолжаясь несколько дней и иногда недель, и в течение всего этого времени, если случай настолько важный, что люди вызываются на суд из дальних мест, жалобщик и обвиняемый должны содержать на свой счет и своих свидетелей и заседателей. Сторона, выигравшая дело, должна выплатить судье известную долю из того, что она получает, в размере от 2 до 4%. На братства возлагается приведение приговора в исполнение, и каждое братство должно помогать семьям своих членов (в рамках известной установленной пропорции) в выплате штрафов, будь то убийство (какого бы то ни было характера) или другие сознательные или невольные преступления. Часто дается довольно большой срок виновному или его семье для уплаты определенной части присужденного штрафа, но если в случае убийства выплата чрезмерно замедляется или не производится в определенный срок, то виновный предается смерти или какому-нибудь другому суровому воздействию.

Каждый человек (не исключая рабов) входит в то или иное братство, так как со дня своего рождения каждый принадлежит к тому братству, членом которого является его отец.

Крепостные, часто отпускаются на волю, и тогда они могут войти в братство, клятвой обещая выполнить его установления и платить свою часть штрафа. Каждое братство возглавляется своими старейшинами и при этом избрания не происходит: посеребренная сединой борода в соединении с хорошей репутацией — вот единственные основания, чтобы пользоваться общим уважением, а также превосходством как на советах, так [484] повсюду. В других отношениях царит полное равенство между членами каждого братства, и как бы ни были эти братства многочисленны, члены их семейства не могут вступать между собою в брачные союзы, — такой брачный союз рассматривается как кровосмешение.

Штрафы, как я сказал раньше, смягчаются, если виновный — бедняк, за исключением случаев нанесения вреда лично человеку, — в таких случаях назначенный штраф должен быть выплачен полностью. Братства могут быть различной численности — от пятнадцати, двадцати членов до двух или трех тысяч. Небольшие братства часто объединяются в одно крупное. Хотя братство всегда выплачивает штрафы за смертоубийства, совершенные его членами, но после совершения двух или трех убийств одним и тем же человеком, его обычно предают смерти или же наказывают продажей в рабство. Такого же рода наказания налагаются также и в других случаях неисправимой преступности. При выполнении смертного приговора осужденного бросают в море или реку со связанными руками... Штрафы за преступления общественного характера пополняются членами братства стороны виновной (нанесшей оскорбление) и делятся между членами братства стороны обиженной; человек пострадавший или, если дело касается убийства, родственник убитого получает только немногим больше, чем другие члены братства. Человек, присужденный к смерти своим собственным братством, может, если он сумеет это сделать, спастись бегством — бежать к кому-нибудь из членов другого братства и приобрести в его лице кунака, и последний вместе с его сообществом (т. е. братством. — В. Г.) обязаны защищать его или заплатить за него штраф. Люди низших слоев недавно повысили штрафы за убийство простого смертного до уровня штрафов дворян — до 200 быков. За убийство князя еще недавно взимался штраф в десять раз больший, чем за убийство простого смертного, как и сейчас еще делается на восток отсюда; между тем до сих пор, кажется, остается неопределенным размер штрафа хана или султана.

Как говорят, эти братства относятся к очень глубокой древности, и мне кажется очень странным, что такие необыкновенные черты черкесского общественного строя не упоминались, насколько мне известно, ни одним автором, писавшим об этой стране. Братства, по существу, являются правлением Черкесии, и всякое улучшение, которое пожелали бы ввести в это правление, должно быть произведено на основе братств и привито к ним, так как братства глубоко вкоренились в привычки и психологию черкесов.

Чужестранец, если он приобретает себе кунака среди обитателей страны, может не только по праву требовать от него защиты и гостеприимства (так же ненарушимого среди черкесов, как и среди арабов), но и все братство его кунака отвечает также за его безопасность и благополучие, притом все члены этого [485] братства считают себя обязанными воздавать возмездие за каждое оскорбление или вред, причиненные ему. Если он заслужит особое уважение семьи, ему предоставляется право захватить губами сосок груди матери, и с той поры он уже рассматривается как один из ее сыновей.

Здесь, так же как и повсюду, трудно заставить черкесов оценить физические упражнения, к которым они прибегают только ради определенной неизбежной цели. Для них наши ежедневные прогулки — это только способ изнашивания обуви или напрасное утомление для лошадей. Другая несообразность их быта — это отсутствие определенного времени для еды. У нас две главных трапезы и иногда две еще добавочные; из двух главных утренняя еда происходит в промежуток времени, начиная от девяти утра до четырех часов пополудни, а вечерняя — в любые часы от семи вечера до одиннадцати. И это не составляет особенности только данного хозяйства.

Я полагаю, что люди здесь изумляются, с каким безрассудством мы употребляем ежедневно мясную пищу, — здесь большинство как богатых, так и бедных довольствуется растительной диетой и молоком. Мы попробовали, когда у нас не было посетителей, а хозяин отсутствовал, питаться тем же, но наши британские желудки восстали против такой диеты, и когда мы приобрели несколько баранов, то это послужило достаточным мерилом для определения наших привычек в отношении питания.

Письмо девятое

Понедельник, 24 июля 1837 г. Кроме наших слуг — грузина, грека, турка и двух черкесов, нанятых нами за определенную плату, и многих случайных прислуживающих нам людей, в усадьбе нашего хозяина имеются трое, услуги которых в настоящее время, кажется, посвящаются исключительно тем, кто находится в доме для приема гостей. Ни в одной стране мне не приходилось видеть служителей-мужчин более безукоризненных с точки зрения всех главных требований, предъявляемых к ним, честности, чистоты, порядка, почтительности и внимания, — почти во всех больших усадьбах, которые я посещал, мне приходилось встречать таких хороших слуг, что каждый с первого взгляда согласился бы их пригласить к себе на службу.

