ДЖЕЙМС БЭЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ

В ТЕЧЕНИИ 1837-1839 ГОДОВ

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

Хиса, 25 июня 1839 года - Отъезд моего конака с места проведения съезда был ускорен сообщением, доставленным нам 15-го числа, что флот, состоявший из не менее чем тридцати кораблей, больших и малых, был замечен близ этих мест. Недавно русские чиновники особо угрожали Хисе по причине их личной неприязни к Хасан-Бею, и потому, похоже, настал для этого населенного пункта его роковой час. По этой причине и следуя желанию, что было у меня, самому увидеть положение в Абазаке, я тоже откланялся перед участниками съезда. По приезде сюда мы уже не нашли на побережье кораблей и поняли, что такая угроза была лишь хитростью, дабы отвлечь внимание, ибо флот вскоре после того направился в Ваю. 19-го числа благодаря погоде и попутному ветру там были высажены десять тысяч человек, ради чего флот истратил на то лишь самое малое количество боеприпасов. Конечно, дабы оказать русским надлежащую встречу, были собраны крупные военные силы черкесов; но этого не произошло из-за большого численного неравенства, слабой дисциплины, недостатка оружия и боеприпасов, тем более что русский генерал, дабы избежать угрозы нападения черкесов во время высадки, выстроил трехпалубные суда вдоль берега к северу от реки, где простирается равнина почти двух милей длины и трех четвертей мили ширины, что обеспечивало форту наилучшее положение. Там и расположились черкесы. К югу от широкой и глубоководной реки, чьи берега густо покрыты деревьями и кустарниками, что пересекает одна-единственная тропа, находится еще одна равнина, менее протяженная, но все же достаточно большая, чтобы там расположилась упомянутая мною численность войск. Именно туда после какого-то времени орудийной стрельбы по [262] северной равнине генерал приказал быстро перевезти свою армию и артиллерию на пароходах, малых судах и шлюпках; тогда как суда больших размеров препятствовали черкесам покинуть свои позиции к северу от реки, чтобы совершить обходный маневр через возвышенности. После того произошли малочисленные стычки, так и не помешавшие армии занять позицию к северу от Ваи, где и строится теперь новый форт.

Испытанные мною здесь неприятности были смягчены известиями, доставленными мне из Нотухача, где народ, коему я недавно отправил письмо с ободрением, хотя и не потревожен до сих пор русскими, твердо придерживается своих намерений. Русские войска численностью в две тысячи человек заняты строительством нового семезского форта и некоторыми иными крупномасштабными операциями, заставляющими предположить об устройстве здесь нового поселения. Недавно через гарнизоны фортов этой части побережья стало известно о смерти «их друга», султана, и в течение трех дней русские устраивали что-то вроде празднования этого радостного события, в правдивости которого черкесы нисколько не были уверены, считая его измышлением, предназначенным для того, чтобы подорвать их мужество. Но это известие было подтверждено прибывшим в Джанхоти турецким кораблем. Будучи в абсолютной неизвестности относительно того, что происходит в остальном мире, я не поддался здесь никакому сомнительному домыслу по поводу этого события.

2 августа. - Русская эскадра приготовилась к отплытию через два или три дня после того, как высадила армию в Вае. Она взяла курс на юг; и Ха-сан-Бей только что получил письмо из окрестностей Сухум-Кале, в котором его информировали, что отряд из двух тысяч человек, состоящий из грузин [263] и азраев, собрался в этом пункте в то же самое время, что и крупное подразделение русской армии; что местом назначения этих войск является Хиса, где последние должны сперва сжечь нашу деревушку и построить затем форт в качестве наказания за последние действия, коими Хасан-Бей содействовал продолжению войны. Но, не обращая внимания на эти угрозы, Хасан решил возглавить новый набег в край этих азраев с войсками, которые в данный момент и собирает.

Псекупс, 22 августа. - После приблизительно двух лет ожидания я смог, наконец, посетить эту абазакскую провинцию. Для этого визита я воспользовался поездкой туда из Ардуача Али-Би с его «пхуром», или воспитанником, в сопровождении трех родственниц и свиты из сорока человек. Семь или восемь человек являются его собственными людьми; остальные, как дворяне, так и токавы, присоединившиеся к нему, чтобы придать большую помпу его визиту, числились среди его друзей. Последние поехали с ним с условием, что по возвращении каждый из них получит крупного быка или его стоимость. Будут вознаграждены также и его крепостные.

Я проник в провинцию через гористую долину Макупс, удерживаемый недомоганием позади остальной части каравана, избравшего менее прямой, но более легкий путь, что предлагает долина Тоапсе. Граница, образованная здесь горой, находится приблизительно в десяти часах медленного продвижения от моря. Преодолев другую лесистую гору, где, как мне о том рассказывали, путешественники порой становились жертвой нападения и лишались своего оружия и своих коней, вступаешь в богатую и широкую долину Псекупс, ведущую в неровную низменность, составляющую большую часть этой плодородной провинции, [264] представленной мне как имеющую протяженность в четыре добрых дня пути от границ Шапсука до пределов Бесни. Ширина же этой провинции составляла в своем максимуме приблизительно три дня пути. Этот край был бы менее защищен без этого большого числа своих густых лесов, пересеченных едва заметными тропами и реками, не имеющими мостов.

Но я рассказываю здесь о том, что сам не видел, а знаю по описанию других; так как, после того как съезд решительно отверг мирные предложения Сасса, всякая необходимость подвергаться личным опасностям исчезла и я счел необходимым придерживаться настоятельных рекомендаций, данных мне, не удаляться от моих спутников из-за опасения, что как бы вознаграждение, предложенное за мою персону русскими, имеющими ныне определенное влияние в Псадуге и в других кубанских провинциях, не соблазнило кого-нибудь из негодяев, наводнивших эту провинцию.

Здесь еще не было принесения национальной присяги, поэтому почти единственным препятствием измене и воровству была бдительность, проявляемая каждым человеком в защите того, что ему принадлежит.

Исключая несколько более безопасных мест, коней не оставляют на ночь на подножном корму, даже несмотря на присмотр за ними вооруженных людей; даже в это время года их кормят на конюшне, дверь которой основательно загорожена и перед которой для большей безопасности ночует какой-нибудь человек. Кроме огромного неудобства таким положением вещей, вред, проистекающий из этого расходования сена летом, должен порой, как и во времена года, схожие с нынешним, когда весьма значительное количество скота погибает из-за нехватки корма, быть очень, большим. [265] Тем не менее в ответ на все то, что я мог сказать тем, кого видел, дабы призвать их следовать примеру двух других провинций, мне до сих пор отвечали лишь тем, что указывали на огромные размеры своего края; как если бы труд по принесению присяги нельзя было поделить на части.

Кроме того, я боюсь, что также отсутствует единодушие среди влиятельных персон, так как токавы утверждают, что дворяне хотят русской власти в надежде обрести с ее помощью больших привилегий и что многие из них уже приобрели русские паспорта. К счастью, класс токавов значительно больший своим числом и остается твердым в своей позиции; ведь на многолюдном съезде, недавно состоявшемся на Хагуаше, предложения генерала Сасса были отвергнуты.

Лука вызвал во мне любопытство по поводу обряда возвращения «пхура», или «воспитанника», в свою семью, рассказывая, что это водворение сопровождается многочисленными церемониями; поэтому я более чем проворно отправился в путь, чтобы поприсутствовать на этом церемониале и был достаточно рад присоединиться к Али-Би и его группе на лугу, на берегах реки, где они ожидали прибытия дам и одного пожилого дворянина, у которого я проживал прошлой ночью и который на следующий день сопровождал меня.

Когда все собрались, мы вновь двинулись в путь в сопровождении двух дворян преклонного возраста, дам на легкой повозке позади, что тащили быки; в центре находился воспитанник в полном военном одеянии, восседая на резвом грузинском скакуне, в мундире из европейского сукна, богато украшенном, как и седло, серебряным галуном. Рядом с ним вели на поводу красивого белого боевого коня, чье седло и упряжь были не менее богато украшены - все это, [266] вместе с конем, являлось подарком аталыка своему ученику.

Оказавшись в двух милях от нашего места назначения, вся группа - достигнув сорока человек — стала петь и, следуя, в таких случаях, обычаю, стрелять в воздух из пистолетов; это стало сигналом к сбору публики - мужчин и женщин -на возвышенности, простиравшейся вдоль нашего пути, где виднелись деревушки и деревья. Когда мы оказались ближе, все молодые люди из нашей группы вооружились весьма внушительными ветками деревьев, вырванными из изгородей, окаймлявших дорогу. Мотив такой предосторожности не замедлил раскрыться; так как едва мы достигли своего рода прохода среди деревушек и деревьев, как увидели выбегавших оттуда схожим образом вооруженных жителей, самым яростным манером атаковавших наш авангард, изрекая вой и крики, чтобы напугать наших лошадей, и ударяя что есть силы по ним и по нашим мужчинам своими большими и тяжелыми ветками так, что вся наша группа, хотя и оказала упорное сопротивление, вынуждена была через какой-то миг, пытаясь собраться, отступать. После этого мы возобновили попытку - несколько самых сильных, образуя что-то вроде телохранителей женщин, — и наконец сумели проложить себе путь через эту вереницу людей. Но этот бой стал лишь преддверием целой серии других стычек, продолжавшихся весь остаток пути, и в ходе одной из которых я получил несколько довольно крепких ударов по плечам. Я чувствовал себя счастливым, что отделался таким вот образом, видя, как у некоторых на голове текла кровь и как всякое почтение к персонам временно было забыто.

