ДЖЕЙМС БЭЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ

В ТЕЧЕНИИ 1837-1839 ГОДОВ

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

ТОМ 1

Глава 5

Cемез, близ Суджук-Кале, 8 мая 1837 года. - Человек, раненный в Абуне, происходящий из древнего греческого рода и, похоже, являющийся знатоком седельного производства, своим умением в том был полезен моему хозяину; что меня более всего заинтересовало, - это то, что он является одним из лучших музыкантов окрестностей; я сделал это открытие, слушая его игру на своего рода маленькой скрипке, снабженной двумя струнами из конского волоса; из нее он извлекал партию, которую инструмент, казалось, почти не обещал. Головная часть инструмента поставлена на землю, как у виолончели. Сам исполнитель сидит на земле (так как здесь нет стульев), и пока он играет, он крутит [120] инструментом вокруг себя в разные стороны, чтобы помочь ее музыкальным вариациям. Постановка пальцев не отличается от нашей, и со столь бедными возможностями он пробудил во мне живой интерес, особенно мелодичным мотивом, хотя и шумным, который показался мне очень похожим на один из наших военных маршей, но я никогда не слышал шотландскую волынку, исполнявшую подобную музыку. Затем он исполнил жалобный и несколько монотонный мотив, сопровождая игру голосом. Это была хвала Али-Бею (недавно убитому с оружием в руках). Старый Шамуз, сидевший рядом с музыкантом, прислонившись спиной к стене, присовокупил свой голос к голосу исполнителя, и скоро крупные слезы текли по его смуглым щекам. У них законом является не оплакивать потерю тех, кто погиб, сражаясь за свою родину, но в некоторых случаях природа побеждает.

Самый молодой, сын моего хозяина, ребенок двенадцати лет, провел вчера ночь, присматривая за лошадьми на горе; это, должно быть, как предмет обучения, ибо здесь много слуг. Он уже побывал на войне, как и его четырнадцатилетний брат, чей аталык говорит, что всякий раз, когда русские отправлялись в поход, этот мальчик не мог ни есть, ни спать, пока ему не позволяли присоединиться к соотечественникам, чтобы сразиться с ними. Оба брата находятся здесь вместе со своими аталыка-ми, или воспитателями, и похоже, здесь нет (как некоторые мне о том говорили) никакой помехи тому, чтобы они свободно входили в дом своего отца; единственное - они никогда не сидят в его присутствии и не едят, не отвернувшись. Иногда один из сотрапезников передает одному или другому немного лепешек или пирожного, что они едят всегда так, как я только что рассказал, и если в этот момент ребенок, коему таким образом что-то [121] достается, держит в руке лубок из сосновых пучков, другой забирает его у него и занимает его место, чтобы его брат мог пойти и поесть в уголке. Этот обычай, похоже, ведет свое начало от правила, что хозяин их дома и кто-либо принадлежащий ему не должен есть в присутствии гостей (как правило, в их присутствии первый продолжает стоять).

Поблизости от Семеза религия напоминает чистый ислам, хотя регулярно молятся не многие; в этом случае речь идет главным образом об отцах семейства и пожилых людях. Тем не менее этот активный и рассудительный народ имеет некое почтение лишь к религии турок; что касается самих турок, они, похоже, презирают их: по тому, как турецкое правительство отнеслось к Черкесии, можно не удивляться этому поведению. Старый Шамуз, который должен знать турок, из этого сделал предмет постоянных шуток; к примеру, он однажды сказал: «Турок достает свою длинную трубку (черкесская трубка очень маленькая и переносная), затем он рассматривает море и тучи в надежде, что небо ему поможет, вместо того чтобы самому помочь себе».

Внебрачная связь здесь не допускается, но мужчина имеет право обладать несколькими женщинами, если способен оплатить их содержание. Проституция и преступление против естества являются явлениями неведомыми. Я рад получить здесь новые свидетельства в пользу семейного патриотизма. Старший сын Шамуза принимал особенно активное участие в войне, и здесь его считают одним из самых отважных и самых искусных воинов края. Женщина, которую эта семья приобрела со столь большими расходами для Касполета, третьего сына, была описана мне, как удивительная красавица; ее горячо домогались, как мне о том сказали, многие соискатели. [122]

Семез, 20 мая, 4 с половиной часа утра. - Я нахожу этот час наилучшим временем для письма ввиду того, что остальную часть дня мне постоянно мешают. Даже в этот час у меня лишь достаточно короткий покой, ибо почти каждую ночь здесь спят другие гости (иногда пятеро или шестеро, циновки для которых покрывают большую часть пола), и обычно они поднимаются, как только наступает рассвет. Мехмет-эфенди в данный момент является моим единственным соседом по комнате и, к счастью, Его Преподобие любит утренний сон без просыпу.

Еще до вчерашнего утра я повстречал здесь другого старого знакомого: это добрый старик, который в прошлом году обнимал меня во время моей высадки с «Vixen», он принес мне большую буханку хлеба и несколько лепешек (в качестве комплимента в мой адрес, отнюдь не в адрес моего хозяина) и пригласил нас посетить его завтра. Я ответил, что его стол приятен, ибо он не претендует на чрезмерную стройность стана, что характеризует его соотечественников. Меня также посетили три посланника из Супа и люди их Свиты (Суп является областью, где были похищены женщины и дети), которые явились попросить моего совета относительно того, что они должны делать в тяжелых условиях, в коих оказались. Было решено, что они подождут до понедельника и присоединятся ко мне в Адугуме, где должны были состояться общее собрание вождей и встреча со мной, чтобы услышать мои новости, и договориться относительно будущих операций.

Вчера у черкесов была ложная тревога, а у меня - горькая досада. Рано отужинав, я спустился на коне к бухте в сопровождении резвого и проворного мальчика, и пока мы шли вдоль взморья (где мимоходом лошади пьют соленную воду с [123] такой охотой, с какой я никогда не видел их пьющими ее абсолютно свежую), я заметил в море, к моему большому удивлению, хорошо знакомые очертания парохода. Я пальцем указал юноше на легкий столб дыма, но он настаивал на том, что это была туча; когда пароход достигнул более высокого участка, он смог убедиться в своей ошибке, обнаружив корпус корабля, быстро становившийся все более и более различимым. Исключая время экспедиций графа Воронцова, никогда пароход не был замечен на этом берегу. Поэтому я оставался весьма убежденным в вероятности того, что он прибыл из Константинополя, привезя мне обещанных компаньонов и новости и, может быть, вместе с письмами из Англии, но ничего не сказал, боясь дать основание ложным надеждам.

Юноша и я сразу же поскакали галопом, чтобы поделиться новостью с Шамузом. Это происшествие произвело на моего молодого спутника такое возбуждение, что он вынул свою саблю и пистолет, чтобы показать мне, как он ими пользуется в бою, ибо, хотя еще и безусый, он уже отправил на тот свет пятерых русских. На полпути нашего возвращения я заставил его ехать вперед, а сам возвратился к берегу, где, к моему огромному огорчению, я более не увидел парохода. От человека, мною встреченного, я узнал, что пароход вошел в Геленджик, вызвав во мне тем самым двойную досаду, прежде всего, из-за обманутой надежды, что я испытывал по поводу моих друзей, потом, дав мне повод опасаться, как бы император не присоединил корабль такого класса к эскадре, осуществлявшей блокаду; этот рассказ может показаться невероятным, но моряк, спасенный на необитаемом острове, обнаружит в нем чувство надежды и страха, которые его там волновали, а моя надежда, как и мои страхи, касались обездоленного народа! [124]

Когда я возвратился, я обнаружил на одной из возвышенностей отряд черкесов, а вместе с ними Шамуза, приготовившихся к наблюдению за передвижениями противника. Дабы на что-то с пользой употребить свое время, я спустился с западной стороны бухты с целью увидеть там старую турецкую крепость (под названием Суджук-Кале). Это квадратное сооружение около двухсот метров, окруженное стенами и рвом, с бастионами на углах, а внутри - с несколькими рядами построек, которые, похоже, уже давно лежали в руинах. Рядом с этим местом находится лучшая якорная стоянка, защищающая от западных ветров. (Дюбуа дает интересные детали о Суджук-Кале и близлежащих местах. - «Путешествие вокруг Кавказа». I, 7 и далее).

Русские, говорят мне, в последнее время приложили немалые усилия, дабы заключить мир. Между линиями, что разделяют противников, имеется древо, на котором они имеют привычку вечером класть всякие сообщения, адресованные черкесам. Последние совсем недавно нашли на нем письмо такого рода вопрошающее: «Почему вы надеетесь получить какую-то помощь со стороны Англии? Англия слишком слаба, чтобы предоставить ее вам. Если вы желаете мира, обращайтесь к русским и не полагайтесь на измышления константинопольских англичан, пославших вам знания, дабы вскружить вам голову». Черкесы отправили им полный презрения ответ и сожгли их письмо, к большому моему сожалению, ибо оно было бы хорошим материалом для общественного мнения. Мне обещали сообщать о всех письмах, что в будущем будут приходить, но, вероятно, это средство было исчерпано, и война теперь является единственным способом, к которому и прибегнут враждующие стороны. Чтобы к ней подготовиться, был [125] составлен циркуляр, который должен быть прочитан в понедельник на собрании вождей, и который будет отправлен, после их одобрения, всем тем, кто не смог на нем присутствовать, с целью побудить к большему усилию, дабы отразить вторжение, под угрозой которого они оказались, и рекомендовать сверх того, чтобы никто,- торговец или иной человек, прибывающий с русской территории, не получил пристанища в их районах, ввиду того, что без всякого сомнения они являются шпионами и что с ними надо обращаться как с таковыми. Вчера мне сказали, что один человек прибыл с севера с намерениями лично обратиться к Мехмету-эфенди и получить от него мнение, захочу ли я стать посредником с его соотечественниками, дабы побудить их согласиться с возвращением одного черкеса, высланного за пределы родины несколько лет назад и чьи вещи были проданы потому, что он принял у себя одного русского офицера инженерных войск из Анапы. Он выглядит раскаивающимся и говорит, что хотел бы остаться здесь, даже в качестве пленника, лишь бы ему сохранили жизнь, что может произойти, говорит он, когда здесь находится англичанин. Он обещал сообщить важную новость ввиду того, что там, где он пребывает, знают, что из Англии в Константинополь прибыл гонец для переговоров с черкесами. Я отказался вмешиваться и посоветовал не принимать всерьез его и его новости, ибо обстоятельства, в коих мы находились, предписывали остерегаться прежде всего шпионов, а этот человек вполне мог таковым являться.

