ДЖЕЙМС БЭЛЛ

ДНЕВНИК ПРЕБЫВАНИЯ В ЧЕРКЕСИИ

В ТЕЧЕНИИ 1837-1839 ГОДОВ

JOURNAL ОF A RESIDENCE IN CIRCASSIA DURING THE YEARS 1837, 1838 AND 1839

ТОМ 1

Глава 1

В море, 14 апреля 1837 года. — На следующий день по моему прибытию в Константинополь, после пленения «Vixen», я принял решение вернуться в Черкесию, дабы там пополнить исследования, столь печально прерванные.

Завершив приготовление к отправлению и, предусмотрев взять с собою немалый ассортимент подарков, таких как ружья, сабли и телескопы для вождей, ожерелья и браслеты — для их жен, и иные предметы - для их слуг, 1 апреля я сел на пароход, шедший в Требизонд. Однако по совету посредника русского консула, что я получил во время путешествия и из-за прерываний сообщений между этим портом и Черкесией, я решил [14] высадиться в Синопе. Самсун и Синоп являются наиболее посещаемыми черкесами портами Малой Азии. И покуда в Синопе я сам справлялся по поводу какого-нибудь судна, в Самсун я направил своего слугу Луку, дабы посмотреть, что там можно сделать. Лука разделил мое пленение, однако, с радостью вновь сел со мной на корабль. Он имел приказ немедленно возвратиться сушей или морем; но некоторые затруднения, связанные с тем, что он небрежно отнесся к тому, чтобы обзавестись «тичкерехом», или паспортом, помешали ему присоединиться ко мне ранее 8-го числа.

Как только они прознали, кто я, черкесы, похоже, взяли меня под особое покровительство. Первым свидетельством, что я заимел относительно добрые ко мне расположения и намерения, стала быстрота, с коей они приступили к перевозке моего багажа в жилище, предоставленное мне, и к приведению его в порядок. Как бы то ни было, по разным причинам я предпочел принять настоятельное предложение капитана английского судна «Arundel» М. Ватсона явиться на борт его корабля до возвращения моего слуги. Я наполовину пожалел, что принял такое решение, когда увидел сколь очевидное оскорбление оно причинило черкесам. Один из них, в частности, молодой человек с красивым и умным лицом, который сразу же заявил, что будет сопровождать меня в свой край, решительно воспротивился моему намерению отправиться на борт английского корабля, боясь, как он мне сказал, плохого ко мне обращения. Эта боязнь, как я позднее узнал, была вызвана сценой пьянства матросов (естественно, матросов английских), разыгранной ими единственный раз, когда им позволено было сойти с палубы. Я как смог наилучшим образом извлек пользу из того срока, что продолжалось заключение моего слуги, заимев [15] предварительное соглашение по поводу нашего приезда с капитаном маленькой шхуны (приблизительно двадцати пяти тонн, что готова была к отплытию) и, раздобыв на борту «Arundel» морскую карту, лаг и другие вещи, что редко присутствуют на борту турецкого каботажного судна.

Как только Лука возвратился, я окончательно закончил сделку; мы условились, что пустимся в путь вечером следующего дня и что я оплачу стоимость поездки днем после полудня. Покуда я подсчитывал с капитаном эту стоимость, тот потребовал двойную сумму от той, что мы условились, под предлогом, что из-за меня он не захотел взять иного груза. Так как я не высказал никаких оговорок по поводу этого и счел две тысячи пиастров, о которых мы сговорились, достаточным вознаграждением, я прервал переговоры, вновь положив деньги в карман, и попросил синопского бея, коего я убеждал быть свидетелем оплаты, соблаговолить найти мне судно, дабы я направился в Самсун. Он пообещал без каких-либо затруднений позволить мне бесплатно воспользоваться его судном и упрекнул капитана за его поведение по отношению ко мне, хотя и не имел возможности воздать мне большего, так как, не сумев заключить соглашение, я успел до того, следуя правилу турок, уплатить заранее небольшую сумму.

Пока готовили корабль, что должен был доставить меня в Самсун, я остался на борту «Arundel»; и по моему возвращению на берег я с удовлетворением увидел, что Лука сумел образумить капитана Кодера, хозяина шхуны; в этом ему весьма помог Шериф, старый турецкий торговец внушительной полноты, поддерживавший активные коммерческие связи с Черкесией, а также черкесы. Иные из последних сказали ему, что если он не договорится со мною, вместо того чтобы отправиться с [16] ними, они будут сопровождать в Самсун меня. Этот новый довод, брошенный на чашу весов, вынудил капитана пообещать, что он будет следовать своим первоначальным условиям, если только я соглашусь подождать два дня, дабы он завершил свою погрузку. Задержка на пару дней была предпочтительнее поездки в Самсун и всяческих мелких хлопот новой сделки; поэтому я дал согласие ждать и уплатить мой задаток. У меня не было основания сожалеть об этом соглашении, так как в воскресенье и понедельник ветер был неблагоприятным и, хотя во вторник он вновь стал попутным, в среду он снова сменил свое направление, а ночью приобрел весьма шквалистый характер: вторично погода восстановилась в четверг; но я вынужден был уступить (по политическим мотивам) настоятельным просьбам Шерифа и капитана Кодера и подождать с отъездом из-за наступления пятницы (это мусульманское воскресенье), дабы в мечети могли бы совершиться молитвы за счастливое путешествие. Таким образом, мы приготовились к отплытию лишь сегодня утром в половине девятого.

Утро было безмятежным и прекрасным и в тот момент, когда наша маленькая шхуна (над которой возвышался черкесский флаг, мною полученный от капитана недавно прибывшего корабля) проходила под широкой кормой «Arundel», капитан Ватсон приветствовал нас выстрелом из своих орудий и приказал поднять флаг бушприта, дабы пожелать нам счастливого путешествия и в знак живого интереса всех на борту «Arundela» к моему предприятию. Мы не остались в долгу и ответили на адресованные нам почести с помощью заржавленной маленькой каронады, в достаточной степени заряженной, чтобы разбудить эхо горы над нами. [17]

Эта гора, приблизительно трехсот футов высоты, образует край полуострова в самой его стиснутой части, где и построен Синоп. Старые и великолепные стены города очень высоки, по бокам их расположены столь же высокие башни, и все это простирается от бухты на юго-востоке к заливу на северо-западе и вдоль двух побережий. Стены скрывают турецкую часть города, которая таким образом оказывается полностью отделенной от кварталов, обитаемых греками и армянами. Со стороны суши расположен двойной пояс крепостных стен, а глубокий ров еще более увеличивает безопасность. Блуждать вокруг этого пояса укреплений, предаваясь размышлениям, на кои наводили соответствующие тому окружающие условия, являлось моим самым большим развлечением; ибо кроме турецких надписей, расположенных во многих местах и указывающих, кто является нынешними хозяевами этого края, встречаешь также, древнегреческие и латинские надписи, прекрасного исполнения многочисленные фрагменты барельефов, фризы, капители, антаблементы, мраморные колонны цвета крыши и т. д., которые несут в себе печать своей эпохи и своего происхождения, а также свидетельствуют о революциях и полных переменах, театром которых была эта земля. Над вратами северной части пояса укреплений я заметил ясно различимую длинную древнегреческую надпись, хотя высота, на которой та находилась, помешала мне ее прочесть и скопировать; а на части колонны, чья капитель была опрокинута и выдолблена, дабы превратить ее в строительный раствор, я увидел надпись «Divo Antonino divi Antonini» и т. д.

Эта надпись или нечто схожее уже была замечена полковником Роттъе; но часть мраморной колонны, на которой она была этим последним [18] прочитана, составляла в то время опору кровли (Путевые заметки во время переезда из Тифлиса в Константинополь. Брюссель. 1829, С. 284. ~ Здесь и далее выделения автора).

Всякий антиквар обнаружит этот город достойным изучения; к тому же это место, беспорядочно и плохо отстроенное, которое не имеет ничего интересного за исключением античных стен и живописного расположения.

Прилегающая местность представляет собой линию непрерывного подъема, чья высота возрастает по мере удаления от побережья и которая предлагает взору бесконечное разнообразие форм, - многие из которых, будучи конической внешности и, вероятно, вулканического происхождения, каковыми являются те из них, что занимают большую часть побережья к западу (направлению, где, я уверен, поиски геолога окажутся щедро компенсированы).

Обещание, что высказывает здесь г-н Бэлл, в пользу геологического исследования этого региона Малой Азии, в эту пору уже с избытком было исполнено французским ученым М. Тексье, которому французское правительство поручило осуществлять научное обследование Малой Азии, обследование, полностью исполненное с 1834-го по 1836 год и принесшее богатый урожай географических, исторических и геологических материалов, публикацию которых научный мир ожидал с законным нетерпением. М. Тексье продолжал позднее в Персии плодотворный курс своих поездок и наблюдений.

Прогулка к югу от Синопа привела меня однажды в мир нескольких милых холмов, пересеченных дорогами, окаймленными вечнозелеными деревцами с пышно разросшейся листвой, у оснований которых укрывались фиалки, чьи нежные [19] запахи наполняли ароматом воздух, и где то тут, то там видны были многочисленные, приятного вида фермы, окруженные виноградниками и фруктовыми садами, и где повсюду в тот момент производились пахотные работы и другие земледельческие операции. Главная торговля Синопа состоит в вывозе дубового леса, которым в избытке снабжают прилегающие возвышенности. Его направляют на императорские верфи Константинополя, где он используется в строительстве кораблей. Синоп тоже строит небольшое число кораблей; его бухта недавно стала стоянкой пароходов из Требизонда, регулярно прибывающих сюда, дабы запастись углем. После того как турки и персы преодолели свои страхи, число тех, кто постоянно приезжает и уезжает на этих пароходах, весьма значительно: обычно от шестидесяти до ста человек в каждую поездку; и легко предположить, сколько полезных обменов (как физических, так и моральных) должны происходить без лишней траты времени из столь частого общения между членами сообществ, до той поры пребывавших в полной изоляции как по причине физических преград, так и из-за религиозных предрассудков. Часто случается, что пароходы, ныне используемые, не имеют возможности забрать весь предлагаемый груз и корабль больших размеров готов присоединиться к обслуживанию линий. Почему английские капиталисты оставили без внимания столь прибыльную бухту?