Самое большое опасение, однако, было у меня по поводу женщин, коих несколько раз едва не опрокинули. Боялся я также за небольшой багаж, [267] что был со мной, чтобы оплатить мои расходы. Этот багаж, просто завернутый в манто, мог бы неминуемо стать добычей тех, кто нападал на нас, если бы они его обнаружили.

Наконец мы достигли столь желанной деревушки нашего питомца. Али-Би, сопровождаемый своим пхуром, белым конем, дамами и своими основными друзьями, ворвался в нее галопом через главный вход и посреди новых ружейных залпов передал юношу его семье; в это время остальная часть каравана, в том числе и я, достигла дома для гостей, куда ранее нас явились недавние наши противники и где в шутку и со смехом прозвучавшее сравнение происшествий, случившихся с той и другой сторон, завершило эту странную прелюдию того, что Лука назвал «многочисленными церемониями».

Можно было бы поинтересоваться причиной столь недружелюбного приема; но единственным ответом было бы, что таков местный обычай и что жители имеют право отобрать у нас все, чем могли бы завладеть.

В течение оставшегося времени, что я провел с Али-Би и его группой, единственным достойным внимания из того, что я узнал, было то, что съестные припасы, потребляемые нами, были большей частью поставлены аталыком и что вся наша группа, даже крепостные, сделала семье воспитанника столько подарков, сколько могла, в надежде в ответ получить более того. А братство пхура сделает подарки Али-Би в знак признательности за то, как он исполнил свои обязанности аталыка, и в ответ за его собственные подарки; ибо данный обмен подарками носит всеобщий характер.

Чтобы побудить членов братства ответить на подобную учтивость и щедрость, пхур на следующий день после нашего приезда предпринял среди них обход. С этого времени и на всем протяжении [268] теплых и долгих дней ради нашего развлечения не прекращались танцы, песни и звуки скрипки. Все это таким вот образом продолжится до 26-го числа, когда начнутся три дня «церемоний». Только я думаю, что все это будет происходить иначе, чем их прелюдия. Если я останусь, то расскажу о них. В ожидании этого я отправился в деревушку, расположенную в двадцати милях к западу, у подножия гор, чтобы увидеть термальный источник минеральной воды, которую я пил и в которой дюжину раз купался, ощущая сколь приносила она мне пользу.

Приблизительно дюжина источников расположена в углу прогалины под утесом из красного мелкозернистого песчаника, образуя ручей, способный за какую-то минуту наполнить целую бочку. Купальня устроена самым простым образом из камней и деревянных деталей, размещенных в углу вокруг источников таким образом, чтобы обеспечить достаточную для горизонтального погружения глубину воды. Температура этой ванны составляет 111° по Фаренгейту (43,89° по Цельсию или приблизительно 35° по Реомюру) ; но температура одного из источников равняется 142° (45° по Реомюру) . Тот показался мне также самым насыщенным; вот почему я взял пробу этой воды, чтобы позднее сделать ее анализ. Эта купальня часто посещаема, но я не думаю, что посетителей много, и я почти единственный человек, кто пьет воду этих источников, чей вкус просто тошнотворный. Близко расположенные камни источников представляют собой желтовато-белую, но безвкусную облицовку; а вода ручья, кажущаяся, когда светит солнце, прозрачной, в тени приобретает голубоватый и молочный цвета, которые сохраняет до момента своего впадения в Псекупс на некотором [269] расстоянии от источников, оставляя на поверхности небольшую пену. Пузыри воздуха в более или менее большом количестве вырываются из источников, в особенности из того, в котором была наполнена моя бутылочка. Все тотчас же определили, что речь идет о сероводородных ваннах, заметив, что серебряный галун незамедлительно обесцвечивался, когда его держали над этим источником.

30. - Исполнение обрядов возобновилось 26-го числа; но они продолжались лишь два дня, так как число их участников весьма сократилось в сравнении с тем, что обычно бывает в такого рода случаях. В обрядах участвовали три или четыре сотни людей. Главным развлечением молодых людей обоих полов был круговой танец при входе в деревушку (исполненный, как то я ранее описывал, монотонным образом), и все это в самый разгар дневной жары; вокруг танцоров располагался другой круг людей, вооруженных ветками деревьев; они время от времени, по мере того как, дабы посмотреть танец, собирались всадники, нападали самым бесцеремонным образом на последних и вынуждали тех отступить на определенное расстояние, где те перестраивались и вновь переходили в атаку, руководимые своим командиром. Хотя и будучи, по нашим представлениям, несколько грубым, это развлечение является великолепной школой для коней, готовящей их выдерживать стычки с пехотой.

Кроме этих развлечений устраивались скачки с преследованием всадника, державшего белый флаг; а после того наступало время обильного застолья с мясом, пастой и южным напитком брожения (Этот напиток готовится следующим образом: кипятят виноградный сок и доводят его до такой консистенции, чтобы он, не портясь, сохранился до следующего сезона. По мере нужды берется та или иная часть этой массы,разбавляется водой, доводится до брожения. Туда для придания большей мягкости добавляется при приготовлении напитка мед. Мусульмане, не пьющие вина, считают абсолютно возможным для себя употребление этого напитка как не имеющего ничего общего с вином. Один из них, кстати мулла, уверял в моем присутствии, что даже одна капля вина оскверняет хлеб), [270] коим угощают всех присутствующих в течение двух дней. Наконец все завершается скачками по-черкесски. С этой целью на три дня без корма оставляют с полдюжины скакунов. После того, к вечеру, их отводят в указанное место, откуда во весь опор гонят назад. Победителем оказался принадлежавший мне кабардинский конь; но, хотя мой переводчик, скакавший на нем, должен был получить в качестве приза крупного быка, а призы меньшей ценности были обещаны тем, кто пришел к цели вторым и третьим, ни один из этих призов получен не был. Я узнал, что подарки со стороны родственников и друзей семьи нашего пхура были столь бедны, что все прекрасные расчеты на выгоду, вынашиваемые Али-Би и его командой, теперь провалились и речь идет о немедленном отъезде назад без принятия предложенных подарков, а именно полудюжины посредственных лошадей и двух, находящихся в жалком состоянии, кольчуг; хотя в течение двух дней, в ходе которых продолжались «обряды», глашатаи повсюду прилюдно объявляли, что каждый обязан незамедлительно явиться и принести свою долю вознаграждения аталыку и его друзьям.

Главной причиной всего этого разочарования является то, что токавы, коих числом больше и кои в таких случаях должны быть щедрее, в данный момент пребывают в ссоре с дворянами и особенно с братством, которому принадлежит отец нашего пхура, из-за уравнивания цены за кровь, предложенного Хасан-Пашой и отвергнутого этим [271] последним братством, требующим возвращения к древнему черкесскому обычаю, по которому в дальнейшем цена тридцати крепостных равнялась бы цене крови одного дворянина, а одиннадцати крепостных стоимости крови одного токава. Я думаю, что дворяне потерпят неудачу в этой своей попытке, на которую, весьма вероятно, некоторые из них были подталкиваемы русскими; так как токавы значительно превосходят их числом и многие из них в данный момент находятся на съезде, собравшемся на Хагваше, чтобы с помощью присяги поддержать это требование равенства и помешать установлению мира с русскими. Я с огорчением, однако, узнал, что там не будут рассматриваться вопросы ни об устранении краж, ни о наказании единичных случаев измены.

Вчера я совершил прогулку почти на восемь миль к югу от этой деревушки в намерении посетить некоторые соленые источники, надеясь, что с помощью умелых действий в будущем возможным будет освободить эту внутреннюю часть края от поставок соли из России. Я считаю вполне вероятным достижение такой желаемой цели. Источники, числом приблизительно в дюжину, расположены в ложбине или, скорее, на небольшом ровном пространстве посреди выступающих отрогов горного хребта. Я нашел воду очень соленой; но ее было столь мало на дне таких небольших углублений, что казалось, последние образованы топтанием людей, ежедневно приходящих сюда в большом количестве в поисках запасов соли (считавшейся общим достоянием), которую обычно каждый отвозит к себе в шкурах или в больших открытых сосудах, напоминающих маслобойки. Именно в этих ямках и испаряется вода. Уже давно, то есть уже более месяца, почти не было дождей; стоит невероятная, необычная засуха. Мне рассказали, что, пока люди [272] не стали каждое утро черпать воду в источниках, она достаточно обильно стекала в соседний ручей и ее убыли можно было бы полностью избежать строительством шлюза, размером в двадцать футов. Бурения могли бы увеличить, даже летом, наполнение существующих источников и, возможно, создать новые. Впрочем, в том не было острой необходимости, если бы были приняты меры предосторожности; так как все единодушно говорят, что количество соли в результате испарения источников не менялось даже зимой, когда почва покрыта малым количеством воды или когда она становится слегка заболоченной, и что заметное уменьшение соли наблюдалось лишь во время последнего таяния снегов. Но и после того это сокращение соли не столь значительно, чтобы запрещать ее заготовки. Почва вокруг источников полна гравия, а здешний утес является весьма огромным скоплением морских ракушек и гребешков.

