АТАРЩИКОВ Г.

ЗАМЕТКИ СТАРОГО КАВКАЗЦА

О боевой и административной деятельности на Кавказе генерал-лейтенанта барона Григория Христофоровича Засса.

(Сырой материал для истории покорения Кавказа).

Генерал-лейтенант барон Григорий Христофорович Засс, будучи полковником, назначен в 1833 году начальником Баталпашинского кордонного участка на кубанской линии. Так как непокорные горцы жили в вершинах рек большого и малого Зеленчугов, по Урупу и на обоих течениях включительно до реки Лабы, то Баталпашинский участок был самым опасным на кубанской линии, вследствие беспрестанных набегов горцев.

Бывший в то время командующим войсками кавказской и черноморской линии, генерал-лейтенант Вельяминов, зная личную храбрость полковника Засса и его решительный и неустрашимый характер, отозвал Засса с Сунженской линии, где он командовал Моздокским казачьим полком, и, назначив начальником сказанного участка, предоставил ему право, для обеспечения кордонной линии от набегов горцев, действовать по своему личному усмотрению, без особого предварительного разрешения начальника кубанской линии. Прибыв к месту нового назначения, полковник Засс нашел в Баталпашинском кордонном участке следующие войска, насколько могу припомнить: Хоперский казачий полк, два донских казачьих полка, штаб-квартиры которых находились: первого в станице Невинномысской, а второго в станице Баталпашинской; Навагинского пехотного полка 1-й батальон, расположенный в станицах поротно. Штаб-квартира полковника Засса была в станице Невинномысской, как центральной по протяжению кордона; [310] тут же находилось и главное приставство над мирными ногайцами и абазинцами, жившими аулами по левому берегу р. Кубани и частью на правом, в тохтамышевских и в лоовских аулах. Самые станицы и жизнь казаков, при вступлении полковника Засса в начальствование Баталпашинским участком, находились в следующем положении: станицы были обнесены кругом двойным плетнем, пустое пространство между которым, в аршин шириною, было засыпано землею; в образовавшихся таким образом фасах укрепления были прорезаны бойницы и на четырех углах расположены батареи. Жители выходили на работы вне станиц только днем, около 9 часов утра; скот выпускался около того же времени, когда резервы, предварительно объехав по Кубани все броды и заглянув в балки, доносили, что все обстоит благополучно. Полевые работы и пастьба скота оканчивались за час до захождения солнца и производились под особым прикрытием из казаков или регулярных войск. В туманную погоду работ за станицей вовсе не было, потому что горцы, пользуясь мглой, могли неожиданно напасть на рабочих или угнать стада. На ночь ворота станиц запирались и никто не выпускался. Так было в обыкновенное время, т.е. пока не получалось известия о сборе неприятеля в верховьях рр. Лабы или Урупа. С получением таких сведений, по всей кордонной линии в станицах бдительность усугублялась, разъезды увеличивались. Жители на работы из станицы не выпускались; на ночь делались по улицам баррикады из телег и т.п. В таком напряженном состоянии станицы проводили иногда целые недели.

Полковник Засс, увидев грустную картину вверенного ему участка, простиравшегося от каменного моста у самого Карочая до станицы Николаевской, немедленно принял решительные меры к устранению многих неудобств: передвинул на другие пункты некоторые посты, распределил ночные секреты на бродах, приказал перекопать лишние дороги, ведущие через лес к Кубани, и, уменьшив таким образом расход казаков, получил возможность образовать сильные резервы во всех станицах и на некоторых промежуточных постах. После этих распоряжений, собрав легкий отряд из двух рот пехоты и восьмисот казаков, при двух конных орудиях, барон Засс отправился обозреть местность за Кубанью, считавшуюся неприятельскою, с целью ознакомиться со всеми балками и скрытными местами, лежавшими по линии против [311] его кордона, пробираясь по которым, горцы могли делать внезапные нападения на линию.

Заметив давно невиданные за Кубанью русские войска, так смело двигавшиеся вблизи их жилищ, горцы собрались в больших массах с тем, чтобы отрезать нам путь отступления. В это время наш отряд был на плоскостях Зеленчуга, недалеко от Кубани.

Барон Засс, оставив две роты в засаде на Зеленчуге в лесной балке, с кавалерией при двух конных орудиях, продолжал движение. Когда неприятель ринулся всею массою к отряду, Засс остановился и приготовился к атаке, приказав, после двух сигнальных выстрелов из орудий, всему отряду, кроме резерва, броситься на неприятеля в шашки и гнать горцев к Зеленчугу. Казаки, воодушевляемые своим новым храбрым начальником, без выстрела врезались в толпы неприятеля. Линейцы, с шашками в руках, рубили горцев направо и налево, а донцы кололи пиками. Через полчаса схватки неприятель бросился к Зеленчугу, желая укрыться в лесу, но жестоко ошибся: две роты навагинцев, под начальством капитана Левашова, встретили бегущих выстрелами; горцы окончательно смешались и рассыпались в разные стороны по лесистым и крутым балкам Зеленчуга искать спасения.

Результаты этого дела были самые блестящие: первое, вполне удачное для нас столкновение с горцами под предводительством нового начальника, выказавшего чудеса храбрости, хладнокровия и распорядительности, возвысило дух казаков, убедившихся, что с полковником Зассом победа всегда останется на их стороне, и что с ним они будут грозою для горцев и отобьют у них охоту делать набеги на казачьи станицы; второе, горцы уже поняли, что при бароне Зассе, не рискуя головою, опасно делать набеги на нашу сторону Кубани.

Ознакомившись подробно с местностью на левой стороне р. Кубани, полковник Засс отдал приказ такого содержания:

«Предписывается участковым, кордонным и станичным начальникам резервов, равно усиленным постам, по данному сигналу о тревогах, отнюдь не скакать на место, откуда дан сигнал, ибо неприятель не будет оставаться на том месте, где он открыт, а отыскивать его особенно в ночное время очень трудно; но для того, чтобы не потерять из виду хищников или, по крайней мере, их следов, постовые команды, в случае невозможности, по причине малочисленности вступить в открытый бой, обязаны [312] преследовать вне выстрела; резервы мирных ногайцев, по тревоге или особому извещению, обязаны немедленно присоединяться к постовым командам для преследования неприятеля, а главные резервы станиц должны скакать за Кубань на указанные пункты, дабы стать на пути отступления хищников и поставить их таким образом между двух огней».

Этим распоряжением барон Засс, в течение полугода, отучил горцев от вторжения на линию незначительными партиями, от пятидесяти до двухсот человек. Большие сборища вообще бывали редко; об них Засс всегда узнавал от лазутчиков за несколько дней и предупреждал нападение хищников, сам нападая на них и разбивая наголову, если они не отступала заблаговременно. Жители станиц, огражденные от внезапных вторжений неприятеля, начали без страха заниматься полевыми работами и ездить по линии во всякое время дня и ночи, принимая только предосторожность против нападения 5-10 человек хищников, которые поодиночке могли пробираться в наша пределы, несмотря ни на какую, бдительность казачьих постов.