Суббота, 29 июля 1837 г. Следует заметить, к чести этих провинций, что хотя наследственные вожди в значительной доле потеряли власть, которой обладали их предки и что вследствие этого народ не подчиняется власти, основанной на праве давности, но управляется только теми, кто приобрел влияние на общественное мнение, мы никогда не наблюдали, чтобы этой властью наделялись люди, которые ее не заслуживали бы своей опытностью, мудростью, энергией и честностью характера. [486] Все эти влиятельные люди — немолодых лет, и богатство, кажется, в этом случае, не пользуется своим обычным значением. Следует при этом заметить, что хотя здесь нет быстрой исполнительной власти и выполнение решений судебных собраний (о которых я уже говорил раньше) проводится медленно, нет примеров, насколько я мог установить, разбойничества. Воровство происходит часто, но когда оно разоблачается, то, как я уже рассказывал, строго наказывается, и только если воровство совершается где-нибудь вдалеке и с ловкостью выполняется, то к этому черкесы относятся или, вернее, относились с той же снисходительностью, какую проявляли наши шотландские горцы лет сто тому назад. Армянские и турецкие купцы в сопровождении только своих людей путешествуют по стране во всех направлениях с большими запасами товаров и никогда не подвергаются ни грабежам, ни насилиям...

Понедельник, 31 июля 1837 г. Вчера нас пригласили проехаться вниз долины, чтобы присутствовать при начале сенокоса нашего хозяина, а также князя, — они ведут хозяйство на половинных началах, так как Шамуз вынужден был перевезти сюда скот, орудия и все свое усадебное достояние из своих владений вблизи Анапы. Мы увидели от 60-ти до 70-ти человек, — они с усердием косили и пели при этом веселую песню; но когда мы подъехали ближе, они прервали свое пение и, издавая дикие крики, старались напугать наших лошадей и предоставить нам, таким образом, удобный случай для проявления своего умения управлять лошадьми. Группа косцов затем набросилась на нашего бедного Луку и, стащив его с коня, похитили как пленника, для того, чтобы потребовать за него выкуп. Мы сговорились на том, что они получат от нас (согласно принятому обычаю в таких случаях) за пленника барана, и вскоре, действительно, баран был доставлен и притом не какой-нибудь, но хороший, жирный, чтобы мы могли внести свою долю в устройство сегодняшнего пира — вместе с медом, который мы раньше предоставили им для бозэ. Угощение только и составляет вознаграждение за работу целого дня, и этот обычай применяется здесь для того, чтобы получить помощь, если работы по уборке сена больше, чем могут выполнить свои собственные слуги.

Размер косы составляет немного больше половины длины наших кос, и большая часть из них сточена до самого основания. Работа выполнялась, на мой взгляд, весьма непроизводительным способом: так, вместо того, чтобы начать с одной стороны обширного луга и от одного края идти к противоположному, скашивая траву правильными рядами, косцы бродили группами по лугу и нападали с своими косами, как им вздумается, на самые густые массы травы, повергая ее ничком, но при этом оставляя неприкосновенными все углы. Были между ними двое или трое, которые косили с размахом, несколько похожим на [487] широкий размах английских косарей, остальные, казалось, истребляли скорее сорные травы, чем косили сено. Большею частью трава здесь чрезмерно разросшаяся и грубая, и во многих местах луговую траву заменила другая — длинная, стеблистая (от восьми до десяти футов высоты) с светло-голубыми цветами вроде цикория; траву эту очень охотно едят лошади. Временами встречается белый и красный клевер. Скошенная трава оставляется на поле, и на следующий день я видел, что часть сена была сложена в стога.

Письмо десятое

Цемес. 25 августа 1837 г. Во время свадебного пиршества, которое недавно состоялось в местности между Пшадом и Геленджиком, присутствовал Георгий (слуга мистера Лонгворта); он рассказывает, что большая часть гостей направилась к древнему кресту и там, сняв шапки, прикладывались к нему устами. Утверждают, что только небольшая часть народа представляет правоверных мусульман, и я склонен верить этому, так как мало я вижу людей, которые совершали бы свои молитвы.

Письмо одиннадцатое

25 сентября 1837 г. Я воспользуюсь этим случаем (похоронами убитого уорка. — Ред.), чтобы дать вам описание церемоний, связанных с этим обрядом. Когда тело (как это и было в данном случае) не выставляется, у одной из стен комнаты помещают подушку на циновке; на подушке и вокруг нее кладется одежда умершего, а на стене, непосредственно над подушкой, висит его оружие. Комната полна женщин-родственниц и женщин — друзей семьи; все они сидят, а у двери стоит вдова. По обеим сторонам подушки сидят дочери и молодые женщины или девушки, как те так и другие — родственницы. На лужайке перед дверью собираются мужчины. Один из них приближается к двери, издавая громкий жалобный крик, которому вторят женщины внутри; они встают и стоят, пока он тихо входит, закрывая глаза руками и становится на колени перед подушкой, прикладываясь к ней лбом. Молодые девушки, по обеим сторонам подушки помогают ему встать и он медленно удаляется. Остальные следуют один за другим, пока все не исполнят этой церемонии. Но старые люди обычно, вместо того чтобы издать жалобный крик, произносят несколько фраз утешения или призыва к бодрости и смирению, подобных: «На то воля бога». Это большое сборище мужчин и женщин продолжается три дня, но женщины, принадлежащие к семье, и ее близкие родственники должны в продолжение двух недель принимать таким образом плакальщиков, между тем одежда и другие реликвии (умершего остаются нетронутыми до более значительного пиршества, которое [488] устраивается или через шесть месяцев, или в годовщину смерти. Самый неимущий черкес не преминет устроить поминки в тот или другой памятный день, но богатый устраивает тризну через неделю, две недели, сорок дней после смерти. Если одежда ко времени смерти оказалась недостаточно хорошей, то изготовляется новая, и родственники добавляют различные предметы, как например, обувь, гетры, мешки, сшитые из кожи (для путешествий) и т. д.; все это кладут на циновку вместе с другими вещами и постепенно отдают соседнему мулле или тем, кто участвовал в церемониях. Семья ничего не может взять себе, кроме оружия, которое умерший носил, и коня, на котором он ездил. Коня из уважения к памяти покойного держат на конюшне в течение шести месяцев и при этом его хорошо кормят. Если кто-либо умирает своей смертью дома, его тело сейчас же моют, завертывают в новую белую бумажную или льняную простыню и хоронят не позднее, чем через три, четыре часа, и в первой части обряда оплакивания участвуют ближайшие соседи. Если это убитый в бою, но не в набеге ради добычи (определенная черта проводится между тем и другим), его хоронят в одежде, в которой он был убит, и не подвергают омовению, так как предполагается, что он без промедления будет принят в рай, как павший, защищая свою родину. Но если воин проживет несколько дней после своего ранения, то считается, что он успел за это время согрешить (быть может, сожалея о ранении или выразив нетерпение по поводу раны) и поэтому должен быть омыт и одет для своего путешествия в вечность. Те же церемонии производятся после смерти женщин или ребенка, но при менее многочисленных сборищах.