В этой провинции встречаются (на подступах к небольшим собраниям семейных могил) деревянные водоемы, аккуратно накрытые и наполненные водой, в которые кладут бродить маленькие дикие груши, образующие в осеннюю жару очень приятный для путников напиток.

Повсюду в крае, то тут, то там, встречаются дикие голуби с голубоватым оперением. Эта провинция выглядит их настоящей штаб-квартирой. Столь же многочисленные стаи воробьев повсеместно покрывают поля. Отсюда и изобилие племени соколов, коих повсюду просто в избытке. Столь же много скворцов, как и птицы, абсолютно напоминающей нашего обычного дрозда, разве что безмолвного. Здесь много жаворонков и дроздов. Но ныне леса и поля почти лишились пения птиц; не слышно радостных трелей жаворонка(Единственным его видом, встречаемым здесь, является гребенчатый жаворонок), коноплянки, снегиря или [273] щегла. Встречается огромное разнообразие зеленых дятлов, как больших, так и малых, а также бекасов и ворон (на востоке Европы встречаются черная и пестрая ее виды); но я ни разу не приметил ни одного представителя армии перепелок и куропаток. Хотя перепелка, говорят, встречается на Кубани.

В данный момент в Шапсуке проходит съезд, рассматривающий вопросы борьбы с изменой. Трем представителям, чья вина была доказана, перерезали in terrorera горло. О такого рода наказании я услыхал впервые, и оно оправдывается тем, что жители пришли в отчаяние, видя, как их бараны и крупный скот, пасущийся близ Кубани, часто похищаются русскими с помощью этих изменников. [274]

Хиса, 4 октября. - За несколько дней перед тем, как я покинул Абазак, со стороны Шапсука слышны были звуки пушек. Один дворянин из нашей группы, Осман, тотчас покинул нас, дабы отправиться принять участие в бою. Позже я узнал, что русские ранним утром совершили нападение, в ходе которого, к несчастью, сумели увести в плен тридцать семь крестьян, несмотря на усилия храброго Гезиль Бега и других спасти их.

Зеуз Хусейн-Оку Осман из Вардана, о котором я только что говорил, является одним из самых уважаемых людей, известных мне в этом крае. Он брат Ахмета, мужественного командира партизан, о котором я прежде рассказывал как о человеке, оказавшем мне в своей деревушке весьма почетный прием вскоре после моего прибытия в край и убитом в Шахе во время последней высадки русских. Осман является старшим в семье героя, в которой живы еще лишь двое братьев. К своим боевым качествам он присовокупляет иные, не менее ценные, такие, как мудрость, верность и скромность. Я избрал его в качестве своего главного посредника в передаче влиятельным тамата моих мыслей по поводу учреждения постоянных местных судебных ведомств и ночного захвата русских фортов как способа добиться каких-либо противовесов успехам врага. Я предпочел в этих делах помощь Османа даже содействию Хаджи, так как в последнем я обнаружил меньшее терпение выслушивать мнения других людей по причине природной живости и энергичности его характера, делающих его малоспособным принимать зрелые решения. В целом я должен сказать, что, сравнивая поведение вождей северных земель и этой части побережья, я обнаружил у последних меньше лести и соответственно больше искренности. Никто к тому [276] же не пытался здесь навязать нам свою опеку, что на севере Чупако многие, используя свое влияние, пробовали сделать.

Осман, каким бы храбрым он ни был, помогал мне в деле, осуществление которого я считал весьма желательным: сдерживать горячность его соотечественников, которая часто заставляла их опрометчиво бросаться на стройные ряды русской армии с их артиллерией на ровном поле. В результате бесполезно приносились в жертву многие ценные жизни, из-за чего пропорционально тому следовали уныние и отчаяние.

Так как план внезапного нападения на форты был окончательно принят и теперь настало для этого благоприятное время, все были заняты приготовлениями к этому; я надеюсь, что первая попытка будет предпринята до моего отъезда. Десять дней назад - а именно 25-го числа прошлого месяца -меня посетил Осман, и мы долго обсуждали вместе необходимые меры и предосторожности; теперь я жду результата их сочетаний.

29 августа я покинул Абазак, чтобы возвратиться на побережье. Поездка для меня оказалась трудной (каковой она была и в прошлую неделю и по тем же причинам) из-за чрезвычайной жары, трудной дороги и приступа головной боли; но известие о прибытии в Макупс судна с письмами и бумагами для меня стало стимулом, коему невозможно было противостоять.

Конец прошлого года и начало нынешнего раскрыли мне страшное беспокойство в Англии: что будет с войной в Азии, с испанской войной, с восстанием в Канаде, с египетским вопросом, который можно счесть нескончаемым, с нашими внутренними волнениями и с законом о зерновых культурах? С другой стороны, однако, союзные договоры Турции и Австрии с Англией таят в себе [277] источник надежды для Азии; так как эти договоры, если они будут исполнены честно и решительно, должны неизбежно привести к спасительному сдерживанию России или к столкновению с этой «великой державой, абсолютно не верящей в дружбу тех, чьи интересы не согласовываются с ее собственными и кого она не упускает возможности угнетать, - открыто, не нарушая договоров» (Смотрите ее главного историка Карамзина, коему позволено обнародовать в России эти политические доктрины) .

После моего возвращения сюда у русских царит непривычная тишина; но я не знаю, должен ли я видеть в том симптом истощения их средств, призванных помочь поработить эту страну, или признак приближения новой грозящей опасности. Но теперешнее время года, однако, делает маловероятным всякое, более или менее крупное, военное предприятие. Эскадра вместе с армией приготовилась к отплытию на север еще в середине прошлого месяца и уже перевезла значительную часть гарнизонов прибрежных фортов. Утверждают, что она направилась к Крыму, в то время как два парохода (один из которых сгорел в море) и крейсера получили приказ продолжать блокаду. Что достоверно, так это то, что уже очень давно не было замечено ни одного крейсера, что гарнизоны остались без пополнения, а черкесы готовятся к захвату фортов.

Единственной новой попыткой враждебного действия, коей опасались в это время года черкесы, является строительство форта на возвышенностях между Анапской и Семезской долинами, то есть на пути недавнего следования русской армии. До своего отбытия на север эскадра вызвала у нас достаточно сильную тревогу, приблизившись к этому месту; однако вряд ли она еще раз потревожит здешнее побережье до конца этого времени года; вот [278] почему главнокомандующий Хаджи Дахум-Оку три недели назад уехал с несколькими командирами и другими спутниками к русской границе, где призвал некоторых вождей этой провинции, просивших для себя помощи, переселиться со своими семьями и скотом дальше в глубь Абазака, на большее расстояние от грозящей русской неволи. Оказав этим вождям помощь, в коей те нуждались, Дахум и войска, сопровождавшие его, на какое-то время останутся в Абазаке, чтобы поспособствовать принесению присяги, и, вероятнее всего, возвратятся к себе лишь с приближением зимы. Среди русских все более крепнут слухи о войне с Турцией. Два письма, адресованные мною жителям севера, - одно, чтобы сообщить им разные благоприятные для края известия, полученные нами из Турции, Грузии и Персии, а другое, чтобы еще раз подтвердить им эти известия, полученные посредством моих писем и бумаг, - вызвали сильное удовлетворение и придали большую уверенность в этой части края. В Абазаке отказ от мирных предложений генерала Сасса и присяга, к принесению которой сейчас там приступили, обещают, что эта провинция будет держаться стойко; и все, что я написал в последнее время по поводу того, что происходит в той части края, где я ныне нахожусь, и что я считаю в качестве цитадели независимости как по причине природной мощи этого района, так и необычайной храбрости жителей и воодушевления, охватившего их, как бы должно устранить всякое опасение, что здесь будет достигнута скорая капитуляция черкесов. Одним словом, какими бы настойчивыми ни были предложения, сделанные мне, продлить еще на зиму мое пребывание в крае, я думаю, что, когда начнется осуществление плана захвата фортов, обстановка будет более благоприятной для моего отъезда, какой она не была, по крайней мере, уже целый год. Однако [279] не стоит забывать, что на всей протяженности края дух сопротивления опирается главным образом на то, что жители ждут от внешнего мира, и что, если их надежды не оправдаются в нужный момент, огонь, воодушевляющий их, может вполне погаснуть.

Другим благоприятным симптомом для края является то, что это фатальное эмбарго, наложенное на его торговлю умершим султаном, оказалось ослабленным или приостановленным после его смерти; так как второй корабль, достаточно большого водоизмещения (кроме того, что доставил мои письма), прибыл к месту нашей стоянки. Третий, еще более крупный, - в Агую, а четвертый - в Джанхоти. Эти корабли донесли, что еще одиннадцать других судов готовились покинуть Требизонд, а многие иные - другие порты; при этом власти лишь обратили внимание заинтересованных лиц на то, что им придется нарушить русскую блокаду на свой страх и риск, риск, к которому турецкие моряки уже были приучены.