Полковник Засс не ограничивался одной пассивной обороной линии, но делал смелые набеги на горские непокорные аулы. Набеги эти всегда были удачны при самой незначительной потере для наших войск; неприятель же всякий раз, при взятии аула, нес чувствительный урон убитыми и пленными; да кроме того жители разоренных аулов лишались всего имущества, лошадей, рогатого скота и баранов.

В 1833 году, все горцы, жившие до р. Лабы: кабардинцы, бесленеевцы, багоевцы и медовеевцы, поселившиеся в истоках рр. Зеленчугов и Урупа, просили Засса о мире, выдавали аманатов и переселялись на указанный им плоские, во всякое время доступные местности.

В 1835 году полковник Засс был утвержден начальником кубанской линии и переехал жить в кр. Прочный Окоп. С новым назначением для барона Засса открылся весьма обширный круг деятельности; впрочем, надо заметить, что он, предвидя это, заблаговременно составил план для ограждения и успокоения очень значительной линии прочно-окопского кордонного участка, простиравшейся от станицы Николаевской до границы Черноморского Войска. Для усиления прочноокопского отряда барон Засс перевел из Баталпашинского участка батальон Навагинского полка вдобавок к тенгинскому батальону. Таким образом, вместе с [313] четырьмя казачьими полками (Ставропольским, Кубанским, Хоперским и одним Донским.) Засс считал под своим начальством чуть ли не целую армию, способную завоевать весь Кавказ.

Сосредоточивая отряды в полтора батальона пехоты и до двух тысяч казаков, Засс делал отчаянно-смелые движения далеко в неприятельскую землю. Покорив русскому оружию всех беглых кабардинцев и выселив их из-за Лабы на р. Теберду и на вершины Зеленчугов, полковник Засс привел в покорность все бесленеевское племя, махошевцов, казинбековцов, тамевцов, чингиреевцов, баракаевцов, егуркаевцов и темиргоевцов, поселив их в аулах на доступных и удобных для хозяйства местностях.

Обеспечив кубанскую линию от набегов племен, считавшихся мирными, живших в местностях между реками Кубанью и Лабою, барон Засс начал сам делать набеги за реку Белую, в верховья реки Пшехи, на аулы по Пшехе, и в курджипское ущелье, где жили абадзехи.

Заручившись надежными и сметливыми лазутчиками, барон Засс не только предупреждал всегда вторжения хищнических партий в наши пределы, по всей линии вверенной его начальству, но никогда не допускал, чтобы партии успели стянуться к условному пункту. Как только узнавал он, что партия собирается, немедленно составлял отряды, лично вел в известные ему заранее места и разбивал наголову сборище горцев.

Линейные казаки и казачки, как известно, от колыбели привыкают слышать рассказы о подвигах храбрости и самоотвержения своих отцов, братьев, мужей. Едва ли есть станица, в которой не увековечена память одного или нескольких станичников, обессмертивших себя своими подвигами. При всем том, Засс представлялся даже линейным казакам человеком сверхъестественной храбрости, героем беспримерным, под начальством которого можно разбить неприятеля, хотя бы он в тысячу раз был сильнее.

В станицах линейных казаков было сложено множество песен, в которых воспевались подвиги барона Засса. Что же касается горцев, то между ними одно имя Засса наводило панический страх: матери пугали им своих детей. Для примера расскажу один из множества случаев, который дает понятие о том, какой ужас наводило одно имя Засса на целые партии вооруженных горцев. [314]

В 1835 году, при постройке Зассовского укрепления, лазутчик дал знать, что сборище горцев, до двух тысяч человек, пробирается у самой подошвы гор по направлению Баталпашинской станицы, намереваясь напасть на станицу Беклеевскую или Бергустанскую Волжского полка; если же не удастся успеть в этом, то, по крайней мере, угнать скот и лошадей.

Полковник Засс в то время был сильно болен лихорадкою, но, несмотря на болезнь, решился лично вести отряд, для преграждения хищникам дороги. С этою целью он взял одну роту пехоты и до пятисот казаков при двух конных орудиях, послал «цидулку» баталпашинскому кордону об угрожающей опасности и отправился навстречу неприятелю; но партия прошла вперед ранее почти целыми полусутками и спряталась в крутую лесистую балку.

Полковник Засс послал верного своего лазутчика, Карим-Хадиля, разузнать: в каком числе и куда пошла партия. К вечеру Карим-Хадиль привез сведения, что сборище пошло по направлению к Баталпашинской, как было уже известно, и будет возвращаться непременно через псемеловский лес к толновскому аулу. Когда смерклось, барон Засс двинулся дальше. В полночь Карим-Хадиль попросил остановить отряд, а сам поехал разузнать, вернулось ли сборище. Через час Карим прискакал и дал знать, что партия, в громадном числе, остановилась, уже ночевать на самой Лабе, у псемеловского леса, близ талновского аула. Отряд немедленно тронулся, но когда поднимались на гору, чтобы, перейдя ее, войти в псемеловский лес, на сакму (след) неприятеля, в то время два орудия и прикрывавшая их рота пехоты и сотня казаков отстали, взяв совсем другое направление к реке Лабе. Ночь была темная, а, потому это было замечено только тогда, когда мы спустились с горы к псемеловскому лесу и остановились отдохнуть.

Лазутчик Карим-Хадиль, видя малочисленность нашего отряда сравнительно с сборищем горцев, просил барона Засса вернуться, пока есть возможность, и соединиться с отсталыми войсками; но барон Засс и слышать не хотел об отступлении.

Казаки двинулись через лес полным шагом, так как рассвет был уже близок. Когда сделалось возможным различать предметы, неприятель, расположившийся на ночлег, был от нас не более как в версте. Мы пошли рысью. Вдруг, лазутчик, хлопнув плетью по своей лошади, неожиданно, как стрела, умчался к партии горцев. [315]

Засс в недоумении приостановил отряд и сказал: «Казаки! нам, может быть, изменили, но, во всяком случае, отступления со мною нет, не было и не будет. Одна храбрость и быстрота может нас спасти; перекрестимся же, братцы, и марш-марш на неприятеля!» С этими словами Засс хлопнул нагайкой лошадь, выхватил шашку и понесся вперед; за ним, с криком «ура!» и с гиканьем, понеслись казаки. Подскакивая к самой партии, услышали выстрел и как будто сигнальный крик; затем все горцы вскочили почти одновременно и бросились к лошадям, но казаки, с криком «ура!» и с гиканьем, беспощадно рубили неприятеля, рассыпавшегося то поодиночке, то по нескольку человек в разные стороны. Преследование продолжалось часа три, и тогда только казаки собрались к резерву. Поражение неприятеля было полное: убито и ранено горцев множество, отбито до двухсот лошадей с седлами, много оружия и освобождены захваченные в плен донские казаки.

Справедливость требует сказать, что этим успехом барон Засс немало обязан своему любимцу Карим-Хадилю. Последний, заметив, что барон ни за что не отступит, решился на отчаянный подвиг, дабы подготовить успех. Карим влетел в середину спавшего на заре сборища, выстрелил из пистолета — этот-то выстрел мы и слышали — и закричал во все горло отчаянным голосом: «Что вы спите! Засс! Засс! Засс!.. Он с несметною силою над вашими головами, бегите и спасайтесь кто куда может!»

От этого молодецкого дела даже сам барон Засс был в восторге; он благодарил казаков, обнял своего любимца Карим-Хадиля и расцеловал его при всем отряде.

