ХУАН ВАН-ГАЛЕН ⁴¹⁸

ДВА ГОДА В РОССИИ

Глава VI

ПРИБЫТИЕ В МОЗДОК. – ОТЕЦ ЭНРИКЕ

<...> Моздок–достаточно многолюдный город, и ему суждено в недалеком будущем играть важную роль благодаря торговле и стратегически важному расположению. Он находится на левом берегу Терека; река сия берет начало в Кавказских горах и, прихотливо извиваясь, впадает в Каспийское море, образуя с последним зримую границу меж Европой и Азией.

Немало миссионеров-иезуитов обосновалось в Моздоке; предвидя будущность сего города, они держат помещение, предназначенное для оказания гостеприимства проезжим католикам. Казенная квартира, куда Ван-Галена направили по предъявлении им подорожной, оказалась крайне грязной и жалкой, поскольку местная знать из-за постоянных превратностей войны находится в удручающем положении: комендант Моздока жаловался на скудость своего жилища и посоветовал Ван-Галену обратиться в иезуитскую миссию и попросить приюта на ночь. Тогда вся миссия сводилась к двум монахам, один из коих объезжал округу, исповедуя поляков и прочих католиков, служащих в русских войсках; другой, отец Энрике, принял Ван-Галена с величайшим радушием и сердечностью. Пристанища наших миссионеров в Азии, как правило, не защищены от грабежа и разрушения, неизбежных в подобной войне. Наш путник устроился в доме, обставленном со вкусом, хотя и не роскошно; ему подали хороший ужин, затем монах нанес ему визит, оказавшийся весьма приятным благодаря разнообразным и поучительным речам досточтимого отца. По акценту Ван-Галена он сразу определил, откуда тот родом, и высказал горячее желание узнать, какие необычайные причины привели испанца в столь отдаленные края; и, дабы вызвать его на откровенность и побудить к рассказу о пережитых им приключениях, отец Энрике начал с того, что поведал ему о своих. [350]

Монах, сидящий перед Ван-Галеном, был одним из самых необыкновенных людей, каких ему доводилось встречать в жизни. Он знал все европейские языки и, сверх того, китайский, грузинский и персидский; заметим, что персидский язык в Азии распространен так же широко, как французский – в Европе и испанский – в Америке. Рожденный в Намюре, в Бельгии, он с 1773 по 1775 год объехал всю Италию и Германию. Вынужденный оставить родину по причине французской революции, он решил отправиться в более отдаленные страны; много лет провел он в Китае; оттуда двинулся через Азию; на всем своем пути он проповедовал Евангелие и обращал язычников в истинную веру, а теперь обосновался в Моздоке, где, без сомнения, сказал он, и завершит свой путь. Чувство глубокого почтения, внушенное Ван-Галену отцом Энрике, внезапно подверглось испытанию, когда тот невольно выказал свои политические пристрастия: он явно искал способа восстановить Ван-Галена против генерала Ермолова. Очевидно, монах был хорошо осведомлен обо всем, что творилось вокруг него, и хотя миссионерам запретили пребывание на Кавказе, добрейший святой отец в точности знал, что и когда там происходит. Источником его осведомленности были, разумеется, исповеди. Таким образом, он знал обо всех операциях главнокомандующего лучше, нежели комендант Моздока: на картах, составленных им самим, он отметил пункт, где после трехдневного перехода расположилась ставка Ермолова.

Если учесть силу влияния миссии, руководимой незаурядными умами, да еще в такой стране, где, несомненно, вражда к русской империи долго еще будет передаваться из поколения в поколение, то не только не следует осуждать власти за то, что они запретили иезуитам въезд на Кавказ, но, напротив – следует удивляться, что им еще дозволили перейти Дон и поселиться в столь важном стратегическом пункте, как Моздок.

Иезуиты, бесспорно, исполняют свою высокую миссию весьма успешно и самоотверженно; но их деятельность, при всей ее важности, куда более опасна для планов русского правительства, нежели коммерческая алчность приморских государств, снабжающих воинственных горцев оружием, что подстрекает последних к дальнейшему сопротивлению.

Когда Ван-Гален рассказал миссионеру о своем отъезде из Испании, тот не оценил великодушного жеста Александра, предоставившего испанцу убежище. [351]

– Каждый год ермоловская армия теряет двадцать-тридцать тысяч солдат и соответственное количество генералов и офицеров, – говорил ему отец Энрике, – сие доказывает, что он не жалеет пушечного мяса для бойни, конца коей не предвидится; отсюда следует, дорогой майор, что вы не слишком-то выиграли, жертвуя для общей бойни испанское пушечное мясо, и вряд ли стоит благодарить за это мясника...

От Моздока до Кавказа идет прямая дорога – великий путь в Грузию и Персию: дорога на Кизляр следует по левому берегу Терека.

Вечером 31-го Ван-Гален выехал из Моздока ⁴¹⁹, оставив на попечении иезуита своего арапчонка, не вынесшего тягот пути, и в сопровождении казачьего конвоя, предоставленного ему комендантом Моздока как любому офицеру, едущему в район боевых действий, продолжил свой путь.

Глава VII

НАРОДЫ К СЕВЕРУ И ВОСТОКУ ОТ КАВКАЗСКОГО ХРЕБТА. –

ЧЕЧЕНЦЫ

На Кавказе западную часть края или губернии населяют черкесы или черкашины, чьи земли простираются с северо-востока на юго-запад; мы приводим оба названия этого племени, поскольку русские по определенным соображениям обыкновенно именуют черкесами перешедших к ним на службу черкашинов, хотя те и другие ничем не различаются в одежде. Вдоль центральной части, выразимся так, хребта находятся поселения Большой и Малой Кабарды, живут осетины или осеты, а далее к востоку соседствуют с Каспийским морем и Дагестаном чеченцы. Разум приходит в смятение, когда взор обращается к положению Грузии, единственная дорога в каковую через Кавказские горы протяженностью в шестьдесят лиг едва проходима для пешехода: немыслимым делом представляется овладение этой землей, и иные даже поражаются грандиозным планам России присоединить к себе столь недоступную страну, чья история теряется во мраке языческой мифологии; на каждом шагу здесь встречаешься со свидетельствами величайших событий в жизни людского рода, ибо все здесь напоминает о Кире, Александре, Митридате, самом опасном враге [352] римского народа со времен Ганнибала; в последующую же эпоху она была театром ожесточенных столкновений между Византийской империей и Персией. <...>

Кавказские горы во все времена были обителью многочисленных разбойничьих шаек; приверженность старинным обычаям, беспокойный и воинственный нрав, а равно прирожденное стремление к независимости, которое энергичней проявляется в сердце естественного человека, нежели в душах тех, кто приобщен к утонченным благам цивилизации, заставляет их противиться любому чужеземному владычеству.

Хотя каждое племя горцев отлично от других, все они сходны между собой своей любовью к оружию, склонностью к разбою, яростью в сражениях, неистовой мстительностью и почитанием законов гостеприимства.

В горах этих проживает почти миллион человек, способных носить оружие и привычных воевать в сей местности; сыновья с двенадцатилетнего возраста принимают участие в грабительских набегах вместе со своими отцами, деля с ними все опасности, и многие уже к четырнадцати годам из-за полученных ран лишены возможности покидать родное селение. <...>

Горцев, разделенных непрестанными войнами либо объединяющихся для совместных опустошительных набегов в долины и на равнину, тайными происками возмущают против русского владычества турецкий и персидский кабинеты, и можно утверждать, что все Кавказское пограничье для России является страной, населенной скорей заклятыми врагами, которых нужно подчинять силой оружия, нежели покорными подданными или данниками. Во времена Ермолова было положено немало сил и принесены большие жертвы, дабы держать черкесов, а равно их непосредственных соседей осетинов и кабардинцев в замирении и спокойствии на их собственных землях. Что же до части хребта, примыкающей к Каспийскому морю, то тамошние племена яростно противились любым способам замирения.

С баснословной древности там обитают племена чеченцев и лезгинцев, более многочисленные, чем другие, и наводящие на соседей изрядный страх своим воинственным нравом, дикостью и пристрастием к разбою. Владения чеченцев располагаются между лезгинскими горами и землями кабардинцев и простираются от гребней гигантских гор до берегов реки Терек; горский этот народ выделяется среди прочих обитателей [353] Кавказа небольшим ростом, крайне воинственным видом, а равно и одеждой.

Дом чеченца построен из ломаного камня, однако он такой же белый, а внутри в нем так же чисто и опрятно, как и в скромных хижинах, стоящих среди валенсийских полей. Постелью чеченцу служат овчины, каждодневной пищей хлеб из пресного теста, испеченный на раскаленных камнях, и кусок полупрожаренного мяса: если же рацион этот удается сдобрить небольшим количеством водки, ничто в мире не может сравниться с его блаженством. Земля, на которой они обитают, чрезвычайно плодородна, однако возделывание ее дает лишь кое-какое количество ячменя (крайне редко пшеницы), скверный табак для трубок да немного лука; этим, пожалуй, ограничивается то, что они получают да и хотят иметь от земли. Охота и разбой вечно гонят их из дому, эти занятия являются для них единственными способами прокормления семьи. Чеченские женщины не столь грациозны и статны, как черкешенки, и хотя по натуре они сладострастны, но принуждены вести унылую, замкнутую и жалкую жизнь, Искусное плетение позументов и золотое шитье на чекменях фиолетового сукна (самый распространенный цвет), какие носят начальники чеченцев, свидетельствует, несмотря на дурной вкус этих изделий, о тонкости рук несчастных сих женщин и показывает, на что они были бы способны, будь им дано хотя бы посредственное образование. Прелесть, какой Природа щедро наделила эти создания, оказывается недостаточной, чтобы тронуть сердца воинов, которые жаждут лишь немедленного удовлетворения своих желаний. Эти дикие горцы, как, впрочем, и другие мусульмане, привычны куда выше ценить коней, чекмени, оружие, водку и трубку, чем преходящую красоту своих женщин.

Черкесы, как проживающие ближе всех к Черному морю, получают контрабандой из порта Анапа, ибо крепость эта была в 1812 году в какой-то мере восстановлена турками ⁴²⁰, все необходимое для военных действий в обмен на малолетних мальчиков, но более всего на женщин, из которых турки, разумеется, выбирают самых красивых; сюда устремляются также купцы иных наций, влекомые алчностью, ставшей доминирующей страстью нашего столетия, для торговли, столь же отвратительной и постыдной, как и торговля неграми, каковую хоть как-то изобличают пылкие проповеди аболиционистов, требующих [354] отмены рабства. Таким образом, затраты кавказских горцев на войну компенсируются их природной неприхотливостью, добычей от непрестанных набегов, но прежде всего этой позорной торговлей живым товаром.

Наступление старости, а таковой у них считается возраст от шестидесяти до восьмидесяти (что свидетельствует об их исключительном долголетии), принуждает к отдыху, и старец безропотно удаляется в самую дальнюю и темную каморку в доме, где со стоическим терпением дожидается прихода смерти. Когда же он умирает, старший сын берет себе его оружие и доспехи, предметы бесценные, которые у них переходят из поколения в поколение, в точности как в наших семьях дворянские грамоты. Наследство это обыкновенно состоит из длинного ружья небольшого калибра, длинного же пистолета, кинжала с лезвием шириной в два дюйма у рукоятки и сабли, чаще всего дамасской. Кавказские горцы крайне редко используют копье и стрелы – излюбленное оружие азиатов, проживающих на равнинах.

Чеченцы, столь же ревниво оберегающие свою личную свободу, сколь нетерпимы они к любому иноземному игу, установили в своей стране некую форму федеративного правления.

В обычных условиях старейшины, то есть те, кому перевалило за шестьдесят, решают на своих собраниях вопросы управления, судят тяжбы; при первом же сигнале к войне они на своем собрании выбирают молодого воина, который, благодаря хитрости и доблести, более всего достоин встать во главе воинственных соплеменников, и тот, сложив с себя оружие, получает из рук трех самых старейших членов собрания кольчугу и знаки обретенного сана. Покуда длится война, кровная месть между отдельными родами прекращается. Мстительность – одна из главнейших страстей тамошних горцев; гибель всякого чеченца в бою либо в ссоре обязывает прямых наследников погибшего к неумолимому мщению его врагам. Подобные грубые инстинкты и пренебрежение, выказываемое к женщинам, более всего препятствуют распространению цивилизации и росту народонаселения на этих землях,

Не было еще случая, чтобы кто-либо когда-либо видел чеченца безоружным: они либо погибают, либо убивают. Никогда, даже во сне, он не расстается со своим ужасным широколезвенным кинжалом; правая рука чеченца неизменно лежит [355] на его рукояти. По манере сжимать оную распознают различные фазы его горделивой воинственности. Это смертоносное обоюдоострое оружие в полтора фута длиной имеет такую остроту, что им можно бриться. Клинки кинжалов, изготавливаемые с превосходным качеством в этой стране и в особенности в Тифлисе, выдерживаются в некой ядовитой смеси, которая делает смертельной всякую рану, нанесенную ими. Когда горец видит, что враг чрезмерно настойчиво преследует его, он берет большим и указательным пальцем правой либо левой руки кинжал за острие и бросает в преследователя с такой меткостью и сноровкой, что в большинстве случаев бросок этот оказывается для того гибельным.