Чтобы завершить историю набега Али-Би в Абазак, я должен сказать, что через восемь или десять дней после моего прибытия сюда он и его эскорт возвратились, явно не совсем довольные тем, что вынудило их в конечном счете к столь длительному промедлению. Али-Би единолично захватил двух крепостных, семь коней, две кольчуги с нарукавниками, великолепное, богато украшенное ружье (оцененное в стоимость быка) и двух быков. Зеус Хусейн-Оку Осман, наиболее крупный персонаж после Али-Би, привел с собой прекрасного коня; а остальные друзья или крепостные из их свиты поровну поделили между собой двух коней, две кольчуги и трех коров.

Макупс, 28. — 7-го числа этого месяца, после месячного ожидания в Вардане, в назначенное время, я прибыл сюда, чтобы быть поближе и в [280] случае надобности сесть на красивое, новое, по-европейски оснащенное судно; но с тех пор не было попутного ветра, за исключением 22-го и 23-го числа, когда дул восточный ветер, но с такой силой, что оба наших капитана боялись выйти в море, заявляя, что.при таких волнах и таком ветре (и они могли бы добавить: с таким тяжелым грузом и ста двадцатью пассажирами) их корабль не был в безопасности; чего я не знал, когда уже было слишком поздно менять мои приготовления.

Этот долгий промежуток времени не был лишен новостей, причем достаточно большого значения. В первую очередь опасения, что были у жителей севера по поводу нового вторжения на их территорию, полностью оправдались; так как русская эскадра отплыла к Крыму в августе и в начале этого месяца возвратилась в Анапу; и во время отъезда того, кто сообщил мне эту новость, эскадра располагалась именно там с намерением, как предполагалось, построить новый форт. В этом случае черкесам придется в значительной степени отказаться от возделывания и использования в качестве пастбища этой большой и плодородной долины; а отчаяние в такой мере охватило некоторых жителей этого района, что среди них вновь зазвучал вопрос о заключении мира. Но их соседи из Шапсу-ка, хотя и оказались в то же самое время атакованы на границе Абуна значительными силами, сумевшими, несмотря на мощное сопротивление, уничтожить несколько деревушек и немалое количество зерна и фуража, заявили им, что, если они попытаются заключить мир, добьются лишь того, что окажутся меж двух огней и будут признаны более непримиримыми врагами, чем русские. В этом рассказе, вероятно, имеется некое преувеличение, но симптомы, обнаруженные в нем, не перестают оттого быть достаточно тревожными. [281]

С другой стороны, я наконец рад сообщить, что захват фортов вступил в стадию своего исполнения; и, хотя эта попытка не удалась полностью, я не сомневаюсь, что она завершится большим успехом и тем самым уравновесит обескураживающие известия с севера. В качестве первой пробы был выбран форт в Саше. Его местоположение предоставляло в этом отношении самые большие преимущества; так как возвышенности с одной стороны и густые леса с двух других окружают форт столь близко, что нападающие могли собраться в каких-то нескольких минутах от места начала атаки. Эти возвышенности позволяли к тому же наблюдать с достаточно близкого расстояния за тем, что происходило в форте, чтобы ознакомиться с внутренним устройством крепости. Когда я сам находился там с подобной целью, ближе всех стоявший часовой имел удовольствие прокричать мне и тем, кто меня сопровождал, чтобы мы ушли, в противном случае в нас будут стрелять. Точные сведения были получены и от дворянина, находившегося на службе у моего хозяина Хасан-Бея (охранявшего его коней), не раз бывавшего в форте для обмена пленными и с другими поручениями, что приводило к частым его сношениям с гарнизоном.

Ночь 9-го числа была определена как время атаки. Около трехсот воинов были собраны Османом в долине Саш; и, после того как были предприняты необходимые приготовления, войско, как было заранее согласовано, несколькими отдельными группами двинулось вперед.

Штурм начался в полночь. Пятьдесят или шестьдесят самых молодых черкесов без лестниц вскарабкались на земляные крепостные стены в самом близком к морю месте; и внезапность нападения была столь полной, что лишь пятеро или шестеро были убиты или ранены. Остальные вскоре изрубили саблями всех артиллеристов, [282] кои оказались у своих пушек, и всех офицеров, решивших оказать сопротивление яростному нападению черкесов. Все они были убиты за исключением одного. Оставшаяся часть гарнизона укрылась в бараках, откуда избежавший смерти офицер криками призвал прекратить военные действия. Захватив таким образом форт, некоторые черкесы, ожидая присоединения своих братьев, слонялись по своему новому владению; одни набросились на запасы продовольствия, тогда как другие кричали тем, кто был вне крепости, чтобы они поспешили к ним на подкрепление. Якуб, один из тех, кому был обращен этот призыв, ответил на него тем, что помощь невозможна ввиду того, что большинство тех, кто остался вне форта, было убито или ранено, и, следовательно, необходимо покинуть укрепление. При этом столь же неприятном, сколь и неожиданном известии - так как шум, плохая видимость и звуки боя внутри форта помешали заметить то, что происходило за крепостными стенами, - маленький отряд, проникший в форт, понимая, что численность гарнизона все еще в пять раз превышала количество победителей, решил вопреки своему желанию отказаться от завоеванного, которое счел не способным удержать самостоятельно, без дополнительной помощи. Главная причина этого разочарования заключалась в том, что пять человек, поставленных у амбразур пушек, возвышавшихся над рвом, чтобы отгонять артиллеристов пистолетными выстрелами всякий раз, когда они появлялись, пренебрегли этим важным поручением и неосмотрительно присоединились к штурмующим войскам; в результате этого артиллеристы, оставшиеся без присмотра, дождавшись, когда черкесы заполнили ров, стали стрелять в них картечью, убив и ранив большинство их. Эта внезапная смертоносная стрельба породила [283] в остальных черкесах такой ужас, что они не решились продолжить штурм и попытались лишь унести тела своих друзей; а масштаб разгрома неизбежно возрос, когда те, кто овладел фортом, вынуждены были покинуть его, позволив тем самым гарнизону возобновить свой огонь из пушек. В целом со стороны черкесов были двадцать три погибших и столько же раненых.

Так потерпело неудачу, из-за ошибки небольшого числа людей, предприятие, чей полный успех был практически предрешен и должен был иметь важные последствия, побуждая черкесов на новые, такого же рода действия и доказывая русскому правительству неэффективность средств, с помощью которых оно рассчитывает завоевать побережье и сохранить владение им; средств, которые, впрочем, не предполагают каких-либо усовершенствований, так как строительство всех этих каменных фортов было бы делом долговечным, дорогостоящим и еще более трудным; одним словом, делом, которое наши противники не могут даже намереваться предпринять.

После штурма в крепости были приняты самые строгие меры предосторожности, дабы не допустить нового нападения. Из наиболее близких фортов были переброшены артиллеристы; был также истребован инженер, который поднял высоту крепостных стен, увеличил и укрепил палисады; а во время этих работ пушка почти каждую ночь стреляла, чтобы устрашить возможных участников очередного нападения.

1 ноября. - После того как я набросал все мною только что рассказанное на бумагу, меня посетил мой молодой друг Чизмаго Омар, явившийся проинформировать меня, что южные жители - отнюдь не обескураженные результатом последнего предприятия - решили осуществить схожую попытку [284] против адлерского форта и что эта попытка отсрочена лишь из-за письма, им посланного Хаджи Дахум-Оку, с просьбой дождаться его самого и его людей, дабы они приняли в том участие.

Неутомимый Хаджи, о чем я рад был узнать, сумел заложить в Абазаке первые основы местного управления, схожего с тем, что существовало на побережье; с той лишь разницей, однако, что судьи избраны были среди соседних членов того же братства. Это обстоятельство, хотя в том можно было и сомневаться, способно иметь свое преимущество.

Черкесские добровольцы не были строго наказаны за свою недисциплинированность, а жители Саша попытались возместить неудачу в нападении на форт песней, в которой высмеивается тот, чьи неумелость и трусость привели к провалу операции. Возможно, что этим он будет предостаточно наказан, так как, хотя и будучи слабохарактерным, он не лишен гордыни.

