№ 134

1826 г. — Доклад пор. Носкова А. С. Меншикову «Взгляд на нынешнее состояние Персии относительно политического и военного ее положения»

Рассматривая с одной стороны предприятие Персии, ознаменованное внезапным вторжением войск ее в наши пределы, а с другой внутренние ее способы, которые в случае неудачи могли бы обеспечить ее к выдержанию упорной войны, не трудно заметить, что предприятие сие основано было не на соображениях предусмотрительной политики, но на временном исступлении, возбужденном частными выгодами некоторых из правительственных лиц. Первая неудача, принудившая персидские войска оставить занятые ими пределы наши и из наступательной войны вести оборонительную в собственных своих областях, обнаружила ясно, что возникший разрыв не мог быть совместен ни с желанием шаха, ни с духом народа, ни же с самыми способами, необходимыми для продолжения войны.

Судя по существующему в Персии монархическому правлению, должно бы думать, что воля ^-шаха во всех предприятиях есть неограниченная; однакож несмотря на сие, оная часто бывает останавливаема властию фанатизма, существующего в народе и всегда в нем возбуждаемого муллами Магометова исповедания, действующими из личных выгод. Таким образом царствующий ныне шах, который по миролюбивым свойствам своим желал бы наслаждаться спокойствием, вынужден был против своего желания предпринять настоящую войну, что видеть можно из письма его к Аббас-Мирзе, писанного до начатия оной, коего содержание сообщено мне князем Меликом, племянником главного евнуха шаха, Манучар-хана ⁵⁸, который будучи русским подданным, часто посещал меня в Тегеране и столько был искренен, что на верность доставляемых им сведений можно было полагаться.

Письмо сие следующего содержания: «Зачем (пишет шах к Аббас-Мирзе) хочешь ты расторгнуть мое спокойствие и счастие наших подданных, открывая войну сильном российской державе, которая несколько уже лет сохраняет утвержденную мною с нею связь. Взгляни на других народов нам сопредельных и сравни их с русскими, всегда мирными соседями нашими. Алчные грабители туркменцы ищут [227] только случаев наносить нам вред, собственность отнята, святый закон поруган, жены и дети посрамлены и проданы бездушным на поругание. Я уже стар, пред закатом дней моих ищу тишины и не желаю видеть несчастия подданным моим. По времени может быть скоро наступит время, когда я закрою глаза, тогда представится тебе полная свобода искать лучшего. Сын мой! (прибавляет он) укроти огненное стремление твое; уступи в пылкости своей доброму совету опытного старца, отца твоего. Не обольщайся будущим; оно неверно, ибо никому неведомо».

Сказанное шахом в гареме по осмотре им установленной мною во дворце его хрустальной кровати, подтверждает тоже самое. «Сейчас (говорит он) восхищался я подарком, присланным мне от императора российского, но какими глазами должен был я взирать на столь убедительное доказательство его ко мне приязни, когда против желаний моих расторгнут дружественный союз наш».

Фанатическое исступление, возбужденное в народе Сеидом Кербелайским Магметом, было пружиною умысла, принятого одним из министров персидского двора Алаяр-ханом ⁵⁹, склонившим верховного сего муллу на свою сторону, для спасения своего от предстоявшей ему, гибели. Сен последний с кораном в руках начал проповедывать войну; взволновал народ и, двинувшись с толпою подведомственных сему поборников Магометова поучения, предстал к шаху с требованием разрыва с Россиею, грозя в случае несогласия, разрешить народ от повиновения к нему. Аббас-Мирза, наследник шахова престола, скрывавший с давного времени неприязненные чувства к России, полагаясь с самонадеянностью на силу устрояемых им войск, в исступлении своем явился готовым содействовать в вероломном сем намерении. Жадные и обычные к грабежам кочевые народы, подведомственные Алаяр-хану, без затруднения все поднялись, будучи притом увлекаемы обещаниями добыч, надеждами варварского стремления их.

Дело при Шамхоре и второе при Елисаветполе дали почувствовать всем заблуждение их. Забитые и пригнанные в шесть раз меньшею силою персидские войска толпами бежали с своими предводителями и влекомые до того энтузиазмом на мнимые победы, разбежались и отказались от повиновения. В Тегеран сотнями возвращались оставлявшие лагерь, так что из всей армии, простиравшейся при начале неприязненных действий до 60-ти тысяч, в непродолжительное время уменьшилось до 10 тысяч. Равным образом, из имевшегося при шахе охранного его войска, находившегося с ним в городе Агаре, состоявшего из 10 тысяч, едва осталось при нем до 4-х тысяч регулярной его пехоты, 8-ми артиллерийских орудии и до 100 замбуреков; кавалерия же вся разбежалась, исключая нескольких сот гуламов, его телохранителей. Несбывшиеся предвещания Сенда, обольстившего народ, поселили к нему недоверие и ропот гласно начал распространяться. Жители Тегерана, от коих правительство старалось скрывать неблагоприятные обстоятельства, узнав об оных и исполнившись неудовольствия, приняли было намерение писать к шаху, чтобы он искал средство к прекращению войны с русскими. Гилянская провинция, бывшая до начатия еще войны недовольна правителями своими, обременявшими ее непомерными налогами и оказывавшая нередко дух к возмущению, пользуясь настоящим случаем, отказалась от платежа податей за прошлый год, шах хотя и отправил было любимца своего Манучар-хана, для приведения оной к повиновению, но страшась опаснейших последствий от строгих мер, остановил исполнение сего. [228]

