СОКОЛОВ А. Е.

ПУТЕШЕСТВИЕ МОЕ В ИМЕРЕТИЮ

С

СОЧИНЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Весной 1870 года получил я для просмотра, предлагаемое при сем, «Путешествие», от Николая Петровича Ермолова, родного племянника нашего славного Алексея Петровича Ермолова, которого «Записки и разные бумаги, чрезвычайно важные для отечественной истории, то же были им доставлены мне и напечатаны в «Чтениях в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете» за прошлые годы (1865-1868). Я нашел, что «Путешествие» это есть весьма любопытный подлинник и ценный для Истории нашего Закавказья, но кем составленное, не сказано в оном. Забирая справки от сообщившего, узнал от него, что «в Грузии был назначен к уничтожению какой-то старый Архив; покойный отец мой, говорит Н. П. Ермолов (Петр Николаевич, двоюродный брат А. П., то же служивший в Грузии при нем), из любознательности просил дозволения осмотреть: нет ли в нем чего достойного сохранения, и нашел эти записки, которые представил А. П., а он подарил мне их в 1859 году. Рукопись составляет книгу в лист, писанную прямо набело весьма твердо, но не всегда разборчивой рукой». К этому прибавлю я от себя: бумага ее белая с золотым обрезом; письмо с полями по половине листа, кое-где с помарками. Всех листов 364 (полулистов или страниц), т.е.: в 1-й части 156, во 2-й (Грузия) 66, в 3-й (Грузия 1802 года) 38, в 4-й (Записка о возмущении в Грузии 1802 г.) 96, и в 5-й (Грузия 1803 г.) 8. К сожалению, конца последней части недостает. Рукопись эта переплетена самим ?. П. Ермоловым тщательно и довольно красиво. Известно, что наш богатырь занимался на досуге и переплетным делом, так что чуть ли не большая часть собственной его библиотеки (поступившей еще при жизни его в Московский Университет, кажется в 1855 г.) переплетена им самим. Это [II] обстоятельство вызвало известные стихи гениального нашего поэта А. С. Пушкина об этом его искусстве.

Доискиваясь, кому бы это замечательное «Путешествие» принадлежало, кто бы был тот неустрашимый смельчак, совершивший такое изумительное путешествие с Линии Кавказской по вершинам высочайших снежных гор в Имеретию, я вспомнил, что в «Журнале Посольства в Персию Генерала ?. П. Ермолова 1817 года (см. «Чтения в Импер. Обществе Истор. и Древн. Росс.» 1863 г. кн. 2, отд. V, стр. 121-184), на стр. 134 и след. упоминается о Советнике Посольства Соколове. Не он ли, подумал я тогда, тем более что и подлинная рукопись сего «Путешествия» очутилась у Ермоловых и ими для потомства сохранена. Перебирая в памяти своей, я вспомнил еще о сочинении Г-на Н. Дубровина: «Закавказье от 1803 до 1806 года» (СПб. 1866), в котором замечено, что Император Александр 1-й, внимая просьбам Имеретинской Царицы Анны, в Петербурге жившей, отправил Коллежского Советника Соколова для переговоров с Царем Имеретии об освобождении ее сына, Константина, заключенного последним в темницу. Некоторые сведения о сношениях посланного с Царем, совпавшие вполне со сведениями, содержащимися в «Путешествии», утвердили меня в мысли, что сочинитель «Путешествия» должен быть именно этот Соколов. Тогда я отнесся, в начале Марта (6-го) прошлого года к Г. Директору Азиатского Департамента Министерства Иностранных Дел, П. Н. Стремоухову, прося его приказать навести справки в Архиве сего Департамента, не одно ли и тоже Г. Соколов, как член Посольства в Персию, с Соколовым, отправленным Государем в Имеретию, и если это правда, какие имеются о нем в Министерстве Иностранных Дел сведения? В половине Августа того же года я получил из Департамента Азиатского письмо (от 25-го Июля), и при нем просимые мною сведения, вполне подтвердившие мою догадку. Сведения сии говорят следующее: [III]

«Александр Егорович Соколов, сын Статского Советника, родился в 1780 году, и 13-го Генваря, 1793 г., зачислен был Каптернамусом в лейб-гвардии Преображенский полк. В этом полку он прослужил до 1-го Генваря 1796 г., и с чином Капитана армии уволен был из военной службы. 31-го Мая того же года он определился в Коллегию Иностранных Дел, где, до восшествия на престол Павла I-го, состоял при члене этой Коллегии, Графе Безбородке, и потом, числясь при Канцлере, Светлейшем Князе Безбородке, находился у исправления дел при Тайном Советнике Обрезкове, вместе с которым участвовал в Высочайших путешествиях в Москву, Казань и Западные Губернии. 28-го Декабря, 1798 г., он, по Высочайшему повелению, был послан на остров Мальту, с назначенным туда Комендантом, Генерал-майором Князем Волконским, за которым и, следовал, при корпусе Российских войск, под начальством Генерал-лейтенанта Ребиндера, через Галицию, Угрию, Штирию и Ломбардию, до соединения этого корпуса с армией Генералиссимуса, Князя италийского, Графа Суворова-Римникского, при чем находился в действиях этой армии при Александрии, Тортоне и Нови. Затем следовал, за Князем Волконским, в Неаполь, из Неаполя же, с наступлением 1800 года, на эскадре Адмирала Ушакова, возвратился, через Крым, в Петербург, где, от Декабря, 1800 года, до Мая, 1802, находился у исправления дел при Вице-Канцлер в, Квязе Куракине, а 28-го Мая, 1802 года, был отправлен, по Высочайшему повелению, в Грузию и Имеретию, для освобождения Царевича Константина, сына Царицы Анны Имеретинской, проживавшей в Петербурге, из заточения у имеретинского Царя Соломона, его дяди. Кроме того, ему поручено было, секретной инструкцией Вице-канцлера, разузнать настроение духа и отношения Кавказских народов к России и, по возможности, стараться привлекать и располагать их к нашему [IV] Правительству ласковым обращением; наконец он должен был еще оказать поддержку новоизбранному, с согласия народа, Патриарху Армянскому, Даниилу, с которым соперничал Давыд, утвержденный в сане Патриарха Армянского фирманом Султана Турецкого. В помощники Соколову дан был Коллежский Асессор Яковлев, родом Грузин, так как знание этого языка было положительно необходимо для предпринимаемого путешествия.

8-го Июля, 1802 года, прибыл Соколов в пределы Царства Имеретинского, но до 25-го Июля не мог добиться приема у Царя, который все откладывал его под разными предлогами. Да и на самом приеме, на вопрос Соколова: «Намерен ли он исполнить просьбу Государя относительно Царевича Константина, выраженную в Высочайшей грамоте?» Царь отвечал уклончиво, и вообще всячески старался протянуть окончательные переговоры об этом деле. 27-го Июля наконец Царь призвал к себе Соколова, и пояснил ему причины его нерешительности: «Царевич, говорил он, содержится у него в качестве заложника; он был оставлен при дворе, отцом своим, Царем Давыдом, в знак того, что он, Давыд, не будет предпринимать никаких неприязненных действий против Царства имеретинского. Скоро, однако, Давыд был уличен в измене, бежал в Ахалцых, и там скончался, а Царевич с тех пор и держится в крепости. «Если же я ему дам свободу (продолжал он), то боюсь, чтобы он, из личной мести ко мне, не причинил беспокойства Царству». Напрасно Соколов пытался успокоить его: Царь стоял на своем.

5-го Августа прибыл в Хонцкару, местопребывание Царя, диван (писец) Князь Леонидзе, который, посетив Соколова, от имени Царя объяснил ему, что «есть еще причина, мешающая Царю исполнить просьбу Государя, а именно: война, которую Царь ведет с владетельным Князем Дадианом, еще не [V] окончена, и если Соломон выпустит Царевича, то будут думать, что он сделал это по принуждению, во что, как только военные действия прекратятся, он освободить Царевича, и или усыновит его и сделает своим наследником, или отправит его в Россию».

10-го Августа наконец Соколов уехал из Хонцкара, ее имев желанного успеха.

Точно также ни чем ее кончилась попытка Соколова при дворе Хана Эриванского относительно допущения Патриарха Даниила в престольный град Эчмиадзин. Хан отвечал ему, что он, как единоверец, должен повиноваться Султану Турецкому, фирманом которого утвержден в Патриаршестве Давыд, а не Даниил.

В след за тем Соколов, Высочайшим повелением, отозван был обратно в Петербург, а ведение начатых им дел поручено было тогдашнему Главнокомандующему в Грузии, Князю Цицианову. На возвратном пути, в Тифлис, Соколову поручено было доставить в Петербург двух Грузинских Царевичей, Вахтанга Ираклиевича и Давыда Георгиевича, с Царевной Катеваной Константиновной.

С 1804-го находился Соколов при Товарище Министра Иностранных Дел, Князе Черторыйском, до увольнения его, в 1806 г., при чем, 1805 г., удостоен был почетного звания Герольда Ордена Св. Екатерины. В 1806 он был произведен в Статские Советники и прикомандировав по Высочайшему Указу, к Главнокомандующему армией вашей в Молдавии и Валахии, Генералу от Кавалерии Михельсону, для занятий по дипломатической части, где оставался до 1808 года. В 1809, по Высочайшему Указу, в продолжение двух месяцев, исправлял должность Обер-Секретаря Коллегии Иностранных Дел. В 1812 году вторично исправлял эту должность в продолжение одного месяца, и наконец, в 1816 году был утвержден в этом звании, но носил его только с Генваря до Июня. В [VI] Июне же он был назначен Советником Миссии в Персии. Чрезвычайным и полномочным Послом этой Миссии был назначен Генерал-лейтенант Ермолов, Советниками же: Действительные Статские Советники Соколов и Негри.

При отправлении Соколова в Персию Государю Императору благоугодно было всемилостивейше пожаловать семейству его, состоявшему из жены и 3-х малолетних детей, ежегодное пособие в 2 тысячи рублей серебром, ее в зачет того жалованья, которое Соколов должен был получать в Персии.

В бытность свою при Посольстве, в 1816 и 1817 годах, Соколов вел довольно подробный журнал, в котором описал путешествие Миссии к месту ее назначения, пребывание и действия ее в Тегеране. Журнал этот представлен был Генералом Ермоловым Графу Нессельроде, тогдашнему Министру Иностранных Дел, и ныне хранится в Государственном Архиве (Есть ли это что отличное от журнала Посольства А. П. Ермолова в Персию, напечатанная мною в «Чтениях в императорском Обществе Истории и Древностей Российских», 1863 г., кн. 2?).

Этот полезный, трудолюбивый и ревностный чиновник кончил жизнь самоубийством: он застрелился 4-го Мая, 1819 года. Причины, побудившие его к этому, не известны.

Что сказать к этому? Так-то у нас нередко гибнут самые замечательные люди, характеры стойкие, неустрашимые ни перед какими трудностями, пламенно ревностные к благу и славе отечества, передающее при том в поучение скромно, просто, бесхитростно свои дела в записках, к крайнему сожалению, не всегда полностью доходящих к потомству.

О. БОДЯНСКИЙ.

ПУТЕШЕСТВИЕ МОЕ В ИМЕРЕТИЮ

С

ЛИНИИ КАВКАЗСКОЙ, МОЕ ТАМ У ЦАРЯ ПРЕБЫВАНИЕ, С НИМ СНОШЕНИЕ И ОБРАТНОЕ ОТТУДА ПУТЕШЕСТВИЕ В ГРУЗИЮ.

Цель сего моего начертания не иная, как токмо та, чтобы составить полную и подробную историческую записку моего путешествия чрез места, едва ли обстоятельно известные, и всего в путешествии сем со мною случившегося, с присовокуплением некоторых топографических и статистических замечаний, которые мне и время и обстоятельства сделать позволили.

Почему и начинаю я записку сию со дня моего прибытия на Линию Кавказскую, в Георгиевск (18-го Генваря, 1801 г. О. Б.).