Окрестности Кизляра на всем протяжении от этого города до Моздока, недавно открывшиеся для цивилизации и культуры, неизменно оставались добычей набегов чеченцев, которые, нежданно спустившись из своих гнезд за Тереком, опустошали весь этот край, где Ермолов ⁴²¹ основал казачьи станицы. И тут как раз нагрянувшие ночью чеченцы захватили в плен мужчин и женщин, угнали стада, похитили плоды земли и к рассвету ушли за Терек в свои неприступные логовища.

Генерал Ермолов, неутомимый распространитель цивилизации в этой любопытнейшей части своей губернии, сознавая необходимость дать ей защиту от губительных набегов, собрал на Тереке часть своей армии и, покинув весной (а здесь это единственное время для военных кампаний) Тифлис, принял командование экспедицией.

Глава VIII

ТЕРСКИЕ КАЗАКИ. – ПРИБЫТИЕ В ШТАБ-КВАРТИРУ ЕРМОЛОВА

Терская линия, прежде пустынная и опасная, последние годы занята станицами казаков, переселенных с Кубани и Дона; семейства их уже занимаются хлебопашеством на этой плодородной земле и построили тут себе дома.

Казаков этих не следует смешивать с проживающими в тех местах, откуда они вышли; здешние казаки отличаются от них одеждой, какую носят, и чрезвычайным усердием как в земледельческих трудах, так и в исполнении военной службы. Командир в каждой такой станице является одновременно и [356] алкальдом, то есть цивильным и военным начальником; именно к нему следует обращаться с подорожной, чтобы встать на постой, получить конвой и подмену почтовых лошадей, поскольку жители станицы обязаны незамедлительно предоставлять их, причем офицерам, чиновникам и курьерам за половину тех денег, какие они взимают с армян и прочих проезжих партикулярных лиц.

Во времена Ермолова поселенцы на Тереке находились в непосредственном подчинении офицеров и назначенных командиров из регулярной кавалерии кавказского корпуса ⁴²²; спустя два года после введения этой системы было отмечено, что терские казаки стали значительно дисциплинированней и деятельней, особенно когда входили в соприкосновение со своими соседями-горцами. Генерал Ермолов, понимая выгоды, какие можно извлечь из разумного использования казаков, сумел в тот год сформировать из них многочисленные подразделения горной артиллерии и весьма удачно применить их для расширения русского владычества на высокогорье.

Из терских казаков сформированы линейные эскадроны, к которым приписаны все мужчины от пятнадцати до пятидесяти лет. Помимо сопровождения, которое они поставляют для охраны обозов, почты и офицеров, они обязаны незамедлительно, через двадцать четыре часа после получения приказа от своего начальствующего, быть готовыми выступить в поход, а чтобы хозяйственные и полевые работы не останавливались на многие дни, с определенной регулярностью сменяется третья часть действующего войска, каковая с помощью женщин, стариков, мальчиков, чей возраст еще не вышел для службы, и инвалидов делает самое необходимое. Кроме того, с 1819 года обязаны они посылать с артиллерией, ежели в том имеется потребность, контингент в один либо два эскадрона. Во времена, когда там был Ван-Гален, в терских казачьих поселениях насчитывалось уже двадцать восемь эскадронов; пехоты, в отличие от русских поселений на севере, там нет. <...>

Средства на содержание каждого казачьего эскадрона черпаются из части доходов от продажи урожая, каковая регулярно производится на рынках Кизляра. Когда казаки пребывают вдали от дома, но на территории своих гор, то получают умеренное содержание, достаточное для прокормления человека и лошади, а также на подковы для нее. [357]

Верность и гостеприимство терских казаков таковы же, как и у их собратьев с Дона. Путешественник, которого они сопровождают, может быть уверен в полной своей безопасности, ибо они скорей погибнут, нежели бросят его. Однако всякому не принадлежащему к их вероисповеданию и проезжающему по их землям следует позаботиться о том, чтобы иметь при себе запас сахару, рому, чаю и погребец с самыми необходимыми вещами, поскольку поселенцы бедны, а сверх того, столь фанатичны в исполнении требований своей религии, что непременно уничтожают предметы повседневного обихода, которыми случилось воспользоваться путешественнику-иноверцу.

<...> Внутри дома их так же чисты и опрятны, как у донских казаков. Как и там, в домах терских казаков главными украшениями комнаты являются симметрично развешенное оружие и конская сбруя, а также – свидетельство их набожности – изображения святых.

Торговые сношения между Тифлисом, Астраханью и Кизляром чудесным образом обезопасились и развились после основания этих поселений; прикрытые линией весьма искусно размещенных крепостей и редутов, они составляют защиту от набегов горцев; благодаря этому русская казна без особых тягот получала значительные доходы, а многие из сопровождавших Ван-Галена поселенцев, вышедших из назначенного для службы возраста, слыли в здешнем крае весьма успешными дельцами.

Проехав от Моздока пятьдесят верст по плодородной, хотя и малонаселенной равнине, Ван-Гален прибыл в Наур, главную станицу Терской области, с весьма приличными улицами и рынками; она сплошь окружена укрепленной стеной, способной защитить жителей от внезапного нападения их соседей-горцев.

Шелковская, расположенная на берегу Терека в девяноста верстах от Наура, – станица небольшая, однако укрепленная. Здесь Ван-Гален нашел два полка, направленные на Кавказ по возвращении из Франции ⁴²³: выйдя из Георгиевска, они следовали в штаб-квартиру, располагавшуюся после одного довольного неопределенного дела в сорока верстах по течению Терека в горах Чечни. Он присоединился к ним ⁴²⁴, дабы сделать свое путешествие более занимательным. <...> В день прибытия Ван-Галена в Шелковскую началась переправа на противоположный берег Терека; триста калмыцких повозок, до отказа [358] нагруженных провиантом, тянули волы, столь же уродливые, как их погонщики, и, переправившись через реку, собирались под прикрытием редута, дабы затем отправиться в путь под защитой вышеупомянутых полков. <...>

Два дня гигантский этот обоз перебирался на другой берег, после чего медленно (со скоростью волов) потянулся по чудесной стране, где сочетание лесов, скал, потоков создавало столь живописные и поэтические уголки, какие только способно представить человеческое воображение; земля эта, казалось, молила приложить к ней руки, чтобы отблагодарить за это несметными богатствами. На следующий день конвой прибыл в окрестности Андреевского, столицы чеченских владений. Вокруг этого городка, занятого под штаб-квартиру Ермолова, стояли биваком войска, которыми он командовал в сей экспедиции. На небольшом расстоянии от лагеря оба полка сделали привал в ожидании распоряжений от Ермолова. Неожиданно, вместо адъютанта, явился сам Ермолов, причем пеший и без всякой помпы. Едва солдаты заметили его на ближней возвышенности, как тотчас имя Алексея Петровича с неподдельным восхищением стало передаваться из шеренги в шеренгу, и вскоре колонны были оповещены о приближении этого великого человека. У нас в Европе нет такого обыкновения и нет слов, которые способны были бы передать оценку воинских достоинств главнокомандующего, какая выражается русскими солдатами, когда они называют его крестильными именами без упоминания фамилии. Возвращаясь после Парижской кампании, император Александр доверительно признался одному из своих адъютантов, что никогда не испытывал большего душевного удовлетворения, чем однажды ночью, когда услышал, как солдаты, недавние победители в Лейпцигской битве, называли его в разговоре между собой Александром Павловичем, вместо того чтобы титуловать, как положено, царем.

Всем новоприбывшим офицерам было приказано на следующий день в шесть утра представиться главнокомандующему. Они были введены в кибитку Ермолова графом Николаем Самойловым ⁴²⁵, одним из четырех адъютантов генерала. Тот обнял знакомых офицеров, служивших под его началом в кампаниях 1812 и 13 года. После чего долго беседовал с остальными офицерами. <...> Генерал проводил параллель между широкомасштабными военными действиями в Германии и войной в [359] горах, где более необходимо обладать инстинктом, чем полководческими талантами, а в завершение порекомендовал им практически изучить такие различные методы ведения войны, как метод Фридриха (Фридрих – имеется в виду Фридрих II Великий (1712–1786), король Пруссии, талантливый полководец) и метод (тут он бросил взгляд на Ван-Галена) Мины. (Мина – Франсиско Эспос-и-Мина (1784–1836), испанский генерал, командовал испанскими герильясами (партизанами) в войне против Наполеона.)

Ермолов роста был высокого, сложения геркулесовского и чрезвычайно пропорционального, могучей комплекции: внешность имел благородную; черты его лица были не грубы, а само оно было исполнено достоинства и энергии; когда же он устремлял на кого-либо живой и проницательный взор, в нем читались безукоризненная душа и возвышенная натура. Никто, учитывая его положение, не был менее склонен блистать заученными фразами: поистине, мало кто нуждался в этом менее, чем Ермолов.

Отпуская офицеров, Ермолов сделал знак Ван-Галену задержаться, и вскоре они остались вдвоем, после чего главнокомандующий, сложив руки за спиной, сказал, что был извещен о его скором прибытии, подробно говорил о том, в каком превосходном состоянии Ван-Гален найдет полк, (знаменитый Нижегородский драгунский полк) куда он назначен в чине майора, в заключение же пригласил его отобедать у себя в обществе других генералов и офицеров, приглашение которым он только что приказал передать своему адъютанту. <...>

Тремя днями ранее прибытия Ван-Галена в штаб-квартиру, то есть в тот самый день, когда он приехал в Шелковскую, была одержана решительная победа над чеченцами, которыми предводительствовал один из их князей; бросив раненых, лагерь и город, он в смятении бежал с остатками своего войска в горные дебри. Из двадцати тысяч мусульман и евреев, что проживали в Андреевском (или Андрееве, Эндери), остались в городе лишь один мусульманский священнослужитель да с сотню семидесятилетних стариков, укрывшихся в мечети. Ермолов воспользовался посредничеством этих старейшин, чтобы убедить побежденных в своих миролюбивых намерениях, [360] внушил им совершенное доверие, и посему семьи, блуждавшие в горах, мало-помалу стали возвращаться к покинутым очагам; мастерские продолжили работу, прерванную этим событием, ибо, несмотря на свое варварское состояние, люди здесь достаточно усердны и способны трудом своих рук удовлетворить собственные нужды. Ткани, пояса и всевозможные галуны, которые вырабатывают женщины в Андреевском, славятся в этой стране. <...>

Вскоре после прибытия Ван-Галена в столицу Чечни туда возвратилась большая часть ее жителей, и некоторые батальоны получили приказ войти в поселение, где разместилась штаб-квартира, под которую была занята одна из башен. Азиаты именуют башней любой дом или дворец, принадлежащий благородному роду; башня, занятая Ермоловым, соседствовала с мечетью и наилучшим образом доминировала над всей окрестностью. <...>

Покуда Ван-Гален не доехал до Андреевского поста, у него не было случая оценить многократно воспетую красоту горянок; но случай не замедлил представиться. В тот же день, как Ван-Гален остановился в штаб-квартире упомянутой крепости, он шел по улице с одним офицером, и на плоской крыше добротного дома они увидели двух перепуганных девушек, зовущих на помощь и жестами, и удрученным выражением лиц. Зрелище для обоих офицеров было ново и удивительно. Они пребывали в твердом убеждении, что на всем Кавказе, от Черкесии до Каспийского моря, лицо женщины скрыто от очей любого смертного, если только он не ее господин. Они тут же вошли во двор дома и там увидели нескольких русских солдат; те явились сюда по приказу командира или сержанта, несомненно, отданного по недоразумению, и собирались устроиться здесь на постой; женщины, увидев наших солдат впервые в жизни, почувствовали себя в большой опасности и потому позвали на помощь; видя, что солдаты удалились без какого бы то ни было насилия, по единому знаку офицеров, обе девицы рассыпались в живейших изъявлениях благодарности. Они настойчиво приглашали офицеров подняться по лестнице наверх, в залу; их спасители, разумеется, поспешили принять приглашение. Подойдя ближе, они застыли как вкопанные, не зная, что сказать и что делать дальше, настолько поразила их прозрачность нежной кожи и деликатность сложения обеих [361] женщин; и хотя они были различны по возрасту, но равно очаровательны (то были мать и дочь): словом, с первого взгляда невозможно было решить, какая из них краше. Несомненно, в сем краю матери незачем прятать своих дочерей, опасаясь невыгодного сравнения. Офицеры последовали за нимфами в соседние покои, проявляя по отношению к ним величайшую учтивость, и там они увидели почтенного старца, мирно покуривающего свою короткую трубку, обычную для здешних мест. Старец подал знак, и они уселись на ковры, расстеленные слугами по распоряжению сеньор. Впервые в жизни пришлось им сидеть вот так, на азиатский манер, скрестив ноги: поза весьма неудобная, особливо для тех, кто носит русские форменные панталоны. Едва они уселись, как те же самые женщины, предложив им ароматную воду для омовения рук, поставили пред ними корзины и подносы со свежими и сухими плодами, кремы, сладкие напитки, но офицеры даже не притронулись к яствам, настолько увлекло их созерцание двойного чуда грации и соблазнительной красоты.