К началу этого месяца дикий виноград (мелкий красный и с приятным ароматом) уже созрел, но его большую часть склевали птицы. Я не сомневаюсь, что можно было бы с выгодой разводить здесь виноград; находил я также хмель, который в других местах, как говорят, встречается в изобилии; растение это здесь отличается сильной приятной горечью.

Турецкий титул «бей» дается очень немногим и только потомкам султанов и лицам княжеского происхождения. Между тем как дворян называют по их личным именам. Даже обращаясь к князьям, редко употребляют их княжеский титул.

30 сентября 1837 г. Аталык сына Сафер-бея (ему около 12-ти лет) сопровождал «ханум» (княгиню) в ее поездке сюда; аталык спал, по своему собственному выбору, на подмостках, устроенных между деревьями напротив нашего дома и представлявших излюбленное место для многих как днем, так и ночью; он привязал свою лошадь насколько возможно ближе к себе, но на следующий день лошади не оказалось и ее не могли нигде найти, и ему пришлось, таким образом, идти домой пешком. Предполагали, что конь украден; конокрадство — самое обычное явление в этой стране. Насколько правильно было это [489] предположение, мне неизвестно, но лошадь впоследствии была найдена. Это наводит меня на мысль рассказать о некоторых подробностях, связанных с подобным воровством.

Хозяин гостя, у которого пропала лошадь, обязан заплатить за лошадь, если потерпевший этого требует. Если вор уличен, он должен или вернуть лошадь или же возместить ее стоимость, которая поступает в пользу хозяина, если он заплатил за лошадь. Если похититель задержан, сидя верхом на уведенном им коне, его оружие и все то, что находится на коне, становится собственностью лица, задержавшего данного похитителя. Ответственность хозяина распространяется на все другие виды собственности, но, кажется, с него не всегда взыскиваются убытки за пропавшее имущество гостя. Обычный размер штрафа 600 пиастр, независимо от стоимости украденного предмета.

Аталык не только кормит, одевает и воспитывает доверенного ему мальчика бесплатно, но предоставляет ему коня и оружие, словом, аталык, по-видимому, во всех отношениях заменяет ему отца, пользуясь большим уважением, чем родной отец. Аталык, ожидая получить вознаграждение, после того как воспитание юноши закончится, полагается на подвиги и военную добычу своего приемного сына, а также на благодарность как со стороны самого воспитанника, так и его семьи. Воспитание под руководством аталыка продолжается шесть-восемь лет. Многое зависит от умения отца выбрать аталыка для своего сына. Я не слышал о каких-либо злоупотреблениях или дурных поступках аталыка. Но один дворянин из Адагума, обратившийся ко мне с просьбой помочь ему восстановить голос, который он потерял, — это несчастье, по его словам, случилось с ним из-за бедности его аталыка, так как воспитанник лишен был хорошей одежды. Случается, что и девочек таким же образом отдают на воспитание, но это не представляет явление обычного.

Понедельник, 23 октября 1837 г. В это время года в течение двух недель совершается праздник, называемый Мерем. Молодые люди переходят группами, в последовательном порядке, из дома в дом и проводят время в танцах, пении, пьют бозэ и т. д. Часть церемонии состоит в том, что кучка людей, в то время как они держат в руках пироги с запеченным сыром и раскачивают ими, вместе с окружающими громкими криками взывают к Мерем и просят ниспослать им счастье, здоровье и изобилие во всем. На севере Нотуач этот праздник уже не в обычае, за исключением данной местности, но еще распространен на юге и востоке. Черкесы утверждают, что праздник этот установлен в те времена, когда в Черкесии господствовало христианство, в честь матери Христа!

Письмо двенадцатое

Сумал. Суббота, 4 ноября 1837 г. Если человека убивает в ссоре (повод, для большинства убийств) член его собственного [490] братства, то рассчитывают, какая доля штрафа досталась бы на долю семьи убийцы, если бы он принадлежал к другому братству (которое должно было бы в этом случае заплатить штраф в 200 быков), и только эта часть и выплачивается семье убитого. В некоторых братствах в тех случаях, когда убийство происходит в пределах одного и того же братства, причем один член братства убивает другого случайно, выплачивается половина упомянутой доли, между тем в других братствах в таких случаях не требуют никакой платы. Смерть, причиненная при единоборстве, рассматривается как убийство, если только оба сражающихся не получат разрешения на дуэль от своих братств.

...В песне, которую мы здесь слышали, о прекрасной сестре братьев Зази-оку, один из покинутых ею возлюбленных между многочисленными упреками, с которыми он обращается к ней, называет ее такой же недотрогой, как английский порох. Мне очень хотелось бы собрать большое количество черкесских песен, так как такие свидетельства являются наилучшими иллюстрациями для понимания общественных условий, которые наблюдаются здесь. Но для меня представляет большую трудность найти декламатора, который мог бы проявить терпение, необходимое для того, чтобы я мог сделать перевод. Отрывок, который я хочу привести сейчас, вот все, что я смог получить на этот раз.

«Без единого колебания, с саблей в руке, бросайся в битву,
Герой тот, кто захватит добычу на войне.
Павший в битве становится мучеником, а тот,
Кто не убит, услышит, как зазвучит вокруг него похвала.
Они связали повода своих коней и, образуя четырехугольник (каре) сражались.
Черный военный конь Хуз-али, шатаясь от усталости, вынес своего властителя из гущи врагов...»