Русские в прошлом году уничтожили в окрестности около сорока тысяч килограммов зерна. Поэтому я посоветовал черкесам, чьи жилища находились по соседству, договориться вместе и выбрать на горе место, где они могли бы разместить в безопасности свое зерно и охранять его. [126]

Мехмет-эфенди, переводя письма, что я написал для тех вождей, которые не смогли бы присутствовать в понедельник, нашел (что касается необходимости для тех, кто проживает в отдаленных областях активно помогать в защите пограничных провинций, и это в их собственных интересах) мои выражения слишком простыми, и поэтому он их облагородил: «Если обжаривать мясо, - сказал он им, - вертел (он здесь не сказал, что вертела деревянные) неизбежно оказывается под угрозой! Центральный горный хребет является нашим вертелом; Шапсук и Нотухач (воюющие провинции) -нашим мясом, а русская линия на Кубани - огнем. И именно этот огонь необходимо отодвинуть, ибо наше мясо и наш вертел столь же незыблемы, как сам Ньютон».

Близ Абуна есть, как мне сказали, одна шахта, где были найдены золотого цвета драгоценные камни. Однако сейчас крепостные пушки мешают к ней приблизиться.

История пленения Хасан-Бея достаточно любопытна. Один из его братьев, полковник на службе Турции, добыл русский паспорт, дабы приехать в Черкесию (через Анапу) и навестить Хасана, но, найдя в Синопе корабль, отправлявшийся непосредственно к восточному побережью, он отправился туда на нем. Пока он гостил у своего брата, несколько русских военных судов появились у побережья, и полковник решил отплыть на борту одного из них, видя в том благоприятное обстоятельство для его возвращения в Константинополь. Хасан высказал ему предостережения, полковник упорствовал, и первый тогда заявил ему, что будет сопровождать того на борту. Русские увезли их обоих в Анапу, где полковник удерживался шесть месяцев и получил разрешение возвратиться в Константинополь лишь после суровых внушений, [127] тогда как несчастный Хасан, коего, несомненно, считали хорошей добычей, был отправлен служить простым солдатом и отослан в Выборг, дабы сожалеть там о своей глупой доверчивости.

Семез, воскресенье, 21. - Этим утром, пока я был занят приготовлениями для моего отъезда на съезд, я получил радостное известие о том, что в Пшат прибыли некий англичанин и его драгоман и что они намеревались незамедлительно отправиться на север, дабы присоединиться ко мне. Эта новость привела нас всех в хорошее расположение духа. Вскоре явились два анапских торговца, поцеловав мою руку и приложив ее к их челу (наиболее почтительный способ приветствия, известный в этих местах), они обрисовали мне свое печальное положение и попросили меня оказать им помощь, заявляя при этом, что они могли бы предоставить здесь много респектабельных гарантий своей честности и благопорядочности. Я ответил, что с ними сурово обошлись (так как они добились разрешения выйти из крепости), но что им следовало бы запастись на какое-то время терпением, покуда дело не было бы по суду улажено, так как торговля, коей они занимались, вредила интересам этой страны. Продолжая разговор, мы сели за стол, так как наступил час обеда, и эти двое мужчин (один армянин, а другой грек) были усажены за вторым столом (был третий и четвертый) с мусульманином-черкесом. Ко мне с визитом явился судья в возрасте восьмидесяти лет, между тем вооруженный для сражения, как и другие.

Перед тем как покинуть эту долину, я попытался написать пейзаж. Окрестные возвышенности не демонстрировали буйной пышности растительности, что я видел на других горах этого края; при всем том некоторые места были покрыты достаточно густыми лесами, великолепными пастбищами и [128] красивыми хлебными полями: особенно плодородны центр огромной долины и значительная часть примыкающих к ней долин. Самая большая протяженность первой (раскинувшейся с севера на юг) составляет приблизительно девять миль, а самая большая ее ширина равна трем милям. Но из всего этого пространства великолепной земли занята и возделана, по-моему, едва ли пятая часть, ибо последнее вторжение русских и все еще ожидаемое их новое нападение вынудили жителей укрыться в горах. В одной части долины, покрытой кустами, мне показали место, где рукой Индара-Оку Ногая был в прошлом году убит русский генерал.

Агсмуг, понедельник, 22. - Вчерашняя наша поездка, хотя и продолжалась какие-то четыре или пять часов, одарила нас огромной красоты и чрезвычайной занимательности картинами. Направляясь на север, мы по диагонали пересекли долину, затем взобрались на одну из гор, образующих здесь огороженное пространство, и откуда открывается восхитительный вид на долину, ее возвышенности, бухту и высокий мыс Ачимша. Достигнув поросшей травой вершины этой горы, мы миновали на небольшом расстоянии многочисленное стадо пасущихся там быков; в этом месте сын моего старого хозяина и наш греко-черкес с раненой ногой (которого не удалось убедить остаться дома, чтобы позаботиться о ране) запели, дабы разогнать скуку долгого пути, одну из их дорожных песен, которая исполнялась чередующимися голосами, подобно голосам гребцов, когда один из них был своего рода шумным речитативом, а другой - фугой. Я боюсь, что мое незнание слов не дает мне истинного представления о музыке, которую я нашел новой, романтичной и в высшей степени приятной. [129]

Я уже говорил об избытке хорошего дуба, что имеется в этом крае. Другими основными товарами для Англии являются воск, сало, мед, шкуры быков, коней, коз и ланей, шкурки зайцев и т. д. Единственными мехами, что я до сей поры видел, были лисий мех и, я думаю, хорьковый, очень красивый мех, высоко ценимый для шуб в Константинополе. Самыми крупными торговцами восточного побережья являются армяне. Они тоже вывозят некоторые товары из этих провинций, но, как правило, к ним относятся с подозрением; и не было бы делом особо трудным с помощью соответствующих сделок соперничать с ними. Шерсти в очень большом избытке в этих окрестностях нет; я думаю, что ее больше имеется по мере продвижения во внутренние районы края. Я обнаружил много железной руды и мне должны еще больше показать ее после окончания войны; мне также обещано указать места, где можно обнаружить свинец, серебро и драгоценные камни. Я надеюсь найти значительно более богатые и по более выгодным ценам предметы экспорта в восточных провинциях, где существуют меньше торговых связей с Турцией. Предметами первой необходимости здесь являются сортовая сталь и различные английские хлопчатобумажные ткани.

Вторник, 23 мая 1837 года. - Я задался целью подробно описать здесь наш, столь же разнообразный, сколь и обильный, ужин, что был вчера вечером; но после того как я увидел еще большие диковины такого рода, я предпочитаю рассказать о нашем френологическом развлечении.

Слуга мой очень ценит эту науку и после того как он уговорил меня на юге испробовать мои способности на одном или двух людях, слава о нас неотступно следовала за нами и я вынужден был время от времени удовлетворять какого-нибудь [130] любопытного желающего узнать о своих природных достоинствах. Лишь вчера вечером мои скудные познания не были принуждены ощупью блуждать во тьме, так как Его Преподобие Мехмет-эфенди, который любит немного посмеяться и который не прочь был позабавиться насчет нашего хозяина, а также над другим пожилым человеком, живущим в этой деревне, предоставил мне заранее некоторые тайные сведения относительно характера их обоих, а именно, что первый преклоняется перед прекрасным полом и что второй проводит часть своего времени в изготовлении очень красивых изделий из серебра. После того он громко попросил меня испробовать мое мастерство на этих двух людях и наш радостный хозяин, немного поломавшись, подошел ко мне, его красивые, живые черты имели такое трепетное выражение, что казались мне еще способными тронуть сердце дам значительно более юных, чем он, и с готовностью расположился на циновке рядом со мной. Его красивый тюрбан был снят (шапка из овечьей кожи, являющаяся обычным местным головным убором, плохо гармонировала как с его чертами, так и с благоговением к прекрасному полу); и осмотрев суммарную перечень его церебральных особенностей, я изложил с тем удивлением, что я смог спародировать, те, что существенно отличали его, вызвав на его счет долгие раскаты смеха, к коим он добродушно присоединился. Что касается второго, то все, что я мог сказать о нем,- это то, что он починит очень аккуратно часть моей музыкальной шкатулки, разбитой в доме одной семьи на юге, которую я абсолютно не надеялся увидеть починенной в Черкесии.

Вчерашний ужин, как я уже сказал, полностью затмился нашим обедом, или, скорее, нашими сегодняшними обедами; так как кроме Чуруга, [131] еще и молодой человек по имени Хатуг Усук, компаньон первого в торговле и тоже проживающий в этой деревне со своей семьей и женой (именно он привез из Константинополя санджак-шериф), решил, что мы отведаем его кухню после обеда у Чуруга и, следовательно, нам пришлось оказать честь двум обедам — и каким обедам! - с лишь получасовым интервалом. Я пытался какое-то время считать количество блюд, но вскоре отказался от этого; а мой слуга позже сказал, что я видел лишь часть их: многие блюда были отнесены назад, когда было замечено, что наш аппетит недостаточен, чтобы съесть все. Он видел все эти блюда выставленными в две боевые линии на траве и уверял, что первый из двух обедов состоял из сорока двух блюд, а второй — из сорока пяти. Я удивлен, что наша хозяйка и в мыслях не имела желания заручиться помощью другой. Мне кажется, я заметил, что те, кто нас обслуживал, обменялись улыбкой удовлетворения, когда, наконец, увидели нас абсолютно сытыми, выбирающими, приличия ради, несколько кусочков в их лучших блюдах, коим наш аппетит не позволял нам оказать достаточной почести. Большая часть нашего кушанья состояла из кондитерских изделий, мяса и кислого молока или меда, приготовленного и обрамленного во всякого рода формах.