Число наших черкесских пассажиров составляет пять человек; они прибыли на борт с весьма большим количеством багажа, как я предлагаю, товаров; их первой заботой стало осматривание своего оружия и своих боеприпасов, тем самым напоминая мне то, что было сказано о возможности, что я окажусь вовлеченным в политические дела [20] (если использовать выражение одного константинопольского друга) еще до достижения черкесского побережья.

Ветер сегодня был В-Ю-В до двух часов полуденного времени, когда мы оказались рядом с Герзегом - маленькой деревней (древней Карузой), расположенной в бухте в пяти или шести лье к югу от Синопа; вдруг он сменил свое направление на Ю-Ю-В и слабый бриз, который с того момента крепчал, что позволило нам взять прямой курс на Пшат.

Суббота, 15. - Бриз вчерашнего вечера продолжался всю ночь и до четырех часов этого дня; после этого ветер стих, но мы, похоже, преодолели по прямой линии около восьмидесяти миль, что было весьма приемлемым началом. Капитан Кодер - человек общительный и хорошего настроения, которых! болтает и шутит со всеми, кто его окружает. Он и я делим общий стол; по-другому говоря, дважды в день нам готовят на пару соленое мясо с яйцами и луком, которым сперва угощаюсь я, после чего я передаю ему остальную часть. Каждый из нас после этого выпивает маленькую чашку кофе без сахара и курит трубку; все это происходит на палубе. Наш другой прием пищи в течение дня носит абсолютно непостоянный характер (в зависимости от желания или необходимости) и состоит из хлеба, чеснока, маслин и capsicum. К счастью, у меня был небольшой запас инжира, яблок и орехов, коим я предусмотрительно озаботился и которым я по обыкновению делился с капитаном Кодером. Как и в прежние свои поездки, бедный Лука почти не ест; его и меня поместили в носовой части корабля: кормовая часть оставалась для капитана и команды (или, скорее, для их барахла и их продовольственных запасов, так как до сих пор они спали на верхней палубе), а остальная часть была [21] занята другими пассажирами. Меня снабдили ковром, циновками и стеганым одеялом. Лука пользовался моим одеялом и моим кожухом; мое седло и мой чемодан исполняли функции подушек. Я взял все это с собой для удовлетворения потребностей будущих путешественников. Я надеюсь, что пока мы не коснемся земли, дождя не будет, ибо в противном случае наша обитель едва ли останется сухой.

Один из черкесов, похоже, находил большое удовольствие, удовольствие, разделяемое его другом Хасаном, юношей с орлиным взором, играть на весьма простом инструменте, что-то вроде гобоя. Это палочка приблизительно двух футов длины, внутри выдолбленная и снабженная тремя отверстиями; верхняя часть не имеет язычка; музыкант, закрывая наполовину губами и языком отверстие инструмента и дуя во вторую половину, издает небольшое количество очень нежных нот, часть которых сопровождается невнятным звуком. Одна из его любимых мелодий имеет восемь нот, не считая нот фиоритуры, а последние три играются в октаве ниже других. Хасан подпевает ему и отбивает такт каждой ноты, как бы создавая второй аккомпанемент. Некоторые мотивы более долгие, чем те, что я только что упомянул; как правило, эти мотивы жалобные, хотя некоторые носят возбуждающий характер. Если бы я не знал, кто играет, и меня спросили бы, откуда они родом, я, вероятно, ответил бы, что это были древние шотландские веселые мелодичные песенки. Я узнал, что этот сельский музыкант является черкесским пастухом, который отправился в поисках работы в Турцию и который, не преуспев в том по благотворительности, добился приезда, чтобы возвратиться к себе домой. Он напоминает одного из тех людей, «кто любит жить на виду у всех»; черты его лица выражают доброту, и у него красивые зубы. [22]

Морской ветер утих на какой-то часик, как если бы дать мне время записать в дневник все сказанное; затем он стал крепчать с той же точки горизонта, что и до этого.

Воскресенье, 16, пять часов тридцать минут утра. - Восхитительный восход солнца; но покой, что его сопровождает, с легким дуновением, чье направление меняется каждое мгновение, располагает нас столь же мало к тому, что любоваться сценой, что могла бы предстать перед экипажем корнуэйльского gin-boot, оказавшегося в схожих обстоятельствах посреди канала Сент-Джордж. То, в чем мы теперь нуждаемся, - это крепкий морской ветер, который позволит достичь еще до ночи пункта видимости побережья и тем самым предпринять свои меры, чтобы пройти между русскими крейсерами. Ветер почти полностью стих к часу дня и после этого оставался очень слабым.

Наш корабль не имеет флагдука; но когда Кодер хочет видеть, как следует брусовать реи, он ставит на планшир свою длинную трубку, которую редко выпускает из рук, и дым точно указывает на то, что он хочет знать. Кто сказал, что турки имеют угрюмое настроение? Наш капитан доказывает обратное: его хорошее настроение всегда оставалось тем же, будь то в последние две ночи, когда мы, пассажиры и матросы, сидя вперемешку на верхней палубе под ярким светом луны, радовались попутному ветру; будь то в теперешнем состоянии, когда безветрие приводит нас к унынию и погружает в отчаяние. Юноша цыганской наружности, с длинными, плохо расчесанными волосами, что ниспадали на его шею, и который в этот момент находится у руля, так как (в отличие от русских) все абсолютно в состоянии стоять за штурвалом корабля, является кроме того, истинным воплощением лукавства и счастья. Кодер часто спрашивает [23] меня, не хочу ли я есть, и просит меня потребовать, что мне хочется, исходя из того, что все, что у него есть, находится в моем распоряжении. Все, что он просит взамен, - это чтобы я благосклонно говорил о нем черкесам, когда мы будем на берегу. Он хотел также, чтобы я пообещал ему сказать, что корабль принадлежит мне, но я отказался, естественно, обещая, тем не менее, сказать, что ко мне он отнесся хорошо. Таков был уже образ действия, который мы, некоторые англичане, готовы, если хотим, избрать в среде турок и черкесов. Ветер наконец-таки стал попутным; теперь для нас наступил легкий бриз с С-С-3, который набирает силу до такой степени, что мы можем возобновить наше движение.

Два часа после полудня. - Попутный ветер вскоре спал и в течение где-то двух часов мы почти дремали на воде или, скорее, я должен был бы сказать, что дремала только шхуна; ибо, что касается нас, мы делали все возможное, дабы двигаться дальше. У нас на борту был один мулла, который в своих коммерческих интересах совершал свою первую поездку в Черкесию; он написал одну стихотворную строфу из Корана, которую приказал прикрепить сверху оснастки, а позади был подвешен Коран, принадлежащий одному турку с внешностью сильного добряка. Эти меры считаются действенными, дабы обеспечить попутный ветер, и в этом наш опыт не доказывает обратного, ибо ветер в два узла как раз вовремя стал снова усиливаться с С-С-О. Погода была прекрасная и обещала таковой сохраниться.

Черкесы и некоторые матросы очень аккуратны в своих ежедневных молитвах; не менее постоянными они остаются и в своих омовениях. Мои запасы, как мы видели, далеки от того, чтобы быть роскошными, но они мне предлагались, как я [24] подозреваю, в большем количестве, чем обычно на суднах того же класса, что плывут рядом с нами. У Кодера имеется турецкая карта Черного моря, которая в целом выглядит хорошо начерченной, за исключением того, что слишком сильно выделены мысы и заливы. Кроме того, он управляет своим судном, как человек в том имеющий опыт, в такой степени, что я действительно испытываю некую безопасность, каковую я никогда не ощущал среди экипажа новичков на русском «Аяксе».

Понедельник, 17, пять часов после полудня. - Мы почти не продвинулись вперед; в течение большей части времени после вчерашнего дня не более того, что мы сумели сделать в прошедшую ночь, ибо всю ночь мы слушались руля С-С-3 вследствие легкого восточного ветра, сопровождаемого небольшим туманом. Нам необходимо было держаться в этом направлении до шести часов этого утра, когда ветер сменился и вновь стал южным, переходя на восточный, - направление, которое он сохранил весь день, позволяло нам возобновить наше продвижение без особого отклонения по пять узлов в час.

Какой-то миг назад мимо нас пролетела ласточка; это доброе предзнаменование. Но меня только что прервали за записью в дневник люди с палубы, сообщившие, что слышат звук пушки. Они поднялись, чтобы посмотреть, что это было, но они абсолютно не были расположены повернуться другим бортом; тем временем они занимаются тем, что на всякий случай ставят паруса. Насчитали двенадцать выстрелов. Возможно, что жертвой является какая-то бедная барка, подобная нашей: сколько же еще времени будет позволено существовать такой несправедливости!

Эти турецкие матросы имеют удивительный обычай регулярно собираться на верхней палубе [25] после захода солнца и там один из них - бригадир - произносит громким голосом короткую молитву, прося у Неба попутного ветра и надежности корабля; и когда молитва завершается, все вместе восклицают: «Аминь!»

Старый Кодер стал черствым в своем ремесле, ибо уже двадцать пять лет, зимой и летом, он занимался торговлей с Черкесией, наперекор русской блокаде. Даже в то время, когда русские лили свои крокодиловые слезы по поводу его страны в Унки-яр Скелесси, его корабль был захвачен их крейсерами на побережье Черкесии; но он, его команда и пассажиры (в том числе одна черкешенка) числом в девять человек сбежали в маленькой шлюпке, подобной той, что у нас имеется сейчас на корме, и сумели за четыре дня добраться до берега близ Самсуна.

