АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ БАГГОВУТ,

генерал от кавалерии.

Род. в 1806 г. ум. 2-го мая 1883 г.

Записки и очерк его жизни.

В мае 1883 года, 2-го дня, в С.-Петербурге, в доме капитула орденов, что на Гагаринской улице, скончался генерал от кавалерии Александр Федорович Багговут, один из замечательнейших боевых генералов России.

Восемь лет пред сим, именно в март 1875 года, в зале гостинницы Демут, многочисленными сослуживцами и почитателями А. Ф. Багговута чествовался пятидесятилетний юбилей доблестной службы его, в рядах славной русской армии. В числе присутствовавших на этом празднестве, находились: маститый военный историк М. И. Богданович, бывший туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант К. П. Кауфман, генерал-адъютант Н. Ф. Козлянинов, один из защитников Севастополя, и другие лица, произнесшие много речей и провозгласившие единодушно принятые тосты в честь почтенного юбиляра и его боевых подвигов.

Месяц спустя, после этого юбилея, именно в апреле 1875 года, А. Ф. Багговут посетил Г. К. Градовского и передал ему запечатанный конверт, при следующей записке:

«Многоуважаемый Григорий Константинович! Разбирая старые бумаги, нашел лет 45 тому назад набросанные заметки о персидской кампании.

«Если вы найдете что-либо интересного, то, исправив слог, после моей смерти пустите в печать. Когда я это писал, мне было тогда 22 года; теперь мне 69. А. Багговут».

«18-го апреля 1875 года». [112]

Выполняя возложенный на него завет, Г. К. Градовский, в день, смерти А. Ф. Багговута, вскрыл оставленный ему покойным пакет и, просмотрев содержащиеся в нем бумаги, доставил их в редакцию «Русской Старины», предложив напечатать их на страницах вашего издания.

С удовольствием исполняем это предложение.

Записки А. Ф. Багговута, как оказалось при разбор их, обнимают период 1825—1831 гг. и касаются не только персидской кампании, но и предшествовавших ей декабрьских событий 1825 года, похода сводного гвардейского полка на Кавказ, возвращения его в Петербург и, наконец, последовавшей затем польской кампании 1831 года. В таком порядке материалы эти, заключающие довольно много интересного, предлагаются вниманию наших читателей. Кроме того, желая представить возможно более полный очерк боевой деятельности А. Ф. Багговута, мы напечатаем, в дополнение его записок, составленный Г. К. Градовским обзор дальнейшей жизни этого генерала, главнейшие военные подвиги которого относятся к достопамятной восточной войне, 1853-1855 годов.

В виде предисловия ко всему этому, помещаем здесь следующую автобиографическую заметку, писанную собственноручно А. Ф. Багговутом и приложенную им к своим Запискам:

«Вступил на службу в 1825 году в лейб-гвардию Московский полк — прапорщиком. Выступил с полком на Кавказ в 1826 году. Участвовал в войне против персиан; находился в бессменных ординарцах при наследном принц персидском Аббас-Мирзе. Во время войны в Азиатской Турции — находился при взятии штурмом крепости Карса.

«Во время персидской войны был при взятии штурмом крепости Эривани, при осадах крепостей Аббас-Абада и Сердар-Абада, в генеральном сражении при Елизаветполе и Джеван-Булахе.

«В 1831 году, в генеральных сражениях под Варшавою, при Ваврской корчме, в генеральном сражении под Гроховым. В сем сражении ранен в голову пулею, с раздроблением черепа, в левую ногу — картечью, с раздроблением кости выше колена, пулею в плечо и контужен ядром в бок.

«В венгерской кампании командовал гусарскою бригадою и авангардом 2-го пехотного корпуса, участвовал в сражениях под Самосом, под Вайценом, под Туром и Дебречином.

«На Кавказе — против Шамиля, на левом фланге, под начальством князей Воронцова и Барятинского.

«В Азиатской Турции — в генеральных сражениях под [113] Баш-Кадык-Ларом и Кюрюк-Дара; в этом сражения контужен в ногу осколком гранаты.