Адугум (1), четверг, 25. - Вчера, вскоре после весьма желанного окончания нашего второго обеда, я вскочил, как и накануне, на белого боевого коня Мехмета-эфенди, несмотря на то, что животное не совсем оправилось от полученного выстрела и мы отправились в Адугум среди новых всеобщих залпов ружей, сопровождаемые нашими обоими хозяевами, сыном одного из них и их главными слугами. Пока мы спускались в небольшую людную долину, несколько владельцев на конях [132] присоединились к нам, и я увидел, что и другие спешно готовятся следовать за нами; когда мы вышли в красивую долину, чья земля приятно изгибающаяся, покрыта великолепными лугами, наша компания - состоящая из всадников, почти все из которых были хорошо экипированными и вооруженными (за исключением одного меня), то сближаясь и теснясь, чтобы пройти ущелье или брод, то рассыпаясь по цветущей равнине и изображая скачки или военные построения, - представляла собой зрелище одновременно яркое и пестрое. Вчера наш путь пролегал почти прямо на север или слегка склонялся на восток и занял около шести часов. Слева от нас нам показали место, где в прошлом году было дано одно из многочисленных и кровопролитных сражений. Оно стало губительным для черкесов, так как открытый характер местности позволил русским действенно использовать свою артиллерию. Впрочем, и они понесли большие потери, что подтверждается тем, что они отказались от первоначально вынашиваемого ими плана наступать на Анапу,- предположение, которое еще более укрепилось обстоятельствами, мною ранее упомянутыми относительно их переправы через Кубань, которую черкесы позволили Вельяминову осуществить после того, как тот принес ложную клятву, утверждая, что война завершилась.

Мы в течение приблизительно четырех часов шли по этой долине, или, скорее, непрерывному ряду долин, окаймленных с двух сторон невысокими холмами, особенно на северо-западе. Пастбища повсюду были очень богатыми, а трава во многих местах была в изобилии усеяна большими голубыми и желтыми цветами, в то время как еще стоявшие то тут, то там гигантские деревья указывали на то,сколь великолепные леса должны были[133] когда-то покрывать эту землю. Многие поля были аккуратно огороженными и обещали хороший урожай, так как черкесы не теряли надежду спасти даже эту открытую часть своей территории, хотя нисколько и не сомневались, что она обречена на новое нападение в этом году. Дорога почти постоянно была отменной; то тут, то там я видел следы прохождения противника в развалинах сожженных домов, в кострах ночных дозоров и т. д.

Во время нашего пути нам сообщили, что новый значительный отряд русской пехоты (с меньшей кавалерией, чем в прошлом году, так как конница оказалась почти бесполезной против черкесов) переправился через Кубань и двинулся на форты Абуна; и когда мы остановились под сенью огромного дерева, дабы дать передышку нашим коням, ко мне подошел попрощаться мулла в кольчуге, так как, сказал он, враг проник в его окрестности и было необходимо, чтобы он в спешном порядке отправился спасать свою семью и свое имущество. «Возможно,- добавил он,- что я погибну в готовящихся боях и, что я более вас в этом мире не увижу, но я надеюсь что Бог дарует вам долгую жизнь и счастье в награду за усилия, что вы прилагаете для моей страны». Я ответил по возможности подобающим образом, так как его язык был серьезным и (как и обстоятельства) способным произвести впечатление; затем я подарил ему коробку английского пороха, чтобы он раздал его среди соседей. К северу от этих холмов мне показали скалистую вершину, где видны, говорят мне, руины древнего замка (генуэзского, как его всегда здесь называют), а чуть далее на запад,-остатки другого.

Вскоре после долин мы вышли на широкую равнину, внешне менее богатую, чем местность, что мы покинули, и где, между тем, паслись [134] многочисленные стада быков и лошадей. Далее, в северном направлении, поле зрения было ограничено тем, что, как мне показалось, было лесом; но кромки были открыты и с обеих сторон виднелось огромное число домов и хорошо огороженных полей.

Мы еще не были особенно далеки, когда отклонились в сторону от своего пути, чтобы достичь обширных участков, обнесенных оградой богатого владельца, дом для гостей которого я в данный момент занимаю. Незадолго до того мы миновали жилище Мансур-Бея, о котором все говорят как о лучшем командире в бою и жизнь которого в какой-то степени защищена была волшебными силами, ибо он полностью покрыт ранами; а затем жилище Хатукая, прежнего и, надеюсь сказать, остающегося и сегодня вождя Геленджика. Поле, на котором мы оказались, сразу же заполнилось людьми и конями, так как именно здесь было назначено место сбора съезда представителей; но, похоже, большое число делегатов покинуло его совсем недавно по причине известия о вторжении русских, что только что произошло на востоке. Наш вчерашний переезд занял приблизительно пять часов.

Четверг, 25. - Так как о приезде еще одного англичанина в Пшат было известно всем уже несколько дней, многолюдное собрание, здесь находящееся, испытывало раздражение из-за того, что он не явился к ним тотчас, как то всеми ожидалось, и мне пришлось приложить немалые усилия, дабы привлечь их внимание, насколько возможно, к обсуждению и решению тех вопросов, которые, по моему мнению, должны были менее всего зависеть от известий, что он мог с собой привезти. Наконец, ресурсы мои были исчерпаны и, когда шум нескольких неприятных разговоров дошел до меня, я снарядил второго посланника, [135] дабы поторопить с его приездом. Я имел возможность заметить и здесь, и в иных местах самое пристальное внимание, что оказывают демонстрации почтительного внимания к градации рангов, - самые высокие по знатности рода и званию имеют каждый - свои определенные места за столом и во время дебатов. Лука, после двух или трех приглашений, вынужден был познакомиться с семьей нашего хозяина, сделав подарки двум его маленьким дочерям. Я дал одному из наших гостей, почувствовавшему недомогание, несколько пилюль; но у него было столь малое знание подобного рода вещей, что он разжевал их и заявил, что это было очень невкусно.

Пятница, 26. - Вчера к полудню, когда мы собирались сесть за обеденный стол, меня известили посреди большой суматохи, что прибывает другой англичанин; последовали пистолетные выстрелы, и, выйдя из дома, я увидел многочисленную группу всадников, появившуюся в нашем поле зрения вместе с моим соотечественником г-ном Л., а посреди этой кавалькады - яркий черкесский флаг. После обеда мы обменялись новостями и, условившись относительно того, что лучше всего делать при всех обстоятельствах, мы приняли приглашение предстать перед съездом, собравшимся в этот момент на лужайке. Для нас на траве были приготовлены циновки и подушки, над нами реял новый национальный стяг, а со всех сторон теснилась плотная масса черкесских воинов - от седобородых до юношей и детей: ими были также осыпаны все ближайшие деревья.

Совещание уже началось, когда из последних рядов раздался крик, и тотчас те, кто находился в круге, непосредственно за наиболее близкими к центру (последние целиком состояли из стариков и знатных лиц), тоже сели. Те, кто был позади, в [136] третьем ряду, стояли на коленях, так что огромное число присутствующих могло столь же хорошо видеть, что и слышать, хотя большая их часть вынуждена была лишь удовлетвориться возможностью последнего. Собрание тем временем началось с выказывания нетерпения, в коем оно пребывало, дабы узнать, не привез ли г-н Л. какие-нибудь новости из Константинополя. Те, что у него имелись, были присутствующим сообщены; затем вожди, обращаясь к собранию, призвали его участников тесно объединиться, чтобы противопоставить врагу в начинающейся кампании мощную и весьма согласованную оборону.

Мансур произнес лаконичную и полную энергии речь, главной целью которой было показать, как турки их предали и бросили, и объяснить, сколь необходимо, чтобы англичане как можно скорее пришли им на помощь, если в самом деле они намерены поддержать горцев, так как их запасы пороха оказались абсолютно недостаточными для длительной обороны. Выступали и другие, и итогом обсуждения со стороны черкесов стало выражение глубокого удовлетворения тем, что они услышали, а также решимость, кою они высказали, приложить все свои усилия, чтобы выставить в поход столько людей, сколько смогут, и сделать все, что в их силах, чтобы воспрепятствовать действиям русских. После того мы возвратились в дом, а черкесы отправились на другую часть луга, где вновь начался долгий и оживленный спор о путях и способах кампании и о письмах, ими полученных от Сефир-Бея (черкесский посланник в Константинополе). Эти письма принесли весьма своевременное подтверждение общего содержания наших сообщений и включали в себя предписания Сефир-Бея (ввиду, говорят, настояний английского посла) относительно отправки посольства к [137] русскому генералу с предложением мира, со взаимными обязательствами не совершать грабежи и разрушения на территориях, принадлежащих двум народам, и согласием Англии выступить в роли гаранта доверия черкесам.

Это дело было улажено и были соответственно выбраны в качестве посланников три человека: одним из них стал молодой торговец Агсмуг, прежде уже не раз исполнявший такую роль и ныне добровольно взявший ее на себя, хотя русские имели варварство выстрелить в него, когда он возвращался назад во время своей последней миссии! Черкесы считают, что его жизнь защищена волшебством, потому что он принес им их санджак-шериф. В своих письмах Сефир-Бей советует своим соотечественникам хорошо нас принять и пойти на уступки в нашу пользу (я не знаю, до какой степени) в своих национальных обычаях.

После того, как было улажено самое важное дело дня, мне сообщили, что решено: я должен сменить жилище, ибо занимаемое, хотя и выглядело весьма пригодным, не могло быть признанным до конца подходящим для меня. Я и г-н Л. сложили багаж и отправились в новый дом, лучше меблированный, вне всякого сравнения, из всех, что я прежде занимал.

Нашим хозяином являлся Калабат-Оку Хату-кой, наследственный правитель Геленджика, которому я охотно купил бы за огромную сумму права на эту местность, ныне занятую русскими, настолько я убежден, что Англия будет действовать, как ей столь ясно предписывают и гуманность, и ее собственный интерес. Этот вождь - один из тех мужей, коих я видел в этом крае, чей облик выражает большое желание достичь более высокого положения; и я не сомневаюсь, по виденному мною налаживанию внутреннего порядка, что когда [138] эта война, поглощающая все думы, наконец, завершится, он будет одним из первых, кто продемонстрирует пример удобств и изысканности, что могут быть внесены здесь в домашнее хозяйство.