Вторник, 18. - Всю последнюю ночь я не спал, приглядывая за тем, что происходит на палубе ввиду того, что я очень хотел не упустить случая высадиться на берег; но, к несчастью, ни один такой случай не представился, так как нам приходилось плыть в течение большей части ночи на юг и в этом направлении мы шли со скоростью в один узел в час: именно в таком состоянии я находил вещи каждый раз, когда поднимался на палубу. В три часа вся команда спала, за исключением одного человека, певшего, дабы не заснуть; страх быть захваченным врасплох русскими кораблями едва ли был достаточным для этого; но как я понял по тому, что наблюдал в Геленджике, двенадцать выстрелов пушки, отзвуки которых дошли до нас, могли вполне оказаться приветствиями двух кораблей при их входе в порт и ответом адмирала; я разбудил капитана и поделился с ним этим предположением: он признал подобную вероятность; и если наша догадка обоснованна, это [26] подтверждает то, что Кодер говорил мне недавно о течении у этого побережья, направленном на север, ибо, если мы находимся на уровне Геленджика, мы могли бы оказаться приблизительно в тридцати пяти милях севернее, что не соответствует моему счислению, а ветер Ю-В, что нас сопровождает, делает это значительное различие еще более вероятным. Тем самым русские сослужили большую службу!

Этим утром на рассвете мы повернули с севера на северо-восток и поднимающееся солнце показало нам вершины двух выступов, но на таком расстоянии, что никто, похоже, с уверенностью не узнал их: одни говорили, что то были вершины над Пшатом; другие - что то были горы, что возвышаются над побережьем со стороны Анапы. Вид этих двух вершин вовсе не обрадовал нас. Это впечатление, однако, сохранилось недолго, ибо ветер скоро стал дуть более на восток с такой силой и поднимая такие волны, что Кодер потерял терпение - повернул нос корабля к Синопу. Я сильно воспротивился этому маневру и, наконец, он последовал моему совету и стал держаться курса Ю 1/4 - Ю-3; он настойчиво следовал этим курсом до двух часов после полудни, пока ветер и волнение моря, продолжая увеличиваться, не заставили его заявить, что он не сохранит долго этот курс из-за ветра, идущего от побережья. Он высказался с некой тревогой, таким образом, что с отчаяния я уступил и ушел в свою каюту, дабы попытаться унять головную боль, что я частично приписываю нехватке надлежащего питания ввиду того, что состояние моря помешало повару заниматься своим делом в своей буфетной и что я, уподобившись простым матросам, вынужден был есть хлеб и чеснок. То, что я испытывал в этот момент, вовсе не было завидным; я чувствовал себя вынужденным лицезреть вещи в черном цвете, и я видел себя уже возвратившимся в [27] Синоп с обманутыми своими надеждами и со всеми расстроенными своими планами. Эти печальные мысли, однако, рассеялись в течение пары часов; ветер спал и стал попутным в такой степени, что мы возобновили свой путь и сохраняли его всю ночь. К восьми часам я отправился отдохнуть с намерением быть на ногах всю ночь и заботиться, чтобы наблюдение велось старательно, боясь, что у других, как и у меня, страх перед крейсерами по привычке не ослаб, но по этому случаю я очень сильно ошибался, ибо я спал крепко, убаюкиваемый приятными снами, до трех часов с четвертью. Выйдя на палубу, я нашел всех матросов на своих местах, а вместе с ними двух черкесов, добровольно исполнявших роль наблюдателей из-за опасения русских, о которых Кодер мало беспокоился, главным образом, думая о маневре своих парусов.

Среда, 19. - Продолжая наш путь, как я говорил, и благодаря восходу солнца мы увидели несколько вершин конических гор, кои черкесы сочли за горы Пшата; воспоминания, что я сохранил, заставляют меня думать, что они не ошиблись. Тотчас же стали ставить все паруса (a buner les bonnettes); и с ветром с левого борта мы стали держать быстрый курс к побережью, все полные радости и надежды, когда ветер, все еще непостоянный, в этот момент, повернувшийся к русским в Геленджике, вынудил нас убрать сперва один парус, затем другой и, наконец, отклонился к югу. Это направление сохранилось до полуденного времени, часа, когда ветер, как это предсказывал Кодер, повернул на Ю-В 1/4 - Ю; и в этот момент, в час тридцать минут, он дует столь сильно, что мы вновь быстро двинемся к Пчату со скоростью пять или шесть узлов. Кодер пребывает в радостном настроении и подшучивает над всеми, кто его окружает. Среди иных шуток он говорит старому, с мрачным лицом, черкесу, [28] живущему близ Анапы, важной особе, видимо, являющемуся владельцем самой большой части груза и страдавшему морской болезнью, что он был очень рад вновь увидеть его на палубе, исходя из того, что когда тот сколь часто спал и забывал произносить свои молитвы, дули злые ветры. Я сказал Кодеру, что в Анапе не поверят, что турки могут шутить, но что был рад видеть его столь радостным. «Да, да, - ответил он, - у меня старая жена и сын и каждый раз, когда я могу заработать для них немного денег, я готов смеяться и радоваться в течение целого дня».

Пять часов после полудни. - Ветер вновь спал, и я боюсь, что в совокупности с течением море, которое сильно штормит, унесет нас слишком далеко на север; хотя может так случиться, что у нас будет большее везение, принимая во внимание, что мулла (который, между прочим, вовсе и не мулла, а мусульманский богомолец, грузин по имени Исмаэль) подумал о способе дабы поднять ветер: это держать в руке маленькую монету, на нее его единоверцы покупают маленькие восковые свечи, которые будут помещены в мечети святого синаб-ского дервиша; монетки для подобного пожертвования, завернутые в кусочек старого белья, были привязаны к рулю. Я не хочу ничего внушать непочтительного; у этого человека порядочное лицо, и я абсолютно не сомневаюсь, что деньги будут использованы по назначению.

Этим вечером к восьми часам у нас был небольшой туман, но он скоро рассеялся и оставил нам легкий южный ветер. Тогда как паруса были соответствующим образом настроены, когда была произнесена вечерняя молитва, когда на баке был выставлен наблюдатель, остальная команда и пассажиры собрались на корме, Кодер и я - на нашем маленьком диване, рулевой предложил рассказать [29] нам, дабы провести время, историю. Пока он стоял на коленях, по распространенной привычке, брус руля под рукой и трубка в руке, луна ярко освещала своим светом его нежные и выразительные черты, а также лица его слушателей - поочередно турок, черкесов, особенно загорелое и в этот момент бесстрастное лицо старого Кодера, величественно восседавшего позади, его тучное тело, одетое в красное и синее, его ноги, погруженные в его желтые домашние туфли, и голову, покрытую широким оранжевым тюрбаном, я подумал в этот момент, что наша верхняя палуба представляет собой неплохое зрелище.

«Когда-то жил, - начал рулевой, - один султан, достигший столетнего возраста; у него была большая власть и огромные богатства и, тем не менее, он был несчастлив. Некий дервиш пришел к нему и сказал: султан, у тебя большая власть и большие богатства, и ты достиг глубокой старости и все-таки ты несчастен. Ты не расположен к тому, чтобы назвать причину этого несчастья, но я могу ее отгадать; если ты хочешь последовать моему совету, эта причина более существовать не будет. Султан согласился с этим...» Рассказчик говорил лишь какие-то полчаса, когда смена ветра прервала его. Все побежали к парусам, затем повествование продолжилось. Но ветер не торопился оставить нас в покое, и Хасан, один из самых резвых наших черкесов, юноша с крепкой внешностью и который, несомненно, столь близко от дома по-иному думал о султанах и дервишах, вдруг закричал, что необходимо взяться за весла, и сам, схватив одно из них, дал тем самым настоятельный тому пример. Тем не менее у нас на ночь сохранялась скверная перспектива.

Четверг, 20. - Я оставался на палубе до трех часов утра, непрерывно пребывая в муках Тантала [30] из-за обманутой надежды, что порыв ветра стремительно отнесет нас к берегу; так как каждые четверть часа или около того поднимался свежий ветер и продвигал нас на одну или две мили и вновь спадал, мы брали наши весла, что бросали сразу же, когда с противоположной точки поднимался новый бриз, чтобы в свою очередь угаснуть. Таким образом, у нас были бесчисленные чередования ветра с юго-востока и северо-запада, в их промежутке мы шли на веслах; наконец-то, я потерял терпение и отправился на пару часов отдохнуть.