Адагум. 17 ноября 1837 г. ...Мы выехали рано, так как нам следовало присоединиться к большому сборищу людей, созванных по случаю поминального пиршества — за несколько миль отсюда... Но мы успели проехать только первую ограду, как воинственные крики и выстрелы из пистолетов заставили нас броситься защищать наш багаж и арьергард, что являлось целью атаки (шуточной, как это оказалось вскоре) со стороны хаджи и большого отряда пеших; но нападающие были отброшены среди взрывов смеха и криков, между тем нам пришлось встать на защиту нашего авангарда, проникшего в лесную чащу, против засады, поджидавшей их появления. Здесь часто предаются таким развлечениям, и это хорошая тренировка, по крайней мере, для лошадей.

Собрание людей на поминальном пиршестве было очень многолюдное, и происходило это пиршество на широком склоне холма, где на суровом ветру с востока, несшем туман, мы должны были занять наши места на циновках под деревьями, [491] лишенными листвы, в то время как небольшой костер с колеблющимся пламенем горел у наших ног, придавая нам бодрость для того, чтобы с терпением выносить состояние скуки из-за промедления, которая здесь, как и везде, служит наказанием тому, кто принимает участие в многолюдном обеде. Но такая медлительность на траурных пиршествах еще меньше заслуживает оправдания, так как мясные блюда подаются всегда в холодном виде и почти всегда однородно приготовленные.

Во время перерыва в течение некоторого времени происходили скачки и соревнование в стрельбе из лука в центре того большого пространства, на краю которого мы собрались...

В соревновании в стрельбе из лука не было ни одного попадания в цель, но еще удивительнее было бы, если бы в цель попадали, так как задача эта должна быть очень трудной; очень маленького размера мишень слегка выдавалась на верхушке высокой мачты, составленной из нескольких связанных между собой кольев; два всадника, один впереди другого, находясь на небольшом расстоянии от мачты, пускали своих коней во весь опор и, во время приближения к цели, тот, кто был вторым, или преследователем, натягивая свой лук, наклонялся по левую сторону лошади (мачта находилась справа от него) и изогнувшись, обратив лицо назад и смотря вверх из-под своей приподнятой левой руки, взвивал свою стрелу вверх по направлению к цели. Много раз стрела поднималась вертикально, пролетая очень близко от цели.

Письмо тринадцатое

Верхний Хабль. Понедельник, 27 ноября 1837 г. Едва не произошла трагическая сцена — незадолго до отъезда из Хабля, Шахан Гери, очень храбрый, деятельный и необыкновенно красивой наружности дворянин, приехал сюда, чтобы присоединиться к нам, и здесь встретил одного из сыновей Шамуза (которого отец прислал к нам), а также слугу семьи Шамуза... Сын Шамуза и слуга тотчас же схватились за ружья, увидя Шахана, но им помешали выстрелить другие лица, принадлежащие к нашему эскорту, заставив их обоих обещать никогда не прибегать к мерам насилия по отношению друг к другу, тем более что, как им сказали, причина ссоры и вражды между двумя семействами составит предмет обсуждения и делу будет дано правильное решение (Это, по всей вероятности, и объясняет отсутствие самого Шамуза (прим. автора).).

Двадцать лет тому назад, приблизительно, Шахан женился на сестре Шамуза, но последний, по своей обычной щедрости и великодушию, не потребовал подарков, которые принято дарить в подобных случаях. Прожив со своим мужем около пяти [492] лет и родив ему уже несколько детей, она попросила отпустить ее, чтобы навестить свою семью. Это здесь в обычае и часто жена возвращается к себе с подарками такой же ценности, как и подарки, врученные семье ее родных во время свадьбы. В данном же случае не только подарки не вернулись, но не вернулась и жена, и с тех пор она живет у брата в Семезе, где она стала, как я думаю, своего рода монахиней. Шахан много раз требовал возвращения своей жены, и Шамуз два раза отсылал свою сестру в его дом, но она каждый раз возвращалась и, наконец, ей позволили остаться в семье брата навсегда. Шамуз, однако, говорил Шахану, что он, все же, готов был вернуть ему свою сестру, но с тем условием, чтобы она была принята в дом и они продолжали бы жить как муж и жена. «Нет, — ответил Шахан, — она оставила меня и оставалась вдали от дома без всякой причины. С этой поры я взял себе другую жену, но пришлите ее ко мне и ей отведен будет отдельный дом, и она получит все, что соответствует ее рангу». Все оставалось неизменным до тех пор, пока Шахан не воспользовался пребыванием слуги Шамуза неподалеку от его усадьбы и не отнял у него оружие и лошадь, вознаградив себя, отчасти, за потерю своей жены-беглянки.

Здесь нет недостатка в сведущих в подобных делах людях, облеченных достаточной властью, чтобы умиротворить как эту ссору, так и многие другие подобные случаи вражды, вселяющие раздор между семьями и, что еще хуже, между братствами, что составляет, при данных условиях, одну из главных причин слабости черкесов, но водворение порядка насильственными мерами, кажется, преобладающий грех черкесов...

...Наряду с другими мерами, о которых я говорил, предполагают принять меру пресечения обычая, переданного черкесам их предками, а именно — воровать друг у друга, что рассматривается здесь как хорошая школа для выработки военных навыков... Этот обычай почти исчез на севере Нотухая и на западе этой провинции, где присяга была принята населением три года тому назад...

Нижний Випс. Пятница, 2 декабря 1837 г. На усадьбе, где мы сделали последнюю остановку, разбирали дело между Шахан Гери и Шамузом. Шахан Гери, там находившийся, был присужден к выплате штрафа в виде тринадцати волов за то, что лишил слугу его оружия и лошади. Таким образом, можно считать, что вражда закончилась, и сыновья Шахан Гери и Шамуза уже в самых дружеских отношениях между собой. Между тем, может возникнуть другое дело, связанное с тем же раздором: обычно тот, кто приобретает жену ранга равного тому, каким пользовалась сестра Шамуза, обычно дарит подарки семье жены. Так как Шахан Гери подарков семье жены не послал, то на вручении их настаивает теперь Индар-оку — двоюродный брат Шамуза ради соблюдения чести их [493] братства. Кажется, я уже говорил по другому поводу, что Индар-оку является поборником черкесских обычаев, между тем другой вождь — Кери-ку, по-видимому, расположен к введению обычаев Турции.