Приехав туда Июня 23-го и нашед уже там Главнокомандующего, Г. Генерал-лейтенанта Кнорринга, из Грузии, по открыты там нового правления возвратившегося, явился я у Его Превосходительства для вручения депеш, до экспедиции, Высочайше на меня возложенной, относившихся, по которым должен я был требовать от сего начальника тех вспомоществований, который, для безопасности путешествия по ущельям гор Кавказских, по его благорассмотрению, мне были нужны.

В ту же минуту Главнокомандующий приказал отправить нарочного в Моздок с повелением, чтобы живущий там некто Ильин, Капитан Горной Казачьей Команды, по его мнению 24-го назначил Проводника и явился в Георгиевск. Почему и должен я был оставаться в Георгиевске на несколько дней для ожидания прибытия Ильина. Быв весьма обласкан лично Главнокомандующим и его семейством, я не счел уже за нужное распространять мое знакомство с другими особами начальств [2] разных званий, тем паче, что, по краткости времени моего в Георгиевске пребывания, я в том порядочно бы и не успел.

Занимавшись часто с Главнокомандующим разговорами о новоприобретенном Царстве Грузинском, я тщательнейшее внимание обращал на все, что от него слышал, дабы почерпнуть из уст его предварительное понятие о сей области и обо всем оной существовали, особенно же в отношении к управлению оной новым Российским начальством и к взаимным оной сношениям с соседственными владельцами Азии.

Главнокомандующий меня занимал всегда пространно о своем путешествии по Грузии, о расположении в оной войск, для преграды от хищников, Грузию разорять привыкших, и о трепете, поселенном в соседях, которые все уже начали ознаменовывать искательство Высочайшего покровительства Двора Российского.

При всяком же случае Главнокомандующий мне изъявлял сомнение свое в том, что едва ли будет мне возможность путешествовать в Имеретию через Грузию, в рассуждении того, что река Терек, по ущелью гор, через кои ведет дорога в Грузию, текущая, уже выступила из пределов своих от растлевающих снегов, и мосты разрушила.

В верстах в 25 от Георгиевска расстоянием находятся, близь крепости Константиногорской, кислые теплые воды, из гор истекающие, а далее в Нагайские кочевья еще верст за 30 таковые же студеные, начинающая славиться пользою и лечением от разных недугов. Любопытство хотя и завело было меня в Бештов, место теплые воды в себе заключающее, но нашед там знакомых, из Москвы приехавших, и, внявши, что в короткое время я бы не успел всего обозреть, пробыв там один день, я возвратился паки в Георгиевск, где нашел уже и Капитана Ильина, из Моздока прибывшего.

Сей человек, многажды на веку своем путешествовавший по всей цепи гор Кавказских, рекомендован мне был надежнейшим проводником в неизвестном мне пути. Поелику же он не предвидел возможности к следованию в Имеретию через Грузию по выше описанным причинам, то предлагала мне другую дорогу, прямо в Имеретию ведущую, вершинами снеговых гор, предварив, однако же, меня, чтобы я сам с собою посоветовался, буду ли я в состоянии перенести все трудности [3] сего пути, в рассуждении того, что, по его уверению, надобно будет проходить пешком верст 40 снегами и льдами.

Обязан будучи природе, бесстрашием меня наградившей, я предоставил Ильину избрание дороги, с какими бы трудностями сопряжена она ни была, изъявив ему свое желание, как наискорее в путь отправиться.

Получив от Главнокомандующего, нужные к воинскому в Моздоке начальству, предписания о снабжении меня конвоем для безопасности в горах, наполненных хищниками, поехал я из Георгиевска 28-го Июня с рассветом в Моздок, куда достиг того же числа по полудни и: куда вперед себя же я отправил Ильина.

Случай благоприятствовал Ильину, встретить в Моздоке старших двух братьев Осетинских селений Кубатиевых, тех самых, чрез которые путешествие мое он располагал, кои там находились для покупки пшеницы. Отобрав от них соглашение быть моими проводниками, до самых подошв снеговых гор в Имеретию граничащих, представил он о том Коменданту, который, им сделав пространное толкование о услуге, каковую они тем окажут пред главным начальством, отобрал от них уверение, что они безопасно меня проводят и в самую Имеретию, чрез все селения хищников, в горах обитающих, которые все с сими Кубатиевыми в связях по родству.

В Моздоке я нашел Грузинского Князя Ратиева, приехавшего из C.-Петербурга с прочими из свиты Царевичей, в отечество отпущенными, который там находился в ожидании оказии ехать в Грузию.

Накануне моего из Моздока отъезда Комендант мне предложил взять с собою Князя сего товарищем, с тем, чтобы он из Имеретии мог ехать в Грузию. Я же предложение сие вовсе отвергнул, сказав Коменданту, что и мой и Князя Ратиева поступок будет несообразный с Высочайшею волею, по тому, что противно порядку, чтобы Грузинцы, из России в отечество увольняемые, ехали в оное пределами соседственной области тогда, когда есть и прямая из России в Грузию дорога. Есть ли же, по тогдашнему времени, оною следовать возможности не было, то, по моему мнению, единственное Князю Ратиеву к тому оставалось средство ожидать в Моздоке, доколе путь откроется. [4]

А между тем, до сделанного еще мне Комендантом предложения, я уже был предварен К. А. Яковлевым о том, что Князь Ратиев располагал употребить в пользу свою случай моего путешествия, и что в Моздоке всем почти известно о предмете оного. Весьма меня то удивило, а еще более, когда я вспомнил примечание, Главнокомандующим мне сделанное, чтобы хранить тайну о моей миссии, дабы каким нибудь образом в Имеретию о том не дошло прежде, моего туда прибытия.

По поручению, от меня данному К. А. Яковлеву, разведать, каким путем о том разгласилось, он мне донес, что Казанского мушкетерского полку Поп Алексей, ехавший из Георгиевска чрез Моздок в Наур, о том слух распустил.

В бытность мою в Георгиевске, между многим, Главнокомандующий мне показывал письма, от Царевича Ивана в Грузию адресованные и в Моздоке перехваченные, и при сем случай мне рекомендовал Попа Алексея, употребляемого им для переводов бумаг Грузинских, отзываясь о нем, как о усерднейшим и вернейшем человеке. Я только и видел сего Попа Алексея; ибо он на другой же день моего в Георгиевске пребывания отпросился, для свидания якобы с родственниками в Кизляр, и туда поехал.

Я же должен был опасаться интриг и из самого Петербурга; ибо, до отъезда еще моего оттуда, К. А. Яковлев мне неоднократно сказывал, что Царевич Иван ему часто говорил, что мы напрасно в Имеретию едем, и что возвратимся с пустыми руками.

Почему, взяв все сие в соображение, я не мог не возыметь подозрения на Попа Алексея, чтобы он не был соучастником в интригах, для подания, чрез Грузию, предварительных известий в Имеретию, о моем туда следовании, и решился обо всем том написать Главнокомандующему.

Комендант же, убежденный моим представлением, остановись Князя Ратиева в Моздоке.

По получении мною уведомления от Коменданта о готовности конвоя, из 90 Донских и 10 Горских Казаков состоявшего, в Екатеринограде меня ожидавшего, отправился я из Моздока рано поутру, 30 Июня, в Екатериноград, откуда, по переночевании, я, в следующий день с рассветом, пустился далее.

Переправясь над самым Екатериноградом чрез весьма быструю реку Малку, в Терек впадающую, с потерянием [5] токмо одной лошади Казачьей, быстротою унесенной, следовали мы равниною и, доехав до реки Кара Терек, расположились у оной, для отдохновения и для корму лошадей.

Отдохнув на сем месте часа с 2, следовали мы далее по весьма плодоносной степи, множеством цветов испещренной и чащами дубовыми украшенной; переправясь в брод чрез молния реки Думанука, Аргудан, в двух местах через черную речку Лепен и Шенер, впадающие в Терек, достигли мы одной небольшой рощи, на речке Урух, в которой мы расположились ночевать на лугу под открытым небом.

В следующий день, Июля 2, продолжали мы наш путь к, так называемым, Черным Горам. Отъехавши версты 3 от ночлега, должны мы были переправляться в брод через множество рукавов разлившегося Уруха на подобие Пиемонтского Тальямена, с подтверждением себя немалой опасности от чрезмерной быстроты сего разлива по каменистым рвам, так что до 40 Казаков, раздавшись и вошедши в воду, помогали мне и со мною находившимся переправляться верхом через сии быстрые рукава.

Употребив часа с два на сию многотрудную переправу, поднялись мы на горку, а с вершины оной продолжали путь по прямой равнине с множеством холмиков до Черкесского селения Коголькова, на речке Чаголе, вокруг коего мы занимались рассматриванием многих столбов из камня иссеченных, с надписями на Татарском языке, о коих старшие Кубатиевы нам сказывали, что оные изображают надгробие славившихся Князей Большой Кабарды, на тех местах погребенных. Оставляя в правой руке селение Коголькова, не останавливаясь, мы продолжали путешествие горами весьма пологими и местами густым лесом, по большей части дубовым, до Черкесского селения Тугинова, в некотором расстоянии от которого, на речке Бжижиоко, мы расположились в небольшой рощице на лужку для отдохновения.

Укрепившись несколько пищею, продолжали мы наше путешествие равниною до первого Осетинского селения, Кубатиева, управляемого старшинами сего названия, меня провожавшими, лежащего на высоком месте, по речке Псыхуж, у подошвы Черных Гор.

Прибывши в сие селение, были мы приняты старшинами оногo, Кубатиевыми, весьма ласково и расположились на ночлег в [6] его доме, для нас очищенном и Осетинскими коврами, из соломы плетенными, убранном.

В вечеру хозяин дома, старший брат Кубатиев, Омар-Хан, сделал нам угощение по обряду Горцев: он принес сам ко мне огромное блюдо деревянное, наполненное хорошо разваренными частями баранины, а по краям оного треугольниками нарезанным Осетинским хлебом с овечьим сыром печеным, которое пред меня поставил на небольшом деревянном треножник.

На другой день, хотя мы встали и весьма рано, но выехали не прежде полудня, долженствовал склониться на представление хозяина нашего, который, извиняясь тем, что, по случаю давнего из дому отсутствия, должен был заняться домашними делами, не оставил нам, с откровенностью, соотчичам его свойственною, приметить, что не он у нас, но что мы у него в гостях.

По его же представлению о трудности предстоящего нам пути, чрез дремучие леса и ущелья гор, должен я был отпустить от себя охранявший меня конвой, оставив, однако же, при себе 10 Донских и 10 Горских Казаков, достаточно вооруженных.

Пред выездом из селения мы хозяину, нас угощавшему в доме своем, должны были изъявить за то свою признательность, почему я и послал к нему несколько серебряных рублей и несколько золотых и серебряных цевок супруге, чем они были весьма довольны.

Наконец около полудни старшины Кубатиевы, явившись ко мне, изъявили свою готовность к походу, почему, не медля ни минуты, я и отправился.

Проехавши верст 25 приятными долинами и негустым лесом, будучи при том немало обеспокоены множеством комаров и слепней, и достигнувши вершины одной горы, мы на оной расположились ночевать.

В следующий день, Июля 4-го, предстоял нам поход весьма трудный. Поднявшись с рассветом, отправились в путь, начавши спускаться весьма крутою тропинкою по хребту горы в ущелье Черных Гор, ужасных как стремнинами, так и лесом, который на оных разросся ярусами от подошвы до вершины, что представляет зрителю, в первый раз па то взирающему, картину удивления и ужаса. [7]

Проходя дремучими лесами весьма трудною дорогою, беспрестанно поднимаясь и опускаясь по склизким и грязным пригоркам, едва проходимым от множества свалившегося леса, поднялись мы на превысокую гору, приятным скатом зелени и цветов украшенную.