До десяти часов утра дела абсолютно не улучшились, но к этому часу хороший ветер поднялся между Ю-В и Ю-Ю-В и позволил нам быстро устремиться к берегу. Мы держались этого курса до двух часов и были весьма огорчены, не сумев днем заметить какие-либо очень высокие точки в окрестностях Пшата, откуда, следуя нашим расчетам, мы не могли быть сильно удаленными, когда по счастливой или несчастливой удаче, что покажет нам продолжение, я стал твердить, что вижу впереди землю. Одни подтвердили, другие оспаривали это утверждение, в связи с чем один матрос взобрался на большую мачту и оттуда лучше узрел, что нам нужно: большой корабль между нами и землей. Кодер сразу же проснулся, и наш корабль тут же повернул в открытое море. Какое-то время все взоры были с тревогой обращены назад, чтобы увидеть, преследуют ли нас: ничто о том не говорило, тем не менее так как корабль скрылся под горизонтом, нашим пугалом, по общему мнению, должен был, стало быть, торговый корабль или военное судно, на котором очень небрежно ведется наблюдение. Черкесы столь мало напуганы и столь сильно желали пристать к берегу, что уже предложили возвратиться на прежний курс и меня пригласили на совет. Я высказался [31] против этого предложения, так как весьма нелепо отправиться нам, дабы убедиться, видели ли мы торговое судно или военный корабль с небрежным наблюдателем: мы находимся, если судить по вершинам, что мы видим, так как туман, что их покрывал, рассеялся, - между Пшатом и Геленджиком, и, следовательно, очень далеко на севере, чтобы достичь без больших трудностей первое из этих мест. Поэтому я посоветовал держаться в течение пяти или шести часов ближе к югу и постараться таким образом достичь нашего порта. Нашим самым большим несчастьем в течение четырех дней после плохих для нас ветров было то, что вершины оставались практически постоянно покрытыми тучами, почему мы не могли корректировать наши расчеты, что трудно точно при этом сделать, так как не было чего-то более определенного относительно скорости течения, что несет к северу и, соответственно, его протяженности. Если обратиться за справкой к «Описанию берегов Черного моря», опубликованному в Одессе в 1830 году М. Тэбу де Мариньи в надежде найти там точные представления относительно течений о неприятностях, о которых здесь сообщает М. Бэлл; я извлеку следующий отрывок, единственный, что относится к этой теме: «Лишь на, достаточно небольшим расстоянии от берегов течения способны заставить совершить серьезные погрешности. То, что обязано своим происхождением Дону, после своего выхода из Азовского моря, устремляется на юго запад, вдоль южного побережья Крыма до некоторого отдаления от Херсонесского мыса. Течения из Днепра и Днестра, которые направляются на юг, соединяются с ним, а также с водами Дуная и текут все вместе к Константинопольскому каналу, который получает лишь их часть. Другую часть водоворот отбрасывает к побережью Азии, [32] которое простирается на востоке, и затем следу-ет на север, в Мингрелию и Черкесию. Это обычно наблюдаемое действие течений Черного моря под-чиняется в некоторых местах порывам ветров или некоторым местным особенностям» (Taitbout de Marigny. Portulan de la mer Noir et de la mer d'Azov Р.1З).

Далее «Компасная карта» описывает так же все черкесское побережье: «Выступы Кавказа, омываемые Черным морем, образуют побережье, которое в направлении с юго-востока на северо-запад простирается до Анапы. О нем вообще известно плохо, несмотря на легкость, с коей любой военный корабль может пристать к нему в любой его точке. Оно почти везде отвесное и украшено крутыми утесами, которые своими, как правило, изогнутыми формами, а также цветом, красноватым с Сухумкале до мыса Итокопасх, и белым от этого мыса до Анапы, узнается со значительного расстояния и облегчает поиск якорных стоянок. Большие штормы на этом побережье редки, ибо оно защищено высокими горами; ветры же с севера и востока, напротив, с яростью устремляются с их вершин и заставляют признать всю справедливость прозвища, данного древними Кавказу, - «ложе Борея». Каждый вечер в этих прибрежных местах мореплаватель уверен в том, что найдет материковые ветры, что дуют всю ночь и прекращаются лишь к десяти часам утра, чтобы уступить место более сильным ветрам. Здесь находится также, как я уже о том говорил, течение, порой очень сильное, которое устремляется к Керченскому проливу». В ясную погоду, что, как говорят, здесь стоит чаще всего, высокие горы являются безошибочными проводниками.

Пятница, 21. - Вчера у нас сохранилось в течение какой-то части вечера восхитительное полнолуние, сияние которого не омрачила ни одна туча. [33]

Море почти дремало под лучами небесного светила, в то время как наш корабль повиновался порыву легкого бриза.

Какое-то время покой этой сцены держал меня в восторге: даже на нашей палубе не слышалось никакого шума из-за боязни, что внушало моим спутникам затмение, что я возвестил, хотя я и объяснил им природу этого феномена. «Это воля Бога»,- таков был их единственный ответ на мои увещевания. Наконец, я помыслил спуститься отдохнуть на часок исходя из того, что решил, что проведу большую часть ночи на палубе, наблюдая вновь за тем, чтобы не потерять благоприятного момента, дабы достичь земли.

Тучи сменили затмение, но они принесли мало ветра и это малое было изменчивым в такой степени, чтобы принять решение грести всю ночь, сменяя друг друга каждые полчаса. Когда пришла моя очередь, я взял весла, и утро, похоже, захотело принести нам какое-нибудь утешение - начал подниматься попутный ветер: первые лучи рассвета позволили нам увидеть горы, часть которых находилась перед нами не далее каких-то сорока миль. Радость, что вызвало это открытие, была недолгой, так как вскоре бригадир, взобравшись на грот-мачту, сообщил, что видит парус на ветру; в то время, как мы наводили наши подзорные трубы в указанном направлении, показался второй парусник; оба следовали вдоль побережья против ветра и направлялись к югу.

Каждый из нас тогда начал действовать; были задействованы еще четыре весла, всего восемь, и были поставлены все паруса. Когда мы приблизились к суше, суда приблизились к нам; наш и их курсы в тот момент образовали острый угол; вскоре мы могли удостовериться, что это были два русских военных корабля. Ближайший [34] трехмачтовый куттер с шестью пушками, а другой - значительно более крупный военный бриг. Когда самый маленький был в пяти или шести милях от нас, Кодер приказал забросить в воду шлюпку, что в течение путешествия мы тащили на корме. Вскоре мы увидели, как от куттера отделилась шлюпка с парусом, чтобы арестовать людей, коих русские заподозрили в желании сбежать; эта хитрость была рассчитана на то, чтобы облегчить погоню за противником, таким образом разделившимся. В этот критический момент я настоятельно потребовал, чтобы в море выбросили все, что не имеет немедленного применения, и чтобы вылили единственную бочку воды, что у нас оставалась, но турки не желали абсолютно жертвовать даже малейшей частью своей собственности; тем самым единственными предметами, что они выбросили за борт, были лафет нашей пушки (маленькая каронада была сброшена, и ею нельзя было воспользоваться) и мой черкесский флаг. Куттер стал по нам стрелять сразу же, как посчитал, что мы находимся в пределах досягаемости; первые выстрелы нас не достали и только придали дополнительные силы гребцам. Опыт, что у меня был относительно морской сноровки русских, позволял мне надеяться, что у нас остается шанс ускользнуть: я не ошибся. Дважды, перед тем как с нами сблизиться, куттер сбивался с пути из-за необходимости менять свой курс, ибо капитан пытался править прямо на нас, вместо того чтобы идти вперед и успеть занять место между нами и частью побережья, что мы пытались достичь. Четыре или пять раз, когда он плыл встык и недалеко от нас, его ядра перелетали далеко; куттер потерял курс, намереваясь еще более приблизиться к нам, чтобы его орудия стреляли лучше. Пушки носовой части казались (по их детонации) самыми малогабаритными. [35]

Турки в это время были в отчаянии и говорили о том, что надо убрать паруса в знак покорности. Наш турок с благосклонной внешностью человека Корана, когда его попросили присоединиться к гребцам, ответил, что у него не осталось сил, но черкесы были настроены воспользоваться неуклюжестью наших последователей. Хамти, старый черкес с унылым лицом из окрестностей Анапы, замахнулся своим кинжалом на Кодера, когда тот заговорил о том, чтобы сдаться. Исмаэль, набожный мулла, предложил накануне, когда был впервые замечен тот же корабль, зарядить наше оружие (и в тот момент он показал в том пример) и умереть, сражаясь, вместо того чтобы позволить нас захватить; это решение мы теперь и приняли. Все черкесы поместили свои кинжалы за пояс, чтобы заставить матросов делать свою работу; эта демонстрация заставила двоих молодых турок, начавших плакать, вновь поднять паруса, что они в своем отчаянии опустили, и в спешке запутали один парус в снасти (это был лисель), что стало замешательством, которое время не позволило нам устранить в течение нашей погони. Медлительность русских в их стрельбе была столь же заметной, что и небрежность их маневров, тем не менее несколько их выстрелов были достаточно прицеленными: я услышал, как одно ядро пронеслось между нашими мачтами, другое прошило один из наших парусов носовой части, а несколько ударились в воду очень близко от нас.

В целом расстояние, на котором мы все еще находились от побережья, и превосходство парусов наших противников, казалось, не оставляли нам никакой надежды, невзирая на оплошности русских и пыл черкесов. Я спустился на несколько минут, чтобы приготовить выбросить в море немалый мой запас пороха и чтобы в то же самое время [36] уничтожить письмо, которое неразумно было сохранить при себе, когда я окажусь пленником.

Пока я этим занимался, судьба заставила меня посмотреть в люк: я встретил пронизывающий взгляд Ашмаджана, того черкеса, который в.Синоде заявил о своем решении меня сопровождать. Несмотря на маленький рост и явную щуплость (за исключением плеч), он оказался благодаря своей силе, своему мужеству, искусству руководить матросами и задору, которое ничто не могло ослабить, настоящим героем. В течение двух часов я сидел за одним с ним веслом (все наши весла управлялись двумя гребцами) и я не мог заметить в нем ни малейшего признака упадка энергии. В момент, когда его добрый взгляд встречался с моим (все его черты действительно красивы и нежны), он кричал мне: «Ах, капитан!» с умоляющим выражением, которому мне невозможно было сопротивляться, если даже у меня была мысль покинуть его, в такой степени, что я сразу же возвращался к его веслу и старался помочь ему подбодрить других, присоединяясь к песне, коей он сопровождал ритмичное движение весел или же к возгласу «Мадж! Мадж!», равнозначного французскому слову «смелость!», коим он отвечал на каждый выстрел. Кут-тер, наконец, приблизился на выстрел мушкета; в этот момент Хасан, наш черкес могучего сложения, схватил свой карабин и дважды, выстрел за выстрелом, разрядил его во вражеское судно: один из этих двух выстрелов, сказал он нам, не был напрасным. Затем он вытащил свой кинжал и, размахивая им над своей головой, изрек какие-то слова призыва. Его друг, флейтист, черкесский пастух, отнесся к происходящему более хладнокровно, тем не менее он присоединился к песне гребцов и сам греб с неослабной энергией, хотя и с достойной сожаления неумелостью. [37]

Наконец, мы так почти приблизились к берегу, что могли видеть, как с вершин поспешно спускаются жители и рассыпаются с двух сторон вдоль прибрежной полосы к месту, что мы пытаемся достичь. Увидев это, наши черкесы, не прекращавшие петь хором свою красивую песню гребцов «Арира-ри-ра», издали пронзительный крик, на который их соотечественники ответили не менее громким приветственным возгласом. Через какое-то мгновение буквально переполненная вооруженными людьми лодка была уже рядом с нами. Мы попросили их подняться на борт и помочь грести; но они предпочли это делать, окружив нас полукругом, как будто показывая куттеру, что мы находимся под их защитой. Русские, похоже, решили, что не стоит шутить с этим подкреплением до двадцати пяти человек; так как куттер стал незамедлительно удаляться, экипаж отомстил за свою досаду несколькими выстрелами наугад, поднимавшими воду то тут, то там вокруг нас.