Удлиненные эбеновые брови, маленький рот, смуглое, но с тонкими чертами, улыбающееся лицо, соблазнительно свежие губы, ровный ряд мелких зубов ослепительной белизны, маленький точеный нос, черные глаза, то живые, то внезапно томные, лоб высокий и открытый, но в меру, высокий рост, изящные, полупрозрачные руки – таков образец кавказской красоты, явленный двумя чеченками. На матери были две туники разных цветов и неодинаковой длины, поверх турецких шальвар цвета бычьей крови; плат, охватывающий косы, ниспадал на плечи, шею окружало ожерелье из драгоценных камней грубой обработки, довольно ценное. Дочь была в белой тунике из легкой ткани, почти прозрачной, не будь бесчисленных складок, и скрепленной на плече тяжелой золотой брошью; узкий расшитый пояс сжимал ее стан; сквозь складки туники просвечивали тончайшие шальвары, и небрежно повязанный плат не скрывал ее великолепных черных волос. Носки стыдливой девы были необычайного цвета. Оба офицера не могли отвести глаз от волшебниц, и те, слегка обеспокоенные восхищением своих заступников, перестали их потчевать и обратились на своем языке к старцу, который с величайшим спокойствием продолжал курить трубку.

Когда Ван-Гален рассказал о своем приключении адъютантам генерала, с которыми также случались подобные вещи, он [362] узнал, что эта семья не принадлежит к мусульманам, но происходит от иудеев, уже давно поселившихся в здешнем краю; их дочери, вступая в брак лишь со своими единоверцами, сохранили в неприкосновенности чистейший тип красоты, и по сей причине поставщики женщин в серали Константинополя и гарем персидского шаха оценивают их весьма высоко.

Когда офицеры вышли из того дома, среди людей, идущих по улице, они увидели женщин, покрытых обычной чадрой, но лишь для вида: они часто откидывали ее, их лица были привлекательны, глаза – выразительны, и в целом они сильно отличались от европейских кокеток; но среди них не было ни одной, достойной сравнения с двумя гуриями, покорившими офицеров.

За полчаса до обеда они явились в башню к генералу. Все приглашенные заторопились в столовую, их оказалось больше, чем приборов на столе; впоследствии, часто бывая у Ермолова, Ван-Гален узнал, что такое случалось нередко, поскольку генерал принимал без особого приглашения всех, кто желал разделить с ним обед. Пока слуги исправляли упущение, Ван-Гален был в той же комнате, где толпились остальные, ожидая, когда каждому укажут его место по чину, согласно строгой военной субординации; Ермолов радушно поздоровался с офицерами, первым подошел к столу и, не глядя, занял ближайшее место, пригласив сесть рядом с собою одного из генералов, затем поманил двух других, случайно оказавшихся на дальнем конце стола; тут все убедились воочию, что можно садиться где хочешь, не соблюдая чинов.

Неприхотливость Ермолова была поистине спартанской. Несмотря на свой рост и могучее сложение, он никогда не пил крепких напитков и даже вина, разве что разбавленное, и то крайне редко; из различных поданных блюд едва ли отведал два; ел мало и торопливо, по большей части холодные закуски. По ходу разговора генерал много раз обращался к Ван-Галену, расспрашивая его о путешествии, только что завершенном, и утверждая, что Ван-Гален, без сомнения, первый испанец, посетивший Кавказ; естественно, разговор остановился на испанских событиях. «Господин майор, – иронически заметил Ермолов, – инквизиция в вашей стране всегда выступает с большой важностью, а вы, мне кажется, несетесь, очертя голову, так где же ей за вами угнаться». [363]

После обеда все последовали за генералом на земляной вал, возвышающийся над поселком, откуда открывается широкий обзор и далеко видны тучные поля и виноградники Кизляра. Там, опершись на пушечный лафет и втягивая в себя большие понюшки табаку, с довольным видом он взирал на порядок и спокойствие, царящие в Андреевском. Он приказал штабным офицерам подсчитывать, сколько жителей за день возвращается с гор к своим очагам.

Время отдыха Ермолов обычно проводил в занятиях, не требующих большой затраты сил. В странах, где столь часты случаи вероломства и убийств, он тем не менее не страшился выходить за пределы форпостов один, в сопровождении одного лишь проводника – весьма опытного в своем деле местного уроженца, а тот, как всякий черкес, никогда не расставался со своим смертоносным кинжалом. Ван-Гален, для кого все сие было внове, немало дивился такому поведению генерала, не скрывая своего удивления от его адъютантов, но те его уверили, что генерал не опасается предательства, поскольку уверен в себе и в том, что горцы его уважают; с другой стороны, генерал убежден, что если он изменит свой образ действий, он незамедлительно потеряет свой авторитет у непокорных народов.

Молодые адъютанты Ермолова принадлежат к лучшим семействам империи. Он обращается с ними отечески, воспитывает их своими советами и увещаниями: он держится в их обществе с прямодушием брата, в редкие минуты отдыха позволяет им любые развлечения, ограничивая их разве что в игре или пьянстве; сии страсти порабощают поляков и русских еще в большей мере, нежели американцев. У Ермолова не было личного секретаря, он привык обходиться без оного; он сам составлял в своем уединенном кабинете большую часть деловых бумаг: тяжкий труд для одного человека, и нужно иметь очень хорошую голову, чтобы управлять областью, равной по своей протяженности нашему полуострову, включая Португалию, да еще если управление ею, и особливо Грузией, сопряжено в настоящее время с препятствиями, вызванными жесточайшей войной, конца коей не предвидится.

Вечером, когда удалялось небольшое общество, образующее его семейный круг, как он его называл, Ермолов предавался различным трудам: либо завершал неоконченные дневные дела, либо читал – занятие, страстно им любимое с [364] младых ногтей, из коего он, благодаря своей отличной памяти, извлекал немало пользы для себя. И, поскольку на часы он не смотрел, то выпускал из рук перо или откладывал книгу лишь тогда, когда его начинало клонить ко сну. И будь он в походной палатке или в тифлисском дворце, он ложился на диван или походную кровать часто даже не раздеваясь, и несколько раз за ночь подымался проверить посты, прежде чем заиграют зорю и пушечный залп возвестит приближение утра.

«Ни опрометчив, ни робок» (Non temere, non timide) – так переводится с латыни девиз на родовом гербе Ермолова, и он действительно таков был с врагами. Немногие русские генералы, за исключением Суворова и, разумеется, Петра Великого, обладали в столь высокой степени прирожденным даром и секретом пробуждать к себе любовь у солдат. И впрямь мало кто в России так заботился о благоденствии своих подчиненных, как Ермолов, и так был скуп, когда дело касалось пролития их крови. «Мюрат ⁴²⁶, – говорил он, – своими шутовскими самонадеянными эскападами погубил больше французов, чем смогла бы положить их наша картечь».

Вера войск в Алексея Петровича, как все называли его, была столь велика, что когда он принимал командование какой-либо операцией, ни у кого не возникало сомнения в ее успешном исходе. Следуя принятой системе обеспечения безопасности терских земель, на следующий день после одержанной победы Ермолов принялся за создание второй линии укреплений на дорогах и на подходах к склонам Кавказских гор, обращенных к упомянутой реке, дабы тем самым принудить горцев, которым оставлялась полная свобода внутреннего управления, отступиться от своих разбойничьих привычек и в иных принципах воспитывать своих детей под неусыпным надзором и покровительством русских гарнизонов, размещенных в этих крепостях, и дабы сами эти горцы начали пользоваться благами более цивилизованного состояния. <...>

Чеченцы, спасшиеся после разгрома под Андреевским, отступили на берег Терека, бывшего естественной границей их земель. Через линию на противоположном берегу непрестанно проходили колонны казаков, и в те дни всякое время можно было видеть их, обремененных добычей и трофеями; на каждом шагу встречались табуны лошадей, отбитых у чеченцев при их последних отчаянных попытках сопротивления. <...> [365]

Комендант Ефимович ⁴²⁷ и Ван-Гален пробирались, таким образом, сквозь сию ярмарочную неразбериху с небольшим конвоем, покуда не остановились в полдень, не доехав двадцати верст до Наура: здесь у Ефимовича была резиденция, среди вверенных ему колонистов. Они отобедали и вместе провели вечер: дом его находился в двух шагах от церкви; он состоял из четырех прекрасно расположенных комнат, необходимая мебель была сделана руками самих колонистов довольно искусно. Слуги уже их ожидали и накрыли на стол чрезвычайно быстро и аккуратно.

Ван-Гален расстался с Ефимовичем ближе к вечеру, дабы выехать в Наур, куда он прибыл уже ночью. В Науре он отдохнул прежде чем отправиться дальше, в Моздок. Едва забрезжил день, как он выехал с конвоем на почтовых; полдень еще не наступил, а он уже спешился у дверей иезуитской миссии.

– Что хорошенького вы мне принесли, дорогой майор? – таков был первый вопрос отца Энрике после приветствия.

– Величайшую редкость, – отвечал Ван-Гален, входя в дом со святым отцом; тот уселся, ожидая, покуда Ван-Гален приведет себя в порядок.

– Надеюсь, не ухо какого-нибудь чеченца?

– Ничего подобного, – возразил Ван-Гален, – всего лишь пергамент из Мекки, снятый со стены мечети в Андреевском; думаю, для вас он весьма любопытен, поскольку вы знаете арабский...

– Давайте, давайте его сюда; я переведу его и отошлю своему начальству, в память об одном испанце; посмотрим, посмотрим... – и Ван-Гален вынул манускрипт из сумки и протянул священнику. После непродолжительного молчания, когда тот, казалось, пристально разглядывал пергамент, он вдруг обернулся к Ван-Галену и сказал:

– А как дела? Как вам показался Ермолов? Услышав краткий и уклончивый ответ, он заметил:

– Уж слишком вы простодушны, друг мой, из ваших слов я просто не узнаю хамелеона, о коем идет речь.

И святой отец привел различные случаи, имевшие место меж Александром и пресловутым генералом, но мы о них умолчим, не будучи достаточно осведомлены в сем вопросе. Напоследок он сказал, что Александр счел разумным удалить генерала от своей особы, сделав его главнокомандующим над [366] войсками, состоящими из отчаянных голов, для ведения войны против дикарей, дабы он окончил свои дни среди всевозможных бед и напастей ⁴²⁸. «Ведь он, – продолжил добрейший служитель Божий, – всею своею политикой выказывает ненависть к любому иноверцу: он терпеть не может поляков и питает отвращение к священнослужителям любого вероисповедания, кроме собственного. Он прекрасно знает, сколько благодеяний изливает наш Орден ⁴²⁹ на весь мир, он сам много раз одобрял его деятельность в моем присутствии; и тем не менее, если бы он оставался при дворе, то, вернее всего, он лишь ускорил бы ход событий, усилив губительный удар, нанесенный делу святых отцов в России, а все потому, что государи забывают, сколько сделал для них папа Римский».

Кое-что из высказываний отца Энрике показалось Ван-Галену справедливым и совпадало с тем, что он прежде читал по русской истории; но он не стал упоминать о роковом случае с сестрой князя Голицына, соблазненной в Петербурге одним из отцов-иезуитов, и спросил отца Энрике, что общего, по его мнению, между вмешательством пап в политику, имевшем место в прежние века, польским посольством Антония Посевина, прошениями к царям – и добрыми или дурными свойствами генерала Ермолова.

– Много, даже чрезвычайно много общего, дорогой майор, – возразил иезуит; когда вы завяжете знакомства со здешними офицерами-католиками, то, если вы еще не разочарованы, то уж тогда разочаруетесь непременно.

Желая завершить тему, Ван-Гален, дабы не выходить из себя по пустякам, сказал: «По моему мнению, иностранный офицер поступает на службу в армию другой страны с единственной целью – повиноваться и быть полезным; он не должен вмешиваться в чужие дела».

Что ему больше всего нравилось в иезуите, так это чрезвычайная скромность в одежде, воздержанность и уединенность жизни: качества, внушившие уважение к нему среди местных жителей. Его добродетели, гостеприимство и скромность сделали его в глазах Ван-Галена идеалом священнослужителя; но когда отец Энрике рассуждал на политические темы, столь чуждые истинному призванию проповедника Евангелия, он неожиданно превращался в ярого поборника интересов своего ордена. Сия странность не раз проявлялась, когда они [367] встречались в Моздоке, и тот возражал Ван-Галену с природной французской живостью: «Что сталось бы с Орденом, если бы мы не вмешивались в дела земные? Вы не знаете нашей истории; известно ли вам, майор, что сказала Бонапарту одна дама, моя землячка, когда тот во время революционного террора выразил ей свое неудовольствие по поводу того, что прекрасный пол вмешивается в политику? – «Когда дело доходит до того, что дамам отрубают головы на гильотине, будет только справедливо, если они тоже вмешаются в политику». Так вот, когда дело доходит до того, что мы становимся familia nomada (семьей кочевников), дабы смирить якобинский дух, защищая права наших монархов, а те потом изгоняют нас из своих государств, то будет только справедливо, дорогой майор, если отцы-иезуиты вмешаются в политические или мирские дела». На другой день пребывания Ван-Галена в Моздоке, а это был день отъезда, он проводил отца Энрике до деревянной церкви; тот просил его сделать набросок для нового алтаря; сей эскиз да еще скромное добровольное пожертвование на храм – вот и все, что он согласился принять. Ван-Гален оставил ему свою кибитку с тем, чтобы он продал ее при первом случае, и когда прибыл конвой, они расстались, и Ван-Гален выехал из Моздока верхом, отправляясь к месту назначения.