В первый раз я ел здесь вареную тыкву и нашел, что это очень вкусно с молоком и напоминает бататы. Местная тыква должна быть очень питательна, судя по ее сладости и мучнистым свойствам. Но сейчас не время для потребления сладостей, так как уже четыре дня, как начался рамазан, одно из установлений которого мы решили соблюдать вместе с черкесами, а именно — есть ночью, не желая, с одной стороны, нарушить их порядка, с другой — оскорбить их религиозные чувства. Мы были бы тяжелым бременем для каждой семьи, куда бы ни отправились, если бы несчастным женщинам пришлось приготовлять еду для нас днем, а для своих соотечественников — ночью. Кроме того, мы не могли бы, как это всегда делается, наделять ниже стоящих по положению — на две-три ступени — людей оставшейся частью наших блюд — до тех пор, пока не останется ничего, что можно было бы отнести в главный дом семьи, кроме «столиков». Сейчас это не представляет для нас большого неудобства ввиду того, что дни этого месяца самые короткие. Как только солнце зайдет, приносят полдюжины столиков для утоления первого острого чувства голода. Вторая трапеза подается в девять часов, а, третья — в три часа ночи.

Письмо четырнадцатое

7 декабря 1837 г. Среди мусульман соблюдается еще пост в настоящем смысле слова: от восхода до захода солнца все, кроме больных и детей, соблюдают самое строгое воздержание в пище, не смачивая даже губ ни одной каплей воды. Но что больше всего вызывает во мне интерес и сочувствие — это курильщики, вечные курильщики. Как только медленно спускающееся солнце, наконец, скроется за горизонтом, они бросаются со своими трубками к огню, подобно пилигримам в пустыне, бросающимся к фонтану воды. Достойны сожаления в эти дни также и те, кто имеет при себе часы, — к ним беспрерывно обращаются, чтобы узнать, какое сейчас время, в особенности, когда приближается вечер.

14 декабря 1837 г. Приведение к присяге происходит очень оживленно, но все же, кажется, это дело потребует больше времени и усилий, чем мы раньше предполагали. Все — даже крепостные, — начиная от пятнадцати лет, должны подвергнуться присяге, и каждый, совершивший кражу, обязан не только вернуть украденное, но еще уплатить штраф в шестьсот пиастр {около шести фунтов стерлингов) за каждый подобный [494] проступок, причем деньги, вырученные от штрафов, употребляются для вознаграждения судьи и других членов суда.

Разумеется, что те, которым приходится, таким образом, вернуть обратно то, что они захватили, и вдобавок заплатить штраф, выказывают нерасположение к такой мере и неудовольство; тем более это понятно, если вспомнить, что согласно наследственному предрассудку, передававшемуся из поколения в поколение, искусно выполненная кража заслуживает одобрения. Однако Субеш (один из черкесов нашего эскорта), находившийся в восточных пределах провинции и только что оттуда вернувшийся, подтверждает ранее полученное сообщение о том, что обитатели тех мест с нетерпением ожидают того времени, когда их приведут к присяге, и уклоняющиеся от присяги плохие люди обузданы. Следует надеяться поэтому, что когда будет покончено с этой обширной соседней территорией, с населением особенно порочным, дело пойдет быстро и гладко.

15 декабря 1837 г. «Тлеуш» — вот слово, обозначающее «братство», «община»; слово это обозначает также «семя», или происхождение, род, потомство (Однако, общеупотребительным словом равного значения является слово «ашиш»; так, например, при встрече с посторонним спрашивают — к какому «ашиш» он принадлежит (прим. автора).). Согласно традициям члены каждого «тлеуш» происходят от одного и того же рода или предка, и таким образом эти братства можно рассматривать как родовые общины, или кланы с той особенностью, что, подобно семенам, или зернам, все члены считаются равными. Не только своего рода двоюродным братьям и сестрам — членам одной и той же общины, — запрещается заключать брачные союзы между собой, но и рабы и рабыни могут вступать в брак между собою только в том случае, если они принадлежат к различным братствам, и там, где, как это часто бывает, несколько братств входят, в один общий союз, этот закон имеет силу по отношению всех братств в целом.

Все же, кто, таким образом, связаны воедино, могут посещать друг друга на правах братьев, что мне кажется, только осложняет дело, если только «братья» не приучат себя относиться к женщинам своего братства как к своим истинным сестрам; в противном случае это право свободного посещения между членами отдельных семейств должно было бы служить источником для множества случаев безнадежной и поэтому преступной страсти.

Один случай предстал здесь перед нашими глазами, убеждающий в том, что к таким именно последствиям должен вести этот запрет браков между молодыми людьми, принадлежащими к одной общине. Вот этот случай.

Приближенный и доверенный нашего хозяина, управляющий его хозяйством, Токов бежал из Нотуача и искал у своего настоящего хозяина защиты: он полюбил женщину из своего [495] братства и женился на ней, и должен был подвергнуться наказанию за нарушение черкесского закона. Между тем его братство состояло, быть может, из нескольких тысяч членов. Ранее такой брак рассматривался как кровосмешение и виновные наказывались потоплением. Сейчас штраф в двести волов и возвращение жены в дом ее родителей — вот все предъявляемые к виновному требования. Поэтому нарушения этого закона в настоящее время нередки.

Письмо пятнадцатое

Чикахуз. 21 декабря 1837 г. Здесь находился мулла — дворянского происхождения; его нанял наш хозяин, чтобы совершать моление в продолжение рамазана. В это время, где бы ни помещался мулла, мужчины со всего селения собираются при заходе солнца в усадьбе, чтобы вместе с ним вознести свои молитвы. Подобная сцена происходила раз или два в нашей большой комнате в Хабле, представляя живописную картину; с одной стороны стоял человек с горящим факелом из сосновых лучин; в углу помещался старый мулла, стоя на своей циновке, с лицом, обращенным по направлению к Мекке, между тем сзади него располагалось по диагонали два тесных ряда молящихся, между которыми более молодой мулла выполнял роль муезина, возглашая нараспев, вместо пролога, тот призыв к правоверным, что раздается обычно с минаретов; вслед за ним старший мулла начинал петь, довольно мелодично, молитвы богослужения, и все, в подражание его примеру, то опускались на колени, то поднимались.