«В последней польской революции (1863 г.) командовал отдельном отрядом, командовал 3-ею кавалерийскою дивизиею и временно 4-ю кавалерийскою дивизиею; состоял в распоряжении командующего войсками киевского военного округа. Ныне — член капитула орденов.

«Военные награда: «золотая сабля, украшенная брилиантами, орден св. Георгия 3-й ст. и другие (ордена) с мечами».

Остается присовокупить еще, что А. Ф. Багговут, как можно заключить из его записки, писанной к Г. К. Градовскому в апреле 1875 года, родился в 1806 году и умер, следовательно, на 77-м году жизни. В биографических данных об А. Ф. Багговуте, современных войне 1853—1855 гг., действительно сказано, что он «родился в Кронштадте, 27-го декабря 1806 года, и, поступив на тринадцатом году от рождения в 1-й кадетский корпус, был выпущен оттуда, 19-го марта 1825 года, прапорщиком в л.-гв. Московский полк». Отец А. Ф. Багговута, Федор Федорович Багговут, умерший в 1811 году, служил по таможенному ведомству; но в молодости был военным и перешел в гражданское ведомство в чине маиора, после отличий, оказанных при штурме Очакова, в 1788 году, когда он первый взошел на стены Гассан-Пашинского замка и потом, не смотря на полученную контузию, взял одну из ближайших к замку турецких батарей.

Известный генерал 1812-го года, Карл Федорович Багговут, убитый под Тарутиным, доводился родным дядей Александру Федоровичу.

Род Багговутов происходит из Норвегии, откуда, в половин XVI столетия, он перешел в Швецию, а затем в Эстляндию. Фамилия эта пишется и выговаривается: Баггегуфвудт (Baggehufwudt); но в русских письменных актах она получила сокращение и упрощение: Багговут. — Ред.

Меррекюль. 24-го августа 1883 г. [114]

I.

14-го декабря 1825 г.

(От) второго баталиона 2-й гренадерской роты (л.-гв. Московского полка) 13-го декабря 1825 г. вступил (я) в караул в л.-гв. Семеновский гошпиталь; получил словесное приказание от командира 1-го баталиона 3-й роты капитана (Мих. Александр.) Бестужева, одного из главных заговорщиков 14-го декабря, что «по случаю ожидания в столицу из Варшавы государя Константина Павловича, (которому принесена присяга 26-го ноября 1825 г.), быть крайне осторожным; в приказании было подтверждено, что великий князь Николай Павлович замышляет против законного монарха. Мраморный дворец всякий вечер освещен. Фельдъегеря, курьеры летают из Петербурга в Варшаву и обратно; надобно быть осторожным, исполнять свои обязанности; в случае каких-либо переворотов оставаться верным своему знамени, царю и отечеству. «Вы, Багговут, молодой юноша; покажите себя достойным быть гвардейским офицером».

Точные слова и наставление дежурного по караулам 4-го отделения.

Простояв целый день, к вечеру зашел ко мне корпусный мой товарищ Еврейнов, который передал равные городские толки, бросавшие дурную тень на великого князя Николая Павловича.

В полночь, дежурный по караулам поверил расход часовых, зашел в караульный дом, просил дать стакан чаю и закурил сигару и с подробностями стал передавать мне интриги (!) великого князя противу Константина Павловича.

Мне было тогда 18 лет; воспитанный в кадетском корпусе, со дня производства в офицеры жил на Васильевском остров совместно с матерью моею, женщиною с ограниченным состоянием, и потому круг ее и моих знакомых был чрезвычайно мал. В полк являлся только по службе. Был чужд всяким городским толкам, которые переходили с разными толкованиями из уст в уста Петербургской публики. По этим обстоятельствам наставления капитана Бестужева произвели не малый хаос в молодой моей голове.