4 ноября 1839 года. - Я должен этот район внести в список тех областей, где еще сохраняются следы христианского культа, так как наблюдения, схожие с теми, что я ранее описал в честь Мерем, предстали передо мной и во время моего здешнего пребывания. Краткий статистический обзор побережья между Анапой и Гагрой покажет, я думаю, почти равное распределение населения между приверженцами этой древней веры и представителями ислама. Последующее верховенство первой или второй веры в значительной степени должно зависеть от политической судьбы, что будущее приберегает для этой страны; так как эта часть человеческого сообщества, будучи до сих пор единой, хотя численно и незначительной, должна, по всей видимости, быть в конечном счете поглощена одним или другим из числа двух крупных соседних миров, московским [285] или мусульманским. От результата их столкновения должна зависеть судьба Черкесии. До сих пор, однако, упомянутое мною равенство носит чисто количественный характер; так как, когда ярые приверженцы Магомета присоединяются к чувству общего патриотизма, побуждающему всех без исключения черкесов защищать свою страну, другое чувство, более общего и более глубокого влияния в восточном мире, чувство защиты своей веры, пропитывает и дух соразмерно более возвышенным и, можно сказать, более религиозным воодушевлением, дарующим им немалое моральное превосходство, что подтверждается достаточно успешными победами их веры среди остальной частью их соотечественников; а последние, не будучи в состоянии оправдать «веру в них сохранявшуюся» в качестве единственного оборонительного рубежа, имеют лишь инерцию чувств и представлений, переданных им в наследство их отцами - почтенных своей древностью, но слабых, как все устаревшее.

Частые упоминания людей и коней, убитых в эти последние дни в тот момент, когда они оказывались близ разных прибрежных гаваней, особенно Сюбеша и Тоапсе, вызывают во мне своего рода нервное содрогание при воспоминании аналогичных опасностей, коим я неоднократно подвергался. После того как я со своим конвоем миновал первый из этих двух фортов по моем прибытии сюда месяц назад, только пушками этих крепостей были убиты, не считая нескольких коней, девять черкесов; и, похоже, следует положить конец безумной дерзости, заставляющей таким вот образом рисковать и побудить жителей проложить по возвышенности другую, более трудную и менее опасную дорогу.

Этот форт, как и большинство остальных, находится у выхода из маленькой долины, окаймленной с левой и правой сторон двойной линией [286] лесистых холмов; но в отличие от возвышенностей в других местах, предлагающих близ моря более или менее проходимые тропы, чтобы обойти форт и уклониться от крепостных пушек, возвышенность, что прикрывает Сюбеш с севера, становится столь крутой, что она абсолютно непроходима, и те, кто достигает этого места, вынуждены или двигаться по взморью, в рискованной надежде избежать больших бед, или искать иной путь через густые заросли, лишенные каких-либо троп, преодолевая труднодоступные скалы.

Часто я очень хотел уклониться от этой части прибрежной полосы ввиду того, что где-то четверть мили путь здесь полностью находится под прицелом пушки оборонительного сооружения, воздвигнутого в углу форта и очень близко расположенного к морю. Но так как сами жители, ежедневно снующие по этому месту, не торопятся искать более безопасной дороги, с моей стороны было бы непристойным -учитывая мое здесь положение - дожидаться, как того делали женщины, темноты ночи или громко требовать поиска иного пути. Все, что я мог сделать каждый раз, когда проходил там, это посоветовать обычно многочисленной группе, сопровождавшей меня, не прижиматься друг к другу и по возможности рассеяться, как можно быстрее преодолевая это место перехода; но даже ради принятия этих простых предосторожностей я каждый раз должен был воевать с беспечностью своих спутников.

Именно так во время нашей последней поездки на юг мы не только не отказались следовать по этому опасному месту, постоянно от страха взирая на форт, боясь, как бы один из его артиллеристов не принялся стрелять по нам, но и когда у нас уже не оставалось никакой возможности покинуть крутой путь, по которому мы следовали, дабы ступить в маленькую долину, полностью защищенную к югу [287] возвышенностью, один из наших людей, вместо того чтобы пойти по привычной тропе через горы, стал мчаться галопом к вершине возвышенности, откуда громко призвал нас следовать за ним. Я действительно поскакал за ним в надежде, что тот нашел более безопасный путь; но очень скоро заметил, к моему большому удивлению и не меньшему неудовольствию, что человек, назначенный нашим проводником, заставил растянуться в длинную линию наш караван путешественников и нагруженных коней на ровном и лишенном деревьев пространстве, что долина предоставляла вокруг форта под огнем его пушек, и все это потому, что черкес знал, что недавно без всяких для себя происшествий здесь прошли другие его соотечественники!

Так как, вероятнее всего, мое пребывание среди этого народа подходит к своему концу, мне простительно будет еще раз остановиться на некоторых особенностях, могущих лучше познакомить с их своеобразным обычаем обмениваться подарками. Среди прочих такого рода даров, что я оставил моему последнему хозяину в Хи-се, был кроме красивого, серого цвета скакуна, что я ему подарил ранее, великолепный кабардинский конь. После того его жена отправилась с двумя этими конями в деревушку их друга Али-Би - того самого, которого я сопровождал в Абазак, куда тот отправился, дабы проводить обратно своего «пхура», или воспитанника. Само собой разумеется, что Али-Би и его жена приняли как полагается жену их друга с самым предупредительным гостеприимством и что подарок, привезенный ею им, стал со стороны Али-Би объектом похвал, что великолепное состояния двух коней, впрочем, заслуживало. Но, зная прекрасно, что в ответ он обязан сделать другой подарок, а, так как он был дворянином более высокого ранга, этот подарок должен быть более значительным, чем [288] тот, что он получил, он дал понять, что считает этот «обмен любезностями» неуместным из соображений понесенных им недавно потерь, не позволяющих ему достойным образом ответить на оказанную любезность. Тем не менее, когда пришло время, он спроводил свою прекрасную гостью, пожаловав ей двух юных рабынь и пару буйволов, что стоило Али-Би большую часть того, что ему подарено было во время его поездки в Абазак.

В надежде, от которой я не хочу отрекаться, что однажды побережье это установит отношения дружбы с Англией, следует, наверное, сказать здесь в добавление к свидетельствам наличия в разных местах побережья каменного угля, что это топливо, чья стоимость растет практически изо дня в день, было обнаружено в выработках, сделанных русскими солдатами во время строительства форта Сюча, и притом столь близко к поверхности, что теперь они легко его добывают для своего потребления. Возможность добывать этот уголь в столь удобной местности будет иметь огромное значение для будущих плаваний пароходов.

Насколько я смог о том узнать здесь, в прошлом, еще до захвата Анапы, в мирное время этот порт принимал ежегодно до тридцати греческих, австрийских, итальянских и т.д. кораблей, перевозивших от десяти до двенадцати тысяч кило (около двухсот тонн). Весна и осень - особенно осень, после жатвы - были самыми лучшими временами года. Суда загружались полностью за двадцать или двадцать пять дней. Груз этот состоял из зерна, шкур, жира, масла, меда, мехов и т.д., а также пятидесяти-шестидесяти пассажиров на каждом корабле. На части побережья, простирающейся от Сюбеша до Гагры, ежегодные прибытия грузов из упомянутых стран составляли в то время до шестидесяти кораблей, перевозивших от шести до семи тысяч кило [289] грузов каждый. В течение тридцати-сорока дней они вновь полностью загружались перечисленными выше товарами, но главным образом самшитом, для получения которого наилучшими стоянками являлись Хамиш и Шемивхач. Смотря по сезону, здесь на каждый корабль садились от пятидесяти до двухсот пассажиров. Для остальной части побережья от Сюбеша до Анапы можно было насчитать до двадцати судов меньшего водоизмещения. Суда небольших размеров, таких, что теперь ведут на побережье торговлю, прежде здесь почти не встречались. Сегодня пассажиры, молодые и старые, платят за каждого (в зависимости от числа пассажиров и судов) от сорока пяти до восьмидесяти пиастров (при этом пассажиры сами запасаются продуктами и во время поездки по морю остаются на верхней палубе); обратный путь стоит от пятидесяти до ста тридцати пиастров. Хотя многие из них вынуждены, кроме того, платить приблизительно двести пиастров за переезд из Требизонда в Константинополь и около ста пиастров за плавание из Константинополя в Синоп или Самсун, все приходящие или отплывающие суда полностью загружены товарами и пассажирами; а во время переезда из Константинополя в Синоп или Самсун корабли перевозят часто от восьмидесяти до ста двадцати пассажиров; то есть сколько позволяет их разместить пространство на корабле. Можно подсчитать с полной уверенностью, что пароход, курсирующий между этим и турецким побережьем, будет получать огромную прибыль.

Я не могу завершить эти воспоминания, не отдав определенную дань моему верному слуге Луке, коего преданность его англичанам, а также живой интерес, что вдохнули в него судьба и характер черкесов, побудили его в третий раз посетить вместе со мной их страну, несмотря на то что он всегда тяжело переносил морское плавание и подвергал [290] себя опасности со стороны русских; ибо, хотя и был родом из Ахалцика и, следовательно, подданным султана, на территории которого постоянно с юности проживал, он боялся, что чиновники русского императора усомнятся в этом его подданстве.

Будучи готовым пуститься в новое приключение, сев на борт одной из этих столь хрупкой наружности турецких барок, я избрал теперь для себя в качестве главных и непрерывных объектов наблюдения ветер, погоду и русские крейсера, тем более, что ясно вижу, что многочисленные пассажиры судна, с коими я намерен отплыть, - как и сам капитан вместе с его экипажем - рассчитывают на мое английское умение выбрать благоприятный момент для нашего отплытия. Уже две недели как появился попутный ветер; но через два дня он сменился постоянно господствовавшим легким южным бризом. Впрочем, из двух неприятностей, что мы страшились, - отсутствие попутного ветра и русские крейсера - последняя стала почти основной; так как русские корабли, явно нас подстерегавшие, почти ежедневно появляются на бакштаге, что было с их стороны непривычным вниманием, виновником которого я был склонен считать себя.