Нельзя не заметить, что генерал Засс, по своей наружности, характеру, складу ума, находчивости, решительности, уменью внушить к себе уважение и страх в горцах, любовь казаков и солдат, был рожден собственно для партизанской боевой жизни, а потому я считаю уместным, на сколько сумею, очертить внешние и внутренние качества барона Засса, и затем буду продолжать рассказ о действиях его на кубанской линии.

Барон Григорий Христофорович, в то время, к которому относятся эти заметки, имел семь ран, полученных в сражениях и на дуэлях, хромал от раны на одну ногу, но был крепкого телосложения, силен, подвижен; лицо его было выразительное, энергичное; глаза приятные, быстрые, проницательные; длинные [316] русые усы, доходившие до груди; характер живой, восприимчивый, вспыльчивый, но добрый, веселый и в высшей степени решительный; сила воли непреклонная и храбрость, непризнававшая никаких опасностей. Барон Засс не любил оставаться один, а потому все офицеры, в особенности молодежь, ежедневно у него обедали и проводили остаток дня в веселых, откровенных разговорах. Встречаясь, таким образом, постоянно с своими подчиненными, барон Засс имел возможность ознакомиться с характером, способностями и умом каждого офицера, и безошибочно давал каждому назначение во время экспедиции и набегов. Он знал, кого назначить в цепь, кого послать на рекогносцировку, кого употребить на самую отчаянную атаку и кого оставить в вагенбурге.

Вообще, барон Засс был человек очень популярный и большой хлебосол, но не особенный гастроном: обеды у него были всегда простые, однако сытные. Отправляясь в поход, он брал десяток и более верблюдов, навьюченных съестными припасами, потому что в походе у него продовольствовались не только все штабные офицеры, но всякий, кто только не поленился придти в его столовую кибитку или к раскинутому под деревом ковру. Между тем, многие, незнавшие близко Засса, считали его человеком жестоким, чуть не варваром, забывая, что он имел дело с полудикими воинственными горцами, которые уважают одну лишь силу, храбрость, крутые меры и некоторые принятые у них самих обычаи, немыслимые в европейской войне, как, например, отрубать у убитых неприятелей головы и выставлять на шесты, что делал и барон Засс в первый год прибытия своего на кубанскую линию, подчиняясь пословице: «с волками жить, по волчьи выть».

Нам сознавался один господин Ф*, который был разжалован за дуэль из гражданских чиновников в рядовые, и прислан в отряд к барону Зассу для того, чтобы скорее иметь случай отличиться в военных делах, что, подготовленный слухами о жестокости этого начальника, он приходил в ужас от одной мысли, что попал именно в его руки. Тем не менее, надобно было явиться. К крайнему удивлению, генерал Засс принял г. Ф* очень ласково и добродушно, спросил, где он остановился, и, узнав, что вновь-прибывший не имеет еще квартиры, предложил переночевать в своем доме. Приняв с признательностью это предложение, но, не слишком доверяя доброте барона, Ф* вел себя весьма осторожно весь вечер, пока разошлись спать. В доме отдельных комнат не было, а потому для Ф* [317] приготовили постель в гостиной, где у каждого окна висели клетки с канарейками. Засс любил птиц и сам занимался ими. Рано утром, на другой день, он, в одних чулках, тихонько вошел в гостиную, чтобы не разбудить гостя, стал переменять в клетке воду и подсыпать корм. Г. Ф*, спавший очень чутко, проснулся и видел все это, притворившись спящим и размышляя с самим собою: «нет, не может быть, чтобы человек, любящий птичек, был варваром». Ознакомясь ближе с бароном Зассом, г. Ф* вполне уверился в этом, и впоследствии откровенно рассказывал о своем предубеждении, основанном на слухах совершенно ложных.

Солдаты и казаки не только любили Засса, но обожали его, несмотря на то, что он беспощадно мучил их большими переходами. Часто приходилось в ночь пройти до 70 верст и более, чтобы успеть придти до рассвета к аулу, на который предполагалось сделать нападение. При ночных движениях, в отряде наблюдалась тишина мертвая: не позволялось ни курить, ни разговаривать громко; артиллерийские орудия и обоз обматывали колеса сеном или травою, но это делалось редко, потому что тяжести возились почти всегда на вьюках. Часто ночью барон Засс со свитою останавливался на каком-нибудь пункте и пропускал мимо себя отряд, любуясь его тишиною и смелостью переправы в брод, в особенности пехоты, через реки Лабу и Белую. При высокой воде, казаки переправляли пехоту, сажая солдата сзади себя на лошадь, с ружьем и мешком сухарей.

Барон Засс, понимая вполне, что быстрота и внезапность нападения на горцев лучшие ручательства за успех при набегах на хищнические аулы, всегда старался брать как можно меньше артиллерии и пехоты, а в тех случаях, когда нужно было сделать особенно-быстрое движение, ограничивался одними линейными и донскими казаками. Нагрянув на рассвете на хищнический аул, когда все жители спали крепким сном, не чуя беды, войска наши начинали рубить и колоть спасавшихся бегством в разные стороны, в леса и балки, горцев, забирая в плен жен и детей их, неуспевших скрыться. Затем, заметив скот, оружие и вещи, которые можно было унести или увезти, и зажегши аул со всех сторон, отряд отступал, при сильной перестрелке с очнувшимся неприятелем и сбежавшимися на помощь из соседних аулов горцами.

По окончании дела, люди, накануне бранившие Засса за непомерные изнурительные переходы, называвшие его «хромым бесом», [318] забывали все труды и лишения, иногда этот самый «хромой бес», хорошо знавший любовь к нему казаков, обращался к ним с вопросом: «Я вас, братцы, кажется, чересчур проморил? Что же делать: вы видите сами, куда проклятый черкес забрался жить!» люди отвечали: «нам не привыкать хаживать; с вами мы никогда не чувствуем усталости.»

Выйдя на открытую местность, отряд останавливался на отдых; раскладывались огни, вне выстрела, тоже утомленного преследованием неприятеля; казаки и солдаты вынимали котлы и варили кашу, получая обильные порции мяса из отбитого скота. На бивуаке, будто в праздник, слышались песни, веселые рассказы, остроты, шутки и прибаутки. Между тем, два-три часа отдыха пролетали; бьют подъем; отряд живо изготовился и начинает отступать. Горцы открывают жаркую перестрелку и преследование, стараясь отмстить за поражение и разрушение аула, отбить пленных и скот, но снова попадаются в ловушку. Барон Засс приказывает сотне казаков залечь в засаде, а сам с отрядом начинает быстро отступать. Горцы, привыкшие думать, что быстрое отступление есть несомненный признак трусости, соединяются в массы и несутся в атаку. Зассу того только и нужно: он быстро поворачивает свой отряд и, в свою очередь, несется в атаку на горцев, которые, после мгновенной схватки, дают тыл и мчатся к лесу, но из лесу выскакивают из засады казаки; тогда горцы, видя безвыходное положение, бросаются врассыпную и уже больше не показываются.