Тем временем медленно подошел бриг и остановился, запустив в нас ядром, но эта демонстрация была воспринята с нашей стороны с абсолютным безразличием, когда берег стал для нас куда больше интересен. Там в это время собралась густая масса вооруженных людей. Когда мы достаточно приблизились, трое юношей сбросили свою одежду и поплыли к нам, чтобы перенести на землю наш трос; на полпути их возвращения к ним присоединился четвертый, дабы им помочь. Большая лодка, которуя я увидел спускающейся на воду севернее от той точки, где мы находились в этот момент, присоединилась к нам, дабы помочь нам выгрузить наши товары, если стрельба продолжится; но русские, видя наши значительные силы, ушли в море. [38]

Глава 2

Cюбеш, 24 апреля 1837 года. - Хасан оказался на берегу одним из первых и достаточно его поистине могучего телосложения, дабы выдерживать крепкие объятия своих соотечественников, которые его толкали, тянули и обнимали самым необыкновенным образом. На протяжении этой первой вспышки радости я стоял в стороне на носу корабля; корма была повернута к берегу. По моему приказу Лука заранее взял мой багаж, чтобы быть готовыми быстро высадиться, если события тому принудят. Во время погони он помогал грести, как позволяли это ему его силы, кои не были большими, и страх, что у него была возможность вторично оказаться в руках русских, вероятно, добавил ему немалую [39]

энергию. Как только представился случай, он сообщил мне, что на берегу находятся несколько важных местных персон. Один или двое из них незамедлительно подошли ко мне и пригласили меня сойти на берег, оставив мои носильные вещи под их присмотр; я без труда согласился с таким разрешением вопроса. Открытое ровное место, окруженное своего рода укреплением, было мне указано, как самое подходящее; тотчас туда перенесли все, что мне принадлежало, а мне не сказано было ни слова о стоимости транспортировки.

Происшествие, что имело место в этот первый миг, когда я ступил на землю Черкесии, убедило меня в том, что жители, хотя, как правило, и приняли религиозную веру турок, все же не отказываются следовать с самой удивительной строгостью своей доктрине неизбежности судьбы. Я заметил некую нерешительность или, по крайней мере, некое промедление в приготовлениях, что следовало за нашей высадкой, и был рад узнать, что эта нерешительность проистекала из некоторых предписаний карантина, здесь установленного, в силу которых, даже в обстоятельствах, в коих мы оказались, нам не было позволено общаться с людьми, покуда наш капитан не поклянется на Коране, что в порту, откуда мы прибыли, чумы не было; невзирая на это заверение, все наши вещи, будучи выгруженными, были немедленно отнесены (с помощью шестов, на которых они их повесили) в строение в стороне, для этого построенное, и там подвергли их окуриванию: именно страх перед чумой диктовал подобные предосторожности и заставлял вооруженных людей, прибывших к нам на помощь на судне, оставаться в их собственной лодке, вместо того чтобы подняться на борт нашего корабля и помочь нам грести к берегу. По той же причине мне пришлось подождать достаточно долго на участке [40] земли, что мне был указан, пока мне не было определено жилище, а дом, что, наконец, был выбран, предоставил мне новое доказательство их чувства предосторожности.

Этот дом предназначен для приема друзей семьи, которой он принадлежит, и все члены которой, за исключением сына, отправились (таков местный обычай) принять участие в оплакивании в доме родственника, куда пришла смерть. Фамилия этой семьи Аслангер. Хотя она и не богата, она очень уважаема, и мой нынешний хозяин, молодой человек приблизительно двадцати восьми лет, очень внимателен и очень приятных манер; он ни на миг меня не оставляет и ночует здесь для болыней безопасности моих вещей. Еду нам приносят из дома, что занимает семья, и он никогда не ест, пока я не закончу. Люди, здесь живущие, похоже, воспринимают гостеприимство весьма либеральным образом. Вечером третьего дня Ха-сан, мой спутник по путешествию, пришел меня навестить и провел здесь ночь. Вчера к вечеру у нас был другой гость, которого я принял за брата моего хозяина, но, как я узнал сегодня утром, был тому абсолютно не знаком, хотя он его и приютил, и накормил. Вечером моего приезда мой хозяин, являющийся строгим мусульманином, спросил меня, не выпью ли я вина или водки. После моего отказа от одного и другого, как я приметил, он отослал обратно кусок ткани, что принес из дома своих родителей с намерением, несомненно, обменять его на ликер, который я предпочту.

Эта часть края имеет красивый вид гористой местности, и от Анапы до Сухум-кале побережье, как мне говорят, имеет те же черты: непрерывной линии лесистых вершин и маленьких, открывающихся то тут, то там, долин, В этом месте гора наложенными одно на другое уступами, [41] напоминающиими тем самым городские стены без проломов, простирается до моря, но в других местах горы принимают коническую форму или, лучше сказать, приобретают огромное разнообразие форм: большинство их одето до вершин лесами, состоящими главным образом из дубов, и в данный момент деревья покрываются своими первыми листьями. В той мере, в какой я могу судить после очень скорого и очень поверхностного обследования, грунт гор представляет собой рыхлый глинистый сланец, а обломки наполнили впадины многочисленных ручьев превосходной глинистой почвой, о чем, впрочем, достаточным свидетельством является огромное количество дубов.

Узкая долина Сюбеша, реки, на берегах которой я в данный момент нахожусь, выглядит особенно богатой и очень хорошо возделана, здесь очень много деревьев, а самые большие все украшены гирляндами огромных виноградных кустов, из которых многие жители, говорят мне, получают восхитительное вино и очень хорошую водку. Низкие холмы окаймляют долину, одетую там, где плуг не вспахал почву, в многочисленные фруктовые деревья и прекрасный ковер из травы и диких цветов. Здесь не видно домов; жилища находятся, сгруппировавшись, значительно выше, в местах, менее видных, лесистых лощин, что, вероятно, является следствием состояния войны, что столь долго продолжается на этом побережье. На полпути от этих холмов, приблизительно в полутора милях от берега находится маленький дом, который я занимаю. С зеленой площадки, что простирается перед домом, я наслаждаюсь дивным видом: холмами слева и справа на расстоянии друг от друга, частью долины и дельтой Сюбеша, чуть далее - морем. Сам дом, как и все в этих окрестностях, имеет соломенную крышу, покоящуюся на [42] стенах, сделанных из крепких столбцов, просветы между которыми наполнены плетенками, покрытыми изнутри и снаружи глиной, обмазанной белой или, скорее, бледно-зеленой известью. Пол, который тоже из глины, тщательно подметается и моется несколько раз в день. В конце комнаты (дом состоит лишь из одной комнаты с прилегающей к ней конюшней) находится очаг - круглое углубление, устроенное в полу, над которым помещена полукруглая труба от четырех до пяти футов в диаметре у основания, через которую выходит дым. С одной стороны этого очага находится маленький, возвышающийся над полом диван, обложенный подушками, что мне были предписаны; огонь постоянно поддерживается с помощью толстых дубовых полен, что в данный момент весьма приятно, ибо этот месяц был дождливым и уже два дня вода лилась потоками, сопровождаясь сильным и очень холодным ветром; это объясняет, как я столько пишу в этот момент.

Один из домашних слуг, русский (взятый в плен на одном из многочисленных кораблей, попавших в руки черкесов), входит в мою комнату, дверь которой постоянно остается открытой, чтобы снаружи в нее проникал дневной свет, столь же свободно, что и другие, и присоединяется не менее свободно к беседе; он говорит много хвалебного в адрес черкесов и, особенно этой семьи, и утверждает, что для счастья ему не хватает лишь возможности раздобыть немного денег, дабы заиметь жену.

Понедельник, 24. - Семья возвратилась и уже можно заметить изменение в нашей еде, хотя и прежде о ней нельзя было сказать ничего плохого; это проистекало из маленьких, более внимательных забот женщин, забот, что я рисковал вскоре признать назойливыми, если бы я не пользовался часто лошадью, что всегда держат готовой для [43] прогулки. Вся новая еда из пасты и мяса (сваренного на пару или жареного), пасты и козьего молока, -пасты и кукурузного хлеба с медом прибывает подряд ко мне до отказа. У меня состоялся к тому же визит одной из дочерей, очень милой персоны приблизительно шестнадцати лет (как мне сказали), с огромной вазой, полной лесных и грецких орехов: к сожалению, меня в тот момент не было. Мы должны надеяться, что этот визит был абсолютно бескорыстным, так как искренность вынуждает меня сказать, что накануне я принял одну из дочерей окрестных мест дворянина, здесь пребывающего в гостях (очень красивую персону, чья голова и грудь были украшены в изобилии нашивками и другими серебряными украшениями), которая тоже принесла мне вазу с лесными и грецкими орехами и которой я дал в подарок пару ножниц. Эти две девушки страстно хотели отправиться в Стамбул в поисках счастья, что для нас означает быть проданными в качестве рабынь, и сознание полностью наполняется картиной Аллэна, что внушает нам ужас, смешанный со страданием.