Глава IX

КАВКАЗСКИЙ ПЕРЕХОД

Уже за Моздоком, в четверти лиги до переправы через Терек, находится карантин, где все путешественники, направляющиеся на север, в Грузию, остаются на некоторое время под наблюдением, а вещи их подвергаются окуриванию; такой же карантин для путников, едущих в обратном направлении, есть и на супротивном берегу; вечером того же дня Ван-Гален переправился через реку на лодке, особо для того предназначенной. Чума приходила в Грузию довольно часто, ее заносили турки и персы еще до правления генерала Ермолова, что и было главной причиной установления сети карантинных пунктов в сих краях, от Егерлыка и до Тифлиса. Поскольку места, откуда прибыл Ван-Гален, не вызывали опасений, на осмотр [368] хватило нескольких часов. За Тереком, где начинается Азия, и вплоть до Кавказа, располагаются крупные военные посты. Первый из них, Константиновский редут, находится на тридцать третьей версте, второй, Елисаветинский, на двадцать восьмой, и третий – Владикавказская крепость – еще через двадцать две версты. Каждый день на рассвете из одного поста к другому отправляется отряд в сто пятьдесят-триста человек, чаще всего с одной пушкой: необходимая предосторожность для отражения дерзких налетов кабардинских или черкесских шаек, обыкновенно разъезжающих близ дороги; об их стремительных атаках читатель уже имеет некоторое представление.

Ван-Гален ехал в отряде, вышедшем из карантина ранним утром; отряд продвигался столь медленно, что никак не мог доехать до первого поста в тот же день; таким образом, Ван-Гален должен был провести ночь на марше, в том же установленном порядке, что и днем. Солдаты превосходно обосновались в сих редутах, ими же для себя и построенных, и поскольку армянские купцы ездят той же дорогой, здесь попадаются постоялые дворы, где хозяйствуют порою русские, а порою местные уроженцы; их заведения постоянно пополняются съестными припасами и местным вином. У стен каждого укрепления солдаты разбили небольшие огороды, также везде достаточно парных бань, без коих русские войска положительно не могут обходиться.

Между Моздоком и Владикавказом пролегают одна за другой две большие долины, пересеченные продолжением гор второго ряда, почти параллельных главному хребту и покрытых рощами, на подходе к коим и расположен Константиновский редут; оттуда можно охватить взором течение Терека и Моздок. Дичь водится здесь в таком изобилии, что если бы порядок следования не запрещал путникам охотиться, они могли бы всякий день обеспечивать пропитание отряда. Ван-Гален, идущий пешком впереди отряда, увидел какое-то черное пятно, но трудно было определить на расстоянии, что там такое, и ему подумалось о возможной засаде; но, приблизясь, он обнаружил орла, спокойно сидящего в виду отряда на расстоянии пистолетного выстрела.

Елисаветинский пост, куда они прибыли на другой день, выстроен на равнине, в месте куда менее благоприятном, чем [369] они проезжали ранее: первоначальное укрепление, что русские выстроили здесь же двадцать два года тому назад, было затем, несмотря на героическое сопротивление, захвачено кабардинцами и черкесами, и те, по рассказам, сожгли его дотла. К нынешней крепости примыкает несколько хижин, принадлежащих замиренным кабардинцам, послушным правительству: они живут за счет проезжих. В Константиновском Ван-Гален забыл ключ от своего сундука и попытался его вернуть; один из офицеров крепости сказал, что некий кабардинец вызвался доставить ключ за несколько часов; тот подъехал верхом, его плоская черная шапка была увита белой перевязью, и офицер сказал Ван-Галену, что сия перевязь есть отличительный знак кабардинского священнослужителя.

На следующее утро ключ уже был у Ван-Галена, и, поскольку его предупредили, чтобы он не платил за услугу вперед, ибо сие могло быть сочтено за знак недоверия, то теперь ему пришлось щедро оплатить ночное путешествие славного мусульманского священника.

Посередь равнины меж Елисаветполем и Владикавказом дорога вплотную подходит к берегам Терека, на коих виднеются кабардинские хижины, и, хотя жители покорны местным властям, тем не менее они часто укрывают своих единоплеменников, и, учитывая сие обстоятельства, здесь необходимо продвигаться с такой же опаской, как и на безлюдье: столь яростны и внезапны бывают нападения разбойничьих шаек; обуздать разбойников могут лишь непрестанные карательные меры русских военных частей.

На подходе ко Владикавказу порядок следования меняется, ужесточается – не столько из-за особенностей дороги, сколько из-за коварства осетинцев, чьи земли находятся рядом. Таким образом, переход от Моздока до Тифлиса, составляющий около трехсот верст, не в пример труднее, нежели весь путь от Санкт-Петербурга до Терека; но удивительные картины кавказской природы, открывающиеся взору с каждым шагом, окупают в какой-то мере все неудобства пути.

Общество чиновников с их семействами во Владикавказе (сие название означает по-русски «власть над Кавказом»: подразумевается, несомненно, что здесь единственный ключ к единственному проходу на Кавказ) и благоденствие жизни на сей плодородной земле обещают приятность отдыху военного или [370] проезжего, остановившегося в городе; застройка города полностью новая, архитектура домов и улиц весьма изящна, что составляет резкий контраст с окружающей сельской простотой. Городской лазарет славится по всей округе своим лечебным воздействием, и сие приписывается благоприятному местоположению. Вступление Ван-Галена в баснословные пещеры ознаменовалось лунным затмением: в его воображении пронеслись тысячи необычайных мыслей, вызванных редчайшим совпадением, что было ничуть не удивительно для человека, любящего природу и оказавшегося в столь величественной стране. Пораженный видом горных пиков, он забыл о естественных причинах затмений и вообразил, будто его отличил сам Господь всемогущий, сокрывший в ночном светиле часть своего сияния.

Подобные заблуждения ума неудивительны для тех, кто, странствуя, сталкивается с физическими явлениями природы, многократно усиливающими впечатление от здешних мест.

Все почтовые станции, начиная от Терека и до персидской границы, обслуживаются донскими казаками, поставляющими для грузинских войск регулярные эскадроны, состоящие, смотря по необходимости, из большего или меньшего числа казаков. Иные из них назначены нести конвойную службу при почтовых станциях, другие поставляют проезжающим собственных лошадей, за коих им платят как за почтовых. В казачьих частях, стоящих вне крепостей или селений, есть дозорные бревенчатые вышки, откуда часовые наблюдают за дальней местностью и подступами к войсковому стану.

От Владикавказа до горных ущелий команды пешего конвоя сменяются через краткие отрезки пути благодаря часто расположенным военным постам: такие посты обеспечивают постоянное сообщение и дают путникам возможность передохнуть.

Комендантом Владикавказа обычно бывает полковник или генерал-майор; он занимает казенный дом, расположенный на самом почетном месте площади. Окружающие дом стены омывает Терек, прямо от ворот отходит деревянный мост через реку, за мостом – дорога в горы. Этот город, в силу плодородия окружающих его угодий, обилия дичи в обширных рощах и чистоты воздуха, необычайно быстро движется вперед по пути цивилизации. [371]

Ван-Гален выехал из Владикавказа за полдень следующего дня, с конвоем из двадцати пехотинцев и двух конных казаков. Они сопровождали его до осетинского селения Балта и в тамошнем редуте отдохнули до зари. За Балтой простирается местность с отдельными малонаселенными и легко доступными горами; она может привлечь внимание разве что тех, кто не видал ни Пиренеев, ни Альп; но, когда миновал последнюю крепость, с каждым новым шагом открывалось новое чудо природы или творения человеческих рук. Кроме суровой поры, с ноября по март, переход от Балта до Казбека расстоянием в двадцать пять верст занимает обычно весь день; на пути встречаются многочисленные селения, расположенные на почти недосягаемых кручах, и две крепости; первая, через двенадцать верст, Ларс, и вторая, в шести верстах от нее – Дарьял. Даровитому художнику потребовалось бы столько же недель, сколько верст составляет сей путь, чтобы запечатлеть щедрое разнообразие прекрасных видов, встречаемых на столь коротком отрезке пути. Спускаясь по горе от Балты, попадаешь на дорогу, неимоверными трудами проложенную человеческим гением меж сих отвесных скал, где протекает, прорываясь каскадами сквозь каменные преграды, река Терек. Неподалеку природа сотворила доподлинную арку в самом сердце скалы; пройдя ее насквозь, что составит шагов восемь или десять, и проследовав далее по дороге, забрызганной пеной бурного потока, увидишь на высокой горе Ларскую крепость. Отсюда начинается крутой спуск в ущелье до самого Дарьяла; довольно и сотни людей, поставленных наверху, дабы обрушивать вниз камни, чтобы принудить к отступлению даже превосходящие силы противника: во всей округе ни единого моста, ни единой тропы, открывающих доступ к высотам; несчетные скалы над дорогой смыкаются в арку, при малейшем подземном толчке от нее отрываются камни, загромождая путь. На выходе из сих теснин образуется мост, по нему можно заново перейти через Терек и подняться к Дарьяльской крепости; Дарьял – слово татарское, означающее «врата», как нельзя лучше соответствует своему значению. Против того же ущелья над мостом через Терек, на расстоянии брошенного камня, возвышается скала в семьсот футов, омываемая тою же рекою и увенчанная стенами старинной башни, с незапамятных времен господствующей над сим переходом. Стоит снести мост да разместить в [372] крепости несколько стрелков – и проникнуть на Кавказ не достанет никаких сил человеческих. Если, с одной стороны, восхищаешься причудливыми очертаниями здешней природы, то, с другой стороны, следует представить, скольких жертв стоило людям возведение крепости на подобной высоте, где еще виднеются остатки древнего акведука и дорога под сводом скал, ведущая к Тереку. Можно добавить, что на вершине скалы имеется участок отлично возделанной земли, вполне достаточный для прокормления гарнизона из восьмисот человек.

На примере Дарьяла путешественник может составить себе понятие о том, сколь невыносим был деспотизм Персии, если Грузия решилась передать Кавказ под власть Русской империи и стать одной из ее провинций. Генерал Ермолов употребил все средства, бывшие в его распоряжении, дабы проложить новую дорогу, через Дагестан, но ниже еще будет сказано о ее крайних неудобствах.

Пройдя Дарьяльскую теснину, попадешь, кажется, на совершенно иную дорогу, пролегающую среди разнообразных, часто причудливых картин. Справа, грохоча, несется Терек, слева, неуклонно возрастая, тянутся скалистые откосы. Не пройдешь и двух верст, как взору открывается огромная сахарная голова, представляющая вершину Казбека: с его склонов срываются снежные лавины и, случается, загромождают дорогу на большую часть года; на дороге снег лежит и не тает, как на высоких вершинах. Здесь, в узком месте, снежные завалы образуют своего рода запруду, сквозь нее прорывается Терек и здесь приходится перебираться пешком, скользя, как на коньках, покуда не окажешься в одной версте от селения Казбек; сей короткий отрезок пути – один из самих трудных для переправы артиллерии и повозок, особливо в те месяцы, когда случаются обвалы: ущелья становятся непроходимы; в остальное же время для перехода через снежные горы, завалившие и запрудившие поток, приходится прибегать к помощи веревок, с каковой операцией ловко справляются привычные осетинцы, и нередко бывало, что неожиданно приключившийся обвал увлекал с собою в пропасть и путников, и лошадей. Даже тончайше очинённое перо или искуснейшая кисть навряд ли сумели бы изобразить необычайный, причудливый вид огромных снежных масс, насквозь проточенных водами Терека, чьи своенравные игры и картинные каскады умножают отголоски эха в огромных ледяных пустотах. [373]

К селению Казбек Ван-Гален вышел на закате: на преодоление семи верст от Дарьяльского ущелья ушло четыре часа, заполненных не столько трудностями марша, сколько задержками на каждом шагу, поскольку Ван-Гален замирал от восторга при виде контраста меж высокими горами и безднами, дивясь разнообразию окрестных пейзажей, омываемых и пронизанных повсюду неисчислимыми каскадами, бегущими к Тереку через сводчатые теснины, образованные величественными громадами скал.

Селение Казбек окружено небольшим лугом, где пасется скот, принадлежащий немногим семействам селения. Ван-Гален выслал вперед негритенка, дабы им приготовили ночлег, и по прибытии нашел, что пристанище гораздо удобнее, нежели он ожидал: его разместили в доме покойного полковника Казбека, выстроенном для проезжающих.

Род Казбеков, чье имя произошло от названия горы еще в незапамятные времена, один из древнейших на Кавказе и восходит, как говорят, к древним вождям или предводителям осетинцев, одними из первых в Грузии приявших греческую веру. Их женщины, столь же необщительные, что и грузинки, передали Ван-Галену через слугу бутыль вина собственного урожая, но когда он захотел представиться им и поблагодарить за подарок, все от него прятались и убегали, словно им явился призрак: подобные манеры, и особливо их одежды, напоминают картины из жизни наших монахинь. Местное вино сильно напоминает мадеру вкусом и цветом.