На следующее утро, 14-го декабря 1825 г., вышед на плац-форму моего караула, увидев полкового адъютанта л.-г. Семеновского полка верхом, в полной парадной форме, послал вестового в полковую канцелярию узнать, какой праздник. Посланный, вернувшись, объявил, что полк выходит из казарм, чтобы присягать государю Николаю Павловичу. Спустя несколько времени, стремглав [115] прискакал в санях поручик Неелов, брат моего баталионного командира, полковника Неелова, с приказанием: «ни кому не присягать, никаких приказаний не исполнять, кроме приказаний за подписью полковника А. Д. Неелова», ныне генерал от инфантерии, и как капиталом князем Щепиным-Ростовским были ранены генерал Шеншин и полковой командир Фредерихс, равно полковник Хвощинский, то Неелов, как старший в полку, рассылал приказания молодым, в караул стоящим, офицерам. Семеновский полк принял присягу пред моим караулом. Предложение командира Шипова привести присягу я отверг. В 12 часов прибыл ко мне со священником плац-маиор полковник Болдарев; все его старания, даже угрозы принять присягу были тщетны. Солдаты мои повиновались мне. К 2 часам прибыла фурштатская команда с плац-адъютантом сменить меня и с запискою от Неелова сменяться с караула и прибыть в полк; прибыв в полк, в полковой церкви (я) присягал с разными командами, которых приказано было присоединить к полку на Петровской площади подле строющегося Исакиевского собора.

С этою командою прибыл в то время, когда генерал Орлов с конным полком атаковал каре бунтующих.

По окончании дня 14-го декабря 1825 г. бивуаками расположились на занимаемых местах. От высочайшего двора гг. офицерам прислан был чай и холодный ужин. Что было, то прошло; описывать подробно происшествия этого дня не берусь, хотя как очевидец и отчасти участник — много видел и слышал.

На другой день утром после уборки тел, отчистки крови, молодой император Николай I благодарил верных за верность, пропустил гвардию церемониальным маршем. Полки вошли в казармы, строгость была как в военное время. Допросы, запросы, очные ставки между офицерами, которые дежурили по ротно, не выходя из казарм; были разные экзекуции и т. п.

II.

Поход на Кавказ.

В феврале месяц 1826 г. е. и. в. в. кн. Михаил Павлович, дивизионный мой начальник, собрав (л.-гв. Московский) полк, объявил высочайшее повеление, что состав баталионный из трех рот и одной роты Черниговского пехотного полка, за верность переведенной в л.-гв. Московский полк, назначен идти на Кавказ, трудами, военно-боевою службою заслужить проступок. Надобно было [116] назначить офицеров. Дело щекотливое. Ротные командиры, равно и некоторые офицеры полка заключены были в крепость и под разные караулы; их надобно было заменить офицерами, непричастными к заговору, и когда по списку стали вызывать, то произошел некоторый ропот, который вдруг утих, когда я обратился с просьбою к полковнику Хвощинскому доложить его высочеству, что я добровольно желаю идти охотником на Кавказ. Великий князь радостно принял мой вызов, перед баталионом целовал меня. Моему примеру воспоследовали поручики: Озерецковский, Веригин, Вороной и Тетеревников. Составлен был сводный гвардейский полк: из одного баталиона Московского и Гренадерского полков под командою л.-г. Преображенского полка полковника Шипова. 1-м баталионом командовал флигель-адъютант Хвощинский, а 2-м полковник Шебека.

Полк в состав двух баталионов выступил 21-го февраля, дошел до Рыбинска; на удобных перестроенных 9-ти барках спустился по Волг до Астрахани; на мелких судах доплыли до Швизруковской пристани; вышед на берег Каспийского моря, прошли город Кизляр и получили приказание от главнокомандующего на Кавказе, генерала Алексея Петровича Ермолова, что, по случаю вторжения персиян в наши пределы, мы должны идти форсированными маршами в Тифлис. Такой поход для нас гвардейцев был новый и трудный, но который был выполнен с большою быстротою, без больных и усталых. Поход замечательный. Мы шли таким образом: пройдя 20 верст, варили кашу, 20 верст — ужин, смотря по местности, а главное соображаясь с водою, чтобы людям возможно было купаться. Мы делали до 60 верст в 24 часа со всем обозом.

III.

Осада Эривани.