Два дня назад, ближе к двум часам пополудни, когда я был занят написанием писем, ко мне явились с уведомлением о погрузке на корабль; я тотчас сложил свои бумаги и, дав распоряжения относительно моей корреспонденции, направился к берегу, огороженному от нашей деревушки большой возвышенностью. Прибыв туда, я нашел, что, несмотря на сигнал для сбора, никакой особой нужды торопиться не было. По правде говоря, ветер, слегка дувший с северо-запада, был попутным; но в непосредственной близости от нашей долины, в дюжине миль от берега стоял старый знакомый -трехмачтовый куттер, некогда преследовавший [291] меня, - который накануне я уже приметил на том же месте. К тому же чуть южнее, недалеко от берега, рядом с фортом Вая виден был стоявший на якоре более крупный корабль, который, естественно, покинет свою позицию при первом же движении нашего судна, так как последнее не может покинуть бухточку, где оно было спрятано, не будучи тотчас замеченным с этих двух кораблей и того же форта Вая, рядом с которым находилась также речная канонерская лодка.

Еще одно соображение, весьма мешавшее, по моему мнению, тому, чтобы мы могли решиться пуститься в плавание, было огромное количество пассажиров, коих капитан набрал и коим пообещал, дабы помешать им пересесть на другой корабль, с более умеренной платой за проезд, стоявший на якоре в Сукухе, отплыть вечером этого же дня, независимо от ветра. Я сразу же возвратился в деревушку и поспешил сообщить людям, собравшимся в окрестностях бухточки, что момент мне кажется неблагоприятным, чтобы готовиться к отплытию, и что касается меня, то я не поеду. Скоро от капитана и пассажиров мне отправлено было сообщение с настоятельной просьбой на всякий случай быть как можно ближе к бухточке. Желая показать, что я намерен был сесть на судно в случае, если обстоятельства станут тому к вечеру благоприятными, я вновь направился к берегу. Прибыв, я обнаружил, что наша барка была выведена из укрытия, где ее прятали. Многочисленные пассажиры все еще сильно сомневались, следовало или нет рисковать с отъездом. Вражеские корабли все еще оставались на прежних позициях; лишь один из них, стоявший на якоре, готовился к отплытию. Ветер оставался попутным, но слабым. Солнце уже зашло; и важно было решить: заметит ли нас в наступившей темноте один из крейсеров. [292]

Самый маленький из них находился почти прямо на пути нашего возможного движения, и наше судно, столь переполненное людьми, естественно, не способно было бы состязаться в скорости с куттером. Мое мнение поэтому оставалось неизменным, и некоторые пассажиры разделяли его. Тем не менее мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы образумить экипаж. Однако капитан вынужден был уступить и заявил, что в этот вечер мы не отправимся в путь. Это объявление имело желаемый мною эффект, побудив половину пассажиров отправиться искать новый корабль, оставив нам тем самым лишь груз, с коим мы могли весьма успешно совершить поездку по морю.

Вторник 5. - Так как в Нотухаче вновь шли военные действия, я сгорал от нетерпения еще раз до моего отъезда получить известия о том, что там происходит; потому приятным для меня стал приезд из этой части побережья молодого дворянина, внешность которого внушает доверие известиям, им доставленным. Многолюдный съезд состоялся в Хатекае, долине, расположенной к югу от Бахана, и между этим съездом и значительно более многочисленным собранием, созванным с совсем иной целью, под председательством генерал-лейтенанта Раевского, и в данный момент проходящим в Анапской долине, имели место разного рода сношения. Первым результатом этих сношений был, как я предполагаю, - ибо детали, что предоставил нам наш юный охотник до новостей ни особо точны, ни особо обильны - очередной призыв генерала покориться, сопровождаемый, согласно недавно принятому странному обычаю, предварительным извещением императора, предписывавшим генералу закончить в этом году строительство форта там, где он находился, затем [293] покинуть это место, а на следующий год воздвигнуть на побережье два других форта.

Ответ черкесского съезда на эти сношения и этот призыв был кратким и категоричным: сколь бы многочисленными ни были форты, что вы сможете построить, мира с вами не будет.

Той же оказией я узнал, что недавно в бухту Семез прибыли многочисленные корабли - я думаю, с провиантом для форта, - три из которых пошли там ко дну.

Понедельник 11. - Уже несколько дней как мы стали замечать здесь свидетельство удорожания товаров на севере; многочисленные и великолепные стада баранов и коз, коих гнали вдоль всего берега, были отправлены в эту часть края, чтобы обменять их на «безе» и «алажас» (Изделия турецкой мануфактуры - одни крашеные, другие некрашеные, имеющие постоянный спрос), кои жители хотели бы продать. Цены были чрезмерно высокими, в сравнении с теми, что, как я видел, обычно платили за каждую голову скота; тем не менее великолепное состояние животных манило многих покупателей и приводило к многочисленным товарообменам.

Те из баранов, что были зарезаны для нашего пропитания, могли бы получить призы в Холкхэме. Я с горечью узнал о русском нападении на открытые и абсолютно незащищенные равнины нижней части Абуна и что в ходе этого вторжения русскими были похищены около двух тысяч баранов, принадлежавших бедным людям этого района.

По моем возвращении в эту часть побережья я испытал очень болезненное унижение в отношении моих исследований древности. Уже приблизительно год, как человек, живущий в трех или четырех часах пути в глубине края, обнаружил, обрабатывая свое поле, небольшую шахту, в которой было погребено большое число ценных предметов. Среди прочих [294] вещей мне были упомянуты большая серебряная чашка и игла из того же металла; вазочки, браслеты и ожерелья, некоторые из которых из золота; несколько золотых и серебряных статуэток; золотые, серебряные и медные медальоны и монеты в таком большом количестве, как мне о том сказали, что ими можно было заполнить две мужские шапки и т.д. Как только я услышал это сообщение, то попросил, чтобы мне, если это возможно, принесли все, что могло сохраниться. Несколько дней спустя явился человек и привез оставшееся, а именно: браслет, сделанный из яселтой меди и чистого, но мягкого золота с треугольными тиснениями на каждом конце, в которые были пригнаны камни из яшмы, державшиеся с помощью застежек и крючков; короткое и толстое ожерелье из того же металла (с крючком и отверстием на каждом конце); половину маленькой серебряной чаши и небольшое число медных медальонов, столь разъеденных временем, что я ничего не мог на них разобрать. Сохранились лишь какие-то остатки этих ценных памятников античности; ибо золотые и серебряные вещи подверглись переплавке, дабы превратиться в украшение оружия! Половина чаши была продана, дабы тоже оказаться переплавленной. Когда ее разрезали, в оставленной части сделали дыру. Те, кто интересуется такого рода предметами, обнаружат в рисунке точную копию всего того, что осталось от гравюрной работы, коей была украшена чаша; и я оставляю антикварам возможность определить эпоху, явно очень древнюю, когда было зарыто это богатство, явно, чтобы спасти его от алчности какого-то врага.

В море, суббота 16. - В прошлую пятницу в полдень я получил сообщение, что готовится отплытие; и это уведомление было столь настоятельным и столь внезапным, что я едва успел [295] до захода солнца экипироваться, вскарабкаться на нашу гору, чтобы посмотреть, что происходит, и затем спуститься, чтобы добраться до судна и сесть на него. С вершины горы я увидел абсолютно свободное от крейсеров море и обратил внимание на знаки, породившие во мне надежду, что поднявшийся попутный ветер будет только крепчать. Ветер направление не сменил, но дважды он столь слабел, что мы начинали испытывать серьезное волнение. В первый раз мы находились в каких-то двадцати милях от берега, и канонерская лодка из Ваи легко могла нас нагнать и взять в плен; во второй раз - то было вчера, ближе к десяти часам - мы увидели, как отражается солнце на белых парусах огромного корабля, оказавшегося прямо в нашем кильватере и двигавшегося в том же направлении, что и мы. В этом последнем случае, как и в первый раз, мы энергично взялись за весла, и если то действительно был корабль, преследовавший нас, то он очень скоро скрылся за горизонтом. Так как морской ветер крепчал, я посоветовал немного сменить наш курс; и после того, как капитан согласился с моим предложением, мы вскоре оказались недосягаемы.