Достигнувши вершины битой, должны мы были спешиться и снять вьюки с лошадей, потому что на самой вершине надобно нам было пролезать щелью в камне, сделанною с помощи пороха, которая носит имя Стодугорской (или Дюгорской) заставы.

Лишь только мы перелезли сию щель, как объяты были необычайным шумом от стремящейся реки Уруха по ущелью каменных гор и с ужасом увидевши себя на вершине горы, на подобие стены оканчивающейся к подошве и к самому Уруху.

С величайшею трудностью должны мы были спуститься по утесу сему тропинкою, по каменьям зигзагами проложенною, находясь ежеминутно в опасности, чтобы с сего утеса не свалиться в Урух от сыпавшейся под ногами земли глинистой с множеством камешков, употребив на сей спуск около 3-х часов, и, сошед с сей ужасной лестницы, достигли мы небольшой каменистой равнины, под Осетинским селением Нары, на горе несколько ниже вершины на оной построенного, на которой, отдохнув с час под огромным камнем, некогда от гор оторвавшимся, продолжали мы наш путь. Отъехавши версты с две, увидели мы башню, наподобие ворот сделанную, между двух мостов построенную, чрез которые нам надобно было переходить. В сем месте река Урух соединяется из двух рукавов в один.

Перешед сии зыблющиеся мосты, мы поднялись на высокую гору, оставив в левой руке за рекою Урухом на вершине горы Осетинское селение Нары.

Пробираясь по весьма узкой Тропинке, извилинами по утесу гор, имея в, право превысокую каменную скалу; местами лесом обросшую, а в лево стремнину сажен на 60 глубиною, в которой по каменьям весьма быстро и с великим шумом течет Урух, достигли мы, часов в 6 вечера, до Осетинского селения Кантемира, у самых подошв снеговых гор лежащего на высоте. [8]

Приближавшись к сему селению, встречены мы были жителями оного, как неприятели; они, усмотрев нас из далека с башен своих, по вершинам гор для осмотров построенных, и заключив по вооруженным Казакам, меня конвоевавшим, о нас, как о неприятелях, собрались все вооруженные к воротам селения, для отражения нас, и находились к тому во всей готовности, когда мы к оному подъехали.

Старшины Осетинские Кубатиевы, хотя и считаются в родстве с Кантемирами, однако же из убеждения не имели над сими для нас удачи, доколе сам старшина Алий Кантемир не выехал к нам на встречу и не увидел Капитана Ильина, которого Алий назвал Мегметом, спрашивал о предмете нашего приезда, и коль скоро он ему о том истолковал, то сей, сделав знак вооруженным поселенцам, чтобы они удалились, нас пригласил к следованию за собою в селение.

Главная же причина сей дурной встречи, сими хищниками нам сделанной, была та, что они вознегодовали на Кубатиевых, для чего они нас прямо к ним привели, не дав им предварительно о том знать, для заключения с ними договора о кунаке или плате, должной за пропуск нас через селение и помянутые мосты чрез Урух, подозревав их, что они, взявши с нас деньги, не хотели, может быть, с ними поделиться.

Не находя приятности остановиться в какой либо избе, мы просили Алия о показании нам какого нибудь лужечка, который бы был не отдален от воды, и на котором лошади наши также бы могли иметь корм, что он исполнил, указав нам приятную рощицу, в верстах в 2-х за селением, у самой подошвы снеговой горы, на которой мы и расположились по-цыгански.

Того же вечера Алий Кантемир, приехав меня посетить, прислал ко мне после живого ягненка и Осетинского пива. Народ же, кроме женщин, старый и малый, около нас толпился, оказывая ко всему удивление, как дикие, а мы должны были наблюдать величайшую осторожность, чтобы они нас не обокрали, по врожденной склонности, и особенному их к тому искусству. Почему, когда зачало гораздо уже темнеть, то мы, разложив на лагере нашем, местах в десяти, огонь, расставили караул, а им посоветовали идти в свои жилища; ибо они сами не хотели догадываться.

Поутру следующего дня, 5-го Июля, отпустил я обратно [9] 10 Донских и 6 Горских Казаков, со всеми лошадьми, дав им надежного проводника из жителей Кантемирских, и оставив при себе только четырех Горских Казаков, знающих Осетинский и Татарский язык.

Я весьма сомневался, чтобы отпущенные мною Казаки сохранили всех своих лошадей, в рассуждении того, что оные, разбившись на утесистой каменистой горе, когда с оной спускались от, так называемых, Дигорских ворот, едва могли дойти до сего места. И действительно, в последствии, увидевшись с Офицером сей команды в Грузии, я от него узнал, что хотя они дошли благополучно до Екатеринограда, но после большая часть из них подохли. Хотя я располагал того же дня выступить в поход на Снеговые горы, однако же должен был весь день напрасно потерять и в сей же рощице еще ночевать по той причине, что старшина Али Кантемир, обещав провожать меня чрез Снеговые горы до первого селения Имеретинского, собрал людей, долженствовавших нас провожать и нести вьюки с пожитками нашими, и заниматься торгом с другими старшинами того же селения, по обыкновенно их о дележе кунака.

Между тем Али в сей день неоднократно приходил ко мне для испытания, не отдам ли я ему денег вперед, на что я, однако же, ни как не соглашался, быв уже предуведомлен о ненасытности сих народов и о привычке делать притеснения путешественникам, выпрашивая, даже и с угрозами, более и более денег, если не возьмем предосторожности, не давать им ничего вперед.

Рассудив послать кого нибудь вперед себя в первое селение Имеретинское, дабы в оном изготовить какое нибудь для нас пристанище и, есть ли можно, выслать к нам лошадей на встречу, когда мы спустимся с снеговых гор, я сделал о том предложение Алию, который в ту же минуту оное исполнил, отправив от себя Осетинца.

Хотя в назначенный день к нашему походу, по сказанию Алия, Июля 6-го, мы и встали с рассветом, надеясь тотчас в путь отправиться, однако же Алий, коего мы в ту же минуту послали к себе звать, к нам не являлся до 8 часу, извиняясь тем, что занимался распоряжением домашних дел; но и по прибытии его потеряли мы еще часа с 2; ибо люди, которых он с собою привел для нас проводниками и для ношения [10] вьюков, подняли между собою превеликой шум, коему причиною был брат Алиев, также старшина, настаивавший, чтобы и его люди были участниками в провожании нас, а не одни токмо Алиевы, в том опасении, чтобы сей последний их не обманул показанием меньшей суммы, для раздела между старшинами, нежели каковую от нас получит в заплату за труды, или в кунак.

Наконец на силу спор их прекратился и народ принялся за вьюки.

Часов около 9 выступили мы в поход в престранных нарядах. Одежда наша состояла из коротких Черкесских кафтанов; на голове у нас были Осетинские круглые шапочки, на ногах род башмаков, весьма нефигурно сшитых из бараньей кожи, на подобие чулочных носков, у коих подошва сделана на подобие сетки из тонкого ремешка, чтобы, ходя по снегу, не поскользнуться; а в руках у каждого по надежной дубинке для подпоры.

Оставивши нашу рощицу, надобно нам было два раза переправиться в брод чрез Урух, быстро стремящийся. Странность сей переправы заслуживает краткого оной здесь описания.

Несколько Осетинцев, раздавшись до нага, стали в реку, держась один за другого от берега до берега, а потом один, также до нага раздевшийся, взяв меня к себе на плечи, пошел, одной рукой подпираясь на дубинку, а другую передавая стоящим в воде; и таким образом меня и других со мною бывших переправили.

Мы долго смеялись тому, что Капитана Ильина, весьма тучного человека, никто из Осетинцев не брал нести на себе; но напоследок согласились двое взять его на себя, и таким образом перетащили его.

Переправясь таким образом, начали мы подыматься на гору, по весьма каменистой тропинке. Беспрестанно шагая чрез каменья и пробираясь через кусты, от коих и лица и руки наши много терпели и обезобразились, и достигнув до пространного луга, цветами испещренного, мы на оном отдохнули у каскада, натурою произведенного стремлением воды из многих источников, в один пункт на сем месте собравшихся с камня, перпендикулярно к горе стоящего, довольно высокого; потом мы продолжали идти сим пологим лугом до того места, где [11] снега, и дошел, часу в 4-м по полудни, до каменной лачужки, у оного складенной, должны мы были, по предложению Алия, тут ночевать. Не находя к тому удобною сию лачужку, по ее тесноте и нечистоте, я предпочел ночевать на открытом воздухе, тем более, что погода была прекрасная, хотя было и довольно прохладно, избрав к тому место у огромного камня, по-видимому, с вершины превысокой горы сорвавшегося некогда.

Укрепившись пищею, оставались мы в ожидании ночи. Стало уже смеркаться, как Осетинцы, нас провожавшие, до того весьма спокойно пребывавшие, начали шуметь между собою. Будучи паки возбуждены братом Алия к сомнению, что мы им не заплатим за труды по окончании похода, пришли они к нам требовать оных вперед, в чем я, однако же, на чисто отказал, ссылаясь на согласие их самих, чрез Алия мне изъясненное, получить плату не прежде, как когда они со мною достигнуть до первого Имеретинского селения. Не довольствуясь сим моим ответом, они от нас пошли к своей куче и, вскоре назад возвратившись, нам объявили, что они намерены возвратиться в свое жилище. Не показывая ни малейшего вида беспокойства я им пожелал счастливого пути, но внутренне беспокоясь, чтобы действительно сии дикари не оставили нас одних на столь невыгодном месте, призвал я Алия, и его спрашивал о причине сего их поступка. Он мне с сердцем отвечал, чтобы я не беспокоился; что его брать, от единой к нему недоверчивости, их возмущает, и что если они уйдут, то он найдет способ меня благополучно до места проводить. Видевши его твердость, я решился ни на что не склоняться и спокойно ожидать окончания сцены.

Бунтовщики сии действительно начали удаляться, но чрез несколько минут прислали одного из кучи своей к старшинам Кубатиевым, с требованием в залог его оружия, для удостоверения, что их труды не пропадут, на что Кубатиевы без затруднения согласились, и с сим же посланником отправили оное к зачинщику беспокойства, брату Алиеву, который с оным отправясь домой, отпустил к нам народ. Несносный шум сих дикарей, более 2-х часов продолжавшийся, прекратившись таким образом, успокоил нас совершенно. Как уже становилось поздно, то мы начинали помышлять о сне. Разослав на траве бурки и войлоки и поставив на часы одного Казака, более для того, чтобы не потухал наш огонь, мы спокойно [12] полегли, имея кровом ясное небо и восходящую луну, ни мало не предвещавших того, что с нами случилось.

Хотя и казалось бы, что, после усталости от трудного похода, в тот день понесенного, должно бы было насладиться крепким сном, однако же ни я, ни мой товарищ, Яковлев, мы не могли заснуть, кроме Ильина, который нам подавал повод ему в сем случае завидовать. Часов около 10, приметив густое облако из-за вершины гор несшееся, я сказал о том Яковлеву с примечанием, сколь неприятно нам будет, если пойдет дождь: не прошло часа, как то сбылось. Пошел сперва небольшой, но вскоре усилился, и вода стала уже подходить под бурки, на коих мы лежали, принуждены мы были встать и вздумали было искать убежища в помянутой лачужке, дабы, по крайней мере, быть под крышей и будучи уже мокры с головы до ног; но Осетинцы, в оную вобравшиеся, не вняли ни нашим убеждениям, ни Капитана Ильина, ни старшины Алия, не соглашаясь уступить нам место.

Способом насилия, однако же, мы кое-как втеснились между Осетинцами и с терпением ожидали рассвета, весьма притом беспокоясь, что если дождь продлится, то обделает вовсе невозможным путешествие наше по снегам. А Осетинцы, как мне о том тут же сказал Ильин, между собою разговаривали, что если по рассвету дождь не перестанет, то они уберутся домой.

Беспокойство наше, однако же, миновалось тем, что перед рассветом и дождь перестал и небо выяснилось. Коль же скоро стало рассветать, то мы, разбудив Алия, его просили, чтобы он с нами шел, на что он безотговорочно согласился.