Помещение, где остановился Ван-Гален, состояло из залы, обставленной на европейский манер – случай редкий в сей стране, но полковник Казбек, преданный сторонник России, распорядился обустроить жилище таким образом именно ради наибольшего удобства своих гостей. Сие помещение, полностью отделенное от башни, представляло полный контраст как изнутри, так и снаружи остальным жилым постройкам крепости, где в окнах можно было видеть жизнь местных сеньор, словно в китайском театре теней. Супротив окон залы разворачивалась величавая панорама Казбека; воздух вокруг его вершины столь прозрачен, что за тридцать верст от нее различаешь белые облака, окружающие ее и гонимые ветром, постоянным на высокогорье. Ван-Галена уверяли, что некий английский путешественник из породы людей, отважно [374] пускающихся в подобные авантюры, обзавелся необходимым снаряжением и достиг с помощью проводника только середины подъема; тут он стал жестоко страдать от болей в груди и в ушах, и пришлось ему удовольствоваться лишь тем, что он оставил памятный знак о своей экспедиции. Казбек считается одной из высочайших вершин земли: он на двадцать или тридцать футов выше альпийского Монблана. И действительно, согласно расчетам, произведенным в присутствии Ван-Галена его попутчиком, бароном Ренненкампфом ⁴³⁰, полковником генерального штаба, вышло что высшая точка сахарной головы, представляющей вершину Казбека, находится на 18160 футов над уровнем моря, а пик Эльбруса – на 16700.

В селении Казбек проживает более трехсот душ, большей частью пастухи, зависимые от нынешнего владельца, сына покойного полковника. Единственный казачий пост расположен именно здесь, поскольку местные жители пользуются доверием властей; он размещается в старинном обветшалом доме. Большую часть года здесь дуют сильные ветры, по причине близости Казбека и высокого местоположения поселка над уровнем моря. Одна из таких бурь всю ночь сотрясала дом Ван-Галена, испытывая надежность толстых стен.

Разговоры о том, сколь опасен переход, назначенный Ван-Галеном наутро, были весьма обычными, и несмотря на бурю, он намеренно выехал на рассвете с тем, чтобы воспользоваться светлым временем дня, сопровождаемый шестью казаками, – вполне достаточный конвой в данных обстоятельствах. От Казбека до Коби (16-17 верст), где находится ближайший пост, дорога не представляет ничего примечательного, да и окрестности не слишком холмисты; от поста до поста путников подгонял проливной дождь, так что бурка Ван-Галена, представляющая накидку из верблюжьей шерсти (будучи непромокаемой, она составляет непременную часть обмундирования русских офицеров на Кавказе), оказалась и в самом деле необходимой. Справа от дороги в небольшой долине выстроена крепость Коби, и там вновь пришлось перейти Терек; он зарождается в тридцати верстах отсюда, сбегая со склонов Казбека.

В крепости Коби есть казенные квартиры для проезжающих, пищевые припасы можно приобрести в лабазе, содержит его русский крестьянин. На расстоянии пушечного выстрела [375] от крепости Коби дорога снова подымается в гору, и в нескольких шагах от нее начинаются источники железистых вод; не проведя специального исследования, вряд ли стоит сравнивать их с многочисленными английскими, французскими или немецкими водами; все, что мы можем сказать, доверяя общему мнению, так это, что множество больных, потеряв надежду на исцеление в других местах Грузии, стекается в Коби, дабы испытать целительное действие местных вод.

Первый военный пост на нашем пути в семнадцати верстах от Коби – Кайшаур; несмотря на то, что мы ехали верхом, мы запоздали и приехали на пост лишь в семь часов вечера, сопровождаемые небольшим пешим отрядом, обычным на сей дороге. Гора Святого Христофора (Крестовая.) – высокая вершина, на коей стоит деревянный крест, охраняющий могилу осетинской семьи, умершей у ее подножия; отсюда стекают по разные стороны реки, коими питает Кавказ прилегающие к нему долины. От горы Святого Христофора до Кайшаура с десяток верст. Ураганный ветер, не стихавший весь день и особенно свирепый на вершине, у креста, так что проезжать с обозом от Коби до Кайшаура в суровую пору не менее трудно, нежели от Дарьяла до Казбека, да еще при постоянной угрозе обвалов. Иные русские путешественники, привыкшие к своим коляскам, пытаются проехать на них сквозь теснины, но в конце концов бывают вынуждены отказаться от своей затеи и продолжают путешествие верхом, на казачьих лошадях; пока не настанет хорошая погода, повозки вытаскивают осетинцы с помощью своих могучих быков и рук, из сего не следует, что дорога плохо проложена, она не менее широка и прочна, нежели регулярные дороги. Но на всем протяжении она столь мало доступна в иные зимы, что приходится переправлять по канату срочную почту, адресованную русскому начальству в Тифлисе, либо прибегать ко всяческим ухищрениям, дабы переправить через ущелья пакеты с почтой.

Глава осетинской семьи с горы Святого Христофора взялся проводить отряд до самой крепости, после того как Ван-Гален заговорил с ним и предложил ему немного водки – угощения, наиболее ценимого азиатами. Когда Ван-Гален рассказал о встрече с горцем офицерам Кайшаурской крепости, ему поведали, что та семья оказывает путешественникам [376] множество услуг, и все восхищаются мужеством, с коим горцы переносят суровые зимы, чуть ли не погребенные заживо в снегах. Сие весьма необычно для осетинцев, и к вышесказанному остается только добавить, что всего лишь несколько лет тому назад, до прибытия Ермолова, осетинцы безжалостно убивали русских солдат, если удавалось застать их врасплох на трудных переходах. Скупость армянских торговцев настолько велика, что они тратят больше сил на мучительную перевозку своих тюков, нежели их собственные ослы, и предпочитают одолевать неисчислимые препятствия, лишь бы не поощрять даже ничтожной платой местных жителей, готовых им помочь; хотя им было бы выгоднее сберечь время и заручиться удачей в своих многократных поездках, но лишь под охраной солдат они могут не опасаться нападения и грабежей.

На следующий день Ван-Гален выехал из Кайшаура в сопровождении четырех казаков; погода была тихой и безоблачной. Спуск оказался последней трудностью, уготованной для них Кавказом. Но после двух часов спуска вместо нескончаемой череды отвесных скал, мрачных теснин, бездн и постоянной угрозы обвалов открывается картина, исполненная совершенно иного очарования: ширится обзор, и у подножия громад, оставленных позади, раскинулись селения и поля, на коих царит весна, представляющая полный контраст с недавней зимой и, стоит перевалить гору Святого Христофора, как тут же оказываешься в разгаре лета. Луга долин орошаются Арагвой, она рождается близ горы и стекает со склона в направлении, противоположном Тереку: сие сходно с двумя склонами Баненьи в Пиренеях, то есть с одного из них стекает Ногерас, с другого – Гаронна.

И, наконец, взору открывается Грузия, усеянная, подобно Андалузии, древними крепостными башнями и дозорными вышками, меж прекрасных полей и рощ, где даже в конце сентября не чувствуется дыхания осени. Гармоническое пение множества разнообразных птиц словно возвещает путнику, что отныне он вступает на землю обетованную Кавказа – великого живописца. Едва завершился многотрудный и долгий спуск от Кайшаура, как стали попадаться деревянные дома новой постройки, показался мост через Арагву, а на берегу ее поднялась каменная пирамида, обозначившая рубеж между выходом из Осетии и входом на плодородную землю Грузии. [377]

В одиннадцать утра прибыли в Пайсанаур, первое селение и первый военный пост на пути, идущем по берегу Арагвы, среди множества пышных рощ, разбросанных чуть поодаль. Внезапное изменение температуры и восхитительный климат Грузии произвели сильное впечатление на путника, рожденного на брегах Гвадалквивира, под его лазурными небесами. Несчастные осетинцы сменились веселыми, статными грузинами.

Чтобы попасть из Пайсанаура в Ананур, следует пройти двадцать верст по непрерывной гряде холмов: дорога вдоль Арагвы, довольно стремительной в сих местах, часто сужается, по обеим ее сторонам среди рощ виднеются несчетные хутора и полуразрушенные прямоугольные в сечении башни, некогда служившие защитой грузинам.

Из Пайсанаура выехали с двумя казаками, но ввиду большого движения на дороге конвой вряд ли был необходим. За три версты до Ананура различаешь башни старинной греческой церкви, стоящей на скале высоко над селением, далее по дороге виден высокий утес. Несколько минут спустя натыкаешься на карантин, и, говоря по правде, путник остается там под наблюдением не долее двадцати-двадцати четырех часов, за исключением тех случаев, когда безопасность страны требует большей бдительности. Не успел Ван-Гален спешиться, как лекарь направил его в сырое и продуваемое сквозняками помещение, годное разве что для людей с более крепким здоровьем. От Ананура до Тифлиса сорок восемь верст по почтовому тракту, из коих девятнадцать до Душета, столько же до Месхема и еще десять до Тифлиса. Сия дорога до прихода Ермолова была столь же опасна из-за лезгинов, как та, что ныне пролегает через земли кабардинцев и черкесов; но теперь она вполне надежна, так что для конвоя довольно двух-трех офицеров.

Ананур, ранее довольно крупный город, ныне насчитывает от шести до восьми сотен жителей; он защищен крепостью, командование коей вверено полковнику. Отбыв срок в карантине и подвергнув окуриванию свои пожитки, путники наняли дорожных лошадей и в сопровождении одного казака тронулись в Ананур, минуя вереницы живописных хуторов, называемых в Испании усадьбами; в Душет вошли ночью. Чем дальше ехал Ван-Гален по Грузии, тем чаще отмечал он для себя ее [378] сходство с Андалусией: множество разбросанных хозяйств, злачные земли, веселые, всегда с песней на устах жители, даже самая леность их – все то же, что и у нас. К сожалению, и грузины, и андалусийцы обычно предпочитают жить в нужде, нежели деятельно стремиться к достатку.

Уже подъехав к Анануру и перейдя один из рукавов Арагвы, Ван-Гален увидел впереди здания нового карантина, выстроенного по приказу генерала Ермолова; благодаря удачному расположению, сей карантин успешно заменил прежний.

Полковник, командующий войском в Душете, встретил Ван-Галена с дружеской искренностью и настоял, чтобы тот провел ночь в его обществе. Будучи восторженным поклонником Грузии и всего грузинского, он, невзирая на место и время, горячо интересовался, какое впечатление сия страна произвела на Ван-Галена, рассказывал о своих собственных чувствах и мыслях по сему поводу, и таким образом часы летели незаметно.

Душет – гораздо более крупный город, нежели Ананур; в сентябре здесь наслаждаешься все той же цветущей весной; семьи сидят у порогов своих домов, дыша прохладой, когда Ван-Гален проходил по вечерним улицам, возвращаясь в дом, вернее сказать, во дворец, занимаемый комендантом и отстоящий от города на расстоянии ружейного выстрела. Здание окружено высокой толстой стеной, образующей правильный квадрат, и заключает в себе непрерывную галерею, большую центральную залу и множество комнат; в окнах вместо стекол – жалюзи весьма добротной работы, на манер андалусийских. Все здание, сложенное из крупных камней, имеет лишь один этаж и завершается плоской крышей, удобной для моциона.

Здание прежде служило временным жилищем грузинского царя Ираклия. В зале собирался верховный суд Грузии и правитель давал аудиенции, здесь же вершились по его велению зверские казни, как при дворе персидского шаха, и царь находил удовольствие при сем присутствовать. Следовательно, Ван-Гален провел ночь в одном из застенков древней грузинской инквизиции.

Командующий душетскими частями, страстный охотник, любезно проводил его на следующее утро, проделав с ним вместе добрую часть пути, и расстался с ним у ограды лагеря, примыкающего к Арагве, где ежегодно проводятся полевые учения артиллерийских рот, резерв коих размещен в Тифлисе. [379]

Погода стояла превосходная. Попутчик из Душета рассказал ему о Месхети, невдалеке от коего они и расстались, однако не прежде чем осмотрели развалины стен, окружающие селение, и убедились, сколь занимательна история сего места. Мцхета ⁴³¹, или Месхети, – первая столица наидревнейшего Курдистана (нынешней Грузии). Река Кура, называемая также Сиро, омывает его разрушенные стены, здесь же она принимает в себя воды Арагвы, и следует заметить, что сам город расположен в вершине угла, образованного их слиянием. Со своего основания и в течение последующих двадцати веков Месхети был, как мы уже сказали, столицей Грузии, покуда один из грузинских царей не обнаружил во время охоты источники минеральных вод в десяти верстах от города: в них и кроется причина заселения Твилисо, или горячих бань, откуда и произошло искаженное название Тифлис.

Согласно древнейшим преданиям, еще не исчезнувшим из архивов армянских монастырей, один из ближайших потомков Ноя, именно Месхет, основатель города, о коем здесь говорилось, избрал его своею столицей, и не столько из-за прелести места, сколько из-за его удобного расположения. Город отстоит на пятьдесят лиг от Арарата – горы, к коей пристал после потопа Ноев ковчег.