С восьми часов утра кони приблизительно девяноста гостей были выстроены вдоль края большого поля, прилегающего к нашему дому; это зрелище возвещало, что нас может ожидать день, полный дел; и он, в самом деле, таковым был, но главным образом для вождей и командиров, которые должны были предпринять необходимые приготовления к приближающейся кампании. Единственным существенным нашим участием в этом был прием Хатук-Оку Селимана (из дворянского братства Иедигов), влиятельного вождя из области Абазак, явившегося предложить услуги своим соседям, дабы помочь им в войне. Мы сделали ему подарок и упорно настаивали вместе с ним на необходимости приложить в этом году к сопротивлению огромные усилия; и чтобы он лучше проникся выгодами совместных действий, мы рассказали ему о римском пучке, что, похоже, действительно произвело на него впечатление: ибо, как и у других азиатов (а его можно отнести к ним), метафора у них имеет самое широкое применение.

В течение всего вчерашнего вечера и даже сегодняшнего утра не переставали слышаться пушечные залпы; и князь Басти-Ку Пшемаф (потомок первых поселенцев в Суджуке), обладавший, как мне показалось, больше храбростью, чем самообладанием, хотя и принадлежал к числу самых учтивых, стал абсолютно нетерпеливым и заявил, что стыдно им не вступать в бой. Мы ответили, что никто не обязан из-за нас противиться своей воле и что мы лишь дождемся возвращения наших посланников, чтобы и нам это сделать. [139]

Как раз в этот момент мой слуга Георгий Лука явился с крайней поспешностью сообщить о приезде двух поляков, вырвавшихся из Абуна. Мы попросили пригласить их, и они были приведены, еще разгоряченные скачкой, в серых рединготах, наброшенных на плечи, и в больших русских сапогах. Один из них, чье выражение лица как бы обнаруживало некое беспокойство, мог объясняться на немецком, и, расспросив его на этом языке, в то время как Лука говорил на русском с другим, мы обнаружили, что их рассказы в основном совпадали: а именно, что корпус в этот момент в Абу-не (независимо от войск, прибывших в Геленджик морем) состоит из восьми тысяч человек с двадцатью четырьмя пушками и что в этом году там значительно большее, чем в прошлом, соотношение пехоты. Их пригласили отобедать, что прервало нашу беседу; на надежду, что мы высказали, что с ними будут хорошо обращаться, один из вождей ответил, что они всегда лишь радовались полякам; что они допускали их к своему столу, заставляли делать лишь посильную работу и не продавали их без их собственного согласия торгующим на побережье туркам.

Окрестная территория почти ровная, хотя на ней находится некое число дубовых рощ и иных лесов, которые должны благоприятствовать способу ведения войны черкесами. Самые высокие горы отдалены на десяток миль. Адугум в данный момент является лишь мелким ручейком, и там, где есть какое-нибудь глубоководье, как и в большинстве иных рек края, даже в горах, и в это засушливое время года, я заметил, что покрыт огромным количеством ила до такой степени, что нельзя увидеть дна, что свидетельствует до некоторой степени об общем плодородии почвы. [140]

Шепсугу, 28 мая. - В пятницу после полудня мы сели на коней и после приблизительно четырехчасовой езды достигли Шепсугу, чье расположение очень красиво, В течение первого получаса дорога шла с небольшим подъемом среди лесов, зерновых полей и деревушек; остальную часть пути пересекали маленькие, густо засаженные дубами и достаточно хорошо возделанные маленькие холмы, где взгляду открывается большое число деревушек, обосновавшихся в очаровательных местах, особенно, когда достигаешь извилистых берегов Шепса, красивой реки, на которой расположилась Шепсугу.

Во время нашего пути по холмам два старца из нашего многочисленного эскорта получили известие о смерти своих сыновей, убитых недавно в одной из стычек с русскими. Это известие заставило нас сделать привал на пригорке; и наши черкесы, воздев руки к небу, совершили короткую молитву во имя двух погибших. Я пытался, не сумев преуспеть в том, признать по выражению лица старцев из нашей группы, до какой степени ранил их этот удар; но получил подтверждение тому, что мне часто говорили, что черкесы вместо того, чтобы оплакивать тех, кто погибает в русской войне, скорее, завидуют их мученичеству. На краю дороги, находящейся напротив этого дома, расположена свежевырытая могила, окруженная крепкой деревянной оградой, где недавно был похоронен глава семьи, у которой мы сейчас проживаем; поэтому, перед тем как войти в дом хозяев, наша группа образовала на лужайке перед дверью круг и вновь произнесла молитву в честь умершего; его старший сын, весьма привлекательный юноша четырнадцати лет, стоял на пороге; после молитвы несколько присутствующих командиров сердечно обняли его. Чем больше я вижу этих людей, тем больше я ими восхищаюсь и люблю их. [141]

Я ничего не буду говорить об окружающем прекрасном пейзаже, надеясь, что мой эскиз карандашом даст о том несколько более полное представление, которое не смогут выразить слова. Во вторник вечером достаточно долго грохотала пушка; но с той поры ее более не было слышно, и мы узнали, что после нескольких стычек на дороге (я не знаю, до какой степени серьезными обе они были, мне лишь показали орденскую ленту и медали убитого русского солдата) русские прибыли в Геленджик и соединились там с армейским корпусом, переброшенным из Одессы морем. Это их соединение неприятно; но я даже сейчас не могу понять, в какой мере черкесы могли этому помешать.

29 мая. - Сегодня посланники возвратились с наглым письмом русского коменданта Вельяминова. Одним из примечательных пунктов письма генерала Вельяминова является то, что он пытается в нем представить черкесов как извечных подданных Блистательной Порты и как мятежников, покушающихся на ее власть, а не на права России. Я подозреваю, что генерал и министр имеют, таким образом, по этому вопросу меньше согласия, чем то, что существует между адмиралом и министром в вопросе захвата «Vixen».

Сегодня утром я узнал о достойном внимания факте, который полностью оценят, в чем я не сомневаюсь, те, кто желает увидеть русских остановленными в их дальнейшем продвижении: это, что кабардинцы (главная часть черкесов), уже давно признававшие в некоторой степени их власть и, по крайней мере, в последние годы поставлявшие новобранцев в их армию, совсем недавно отказались это делать, так как узнали, что здесь находятся англичане и что Англия готова вмешаться в пользу независимости Черкесии. Лука рассказал мне, что Мансур-Бей был в слезах сегодня при [142] известии о гибели одного воина, стоившего, говорил он, тридцати обычных людей. Он и девять других воинов атаковали отряд из ста пятидесяти казаков, в середину которых он устремился один с саблей в руке и погиб, убив троих.

Во время долгих обсуждений, что сегодня на съезде вызвали письма, люди из свиты волсдей забавлялись под палящим солнцем (как я уже о том рассказывал) тем, что они называли «бросать камень». Камень весил приблизительно пять ок (четырнадцать фунтов), и они его бросали без разбега на пятьдесят футов; и это тяжкое занятие, похоже, ни одного из них не заставляло потеть. Я то же самое заметил, когда люди пешком следовали за нашими конями на самых трудных горных дорогах.

Что касается меня, уже одно занятие письмом было для меня делом достаточным, чтобы я обливался потом; а толпа любопытствующих преграждает путь воздуху, могущему поступать мне через квадратное отверстие, служащее окном в моей комнате. Дела обстоят отнюдь не лучше, если мне приходится писать в тени. Круг любопытствующих немедленно образуется «между ветром и моей милостью»; и едва я дождусь, как одна группа, глянув на происходящее, удалится, другая группа сразу же сменяет ее. Тем не менее съезд близится к концу, и я надеюсь получить какую-нибудь передышку, по крайней мере, на неделю, так как другое собрание, еще более многолюдное, должно состояться через восемь дней. [143]

Глава 6

Aнхур, пятница, 31 мая. - В понедельник после полудня мы покинули живописную и красивую долину Шепс; и преодолев гору по ее восточной стороне, достаточно высокой и покрытой прекрасным лесом, мы достигли еще более красивой и более богатой долины Шебиз. Она выглядела заселенной и возделанной на всем ее пространстве. Мы пересекли ее, как и лесистые возвышенности, ограничивающие ее с востока, в направлении С.-В., и остановились на короткое время в одной деревне (или, скорее, деревушке, подобной всем остальным) на маленькой речке Шепсугу, между тем как наши вожди отправились засвидетельствовать свое почтение семье другого вождя, недавно умершего из-за [144] полученных несколько дней назад ран в бою с русскими, в котором часть людей его свиты были серьезно ранены. Затем мы сделали вторую остановку в другой деревушке, где на траве нам подали прохладительный напиток. В этом последнем местечке праздновалась свадьба и собралось большое число людей обоих полов; после нашего отъезда я узнал, что перед нами хотели исполнить танец женщин. Я весьма сожалел, что рассудили это развлечение малосоотносящимся с серьезностью нашей миссии и достоинством положения, нам предписываемого: «Счастлив тот, кто может провести свою жизнь ... и т. д.»

Переход через другой лесистый холм привел нас в долину Уаф, к ручью, еще более мелкому, чем два предшествующих. Хотя наш приезд туда был абсолютно неожиданным, наш многолюдный караван был сердечно встречен неким Джамболе-том (как мне сообщили, очень храбрым и весьма боевым воином), чья деревушка была расположена на середине склона холма; тщательность, которой отличались ее строения, и обширные, обнесенные оградой выгоны и возделанные участки земли свидетельствовали о богатстве ее владельца. Наш ужин состоял из большого количества вкусной еды, хотя половина приготовленного была отправлена в несколько соседних домов для Шамуза и других, поселившихся там к своей и нашей радости. Этим утром до нас дошло известие о новой вылазке, осуществленной анапским гарнизоном, но без заметных результатов.

Вчера, рано и обильно отобедав, мы отправились в сопровождении нашего хозяина в Анхур, где мы сейчас и находимся; взобравшись на высокий лесистый холм, мы увидели открывающуюся перед нами восхитительную долину Кубани, простиравшуюся на север и на восток до крайних [145] границ горизонта и заканчивающуюся на западе постепенно становящимися все выше и выше возвышенностями. Но объекты непосредственного нашего интереса находятся там, перед нами, - речь идет о долине Абуна с двумя ее недавно отстроенными русскими укреплениями. Эта долина удачно выбрана как пересечение двух враждебных территорий; так как хотя с западной стороны она заканчивается несколько трудным проходом, где, как я уже говорил, черкесы в прошлом году оказали мощное сопротивление захватчикам, долина значительно простирается на север.