Отец этого семейства - очень добрый старик -присоединился ко мне вчера вечером, после захода солнца, там, в долине, где я заблудился посреди лабиринта холмов и тропинок, и привел меня назад домой. Через какое-то время после этого он вошел в мою комнату, сел рядом со мною и сказал мне: «Вы - мой сын и этот дом более не мой, а ваш». «Он сказал правду, - добавил сын, - ибо с первого мига, что я увидел Якуб-Бея, я почувствовал к нему всю привязанность брата». Я спросил, едины ли сегодня между собою черкесы и другие горцы, оказывают ли они друг другу помощь, когда в ней нуждаются. В этом отношении молодой человек ответил мне, что они братья и идут туда, куда их зовет необходимость; в доказательство [44] чего он сказал мне, что он совсем недавно вернулся с берегов Кубани, куда он отправился воевать против русских. Он сообщил, что русские недавно попытались создать земледельческую колонию близ Анапы под мощной военной защитой и что черкесы сумели похитить часть скота и орудий, принадлежащих этой колонии.

Среда, 26. - Моя комната, похоже, сейчас превратилась от времени до времени в любимое место встречи молодых женщин семьи моего хозяина и их гостей, коих сюда привлекают моя музыкальная шкатулка и другие диковины или лакомства. Один или другой глава семьи обычно сопровождают их. По местному обычаю, эта семья имеет на проживании для их воспитания двух молодых людей. Один из этих юношей - сын дворянина, прибыл вчера, а другой, коему около девяти лет, должен вскоре возвратиться к себе, вероятно, потому, что его обучение завершено; это скромный и услужливый мальчик - великолепный всадник и, как говорят, один из лучших в долине стрелков.

В связи с отсутствием Хасан-Бея, одного из самых влиятельных лиц этого района, что англичане уже знали, местные люди, похоже, были в крайнем затруднении относительно того, что с нами делать. Мое здесь присутствие и намерения, благоприятные для края после моего приезда, будучи в общем известными, привели к тому, что у меня каждый день совершалась масса визитов, в ходе которых двое или трое самых старших удалялись обычно на площадку, чтобы посоветоваться по поводу меня, в то время как другие пользовались случаем проконсультироваться со мной относительно всяких хирургических и медицинских случаев, - считалось, что каждый англичанин знает все; среди иных один из моих спутников по переезду - Хам-ти - пришел проконсультироваться по поводу [45] огнестрельной раны, в которой, он думал, остался фрагмент его кафтана или кольчуги. Результатом консультаций старейшин и состоявшегося между ними соглашения было отправить меня за их счет на север - куда, как они понимали, я хотел бы отправиться, - или сушей, или по воде. Ашмаджан по собственному желанию предложил оставить здесь свои товары под присмотром какого-то друга и сопровождать меня повсюду, куда я поеду, в течение всего времени, что я мог бы остаться в стране. Старший и третий сыновья моего хозяина высказали то же желание.

Пока шли эти переговоры, я отправил узнать, действительно ли двое самых ближних вождей, Асан Хиса и Ахмет Вардан, все еще отсутствуют: гонец, коего я отправил к последнему, встретил на пути одного из его людей, который вез ко мне приветствия своего хозяина по поводу моего приезда и желание увидеться. Мейсурби, один из старейшин Хисы, отправил ко мне похожее послание; наконец, я получил письмо от Ахмета, подписанное им и тремя другими, в котором он поздравлял меня с приездом, извиняясь за то, что не приехал на встречу со мной из-за дел, его удерживающих, и прося меня приехать к нему. Я был готов принять это приглашение, но многочисленная группа людей, пришедшая сюда вместе с гонцом, имела в его присутствие по этому поводу долгий спор, спор, по исходу которого Ашмаджан, хорошо говорящий на турецком, сообщил мне об общем мнении, на котором они сошлись, что будет значительно более приемлемым, чтобы именно Ахмет приехал на встречу со мною.

Это решение вызывало во мне неудовольствие, ибо оно означало новую потерю времени, тем не менее мне показалось необходимым согласиться; это содержало в себе вопрос национального этикета, [46] и решение было принято в присутствии гонца, ибо мое будущее положение в крае будет непременно зависеть в значительной части от первых обо мне впечатлений.

Вследствие этого я написал Ахмету записку, в которой я поблагодарил его за учтивость, добавив, что я буду раздосадован стеснить его, но что я так^ке был очень занят отправлением в Англию писем, что должен был взять с собой корабль, на котором я прибыл; что эти письма задержат меня на день или два и что я надеюсь, что он оттуда может приехать сюда увидеть меня. Таким образом, оставалось ждать. Я считаю себя обязанным изложить эти детали, дабы судить об обычаях местных жителей и об их отношении к англичанам.

Во время прогулки, что я совершил сегодня утром на одну из возвышенностей, я увидел огромное число орешников, кустарников ежевики, дикой розы, цветущего благоухающего боярышника и густые заросли папоротника - ничто, одним словом, не казалось мне существенно отличным от растительности, что есть в наших собственных горах, за исключением пышности зелени, что встречается здесь. Говорят, что климат в равной степени защищен от жары и чрезмерных холодов. Сельские собаки напоминают ту же породу, что и у собак в наших горах, и не являются более доброго нрава, но их хозяева не похожи в этом отношении на них, так как крестьянин из этих деревенских жилищ, где я останавливался, дабы спросить, куда мне идти, проделывал со мной самую большую часть пути, чтобы проводить меня обратно. Я правильно сделал, что совершил прогулку, ибо по моему возвращению забили козленка, который помог мне представить себе настоящий обед горца, обед, детали которого я хочу изложить как образец изобилия, что царствует здесь, ибо семья, в [47] которой я живу, как я уже о том говорил, имеет лишь скромный достаток.

Сперва подали лепешки и молоко, затем на деревянном подносе с четырьмя ножками - обильную порцию густой пасты, в середине которой была деревянная ваза, наполненная подливой, состоящей из молока, орехового масла и capsicum, а вокруг пасты на подносе (так как здесь нет блюда) были разложены кусочки сваренного козленка, самые нежные куски которого подал мне один из хозяйских сыновей; затем появилась большая чаша виноградного сиропа, разбавленного водой, который предложен мне был как специфическое средство для переваривания жира. За этой первой чашей последовала вторая, наполненная молоком, смешанным с пастой, и я уже более чем достаточно поел, когда принесли большую чашу отменного бульона из козленка с бобами и другими овощами, который мне необходимо было еще испробовать. Незнакомый турок и мой слуга обедали после меня и после них - глава семьи, который перед тем как начать, передал два больших куска своему русскому крепостному, затем сыновья унесли все что оставалось, чтобы отобедать у себя.

Вардан, четверг, 27. - Я как раз делал вчера записи в своем дневнике, когда мне сообщили о приезде Мейсурби Хисы, человека весьма почтенного вида, и когда я был ему представлен, он сказал мне, что если я соглашусь, он пошлет коней завтра утром, чтобы нас, меня, моего слугу и мой багаж отвезли в село, где он живет; предложение, за которое я его поблагодарил и что я принял лишь условно, в зависимости от того, найдет или нет мой гонец Ахмета дома. Но едва Мейсурби попрощался, как мне сообщили о другом местном жителе, том самом, кто последним сопровождал нашего соотечественника М. С. (Речь идет, несомненно, здесь [48] о М. Спенсере). Его искренние и полные доброго настроения манеры, а также его действительно красивые и весьма приятные черты, большая свита сразу же настроили, чтобы попросить его сопровождать к себе, и хотя перед тем как переехать на новое место я хотел завершить письма, что имел намерение отправить на турецкий корабль, это неожиданное внимание заставило принять предложение, тем более, что он обещал мне заранее известить Мейсурби и привезти ко мне Али Ахме-та, князя из Сюча, а также других влиятельных вождей побережья. Используя всех лошадей своего эскорта, он нашел способ поместить весь мой багаж, который оставался и тяжелым, и громоздким. Нам сперва необходимо было перейти вброд речку Сюбеш, которая столь быстра и столь полна из-за недавних дождей, что требовалась некая внимательность, дабы перевести на другой берег без происшествий нагруженных коней. После того мы двинулись вдоль песчаного берега, составившего остаток нашего пути приблизительно в шестнадцать миль. Наш путь, хотя и пересеченный глубокими лужами воды, был, конечно, предпочтительнее тому, что был у нас внутри страны, ибо мы постоянно шли вдоль холмов весьма скромной высоты, но столь крутых, столь различных форм, что дорога посреди этого гористого участка была неизбежно долгой и трудной. Мейсурби и люди, его сопровождавшие, присоединились к нам на прибрежной полосе. Время от времени видимое пространство между холмиками, что прилегают к прибрежной полосе, позволяло нам заметить несколько маленьких, красивых долин, где земли, заключенные между крутыми скатами, были вспаханы вплоть до вершины. Хиса в особенности показалась мне раем, и, когда Мейсурби попрощался со мной, чтобы отправиться туда, я не мог [49] заставить себя не позавидовать ему. Большая глубина прекрасной земли, что демонстрируют соседние холмики прибрежной полосы, свидетельствует о плодородии окружающей местности.

Когда мы были уже лишь в нескольких милях от Вардана, Ахмет поехал вперед, чтобы подготовить наш прием, и при нашем въезде в его долину, которая по красоте не уступает другим, один из его главных подчиненных обернулся ко мне и пожелал мне благополучного прибытия на его землю.