Но я забыл упомянуть одно неожиданное происшествие, вызвавшее у нас чрезмерную радость. В течение большей части четвертого дня погода была столь облачной, что я потерял всякую надежду насладиться видом высоких гор Кавказского хребта, остававшихся скрытыми плотной массой облаков. Незадолго до заката, однако, этот густой туман почти внезапно рассеялся, и я смог восхититься великолепным зрелищем Эльбруса, этого исполина Кавказского перешейка, величественно восседающего посреди менее высоких гор, образующих его свиту, серебряные одеяния которых сияли в золотистых лучах наступившего [296] вечера. В порыве восхищения, что возбудила во мне эта картина, я готов был вообразить, что местный ангел-хранитель соизволил таким вот образом ответить моим желаниям в награду за мои скромные усилия принести пользу жителям края, от которого я удаляюсь; и в течение часа мое сознание оставалось погруженным в причудливые мысли, рождавшие во мне прошлую и настоящую жизнь и будущую судьбу этой страны, где история облачается в романтические цвета; а мысли смешиваются со многими обжигающими воспоминаниями о гостеприимных деревушках и стольких друзьях, с коими я собираюсь расстаться, возможно, на всю жизнь. На следующий день, на рассвете, я все еще мог видеть эти столь величественного и столь красочного вида вершины, рядом с которыми гагрские горы, кои я привык считать весьма высокими, становились почти ничтожными. Но то было как бы мимолетным видением, последним прощальным взглядом, что соизволили бросить на меня горы Черкесии, почти тотчас же надев свой подернутый дымкой покров. И чтобы насладиться неожиданным зрелищем этих великолепий земли, неба и моря, мне достаточно было, коль я лежал в постели, повернуться на моем ложе, состоявшем лишь из двух плохих досок, положенных между планширами на палубе, таким образом, что я не только видел все, что меня окружает, но и едва ли был защищен от дождя и ветра. Вежливости ради я вынужден был подчиниться такому решению проблемы (которое не из самых приятных в море, особенно в ноябре месяце) для того, чтобы женщины, составляющие половину из приблизительно пятидесяти оставших-ся с нами пассажиров, имели полную возможность находиться на нижней палубе. До сих пор, впрочем, погода была благоприятной, а ветер, хотя и слабый (сейчас он крепчает), столь [297] благоприятствовал нашему плаванию, что мы уже замечаем высокие холмы азиатского побережья по соседству с Кизил-Ирмаком, от которого мы теперь не удалены более чем на пятьдесят миль.

На Синопской возвышенности, понедельник 25. - После того как написаны были эти строки, я испытал большие неприятности и досаду, чем те, с коими сталкивался со дня моего прибытия в Черкесию, неприятности до такой степени трудновыносимые, что мы едва ли их ожидали. Восточный ветер к вечеру и в течение ночи 16-го числа становился все более и более сильным, заставив провести нас ночь, полную тревог и тягот на возвышенности мыса Кизил-Ирмак. Утром ветер спал до такой степени, что после долгого лавирования и частого употребления весел нам пришлось бросить якорь на заходе солнца в нескольких милях от Герзеха, где я получил от одного турецкого морского чиновника обескураживающее сообщение о строгом карантине и уведомление о том, что те, кто участвовал вопреки официальным запретам в торговле с Черкесией, будут наказаны. Эти две новости неожиданно повергли все наше судно в печаль, странно контрастировавшую с радостью, что мы могли бы ощутить в себе, достигнув без каких-либо происшествий дружественного побережья. По нашем прибытии в Герзех 18-го числа к нам на борт незамедлительно поднялся карантинный чиновник и среди прочих сведений составил поименный список всех пассажиров и всех членов экипажа; в то же самое время он строго предписал нам не иметь никакого сношения с берегом, сообщив нам, что мы должны будем оставаться на карантине восемь дней. С моей открытой каютой и в весьма малоприятном положении, в коем по внешнему своему обличию и запахам находились теперь верхняя и нижняя [298] палубы и трюм, уже только одна мысль об этом карантине имела нечто ужасное и пугающее.

Мне казалось, однако, что эти новые предписания, более русского, чем турецкого происхождения, были специально и единственно направлены против черкесских торговцев по наущению нового русского консула, обосновавшегося в Синопе. Я потому счел своевременным сообщить паше этого упомянутого города, что на борту находится один англичанин; и соответственно решился довести до него письмо, в котором в учтивых выражениях информировал его, что это я отправил искать судно, чтобы возвратиться сюда; что я предпочел бы провести время карантина в Синопе и что, если крайне суровые меры будут приняты против членов экипажа корабля (об угрозе которых я сам слышал), я вынужден буду рассматривать эти меры как направленные против меня и о том пожаловаться нашему послу.

Карантинный чиновник был единственным писарем, с коим мы могли видеться; вечером он любезно явился на борт судна и расположился среди нас для исполнения своих обязанностей. Не без труда и не раз приходя в немалую ярость, я смог заставить его переписать самую важную часть письма; то есть его окончание. Вскоре начался дождь; он продолжался почти непрерывно, сопровождаемый очень холодным ветром, в течение двух ночей и двух дней. Я с большим трудом успокоил наших черкесов, которые, будучи возмущенными обращением, коему мы подверглись, хотели нарушить предписание и выйти на берег. Наконец 20-го числа, на рассвете, мы получили, в ответ на мое письмо, извещение, что мы можем отправиться в Синоп. Мы встали там на якоре вскорости после захода солнца. Тем не менее первое знакомство с нашим новым местопребыванием отнюдь не сулило нам ничего хорошего. Утром 21-го числа мы увидели высокие [299] горы, увенчанные снегами; поднялся колючий и неистовый восточный ветер; у нас не оставалось ни куска дерева, ни капли воды для приготовления еды; и, пока, дрожа от холода, мы стояли на нашей жалкой палубе, крича во все горло, чтобы нам принесли дров и воды, мы с унижением смотрели, как люди в порту занимались своими привычными делами и никак не обращали внимания на наши крики, за исключением нескольких черкесов, время от времени приближавшихся к пирсу и, похоже, сочувствовавших нашему положению, правда, не имея никакой возможности облегчить его.

Синоп, 28. - Благодаря влиянию, я думаю, русского консула, недавно здесь обосновавшегося, мы принуждены были оставаться еще четыре дня на рейде, на борту нашего маленького судна. За это время, однако, наши многочисленные друзья на берегу нашли возможность снабдить нас в изобилии большим разнообразием кушанья, фруктов и т.д., кроме сахара, кофе и иных изысканных продуктов. Я чувствовал себя, впрочем, возвратившимся к той части мира, из которой столь долго был исключен, созерцая, как приходят и уходят пароходы, и ловя с помощью снующих между берегом и стоявшими на якоре в бухте шлюпок какие-то новости. Эти облегчения, однако, не могли компенсировать то, что мы терпели на борту из-за огромного числа находившихся там людей и нашего пребывания под открытым небом как днем, так и ночью; но я не переставал настоятельно требовать позволения сойти на берег, хотя в качестве ответа на мои неоднократные протесты я не смог получить ничего иного, кроме как столь удобную и столь часто используемую человеком, заменяющим пашу (последний отсутствовал), проволочку - «бакалум», что в переводе означает «посмотрим». 24-го числа, однако, из Константинополя прибыл паша и [300] высадился среди большого количества пороховых выстрелов пушек его парохода и городских батарей. Я тотчас же решил направить ему новое письмо и наконец преуспел в желаемом. На следующее утро мы получили позволение сойти с корабля, и поспешность, с коей пассажиры, особенно щины, пытались первыми спуститься с судна в шлюпку, что должна была перевезти их на берег, в достаточной степени свидетельствовала о том, что они выстрадали.

Однако для нового учреждения карантина никакого приготовления на берегу предпринято все еще не было, поэтому все мы, числом в пятьдесят человек, скопились в большом недостроенном доме, в котором легкие перегородки из досок едва обозначали на верхнем этаже контуры комнат, лишенных, за исключением моей, перекрытий; нижний этаж являлся недостроенным, темным и обветшалым складским помещением, в котором нас и держали днем и ночью взаперти, с часовым снаружи, открывавшим большую дверь лишь для того, чтобы передать нам продукты и воду. Ни одно из окон не имело стекол, и тем не менее атмосфера нашего жилища столь испорчена толпой, наводнившей его, что я часто скорбел о своей открытой каюте на палубе корабля. Самая лучшая или, скорее, самая сносная комната была предназначена мне и людям, служившим мне; но из-за сострадания к остальным я испытываю долг и здесь покориться неудобству, от которого так страдал в Черкесии, целый день оставаясь на ногах и уступая моим спутникам пользование одним из моих окон, выходящим на передний двор и позволяющим им общаться с толпой своих соотечественников и друзей, собравшихся там.

5 декабря. - Один англичанин и один швейцарец, как и некоторые иные люди, с коими я [301] здесь встречался, уверяют, что слышали о приказе самого русского императора капитанам русского крейсера, данного им во время поездки в Грузию, незамедлительно повесить меня, когда удастся захватить мою персону. После того я также узнал, что здешний русский консул употребил все свое влияние на пашу, чтобы добиться того, чтобы меня бросили в тюрьму, как и всех тех, кто сопровождал меня; и после того я имел основание считать, что я был спасен от такого нежелательного последствия лишь благодаря английскому паспорту, имеющемуся у меня, о чем паша был извещен тотчас после того, как я сошел на берег. Тем не менее один из капитанов судна четыре дня назад был взят под стражу тотчас после окончания нашего карантина; но весьма суровое письмо, написанное мною по этому поводу паше, содействовало незамедлительному освобождению арестованного. Последующее по-ведение как паши, так и коменданта города свидетельствовало об их желании сделать так, чтобы я не принужден был выражать неудовольствие ими. Все более и более усиливалось намерение черкесов и турок расширить взаимные торговые операции. И приходится лишь весьма сожалеть, что нет здесь какого-нибудь английского резидента, дабы своим присутствием (и своей перепиской) положить конец злоупотреблениям и крючкотворству, кои можно всегда ожидать везде, где водворяется русский чиновник. Единственным убедительным мотивом пребывания здесь последнего является стремление тиранить тех, кто занимается торговлей с Черкесией; так как, насколько я могу видеть, вся иностранная коммерция в здешних местах является английской.