В начале этого подъема расположено первое укрепление с дюжиной пушек, под защитой которых паслось небольшое количество скота. С обеих сторон над этим фортом возвышаются горы, с которых, как мне показалось, можно за очень короткое время его разрушить. К северо-западу, на расстоянии приблизительно в пять миль от этого первого форта (названного Николаевским), возвышается Абунское укрепление, расположенное на отлогом склоне возвышенности, с которой мы и спускались. Насколько я мог видеть, местоположение его было удачно выбрано и не контролировалось в пределах досягаемости пушки ни с какой возвышенности. Оно напомнило мне строгий квадрат со стороной в сто туазов, окруженный низким земляным бруствером и рвом, внутри которого стояли крепкие деревянные домишки и другие сооружения. Оно, как говорят, защищено двадцатью пятью пушками и двумя тысячами человек, половина из которых - поляки.

Долина Абуна ныне лишилась жителей; но руины обнесенных оградой мест и домов указывают, что население здесь было многочисленным. Земледельческие потери должны были быть огромными для края, так как я не видел нигде подобного [146] богатства растительности. Во многих местах семейства злаковых достигали половины высоты подпруг наших седел, а в иных были еще выше.

Абун после Адугума является самой большой рекой, что мы преодолели. Перейдя его вброд, мы слегка свернули к крепости, и там, особо не думая о пушках, я захотел остановиться, чтобы рассмотреть форт с помощью зрительной трубы; но черкесы попросили меня отойти для этого чуть далее, принимая во внимание то, что если мы остановимся там, русские, несомненно, выпустят несколько ядер. При всем том я увидел еще ближе от форта нескольких черкесов, занятых, как мне объяснили, сбором травы в долине. Как можно предположить, я не стал противиться; и, немного удалившись, мы достигли возвышенного места, где обнаружили костер, воду и несколько человек, постоянно находившихся там на посту, чтобы наблюдать за гарнизоном форта. Там мы спешились и спокойно стали рассматривать врага. Чуть далее мы обнаружили горку высотой приблизительно в восемьдесят футов, показавшуюся мне искусственной; вероятно, могила какого-нибудь древнего могущественного вождя; еще чуть далее мы достигли деревни, чьи жители не покинули своих жилищ, несмотря на столь малое расстояние от форта и недавнего театра вторжения. Там мы вновь спешились для полуденных молитв, во время которых мы - «гяуры» - присоединились к польским дезертирам, охотно ответившим на все наши вопросы по поводу русских и их фортов.

Оставшаяся часть нашего шестичасового марша проходила через лес, смешанный с выгонами, возделанными полями и деревушками; но в этом лесу было мало больших деревьев. Они, главным образом, состояли из молодых саженцев или побегов с корнями, идущими от старых пней, так как сто [147] лет войны, что сюда принесли русские, отдали во владение природы значительные части этой, некогда возделанной, долины. В Анхуре (то был первый случай, когда я стал свидетелем подобного факта) нас приняли с некоторой нерешительностью. Когда дело дошло до объяснений, выяснилось, что во время последнего вторжения наш хозяин отправил в горы для большей безопасности кровати и т. д., и так как наш приезд не предвиделся, он побоялся, что не сможет принять нас надлежащим образом. Подобное поведение выглядело достаточно объяснимым; тем не менее сын Шамуза, Ногай, придал передо мною своим молодым чертам откровенно презрительное выражение - столь сокровенны и возвышенны здесь представления об обязанностях гостеприимства! Между тем в еде мы не были ограничены: был предложен очень жирный и очень вкусный баран.

Нас известили, что через Кубань перешли новые войска и что армия из Геленджика двигалась на Пшат. Предполагается поэтому, что первым поручено воспрепятствовать жителям этого района отправиться на помощь своим соотечественникам на побережье, что не помешало отъезду Хатукая и некоторых других людей ради этого.

Во время нашего пребывания в Шепсугу мы узнали, что было принято решение о покупке лошадей для нас и наших слуг; мы настояли, чтобы нам позволили самим их оплатить, что и было разрешено нам после дружеского спора. Мы поручили Мансуру с одним или двумя другими знатоками проследить, чтобы нам достались хорошие лошади и потому мы, г-н Л. и я, таковых и заимели; он -очень сильного, а я - самого красивого и самого легкого из всех, мною когда-либо виденных. Одна стоит семь гиней, а другая - девять; моя - темно-серая; это любимая лошадь князя Семеза, столь [148] же гордого, что и бедного, и теперь противящегося взять за нее деньги. Надеюсь, что в том он уступит, в противном случае мне придется возвратить коня, чем я буду раздосадован. У него нет никаких изъянов, разве что немного пуглив; он столь же резвый, что и послушный. Мы наняли, чтобы ухаживать за конями, слугу, который имел дворянское происхождение; но у него более нет ни владений, ни родителей, и ему приходится служить. Уход за конями, кроме того, считается делом значительно менее унизительным, чем всякая иная подневольная работа.

Сегодня после полудня мы, г-н Л. и я, отправились посмотреть два поля брани. Одно из этих двух сражений состоялось в прошлом году и продолжалось несколько дней; другое произошло какой-то десяток дней назад. Это открытая и гладкая равнина, по краям которой на севере и востоке расположились леса и низкие холмы. Очень большое превосходство кавалерии должно давать черкесам значительное преимущество на подобном поле, но я думаю, что оно уравновешивается эффектом, что должна производить артиллерия; и уже само это противостояние действию артиллерии, что продолжалось несколько дней, было бы достаточным, чтобы показать необыкновенное их мужество.

Мы встретили в пути вождя, одетого в кольчугу; этот вождь самой воинственной наружности спешился со своей свитой, чтобы поприветствовать нас (о нем будет сказано ниже), и вскоре к нам присоединился юноша, коего я уже приметил, как отличающегося даже среди его соотечественников своей ловкостью и своей силой. Нам рассказывали, что недавно он захватил русское знамя и пять солдат. «Что ты с ними сделал? - спросили мы его. - Естественно, я их продал!» Одно из главных мотивов, что побуждает идти здесь сражаться, [149] заключается в том, что человек храбрый и боевой может обзавестись работниками для своего хозяйства или сколотить небольшой капитал продажей своих пленников. Цена на них на рынке сейчас по тем временам составляет от трех до пяти фунтов стерлингов (от семидесяти пяти до ста двадцати пяти франков), что может свидетельствовать, что этот товар имеет большой спрос.

Этот юноша продемонстрировал нам, помимо своей исключительной сноровки в управлении своей лошадью и способности стрелять на полном скаку в шапку, лежащую на земле, еще одно, никогда мною не виденное действие: это прыгать под свою лошадь и в тот же миг заряжать свое ружье и вынимать из ножен свою саблю. Если русские солдаты, здесь находящиеся, не стоят большего, чем те, коих я видел в Севастополе и других местах, они непременно должны быть лишь детьми против большинства черкесов.

По возвращении мы узнали, что вождем, нами встреченным, был Чуруг-Оку Тугуз и что он ждет нас, чтобы засвидетельствовать свое к нам почтение. Он был дома и принес нам много неожиданных и весьма добрых известий. Он встретился с некоторыми вождями нескольких восточных провинций, которые Россия до сих пор оккупировала и мешала им действовать; и они сказали ему, что отказались поставить русскому генералу тысячу всадников, узнав, что Англия намерена вмешаться в пользу Черкесии; и, что если г-н Л. или я пожелали бы туда отправиться сами или послать туда какие-нибудь предметы нашей одежды или что-нибудь иное, чтобы доказать, что англичане находятся здесь, этого было бы достаточно, чтобы поднять против России весь край.

Но самой удивительной частью этих известий было то, что эти вожди получили письмо от [150] ногайцев (на другой стороне Кубани), сообщающее, что аналогичное прошение о предоставлении кавалерии (тридцати человек из каждой деревни) было адресовано и им, что они тоже склонны в том отказать по причине известия об английском вмешательстве и что они хотели бы вступить в совместные действия с черкесами. Я не знаю, говорил ли я, что в Пшате у Индара-Оку я встретил человека из Казани, представившегося мне посланным в Черкесию своими соотечественниками, чтобы удостовериться, действительны ли намерения Англии оказать помощь в установлении черкесской независимости. Он добавил, что ждал двадцать месяцев, чтобы узреть какое-нибудь доказательство, на которое можно было бы положиться; и, что если такого рода доказательство было бы дано, вне всякого сомнения, все его соотечественники взялись бы за оружие против русских! Видно, какое огромное потрясение всего русского здания может произойти, если здесь в достаточной степени будет поддерживаться искра свободы!

Сегодня после полудня мне показали сделанное здесь ружье, калибр которого таков, что два моих пальца могут вместе войти в его очень длинный и очень прочный ствол. Это ружье, должно быть, сильного действия. Весь день здесь слышны пушка и даже ружейные выстрелы; наши кони и наши слуги расположились биваком вокруг огромного костра у края дома, готовые, если понадобится, двинуться в путь; и нам было рекомендовано особо не удаляться от нашей деревушки, не будучи сопровождаемы, принимая во внимание тот факт, что русские предложили вознаграждение за наше пленение.

Верхний Абун, понедельник, 5 июня. - Три дня мы жили у нашего анхурского хозяина, затем мы отправились в деревушку трех братьев, [151] расположенную чуть далее к западу, в более богатой части равнины, чьи ряды великолепных дубов, зеленеющих лугов и зреющих хлебов воскресили в нашей памяти Англию. Г-н Л. часто восклицал: «Вот что напоминает Англию!» Климат тоже имел больнгае сходства. Обильные ночные росы каждое утро, в течение нескольких часов испаряясь, разливают в воздухе восхитительную свежесть. Эта семья выглядит богатой, если судить по многочисленным ее стадам крупного скота и коней.