Состояние наше было не весьма завидное; ибо мы, почти до костей промокши, пустились к снегам до восхождения солнца, дрожа от мокроты и холода.

Сначала, с версту, или более, идти нам было нетрудно по пологому скату снежному; потом столько же почти мы шли ровным местом по льду, Под которым во многих местах слышно журчание ручьев. После же сего стоило нам многих трудов версты с 2 подыматься снегами до самой вершины горы, весьма крутыми и подобными высунувшимся полушарам буграми, так что беспрестанно на нескольких шагах мы останавливались и утоляли жажду снегом.

Наконец, с помощью Божьею, около 9 часов утра, Июля 7 достигли мы самой вершины и отдохнули с полчаса на [13] огромной каменной скале, с которой, смотров вокруг, я любовался на облака, из низких гор поднимавшиеся наподобие клубов густого дыма, и мысленно занимался удовольствием, находясь выше облаков.

По отдохновении на сей скале, ожидали нас новые трудности и опасности. Надобно было спускаться со скалы в низ сажень на 20, по чрезмерно крутому, с вершины отвесному, камню, множеством остриев на подобие пирамид сросшемуся, а с оного же по подобной же снежной крутизне, на снежную равнину, с которой опять спокойно поднявшись, вошли на другую вершину. Потом опять спустились на снежное пространное поле, которое тем было опасно, что во многих местах были на снегу расселины и глубокие пропасти, на подобие воронки оканчивавшиеся, кои мы все благополучно миновали.

На сем пространном поле видели мы множество громад от падавших снегов, в лед превратившихся, происшедших. Иные представляли фигуры иррегулярных пирамид, другие были подобны развалинам сводов и стен, и все вообще составлены были из нескольких слоев льду, а на вершинах покрыты были снегом.

Алий, удовлетворяя моему любопытству, мне рассказывал, что громады сии происходят из глыб снежных, с вершин гор, срывающихся обыкновенно весною, с ужасным треском, грому подобным и во всех селениях горских слышный.

Прошед сии места, поднялись мы крутым бугром но снегу на высшую вершину, огромными каменными скалами, на подобие крепостной стены полукругом в ту и другую сторону продолжавшуюся.

Взошед на небольшую площадку на самой вершине, объяты мы были трепетом, обозрев утес, наподобие стены, излучинами к подошве оканчивающейся и снегом покрытый, по которому нам надлежало спускаться.

Отпустив вперед себя всех сопутешественников моих оставил я при себе Алия, одного из его людей и Горского Казака. Опоясавшись веревкою и дав передний конец Осетинцу, а задний Алию, начал я таким образом спускаться, сползши, с великою опасностью, с вершины до снегу, по самой узенькой и скользкой тропинке.

Неописанных трудов и опасностей нам стоило спускаться по снежной сей крутизне. От лучей солнца, на полдне уже [14] катившегося, снег сделался так рыхл, что не было возможности на оном ни как держаться; несколько Осетинцев шли впереди, прокладывая на снегу следы, чтобы, ступив в оные, я мог спускаться, но все то было тщетно; ибо снег беспрестанно осыпался под Осетинцем, впереди меня шедшим, имевшим в руке конец веревки, который, ежеминутно со следов обрываясь и увлекал меня, а я за собою Алия. Катившись таким образом вниз, насыпаемый с головы до ног талым снегом, часто я почитал минуту последнею в жизни моей.

Выбившись из сил, хотел я испытать другой способ, по предложению Алия, тот, чтобы сесть на плечи Осетинцу, но оставил и оный, видевши, что тем я подвергал себя еще большей опасности: если б Осетинец поскользнулся, то не мог бы ни себя, ни меня, спасти.

Наконец, оставив сие, я сел на бурку, которую Осетинцы, с каждой стороны взяв за угол, мало помалу за собою тащили, и Алий, следуя за мною, меня придерживал за веревку, и сим способом я спустился до половины горы, где начиналась излучина и где, кроме снега, я усмотрел каменные скалы. Отдохнув на камне и мысленно принесши Всевышнему благодарение за спасение меня от очевидной опасности, я продолжал спускаться уже по каменьям, опираясь на палку и будучи поддерживаем со всех сторон Осетинцами. До самой подошвы я полз по сим камням, находясь ежеминутно в опасности от того, что во многих местах встречались глинистые слои с мелким камешком, весьма острым.

Часа в 3 по полудни находились мы уже на небольшой каменистой равнине, на которой отдыхая, взирали мы с почтением на громаду, с которой мы, с Божьею помощью, благополучно спустились, имевши ежеминутно смерть пред очами.

Укрепивши истощенные силы наши пищею и сном, поднялись мы опять в поход, для искания убежища к ночи, в той надежде, что посланный от Алия Осетинец нас встретит с лошадьми, на которых мы доедем до первого селения Имеретинского.

Прошедши довольное расстояние приятным местом по подошве горы, и переправившись в брод через реку Рион, из ущелий Снеговых гор истекающий, встретили мы Осетинца, вперед для доставления нам лошадей посланного, который нам донес, что ни лошадей, ни убежища для нас, не сыскал, [15] почему и принуждены мы были искать оного в каком нибудь закрытом и безопасном месте и дошедши до приятной рощи, у подошвы небольшой горы, по коей протекал Рион, мы в оной расположились ночевать.

На рассвете следующего Июля 8 послал я Алия в селение, верстах в 4-х от нас отстоявшее, чтобы он сыскал нам в оном убежище и выслал бы на встречу к нам лошадей. Спустя же несколько минут потом, видевши, что дождь не перестает, а при том же чувствуя сильный озноб от промокшего насквозь на мне платья, я решился лучше идти, нежели дожидаться возвращения Алия с лошадьми, которых я встретил весьма близко от селения, Геби называемого.

Оседлавши оных на скорую руку, отправил я вперед Капитана Ильина, дабы он также приложил старание сыскать квартиру, которую, однако ж, с великим трудом они, вместе с Алием, отыскали; я же, приехав в Геби, более часу стоя на лошади под дождем, на силу того дождался.

Пространство цепей гор, прежде сего Дигором называвшееся, простиралось на довольное расстояние, и именно, от земли владельца малой Кабарды Тав-Султана (о коей подробнее изъяснено будет ниже) по кряжу Черных и Каменных Гор и по подошвам снеговых, почти до Ельбруса.

Исстари Дигорцы повиновались Тав-Султану до тех пор, когда Большая Кабарда возымела верх силою над сим поколением, и с того времени Дигорцы хотя и платят Тав-Султанам подати за землю, но таковую же дают и Большой Кабарде, дабы тем избавиться от набегов их и разорение. Кроме же того Дигорские старшины, Кантемиры, воспитывают детей Кабардинских Князей, из коих у Алия я видел сына Князя Мисостова.

Дигорцы ныне разделяются на 2 рода, Бадилятов и Черкесетов.

Первые заключаются в жителях Дигора, от селения Нары, по правой стороне реки Уруха, в горах обитающих, до заставы Стодугорской, и в селениях Кабанове, Шегемове, Каражове, Туганове и Кубатиеве, происшедших от переселившихся из Дигора на землю Тав-Султанову семей. [16]

А Черкесеты заключаются в жителях, обитающих в горах, по левой стороне Уруха, от селения Кантемира до Нары.

Соседственные горские жители с Бадилятами суть: Куртаянцы, Тагаурцы и Чими, подвластные владельцам Малой Кабарды, Ахлову и Мударову; соседи же Черкесетов Осетинцы, родов: Балкара, Ишегема и Каражей, подвластные владельцам Большой Кабарды. Балкарцы обитают в самом соседстве с Дигорцами, на речке Черес, Каражей на речке того же имени, в ущельях Ельбруса, и Ишегемцы на речке того же имени, между Балкарцов и Каражей.

Почерпав сии сведения от старшин Кантемирских, любопытствовал я от него о способах существования Дигорцов, внушая им, сколь полезна для них быть может их приверженность к России. Они меня уверяли, что ничего для них лестное быть не может, если бы токмо они могли надеяться на то, что им оказаны будут некоторые милости; в сем они никогда успеха иметь не могли, хотя неоднократно прибегали с просьбами о том к Начальствующим на Линии Кавказской.

На вопрос, от меня им сделанный, в чем бы их желания состояли, они продолжали говорить мне следующее: что как выше сказано, Дигорцы повиновались Тав-Султану, в том токмо отношении, что платили сему владельцу небольшую дань за землю, ими населяемую. Что несколько тому лет назад владельцы Большой Кабарды, приметя ослабление потомков Тав-Султана, он разделения, между ними происшедшего, употребили случай тот в свою пользу, начав господствовать не токмо над самими Тав-Султанами, но и над всеми прочими селениями, на их земле находящимися: Кубатиевым, Тугановым, Каражовым, Шегемовым и Кабановым, взимая с них большие подати и преклонив к себе старшин, как сих селений, так и всех Дигорских, избыточными подарками; и таким образом владельцы Большой Кабарды распростерли власть свою до самых подошв Снеговых гор.

Стеная под игом хищников, им самим подобных, и видя могущество России, повсюду простирающееся к благополучно скипетру ее покоряемых, желали бы они от оного избавиться.

В удовлетворение моему любопытству, каким бы то образом могло событься, они продолжали: чтобы всем Дигорцам, в бесплодных каменистых горах обитающим, было дано [17] дозволение переселиться на землю Тав-Султанов, впусте лежащую между рек Уруха и Терека, на том положении, чтобы, при отведении им достаточного количества земли, за которую они не отрекутся платить подати Тав-Султану таковой же, каковую им возносят выше помянутые селения: Кубатиево, Туганово, Каражево, Ишегемово и Кабанова, построены им были христианские церкви и к оным определены священнослужители; а при том, чтобы они были навсегда обеспечены со стороны безопасности от владельцев Большой Кабарды небольшими, но достаточным, прикрытием Казаков или другого войска, так как подобный прикрытия были даны многим другим мирным Осетинским селениям, для охранения их от набегов Кабардинцев.

Границы владений поколения Тав-Султанов, как мне старшины Дигорские истолковали, распространяются обширною степью следующим образом: От устья речки Аргудана, по кряжу Снеговых гор через Урух, до устья Аредона, продолжаются по левому берегу сей последней, до впадения оной в Терек, а потом через Терек вверх по речке Киржиму, до устья реки Курк, и вниз по оной до впадения ее в Терек, и наконец, вверх по Тереку, до впадения в оную Аргудана.

Желающих переселиться на сию землю, по уверению Дигорских, можно считать до 120 деревень, и в оных полагать до 1400 дворов или семей.

Ныне существующие Тав-Султаны четыре брата; один старший служит в пограничном Моздоцком Суде.

Они тем охотнее согласятся уступить впусте лежащую степь Дигорцам, что не токмо возымеют выгоду от сих переселенцев меною, но и обеспечены будут безопасностью от владельцев Большой Кабарды.

По моему мнению, и для нас от переселения сего могут произойти ощутительные выгоды в том, что когда бы оное влиянием Высочайшей воли на Тав-Султанов в действо произвелось, то во всяком случай, относительно хищнических операций горских жителей Большой Кабарды на соотчичей своих, России покоренных, население пункта сего, Большую Кабарду от Малой разделяющую, могло бы служить диверсиею.

Дигорцы, не исключая из общего сего названия и переселившихся на пространную землю Тав-Султана, которые от обитающих в горах разнятся токмо построением хижин, Дигорцы, которых по истине не можно назвать хищниками в [18] сравнении с прочими, им подобными, обитателями ущельев, народ ни малейшего просвещения еще не имеет. О вере их определительно можно сказать токмо то, что некогда по их селениям путешествовали Российские Священники, у которых многие крестились в Христианской закон; но понятие об оном имеют весьма мало, или, лучше сказать, никакого, и все вообще пребывают в самом глубоком невежестве, исповедуя идолопоклоннические обряды, наполненные предрассудками, исключая, однако же, варварства. Вообще, в сем пароле заметна наклонность к Христианской Вере. Старшины их или помещики, избираемые гласом народным, всегда из семей, храбростью и благоразумием отличающихся, или наследственные, все Татарского Исповедания.