Находясь бессменным ординарцем при полковом командире, я нес обязанности личного адъютанта. Здоровое телосложение и молодость способствовали выполнять разнородные трудные поручения, как на квартирах, так и в походах, в сражениях и при осадах крепостей. Службу я нес более других моих товарищей. Например, в сражении под Джевен-Булахом Паскевич послал меня к полковнику Раевскому, командиру Нижегородского драгунского [117] полка, с приказанием атаковать левый фланг неприятели; я пошел с полком в атаку, врубился в массу персидской кавалерии, и еслиб моя лошадь не была бы ранена пулею в шею под горло, то взял бы знамя, которое взял поручик Левкович (с георгиевским крестом).

Под Сердарь-Абасом днем, по указанию полкового командира, под сильным огнем поставил демонтир-батарею; а когда сердар Эриванский бросил крепость и поспешил в Эривань, я присоединился к уланам и преследовал персиян. Под Эриванью, 29-го сентября 1827 г., по жребию, мне досталась честь с двумя выборными солдатами, под выстрелами наших батарей навесно, поляком идти к крепости измерить лотом глубину рва и высмотреть намерение неприятеля. Поручение исполнил хорошо, вернулся с одним солдатом, другой был убит осколком бомбы. На следующий день ночью, при короновании гласиса, два взвода полка находились в прикрытии, (подпоручики Тетеревников и Окунев), летучие сапы персиян заметили, думали, что идем на штурм; баталионы, равно как крепостные и легкие орудия, подвинутые к брешу, открыли страшный огонь по нашим траншеям. Упомянутые два взвода были оставлены на жертву; чтобы спасти их, был послан из траншей прямо по направлению к взводам, чтобы вернуть их в траншеи. Поручение это исполнил удачно, получил личную благодарность от Паскевича и, по данной ему власти, награжден орденом св. Владимира 4 ст. с бантом. Часа через два огонь прекратился; полковник Шипов отпустил меня в лагерь, чтобы переменить одежду, ибо при отступлении бомба упала, лопнула близь меня, я упал в ручей, был весь мокрый, ушиблен и усталый.

1-го октября 1827 г., рано утром, поскакал к полку; прибыл в то время, когда Эриванский гарнизон сделал в крепости возмущение; на некоторых бастионах показались белые флаги, с других продолжали осыпать нас ядрами, картечью и ружейным огнем; этим обстоятельством воспользовался Паскевич, послал штурмовать. Войска наши двинулись, мне дали 30 человек охотников, с которыми спустился в ров против бреши, но видя невозможность проникнуть, повернул вправо к крепостным воротам, заваленным землею и бревнами; в то самое время, когда я взошел на возвышение и смотрел в отверстие крепостных ворот, прибыл с дивизиею генерал-адъютант Красовский, который лично с охотниками, под командою поручика Белова, вскочили тоже на возвышение, чтобы принять решительные меры; с Беловым я был знаком; он отклонил мою голову, чтобы посмотреть [118] в отверстие ворот, в этот момент раздался выстрел из пушки, ядро оторвало Белову голову и прошло по головам наших охотников, Белов принял за меня смерть, его дымящаяся кровь и мозг обрызгали меня, знаки пороха до сих пор у меня на лбу. С охотниками ворвались в крепость по узким улицам под перекрестным огнем; штыками проложили себе дорогу до дворца сердара Эриванского; взял коменданта в плен, а солдаты начали грабить дворец; страх и ужас овладел обитателей дворца, но не надолго: мы восстановили порядок: к 10 часам крепость была занята нашими войсками. Русские знамена развевались над грозною крепостью — опора и гордость персиян.

Паскевич послал с донесением к государю императору о взятии крепости Эривани л.-гв. саперного баталиона шт.-кап. Бухмейера, который отправился под сильным конвоем в Тифлис; находясь уже в пути более 80 часов, тогда вспомнили, что забыли вручить ему ключи крепости и саблю сердаря Эриванского. Чтобы поправить эту ошибку, Паскевич призвал меня к себе, приказал во что бы то ни стало догнать Бухмейера. Мне дали деньги, подорожную и предписание всем военным и гражданским начальникам, под самою строгою военною ответственностию, способствовать мне к выполнению возложенного на меня поручения. К подорожной приложили большую печать главнокомандующего; в конвой дали 15 отборных линейных казаков с подручными лошадьми. Чтобы выиграть время, я пустился прямою дорогою к гор Ала-Гез, оставя Ечмиадзинский монастырь и Баран-Поль влево. С большими усилиями, без дорог, по непроходимым местам, в неприятельской земле я догнал Бухмейера по большой Тифлисской дороге; получил от него росписку и вернулся к войскам на поход к Тавризу. Паскевич был доволен, приказал оставить мне данные на дорогу деньги и подарил мне одну из лошадей седла сердаря Гассан-хана, коменданта Эриванского.