Несмотря на беспрестанные поражения и разорения аулов, горцы любили Засса за его храбрость и верность в данном слове. Они любили его также за словоохотливость, веселость и за шутки с ними. Когда «кунаки» приезжали к нему в гости, он показывал разные фокусы: волшебные зеркала, панораму, электрическую машину, музыкальные табакерки и тому подобное. Между множеством фокусов барон Засс показывал следующий. Почетные гости из непокорных горцев, приезжая к генералу, снимают оружие: шашку и пистолеты кладут в зале на столе, ружья оставляют у своих оруженосцев. Барон Засс поручает молодым офицерам, помощникам его во всем и даже в самых штуках, вынуть незаметно из пистолетов горцев пули и передать ему. По окончании серьезных, деловых разговоров, начинаются угощение, рассказы о молодечестве наездников, о стрельбе и т.п. Вдруг генерал спрашивает: «для чего вы носите за поясом пистолеты? ведь вы [319] не можете попасть из них в цель на десять шагов». Горцы спешат разуверить генерала, доказывая, что они стреляют из пистолетов так же хорошо, как и из винтовок. Тогда Засс просит кого-нибудь из присутствующих горцев взять пистолет и выстрелить в него, уверяя, что пуля не попадет и не сделает вреда. Понятно, что никто не верит и не решается стрелять; генерал приказывает поставить свою шапку и предлагает стрелять в нее. Один из гостей-горцев берет пистолет и стреляет, но шапка не шевельнулась, а пуля, незаметно брошенная Зассом в момент выстрела, катится к ногам стрелявшего; тот поднимает ее, видит, что пуля его и приходит в ужас... Затем стреляет другой, третий, четвертый и так далее, пока все выстрелят из своих пистолетов так же неудачно, как первый. Не понимая проделки, горцы от недоразумения переходят к страху, а между тем Засс рассказывает анекдоты о сверхъестественной чародейской силе своей. Гости, привыкшие видеть в нем необыкновенного человека, отправляются домой, убедившись окончательно, что он действительно с чертями водится. Все эти, не более как пустые, фокусы для образованного, развитого человека, на полудиких горцев, родившихся и взросших в предрассудках и привыкших всякое непонятное для них явление относить к колдовству или таинственной силе, производили огромное действие; они признавали Засса чародеем и называли его «шайтаном», т.е. чертом.

Однажды генерал Засс, желая вознаградить за услугу одного лазутчика, Момтали, положил 12 червонцев в пакетообразную бумагу, разделенную внутри пополам вклеенной бумажкой, и при многих посторонних горцах позвав Момтали, сказал ему: «Извини, я желал бы наградить тебя золотыми деньгами, да нет их; но я поколдую и поговорю с невидимым чародеем, который все для меня делает и, может быть, из пороха твоего успею сделать золотые. Достань свой патрон, насыпь вот в эту бумажку — он показал конверт пустою стороною — немного зерен». Когда порох был насыпан, Засс при всех завернул его тщательно и приказал Момтали, не переводя духу, дуть в бумажку. Горец дунул несколько раз; тогда генерал сказал: «довольно, ты уже перевел дух, успев дунуть двенадцать раз»; затем положил бумажку на стол и, не торопясь, аккуратно развернул ее. В развернутой бумажке блестели новенькие червонцы. Трудно описать до какой степени были удивлены и поражены горцы таким [320] чудом. Они сначала не хотели и боялись дотрагиваться до нечистого золота; но потом каждый брал в руки червонцы, пробовал их ножиком, звонил, положа на ноготь. Все опыты уверили их, что червонцы действительно золотые. Момтали взял монеты, завернул их в лоскуток и уехал домой. Молва об этом быстро разнеслась в горах. Горцы спешили рассказать друг другу, что шайтан Засс из пороху делает золото. Когда узнал о таком чуде темиргоевский князь Шерлетуко, он потребовал к себе Момтали и, выслушав его рассказ, посмотрел червонцы. Убедясь, что они из настоящего золота, нимало не медля он приехал к генералу Зассу и с первых же слов объявил зачем приехал: «я видел сделанное тобою из пороха золото: умоляю тебя, научи меня этому искусству; я не боюсь чертей; за открытие секрета возьми жен, детей и все мое состояние, только, ради аллаха, не откажи». Барон Засс уверил Шерлетуко, что может превращать порох в золотые монеты в известное время года при известной планете, а это время и планета прошли уже. Шерлетуко не забыл сказанного и, спустя ровно год от дня, в который получил червонцы, Момтали приехал опять с тою же просьбою, но и на этот раз Засс отговорился разными загадочными предлогами.

Горцы, как известно, выше всех качеств чтят храбрость и удачи в военных делах. По этому поводу расскажу следующий случай.

Однажды генерал Засс предпринял набег на тамовский аул, который лежал в ущелье Большой Лабы. Время было осеннее. Мы двинулись с отрядом мимо Каладжинской горы и, переправясь ночью через Лабу, должны были обогнуть мирные бесленеевские аулы. Когда стали подниматься на Ахметовскую гору, то убедились, что для артиллерии подъем был труден, а между тем время приближалось к рассвету. Генерал Засс, видя невозможность достигнуть аула до зари со всем отрядом, поручил командиру Кубанского казачьего полка идти с кавалериею на рысях, и приказал, если бы кавалерия опоздала придти к рассвету, во всяком случае, взять тамовский аул и сжечь до основания. Сам же генерал Засс должен был идти вслед с пехотою и обозом. По переходе через гору, казаки пошли на рысях по долине, тянувшейся верст на десять по Лабе, до тамовского ущелья, где расположен был аул. Когда прошли половину пути, стало рассветать. Проводник сказал: «смотрите, раздадутся выстрелы караула, и мы будем открыты». Выстрелов однако не было; но в правой стороне, на полугоре, [321] близ редкого леса, стояло человек десять верховых. Вдруг один из них отделился и во всю прыть пустился к нам. Заскакав вперед и остановясь, он спросил: «где Засс»? Ему отвечали, что он остался при пехоте и следует невдалеке. — «Кто же старший»? — «Полковник Р.» — «Я его не знаю», сказал горец. Разговор происходил на кабардинском наречии через переводчика. Горцу сказали, что бесленеевский пристав тут. «А, это молодой джигит! я его знаю по отзыву бесленеевцев: где он»? Бесленеевским приставом был я. Горец стал со мною говорить по-нагайски, спрашивая куда мы скачем? Я ответил, что идем взять тамовский аул. — «Вы опоздали и не возьмете внезапно, а встретите ружейные выстрелы и найдете только пустые сакли, которые стыдно жечь, жители же и имущество скрыты. Над Зассом будут смеяться за такой набег. Лучше ступайте за мною, я покажу вам кизилбековский аул, и вы его возьмете». Полковник Р. не знал на что решиться. Тогда незнакомец добавил: «я у вас в руках и бояться измены нечего». Мы поворотили всю кавалерию направо и пошли на гору мелкою рысью.

Незнакомец был весь закутан в башлык и бурку; виднелись только одни быстрые глаза. Он ехал впереди, понукая нас двигаться скорее. Мы перевалили гору, вошли в лес. Проехав еще с версту, таинственный проводник указал нам аул, хлопнул лошадь нагайкой и исчез в лесу.