...В провинциях на востоке князья и высший класс дворян до сих пор еще обладают большой властью над своими рабами, которая заходит так далеко, что дает им право жизни и смерти над ними, а также передавать в другие руки путем продажи, если они совершат какой-либо проступок.

Князья и дворяне высшего ранга присутствуют на судах и определяют размер и свойство штрафов, налагаемых на виновных, но штрафы эти, а также выручка от продажи виновных в рабство, распределяются по тому же установленному порядку, как и здесь. Они не облагают налогами население, но некоторые из этих вождей еще пользуются одним из древних преимуществ своего сословия, а именно собираться в отряды для грабительских набегов будь то в соседние провинции или в Россию (несмотря на их будто бы мир с нею), при этом из боязни быть узнанными они надевают маски и кроме того говорят между собой на непонятном для других языке или, быть может, на своем особом жаргоне — с той целью, чтобы помешать вторжению в круг их интересов непосвященных. Братства этих провинций построены почти на тех же началах, как и братства здесь. [496]

Говорят, что вожди в Абадзехии, Шапсугии и Нотухае никогда не пользовались такой властью, какой пользовались вожди в восточных провинциях (о власти и значении последних я упоминал выше), но я не склонен верить этим утверждениям токавов; тем более, что против них говорят свидетельства местных дворян. Нет сомнения, однако, что какой бы властью ни обладали вожди, в особенности двух последних провинций, в течение уже значительного времени власть эта все более и более приходила в упадок, чему в значительной мере должен содействовать анапский паша своими увещаниями следовать примеру турецких мусульман и установить полное равенство в согласии с учением Корана о том, что все люди равны перед богом.

Здесь я наблюдаю строгое соблюдение одного мусульманского установления, которое бесспорно находится в связи с вышеупомянутой истиной, а именно: выделять в это время года часть своего достояния в пользу неимущих. Эти дары собираются муллами (но всегда в виде добровольных приношений и, следовательно, как доказательство верности исламизму), которые оставляют некоторую часть в свою пользу. Честно ли муллы распоряжаются остающейся частью — я не сумею сказать, но жертвователи могут выбирать хранителями даров тех мулл, к которым они чувствуют больше доверия.

Агсмуг. Рождество. [25 декабря 1837 г.] Стремясь получить свободу, раб ищет защиту у токава и старается побрататься с ним, причем эта дружба, возведенная в степень братства, закрепляется взаимной клятвой, после чего раба нельзя принудить вернуться к своему хозяину. Но, согласно установленному порядку, раб должен возместить ущерб, причиненный хозяину, и внести за себя выкуп. Для этой цели он должен сначала умудриться извлечь из рук своего прежнего хозяина достаточную для выкупа долю своего имущества, какое только может ему принадлежать. Получив таким образом свободу, он уже находится под защитой братства токава, содействием которого он заручился. Если же раб освобождается его хозяином, он остается под защитой братства, к которому принадлежит хозяин.

Хабль. Суббота, 6 января 1838 г. Я убедился, что среди черкесов принято, если кто-либо умрет в семье, чтобы женщины некоторое время носили черное. Это может служить, возможно, одним из лишних доказательств преобладания христианской веры здесь в былые времена, так как этот обычай запрещен для правоверных мусульман, как не согласный с учением Корана.

...Князь Джанат повторил нам историю происхождения названия «черкес». История эта — сказочная (или, по крайней мере, смешанная с легендами или сказками), но она имеет такое всеобщее распространение (Потоцкий в 1797 году слышал часть этого предания в Кабарде), что заслуживает некоторого [497] внимания. Черкесы, албанцы и курды, гласит легенда, являются потомками трех братьев князей Арабистана, Один из этих братьев каким-то образом лишил одного человека глаза и последний отказался от всякого другого удовлетворения кроме «око за око». Дело было представлено на суд калифа Омара, который решил, что потерпевший имеет право требовать соблюдения закона возмездия «око за око». Вследствие такого решения все братья бежали из своей страны в Кара-Хисса (Малая Азия). Там до них дошла весть из Арабистана о том, что они могут вернуться в свою страну, так как изувеченный человек согласен на всякое возмещение за причиненное ему зло, какое они предложат, но братья, однако, решили искать счастья в других местах. Когда они покидали дом, где они обрели себе убежище, каждый повторял слово, от которого и произошло имя его народа.

Когда я заметил князю, что никогда не видел в этой стране картофеля, он стал уверять меня, что картофеля здесь очень много. На следующий день он принес нам образцы своего картофеля, который оказался ничем иным как прекрасными ерусалимскими артишоками, — по-видимому, этот насущный продукт питания здесь неизвестен, как и морковь, репа и многие другие ценные овощи; по существу — здесь разводят только фасоль, лук, свеклу и капусту; последние два вида овощей солят и едят с медом!

Стоимость вола здесь в настоящее время, если судить по расценкам штрафов, приблизительно равна десяти шиллингам. Зерновой хлеб — в чрезвычайном изобилии; но сейчас не так дешев, как в Нотуаче. Сеют здесь, главным образом, просо, рожь, ячмень, овес (перечисляю в пропорциональном порядке), в небольшом количестве маис и в очень малом — пшеница. Шапсугия — значительно больших размеров, более плодородная и заселенная, чем Нотуач, так как холмы, в особенности на востоке, постепенно отступают к югу. Судя по рассказам, можно думать что среди диких животных, укрывающихся на заросших камышами и необработанных прериях Кубани, имеются лоси.