Образ жизни их не заключает в себе никаких выгод, или прихотей. Питаются они весьма дурно печеным хлебом из проса, или пшеницы, овечьим мясом, молоком и сыром; кожи овечьи им служат верхнею одеждою, а часто единственною одеждою мужчин.

Мужчины почетные ни чем иным не занимаются, как оружием. Исправное ружье, пистолета, сабля и кинжал составляюсь все его благополучие. Простолюдины же, кроме тех, которые сопутствуют на рати с почетными, смотрят за стадами, в горах пасущимися, и большая часть шатается праздно.

В случае опасности, селению предстоящей, запрятав женщин и детей в хижины, все выходят на выгодные места с оружием, а не имеющие оного — с пращами и дубинами.

Женщины их употребляются во все работы домашние и хлебопашество, где грунт земли того позволяет.

Жилища горских обитателей складен из камня, без всякой оных связи известью, или чем другим. Оные расположены всегда кучею всех семей, селение составляющих, на подобие замка на высоких и неприступных местах, и при всяком селении есть несколько башен, почти на вершинах гор расположенных, с которых смотрят во все стороны караульные, и коль скоро издали приметят приближение чего-либо сомнительного, то, по данному от них сигналу, в одно мгновение все жители занимают удобные места к обороне, так как то случилось и со мною, что все Кантемирово селение нас встретило с положенными на сошки ружьями и с пращами в руках. Жилища же переселившихся на землю Тав-Султана Дигорцов [19] разнятся от сих тем, что они расположены некоторым образом регулярно селениями при речках; хижины их не из камня складены, а выстроены на подобие Малороссийских мазанок и крыты соломою; внутри оных на наружной стене всегда есть особое место для раскладки огня, с отверстием наподобие трубы, для ухода дыму.

Дигорские горы во многих местах по ущельям наполнены непроходимыми лесами и изобилуют весьма свинцовыми и железными рудниками.

С дикостью мест сообразуется и характер сего народа. Хищность, искусство в оной, алчность к деньгам, проворство в ратях и в бегании по горам, подобно диким зверям, образ их разговора, уподобляющегося более ссоре, когда они между собою рассуждают, все доказывает их глубокое невежество.

_______________________

Продолжая путешествие мое, я обращаюсь к тому, как я достиг до первого селения Имеретинского, Геби. Оное выстроено довольно порядочно из камня со многими высокими башнями или бойницами, по обоим берегам реки Риона, истекающей из многих потоков с гор от растаивающих снегов, принимающей в себя множество других речек, и впадающей в Черное море у самой крепости Поти, в Гурии. Река сия в сем селении так быстра, что стремлением своим увлекает огромные камни; жители сего селения, наподобие Татар одевающиеся, весьма зверообразны.

Расположившись для отдохновения в предурной дымной избе, в 2 яруса выстроенной, из коих в нижнем помещается хлев и отделяется от верхнего полом из фашинника, на брусьях сделанным и глиною обмазанным, но столь удобно, что сквозь скважины оного испарения хлевные распростирались в верхний ярус, для соединения с дымом от раскладенного на полу огня. Но будучи обрадованы и сим убежищем, мы старались обсушиться, а между тем хлопотать о лошадях, располагая, если будет можно, на завтра следовать далее.

Али Кантемир мне донес, что в некотором от сего селения расстоянии пребывание имеет Князь Джипаридзе, Моурав всего округа того же имени; то что лучше к нему отправить нарочного с известием о моем прибытии и с просьбою, чтобы [20] он выслал к нам лошадей и дал все потребные вспомоществования для дальнейшего путешествия, потому что в сем селении того добиться будет невозможно.

Весьма неприятная весть, но уважить следовало; как ему, так и Кубатиевым, я поручил то исполнить, дав им на то денег, а при том не отлагать старания к доставлению мне лошадей, дабы и не дождавшись посланного к Князю Джипаридзе, взяв проводника, ехать к нему прямо.

Не прошло 2 часов моего в убежище пребывания, как учинилось происшествие, в великое беспокойство меня ввергнувшее. Проводник мой, Капитан Ильин, вошед перепуганный в избу, мне объявил, что Кубатиеву младшему разрубили кинжалом голову.

Приказав в ту же минуту поставить в дверях с ружьями двух Казаков, из числа четырех Горских, со мною нахохлившихся, я расспрашивал у него тому причину, но он не мог мне о ней порядочно изъяснить, и пошел, звать Яковлева, находившегося в самое то время на дворе и происшествие видевшего, и вместе с ним мне рассказали, что народ, никакого старшины над собою не имеющий, изъявляя неудовольствие о нашем прибытии, взволновался, и когда толпа между собою о том рассуждала в выражениях, что ни у кого из них глаза еще не опухли, Русских дожидавшись, и что их прибытие не с тем ли намерением, чтобы Имеретинцев покорить на подобие Грузии, то один бросился из оной с обнаженным кинжалом, говоря, что он всех перережет в шалаше, в котором расположились подле моей избы старшины Кубатиевы и Алий Кантемир, и, встретивши в оном младшего Кубатиева, попал в него кинжалом, что усмотрев Осетинцы, нас провожавшие с сими старшинами, коих было человек до 20, поквитались за оружие, у коих таковое было, а другие, начав кидать в толпу каменьями, оную разогнали, и тем опасный шум сей пресекся, и после подобного ничего более не было.

Весь сей день прошел без успеха: лошадей ни как достать мы не могли. Жители, видевши наши с ними ласковые поступки, отговаривались сперва, что они охотно бы нам оных за предлагаемую плату доставили, но опасаются, что Моурав, помянутый Князь Джипаридзе, оных для нас задержит, чтобы на них же и далее его местопребывания ехать; а потом говорили, что прибывшая от дождей вода в Рионе снесла все мосты [21] чрез которые к горам, в коих лошади пасутся, идти за оными надобно.

На другой день, Июля 9, около полудни, прибыли ко мне 3 Имеретинца, из коих один, сделав мне пресмешной поклон, с приветствием от супруги Князя Джипаридзе, сказал что, за отсутствием самого Князя, к Царю отозванного, она его к нам прислала узнать о моем качестве: от лица ли Государя Российского, или от командующего на линии Генерала, я к Царю еду? По получении от меня удовлетворительного ответа, сей учтивый Имеретинец в ту же минуту с оным отправил к Княгине обоих своих товарищей, а сам остался при мне ожидать от нее повеления.

Часу в 5 по полудни явился ко мне другой Имеретинец, присланный от брата Князя Джипаридзе, за отсутствием его управляющего Моуравством, с подобным первому поклоном и приветствием, и с донесением, что ему приказано доставить мне лошадей и всякое вспомоществование, для следования до места пребывания Князей Джипаридзевых, которые меня встретят у ворот крепости Джидроти.

На другой день, Июля 10, около 7 часов утра, мне пришел сказать последний приехавший Имеретинец, что лошади готовы, и чтобы я не гневался, что оных токмо три; ибо более достать ему возможности не было. Надобно было и тем довольствоваться. И так, распределив по лошади себе, Яковлеву, Ильину, нашелся я принужденным приказать Казакам и людям следовать за собою пешком, а вьюки с пожитками, по предложению Имеретинца, отдать нести пешим, им нанятым людям.

Отправившись таким образом в путь, в 8 часов поутру, переправясь в брод через Рион, ехали мы сперва лощиною, по подошвам каменных гор, весьма каменистою, множеством источников, в Рион впадающих, орошаемою, пробираясь при том во многих местах через густые кустарники, нас довольно поцарапавшие. Потом мы поднимались на четыре горы и с оных спускались, сходя с лошадей и карабкаясь по каменьям, во многих местах утесами оканчивающихся в Рион, быстротою Урух превосходящий, и перелезали через деревья, свалившиеся с корнями. Лошадей же наших обводили горами, несколько подалее.

Приблизившись, часа в 2 пополудни, к крепости Джидроти, у самых ворот, не въезжая в оную, встретили меня [22] брата Князья Джипаридзе, с большою свитою, на лугу, под большим деревом, сидевшие по-турецки.

Крепость сия не иное что, как башня, в каменном утесе огромной горы сделанная, на подошве оной в Рион оканчивающейся, имеющая плохую деревянную дверцу, в которую может токмо пройти лошадь. У сих ворот стоить всегда часовой, вопрошающий проезжаю: кто, оттуда, куда и зачем?

Сия крепость есть истинная граница Имеретии к горам Кавказским; ибо селение Геби и другое, коего имя я запамятовал, виденное мною в стороне, на дороге до крепости, хотя признают Царя Имеретинского своим владетелем, но между собою властей не терпят. У них нет ни Моурава, ни иного старшины; существуют же без всяких прав, кроме относящихся к собственности личной каждого. Царь Имеретинский, Соломон 1-й, их покоривший, не взыскал с них никаких податей, но для сохранения доброго согласия с Дигорцами, и именно с селениями Черкесетов, отдал право старшинам оных, что когда они будут приезжать в Имеретию, чтобы в сих селениях жители без платы им делали угощения, и к сим же старшинам относились на расправу в случающихся между ими распрях, что и до ныне существует.

По взаимном приветствии и по отдохновение с полчаса, сев на лошадей, мы продолжали ехать, и в 5 часов по полудни прибыли в селение Князя Джипаридзе для переночевания.

Обратившись к старшему из сих Князей, в отсутствии брата моуравствующему, с изъявлением желания отправить с рассветом будущего дня вперед себя к Царю Коллежского Асессора Яковлева, с извещением о моем в его пределы прибытии и для испрошения, когда Его Высочеству угодно будет меня удостоить приемом, я получил от него в ответ, что он, по долгу своему, послал уже к Царю нарочного с уведомлением о моем в его доме нахождении, и что, по возвращении оного с повелением Царским, мне об оном даст знать, присовокупив к тому, что если мне будет приятно, то он сам меня проводит до места пребывания Его Высочества, на что я ему ответил, что сочту себе особенною честью его товарищество.

На другой день, 11-го Июля, рано поутру, прислал он ко мне одного из своих братьев с уведомлением об ответе от Царя, с возвратившимся его посланным привезенным, что Его Высочеству приезд мой будет весьма приятен, и что, буде [23] я хочу, то он готов к отъезду, что я в ту же минуту исполнил.

Отъехавши верст с 10, Князь Джипаридзе мне предложил отдохнуть, а при том сообщил, что он получил того же утра повеление, несколько позже первого, чрез брата его мне объявленного, ожидать прибытия Его Высочества в городе Калаке, близ которого мы отдыхали, и что если завтрашний день Царь туда не приедет, то мы поедем далее.

Я должен был и на сие согласиться, и потому расположился ожидать прибытия Царского в отведенном мне крестьянском доме в Калаке, принадлежащем Салтхуцелу, Князю Зурабу Церетелю.

Того же дня под вечер прислал ко мне Князь Джипаридзе человека с изъявлением желания со мною видеться, и я его пригласил к себе на чай.

Пришедши ко мне, он объявил, что он отправил к Царю своего брата с донесением о моем пребывании в Калаке, И что ожидает его возвращения на завтра около полудня. Поблагодарив его за сие извещение, я его просил о сообщении мне немедленно повеления, какое он получит.

В следующий день, Июля 12, тщетно я ожидал того до самого вечера, но, не получая от него никакого ответа, решился к нему послать Ильина о том спросить. Князь Джипаридзе с Ильиным ко мне прислал брата своего для донесения, что посланный возвратился и с ним прислано повеление, чтобы еще оставаться в Калаке до завтра, и что вышлет ко мне Царь на встречу своих царедворцев, Моураву же приказано иметь в готовности потребное мне число лошадей. Спустя несколько минут пришел ко мне и сам Князь Джипаридзе для подтверждения того.