В IV веке нашей эры в Месхети был построен монастырь, ставший архиепископским для всей Грузии. Там находится каменная церковь, устоявшая против ярости мусульман. Барельефы, вырезанные в том же камне и представляющие аллегорические фигуры, позволяют оценить достоинство творения. В одном из закоулков разрушенной крепости ютится часовня столь тесная, что ее можно назвать скорее нишей, и вполне возможно, что именно здесь возносил свои мольбы Предвечному пленник Ноно ⁴³².

Он сделал крест из двух прутов дрока, связав их своими волосами, и с этим крестом обратил в христианство царя Мириана и обрел множество последователей; во времена неисчислимых мусульманских нашествий крест из Месхети уносили в горы; затем его передали в Московию, где он и оставался, покуда Его Величество император Александр I не повелел вернуть святыню грузинам, и ныне сему кресту поклоняются в Тифлисе.

Другой монастырь, с позолоченным на московский лад куполом, отмеченным следами напрасных усилий персидской [380] артиллерии, расположен на берегу той же Куры. Следы на его изваяниях свидетельствуют о бессилии дамасских клинков и фанатичной ярости магометан. В нем торжественно праздновали свою коронацию грузинские цари, в нем же упокоился прах зачинателей древних родов. Руины древних памятников Месхети, сохранившиеся и поныне, ясно дают понять, сколь ужасные испытания претерпел народ; нынешнее население составляет немногим более сотни жителей, занимающих небольшое пространство, а прежде город был не меньше нынешней Москвы, и насчитывал до восьмидесяти тысяч воинов.

Над рекой вплоть до северной части Месхети по сей день видны руины строений от восьми до десяти туазов высотой, принадлежащих крепости, фундаменты коей насчитывают девятнадцать-двадцать веков: внутри крепости видны развалины древнего дворца. Летописи утверждают, что замок служил местом наслаждений некоей грузинской княжны, одержимой бурными страстями; но, утолив похоть с молодыми путниками, она велела сбрасывать их в Арагву с высокой башни, надеясь сохранить в тайне свое распутство; современные драматурги описывают схожие обстоятельства, относя их к событиям, некогда разыгравшимся в Нельской башне на Сене.

В нескольких верстах от Месхети имеется источник; при впадении в Куру он сохраняет свое название Армазм – Зкала. Некий карталинский князь обосновался здесь за много веков до Рождества Христова. Его потомки, язычники, воздвигли идола Армазму и приносили ему в жертву первенцев, детей своих подданных, отчего и произошло название источника; но на смену идолопоклонству пришло Евангелие, а идола постигла участь, общая для всех идолов.

Горная цепь начинается от Месхета, продолжается вдоль всего течения Куры и тянется через Имеретию до Черного моря. На горах, прилегающих к Месхету, и на другом берегу реки находятся пещеры, служившие укрытием для несчастных жителей столицы, которые первыми принимали на себя удар при вторжении варваров. Окрестности Месхети не только в древности были театром злодейских набегов, но даже в недавние годы лезгины и прочие мусульманские племена не стыдились чинить грузинам всевозможные обиды и грабили их, покуда успешное правление Ермолова не избавило Грузию от сей застарелой язвы. [381]

Далее по дороге к Тифлису следует переправа через Куру, сия река извивается столь прихотливо, что, перейдя мост близ древних стен Месхети, путник уже через полчаса вновь возвращается к ним, но по другому берегу.

Уверяют, что сей мост возведен Помпеем, когда тот вошел со своими легионами в Грузию ⁴³³. Положение моста весьма важно для безопасности Месхета, его архитектура примечательна: в начале моста сохранились две башни – в античные времена сего было довольно для защиты моста. В двух-трех верстах от Месхети начинаются злачные поля, окружающие Тифлис, где всегда идут бороздой три-четыре бычьих упряжки, что следует приписать скорее грузинскому обычаю, нежели потребностям почвы. Еще пять верст–и взору открывается Тифлис, расположенный амфитеатром, и впереди, на берегу Куры, слева от дороги перед въездом в Тифлис, – новый карантин.

Глава X

КУРДИСТАН, ИЛИ ГРУЗИЯ. – ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ ЕРМОЛОВА

Курдистан, или Курджистан, названный так по имени реки Кур, или Куры еще в стародавние времена, русские и коренные жители обыкновенно называют Грузией: сюда входят провинции Кахетия, или Кахет, представляющая древнюю Албанию; (Албания Кавказская – древнее государство в Восточном Закавказье в IV- III вв. до н. э.) Имеретия, прежняя Иберия ⁴³⁴; Карталиния и Мингрелия, расположенные на территории древней Колхиды.

История грузинских царств теряется во мраке веков, но памятники, оставленные различными завоевателями, рассказывают о ней больше, нежели путаные предания и древние пергаменты, переходящие из рода в род. Фантастические представления грузин о своем происхождении столь же маловероятны, что и легенды большинства народов мира. Армяне, лезгинцы, мингрелы и прочие кавказские племена полагают, что произошли от персов. Как бы там ни было, очевидно, что сии земли оказались незащищенными от любых вторжении с юга, особливо с той поры, как их полностью обособила от соседей христианская религия, и грузины, дабы сохранить свое [382] национальное единство, неизбежно должны были породить многих прославленных героев. История поведала нам, что некий Ноно, живший во времена Константина, был взят в плен и увезен в Грузию, где чудесным образом исцелил множество народу; сии исцеления почитались чудом (что подтверждало в глазах людей святость его религии); таким образом он привлек внимание царя Мириана и обратил его в христианство; покровителем своей страны царь избрал Святого Георгия, того же святого, что покровительствует русским.

Александр, Помпей и Митридат увековечили в сей стране свою память, здесь, как уже говорилось выше, находятся памятники и медали, свидетельствующие о их деяниях.

Древние подразделяли Грузию на Албанию и Колхиду: первая послужила основанием Греческой Албании; вторая была заселена колонией, отделившейся от древнего Египта. Колхида напоминает о Медее и походе аргонавтов, первом национальном начинании, о коем поведали нам греческие хроники. Золотое руно, вернее сказать, сокровища царя Эета, отца Медеи, ограбленного Ясоном, были целью их дерзкого похода, хотя и не единственною. Дикие народы, жившие на восточном берегу Понта Эвксинского, постоянно опустошали своими набегами острова Эгейского моря, и греки, оберегая морские пути от их вторжений, предоставили народам западной Европы право беспошлинной навигации по Черному морю. Жители сих двух провинций и были теми иберийцами, из лона коих вышла колония, пустившая корни на дальней оконечности Европы. В подтверждение чего сообщаем, что слова, выражающие в испанском языке понятие наслаждения питьем и женщиной, в древнем иберском диалекте у грузин, произносятся так же и имеют то же значение, что и в испанском языке. Иберы, или иберийцы, предки грузин, прославились своей храбростью и победами в войнах против мидян и персов. Помпей, завоевав Армению, продолжал оттеснять к северу понтийского царя Митридата. Но когда он вторгся на берега Куры, ему навстречу вышли албанцы и иберы: произошла битва; римская дисциплина одержала верх над бесстрашием сих воинов. Впоследствии Помпей прошел по всей стране, простирающейся от Черного моря до Каспия, но не сумел проникнуть в ущелья, ведущие к вершинам Кавказа. Таким образом, хотя римляне завладели Колхидой и взяли в плен ее царя, но из той части страны, что ныне зовется малой Арменией, они так никогда и не [383] смогли проникнуть на Кавказ, сию колыбель древней Иберии.

Персы покорили Грузию, и та оставалась под их властью до той поры, пока Александр Великий не захватил древнейшую и огромную Персидскую империю, завладел Грузией, доверив управление ею своему сатрапу Асону. Его убил Фарнабас, родич Дария, потерпевший поражение при Арбелах и провозгласивший себя царем упомянутых провинций за три века до христианской эры. Результаты славных побед Александра известны; также мы знаем, что после его безвременной кончины все его обширные владения были поделены между военачальниками великого македонца. Персия, благодаря своему положению и союзам, объединяющим всех подданных, вновь стала могущественной державой и наводила страх на соседей.

Провинции Грузии, граничащие с Персией и с турецкой империей, были предметом дерзких притязаний обеих стран, что немало способствовало ослаблению Грузии и все возрастающей ее зависимости, поскольку ее попеременно притесняла то та, то другая сторона: к тому же грузины страдали от непрерывных войн. Но наступило царствование княжны Тамары ⁴³⁵ (с 1170 по 1200), столь же прославленной в Грузии, сколь прославлена в России Екатерина II; она приложила все силы для поражения турок и персов, и благодаря ей Грузия сбросила с себя мучительное иго. Сия княжна вступила в брак с русским князем из рода Боголюбских и по смерти передала власть своей дочери, но та оказалась менее удачлива, нежели ее предки, испытав ярость славного Чингисхана, двинувшего на Грузию свое войско, дабы принудить грузин оставить Евангелие ради Корана. Но не его вторжение привело к истреблению грузинского народа; скорее всего тому виною пагубная страсть грузинских князей, свойственная многим другим государям, (передаваемая из рода в род вместе с величием), – страсть дробить свою землю на мелкие княжества, тем самым предоставляя персам возможность безнаказанных набегов. Грузинский царь Александр был как раз из таких правителей, поскольку в начале XI века подал печальный пример, оставив по завещанию каждому из своих сыновей в отдельности Кахетию, Карталинию и Имеретию с Ширваном: от сих трех царьков и произошла большая часть князей, составляющих грузинскую знать. Было сие в те времена, когда турки, неотступные соперники персов, подстрекали кавказские народы, в особенности [384] лезгинцев, своих единоверцев, на опустошение Грузии в части, прилегающей к Персии, дабы таким образом обезлюдившие земли стали естественной преградой: с той поры и начались первые сношения Грузии с Россией ⁴³⁶. В 1586 году царь Кахетии Александр послал гонца к царю Московскому, Феодору I, умоляя его построить на Тереке несколько крепостей и предлагая взамен клятвенное обещание верности. Тогда царство Московское не было еще в состоянии оказать народам Кавказа надежное покровительство. Юный возраст царя и непрерывные несчастия, преследующие варяжский трон, не дозволяли московитам уделять внимание своим восточным владениям, ни тем более усердно подготавливать счастливую будущность сего союза. Отношения, завязавшиеся меж Грузией и Московией в царствование злосчастного Феодора, будут постепенно расширяться и укрепляться, покуда в царствование Петра Великого русское правительство не вмешается в судьбу Грузии вооруженной рукой. Взятие Дербента показало, что отныне Россия осознала всю важность, каковую представляют для нее южные земли. Войны в Европе и созидание своей империи, казалось, поглощали все внимание полтавского героя, так что он даже забывал о своей азиатской миссии. Но через несколько лет после его смерти, когда события в Персии весьма осложнили политическое существование Грузии, сия несчастная страна предпочла войти в состав России со всеми своими провинциями, нежели оставаться во власти смут и ненавистной тирании.

И вот некоторые подробности относительно столь важных событий. Ага-Мехмет, сын правителя одной из персидских провинций, в середине прошлого века был оскоплен по приказу Абдель-Шаха и заключен на двенадцать лет в темницу Шираза, где и пребывал до своего сорокалетия. Интриган по натуре, с кое-какими связями, вероятнее всего, семейными, и, надо думать, довольно ловкий и сильный телом, он не обладал ни храбростью, ни особыми дарованиями; тем не менее он сумел пробиться к трону, истратив немалые деньги. И с их помощью распалив еще пуще раздор меж потомками Керима. Узурпировав трон, он предался всем излишествам, доступным тирану, всем порокам, свойственным низменной, развращенной душе; он находил наслаждение, вспарывая утробы жертвам своей ненависти, душил несчастных их собственными кишками, бросал их на съедение хищникам. Подобные зверства и многие [385] другие совершаемые им злодейства, каковые и перс не дерзнет описать, привели к тому, что люди, потерпевшие от Мехмета, прозвали его тираном. Будучи евнухом и гнусным деспотом, он не знал наслаждений любви: живейшим наслаждением для него было лишать своих подданных возможности наслаждаться; так же поступал он и с женщинами. Взалкав новых жертв, обратил он взор к несчастной Грузии, где тогда правил Ираклий, как раз заключивший договор с императрицей Екатериной II, чье покровительство он почел достаточным основанием для отмены всех прав Персии, предъявляемых ею на Грузию. Мехмет, опасаясь того, что может лишиться не только Грузии, но и провинций Дагестана, собрал сорокатысячное войско и двинулся на Эривань, где правил хан; последний будучи в союзе с царем Ираклием, уже избавился от владычества Персии; Мехмет прогнал своих врагов до ворот Эривани и осадил крепость. Законный наследник грузинского престола находился среди отступившего войска. Мехмет продолжает свой победный марш до Елисаветполя (так прежде называлась Ганджа) и наконец, соединясь с остальным войском, направляется с ним в Тифлис, находящийся на расстоянии трехдневного перехода. Царь Ираклий, уверенный в том, что грузинские войска, собранные под командованием его сына в Эривани, могут противостоять врагу и защитить царский дом, не мог опомниться от изумления, застигнутый врасплох внезапным появлением Аги-Мехмета, и был вынужден укрыться в Кахетии, сопровождаемый всей знатью и большей частью тифлисских жителей, захвативших с собой все самое ценное. 18 октября 1795 года Мехмет вступил в Тифлис, не встретив ни малейшего сопротивления, рубя головы тем, кто ему попадался под руку и обращая в рабство тех, кто остался жив. Эриванский хан запуган; сын Ираклия вынужден бездействовать в самый опасный момент и, упустив время, уже не может удержать свои бегущие войска; он доходит до того, что приносит клятву верности от своего имени и от имени своего отца – самую унизительную клятву, какую только может принести князь в расцвете лет, возглавляющий войска Грузии: он признает тирана своим господином и обязуется выплачивать ему ежегодную дань, какую в прежние времена Грузия вынуждена была платить Персии ценой своих страданий. Весьма довольный своим стремительном набегом, Мехмет распустил войско и вернулся зимовать в Тегеран. [386]

Едва лишь правительство России узнало о вторжении персов в Грузию, как тотчас приказало направить туда войска под командованием генерала Валериана Зубова, и тот после десятидневного артиллерийского обстрела взял Дербент, каспийский порт в Дагестане. Продолжая военные действия в тех краях, русские полки захватили Баку и Шамаху; они уже подходили к рубежам Персии, когда в декабре того же года получили известие о смерти Екатерины II и вместе с ним приказ об отступлении.