В течение трех проведенных нами здесь дней все еще слышалась пушка; но местные жители едва ли обращали на нее свое внимание посреди своих, более злободневных забот, а именно обсуждений писем Сефир-Бея, размышлений над ответами, что необходимо было на них дать, и обдумывания вопроса относительно приема делегации с севера Абазака, прибывшей, чтобы предложить помощь этой части края и согласовать действия с людьми из Шапсуга и Натухача. Вожди из этих двух районов, здесь присутствовавшие, пожелали, чтобы встреча с нами была обставлена с определенной торжественностью; вследствие того для нас под одним из деревьев внешней ограды были разложены циновки и подушки; был вынесен и поставлен рядом с нами национальный стяг, и после того абазакам, ожидавшим в другом, обнесенном оградой лесистом месте, объявили, что мы готовы принять их. В момент, когда они приблизились, собравшиеся вокруг нас разошлись таким образом, чтобы оставить свободное место, где мы увидели идущего Мехмета-эфенди, держащего за руку другого, молодого судью (одного из посланников) с весьма приятным и очень умным лицом; а за ними - восемь или десять старых вождей и их подчиненных. Они были представлены нам в соответствии с обычаями и после рукопожатий сели на [152] траву; после того им были сообщены наши новости, и мы заставили их прислушаться к достаточно серьезным соображениям относительно фатальных последствий, коим неизбежно подвергнутся сами внутренние провинции, если они немедленно не примут более эффективных мер, чтобы прийти на помощь пограничным областям во время нынешней кампании. Вождь этих последних провинций попросил нас тоже высказаться, и наша краткая речь, похоже, произвела желаемый эффект, так как часть делегации осталась, чтобы принять безотлагательное участие в военных действиях, в то время как другая возвратилась к себе, чтобы оттуда привести на помощь своих людей.

Один из вождей, человек сильный и чрезвычайно деятельный, вовремя не приехавший, чтобы присутствовать при публичной встрече, имел приватную беседу, в ходе которой ему были высказаны те же соображения; он ответил на них шутя, что нас нужно оставить в крае, пока мы сами не убедимся, что совместные действия людей трех провинций были исчерпывающими и эффективными. Среди других предметов был обсужден вопрос относительно того, должен ли я отправиться во внутренние области с некоторыми из этих абазаков (коль г-н Л. решил направиться в сторону русской армии); но нашим здешним друзьям такое решение в данный момент, похоже, не понравилось; я согласился с ними, чтобы отсрочить поездку.

Решив наконец все вопросы, что должен был рассмотреть съезд, воскресным утром, после слишком рано устроенного завтрака, все мы отправились в путь, чтобы возвратиться в Пшат, Наша дорога шла вверх по долине Анхура, представляющей милые картины, где в достаточной мере присутствует и земледелие. Сделав привал на берегах реки для полуденной молитвы, мы отклонились от [153] ее берегов и стали подниматься с правой стороны на достаточно высокую и крутую гору, покрытую прекрасными лесами, через которые мы некоторое время с трудом прокладывали себе путь, очарованные, впрочем, тем, что были защищены от палящего солнца. Когда, наконец, мы стали вновь спускаться, то увидели вдали очень красивую долину, приятно волнистую, с самыми богатыми пастбищами, возделанными полями и деревьями, что тесно обступали возвышенности, одетые в величественные леса. На вопрос, что я задал относительно названия этой чарующей долины, мне объяснили, что эта была другая часть долины Абуна, о чрезвычайном плодородии которой я уже упоминал, но тогда счел, что она простирается дальше, на восток, за Пшатом. Некоторое время мы спускались в нее, повернув на запад, и сделали привал на целый день в деревушке, расположенной в пяти или шести милях от форта Николаевский.

Я постарался набросать рисунок этой деревни и окружающего пейзажа; но так как торопился и был столь стеснен жарой и любопытствующими, что, боюсь, передал своим рисунком лишь весьма слабое представление о красоте этой местности. Две постройки перед нашим домом для гостей, которые, как я видел, часто посещали некоторые дети, возбудили во мне любопытство; я был приятно удивлен, узнав, что одна из них была школой, а другая - мечетью. Дети учатся здесь читать и писать на турецком языке. Я узнал, что в крае существует много образовательных заведений, подобных этому.

Сегодня, после утреннего завтрака, мы ранним часом покинули последнюю упомянутую деревушку и через три или четыре часа достигли ту, где теперь находимся. Вся эта дорога шла вверх по долине Абуна, которая, кажется, простирается [154] значительно далее того места, где мы находимся. Абун описывает в своем течении четыре или пять больших изгибов, помимо бесконечного числа менее значительных излучин; это одна из самых широких, самых быстрых и самых прозрачных рек, что я пересекал во время этой экскурсии. Горы, окаймляющие ее долину, причудливо разнятся формой и высотой и покрыты великолепными лесами, вперемежку то тут, то там пастбищами с прекрасным зеленым кормом; в то же время ее поверхность, вечно извилистая, представляет при каждом изгибе чередование великолепных лесов, роскошных лугов, возделанных полей и многочисленных деревушек. Одним словом, среди большого числа прекрасных долин этого края я не видел ни одной, что понравилась бы мне больше этой, за исключением только долины Терампс, близ Мамая.

Среда, 7 июня. - Мы находимся здесь, в деревушке пожилого и респектабельной внешности человека, который не является дворянином, но, как утверждают, живет в довольстве, хотя я был склонен, судя по нашей еде, предположить, что он уступает людям, коих мы до той поры посетили, так как наше питание было простым; что до остального, то я весьма доволен. Мы предполагаем, впрочем, что наше пребывание здесь только временное: пока вожди не примут в отношении нас какое-нибудь иное решение. Все они в понедельник отправились к Пшату, вскоре после нашего приезда, после оживленных споров относительно нынешней кампании, споров, в которых г-н Л. настоял, чтобы ему было позволено сопровождать их и принять участие в любом предприятии, которое могло бы быть задумано. Но они от этого решительно отказались, ссылаясь в первую очередь на то, что пока дела не будут полностью улажены и пока большое число людей из внутренних [155] областей, которым наша миссия не была разъяснена, не будет беспрестанно прибывать, для нас могло быть опасным находиться на поле брани; что, если в спешке и замешательстве, от которых их первые боевые действия едва ли будут избавлены, мы можем оказаться отделены от тех, кто нас знает, в нас могут стрелять или порубить нас на кусочки, приняв за врагов.

В их беспорядочном способе ведения войны, когда каждый командир во главе своих подчиненных атакует противника, когда находит тому благоприятные обстоятельства, этот совет, вероятно, может оказаться справедливым. Мы очень хотели взглянуть на то, что происходит в Пшате; но нам следует унять свое любопытство, по крайней мере, на один или два дня, когда некоторые командиры пообещали вернуться и рассказать нам о событиях и условиться о последующих действиях.

Мне досадно сообщать, что (как мы о том узнали в пути) русским удалось захватить Пшат, не понеся больших потерь, что произошло, главным образом (я думаю), из-за нехватки пороха у окрестного населения. Нам также рассказали, что над ними в небе появился таинственный метеор и, образовав полукруг, взорвался. К счастью, черкесы увидели в том предвестие разгрома их захватчиков. Возможно, что это был снаряд, выпущенный Вельяминовым, чтобы сообщить коменданту Геленджика о своем прибытии в Пшат; но мы оставили это объяснение при себе. Нам сказали, что хаджи Гуз-Бег, которого я встретил в Жюбге с поручением призвать своих соотечественников к оружию, совсем недавно в одиночку совершил на другом краю этой долины один из самых отважных поступков. Он заметил место, где солдаты Николаевского форта пасут гарнизонный скот под защитой своих батарей; выждав удобный случай, [156] он бросился на пост (когда их оружие, как я предполагаю, находилось в козлах), сумел убить двоих и, кроме девяти принесенных мушкетов, захватил пленника.

Вчера нас посетил Султан Хургун-Гери, родственник великого султана. Он живет в этих окрестностях и с большим унынием говорит о ситуации в этом крае; но мне показалось, что эта манера видеть вещи в черном цвете должна в значительной степени приписываться его флегматичной натуре. Он показал нам (я не знаю, по какой причине) русский паспорт, с помощью которого он приехал сюда из Константинополя два года назад через Анапу.

Вечером, когда наши люди и некоторые жители этой деревушки сидели на нашей лужайке, мы увидели две их двуструнных скрипки, и среди восьми или десяти человек четверо играли на них очень хорошо. Похоже, что дома, предназначенные гостям (чужеземцам), в большинстве своем снабжены одной такой скрипкой. Сюжет и некоторые мысли двух песен показались мне очень поэтичными. Одна имела жалобную мелодию, сочиненную в память о юноше, в прошлом году женившемся и убитом в день своей свадьбы во время нападения русских, против которых он тотчас и отправился. Другая была сочинена, можно сказать, в утешение Чорат-Оку Хамузу, старому, очень храброму тока-ву, главному оратору во время состоявшегося в понедельник обсуждения, отправившемуся в Пшат с остальными сражаться против русских.

В прошлом году, в кровопролитном с ними бою он потерял четверых братьев, четверых сыновей и сам был очень тяжело ранен. Он сильно хромает на одну ногу. Единственная, когда-либо услышанная мною музыка, способная сравниться с музыкой этих песен, - это псалмодия церковной службы. [157]

Погода последних дней ночами была очень холодной, а утром, как и вечером, стояла ласковая прохлада. Движимые желанием увидеть то, что находилось по ту сторону гор, простирающихся перед нашим жилищем (и перекрывающих нам вид на Пшат), мы, г-н Л. и я, нашли одного человека, который согласился сопроводить нас сегодня на вершину одной из них высотой, приблизительно, в тысячу четыреста футов. Почти на этой высоте мы обнаружили дорогу, которая явно часто посещаема как лошадьми, так и крупным рогатым и мелким скотом; мы заметили многочисленные стада последних, пасущихся на прилегающей горе. Пастбище на этой высоте было отменным, самым богатым из всех, мною виденных; и с горы, на которой мы находились, мы увидели, как простирается на значительном расстоянии на юго-востоке неровная поверхность высокого плато, дарующая стадам крупного и мелкого скота такую нежную траву, какую мог бы только пожелать фермер Швио.