Оставшись с ним наедине, покамест носили чай, я исподволь давал приметить Князю сему мое удивление на счет отлагательства Царя меня удостоить приемом, и на тот, что я хотел пред Его Высочеством сохранить пристойность, отправивши к нему с известием о моем прибытии в его пределы Яковлева, но что и в сем вижу препятствия и невозможности. Моурав мне на сие отвечал весьма дипломатическим тоном, что Царь считает мой приезд за подарок, судьбою ему присланный, удостоившись еще впервые видеть у себя посланца от лица великого Государя Российского. Что Его Высочество [24] любопытствовал у посланного из Калака о предмете моего приезда, на что он отозвался незнанием. Я ему на сие отвечал, что я ни мало не сомневаюсь, чтобы Царю не было приятно мое прибытие, и ничего не говоря о предмете оного, склонил я разговор на постороннее.

Моурав после сего мне сказал, что Царь послал к Салтхуцелу Князю Церетелю (первому в Царстве вельможе), находящемуся в деревне своей, для приглашения его с собою, по случаю моего приезда. Между тем нечувствительно зашла речь о Царевичах Грузинских, в России пребывающих. Моурав любопытствовал от меня, где они, и как живут?

Удовлетворяя сему, я ему говорил, что они обретаются в С.-Петербурге, и взысканы многими милостями Государя Императора.

На вопрос же его, долго ли они там пробудут, я ему отвечал, что поелику они добровольно пожелали остаться в С.-Петербурге до тех пор, доколе отечество их не будет приведено в надлежащее устройство и безопасность от хищников, оное окружающих, то, что Его Императорское Величество соизволил их отличить знаками орденов и от щедрот Монарших пожаловать каждому из них пристойное содержание.

Моурав мне на сие отвечал, что как скоро сведения о таковом благополучии достигнут до Царя его, то что Его Высочество возымеет вящее желание удостоиться милостей Российского Государя Императора, которые снискать Его Высочество давно желает.

Усмотревши из глаз его, что он ожидает от меня на сие ответа, и при том вспомнивши сказанное уже мне от него, что Царь любопытствовал у посланного о предмете моего проезда, то рассудив, что все его разговоры имеют в виду почерпнуть от меня что-либо о миссии моей, для подания об оной предварительная сведения Царю, я ему отозвался, что наш Всемилостивейший Государь Император, по сродному великодушию своему, милосердие и щедроты свои обращает на всех оных, праведно снискивающих.

Отвлекая его таким образом от предмета, на который он имел главнейшую цель, я с ним распрощался, стараясь при том во всяком случае осыпать ласками и учтивостями, имея всегда в виду из него почерпнуть мало помалу сведения, мне потребные. [25]

Когда же Яковлев его провожал по двору, как он от меня пошел, то, отозвав его в сторону, Моурав ему сказал, чтобы я не беспокоился медленностью Царя в приглашении меня к себе, объявив ему по секрету, что тому причиною некоторые смутные обстоятельства в доме Царском, и именно: враждуя с владетельным Князем Дадианом, требует от него удела братьям его, у Его Высочества находящимся. Что хотя и военные действия на сих днях казались идущими к окончанию заключенным договором, коим Князь Дадиан обязывался братьям своем уступить по настоянию требуемый участок, который договор вчерашний день долженствовал быть прислан к Царю от Дадиана, утвержденный его печатью, но что Дадиан Царя обманул, от чего Его Высочество весьма гневен и в великом беспокойстве. Что же касается до моего приема, то что Царь сам с нетерпением видеть меня желает, но находится в размышлении с вельможами своими, за чем бы я приехал, быв при том весьма встревожен известием, что якобы со мною же следует множество Черкесских Князей, но что уже в том успокоен донесением обстоятельным его, Моурава.

Июля 13, часу в 8 поутру, прислал ко мне Князь Джипаридзе сказал, что он достал потребное мне число лошадей, то чтобы я с ними договорился о цене, а он их при себе будет держать в готовности к немедленному нашему из Калака отбытию, по первому приглашению от Царя, что я исполнил.

Июля 14 сей Князь меня посетил. По обыкновением приветствии, он мне оказал удивление, с некоторым на своего Царя негодованием, на счет отлагательства Его Высочества в призыве меня к себе, донеся при том, что сего утра он отправил паки к Царю своего брата, и что надеется, что или с сим братом своем получит повеление, или Царь кого либо пришлет ко мне на встречу из вельмож своих, присовокупив к тому, чтобы я был спокоен и на него бы не сердился, уверяя, что он тому не причиною, и что если бы от него зависело, то что он бы всячески постарался мне угодить.

Поблагодарив его за сие, принужден я был паки вооружиться терпением. В следующий день, тщетно ожидая известия до полудня, я послал опять к Моураву Ильина об оном наведаться, но который, возвратясь, мне донес, что посланный к Царю недавно возвратился, с приказанием от Его Высочества [26] завтрашний день меня препроводить в ближайшее селение к месту пребывания Царя, находящегося, по случаю военных действий с Дадианом, в Хонцкари.

Ильин же при сем мне сообщил слышанное им от возвратившегося брата Моуравова, что Царь в великом находится беспокойстве и гневе на владельца Дадиана, не исполнившего его требований, в последнем договоре предложенных, и что по тому твердое возымел предприятие отомстить за то Дадиану изгнанием его из всех владений.

Июля 16, часов в 7 поутру, послал я просить к себе Моурава. Пришед ко мне, он объявил, что все в одну минуту будет готово, и что мы поедем.

Как он мне казался довольно искренним, по некоторым, уже сделанным, сообщениям об обстоятельствах, в которых Царь находился, то и хотел я испытать, не могу ли из него чего-либо более почерпнуть; почему, мало помалу к тому приступая, когда с ним мы остались наедине, я к нему обратился с изъявлением ему признательности за его ко мне попечения с самого моего в Имеретию прибытия и с обещанием по возможности его за то возблагодарить, и при том, повторивши ему признательность же мою за искреннее его ко мне на самом опыте благорасположение, я продолжал говорить, что, будучи весьма далек иметь на него подозрение, чтобы он был причиною моего шестидневного здесь без всякой пользы пребывания и, ни мало не опасаясь, чтобы промедление таковое обратилось мне в предосуждение, беспокоюсь я токмо тем, что если дойдет о том до сведения моего Государя Императора, то что его Императорское Величество справедливейше может заключить, что Царь, будучи давно уже извещен о моем в его пределах нахождении, не оказал ни малейшего желания меня принять, для получения Высочайшей Его Величества грамоты.

Моурав мне на сие отвечал, что, по точному его понятию всего, мною сказанного, он сам давно о том размышляет, и удивляется поступку своего Царя, уверяя, однако же, что происходит оный единственно от молодости и совершенного незнания ценить вещи по их достоинству, а более еще от того, что внутренние дома Царского обстоятельства ему не позволяют меня принять приличным образом; ибо он находится в исходе, собирая войско для нападения на владельца, Князя Дадиана. Соделавши таким образом основание к тому, что в [27] предмете я имел, считал я сию минуту удобнейшею к извлечение из Моурава всего, что узнать мне было нужно; почему я его и просил дать мне понятие о вражде Царя с Дадианом, и причинах, оную произведших.

Моурав мне на сие говорил, что всему причиною сам Царь, потому что, по восшествии на царство, Его Высочество, быв за оное немало обязан Князю Дадиану, дал ему торжественно клятву сохранить с ним ненарушимо дружбу и согласие, и оказывать ему все уважение, как ближайшему своему родственнику (ибо Царь имеет в супружестве сестру владельца сего), но клятвы сей Его Высочество не сохранил.

На вопрос, мною сделанный: что же бы побудило Царя нарушить свою клятву? Князь Джипаридзе продолжал, что единственная охота распространить свои владения, и что Его Высочество еще к тому подстрекаем одною особою, именно Сардарем, Князем Кайхосро Церетелем, величайшею доверенностью от Царя пользующимся, который, побуждаемый жадностью к приобретениям, старается всячески наклонить Царя к завоеванию у Дадиана владений, чтобы иметь из оных себе после участок, подобно как бы ни отняты имущества покойным Царем Соломоном 1-м у Князей Еристовых Методиевых, из коих участком награжден дом Князей Церетелевых,

После сего я спрашивал у Моурава, что как он сам из почтенных дворян Имеретинских, то, конечно, ему не может не быть известно поведение Дадиана против Царя и образ мыслей, как вельможей Царских, так и соседей о сем владельце.

Он же меня клятвенно уверял, что Дадиан никогда поступками своими против Царя не заслужил, чтобы Его Высочество так с ним поступал, но что, напротив, свято хранил обязанности и родственника и близкого соседа, и тем заслужил почтение от всех благомыслящих вельможей Имеретинских.

Оказывая Князю Джипаридзе мое удивление, что Царь, имея столь доброго соседа, не отдает ему должной справедливости и не оказывает оному взаимного дружества, я его просил мне изъяснить, в каких отношениях владетельные Князья Дадианы состояли прежде сего с Царством Имеретинских, и зависимость их от сего до какой простиралась степени?

Он мне на сие сказал следующее: что владельцы, как Дадианы, так и Гуриели, ни в подданстве, ниже какой-либо [28] зависимости у Имеретии никогда не были, но всегда с сим Царством состояли в связях дружбы и согласии, и, оказывая всякое оному вспомоществование, когда таковое в зависящем от них требовалось; что равным образом и в распределении права наследства в сих владениях Имеретия влияния никакого не имела; ибо всегда по смерти владетеля наследовал в роде старший сын, или брат.

Владения Дадиана разделяются на 3 области: Одиши, Лечгум и Суани; две первые области несколько уже веков принадлежать предкам нынешнего владельца, а 3-я, простирающаяся по подошвам цепи Кавказских гор Ельбруса до Черного моря, сделалась зависимою от Дадианов с тех пор, как в Лечхумской области сооружена крепость Цхывши, чему уже более 100 лет.

На вопрос Моураву, мною сделанный, какую придирку Царь сыскал к учинению явного на Дадиана нападения, он мне рассказал, что Царь, посредством Сердаря своего, Князя Кайхосро Церетеля, посеял несогласие между владельцем и его тремя братьями, в том виде, чтоб они, будучи недовольны достаточным содержанием от владельца, их брата, им даваемым, прибегнули к Царю с просьбою, чтобы он его принудил каждого из них наградить особым уделом, чему, однако же, Князь Дадиан не повиновался, хотя Царь и сделал положительное уделов назначение каждому из братьев его.

Я любопытствовал у Моурава, чем сие происшествие кончилось, и в каком теперь положении оное, его ответ был тот: что неблагоразумие Царя все испортило для него самого; ибо он вздумал переменить назначение уделов, по-видимому, для возрождения ненависти и между трех братьев, оказанием предпочтения одному пред другими, которые, видевши таковое непостоянство Царя, обратились с раскаянием к владельцу Дадиану, согласившись остаться на прежнем положении.

Царь же, видя таковую неудачу, начал действовать с Дадианом неприятельски, требуя от него уступки области Лечхумской, что Дадиан, однако же, ему в том отказывает, не страшась и угроз Царя быть к тому побужденным силою оружия; ибо имеет оного сам достаточно к отражению Имеретинцев. Князь Джипаридзе, заключая сим разговор со мною, мне еще объявил, что, кроме сих смутных обстоятельств Царь пребывает в беспокойстве от неведения о предмете моего [29] приезда; что всякий раз о том спрашивает у посланного от него, размышляя при том с вельможами своими, чтобы не был я прислан от Высочайшего Двора для освобождения заключенного в крепости Царевича, сына покойного Царя Давыда; заключая о сем по тому, что Царица Анна, его мать, поехала в Россию, и опасаясь, чтобы освобождением сего юноши не было потрясено основание сего Царства.

Я Князю Джипаридзе на сие отвечал, что доколе не буду иметь чести вручить Его Высочеству Высочайшей Его Императорского Величества грамоты, то я сам о том не ведаю.