ІV.

Ночное происшествие.

После сражения под Джеван-Булыхом и взятии крепости Абас-Абада, Паскевич с войсками стал недалеко от Нахичевани в горах Кара-Бабы, угнал о движениях Абаса-мирзы к Ечмиадзинскому монастырю. Мы оставили в конце августа лагерь под Кара-Бабы, пошли форсированными маршами на встречу Красовскому, прикрывавшему осадную артиллерию и материалы для обложения [119] Эривани. На пути узнали о поражении Красовского под самыми стенами монастыря. Во время палящего жара, в безводном краю, персияне прибегли к хитрости: пропустили через дороги воду, по которым должна проходить дивизия Красовского; потребность утолить жажду превозмогла строгость дисциплины: ни убеждения, ни угрозы, ничто не помогало: солдаты как безумные бросались к воде. Когда порядок строя разрушился, тогда персияне атаковали Красовского, перерезали до 1,200 человек, но артиллерия и другие части дошли под защиту стен Ечмиадзинского монастыря. Паскевич хотел заградить дорогу Абасу-мирзе, но непроходимые болота между русскими и персиянами воспрепятствовали. Абас-мирза направился в Арарату, удовольствовавшись победою над Красовским в больших силах, но избегая встречи с Паскевичем.

Девяти-недельный лагерь в Кара-Баб утомил наши войска; желудочная лихорадка, в роде холеры, похитила у нас четвертую часть. Мы были лишены необходимых потребностей лагерной жизни, как-то: чаю, сахару, хлеба; офицерам раздавали ежедневную пропорцию: фунт мяса и фунт сухарей; запасы истощились до того, что платили по 40 руб. ас. за фунт сахару и 60 руб. за фунт чаю; кислое молоко с водою и хлеб были роскошь; подвозы к армии были атакованы и уничтожены персиянами и куртинцами; вино и водка выпущены; чтобы сильней выразить общий недостаток — упомяну об обеде, данном в день коронации 22-го августа Паскевичем генералитету и гвардейским офицерам: он состоял из обильного числа моченых и вкусных черных солдатских сухарей, супу из баранины, пилава и жареной баранины; за здоровье его величества пили шампанское первенствующие лица, ибо его купить нельзя было; впоследствии подвезли в лагерь шампанское, его пили, но шипучее вино имело пагубное влияние на тощие наши желудки. Вообще в этот лагерь терпели от зноя, мух, фалангов, тарантулов, скорпионов, разнородных змей и разнородных гадов. Прибыв в Ечмиадзинский монастырь, нам казалось, что мы попали в рай. Там мы нашли резервы наших маркитантов и, подобно войскам Красовского, прилегли к бутылкам, к яствам, но без нарушения воинской дисциплины.