Зрелище, которым мы любовались с этой вершины, более чем компенсировало трудности, что мы пережили, дабы ее достичь. Перед нами на расстоянии двенадцати-пятнадцати миль развертывалось обширное пространство Черного моря; направо виднелась долина Хейдербех; сзади - Ге-ленджикская долина и линия высоких гор, разделяющая их. Впервые я увидел маленькую, без излучин, долину (называемую Мезип), по которой течет ручей, впадая чуть восточнее Геленджика в море. В правом углу этой долины простирается долина Сючи, полностью видимая с того места, где мы находимся; после нашего предшествующего перехода эти две долины приобрели для нас новый интерес в связи с тем обстоятельством, что в это время русская армия пересекла их, чтобы направиться в Пшат. Мы надеялись также оттуда [158] увидеть эту последнюю долину (Пшат), по крайней мере, частично; но она укрыта была от нас промежуточными возвышенностями. Склон этой горы и всех прилегающих возвышенностей был покрыт густыми лесами. Тот, через который мы прошли, состоял, главным образом, из высоких, значительного диаметра буков.

В каждой деревушке (как, по правде говоря, и во всем крае) можно увидеть хорошо огороженные и засаженные капустой, луком, фасолью и другими бобовыми, коноплей, льном, табаком и селитровой травой огороды. Полуденное солнце, когда его не укрывают тучи, как и в Англии, в это время года почти не греет, и в целом я до сих пор не вижу - за исключением более хорошей погоды - большого различия местного и нашего климата. Малоотличимой выглядит и растительность, как то доказывается, думаю я, коллекцией растений, мною собранных. Среди птиц я точно так же признал всех тех, кто напоминает наших, таких как дрозд, щегол, жаворонок и воробей. Иногда слышен соловей. Много диких голубей, которые пребывают в прекрасном состоянии. Что касается последних, мне следует лишь тому поверить, так как, хотя черкесы и не имеют, подобно туркам, суеверных предубеждений, мешающих им убивать голубей (в чем, будучи в том осведомлен, я сегодня уверен), у них все же есть закон, запрещающий их истреблять в то время года, когда те заняты своим потомством. В изобилии имеются хохлатые зеленые дятлы и другие птицы; но я еще ни разу не приметил ни одного фазана, ни одной перепелки или куропатки. Мне сказали, что фазанов и перепелов много в долине Кубани. В Суджуке и других местах я видел поразительно красивую дикую утку, образец которой я постараюсь отправить в Англию. Часто встречаются орлы, изобилует все многочисленное [159] семейство ястребов благодаря избытку добычи для них из-за отсутствия мелкой охоты из ружья. По той же причине повсюду во множестве имеются зайцы; и, как можно предположить, немало уток. В больших лесах имеются кабаны и лани, хотя охотники и мешают им размножаться.

Но в многочисленные мои часы досуга ничто так меня не забавляло, как республика муравьев. Здесь, среди многих, имеется их разновидность длиной приблизительно в полдюйма. Их бугор, сделанный из соломы и глины, имеет высоту не более фута, а в траве умело устроены многочисленные к нему подходы, полностью очищенные от всяческих помех и столь к тому выровненных, как ни одна большая дорога в крае, в особенности главный, более широкий, чем другие, более двадцати футов длины, заканчивающийся маленькими букетами трав и растений, где, вероятно, в изобилии хранилась пища муравьев.

В этот момент я пишу в доме аталыка Султана Хургун-Гери, очень близко от дома, что занимает последний, что должно быть для него удобно: он взял за привычку ежедневно приходить в деревушку, в которой мы находимся, чтобы провести рядом с нами свое свободное время, образующее, между прочим, значительную толику его дней. Это человек, который совсем не беспокоится о государственных делах или даже о делах военных в крае; и это последнее обстоятельство, приложенное к его русскому паспорту, заставляет его соотечественников заподозрить его, как мы о том узнали сегодня утром, в малопатриотичных наклонностях. Однако, каким бы слабым ни выглядело это суждение, я думаю, что если бы он вынашивал какие-нибудь планы, он, не имея на то необходимости, все же не показал бы нам паспорт, нам и никому другому в мире. Подозрения, зародившиеся против него, а [160] также некоторые другие факты выглядят лишь доказывающими крайнюю чувствительность, с какой эти люди заботятся о защите своей независимости. Нас перевезли сюда по приказу совета вождей, собравшихся в Пшате, после того как они узнали (не от нас), что с нами обходятся в нашем последнем месте пребывания (в получасе езды для всадника) не совсем удовлетворительно, по крайней мере, по мнению тех, кто сообщил о том.

Хаджи-Оглу Мехмет, абазакский вождь, о котором я уже говорил, явился повидаться с нами, вчера приехав из Пшата, откуда он направляется в свою провинцию, обещая привести оттуда через короткое время отряд своих соотечественников. Мы сделали ему некоторые подарки, чтобы доказать, что англичане находятся здесь на благо их страны. Насколько мы смогли от него узнать, черкесы имеют лишь небольшой наблюдательный отряд перед русской армией и, вероятно, это все, что они могут сделать сейчас, так как армия находится в открытой долине, где ее артиллерия может быть использована весьма результативно. Однако, похоже, что черкесское нетерпение пытается время от времени утешиться каким-нибудь отчаянным поступком. Приехавшие с Пшата рассказали нам вчера вечером, что Чурук-Оку Тугуз и Джамболет (двое из самых храбрых воинов) неожиданно напали с саблями в руках на отряд из пятисот русских и, пока соотечественники, сочтя их уже мертвыми, пребывали в отчаянии, те возвратились без одной царапины, убив немалое число своих противников. Тем не менее я замечал у некоторых черкесов растущую предрасположенность к тому, чтобы подождать, что для них сделает Англия и шесть других держав, так как здесь, как и в Турции, христианские страны, как и их выдающиеся представители веков минувших, всегда [161] составляли число семь; и, похоже, пришло сообщение, мы не знаем откуда, что, кроме Англии, за них вступились и другие правительства. Эта уверенность, вызванная главным образом посланиями Сефир-Бея, - вещь досадная, и мы попытались и еще будем пытаться помешать тому, чтобы она не перешла границ содействия; тем не менее нельзя удивляться тому, что она доминирует здесь, где уже десять лет две небольшие провинции противостоят более значительным силам и уловкам самой деспотичной и менее совестливой из европейских держав, владеющей, кроме того, всей военной наукой, которую Европа достигла в новейшее время.

В другом отношении борьба тоже носит крайне неравный характер: так как именно вожди и лучшая часть населения этих провинций каждый год идут в бой и погибают ежегодно под русскими ножами и пулями, в то время как в течение уже шести лет к своему «миллиону штыков» Россия может отправлять сюда и тысячи поляков, тем самым желая уменьшить их численность, или солдат родом из этих мест, и рабов, коих она рассматривает не более, как механизмы для сражения.

Этот край до сих пор не имел ни времени, ни возможности сформировать государственную систему, так как не существовало самой такой идеи, покуда она не была, так сказать, сформулирована три года назад Дауд-Беем (Урквартом) во время его трехдневного рыцарского визита; и хотя она была с энтузиазмом всеми воспринята, потребности войны в последние годы были слишком серьезными, чтобы позволить замыслить правительственный механизм или, по крайней мере, наладить эффективную его деятельность.

Нельзя также не учитывать, что минули лишь какие-то пятьдесят лет после прекращения распрей и междоусобных войн, схожих с теми, что [162] вели кланы и племена Ирландии и Шотландии и, что некоторые тяжбы и соглашения, проистекавшие из этих беспорядков, продолжались до еще совсем недавнего времени. Князь Пшемаф не так давно добился в качестве уплаты за убийство своего прадеда двухсот голов скота. Братства или общества, о которых я уже рассказывал, в значительной степени содействовали в последнее время внедрению системы штрафов, ныне доминирующей над системой кровной мести. Я не сомневаюсь, что опыт, щедро оплаченный черкесами как внутри, так и вне, быстро даст хорошие результаты, если для этого будет предоставлена возможность.

Сегодня в полдень нас пригласили на совет, созванный по поводу одного или двух местных жителей, схваченных, когда они пытались сообщаться с анапской крепостью. У одного из арестованных были найдены девять документов, из них три написаны на турецком языке, шесть - на русском. Я еще не знаю, каково было их содержание; но я посоветовал держать арестованных в надежном месте, пока не соберутся главный судья и некоторые иные вожди и не будет найден кто-нибудь, умеющий читать по-русски. Известно, что арестованные направлялись в Геленджик.

Сегодня северо-восточный ветер; дождливо и холодно. Нам донесли, что сегодня утром триста черкесов - хотя большинство их не имеет пороха - приблизились к форту Николаевский, чтобы бросить вызов гарнизону выйти и сразиться; но русские не приняли вызова и открыли огонь своих батарей по тем, кто им его посылал.

Этим утром султан (как его именуют) Хур-гун-Гери позабавил нас рассказом об удивительных военных подвигах своего отца, который был «первым в тысяче сражений», не получив ни одного ранения. Не менее примечательными были [163] его конные подвиги; но последние стали для него фатальными, так как он погиб при падении - не коня - а вместе с конем. По истечении времени его подвиги, как обыкновенно это случается, оказались приукрашенными; вот почему я ничего не скажу ни о ширине реки, которую он преодолел одним прыжком, ни о числе противников, коих он один обратил в бегство. Его любимым оружием была сабля и железная булава, чтобы разбивать каски; и так как и другие вслед его сыну сообщают, что это был храбрый и редкой силы воин, я с большим удовольствием принял в дар его булаву и с тем большим колебанием, что доблесть его рода, похоже, не пережила падения, во время которого она угасла. Я положил начало коллекции, которую желаю пополнить всяким необыкновенным оружием этого исключительного народа, коллекции, которую, приложив все свои усилия, я постараюсь благополучно переправить в Англию.

Верхний Пшат, вторник, 13. - Воскресным вечером в сопровождении султана и других персон мы отъехали из Верхнего Абуна, чтобы отправиться сюда; Верхний Пшат удален тремя часами конной езды от русского лагеря Пшат. Это уединенная небольшая долина, кажущаяся удачно выбранной как место хранения некоторых товаров, что г-н Л. привез с собой на последнем, прибывшем в Пшат корабле. Утро нашего отъезда было туманным (погода была пасмурной и холодной уже день или два); и так как тропа, по которой мы отправились, пролегала почти на вершине одной из самых высоких окрестных гор, некоторое время посреди тумана, нас окутавшего, мы более не видели ничего из того, что находилось ниже нас, кроме узкой вереницы скал, вдоль которой мы и продвигались. Начав спускаться, мы все же освободились от облака, покрывавшего вершину горы, и под нами [164] развернулась восхитительная картина лесистых возвышенностей, за которыми простиралось море.