Еще же мне признался Моурав с трепетом, что случившееся в недавнем времени происшествие с изгнанным из Ахалцыха Сабуд-Пашею есть неизгладимое пятно достоинству их Царя.

С видом незнания спросил я у него, что за происшествие? Он же мне в подробности рассказал следующее: что когда Сабуд-Паша, будучи изгнан из Ахалцыха похитителем достоинства своего, Шериф-Пашею, со спасенными сокровищами своими прибегнул к Царю для снискания убежища доколе Султан, получив о том сведение, не пришлет повеления соседственным с Ахалцыхом Пашам, его паки восстановить, то Царь, хотя в пределы свои его и принял дружески, но что после, за несколько (12) кис денег, от Шериф-Паши предложенных, по настоянию Царевича Грузинского, Александра, обще со Сердарем, Князем Кайхосро Церетелем, и ласкаясь воспользоваться сокровищами Сабуд-Паши, приказал его лишить жизни самым варварским образом. Получивши о том предложение от Шериф-Паши, и положивши в намерении с Царевичем Александром произвести оное в действо, Царь советовал Сабуд-Паше, жившему в Кутаисе, столице Имеретинской, переехать в крепость Сухава (в Раче), под тем предлогом, чтобы он, находясь в отдалении от границы Ахалцыхской, мог быть вне опасности от всяких замыслов, или покушений, похитителя его достоинства, Шериф-Паши. Сабуд-Паша, полагая в Царе всю свою доверенность, будучи уже ему обязан за дарованное убежище, принял с благодарностью сие предложение. Приехав в помянутую крепость, был он в оную принят с почестями и расположился в главной башне двухэтажной, для него изготовленной, имея в свите своей 2 приближенных людей и 5 человек служителей. Все оружие, при них бывшее, было положено в нижний [30] этаж, а Паша занял верхний. Как башня сия некогда состояла из 3-х ярусов, от древности обветшала, но к прибытию Паши нижний и средний были поправлены, а верхний оставлен в руинах, и был назначен для произведения смертоубийства, посредством скважин на потолке 2 яруса, нарочно для того оставленных скрытно. Несколько дней спустя, чиновник, имевший от Царя поручение учинить злодеяние, в ночное время, тайно взобравшись наверх башни, с несколькими сообщниками, убил Пашу через скважины в потолке из 2 ружей, а прочие ранили 2 чиновников, с ним сидевших, которые были дорезаны кинжалами.

Исполнив таким образом варварское повеление Царя, исполнители, отрезав у Паши голову, привезли оную к Его Высочеству, со всеми сокровищами, при нем найденными, который полагают суммою не менее, как на 200 кис (100000 пиастров).

В удостоверение Шериф-Паши, Царь отправил к нему голову, за которую он к Его Высочеству прислал 12 кис, Царевичу Александру 5 кис, а Царице образ с богатым окладом, в подарок.

Рассказав сие, Моурав изъявил свое опасение, что, к несчастью, Царь, будучи в сие вовлечен извергами, его окружающими, не предвидит опасных для себя следствий, от того произойти могущих, если Порта, коей не может происшествие сие не быть известно, рано, или поздно, захочет Царю за то отомстить.

Сим разговор его со мною окончился, и он, спустя часа 3, после ко мне прислал своего брата с донесением, что все к отъезду готово.

Выехав, Июля 16, около полудни, из Калака, следовали мы с час по берегу Риона, а потом, по показанию Моурава, свернули налево и продолжали путь узенькою и каменистою тропинкою до селения Куашхиети, на горе лежащего. Достигши оного часа в 3 пополудни, по предложению Моурава, мы в оном остановились в прохладном месте, под ореховыми деревьями, для отдохновения.

Мне хотелось знать о причине, Моурава побудившей, оставя прямую дорогу по берегу Риона, нас вести по горам и почти непроходимыми местами, и я его о том спросил. Он же мне отвечал, что река сделала на дороге прорыв, и что он о том быв предварен, нас сюда новел что, однако же, был совершенной обман, как я после усмотрел. [31]

Крестьяне нам нанесли хлеба, молока, орехов и вина, и мы, позавтракавши, отдохнули. Я же заснул. Проснувшись, я посмотрел на часы, и видевши, что уже 4 часа, спрашивал я, не пора ли нам ехать? Но брат Моурава, подле меня стоявший, мне сделал предложение; что как я, может быть, от жары и верховой езды утомился, то не рассужу ли я в сем селении ночевать? Поблагодарив его за, оное, я ему отвечал, что предпочитаю ехать далее, чтобы сблизиться с местом пребывания Царя. Он же мне на сие сказал, что Моурав имеет от Царя повеление меня оставить в сем селении до тех пор, как Его Высочеству угодно будет меня к себе пригласить.

Видевши сию дерзость, встал я с места и, подошед к Моураву, ему сказал, что если он имеет от Царя такое повеление, должен бы он был мне еще, в Калаке об оном сообщить, или же в ту минуту, как мы в сие селение, Куашхиети, приехали; по поелику он нам дал время отдохнуть, а между тем ничего и никому не приказывал, чтобы облегчить вьючных и верховых лошадей, и ни малейшего вида не показывал до сей минуты, чтобы здесь для ночлега нам расположиться, то, почитая объявленную им мне волю Царскую, хитрою выдумкою, а, по образу объявления оной, подозревая в том паки их намерение меня влачить из места в место, и задерживать, как пленника, а не поступать со мною, как с посланцем Великого Государя, оставаться в сем селении ни под каким видом не соглашаюсь, предварив его при том, что, буде бы он вздумал употребить к тому какое либо насилие, то что оное простираться может токмо до того, чтоб распустить его лошадей, что я ему с удовольствием исполнить дозволю; но что, пренебрегши все опасности и покинув весь свой экипаж, навьючу самонужнейшее на 4 моих Казаков и 2 людей и следую пешком до тех пор, пока не отыщу Царя, приметив ему при том, что н не изволил мне дать требованных мною вспомочествований, для отправления вперед себя с известием к Царю о моем прибытии, моего переводчика, сколько я ему о том ни повторял.

Моурав, выслушав, сие и сняв Гишпанскую свою шапку, мне отвечал весьма учтиво, что он мне ни в чем не попрепятствует, признаваясь при всех, его окружавших, что ему непостижима медленность Царя его, давно уже извещенного о моем, в пределах его Царства пребывании. [32]

Отошед от него с поклоном, я сел на лошадь, чему последовали все, со мною бывшие, и Моурав со свитою.

Продолжая наше путешествие кряжем небольших гор, около 8 часов вечера мы прибыли в селение духовного ведомства Бари, и остановились, по показанию Моурава, в Архиерейском доме, на холме стоявшем, т.е., в пустом сарае, в 4-х деревянных стенах заключавшемся, с земляным полом и с нарами, по одной из продольных стен намощенными. Крышка же на оном, как и на всех Имеретинских избах, состояла из набросанных на брусьях досок без всякого укрепления и в коне не смыкающихся, что во время дождя, по неимению в избах потолков, причиняет несносное беспокойство.

Остановившись в сем убежище, и пригласивши к себе Князя Джипаридзе на чай, я ему объявил, что я непременно, хочу отправить моего переводчика к Царю с известием о моем в пределах Его Высочества пребывании и для испрошения свидания, и что если он не доставит Яковлеву 2-х лошадей с проводником, за которые я ему предлагаю плату, то, что я его отправлю пешего, и ему прикажу, не взирая ни на какие препятствия и опасности, отыскивать местопребывание Царя.

Он же мне на сие отвечал, что не лучше ли будет дождаться приглашения Его Высочества, недалеко от Бари пребывающего в Хонцкара; но я ему возразил, что, ожидая чести сей более 6 дней безуспешно, и имея Высочайшую Его Императорского Величества, Государя Императора моего, грамоту, для вручения Его Высочеству, я не могу тем долее медлить, и решаюсь на все, лишь бы цели моей достигнуть.

Моурав мне отвечал, что он, наймет лошадей из числа тех, на коих мы приехали, и проводником Яковлеву определит своего брата, а при том меня просил защитить его пред Царем, в случае негодования и гнева Его Высочества на него за то, что, не дождавшись повеления, он способствовал к отправлению от меня нарочного.

Я свято ему обещал то исполнить, с уверением, что всякий гнева Царя принимаю на себя.

По окончании сего разговора Моурав от меня ушел, а я между тем изготовил Яковлеву открытое предписание, содержавшее в себе токмо то, что он завтрашний день весьма рано отправится до места пребывания Царя, взяв с собою вооруженного Казака, а от Князя Джипаридзе лошадей и проводника, [33] а в случае отказа от сего Моурава, чтобы шел под руководством провидения Божия пешком; прибывши же к Царю, чтобы вручил Его Высочеству пакет от Главнокомандующего в Грузии Г. Г. Л. Кнорринга, в коем Его Превосходительство подавал Царю благой совет исполнить Высочайшую Государя Императора волю, в грамоте, которую ему вручу, изъясненную, и испросил бы у Царя назначения мне приема.

Призвав к себе Князя Джипаридзе, я ему подтвердись мою решимость и, показав ему написанное, уверил его, что Яковлев ни под каким видом оного не преступит. Он же мне божился, что все исполнит по моему желанию.

Вышед от меня, Моурав вызвал тихонько за собою Яковлева, который, через несколько минут ко мне возвратясь, мне донес о разговоре, у него с Моуравом имевшемся.

Моурав его просил наубедительнейше оправдать его пред Царем, буде бы Его Высочество вызвался гневно за то, что он к нему до получения повеления отправлен; а при том Моурав дал Яковлеву наставление о наблюдении осторожности и скромности с братом его, Князем Джипаридзе, при Царе находящемся, уведомив его с откровенностью, что сей его брат участвует с Сердарем, Князем Кайхосро Церетелем, в замыслах против Дадиана, и что главнейшею причиною отлагательства, Царем к моему приему сделанного, суть сии две особы, от опасения, чтобы мой приезд и свидание с Царем не опрокинули их замыслов, потому что уже всем известно, что владелец Дадиан ищет покровительства Высочайшего Двора Российского и что, может быть, я стану ходатайствовать у Царя, чтобы он Дадиана оставил в покое. А что при том и то Царя беспокоит, что не для освобождения ли заключенного Царевича я прибыл, которой содержится в крепости Мухури весьма дурно, имея на шее, на руках и на ногах, оковы.

По получении от меня сего же вечера секретных наставлений, касательно разведывание о разных предметах и его поведения у Царя, в случае того, что его бы стали там задерживать для разлучения со мною, Яковлев в следующий день, на самом рассвете, отправился в путь с братом Князя Джипаридзе. Июля 18, рано поутру, прибыл ко мне Имеретинец, сказавшейся присланным от Царя для наблюдения, чтобы не было мне ни в чем недостатку. Явившись у меня, он мне объявил, [34]что видел Яковлева в Хонцкара, где Царь имеет пребывание; что Яковлев был Его Высочеству представлен и сего дня ко мне непременно возвратится, чего, однако же, я ожидал тщетно до самой ночи.

Июля 19, под вечер, неожиданно явился у меня брат Князя Джипаридзе, провожавший Яковлева, с донесением, что Яковлев возвращается, и что он нарочно вперед его ко мне прибыл, для предварения меня, что, вместе с ним, едет ко мне вельможа Царский, Князь Бежан Авали-Швили.

Вслед за ним прибыл и Яковлев, донесший мне следующее: Когда он, 17-го числа, прибыл в Хонцкара, то Джипаридзе-проводник, оставив его в лесочке, не в дальнем от селения расстоянии, от него поехал для доклада якобы Царю. Часа с 3 спустя, пока Яковлев, сидя в лесу, все дожидался, он к нему возвратился с известием, что якобы Царя в сем месте уже не было, а что Его Высочество изволил отъехать далее, советуя при том Яковлеву ехать с ним назад, чему, однако же, воспротивясь, Яковлев ему возразил, что он за достоверное знает о пребывании тут Царя и назад не поедет.