Мы ринулись на аул с криком «ура» и, захватив жителей в совершенный расплох, взяли пятнадцать человек в плен, табун лошадей, рогатый скот, овец и всю домашнюю рухлядь, зажгли аул и стали отступать. Из двух сотен спешившихся казаков составилась цепь. Горцы, оправясь от внезапного страха, собрались в массы и начали наседать на казаков, выступавших из пылающего аула. Между нападавшими все мы увидели нашего таинственного проводника, который первый лез на выстрелы и руководил прочими. Когда отряд начал выходить из лесу на чистое место, неприятель с гиком несколько раз бросался в шашки. Цепь остановилась и должна была всеми силами держаться в лесу. Между тем, генерал Засс, двигавшийся в это время с пехотою и артиллериею, услышав частые выстрелы в противоположной от него стороне, взял одну роту и почти бегом пришел на помощь. Чтобы вывести из леса казаков, Засс лично, верхом на лошади, повел к лесу пехотную цепь. Горцы, увидя самого генерала Засса на белой лошади, бросились к опушке и сделали [322] несколько выстрелов залпом. Засс вдруг повернул лошадь и, отъехав несколько шагов, сказал, что он ранен в живот и, кажется, на вылет. Мы бросились к нему, ссадили с лошади и стали снимать ременный пояс; но пряжка была согнута, так что принуждены были обрезать ремень. Расстегнув черкеску и шубку, увидели, что раны не было и только тогда все вздохнули свободнее. Оказалось, что пуля попала прямо в поясную серебряную пряжку, и потом рикошетом в левую руку повыше кисти. Генерал Засс полагал, что он прострелен насквозь, сколько потому, что почувствовал сильный удар в живот, столько и потому, что, когда пощупал левою рукою спину, увидел кисть руки в крови. Убедясь, что рана пустая, барон Засс вынул нож из-под кинжала, сам вырезал пулю и, перевязав рану носовым платком, сел на своего белого коня и поскакал опять в бой.

Между тем цепь вышла из лесу; горцы на открытой местности прекратили преследование, и мы отступили к Лабе, где расположились бивуаком на отдых. Барон Засс, чувствуя сильную боль и опухоль в руке, лег на постель в разбитой для него калмыцкой кибитке. Когда полковник Р. рассказал Зассу случай о таинственном проводнике, которому обязаны удачным исходом набега, барон никак не мог догадаться кто бы это был. Здесь кстати заметить, что после жаркого боя непокорные горцы присылали всегда к Зассу просить дозволения побывать у него для знакомства и для переговоров по размену пленных, в действительности же для того, чтобы иметь случай поглазеть. В этот раз, в числе прочих прибыл к Зассу кабардинский князь Джембулат Атажукин, которого генерал очень уважал за храбрость и несколько раз посылал к нему с предложением покориться и переселиться с аулом к мирным кабардинцам; поэтому Зассу приятно было видеть у себя храброго князя. Все князья и высшее дворянство приехали поздравить Засса с полученною раною, так как раны вообще считаются у горцев большою честью.

Атажукин, познакомившись лично с генералом и посидев у него, попросил позволения переговорить наедине; все бывшие в кибитке вышли. Оставшись вдвоем, Джембулат Атажукин спросил генерала, доволен ли он экспедициею. Засс ответил, что не совсем, потому что он желал наказать тамовцев, но вместо них неожиданно попались кизелбековцы. «Последним успехом, впрочем», прибавил генерал, «я обязан тайному лицу, которое, вероятно, мне, по чувству, хороший приятель». Атажукин показал вид, [323] будто удивился, слыша такой рассказ. Потом спросил: «Кого же из горцев генерал подозревает в этом благородном поступке, доказывающем уважение к храброму полководцу»? Засс отвечал: «Никого больше, как одного тебя, и тебя должен благодарить за успех». Тогда Атажукин сознался, что это действительно был он, и прибавил: «Ты и не должен был в этом сомневаться; я слишком чту твою храбрость и не желал допустить тебя до промаха и этим дать случай злым языкам посмеяться на счет твой. Впрочем, я уверен, и ты бы со мною также поступил». Возвращаясь с отрядом, на р. Тегенях устроили охоту за кабанами. Засс, как страстный охотник, несмотря на рану, также стал с ружьем близ леска, а сзади его, недалеко, верхом, стоял Карим-Хадиль. Вдруг раздался крик: кабан! кабан! И действительно, кабан вышел прямо на генерала и бросился на него. Засс, владея одною рукою, не успел прицелиться и хотел ружьем отстранить от себя зверя, но кабан ударил по ружью, выбил его и, повалив самого Засса, ударил клыком два раза. Карим-Хадиль мгновенно бросился и, выстрелом из ружья, убил зверя почти на генерале. К счастью, Засс, как всегда, был одет по черкесски: на нем была черкеска, шубка, покрытая шелковою материею, и шелковый бешмет. Вследствие этого, клык мог только прорезать платье и сделал неглубокую рану на правой ноге, выше колена; у ружья же шомпол черного дерева и ствол были рассечены.

Теперь расскажу два случая с князем Джембулатом Атажукиным, который так уважал Засса и пользовался взаимным уважением последнего. Это я делаю для большего ознакомления с уменьем барона Засса оценивать людей по личному достоинству, а не по связям и протекциям. После знакомства Джембулата с генералом Зассом на Лабе, первый вскоре добровольно покорился: он прибыл к Зассу, прося его дозволить переселиться со всеми непокорными кабардинцами на р. Теберду близ Кубани, при чем просил также о возвращении из Большой Кабарды родовых своих крестьян, оставшихся после набега отца его за Кубанью. Засс обещал просить об этом генерала Вельяминова и предложил вместе поехать в Ставрополь; но Атажукин, как горец, не понимая для чего он должен быть в Ставрополе, сказал: «я никогда в нем не был и другого генерала не знаю, а прошу тебя, если возможно, исполни мою просьбу». Засс должен был растолковать в чем дело, что есть старше его, от [324] кого выполнение его просьбы будет непосредственно зависеть. Джембулат согласился, сказав: «поедем, если это для тебя нужно». Время было зимнее. Подали розвальни, заложенные пятериком; сели Засс, Джембулат и переводчик: двадцать пять узденей Атажукина должны были конвоировать их верхами до Ставрополя. Проехав полдороги, переменили лошадей и поехали дальше; казаков в конвой Засс не брал, чтобы этим показать более доверия своему новому приятелю. Когда выехали на ставропольскую гору, то уже смеркалось, а между тем поднялась метель; ямщик вскоре сбился с дороги, начал ворочать лошадей туда и сюда; наконец объявил, что едет без дороги.

Засс, находясь между горцами конвоя Атажукина, не желал дать им понять, что они сбились с дороги, тем более, что помочь этому они не могли. Однако Джембулат понял в чем дело, спросил Засса и, убедясь, что действительно сбились со дороги, через переводчика приказал ямщику остановиться. Встав на санях, он посмотрел во все стороны, позвал своего узденя Ислама и приказал ему взять человек двенадцать, скакать по направлению бокового ветра, найти лесок и, оставив там четырех человек, отыскать дорогу, которая должна находиться верстах в трех от леска; оставив и там троих, дать сигнал. Ислам с горцами поскакал; переводчик передал Зассу все распоряженья... Часа через два послышался сигнал; конвой, оставшийся у саней, ответил тем же. Ислам прискакал с товарищами и передал, что дорога отыскана. Повернули сани и поехали за Исламом, который вскоре подал голос и получил вдали ответ. Приблизились к первому посту, потом ко второму и выбрались на дорогу.