Состоялось новое прибытие - французского военного парохода с графом де Серсен и его многочисленной свитой. Граф отправляется в [302] Персию, где он должен исполнить поручение, точную цель которого в нынешних обстоятельствах я едва ли могу уловить. Вскоре после высадки этих господ меня несколько раз настоятельно просили отправиться во дворец, дабы быть им представленным; но главной целью этих просьб — как то мне кажется - было то, что французский капитан и я должны были осмотреть строящийся корабль со ста шестью пушками и изложить наши совместные замечания паше, чьей нынешней страстью было, похоже, военно-морское строительство. Дворец паши прилегает к судостроительной верфи, и именно там он проводит большую часть своего времени. Наша оценка корабля была благоприятной как относительно качества строительных работ, так и относительно внешнего обличия судна; но мы единодушно признали строительный лес, из которого строился корабль, не совсем подходящим по возрасту. Можно было бы внедрить значительные усовершенствования в транспортировку этих материалов из внутренних областей; так как единственным способом, ныне используемым, является перетаскивание лесоматериала на валиках с помощью пятидесяти или шестидесяти пар быков и в два раза большего числа людей. Эта тяжкая работа по транспортировке одного большого дерева требовала двух или трех месяцев. Чтобы устранить это неудобство, я предложил паше план используемого в наших доках механизма, а капитан одного из австрийских пароходов взял на себя заботу надзирать над его сооружением; однако я сомневаюсь, что столь скоро будет достигнуто какое-либо улучшение. Граф пригласил меня на обед на борту его судна; но, уже давно отвыкнув от изысканности такого стола, как его, я испытывал весьма большое удовольствие от теплого участия, что граф и лица, окружавшие его, демонстрировали к черкесам и к состоянию [303] их дел, участия, которое проявило себя также в крайней любезности, радушности, с коими они были приняты, и в настоятельности, с коей они просили меня позволить им оказать мне помощь деньгами и одеждой. Однако я огорчился, увидев, что пароход был вооружен, и узнав об унизительных условиях, предписанных судну, на котором находился наш посол лорд Дюрхэм, когда он оказался в Черном море. Договор, по которому мы обязаны были подчиниться этой унизительной мере, должен быть упразднен, особенно сейчас, когда известно, что значительная часть черноморских берегов полностью независима от России, продиктовавшей этот договор, и от Турции, принужденной терпеть его положение.

Отмена этого договора к тому же требуется частью Венского соглашения, предусматривающего свободную навигацию на всех крупных реках Европы, протекающих по территории нескольких государств. К чему Австрии право свободной навигации по Дунаю, коль Черное море будет оставаться для нее mare clausum и придется думать о защите торговли, что она могла бы на ней вести? Мне кажется, по правде говоря - принимая во внимание значительную перемену обстоятельств, связанных с Черным морем, - что в редакции Венского трактата была допущена серьезная ошибка, когда в качестве обязательного дополнения к свободной навигации на Дунае не было продекларировано то, что, как и другие судоходные реки Европы, свободными для плавания становятся также Дарданеллы и Босфор. Что касается вообще торговых судов, как и европейских военных кораблей, эти два пролива, самые важные в мире, должны были бы и обязаны были бы быть признанными общим торговым путем; ибо не существует иной возможности гарантировать нейтралитет этого неоценимой важности места; нейтралитет, необходимый для [304] баланса сил и укрепления европейского мира. Охрану их можно было оставить Турции, так как она была достаточно сильна, чтобы заставить уважать свои рубежи; теперь всем известно, что Турция лишилась своего могущества и ее контроль стал'смехотворной фикцией, под личиной которой нейтралитет двух проливов может неожиданно и необратимо утратиться. Именно это в избытке подтверждено присутствием значительных военно-морских сил России в Севастополе, с одной стороны, и Англии с Францией (под начальством послов в Константинополе) в заливе Смирна - с другой. Несомненно, что эти три державы являются сегодня истинными хранительницами проливов. Ключ к проливам находится в Константинополе; но о каком паритете в дальнейшем можно будет говорить среди трех держав, если учесть соответствующие расстояния между тремя флотами и значительно более благоприятные условия, что ветры и течения предоставляют русскому флоту, чтобы до этих проливов добраться? В очередной раз два пролива должны быть объявлены свободными; в противном случае значительная торговля, что мы ведем с Персией через Черное море (не говоря о других путях через Дунай и т. д., могущих вскоре стать важными), останется затрудненной - каковой она часто была -из-за действий нашего северного соперника.

Одно торговое судно, прибывшее из Крыма и принадлежащее одному из турецких посланников, доставило неожиданные известия по поводу Чер-кесии. Лука узнал от греческих матросов этого судна, что около пятисот раненых русских были переправлены из Анапы в Крым. Они, несомненно, составляли часть крупных войсковых соединений, располагавшихся лагерем в Анапской долине под командованием генерала Раевского во время моего отъезда с черкесского побережья. [305]

Константинополь, 30. - Я отбыл из Синопа 13-го числа, перед тем созвав на прощальный ужин самых знатных черкесов, там в то время находившихся. На нем они вновь стали высказывать свои жалобы относительно трудностей, преследований и всякого рода препятствий, что им приходилось терпеть из-за всемогущих действий русского консула, выставлявшего в качестве условия их свободного возвращения в Черкесию получение пропуска в Анапу, от чего черкесы твердо отказывались, считая, что подобное обязательство как бы будет означать увековечивание русской власти. Я встретил в Константинополе большое число черкесов, кои находились там по коммерческим делам и оказались там в столь же затруднительном положении благодаря аналогичному поведению русских.

12 февраля 1840 года. - Мои ожидания, касающиеся успеха плана внезапного овладения русскими фортами, получили самое удовлетворительное подтверждение. Два турецких корабля совсем недавно прибыли из Сукум-Кале в Босфор; и, как только распространился слух, что форт Саш вновь был захвачен черкесами, я отправил моего драгомана заполучить о том более точные сведения. Члены экипажа действительно подтвердили, что этот захват форта был вторым, что он имел место незадолго до их отплытия из Сукума, что победа была полная, так как весь гарнизон, пушки и боеприпасы оказались в руках черкесов. Наконец, они назвали имена нескольких черкесов (нам хорошо знакомые), убитых или раненных в сражении.

После моего возвращения в Англию в середине прошлого месяца известия продолжали приходить из стольких разных мест (в том числе России) и получили такое подтверждение в корреспонденции [306] английских консулов, ближе всех находившихся к театру войны, что не оставалось более сомнений в том, что черкесы в течение трех месяцев овладели почти всеми фортами, воздвигнутыми на побережье, фортами, чье установление было единственным результатом развертывания значительных военно-морских и сухопутных сил России в течение предшествующих четырех лет, достигнутого ценой немалой крови и золота.

Восхищение и восхваление, что эти военные подвиги черкесов вызвали во всех газетах (исключая малое число тех, чьи издатели вынуждены по контракту удерживать свои политические чувства в очерченных рамках) и что должны были охватить всех тех, чья натура не заледенела от эгоизма или не испортилась из-за партийных пристрастий, делают излишними все то, что я мог бы присовокупить к этому единодушию. Но все не так, когда речь идет о последствиях, что можно извлечь из этих событий, и о практической пользе, что всякий, участливо высматривающий оказавшиеся под угрозой интересы Англии и человечества, должен был бы из них извлечь, пробуждая своих соотечественников от летаргии, равнодушия, разногласия и отчаяния, в кои партийный дух, эта язва общества, нас окунул касательно наших внешних интересов.

Я думаю, что не смог бы лучше завершить свою книгу, как предложить моим читателям следующий перевод недавно полученного мною из Черкесии письма, - нового подтверждения известий, сообщающих о недавних успехах черкесов.

«Мой дорогой и давний друг, Якуб-Бей, как Вы себя чувствуете? Что до нас, то слава Богу, у нас все хорошо. Вести, что у нас есть для Вас, действительно интересны. В среду, 16-го числа, тотчас после утренней молитвы, крепость, расположенная на Вас, была за один час взята [307] штурмом. Все солдаты, находившиеся в ней, вместе с женщинами, пушками, боеприпасами и провизией, все было захвачено, а дома сожжены. В этом сражении мы потеряли двадцать человек. Перед тем противник направился из Сухуми на Адлер; но он ничего не смог сделать. Наши друзья, собравшись, остановили его продвижение и пленили двадцать пять человек.

Хасан-Бей»

1 марта 1840 год

Конец второго тома