Через несколько дней отряд перешел верст 15 на выгодное для пастбища и воды место. Главная квартира осталась в монастыре и около оного. С нового бивуака вечером Шипов послал меня за приказанием к начальнику штаба, графу Сухтелену; как посылка была спешная, то я сел на лучшую свою лошадь, поехал малою рысью по направлению к монастырской колокольне, отъехал [120] верст пять; разразилась гроза, ночь сделалась до такой степени темною, что в 5-ти шагах ничего но видно; сперва ехал целиком, погон попал на тропинку. Досадуя на неудачу, я усилил ход моего быстрого коня, — напал на другую дорогу, потом дороги стали сходиться, сбился. В недоумении вздумал положиться на способность моего бодрого боевого товарища, но лошадь взяла другое направление. Таким образом один бродил я, но потом подъехал к оставленной жителями деревушки, в которую не решился въехать. По моему расчету я был в дороге часов 5, и по движению коня проехал верст 25; надобно было на что нибудь решиться. Повернул лошадь вправо от деревни, приехал к реке, которая, как мне казалось, была Занча, под самою крепостью Эривани; от нее повернул снова вправо — заехал в болото, тут выбрал удобное для корма лошади место и стал пасти коня, ожидая рассвета, когда показалась утренняя заря и сообразил, что нахожусь под крепостью. Вправо от меня озолотились снеговые вершины Арарата, решился от Арарата скакать вправо на Ечмиадзин. Сев на коня отдохнувшего, напоенного струями Занча и напитавшегося тучным кормом, я выехал из болота, но в стороне от меня находился спешенный конный пикет (неприятеля) с одним верховым часовым. Немедленно сделалась тревога, открыли по мне пальбу, но пока пикет подтянул подпруги, замундштучили и сняли путы с ног, я успел выехать на возвышение, чтобы взять прямое направление на монастырь, в 18-ти верстах от меня виденный. Еуртинцы пустились с криком и с пальбою вслед за мною, но благодаря быстроте, сметливости и верности моего известного тогда в корпус коня под названием Джехан (дикая коза), Господу Богу благоугодно было, чтобы я благополучно подъехал к монастырю. Куртинцы оставили преследование при моем приближении к казачьему разъезду. За это происшествие получил я серьезный выговор и как по моей службе и разъездам я бы не подвергался таким бесполезным опасностям приказано было дать мне в провожатые одного хорошего опытного линейного казака Ивана Зладеева.

V.

Дей-Карган.

По занятии Тавриза часть войск отправилась для мирных переговоров (с Абасом-мирзою) с наследником персидского престола. В состав этих войск при главной квартире был л.-гв. сводный полк. Наследник персидского престола прибыл в [121] Дей-Карган 2-го ноября (1827 г.). Ему выехал на встречу генерал Бенкендорф с уланским и казачьим полками, баталионом пехоты и двумя орудиями казачей артиллерии. Принц имел свиту из 150-ти человек.

Прибытие наследника персидского престола для переговоров в русский лагерь — факт исторический и редкий, делающий честь русскому орлу. Бенкендорфу поручено было принять высокую особу; с малым конвоем выехал он в деревню Чевистер, а отряд выстроился по большой дороге в одной верст от Чевистер. Абас-мирза в сопровождении Фет-Али-хана; храброго воина, любимца принца, и военного генерал-губернатора и коменданта Тавриза, двух английских офицеров и двух нукеров или grooms.

Принц подъехал к выстроенным войскам, приветствовал и на русском языке, проехал по фронту. Подав руку Бенкендорфу, сказал: «рад во время переговоров о мир ближе познакомиться с тем, который во время войны против меня так славно владел саблей». Графу Толстому, флигель-адъютанту, полковнику, тоже сказал приветствие, потом с спокойною гордостию прибавил: «потребно много времени, чтобы сформировать воинственную нацию; ваши, плоды созрели, мы еще далеко отстоим от вас; но имея против себя таких опытных, стройных, храбрых и благородных противников, мы приобрели многое, что послужит моим войскам уроком военного ремесла; скажу более, добрые и великодушные друзья, я надеюсь, как от души желаю, что мы впредь останемся друзьями. Но как бы то ни было не покажется ли вам странным, (улыбнувшись), что я, будущий монарх, делаю вам визит здесь, на этих полях».

Абас-мирза просил Бенкендорфа показать ему войска; уланы ему очень понравились, но когда увидал пехотные ранцы, то, покачав головою, сказал: «удивляюсь, как могут эти люди носить такую тяжесть в жар и продолжительность маршей: вес этого мешка составляет весь вьюк моего кавалериста». Казачья артиллерия обратила на себя внимание. Абас-мирза подробно осмотрел орудия. Жители деревень, привлеченные любопытством поклониться законному наследнику, молча, со страхом глядели на врагов. 300 всадников на отличнейших лошадях были выстроены на другой сторон дороги, против наших войск, под начальством красивого молодого человека 16-ти лет, сына Абас-мирзы, Хозрев-мирзы. Эти воины бросали вокруг себя взоры, в которых выражалось оскорбленное самолюбие, унижение и стыд. Непринужденная веселость Абас-мирзы составляла разительный контраст [122] против мрачных лиц отборных наездников конвоя может быть всего персидского государства.