В час ночи, Засс уже сидел с кунаком Атажукиным в теплой комнате. Обогревшись, Засс сказал: «Послушай Джембулат, ты в слове верен, а меня обманул». Тот, вскочив со стула, спросил: «Когда и в чем»? Засс сказал ему: «Помнишь ли, когда я спросил, перед выездом с Кубани: был ли ты в Ставрополе, ты отвечал отрицательно, между тем, ты же меня довез до города». Атажукин откровенно отвечал: «Я сказал истинную правду: зачем я буду в городе? в предместьях же его я по неделям живал, выжидая хороших добыч». Он был прав, и Засс, подав руку, извинился.

Другой случай. Бесленеевский князь Арсламбек Шелохов, красивый молодой человек, довольно богатый и вполне лихой наездник, засватал за себя дочь умершего весьма почтенного [325] кабардинского князя Касаева, которая воспитывалась в Тахтамышевском ауле. Собрав для поезда до ста узденей, он должен был выехать из дома за невестою. Аул его находился на Тегенях, от Тахтамыша верстах в ста двадцати пяти. Приехавшие с Лабы к Джембулату гости, в числе новостей, рассказали о поезде Шелохова за невестою. Хозяин, вскочив с места, сердитым голосом возразил: «Этого быть не может! я не верю, чтобы дочь кабардинского князя, и притом такого достойного человека, могла выйти за бесленеевского князя. Этому не бывать!» Но гости уверяли, что, через несколько дней, должна состояться свадьба, и Аджихам (имя невесты) будет женою Арсламбека Числохова. Дженбулат в азарте отвечал: «А я все-таки вам говорю, что этому не бывать, и я не допущу, чтобы дочь моего покойного друга Касаева вышла за бесленеевца: она должна быть за кабардинским князем, и будет за ним».

Некоторые из гостей подсмеивались, но Джембулат был непоколебим в своем, намерении; он немедленно послал собрать около сотни своих узденей, и с ними ночью отправился к Тахтамышевскому аулу, который находился на правой стороне реки Кубани, верстах в десяти от баталпашинской станицы. Остановясь на дороге в скрытном месте, Джембулат стал караулить поезд с невестою Арсламбека, который, услыхав безрассудное намерение Атажукина, хотя и не доверял слухам, но, в виде благоразумной предосторожности, признал более безопасным провезти свою невесту на левый берег Кубани ночью. Не доезжая еще версты три до Кубани, на них неожиданно гикнули кабардинцы, выстрелили, и прямо бросились на арбу, где сидела княжна, вынули ее, посадили на лошадь и помчались за Кубань. Бесленеевцы, с своей стороны, отвечали несколькими выстрелами по кабардинцам; но неожиданность, быстрота нападения и темнота ночи дали возможность последним скрыться без преследования.

Атажукин, прибыв в свой аул, на реку Теберду, с невестою Арсламбека, на другой же день выдал ее замуж за своего родственника, князя Кайсыпа, молодого, красивого человека.

Злоба и тайная месть долго тлели в душе Арсламбека и всех бесленеевцев, однако удобного случая отмстить не представлялось, тем более, что за Атажукина вступился бы генерал Засс. Спустя год после отъезда с Кавказа барона Засса, бесленеевцам удалось достигнуть своей цели. В августе или сентябре 1843 года, Атажукин, с тридцатью узденями, ездил по делам за реку [326] Белую и, возвращаясь, остановился на реке Тегенях, в виду аула бесленеевцев, покормить лошадей и сделать намаз. Один бесленеевец, набравши сена на арбу, вез его мимо отдыхавших, узнал Атажукина и, по прибытии в аул, на вопрос толпы, собравшейся от нечего делать около своего князя, не знает ли кто отдыхает близ аула? насмешливо отвечал: «Разве не знаете кто?.. Тот самый джигит, который отнимает у наших князей невест, а теперь вероятно приехал и за женами». Аул принадлежал Арсламбеку Шелохову. Понятно, что слова бесленеевца болезненно поразили прямо в сердце князя Арсламбека. Он в бешенстве закричал: «лошадь!», вбежал в саклю, схватил оружие, сел на коня и поскакал к дерзкому врагу. За ним вслед, собравшись наскоро, полетели человек пять; другие присоединялись постепенно. Джембулат, увидев несшихся к нему бесленеевцев, догадался с кем должен встретиться. Сев на коня, он приказав узденям не вмешиваться, выхватил ружье и ожидал Шелохова. Арсламбек наскакал и почти в упор выстрелил, но промахнулся; Джембулат же своим выстрелом уложил противника наповал. В это время уздени Арсламбека сделали залп и убили храброго Джембулата. Более не было ни одного выстрела. Уздени каждого из убитых, взяв своего князя, разъехались по домам. Так кончил свою жизнь весьма замечательный человек по уму, храбрости и большому влиянию на закубанских кабардинцев. Имя Джембулата до сего времени чтится всеми кабардинцами.

Влияние генерала Засса на абадзехов было весьма сильное. Они всегда старались заискивать расположение его, а многие искали и дружбы. Некоторые из них искренно были преданы Зассу, в особенности жители ближайших аулов за рекою Белою. Последние были всегда в тайных сношениях с Зассом.

При наступлении каждого лета, когда начинаются полевые работы, абадзехи в особенности страшились зассовских набегов, а потому принимали все предосторожности; старшины же приезжали к барону Зассу для переговоров о мире. Но такие переговоры ни к чему не вели; постоянно являлись разные недоразумения относительно окончательных условий мира; всегда выходило, что какой-нибудь вопрос абадзехский народ упустил из виду, а между тем обстоятельство так важно, что сами старшины не могли решить и, следовательно, нужно возвратиться и, собрав народ, испросить решение. Цель этих переговоров очевидна: необходимо [327] было выиграть время, чтобы собрать сено и хлеб и свезти в лесистые, неприступные ущелья. Генерал Засс отлично понимал хитрость абадзехов, давал слово не делать набегов, с тем, чтобы и абадзехи поступали также точно. Затем, оставив на службе самое необходимое число казаков, прочих распускал для уборки своих полей и сенокоса.

Когда кончались полевые работы в станицах, барон Засс немедленно объявлял абадзехам, что вести переговоры с ними не хочет, как с людьми нетвердыми в своем слове, старшин их более принимать не будет, а постарается наказать примерно за ложь и обман. Между тем, собранные в разных пунктах отряды уже готовы; выжидается только прибытие лазутчика, и марш за Лабу...

Здесь расскажу кстати анекдот по случаю приезда к барону Зассу абадзехов для нескончаемых переговоров о мире.

Во время набегов наших в горы, часто снимались разные виды офицерами умевшими рисовать, и картинки эти, на которых были изображены аулы с окрестностями, вставлялись потом в панораму. Генерал Засс, разговаривая один раз с абадзехами, упрекнул их в неискренности, и заметил, что знает все их мысли и чего они желают, даже знает, что в аулах делается, кто теперь дома и кого нет. «Хотите, я вам покажу абадзехский аул, хоть, например, старшины Мисербия; кстати, вы говорите, что он дома, а на мой вопрос в ауле сказали, что его нет». Засс знал это от лазутчика.