Отнюдь не желая встречаться с русскими, Мехмет отправился в Хорасан, на восточное побережье Каспия между Персией и Туркменией, прославленной своими сабельными мастерскими и коврами.

Намерением тирана было свергнуть Шаруха, правителя тамошних народов, единственного государя во всей Азии, сумевшего добиться счастья и процветания своих подданных. Шарух отправил свои сокровища вместе с сыном в горы, и, понимая, что сопротивление бессмысленно, один выехал навстречу шаху; полагая, что тот столь же великодушен и благороден, как он сам, Шарух предложил ему всевозможные выгодные условия дружбы. Но захватчик, не удовольствовавшись отнятой провинцией, желал узнать о местонахождении его сына и сокровищ, утверждая, что имеет на них все права, поскольку его предшественник, Надир-шах, вывез их из Индии. Чтобы добиться своего, он прибег к особым пыткам, подсказанным ему воображением; пока не добился того, что Шарух, обезумев от нестерпимых мучений, прежде чем испустить дух, открыл ему, в каком месте спрятаны его сын и сокровища.

В мае 1797 года Мехмет, разбогатев и получив подкрепление людьми, вновь решил вторгнуться в Грузию: он прошел через провинцию Ширван с шестидесятитысячным войском, имея целью повстречать русское войско и померяться с ним силами; но смерть, уготованная тиранами, уже подстерегала его, она была столь близка, что не успел он подойти к Грузии, как однажды ночью в собственном шатре пал от руки убийцы, подосланного Саден-ханом, одним из его военачальников. Последний, прихватив с собой сокровища шаха, фирман и печать, каковую тиран носил на браслете, как и поныне принято у знатных людей Азии, направился ко двору в Тегеран, сопровождаемый десятью тысячами своих сторонников, с целью привлечь [387] к себе недовольных прежде, нежели распространится слух о смерти шаха, дабы сменить его на узурпированном троне. Четыре претендента разом вступили в спор за власть: Хаджи-Ибрагим обещаниями и дарами добился того, что новый узурпатор отказался от своих намерений в пользу Баба-хана, племенника тирана Мехмета, и тот взошел на персидский трон в 1799 году, под именем Фетах-Али-Шаха: в его царствование выдвинулся фаворит Хуссейн-кули-хан.

В 1800 году грузинский царь, следуя желанию своих предшественников, завершил дело, к коему властно вынуждали его печальные обстоятельства родной страны. После пятидесяти двух лет царствования Ираклий отрекся от престола в пользу своего сына Георгия, отдавшего свои владения под покровительство русской империи. После стольких бед спасение Грузии зависело единственно от того, свяжет ли она свою судьбу с Московией, страной, никогда не чинившей Грузии никаких обид и принадлежащей к той же вере. С другой стороны, грузин и русских объединяла ненависть к мусульманам: и разумеется, Санкт-Петербургское правительство, как только оно получило верховную власть над Грузией, согласно завещанию Ираклия своему сыну Георгию, сполна отомстило Византийской империи за жестокие утеснения, творимые их предками на грузинской земле. С некоторых пор та роль, которую играли мусульманские войска в Грузии, переменилась; жителям Кавказа более не угрожала ни тирания нынешних правителей, ни власть потомков прославленного Чингисхана. Не будем вдаваться в размышления по поводу прихотливого хода человеческих судеб в сих краях: издревле Азия, будучи не в силах прокормить свои народы, посылала их на Запад; сегодня кажется несомненным, что упомянутая сторона света, и в особенности воины с Балтийских берегов, призваны исполнить великую миссию в Азии, и развязка сей многоактной драмы должна разрешиться в Константинополе.

Россия, в силу вышеупомянутого завещания, послала свои войска от берегов Терека через труднопроходимые кавказские ущелья до Тифлиса, объявленного столицей Грузии. Новые властители препоручили управление генералу Цицианову, грузинскому князю и родичу последнего царя, человеку, оставившему по себе добрую память как среди соотечественников, так и среди русских военных, благодаря своим высоким талантам [388] полководца и политика. Как только он понял, что его страну поддерживает власть, способная обеспечить ее спокойствие, он посвятил свои дни отмщению, карая персов за все муки, причиненные его родине, и осушая слезы многочисленных семейств, пострадавших от произвола мусульман. Как только великий грузин стал главнокомандующим, упомянутый выше князь Александр, недовольный политическими переменами в стране, не только принялся мутить народы, но даже, видя бесплодность своих попыток, укрылся у персов и принялся всячески подстрекать их к опустошительным набегам на Грузию. Сии события привели к тому, что из Грузии была выслана княгиня Мария, родственница генерала Цицианова (и родная тетка княгини Голицыной), получившего приказ из Петербурга о немедленной отправке ее в Москву. Все сошлись на том, что княгиня, получив подобный приказ, разгневалась не столько на приказ, сколько на того, кто ей его доставил (похоже, что генерал Лазарев был прежде ее любовником): высокомерными упреками отвечала она на разумные уговоры русского посланца; затем Мария, видя, что ей возражает человек, от коего она менее всего ожидала возражений, выхватила из-за пояса своего слуги кинжал и собственноручно вонзила его в грудь Лазареву, и тот пал мертвым к ее ногам. После чего покорилась приказу, исполнение коего было только ускорено злосчастным событием. В тот год, когда Ван-Гален прибыл в Москву, княгиня жила там, достойно поддерживая свое положение благодаря пенсиону, назначенному ей правительством.

Огорчительная смерть благородного и отважного генерала Цицианова еще более осложнила конфликты, постоянно случающиеся в Грузии по причине интриг, разжигаемых из Персии пресловутым Александром.

Событие произошло накануне окончания похода в 1806 году, под командованием самого Цицианова: его победоносные войска готовились занять важную Бакинскую крепость, и осажденный в ней хан пожелал сдаться. Генерал русских войск, предполагая в своем противнике те же благородные чувства, что были свойственны ему самому, двинулся к крепости, дабы поставить свою подпись под соглашением и принять ключи от крепости. Действуя без достаточной осторожности, он взял с собой лишь несколько казаков и еще одного грузинского князя, своего родича Эристова. Жертва вероломства, он был [389] застрелен в упор из пистолета по приказу хана; тот набросился на оставшихся, велел отсечь головы князьям и незамедлительно отправить их шаху персидскому. Но, несмотря на роковое происшествие, русские войска сохраняли в своих рядах порядок и дисциплину и всего через восемь часов после трагедии солдаты, исполненные боевого пыла, штурмовали с помощью лестниц крепостные стены, не дожидаясь, покуда артиллерия пробьет в них бреши, и водрузили над Баку императорское знамя. После того как убийцы понесли заслуженную кару, солдаты откопали еще неостывшие тела князей и торжественно препроводили их, по приказу Петербургского правительства, в архиепископский Сионский храм Тифлиса.

Русское правительство, слишком занятое войной с Наполеоном, было вынуждено оставить в небрежении судьбу своих отдаленных провинций; управление ими ослабло, и средства, употребляемые правительством, более не оправдывали себя, и когда император Александр, победоносно завершил Парижский поход и воротился в Петербург, он решил постепенно привести сии провинции к замирению. Главнокомандующим на Кавказе он назначил генерала Ермолова, имея в виду его блестящие достоинства; но еще ранее Ермолов возглавил чрезвычайное посольство, направленное императором Александром к персидскому шаху для установления добрых отношений меж двумя государями, дабы придать силу мирным соглашениям, заключенным меж ними прежде; но, говоря об упомянутой дипломатической миссии, следует уточнить, была ли она и впрямь доподлинной причиной, тайной или явной (в подробности мы не входим), удаления Ермолова из Петербурга.

В прошлом Ермолов был артиллерийским офицером, много лет назад командовавшим русской и прусской гвардией в войнах с Францией, прежде всего в Лейпцигской кампании. Любопытные подробности его миссии достаточно известны, о них в России писал один из участников тех событий, разделявший в походе одну палатку с Ван-Галеном; рассказывал он о них с чрезвычайной откровенностью, так что не было смысла обращаться к его страницам, когда можно было услышать те же рассказы от него самого или от его товарищей по полку, живых свидетелей тех событий. Перейдем сразу к событиям, случившимся, когда он прибыл к месту назначения с многочисленной и блестящей свитой молодых людей, [390] предоставленных в его распоряжение Александром; но что доподлинно нуждается в проверке, так это ошибки, допущенные иными из писателей-иностранцев (вольные и невольные), искажающие мотивы политики посланника, в отношении шахского фаворита, Хуссейн-кули-хана, сардара или правителя Эривани. Писали, что Ермолов, прибыв в Персию, проявил неучтивость, потребовав для себя почестей, полагающихся разве что самому царю, тем самым унизив наиспесивейшего воителя, какого только знала Персия; ибо он соглашался склонить голову только перед солнцем и своим государем. К сему добавляли, что русский посланник, пренебрегая старинными обычаями, строжайше соблюдаемыми до него посланцами многих народов, упорно отказывался подчиниться иным требованиям этикета, священным в глазах персов; например, снимать обувь, представляясь государю, исполнять те или иные действия, смехотворные для тех, кто не рожден в Персии, падать во прах, по обычаю восточных людей и т. д., нетрудно понять, что подобное поведение, вопреки мирным устремлениям Александра, сильно озлобляло персидских придворных. Повторяем, что Ван-Гален собирал всевозможные сведения по данной теме, расспрашивая своих друзей, дабы прояснить историческую истину.

На Хуссейн-кули-хана в Персии смотрели как на героя; но хотя политический словарь каждого из народов определяет значение слова «герой» по-своему, а мы добавим, что и каждая из враждующих сторон толкует его иначе, согласимся, что геройство этого человека заключается в совершении всевозможных злодейств, когда он сам выкалывал глаза у того или иного правителя, или отдавал приказ о его ослеплении, или в один недобрый день покрыл несколько лиг на прекрасном коне карабахских кровей, не уступающем арабским скакунам; о нем говорили, что, благодаря своей отваге и мужеству, он возвел на престол шаха. Он был главнокомандующим регулярного войска Персии и, естественно, пользовался доверием своего повелителя, Аббаса-Мирзы, в ту пору предполагаемого наследника трона. В силу своих постоянных сношений с некоторыми иностранными офицерами, в трудные периоды обучавшими его войско, Кули-хан не имел достаточных познаний в военном искусстве, да и не стремился их приобрести. Быть храбрым до безрассудства, лучшим наездником в Персии, хотя ему уже [391] стукнуло 52 года; постоянно стремиться к войне против России или заключать с нею мир, будучи к тому вынужден, но с твердым намерением подбивать на мятеж народы Кавказа и других граничащих с нею провинций, не гнушаясь даже наиподлейшими средствами; предаваться всем излишествам и самой скотской похоти, уснуть в тяжком опьянении прямо на ковре в присутствии всего дипломатического корпуса – и все сие, невзирая на запрет его веры... о, да, таковые поступки в обществе и личные заслуги не могли внушить посланнику Ермолову уважения к Кули-хану.

Совершенно правильно поступил генерал, когда, приближаясь к ставке Кули-хана, заставил того выйти ему навстречу: тем самым великий герой претерпел величайшее унижение, ставшее у персов притчей во языцех; несомненно, посланник знал, что именно так и следует обращаться в Азии с двуличными людьми, льстецами и интриганами, с каковыми ему и предстояло договариваться; будучи глубоко убежден, что с придворными, известными своею подлостью, невозможно прийти к соглашению, желательному для императора, не подчинив своей воле шахского фаворита, и таким образом явить персам могущество России, что является единственно прочной основой для соглашений с ордами фанатиков, покоряющихся одной лишь силе.

Легко представить, скольких усилий стоило Ермолову сыграть роль надменного вельможи и потребовать подобающего обхождения, столь противного его природной искренности и прямоте. Зная об его прямодушии, можно судить, сколь нелегко для него было ломать комедию, чуждую его нраву и столь прекрасно исполняемую многими другими, несущими ту же должность при европейских дворах, мало похожих на персидский.