Прошли церемониальным маршем, после которого отправились в Дей-Карган.

Абас-мирза, 4-й сын шаха, с молодых лет выказывал необыкновенные способности во всех отраслях военной и гражданской администрации, был любим войском и народом и по этим причинам провозглашен законным наследником персидского престола. Образование войск по европейски была главная забота принца; ему усердствовали англичане, снабжая всем, чтобы сформировать регулярные войска; но Абас-мирза боролся со скупостью шаха, который не давал ему достаточно денег, чтобы достичь цели, даже продолжать начатое, хотя англичане давали в долг за проценты и привозили сукна, орудия, аммуницию, даже до мелочей; казалось почему не сформировать в самодержавном государстве, где воля шаха закон, где народ покоряется безъусловно; религиозный фанатизм препятствовал принцу (ввести) нововведения. Мало было способных лиц, окружающих наследника, а те, которые могли быть полезными — были на две стороны: угождали принцу, приобретали богатства и почести, а между тем держались старой партии. Принц-наследник персидского престола ничего не мог сделать один. Посвятив 20 лет деятельной жизни, полагал, что может бороться с Россиею: в 1826 году, собрав силы, вторгнулся в Грузию; после многих поражений явился в главную квартиру главнокомандующего, генерал-ад. графа Паскевича-Эриванского. Ему было тогда 45 лет, высокого роста, очень стройный, умные быстрые глаза, темный смуглый цвет лица, черные большие усы и длинная раскладистая борода. Костюм его в этот день был: папаха, верхняя одежда из желтого канареечного цвета сукна, опоясанная темною персидскою шалью; короткий персидский нож в черном кожаном футляр был заткнут за шалью, нож был украшен одним бриллиантом величиною с ружейную пулю; сабля висела на черных ремнях без всякой оправы, (вес клинка равнялся весу золота); великолепная лошадь была оседлана бархатными чепраками, шитыми золотом, серебром и жемчугом, сбруя кованного золота с драгоценными каменьями. Таков был в этот день Абас-мирза, которому я явился с ординарцами от л.-гв. сводного полка и, по его желанию, с этого дня оставлен при нем бессменным ординарцем.

Обязанности мои были: поутру являться с рапортом о состоянии почетного караула, одной из рот нашего полка со знаменем; [123] сопровождать принца на охоту и прогулках. Из придворной конюшни принца назначены были для меня две лошади, — одна светло-рыжая туркменской породы, а другой жеребец караковый арабской. Обед имел от кухни принца, часто обедал у принца Хозрева-мирзы, с которым очень сдружился. Иногда, по приказанию главнокомандующего, на его счет, давал вечера с ужином для свиты Абаса-мирзы. Яя-хан, шталмейстер его, и некоторые сановники двора, под звуки музыки, зурны, песенников, забывали строгость корана: шампанское, в особенности вареное красное вино с сахаром, ромом и специями (глинтвейн) вкушали, как обыкновенный шербет.

(Я пробыл) от 2-го ноября по 11-е декабря 1827 г. в должности бессменного ординарца. Жизнь вел разнообразную, шумную, даже разгульную. Меня называл мирза Ескандер-бек или Ордаган-Ордаги, что значит Багговут, перевод Богга-уточка. Принцы отличали меня, свита любила и уважала.

Был общий парад, отряд был значительный. Подъехав к полку нашему, принц с восточным красноречием выразился:

— «Россию уподобить можно великому океану; по закону природы, море выбрасывает на берег свои дурные части, но на сей раз закон природы изменился, ибо Россия на берег свой выбросила жемчужины войск!»