Джипаридзе ему на сие сказал, что, однако же, Царь принять его не желает, и что лучше ехать назад.

Но Яковлев ему напомнил, что, имея от меня письменное приказание, он никаких угроз, ни принуждений, не страшится, а должен токмо оное исполнить и Царю вручить данный от меня пакет,

Джипаридзе паки от Яковлева ушел и, спустя несколько минут, возвратился с донесением, что он докладывал Сердарю, Князю Кайхосро Церетелю, о его желании, на что Сердарь, отринув оное, прислал к нам человека с запискою, которую чтобы Яковлев отвез ко мне. Яковлев, увидевши лоскут презамаранной бумаги, который назывался запискою, им отвечал, что когда они занемогут лихорадкою, то, сварив оный в воде, ее, вместо лекарства бы выкушали, а что он никак тому не верит, чтобы Сердарь мог ко мне отправлять подобные лоскутки.

Джипаридзе опять возвратился с принесшим записку, а через несколько минут приносивший он опять с Джипаридзе к Яковлеву, с донесением уже, что приказано им ему показать убежище, в которое он с ними последовал.

По прибытии его в избу, для убежища ему назначенную, [35] Царь к нему прислал Сердаря, Князя Церетеля, с учтивым приветствием и с назначением ему приема в следующий день, в вечеру, а по отъезде Сердаря прислано было к Яковлеву от двора Царского, хлеб, ягненок и вино.

На другой день, Июля 18-го, часов в 7 вечера, пригласил Царь Яковлева к себе по получении от него пакета. Царь его посадил возле себя, и при изъявлении участия в моем здоровьи, спрашивал, давно ли я в пределах его Царства нахожусь?

Когда же Яковлев Его Высочеству донес, что со дня вступления нашего в оные уже протекло 11 дней, и что я, хотя тогда же и намеревался отправить его, Яковлева, к Его Высочеству с извещением о том и для испрошения, когда угодно было бы меня удостоить приемом, для получения от меня Высочайшей Его Императорского Величества грамоты, но что, со всем нашим общим старанием, не имели мы к тому способов, будучи при том всегда уверяемы Моуравом, что, по его донесению, Его Высочество уже о моем прибытии извещен: то Царь извинялся, что некоторые обстоятельства его понудили отложить на несколько времени со мною видеться.

Яковлев же Его Высочеству донес, что я, не имея о том ни малейшего сведения, считал за долг сохранить пристойность предварительным извещением Его Высочеству о моем прибытии в его пределы.

Царь с изъявлением удовольствия и повторяя извинения, говорил Яковлеву, указывая на противостоящую крепость Цхывши, что Князья и дворяне Лечхумские и многие сей области селения хотя им уже и покорены, но что одна сия крепость, весьма укрепленная, еще не сдается, которую он, однако же, намерен к тому понудить силою оружия, надеясь в том иметь успех сколько храбростью войска своего, столько и твердостью присяги покоренных им частей Лечхума, и все привести к желаемому окончанию послезавтра.

После сего Царь, обратясь к вельможе своему, Князю Бежану Авали-Швили (его воспитавшему, коего Царь всегда называет своем дядькою), приказал ему, вместе с Яковлевым, ехать ко мне на встречу, а потом, по-видимому, приметив, что Яковлев лучше изъясняется по-турецки, нежели по-грузински, написал записку к Салтхуцелу (Правителю Царства), Князю Зурабу Церетелю, находившемуся в своих поместьях, чтобы он оттуда ехал в селение Сухава (то самое, в крепости которого убит [36] Сабуд-Паша Ахалцыхский), и в оном бы ожидал его прибытия.

Отправив же записку сию, Царь прочитал письмо Г. Генерала Кнорринга, Яковлевым от меня ему врученное, и с смущением сказал, что хотя ему еще не известно желание Государя Императора, однако же оное по усмотрении из Высочайшей грамоты, по возможности исполнить постарается, со мною же вскоре увидится в селении Сухава, по совершении начатого предприятия против Дадиана; до тех же пор, в замену себя, отправляет ко мне того, под присмотром которого Его Высочество возрастал.

Отпустив Яковлева, с поручением ему много учтивостей ко мне, приказал ему завтрашнего дня возвратиться вместе с дядькою.

Поелику же было довольно поздно, как Яковлев ко мне приехал, то я отложил прием Князя Авали-Швили до утра, послав к нему Ильина поздравить с благополучным приездом и, пожелав приятного отдохновения, его просить со мною видеться утром.

Июля 20, часу в 8 поутру, послал я к сему дядьке Ильина с изъявлением желания с ним видится, предоставив на его выбор, у себя ли меня принять пожелает, или ко мне пожалует.

Он исполнил последнее. Когда он приближался к моему убежищу, то, выслав к нему на встречу Яковлева, сам я его встретил в дверях, оказывая ему возможное учтивство.

В продолжение разговоров о посторонних предметах, он меня уведомил, что Князь Зураб Церетель, прибыв вчерашний день в Сухава, присылал к нему нарочного с сим известием и просьбою о доставлении ему случая со мною видеться; что он намерен к Князю Церетелю тотчас ехать и в вечеру с ним ко мне возвратиться, за что я ему изъявил благодарность, говоря, что он много труда на себя брать изволит, и что я еще могу видеться с Князем Церетелем и тогда, когда, по приглашению Его Высочества, сам приеду в Сухава. Но Князь Авалов весьма учтиво отозвался, что, кроме исполнения в том воли Царской, он за удовольствие себе поставляет меня предварять во всем, что приятно мне, быть может, присовокупя к тому, что с отъездом своем к Князю Церетелю, он отправляет нарочного к Царю с донесением о свидании со мною, почему я его просил повергнуть мое почтение пред Его Высочеством.

В вечеру, узнав о возвращении Князя Авалова, пошел я к [37] нему. Он, не дав мне ничего сказать, извинялся, что не мог сдержать своего обещания и не привез Князя Церетеля, который, будучи утомлен от путешествия и ненастного времени, принужден был отложить приезд ко мне до утра.

Поблагодарив его за сие уведомление, я ему ответствовал, что, сколь ни велико мое желание с Князем Церетелем познакомиться, но что для меня приятнее то будет, когда оное не будет сопряжено с его беспокойством. Побывши у него несколько минут, я с ним простился и пошел к себе.

Июля 21 Князь Церетель, прибывши в Бари, прислал ко мне с уведомлением о том и с изъявлением желания со мною видеться. Я же послал к нему Капитана Ильина, для поздравления его с благополучным приездом и для приглашения к себе на чай.

Свидание мое с сим вельможею продолжалось более часу в разговорах о посторонних предметах и большею частию о России; ибо он в 1783 и 84 годах был в С.-Петербурге при Высочайшем Дворе посланцем от Имеретинского Царя Соломона, но между прочим я не оставил ему приметить к стати, что, находясь уже 13 дней в пределах Имеретии, я не удостоился еще быть принять Царем, имея вручить Его Высочеству Высочайшую Государя Императора, грамоту.

Расставаясь со мною, он меня предварил, что пред возвращением сего вечера в Сухава, он непременно со мною увидится, что действительно оп исполнил, пришед пред захождением солнца ко мне.

В продолжение моего с ним разговора, я спрашивал у Князя Церетеля об успехах Его Высочества в военных действиях с Дадианом, и скоро ли, по его мнению, я могу удостоиться узреть Царя?

Ответ его был тот, что если мне не будет противно, то он Царю предложит, не ожидая окончания предприятия, меня принять на походе, в селении Хонцкара, где Его Высочество теперь находится.

Я сказал ему на сие, что, напротив, чем скорее, тем приятнее для меня будет, присокупив, что я с самого моего в пределы Имеретии прибытия, прилагал старание, дабы как наискорее Его Высочеству поднести Высочайшую Его Императорского Величества грамоту, у меня имеющуюся, и что для того я [38] первым счел долгом отправить к Царю с тем извещением Яковлева.

Князь Церетель, памятуя то время, когда он был у Высочайшего Двора Российского, и каким образом прием у оного ему был сделан, оказывал мне негодование на своего Царя, за его отлагательство, отзывавшись, что непростительно ему такое неблагоразумие, тем паче, что он за особое счастье считать бы должен, что в первый еще раз к нему лично обращается Государь Император Всероссийский; а что он, напротив, столь мало готовности оказывает меня видеть, и от меня принять Высочайшую грамоту.

Хотя я в бытность мою в Георгиевске от Главнокомандующего и слышал о сем Князе Церетеле много хорошего и о том, что он, кажется быть весьма усердно расположенным к России, однако же таковой его отзыв о Царе мне казался не совсем искренен, и я его принял за комплимент Азиатский, располагая в последствии его испытать.

Потом спрашивал меня Князь Церетель, где находится Царица Имеретинская, Анна, и не в Петербурге ли она? Я же ему отвечал, что она там. На вопрос же его: удостоена ли она приема от Государя Императора, я ему говорил, что она принята весьма милостиво Его Императорским Величеством и всем Императорским Домом.

Князь Церетель, со мною прощаясь, обещал приехать ко мне сам с ответом, который он получит от Царя па помянутое предложение о приеме меня в Хонцкара.

В сей день, под вечер, прибыл в Бари нарочный от Царя к Моураву Князю Джипаридзе с повелением, чтобы он в областях и селениях, ему вверенных в Раче, собирал войско и оное бы отправлял к Царю.

Июля 22, около вечера, пошел я навестить Князя Авалова, который мне сообщил, что Его Высочество в ответе своем к Князю Церетелю пишет, чтобы он его извинился предо мною в медленности моего к себе призыва, и чтобы изготовил мне все потребное для путешествия моего до места его пребывания, желая видеться со мною в четверток, 24 числа, хотя Его Высочество и стыдится меня принять на походе. Сей же Князь дядька прибавил, что Его Высочество может быть и сам изволить меня встретить недалеко от Бари, если обстоятельства ему позволять из Хонцкара отлучиться. [39]

Июля 23, довольно рано поутру, приехал опять Князь Церетели ко мне в Бари с подтверждением сообщенного мне накануне от Князя Авалова, с тем, чтобы на другой день отправиться из Бари в предназначенный поход.

Июля 24, в 6 часов утра, на силу мы вырвались из Бари. Перешед несколько гор и дефилей, добрались мы до левого берега Риона, близь коего, поднявшись на гору, мы остановились, для отдохновения, в селении Хывши, Князю Цулукидзеву принадлежащем.

Расположившись на лужку, под тенью дерев, пока мы занимались рассматриванием местоположения, прибыл к нам соборный Архимандрит Николай с причтом своем, нарочно из Кутаиса приехавший посмотреть на Россиян, которых он никогда не видывал. С ним же находился один купец, Тифлисский уроженец, Георгий, бежавший, как я после проведал, из Грузии за Царевичем Юлоном, и который, живучи в Кутаиси, промышлял книгопечатанием.

На сем лугу мы обедали по обряду Имеретинскому, на коврах и бурках, а после обеда все заснули, исключая Яковлева, который, отошедши с сим купцом, с ним занимался разговором. Купец, между прочим, отзывался, что Его Имеретинское Высочество весьма сумасбродствует военными своими подвигами с Дадианом, более разорение причиняющими собственным его подданным, потому что необразованное войско Царское везде, где проходит, грабит себе продовольствие, а равным образом и содержанием при себе Царевичей Грузинских на счет подданных своих, посылая к каждому по очереди Есаулов с беретами, для взимания жизненных припасов для сих трутней, окруженных свитою, до 200 человек простирающеюся. Что не токмо Дом Царской от того в раздоре, но что и народ вообще весьма на Царя за то негодует. Что, кроме еще сего, есть много других причин, возбуждающих на Царя народный ропот, о которых он и упоминать опасается.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие мое в Имеретию с линии кавказской, мое там у царя пребывание, с ним сношение и обратное оттуда путешествие в Грузию // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских, № 4. 1873