Письмо шестнадцатое

Цемес. 29 января 1838 г. Два или три дня тому назад меня попросили навестить опасно больного в соседней усадьбе; это была молодая женщина в тяжком состоянии, как я определил, из-за плеврита. Благодаря кровопусканию и другим средствам она сейчас почти совсем здорова. В первый же вечер моего посещения, обнаружив, что у больной очень высокая температура, я дал ей лекарство для сна; в то же время я поручил пожилой, на вид умной женщине, не отходить от больной и следить, чтобы никто ни в каком случае, не тревожил ее. Все же на следующий вечер, когда я спросил, как больная спала, маленькая девочка, которая тогда смотрела за больной, наивно сказала мне, [498] что больной не позволяли спать, и ради этой цели с больной просидела женщина всю ночь! Я особенно настаивал на своем предписании не беспокоить больную, так как мне известно было, что в отношении раненых черкесы старательно соблюдают это обыкновение и не позволяют им спать, если только, как я полагаю, человек не заснет вечным сном. Я убедился также, что моя пациентка страдала от сильной жажды, хотя я с намерением растворил предназначенное ей лекарство в большом количестве жидкости, но те, кто ухаживали за больной, сами уверяли меня, что ей не позволяли пить! И это также делалось на основании вкоренившихся ложных представлений черкесов о пользе больного. Желая предупредить повторение таких фатальных ошибок, я вышел, чтобы объяснить мужу больной, какой опасности подвергается его жена, но натолкнулся на третий предрассудок. Лука, мой слуга, напомнил мне, что муж не должен знать, что происходит в комнате его жены, а потому входить мужу в комнату жены во время ее болезни или вмешиваться в ее лечение совершенно против всяких установленных правил. Если бы муж высказал тревогу за участь своей жены, то на это посмотрели бы как на крайнее малодушие с его стороны. Но в короткое мгновение нашей встречи с ним и беседы я, с чувством удовлетворения, увидел, что природа заявила свои права несмотря на этот предрассудок: пока я говорил ему об опасности, которой подвергали его жену (кстати говоря — она замечательно красива) ухаживавшие за ней люди, слезы стояли в его глазах, а принужденный смех и несколько слов, сказанных некстати, обнаруживали всю силу внутренней борьбы, которую он испытывал.

30 января 1838 г. Хлопчатобумажные ткани всех сортов, цветные или одноцветные, в особенности машинного производства, составляют главный предмет обращения, или товарного обмена, в этой стране. А как дополнение к этому — черная, желтая и красная кожа и, в малом количестве, шелковые ткани. Самая незначительная наша покупка становится делом чрезвычайно спорным из-за долгих разговоров и споров по поводу качества и ценности товаров. Но жизнь здесь не дорогая: когда наши фонды находились в плачевном состоянии, один армянин принес нам довольно издалека и, как он говорит, по распоряжению одного из наших слуг, пшеничной муки, проса, бугу (крупа, которую употребляют для приготовления пилава) и фасоли на сумму 289 фунтов стерлингов. Мой самый младший соотечественник воскликнул (раньше мы не покупали подобных продуктов): «Мы разоримся!» Но после того, как мы поторговались и подвели итог нашей торговой сделке, оказалось, что стоимость всех продуктов была равна пятнадцати шиллингам и восьми, пенсам или, правильнее, семи шиллингам и десяти пенсам, так как цена наших бумажных тканей по крайней мере на 100% выше их стоимости в Англии.

Письмо семнадцатое

Цемес, 1 марта 1838 г. Клапрот в своей работе определяет количество домов в этих двух провинциях (Натухе и Шапсугии. — Ред.) только в 15 350, гарантируя приблизительную точность этой цифры как взятой из «подлинных документов». Если исходить из его исчисления — девять человек на два дома, — то общий итог количества жителей был бы равен 69 075 человек. Но из моего последнего письма, как можно убедиться, следует, что на краткий вызов, который циркулировал в течение трех-четырех дней среди населения на пространстве, несомненно, не более одной трети провинции Натухай и только на границах Шапсугии (наиболее населенной из этих двух провинций), отозвалось и собралось от 4000 до 5000 добровольцев, поэтому можно поставить под сомнение точность данных «подлинных документов», откуда автор почерпнул свои сведения относительно численности населения Кавказа (Можно, однако, найти эти данные Клапрота в «приложении».).

Здесь, как и везде, переворот, который произошел в системе ведения войны, как следствие развития торговых сношений, вызвал коренные изменения в общественных делениях на классы. Кольчуга, шлем и лук составляли вооружение князя или дворянина; если допустить, что этим вооружением и разрешалось пользоваться простым смертным (утверждают, что это им не разрешалось), то все же эти предметы стоили слишком дорого, чтобы они могли стать общим достоянием, ни один из них не изготовлялся в стране. Многие из этих кольчуг были непроницаемы для пуль, и в то время, когда еще огнестрельное оружие мало употребляли, один храбрый и сильный человек был сам себе господином; кроме того его защиты должны были искать все, кто находился по соседству и кто не пользовался правом иметь такое оружие или не имел средств, чтобы вооружиться, как и он. Но те две причины, которые я привел, вызвали большие изменения. Кольчугу, за которую приходилось отдавать от 10 до 200 быков (в зависимости от качества), можно теперь приобретать за половину ее прежней стоимости (ввиду того, что теперь, как убедились, она не может служить защитой от пушечных выстрелов), вместе с тем лук — значительно менее действенное и к тому же более дорогое оружие, чем ружье и пистолет. Сейчас каждый пастушок обладает или ружьем или пистолетом, а иногда и тем и другим. Многие из токавов и даже рабов стали путем торговли (заниматься торговлей всегда считается унизительным для двух других сословий) значительно богаче, чем большинство дворян и князей, и поэтому имеют возможность приобрести все, что необходимо для своей защиты...

...Взгляд на землю как на собственность, принадлежащую [500]

всем, следует считать, по моему мнению, одной из первых причин многих особенностей общественного строя черкесов; на основании этого взгляда на землю можно, по моему мнению, вывести заключение, что отдаленные предки этого народа были кочевниками равнин, которые предпочитали разведение стад овец и баранов, а также крупного рогатого скота постоянному занятию земледелием, введенному между ними, по всей вероятности, в более поздние времена. Мы видим к тому же, что при определении и выплате штрафов, а также при каких-либо сделках мерилом служит то или иное количество голов скота, что, однако, может быть заменено, по взаимному соглашению, другими ценностями.