Абас-мирза с сыном удостоил принять обед от полка. В особенной палатке, украшенной разными шалями, сели за стол два принца и Паскевич, во второй палатке персидские сановники и старшие генералы главной квартиры, в 3-й гости обеих наций. Гг. офицеры полка наблюдали за порядком. Обед был изготовлен русскими и персидскими поварами. Тосты за здоровье шаха, государя Николая I, принца были оглашены криками ура и пальбою из орудий. После обеда принц со вниманием слушал хоры песенников, потон все участвовавшие за обедом верхами провожали принцев до занимаемой ими квартиры в Дей-Каргане. Кавалькада была monstre, свита с конвоем принцев, свита главнокомандующего, все вообще офицеры отряда составили общую смешанную разнородную пеструю массу, до 2,000 человек. Кавалерия выстроилось по всему протяжению от лагеря до местечка, куда по узким улицам могли только въехать главные лица. День оригинальный, незабвенный для тех, которые участвовали в этом празднеств двух наций, которые проливали кровь, которые сошлись трактовать; переговоры продолжались, равно и заготовления военных запасов для продолжения войны, так и случилось: переговоры [124] прекратились. Абас-мирза уехал. Полк пошел к озеру Урлии в местечко Биноб, простоял там, пока заключен был прочный мир в Туркменчае.

Тогда присланы мне были от Абас-мирзы орден Льва и Солнца 2-й ст., алмазами и драгоценными каменьями украшенный, караковый жеребец, мой фаворит, на котором я ездил в свите принца, и две шали, как знак ко мне благоволения его высочества; подарки эти мне были переданы моим приятелем Яя-ханом, шталмейстером принца.

VІ.

В 1828 г.

По заключении мира с персиянами войска возвратились на кантонир-квартиры; наш полк занял казармы в Тифлисе, на Влобаре. Вскоре после нашего прибытия, Россия объявила войну туркам. Войска кавказского корпуса снова стали готовиться к походу, а л.-гв. сводный полк получил приказание отвезти в столицу контрибуцию в 80.000,000 руб. ас. (золотыми слитками), полученную от персидского правительства по Туркменчайскому миру.

Граф Паскевич-Эриванский выступил со всем своим штабом в Гумры (нынешний Александрополь). Полк благодарил главнокомандующего за внимание и отличие, оказанные частиц гвардии, которая невольно 14-го декабря впала в проступок, но которая усердною службою, трудами в продолжении трех-летнего похода окупила вину. Пока устраивали транспорт с золотом, л.-гв. Сводный полк занимал караулы в Тифлисе, а обо мне пошло представление от главнокомандующего к е. и. в. в. кн. Михаилу Павловичу о назначении меня адъютантом к графу Сухтелену, на что не воспоследовало разрешения от шефа полка. Между тем я сопровождал в вояжах по всей Грузии генерал-губернатора, генерал-адъютанта Сепягина, а пред выступлением полка был послан с депешами для разъяснения некоторых дел в (азиатскую) Турцию в главную квартиру к графу Эриванскому, куда прибыл спустя четыре дня после взятия Карса. Вернулся в Тифлис.

В начале августа 1828 г. тронулись, имея с собою 70 нанятых перегонных повозок с золотом. Мне поручен был особенный транспорт: он состоял из трона Абас-мирзы, взятого в Тавризе, в его дворце, знаменитую известность в ученой азиатской просвещенности ардебильскую библиотеку, равные трофеи — знамена и значки, равного рода редкое оружие, картины, (писанные) масляными [125] красками, огромных размеров, представляющие церемониальные выезды шаха, религиозные процессии, даже мнимые победы, одержанные над русскими в первые годы владычества России над Грузи?ю, и командование войсками генералами Цициановым и Котляревским; 6 пушек, вылитых на литейном дворе в Тавризе во время пребывания нашего в сем городе.

Все эти трофеи сдал в Москве в Оружейную палату, а в петербургскую публичную библиотеку редкие сочинения и роскошные рукописи ардебильской библиотеки.

11-го декабря 1828 г. полк вступил в Петербург после трехлетнего похода.

Текст воспроизведен по изданию: Александр Федорович Багговут, генерал от кавалерии. Род. в 1806 г. ум. 2-го мая 1883 г. Записки и очерк его жизни // Русская старина, № 10. 1883