Мы сделали привал в первой же встреченной долине, чтобы помолиться и поесть горячего. Там, впервые, мне показали растение, из которого здесь добывают заменитель селитры. С этой целью ее выращивают в деревенском саду. Здесь мы обнаружили также большую ступку, что служит для производства пушечного пороха, ступку, чей молот приводится в движение ногой, используя длинную ветку гнущегося дерева в качестве рычага. Пересекая долину Сючи и ущелье, ее опоясывающее, мы заметили многочисленные следы продвижения русских в навесах из веток, в подпорках для лагерных котелков и в дорожках для артиллерии, проделанных русскими саперами. Место указывало, что они здесь спали в боевом порядке; и, конечно, оказали краю определенную услугу, улучшив дорогу в ущелье. В этом походе погибли пятьсот человек, хотя их преследовало очень малое число черкесов, так как прилегающий край не был чрезмерно населенным.

Воскресным вечером стало ясно, что мы не сможем прибыть сюда, и возник спор относительно возможности дождаться без еды до завтрашнего утра и о необходимости там, где мы будем находиться, выбрать у подножья окрестных холмов до захода солнца подходящее место для ночевки, но в этот момент наш турецкий слуга (торговец из Семеза, приехавший со мной и нанятый нами) вспомнил деревушку, находящуюся в ложбине, чуть далее отсюда, в которой у него были друзья. Он отвел нас туда, и там мы хорошо обустроились и еще лучше были приняты. Сад в этой деревушке находился в отличном состоянии, и ее конопля была самым лучшим из многочисленных красивых насаждений, что я до той поры видел. [165]

Дело, призвавшее г-на Л. в деревушку, где мы сейчас находимся, заключалось в обсуждении поведения константинопольского хаджи, которому он доверил размещение некоторых товаров, взятых на борт одним из его константинопольских друзей в качестве пробных; моим же делом было немного прогуляться и увидеть русский лагерь. На нашем пути вчера утром мы встретили Хауд-Оку Мансура, старого Кехри-Ку Шамуза и некоторых других северных вождей, собравшихся в поле под деревом, приблизительно в часе пути от Пшата; они там находились уже несколько дней, выслеживая врага и ночуя под тем единственным кровом, под которым мы их нашли.

Сразу же после нашего сюда приезда был созван совет и первой темой обсуждения на нем было дело о подозрительных лицах. После получения сообщения от главного вождя, что письма, найденные у них, носили преступный характер, ввиду того, что они выявили, что имели место сношения между абазакской княгиней, попавшей в руки русских и ставшей женой одного из их генералов, и некоторыми жителями ее родных мест, внимательно слушавших ее тлетворные советы, было решено, что арестованные заслуживали быть немедленно расстрелянными. Некоторым вождям поэтому было поручено отправиться на север и засвидетельствовать, что приговор приведен в исполнение. Затем был обсужден вопрос о поведении хаджи, которое оказалось столь подозрительным, что г-н Л. высказал желание забрать у него товары, привезенные из Константинополя, и передать кому-либо, достойному доверия.

Хусейн, семезский торговец, приехавший вместе с нами, был избран приемлемой в том персоной; и так как вожди заявили, что они будут нести ответственность за его честность, и выглядели [166] готовыми защитить иностранцев от малейшего ущерба в своих владениях (что, как они говорили, до той поры никогда не случалось в той части края, где они проживают), эта передача и была на деле произведена. После того нас спросили, куда мы пожелали бы отправиться и, следуя нашему ответу, что желанием г-на Л. было принять участие в войне, а моим - отправиться в глубокий тыл, где я считал, что мои услуги могли бы оказаться более полезными, нам ответили, что пребывание г-на Л. в этих окрестностях в данный момент не будет подходящим; ввиду того было принято решение, что в настоящий момент не будет начато ни одного крупного действия против русских и все ограничится наблюдением за их передвижениями. Что касается моего предложения, вожди заметили нам, что коль они договорились вскоре отправиться во внутренние области, где должен состояться съезд с абазаками с целью объединения крупномасштабных действий, и коль сейчас такой момент, когда можно предположить, что русская армия вновь двинется с места, лучшим решением для г-на Л. и меня было тоже отправиться на этот съезд, чтобы помочь, насколько возможно, вдохновить и ободрить народ. Именно это решение мы в конце концов благосклонно и приняли и условились, что когда наши дела здесь завершатся, мы вновь возвратимся в Семез и подождем в доме Шамуза готовности вождей отправиться с нами в задуманное нами путешествие.

Во время этого разговора случились два примечательных происшествия. Мы увидели носилки, которых держали на руках четыре человека, сопровождаемые большим числом людей и направлявшиеся к нам вверх по долине. Узнав, что на них лежал раненный этим утром русскими фуражирами человек, мы пошли навстречу и увидели [167] лежащего на носилках без сознания юношу с ужасно разорванным пушечным выстрелом пахом. При мне было лишь немного бинта, что я привез для них и предложил для перевязки; но это было воспринято как дело бесполезное, и те, кто окружал его, сочли, что для раненого все кончено. То была первая, мною здесь увиденная, жертва войны, но я боюсь, что не последняя.

Другим происшествием стал приезд к месту нашей беседы старого Индара-Оку Мехмета верхом на молодом и крепком коне. Он спешился с него с таким проворством, а его походка была столь легкой, когда он шел к нам с туго затянутым поясом и всем своим оружием на себе, что в какой-то момент я признал в нем лишь сходство его черт с чертами моего старого друга, не веря в возможность того, что это был столетний старец Индар-Оку. По обычаю, вожди при его появлении все встают; но старейшины отправились в другое место закончить то, о чем мы только что говорили (дело предателей), и, одним словом, прием, что они ему устроили, убедил меня, что недоверие, объектом которого стали этот вождь и его семья из-за их предшествующих связей с господами Скасси и де Мариньи, является чувством, глубоко укоренившимся и весьма общим. Мне рассказали, что Скасси в последнее время пытался завязать переписку с этим семейством, чтобы склонить ее покориться России; но я не услышал, чтобы кто-то привел хоть один достоверный, его дискредитирующий факт. Его репутация, вероятно, стала жертвой простых подозрений или распространяемой его старыми врагами лжи.

Несколько вождей вчера сопровождали нас сюда; обед был за наш счет (ввиду того, что здешние люди достаточно бедны) и приготовлен нашими слугами, а мы исполнили роль радушных [168] черкесских хозяев, удалившись в другой дом, пока наши гости сидели за столом.

После того как Мансур сообщил мне, что несколько присутствующих людей не имели пороха, чтобы отправиться против русских, я отдал половину того малого, что хранил для себя и что они разделили между собой; и он тотчас оказался осажден множеством просителей. По поводу последних: случайность заставила меня приметить одного, стоявшего у улья и, приблизившись, я увидел пасеку - большое овальное пространство, окруженное солидной изгородью и содержавшее не менее семидесяти семи улей, все полные, в то время как готовились многие другие для новых пчелиных роев. Эти улья сделаны из ивы, обмазанной отвердевшей под солнцем глиной. Мне сказали, что мед снимается, не уничтожая пчел.

Все северные вожди нас покинули, за исключением небольшого числа самых влиятельных, составляющих наш эскорт, чтобы подготовить нашу поездку в глубокий тыл.

Этим утром мы спустились в Пшат, чтобы увидеть русский лагерь. Стояла чрезмерная жара и так как единственная дорога, которую мы могли бы избрать, следовала на девять десятых протяженности реки, а широкое русло Пшата состояло из камней, чья белизна ослепляла глаза, я могу сказать, что смотрины врага обошлись нам достаточно дорого. С этой целью мы отправились к обычному посту черкесских часовых — выступу, расположенному напротив лагеря и на значительном расстоянии от досягаемости пушки. Древнее захоронение, каковым его в этой части края считали и другие, состоящее из пяти огромных гладких камней (четыре - образуя круг, а пятый расположен на остальных), составило для нас частичное укрытие и в то же время позволило нам установить [169] наш телескоп. В то время как мы недолго использовали его в качестве укрытия, боясь, чтобы не пострадал наш национальный авторитет и, вероятно, не особо вызывали к себе уважение во мнении наших спутников подобной слабой демонстрацией храбрости, каково же было мое удивление увидеть одного черкеса на полпути впереди нас, еще ближе подъезжавшего к русскому лагерю. Он продолжал продвигаться вперед до расстояния, как мне показалось, досягаемости мушкета, потом развернул коня на 180 и не спеша проскакал прямо перед плато, на котором я насчитал семь пушек. Это был Чурук-Оку Тугуз, восседавший на своем маленьком белом боевом коне. (Я рассказывал о подвиге, что он и Джамболет совершили против русских). Это высокого роста мужчина, очень крепкого телосложения, полный жизни, воодушевления и энергии, и пока он таким образом медленно прогуливался, будучи столь очевидной целью посреди открытой равнины, я думал о нашем Львином Сердце, бросающем вызов сарацинам. Тем временем я желал прекращения этой сцены, так как интерес, который она возбуждала, имел нечто слишком невыносимое, тем более, что Тугуз (Волк) и я стали очень добрыми друзьями.

Пока он описанным образом изучал лагерь, к нему присоединился другой черкес, тоже восседавший на белом коне, и я испытал живое удовлетворение, когда перед тем, как покинуть холм, наконец, увидел их возвращающимися из дерзкого похода, не дав русским возможности дорого заплатить за их отвагу. Эти последние, похоже, были в то время заняты обедом (в боевом порядке) и, вероятно, в том была причина, им помешавшая выстрелить в двоих дерзких искателей приключений. Один фрегат, три брига стояли на якоре в бухте, а шлюпки активно передвигались между [170] ними и отлогим берегом. Говорят, что форт, который русские собираются построить, должен располагаться на склоне холма, к западу, так, чтобы воспрепятствовать приближению судов с устья реки. Это не моя страна, и тем не менее я испытал болезненную тоску (каковой не было в ощущениях старого Индара-Оку!), замечая, что священный лес близ берега, где был воздвигнут крест, был полностью вырублен варварами, за исключением двух или трех почтенных по возрасту деревьев, чьи дни тоже могут оказаться сочтенными.