За картиною был посажен переводчик, который должен был отвечать на вопросы. Подвели абадзехов к стеклу, врезанному в дверь небольшой комнаты; картина была освещена, на ней был изображен большой вид. Абадзехи один за другим взглянули в стекло и, увидев действительно аул Мисербия с его окрестностями, отскочили с ужасом, а один из них добавил: «представьте, даже и мухи живые лазят по стене сакли».

Засс предложил старшине Шемонокову спросить: дома ли Мисербий? Шемоноков подошел к стеклу, взглянул еще раз и спросил: «дома Мисербий? Глухой голос отвечал: «Мисербия дома нет — он уехал к такому-то». Абадзехи окончательно растерялись и ни за что не согласились смотреть более в панораму, говоря, что только черти могут переносить их аулы к Зассу.

Возвращаясь в свои общества, горцы готовы были под присягою удостоверить действительность переноса шайтаном всех [328] их аулов к Зассу. «Потому-то он врасплох и нападает на наши сборища и аулы, что видит где есть караулы, а где их нет; следовательно с таким человеком ничего не поделаешь».

Когда барон Засс, своими набегами, отодвинул непокорные аулы на такое расстояние от кордона, что не было возможности отрядам доходить до них в одну ночь, тогда первая ночь употреблялась на движение к реке Лабе. На день отряд останавливался бивуаком в лесу, непременно в крутой балке; огни не разводились, шум и громкие разговоры строго воспрещались. Конные резервы из доброконных, держа поводья в руках, сидели настороже; часовые в бурках, посаженные на деревьях или на какой-нибудь горной возвышенности, смотрели вокруг лагеря. Если заметят горцев, которые могут открыть отряд, то резерв садится на лошадей и выжидает приближения хищников; по сигналу же часового, вылетает из лесу или ущелья, и неприятелю спасения нет: всех заберут в плен или перебьют. Затем резерв возвращается на свое место. Когда солнце сядет, отряд вытягивается из скрытого места и идет далее.

Оттеснив неприятельские племена от своего кордона, Засс начал делать набеги к нижним абадзехам в районе черноморского кордона. И тут, как всегда и везде, после нескольких удачных движений, абадзехи отодвинули свои аулы так далеко, что очень трудно было достигать до них; тем более, что они выставляли на разных пунктах денные пикеты и ночные секреты, и нанимали от народа особую кордонную стражу. Между тем, барон Засс особенно желал, для примера, наказать два абадзехских аула за обман. Это было, если не ошибаюсь, в январе 1838 года. Бдительность абадзехов так была велика, что оставалось только прибегнуть к хитрости, которая могла бы усыпить их осторожность.

Вот каким образом поступил барон Засс. Он предписал начальникам частей двинуться с своими сотнями, через внутренние станицы, к станице Усть-лабинской; пехота тоже должна была переходить поротно ночью из станицы в станицу и остановиться в усть-лабинском форштате. В это время разнесся слух, что барон Засс внезапно заболел; болезнь так быстро развилась, что он допускал к себя только самых близких из горцев, князей и узденей, принимал их лежа в постели в полумрачной комнате, бледный, изнеможенный, едва живой. Он метался головою то в ту, то в другую сторону, говоря несвязные речи. Само [329] собою разумеется, что, во время коротких посещений горцев, подчиненные принимали печальный вид, ходили на цыпочках, шептались, прося гостей не тревожить больного лишними разговорами. Известие об отчаянной болезни Засса быстро распространилось по горам. Абадзехи немедленно, на сборе, выбрали одного из верных товарищей Унарукова, и послали его тайком выведать всю истину и немедленно сообщить верные сведения о Зассе. Унаруков приехал в мирный аул на Кубань, где Засс на походе заболел, и застал его умершим; гроб уже был готов и внесен в дом; там все суетились, охали и вздыхали. Горцев, являвшихся посмотреть умершего, вводили в полутемную комнату, где Засс лежал на постели, покрытый простынею в виде савана; три восковые свечи тускло горели над изголовьем; гроб, убранный цветами, стоял тут же. Мы все знали о мнимой смерти барона Засса; но, увидев его лежащего с закрытыми глазами, вытянувшись, с сложенными накрест руками на груди, с мертвенно-бледным лицом, готовы были забыть, что пред нами лежит живой, здоровый человек. Один молодой казачий офицер, только что поднявшийся от лихорадки, не выдержал и громко зарыдал, и чуть было не испортил всего дела; мы вывели его почти в бесчувственном припадке. Обстоятельство это еще более укрепило в горцах убеждение в истинной смерти Засса. Провожая князей и других почетных лиц, мы просили их, чтобы они предуведомили всех близких умершему генералу друзей и знакомых о его смерти, но чтобы никто не ездил к нам дня два, потому что мы займемся, по нашей религии, приготовлением к погребению покойного, для чего ожидаем из Ставрополя другого генерала, а когда все будет готово, то известим всех, чтобы прибыли к печальному церемониалу.

Горцы уехали; барон Засс встал, и мы все от души смеялись, вспоминая комедию, разыгрывавшуюся целую неделю. Унаруков, удостоверясь в смерти Засса, полетел с известием за Белую. В сборище его приняли с распростертыми объятиями, сделали приличные подарки, собрали скота и баранов для пиршества, празднуя смерть Засса. Между тем барон Засс, дождавшись ночи, сел на перекладную и отправился в Усть-лабинскую станицу, передневал там и к вечеру, когда прибыли все войска, переправился за реку Лабу, потом через реку Белую и на рассвете захватил в совершенный расплох оба аула, расположенные один от другого не в далеком расстоянии. Когда сделалась [330] повсеместная тревога, отряд уже покончил свое дело: забрал пленных, рогатый скот, баранов и имущество, зажег аулы и отступал.