Варданская долина окаймлена низкими холмами, частично лесистыми и весьма возделанными, и прикрыта с восточной стороны достаточно высокими горами с густыми лесами, самая высокая из которых еще и сейчас увенчана снегом. Сегодня, в полдень, термометр показывал 58⁰ (по Цельсию).

Мне вновь был предоставлен дом для гостей, а между моим хозяином и мною установились братские отношения; вскоре после этого был подан горячий ужин. Глиняные стены дома, что я занимал, были еще свежи, и я думаю, что именно его сооружение помешало моему благородному радушному хозяину ближе познакомиться со мной.

Моя комната имеет тридцать футов длины и двенадцать футов ширины; она напоминает, впрочем, ту, что я занимал в Сюбеше, за исключением того, что была водонепроницаемой, ибо она более тщательно сделана; в комнате имеется маленькое окно без стекла, что можно прикрепить с помощью ставень, и диван охватывает всю ширину одной из сторон, в непосредственной близости к очагу. Над диваном стены обвешаны циновками хорошей работы, а вереница деревянных колышек, очень близко расположенных, простирается вокруг комнаты, чтобы на них повесить оружие гостей. Диван украшен самыми красивыми циновками и [50] шелковыми подушками темных цветов, а кровать, что сделана для меня в последнюю ночь, была великолепна, так как я имел хороший матрац, обшитый бархатом, подушки, тоже в бархате, одеяло из стеганого шелка и то, что еще более превосходило все остальное, - очень белые и очень чистые простыни. Остальная меблировка состоит из скамьи, помещенной в конце комнаты для молодых и лиц нижнего ранга, тогда как циновки и подушки, расположенные вдоль стены, что смотрит на дверь, на очаг и окно,- для более пожилых людей и важных персон.

Я был приятно удивлен в это утро, увидев, как из маленького короба достали прекрасный чистый сервиз (две ложки которого из позолоченного серебра создавали одну вещь из самых обращающих на себя внимание гостей), как меня пригласили испробовать великолепный чай, что благодаря щедрости нашего хозяина был предложен очень быстро, чтобы столь же быстро исчерпать его запасы сахара (к счастью, я мог их восполнить). Этот чайный сервиз был найден на борту русского корабля, захваченного черкесами. Ахмет богат, у него более пятидесяти домочадцев. Он принимал главное участие во фрахтовании лорда Чарльза Спенсера, а его вкус к спекуляциям, похоже, не ослаб.

Пятница, 28. - Вчера целый поток гостей помешали мне продолжить записи в моем дневнике. В полдень с многочисленной свитой побывал Хасан-Бей (брат Хафиз-Паши), а в течение дня нас посетили многие другие вожди, приехавшие из разных мест этой страны. Парк и дом, что я занимаю, были полностью запружены, и не осталось ни одного деревянного гвоздя, не имевшего своего трофея оружия. За исключением Хасан-Бея, носившего лук, каждый мужчина (я мог бы сказать: каждый ребенок) имел ружье: самые лучшие, как сказали [51] мне, доставляются из района под названием Карачай, в верховьях Кубани. Порох производится в стране, селитра добывается из растения, что с этой целью и выращивается. Похоже, предвидится война и здесь, и на севере (Читатель легко поймет, что это выражение, которое достаточно часто повторяется в повествовании, обозначает исключительно север этой части Черкесии, по-другому говоря край, прилегающий к Кубани). Говорят, что русские собрали силу в пятнадцать тысяч человек в Сухум-кале, когда барон Розен должен прибыть из Тифлиса, чтобы взять командование над нею. Ожидается, что они попытаются вторгнуться в Мамай, в десяти милях к югу от места, где я нахожусь и где встречаются руины генуэзского форта. Мамай представляет великолепную якорную стоянку для больших кораблей.

Единственное последствие, коего боятся черкесы,- это высадка десанта в этом месте и строительство здесь крепости; они утверждают, что их страна до такой степени труднопроходима, что сто тысяч русских, что попытаются в нее проникнуть силой, не испугают их. Мне дали понять, что во всем северо-западном регионе Кавказа союз племен абсолютный. Постоянное собрание представителей созвано по соседству с Кубанью. Политика России укрепляет старых членов лиги в их враждебности к ней и приводит в ее ряды новых. Хасан-Бей заявляет, что единственное его желание - это увидеть, перед тем как умереть, уничтожение власти России. Эта ненависть внушена ему сильными личными мотивами. Какое-то время назад он оказался в руках русских, и они его заставили (его, богатого и независимого вождя) служить два года в их рядах в качестве простого солдата. Хасан добавляет,что сотни князей и дворян Дагестана, оказавшись пленниками в руках [52]

русских, имели ту же участь. Абдуллах-Бей из Дагестана, который недавно пересек эту страну, дабы отправиться в Константинополь, вскоре был по своему возвращению встречен депутацией своих соотечественников по поводу договора с черкесами против русских.

Азрайцы по соседству с Сухум-кале («мирные», или друзья русских) были озлоблены требованием прислать от них команду рекрутов и тоже сделали предложения в пользу союза с черкесами. Один из главных вождей окрестностей Сухума имеет, как и один из его сыновей, номинальный чин в русской армии, тем не менее он прислал другого из своих сыновей в эту часть страны, чтобы освободиться от московского влияния и перейти под защиту Хасан-Бея, самого закоренелого врага русских. Этот молодой человек привел с собой пятнадцать крепостных и одного прекрасного боевого грузинского коня, дабы предложить их в дар Хасан-Бею; он пришел увидеться со мной с посланием от бея в сопровождении крепостного, и таков здесь простой характер нравов, ибо я вижу хозяина и раба, кушающих за одним столом.

По поводу моего приезда они выразили самое живое удовлетворение, рассматривая это обстоятельство как новое доказательство тому, что англичане действительно принимают участие в их делах и намерены что-то для них сделать.

После того как обсудили политические вопросы, мы все отправились в парк, чтобы посмотреть аллюр грузинского скакуна и испробовать мои телескопы. Запаслись циновками для тех, кто пожелает произнести свои молитвы. Для нас были организованы также конные скачки, в которых приз был завоеван одним из сыновей моего хозяина, нежным и красивым ребенком двенадцати лет. Этот юноша и я стали большими друзьями и [53] между тем я не смог побудить его сесть рядом со мной на диван даже в отсутствии общества: столь привычно для них почитание возраста и постороннего человека. Я был весьма поражен числом людей с приятной внешностью, что собрались здесь; их характерными чертами являются высокий стан, развернутая грудь, сильные плечи, тонкий стан, маленькая нога, живой и пронизывающий взгляд. Именно здесь можно справедливо сказать: «Человек является самым красивым продуктом страны». То, что я вынес из моих наблюдений, еще не позволяет мне многое сказать о женщинах.

После захода солнца и молитв нам предложили немного мяса и пасты. В момент, когда наша беседа становилась вялой и когда мы начинали дремать вокруг тлеющего костра, мое внимание было разбужено чем-то напоминающим музыку, исходящим из конца длинной комнаты, где мы собрались, и остающимся в тени. То было пение ребенка приблизительно четырех лет, сопровождаемое пением человека, державшего его между колен. Я не понимал слов песни, но она скоро произвела на всех членов нашего многолюдного собрания то же действие, что и на меня, и вызвала взрывы смеха. За этой песней последовало исполнение квартета мужских голосов своеобразного, но живого характера: порой это было что-то напоминающее фугу, но в целом я никогда ничего подобного этому не слышал; особенно завораживал бас, время от времени становившийся ведущим. Это музыкальное произведение имело бы в Англии успех, но всего-навсего как музыкальная диковина, так как оно напоминало лишь трогательные звуки детской музыки, хотя песня прославляла высокие поступки мужчин в сражении, состоявшемся недавно против русских. [54]

Когда оно закончилось, высокий, худой, с характерной внешностью персонаж (свояк нашего хозяина), не покидавший угол у огня, где он, казалось, наполовину спал, начал еще более длинную и более необычную песню. Он пел тонким голосом очень быстрый речитатив и время от времени три или четыре других человека, сидящих позади в тени, подбрасывали несколько тенорских низких нот приятного звучания, напоминающих высокие звуки органа; этот долгий речитатив прославлял очарования необыкновенной красоты женщины Зази-Оку и рассказывал о многочисленных претендентах, коих она отвергла. (Эта песня очень популярна, хотя героиня ее сейчас уже замужем).

Так проходил наш вечер до половины седьмого, когда накрыли обильный ужин с вином в изобилии (или водки для тех, кто ее предпочитает из-за религиозной щепетильности). К полуночи принесли и расстелили на полу циновки в качестве места сна для Хасан-Бея и восьми или десяти других вождей, которые настояли, чтобы я для себя одного оставил диван. В разговоре здесь не пользуются никаким титулом; даже стоящие ниже обращаются к своим вождям тем, что мы называем их именем, данным при крещении, и как я это уже сказал, иногда даже едят вместе с их сыновьями, однако законы безукоризненного уважения никогда не нарушаются. Всегда, когда вождь или даже маленький владелец входят в комнату, каждый делает движения как бы вставая. Если прибывший стар, встают полностью и продолжают стоять, покуда тот не займет места.

Я упустил упоминания знаков особого почтения, объектом которых стал сам вчера вечером со стороны нашего хозяина: после молитв он и несколько свидетелей (среди них мой переводчик) отправились к одному из навесов дома, где Ахмет [55] собственными руками принес в жертву бычка в качестве залога братства, заключенного между нами, и мне сказали, что отныне я буду считаться во всех отношениях членом его семьи и что как такового, все его родные обязаны уважать и защищать. И я вижу, что обрел прекрасное собрание братьев в добавок к тем, коих я оставил в Англии, так как из пяти трое явились ко мне здесь; это были хорошо сложенные и весьма приятные люди, все бегло говорящие на турецком языке. Один из них проконсультировался у меня по поводу своего лица, которое он натер снегом, когда ему было очень жарко, после чего у него появились какие-то прыщи; я надеюсь, что мое безвредное предписание приведет к его исцелению, впрочем, его конституция весьма крепкая. Здесь, как и в Сюбеше, я вижу, что если бы я хотел, я мог бы обрести в качестве врача или хирурга незамедлительно весьма многочисленную клиентуру.