...Являются ли рабы потомками пленников, захваченных во время войны, или же первоначальных обитателей страны, покоренных и обращенных в рабов — я не имел возможности узнать. Здесь, на севере, число рабов значительно меньше, чем число свободного населения, что, кажется, ведет к первому положению, между тем как, начиная от Вардане к югу, мы встречаем обратное явление. Достояние человека расценивается там согласно числу рабов, которыми он владеет, между тем на севере богатство определяется размерами стад баранов и крупного рогатого скота.

...Клапрот был введен в заблуждение, считая, что тфокотлы являются крепостными; все согласны в том, что они никогда не были ими, хотя и признают, что «пше» (князья) и «ворки» (дворяне) обладали большей властью, чем в данное время, по отношению к подчиненному им объединению тфокотлов. Почти единственными следами прежней власти высших сословий, сохранившимися до настоящего времени, является, как я уже говорил, некоторое проявление почета, которым их окружают. Даже при обращении к «пшэ» титул никогда не употребляют; их собственные слуги, обращаясь к ним, называют их «ауишен» — ласкательное слово, употребляемое аталыком при обращении к своему воспитаннику. Во время национальных собраний потомки ханов садятся на землю первыми, затем садятся «пшэ» и, наконец, тфокотлы. Те, кто принадлежит к более низкому рангу, всегда остаются стоять до тех пор, пока все выше их стоящие не подадут им пример и не сядут.

Недавно здесь были двое беглецов из Анапы — мужчина и женщина. Те, что захватили их, хотели их разъединить, но они сказали, что они муж и жена, и поэтому их решено было не разлучать.

19 марта 1838 г. Здесь нет ни портных, ни сапожников, ни шапочников, и все, что необходимо для одежды мужчины, изготовляют ему женщины — его родственницы или знакомые. И действительно, единственные ремесленники, которых я наблюдал или о которых слышал, — это серебряных дел мастера, оружейники, мастера, изготовляющие телеги; и редко встречающиеся [501] бондари. Каждая семья строит своими силами свой дом или свои дома. Единственная обстановка в домах — это сделанные домашним способом скамьи и табуретки; остальное движимое имущество состоит из сундуков, а также матрацев, подушек, стеганых одеял (все это получается из Турции или изготовляется дома), циновки с берегов Кубани, где тростник растет в изобилии, чугунные горшки, небольшие трехножные столики или, вернее, подносы, и некоторые другие предметы. Таким образом, можно легко себе представить насколько переезд семьи, в случае необходимости, является делом несложным.

Один токав этой долины похитил недавно невесту без согласия ее родителей, не заключив при этом договора относительно выкупа; теперь он вынужден заплатить за свою возлюбленную дороже, а именно: он должен дать двух мужчин-рабов и двух женщин-рабынь, кольчугу, саблю и револьвер, украшенный серебряной резьбой, кроме того баранов и быков стоимостью около двухсот фунтов стерлингов; между тем в обычном порядке он обязан был бы заплатить около половины этой стоимости. В том и другом случае, однако, дается значительное время, иногда несколько лет для возмещения выкупа.

Мне было забавно узнать, сколько стараний проявляет наша красавица-хозяйка, чтобы обратить на путь истины моего молодого красивого грузина: она убеждает его, что вера, которой он следует, только для этого мира, но он должен подумать также и о другом мире, куда его могут позвать не сегодня-завтра, или даже через час. Но считая недостаточными эти, хотя и красноречивые доводы, она прибавляет, что, если он станет мусульманином, он будет жить в ее семье как ее родной сын и получит часть наследства и, что превыше всего, прекрасную, молодую жену! Пусть наши прекрасные покровительницы миссионерских обществ призадумаются над этим примером...

Письмо восемнадцатое

Псид. 29 марта 1838 г. ...Различия в оттенках религий и обычаев, на которые религия везде оказывает большое влияние, весьма значительны, как я убедился, в зависимости от местности. Вокруг Анапы, на значительное расстояние, а также вдоль реки Кубани, где вели торговлю, главным образом, бывшие турецкие жители крепости, вследствие влияния и примера этих торговцев-магометан приобрела преобладание магометанская вера и она сохранилась здесь во всей неприкосновенности.

Между тем, как начиная от Геленджика до Вайа, приблизительно, и на некоторое расстояние внутрь страны к мусульманству примешались явные следы христианских обрядов. Великий пост, пасха (с ее крашеными яйцами), масляница находят отражение в примитивных обрядах, совершаемых в то время, на которое падают данные христианские обычаи и празднества. [502] В долине Чопсик мы встретили большой отряд мужчин, среди которых было много молодых людей, на конях и пешком, — все они возвращались с одного из подобных празднований. Начиная от Вайа и до Суча, где турки всегда вели довольно оживленную торговлю, магометанство снова начинает преобладать, и можно найти в этой части побережья примеры тому, что в отношении брачных союзов учение это одержало верх над различиями в общественном положении, между тем как в других местностях эти различия строго соблюдаются. Так, например, один богатый токав из Шамтоача женился на дочери одного пшэ, или князя. Старинная привычка пить вино удержалась среди большей части населения этого края и, я полагаю, будет процветать еще долгое время, несмотря на упреки в неверности со стороны правоверных мусульман, так как привычка сильнее всяких предписаний. На юг от Суча снова встречаются следы христианства, между тем по направлению к высоким горам внутри страны многие, как говорят, чужды какой бы то ни было религии.

Шепл. 2 апреля 1838 г. ...Убитый токав был необыкновенно богат и еще более увеличил свое богатство благодаря тому, что у него жили турецкие купцы. Все это вызывало зависть среди его соседей, в особенности тех, кто принадлежал к семье Карзек; когда по одному случаю токав обратился с резкими упреками к своим соперникам и между ними возникла ссора (из-за преобладания влияния той и другой стороны), то мать одного из членов братства Карзек побудила сына к отмщению за нанесенное оскорбление. Сын отправился к усадьбе токава и выстрелил в него в то время, как он полулежал на диване. Последний прожил недолго и, умирая, просил, чтобы его братство не соглашалось на уплату штрафа за его убийство, но твердо стояло на выполнении закона «кровь за кровь». Карзеки предложили уплатить установленный штраф — 200 быков или же наложить наказание на виновного, но при этом они добавили, что если будет убит тот или другой член их братства, то они отомстят тем же. Таким образом, дело и остается пока в неопределенном состоянии.