Известие о разграбления аулов достигло до пировавшего накануне сборища абадзехов и, как громом, поразило их. Долго они не хотели верить, чтобы умерший Засс мог опять явиться к ним как снег на голову; однако, слыша выстрелы из орудий, бросились догонять отряд, но уже была поздно: отряд был на переправе через реку Белую, и часть передовых войск заняла правый берег. Несмотря на то, что генерал Засс торопился отступить, отряд имел жаркое дело и немалую в этот раз потерю, потому что абадзехи поклялись или умереть, или уничтожить отряд и не допустить самого шайтана Засса ускользнуть из их рук... Клятва горцев не сбылась. Отряды барона Засса всегда бывали малочисленные, но состояли из людей опытных в партизанской войне. Не только всякий отдельный начальник, но всякая отдельная часть сама знала что ей делать. Довольно было услышать условленный сигнал, чтобы в точности и с быстротою его выполнить. Засс, как руководитель, появлялся лично на самых опасных пунктах, где присутствие его было более необходимо. В деле он никогда не слезал с лошади: в лесу ли, в цепи ли, всюду на коне. Он почти всегда сам вводил в лес цепь и выводил ее обратно, а при отступлении отряда постоянно оставался в арьергарде. Во время описываемого отступления наших войск от Лабы, арьергард несколько раз должен был вступать в рукопашный бой с разъяренным неприятелем. Генерал Засс, в одном из натисков горцев, повел против них в атаку четыре сотни казаков и, врезавшись в неприятеля, своеручно срубил нескольких абадзехов, бежавших пешком к лесу, но тут же сам был ранен в упор из пистолета в ногу, выше колена. К счастью, пуля слегка повредила кость и впилась в седло. Только возвратясь к отряду, барон Засс сказал, что он ранен. Мы сняли его с лошади, увидели, что сапог был полон крови, и перевязали рану. Арьергард еще не выходил из огня, а между тем слышен был шум в цепи. Я поскакал туда узнать что делается и увидел, что горец, сняв шапку, бежит прямо на нашу цепь. Я подскакал ближе и не приказал стрелять. Абадзех упал к моей лошади, прося довести его до барона Засса. Так как мы еще отступали, то я поручил вести его при сотне, сам же поспешил доложить [331] генералу. Когда остановились на отдых и неприятель отстал, Засс потребовал к себе прибежавшего абадзеха, который, подойдя к лежавшему на бурке генералу, припал к ногам его и сказал: «Ты ныне утром захватил в плен моего родного брата при баранах; нас только двое и я не могу без него жить, возьми и меня или отпусти брата». Засс спросил имя его брата и послал к пленным привести его. В этом деле захвачено было в плен до полутораста человек. Когда привели пленного, и тот увидел, что и брат в плену, бросился обнимать его и спросил: «Как! и ты, брат, попался в плен к гяурам?» — «Я, милый брат, не попался, но, узнав что ты в плену, пришел сам к тебе; ты знаешь, что я не могу без тебя жить». Тот отвечал: «Благородный мой друг и брат! что ты сделал? Зачем сам себя предал страшной неволе, и кто нас выручит, да и будем ли мы вместе»! Слыша этот разговор, генерал Засс приказал им обоим подойти к себе и сказал пленному: «Твой брат сделал благородный поступок, который уважается не менее вас и гяурами». Потом, обратясь к второму, дал ему шесть золотых и сказал: «Люби твоего брата и верь, что благородное чувство не останется без награды, а теперь возьми его и ступай домой». Нужно было видеть радость обоих братьев: они бросились целовать руки и ноги раненому Зассу и, поклонившись на все стороны, отправились к реке Белой, где сборище абадзехов встретило их разными вопросами. Узнав от них, что барон Засс ранен, старшины прислали просить дозволения приехать в лагерь, что и было дозволено. Уздени, поздравив генерала с раною, благодарили его за отпущенных братьев, сказав, что воскресение его из мертвых слишком было ощутительно для них, но они не сердятся на него: «Так нас, глупых, и следовало проучить, во-первых за то, чтобы не доверяли слухам, а во-вторых, не радовались бы чужой смерти; но предупреждаем тебя — прибавили горцы — что мы постараемся отплатить тебе тем же». Засс только просил их повременить с месяц, а то он не в силах будет сам достойно принять дорогих гостей. Гости улыбнулись, и уехали обратно.

Действительно, осенью того же года, горцы соединились в огромное сборище, предположив взять станицу Усть-лабинскую, или Воронежскую. Лазутчики известили об этом тотчас после решения старшин. Генерал Засс, сделав немедленно распоряжение стянуть войска в Усть-Лабе, прибыл и сам туда для дальнейших [332] распоряжений. Он оставил резерв в станице Ладовской, так как туда через ночь могла достигнуть партия; в Усть-Лабе поместил большую часть кавалерии и роту пехоты; другая часть кавалерии и рота пехоты была поставлена в станице Воронежской. Между тем внимательно следил через своих лазутчиков за движением неприятельского сборища. Так продолжалось несколько дней; наконец раз, поздно вечером, лазутчик дал знать, что партия горцев, видя, что мы готовы их встретить, решилась напасть с рассветом на Васюринскую станицу Черноморского Войска. Не доверяя вполне этому известию, генерал Засс послал все-таки нарочного предуведомить генерал-лейтенанта Завадовского, стоявшего с отрядом у Екатеринодара; сам же передвинул часть своих войск в станицу Воронежскую, а часть к посту, находящемуся вблизи границы Черноморского Войска. На рассвете горцы действительно напали на станицу Васюринскую. Когда был подан сигнал, генерал Засс с кавалерией немедленно двинулся на защиту атакованных, приказав находящимся в Усть-Лабе казакам переправиться через реку и скакать наперерез неприятеля за реку Белую, вслушиваясь где будут выстрелы.

Прискакав к станице Васюринской, мы застали только самую небольшую часть партии, которую тут же уничтожили, не допустив даже до Кубани, а посланные с дороги прямо по Кубани три сотни успели захватить на льду еще многочисленные толпы горцев. Завязалась перестрелка; в это время подоспели остальные войска из станицы. Горцы, видя невозможность удерживаться долее на Кубани, быстро стали отступать; но казаки уже сидели на их хвосте как пиявки и, таким образом, задерживали шаг за шагом отступление. Между тем, передовые абадзехи, увидя, что усть-лабинские казаки, проскакав болотистые места, неслись к ним наперерез, закричали благим матом: «отступайте скорее, казаки впереди нас!» Вот тут-то нужно было видеть панический страх горцев: они бросились всею массою по замерзшим, но едва державшим всадников, болотам, к лесистому берегу реки Белой; многие лошади, провалившись, вязли, и горцы должны были бежать пешком, скрываясь в лес. Более мы не могли их преследовать по причине сильной усталости лошадей. Взятый в станице скот и несколько пленных были отбиты обратно; неприятель в этот день потерял более ста человек убитыми и до полутораста лошадей.

Генерал Засс, сознавая необходимость выдвинуть вперед [333] кубанскую кордонную линию на реку Лабу, еще в 1837 году представил на Высочайшее воззрение, через корпусного командира барона Розена, проект заселения казачьими станицами всего пространства от Тамовского аула до впадения Лабы в Кубань. Этим способом мы подвигались в неприятельские земли на сто верст и, кроме того, отнималась у покорных аулов, лежавших между Кубанью и Лабою, возможность беспрестанных сношений, а нередко и общих набегов на нас вместе с непокорными горцами.

Проект удостоился Высочайшего утверждения в конце 1839 года, а с 1840 года начали поселяться станицы и устраиваться лабинская линия. Для этого прибыла на Лабу одна бригада 14-й дивизии, под начальством генерал-майора Паскина — Житомирский и Подольский полки. В это время набеги барона Засса повторялись реже. Он занялся устройством станиц и успел поселить станицы: Урупскую, Вознесенскую, Чамлыкскую, Лабинскую и укрепление Темиргоевское, связав линию укрепленными постами; но так как просимых средств для быстрого заселения станицами лабинской линии не получалось, то линия после, генерал-лейтенанта Засса населялась весьма медленно.

1842 год был последним годом пребывания барона Засса начальником правого фланга кавказской линии: в конце этого года, он сдал должность генерал-майору Безобразову и уехал в годовой отпуск.

Георгий Атарщиков

Текст воспроизведен по изданию: Заметки старого кавказца. О боевой и административной деятельности на Кавказе генерал-лейтенанта барона Григория Христофоровича Засса. (Сырой материал для истории покорения Кавказа) // Военный сборник, № 8. 1870