Впервые этим вечером я слышал соловья; его пение, мелодичное и спокойное, создает приятный контраст с дикими криками шакалов в соседнем лесу.

Суббота, 29. — Пришло время действовать, и нужно завершить эту долгую главу моего путешествия, главу, слегка многословную, боюсь я, с надеждой, что мне простят погрешности, что в ней можно найти, принимая во внимание неприятности, помехи и постоянные волнения, среди которых она была написана.

Вчера Хасан-Бей и его многочисленная свита отправились в их нынешнюю резиденцию, расположенную приблизительно в четырех часах марша (для всадника) к югу от места, где мы находимся, предварительно договорившись, что сегодня утром, если погода будет лучшей (вчера был сильный дождь, да и сейчас льет как из ведра), я [56] совершу к нему визит, чтобы он взял меня с Бейс-ламом, Ашби и другими южными вождями, и что он возьмет меня с собою, чтобы повидаться в Сюче со старым Али-Ахмет-Беем, который болеет. Он пообещал также предоставить мне по поводу предполагаемой экспедиции русских все сведения, что будет в его силах раздобыть, и выразил надежду, что мое присутствие в этот момент ободрит его соотечественников в приготовлениях, что они делают, дабы отразить этот подход.

Вечером очень высокий молодой человек крепкого сложения, чье лицо имело лукавое и проницательное выражение, прибыл один, вошел в мою комнату и сел столь скромно (по знаку, что я ему подал), что я предположил (в своих европейских рассуждениях), что это мог быть какой-то незнатный человек, но скоро я узнал, что это был Али из Жюбги, один из братьев Зази-Оку (из дворянского рода Карзек), который столь хорошо встретил и столь хорошо отнесся к М. С, и что до Сюбеша его сопровождали пять других влиятельных персон, прибывших с ним с миссией ко мне от южных областей, где узнали о моем приезде, который вызвал самое большое удивление и самое большое одобрение. Али сообщил мне, что немедленно были отправлены гонцы, дабы известить самые удаленные части края. Этот демарш был необходим, так как в этих менее информированных районах распространился слух, что с тех пор, как прибыл «Viхеn», у побережья был замечен крупный английский корабль с грузом из пушек, пороха и. т. д.; в последующем сообщения о его захвате они увидели доказательство, что русские не боятся даже англичан. Результатом стал страшный упадок духа.

Это уныние, сказал он мне, большей частью уже рассеяно новостью о моем приезде и добавил, что мое присутствие на севере «превратит их во [57] львов». По этим соображениям он попросил меня отправиться по возможности тот же час, так как русские начали кампанию, и черкесы уже имели с ними три ожесточенные схватки, в двух из них одержали верх. Его спутники остались в Сюбеше и послали его вперед, чтобы увидеться со мной и справиться о моих планах, не желая злоупотреблять гостеприимством Ахмета. Может быть, при этом были и другие мотивы. Я хотел было немедленно отправиться в путь с ними на север, но у них не было коней, ибо они прибыли морем; и хотя этот путь был для меня тоже более легким, мне заметили, что путешествие сушей будет иметь больший эффект, дабы воодушевить жителей. Хасан и Ахмет - оба обещали предоставить мне лошадей и охрану, но умоляли меня остаться здесь, чтобы ободрить народ; тогда как Али и его друзья просили меня отправиться на север. Хасан и Ахмет сослались на то, что так как другой англичанин должен скоро прибыть, лучше будет, чтобы он направился на север, а я остался здесь. Но М. Л. (М. Лонгворт, который год жил в Черкесии в компании с М. Бэллом и который тоже опубликовал в Лондоне описание своего путешествия) еще не прибыл, когда Али уехал, и на севере война началась, тогда как здесь она лишь ожидается. Таким образом, я решил покинуть Вардан через несколько дней.

Я преподнес Али красивую английскую саблю за то, что день и ночь вынужден был быть в пути, и как доказательство моего приезда для его друзей, из которых кто-то в этом все еще сомневается. Он возвратился в Сюбеш с одним из жителей этой долины, чтобы узнать, собираются ли его друзья приехать сюда или же они удовлетворятся обещанием, что я поеду на север через несколько дней. В ожидании мне необходимо закончить письма, чтобы отправить их в Жюбгу с этой депутацией. [58]

Они могут уйти из Жюбги вместе с другой депутацией, которая оттуда направляется в Константинополь, собирается информировать Дауд-Бея о нынешнем положении дел в крае и ожидает отъезда, желая удостовериться в сущности моей миссии.

Али недавно был пленником русских, которые хотели дать ему высокий чин в своей армии и сделать из него посредника в подкупе его соотечественников. С этой целью они отправили его домой, снабдив немалыми деньгами и они следили за ним через шпиона, чтобы знать, как он себя поведет. Он приказал схватить и казнить их эмиссара и, когда, дабы его наказать, они атаковали его порт девятью кораблями и значительными сухопутными силами, он и его братья с помощью соседних жителей использовали две пушки и порох, что с этой целью привезли из Требизонда, и они выгнали их со своего побережья, нанеся им большой урон.

Также недавно, находясь почти один рядом с Кубанью, он там был окружен двадцатью русскими, против которых он какое-то время вел бой, получив семь ранений; тем не менее по чистой случайности он сумел спастись и даже увести в плен унтер-офицера, которого он все еще держит у себя. Ахмет говорит, что он считается среди них как человек необыкновеннейший и, действительно, его богатырские формы повсюду лишь содействуют такой репутации.

Я только что был прерван очень плотным обедом, что могу отметить как явление абсолютно характерное. Чаша с вином, что мне предложили, после моего отказа перешла находившемуся здесь старому крепостному в лохмотьях, которому двое персон, сидевших за столом в то же самое время, предложили то, что было подано им, после чего ему была отлита вторая порция вина. Самый молодой сын нашего хозяина помогал обслуживать [59]

всех, кто ест в доме для гостей, - как вождей, так и их слуг. Крепостные, говорят мне, не могут быть проданными без их собственного желания, и если их хозяин грубо обращается с ними, они имеют право покинуть его и выбрать себе другого; они считают для себя счастьем быть проданным туркам, особенно константинопольским, что в этом крае само собой разумеется, ибо Константинополь считается огромным городом. Отсюда живое у всех их желание, особенно у женщин, быть отправленными туда, дабы попытать счастья.

Эти детали бесконечны, а мне необходимо отложить их продолжение на следующий случай из-за боязни, что гонец не явится забрать мои письма, но идет сильный дождь, и я боюсь, что броды станут непроходимыми. Мое здоровье восхитительно посреди непогоды, что мы недавно заимели, и нехватки движения, к которой я таким образом приговорен. Когда внешние обстоятельства улучшатся, я надеюсь приобрести черкесскую конституцию, ибо я уже почти не боюсь ненастья.

Воскресенье, 30. - Этот день начался в счастливый час, и так как дождливый месяц теперь заканчивается, я надеюсь, что то же самое произойдет с дождем. Вчера вечером приехал человек из окрестностей Сухума и подтвердил то, что мы уже сказали, - что требование рекрутов, выдвинутое русскими, вызвало возмущение среди азрайцев. Гонец возвратился из Сюбеша поздно вчера вечером и сказал нам, что чуть не был унесен этой рекой. Депутация прибудет сюда сегодня, затем она возвратится в Жюбгу, поэтому следует закончить и отправить мое письмо. Ох! Медицина! Ко мне явилась свояченица моего хозяина, которая проконсультировалась у меня относительно болей в спине и т. д., и она привела с собой другую [60] больную женщину, чтобы заставить ее удостовериться в предполагаемой пользе моих советов.

Воскресенье вечером. - Желая покинуть это место сегодня и сделав для этого все, что от меня зависит, дабы быть пунктуальным на встрече, что. я назначил с южными вождями, и затем направиться в Суджук-Кале, я вижу, что невозможно, чтобы я выехал раньше завтрашнего дня. Ахмет сказал мне, что вчера, когда начался дождь, он отправил всех коней пастись на гору, что он не может их возвратить ранее; это возможно, но характер отказа кажется мне сейчас несколько странным, и я не могу отбросить мысль, что он меня удерживает или в желании отсрочить мой отъезд на север, или приберечь время, чтобы вытянуть из меня какие-нибудь вещи среди моих подарков, на которых он остановил свой выбор. Мне кажется, что если он демонстрирует непроизвольную щедрость, он ожидает и от других, что они ответят тем же; у меня есть некоторые доказательства и того, и другого. Я видел, как он сразу же отдал своему брату (по просьбе того) свою саблю и всю прекрасную одежду, что была на нем, и каждое утро, помимо многих маленьких вещей среди ассортимента моих подарков, в которых я ему отказал, он просил у меня порцию моих запасов сахара, запасов небезграничных, затем он раздавал ее с чаем гостям и людям свиты с такой щедростью, как если бы у нас поблизости был целый магазин. Похоже, к нему привязаны те, кто от него зависит; в то же время он с ними фамильярен и олицетворяет полностью представления, что у меня сложились о храбром вожде партизан. Его вожди и он имеют испытанную репутацию неустрашимых. Однажды он дал мне испробовать посредственное белое вино, я спросил его, сколько оно могло стоить: он ответил, что он не знает, и что когда вино кончается в доме, посылают за ним к соседу.