Прибыв ко двору персидского шаха, Ермолов заранее, как должно, когда обсуждался церемониал аудиенции, предоставленной ему шахом, торжественно заявил, что ни он сам, ни люди из его свиты, будучи русскими офицерами, не могут лишиться ни малейшей части от своей формы, то есть не могут подчиниться азиатским обычаям и церемониалу, и стало быть, не станут разуваться, но готовы обнажить голову; не станут надевать халатов, пусть и богатых, и будучи европейцами, не сядут на пол, как поступали до них другие дипломаты из [392] простой любезности. Да представит себе читатель, сколь оскорбило сие нежданное новшество косную, фанатичную спесь шахского двора: оно было воспринято как тягчайшее оскорбление шахского достоинства; но, действуя с привычным для них лицемерием, персы всячески увиливали от прямого ответа со свойственной им льстивой манерой. В назначенный час шах принял посланника и его свиту, как ему было угодно и со всею пышностью и великолепием, предписанным для самых торжественных случаев. Вся свита предстала пред шахом в сапогах со шпорами, согласно русскому этикету. В зале, где восседал шах, Ермолов увидел богато изукрашенное кресло, первую мебель такого рода, когда-либо встреченную в тех покоях; искусная работа и роскошная отделка кресла отнюдь не свидетельствовали о шахской нерешимости, ни об упорном его нежелании снизойти к справедливому прошению Ермолова. Разумеется, он так поступил по размышлении, рассудив, что посланник являлся таким образом и пред своим собственным государем, и удобное сидение было, таким образом, честью, оказываемой в его лице государю. Картина, представляющая сию блестящую сцену, изображает шаха, сидящего по восточному обычаю и разубранного лучшими своими алмазами и прочими каменьями, иные из коих были скрыты под его великолепной черной бородой, прославленной меж персами: по бокам трона и на ступеньках располагались его многочисленные сыновья и кое-кто из министров; напротив шаха, в двадцати шагах от него – посланник со шляпой в руке, занимающий кресло, под ногами его – богатый ковер, вокруг стоит многочисленная его свита: слева от шаха, близко к нему – четыре ликтора, если их можно так назвать, с подъятыми секирами, у его ног – крошечный бассейн, куда нередко падали головы его жертв, отсеченные по единому взгляду или неприметному знаку шаха теми же секирами, без коих не обходится ни одна церемония. Льстивые речи шаха, награждение персидским орденом Солнца, коего удостоилась русская дипломатическая миссия, и особая орденская лента, отличавшая посланника, подтвердили то, о чем мы уже говорили вначале.

Когда Александр получил донесение о событиях при персидском дворе, он назначил Ермолова главнокомандующим войсками в Грузии и генерал-губернатором всех кавказских провинций: таковы плоды усилий коварного Александрова [393] двора (о чем мы можем сегодня говорить открыто), где всегда хватало и соперников, и завистников Ермолова; последние желали скомпрометировать его там, где многие потеряли репутацию, и удалить его в те края, где он не будет их затмевать; и вот, как только закончились дипломатические переговоры, на него тотчас возложили самое трудное дело, требующее незамедлительных действий; и Алексей Ермолов оставил дипломатический портфель и вернулся к воинской шпаге, дабы стяжать себе славу первого покорителя Кавказа.

Комментарии

418. Хуан Ван-Гален, граф Перакампос (1790-1864) родился в семье нидерландских аристократов, переселившихся в Испанию в XVIII в. В юности он участвовал в борьбе против наполеоновских войск. В 1808 г. попал в плен и присягнул новому королю Испании – Жозефу Бонапарту, и даже получил место в его свите, пополнив таким образом ряды «офранцуженных», которых было немало среди образованных слоев испанского общества. В 1813 г. Ван-Гален перешел на сторону противников французов и выдал важную информацию, благодаря которой был захвачен ряд крепостей. В 1814 г. испанский король Фердинанд VII отменил демократическую конституцию 1812 г., и заявил о восстановлении абсолютной монархии. Ван-Гален оказался в рядах оппозиции королю, вступил в масонскую ложу либерального толка. Вскоре он был арестован, однако в 1818 г. бежал и перебрался в Англию. Используя свои масонские связи, он прибыл в Россию и благодаря протекции флигель-адъютанта императора Александра I князя А.Б. Голицына принят на службу и зачислен майором в находящийся на Кавказе Нижегородский драгунский полк. В 1820 г. до сведения императора дошла информация о международных связях испанских либералов, в числе которых фигурировал и Ван-Гален. Его было приказано уволить от службы, выслать из страны, передав австрийским властям. В нарушение предписания Ермолов снабдил Ван-Галена деньгами и рекомендательным письмом к служившему в Дубно генералу Гогелю, который и позволил испанцу свободно выехать из страны. В 1821 г. Ван-Гален принял участие в вооруженной борьбе со сторонниками абсолютизма, в 1823 г. вновь эмигрировал, жил некоторое время на Кубе, в Аргентине и США. В 1830 г. принял активное участие в революции в Бельгии. В 1836 г. вернулся в Испанию, некоторое время был губернатором Каталонии, приверженцем генерала-прогрессиста Эспартеро (с 1840 г. регента Испании). После победы в 1844 г. сил реакции последовала очередная эмиграция Ван-Галена (в Англию). С началом революции 1854 г. он вновь вернулся на родину, и до поражения революции в 1856 г. был президентом военно-морского трибунала Испании. Умер в Кадисе в 1864 г.

История создания и публикации мемуаров подробно изложена в диссертации Н.А. Родионовой (Родионова Н.А. Россия в «Записках» испанского офицера Хуана Ван-Галена (1818-1820). Диссертация... канд. ист. наук. М., 1998. С. 62-66). Подробный вариант воспоминаний появился в 1826 г. на испанском и французском языках «по тактическим соображениям в виде пересказов его подлинной рукописи, сделанных другими людьми». Одновременно появилось и английское, более полное издание (Лондон, 1827). Затем последовало еще несколько изданий записок на немецком, французском и английском языке, а также два издания на испанском (1842 и 1849). Наиболее полным Н.А. Родионова считает второе (1830) английское издание.

На русском языке мемуары Ван-Галена целиком никогда не публиковались. В 1884 г. в «Историческом вестнике» был опубликован их пересказ, сделанный Н. Белозерской по английскому изданию. Затем в журнале «Звезда» появился перевод, сделанный с испанского издания записок Галена 1849 г. (Звезда. 1997. № 3). Несколько глав (13-15) перевела (с английского издания) и опубликовала в приложении к своей диссертации Н.А. Родионова Указ. раб. С. 212-232). Нынешний перевод выполнен также по испанскому изданию 1849 г. Сокращения обозначены в тексте отточиями в треугольных скобках.

419. Вечером 31 августа 1819 г. Ван-Гален выехал из Моздока.

420. Анапа, как и другие захваченные турецкие крепости, была по Бухарестскому миру 1812г. возвращена Турции.

421. Ермолов Алексей Петрович (1777-1861) – участник Персидского похода 1896 г., участник войн с Францией 1805-1807 гг., в 1812 г. был назначен начальником Главного штаба 1-й Западной армии, в 1816 по 1827 г. главноуправляющий в Грузии и командующий отдельным Грузинским (с 1820 Кавказским) корпусом, с 1818г. генерал от инфантерии, в 1831 г. назначен членом Государственного совета, в 1833 г. переименован в генералы от артиллерии; во время Крымской войны избран начальником ополчений в семи губерниях.

422. Начиная с XVIII в. правительство настойчиво стремилось подчинить казачество на Кавказе и поставить его на службу своим интересам. В 1819 г. у казаков Кавказской линии было ликвидировано самоуправление. Во главе войск вместо выборных атаманов поставлены кавалерийские офицеры, с правом заменять станичных атаманов самостоятельными и ответственными станичными начальниками. Во главе гребенских казаков в 1819 г. был поставлен ротмистр Александрийского гусарского полка Ефимович, вскоре произведенный в майоры, а затем в полковники. В 1832 г. Гребенское казачье войско переименовано в полк и вошло в состав линейного Кавказского войска.

423. В 1819 г. на Кавказ из России были направлены Тенгинский, Навагинский, Мингрельский, Апшеронский, Куринский и Ширванский пехотные, а также 41, 42, 43 и 44 (переименованный вскоре в 45) егерские полки. В Россию же выводились кадры Вологодского, Суздальского, Казанского, Белевского, Троицкого и Севастопольского пехотных, а также 8, 9, 15, 16 и 17 егерских полков. При этом наиболее опытные офицеры и нижние чины были переведены из выводимых полков во вновь прибывшие.

424. В рамках программы движения на Восточном Кавказе за Терек 19 июля 1819 г. недалеко от Андреевского аула (Эндери) Ермоловым была заложена крепость Внезапная. В ответ под Внезапной собрались войска горцев, планировавших напасть на крепость. 29 августа 1819 г. Ермолов разбил их у селения Боултугай, затем совершил поход в горы и 5 сентября вернулся во Внезапную. Тем временем, на Кавказ стали пребывать из России новые полки. Они были направлены в разные районы Кавказа. Апшеронский пехотный полк направился прямо к Внезапной.

Судя по лондонскому изданию мемуаров, Ван-Гален прибыл в Андреевский аул именно с Апшеронским пехотным полком ( см. Утверждение русского владычества на Кавказе Т. 3. Ч. 1. Тифлис. 1904. С. 275).

425. Самойлов Николай Александрович (ум. 1842) – в 1819 г. адъютант Ермолова, сын А. Н. Самойлова, у которого сам А.П. Ермолов служил в 1790-х гг. адъютантом; в 1821 г. в чине штабс-капитана назначен флигель-адъютантом, уволен от службы в чине полковника в 1827 г.

426. Мюрат Иоахим-Наполеон (1771-1815) – вице-король Неаполя и обеих Сицилии, маршал Франции, один из ближайших сподвижников Наполеона.

427. Ефимович (ум. 1831) – в 1819 г. майор, командир Гребенского казачьего полка (с 1819), позднее полковник.

428. Мнение о том, что назначение Ермолова на Кавказ было ссылкой, – стереотип, содержащийся и в мемуарах Ван-Галена, еще в 1820-х гг. На самом же деле, как пишет М.А. Давыдов, «Ермолов не только так не считал, но, напротив, мечтал об этой "ссылке"». В получении назначения на Кавказ Ермолову помогал дежурный генерал Главного штаба А.А. Закревский. В феврале 1816 г. Ермолов писал Закревскому: «Поистине скажу тебе, что во сне грезится та сторона и все прочие желания умерли. Не хочу скрывать от тебя, что Гренадерский корпус меня сокрушает... Не упускай случай помочь мне и отправить на Восток» (Цит. по: Давыдов М.А. Опозиция его величества. М., 1994. С. 57). Возможно, что у Ермолова были планы, выходящие за пределы официальных инструкций. См. Я. Гордин. «Кавказ: Земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века». СПб. 2000.

429. Орден иезуитов основан в 1534 г. в Париже испанским дворянином Игнатием Лойолой, он был утвержден римским папой в 1540 г. и стал одной из опор папства в борьбе с Реформацией. В России иезуиты появились в XVI в., особенно большого влияния они достигли при Павле I, покровительством которого пользовались, именно по просьбе Павла римский папа восстановил в России орден, ликвидированный в 1773 г. В 1814 г. орден был восстановлен в остальной Европе, став в эпоху реставрации действенным орудием сторонников абсолютизма. По указу 1815 г. иезуиты были высланы из Петербурга, им было запрещено жить в обеих столицах. В 1820 г. орден в России окончательно запрещен.

430. Ренненкампф Павел Яковлевич (ум. 1857) – барон, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов, с 1812 г. прапорщик Свиты его императорского величества по квартирмейстерской части, в 1816 г. был в Персии в составе посольства Ермолова, затем оставлен при Грузинском (Кавказском) корпусе, с 1824 г. полковник, обер-квартирмейстер 1-го резервного кавалерийского, затем 4 пехотного корпусов, участник русско-персидской (1826-1827) и русско-турецкой (1828-1829) войн, с 1829 г. генерал-майор, участник подавления польского восстания 1830-1831 гг., в 1842-1844 гг. командующий 19 пехотной дивизии, с 1843 г. генерал-лейтенант; отрешен от должности и по суду лишен чинов за представление к награждениям лиц, не участвовавших в боевых операциях; позднее участвовал в кампании 1849 г. и в Крымской войне, вновь дослужился до генерал-лейтенанта.

431. Мцхет был столицей древнего Иберийского (Картлийского) царства, образовавшегося в IV в. до н. э.

432. Нино – Речь идет о святой равноапостольной Нино, святительнице Грузии, которая способствовала объявлению христианства государственной религией (ок. 337 г.).

433. Речь идет о походе римлян во главе с Помпеем в 65 г. до н. э., в результате которого Иберия попала на некоторое время в зависимость от Рима.

434. Ван-Гален ошибается. Иберия располагалась в восточной части Грузии, Имеретия же – Западная Грузия.

435. Тамара (сер. 1160-Х-1213) – царица Грузии с 1184 г., в 1185 г. вышла замуж за сына князя Андрея Боголюбского Юрия, с которым разошлась через два года.

436. О6 истории взаимоотношений России и Грузии см. прим. 304.