Таким образом, Персия после первой неудачи, будучи угрожаема с разных сторон, увидела себя весьма в затруднительном положении. Шах столько же как и Аббас-Мирза трепетали, ожидая преследования и выступления войск наших чрез Араке.

Приостановление военных движений с нашей стороны вывело шаха из отчаянного положения, а наступление вскоре после того зимы несколько успокоило его. С сего времени он единственно начал помышлять о средствах к миру. Возвращение его в Тегеран, последовавшее 1 ноября, не было целью, как разнесся слух, нового набора войск, по дабы удалось от сына своего, действовавшего противу его желания, и коим он начинал уже быть недовольным, мог свободнее следовать внушению собственному и стараться о изыскании средств к прекращению войны. Впрочем, если бы намерение его и согласно было с упомянутым слухом, то оно осталось бы безуспешно. Народ и разбежавшееся войско кричали противу войны, строгих же и насильственных мер при столь стесненных обстоятельствах он не мог предпринять.

Желаниям шаха нимало содействовал прибывший в след за ним из Тавриза английский посланник Магдональд, который представя полученное им из Константинополя известие окончившихся, против ожидания Тегеранского двора, в нашу пользу переговорах с Оттоманскою Портою в Аккермане, легко убедил его поспешить отправлением в Тифлис персидского чиновника к тамошнему начальству, для предварения, о желании его отправить ко двору императорскому полномочного посланника. В то же самое время смерть Кербелайского Сеида, последовавшая 13 ноября в городе Казбине, на пути в Тегеран и обрадовавшая недовольных возбужденною им войною, равно как и самого шаха, дала более свободы действовать согласно с принятым им намерением, и жители Тегерана с удовольствием узнали о приготовлениях отправить посланника к российскому двору. Сколь искренно желал шах прекращения войны, в такой мере Аббас-Мирза, готов был противиться сему; но вынужденный крайностию, видя себя без войск и лишенный способов к продолжению оной, должен был покориться строгому закону необходимости и согласиться с волею отца.

Между тем, в Тегеране возобновились снова слухи, приведшие в уныние шаха и народ. Сказывали, что часть нашей армии, находившейся близ турецкой границы, прибыла Черным морем в Грузию, что в Астрахани приуготовляется множество военных судов, что все купеческие взяты для военного снаряжения и что эскадра наша явилась уже у Гилянских и Мазандаранских берегов. Опасение персиян беспрестанно увеличивалось, так что заговорили о вывозе из Тегерана шахских сокровищ. Деятельность для приведения себя хотя несколько в оборонительное состояние, начавшаяся в Тегеране еще до возвращения шаха, увеличилась. Поспешали поправлением городской стены, равно как и окружающей шахов дворец внутри города, очищением рвов, водопроводов, словом, принялись за все меры, какие страх мог внушить, дабы сколько-нибудь обезопасить себя в случае приближения российских войск. Все находившиеся в городе полевые орудия, числом до 32-х разного калибра, начиная с 3-х до 12-ти фунтового, включая и 8-и прибывших с шахов из Агара, вывезены были на дворцовую площадь. Сверх сего, на оной с давнего времени стоят двадцать восемь пушек огромного калибра, в царствование еще шаха Надыра от голландцев полученных. Они весьма в дурном положении и едва держатся на полусогнувших[ся] лафетах.

Тегеранский двор, побуждаемый неблагоприятным слухами, старался к скорейшему приведению в исполнение намерения шаха, хотя [229] и не совсем был уверен в успехе оного. Он хорошо чувствовал великость вины своей и не мог льстить себя выгодным миром. Слышно было, что шах в то время готов был даже согласиться на уступку всего пространства по реку Араке и совсем сим страшился, что Россия не почтет еще себя удовлетворенною.

Опасение шаха и прямое намерение прекратить войну видеть можно из слов, сказанных им мне в присутствии министров его, при втором моем представлении. Шах, обласкав меня как и в первый раз, изъяснял сожаление свое о последовавшем против желаний его разрыве с Россиею. Когда я благодарил его за освобождение 250-ти пленных наших солдат, отданных мне в виде подарка, то он сказал, «Это послужит доказательством государю вашему, сколько я вами доволен и сколь я далек от мыслей вести вражду с Россиею». Наконец заключил:

«Представьте е. и. в., любезнейшему моему брату, что я всегда искренно и свято хотел сохранить союз, утвержденный знаменитым его предместником и братом Александром, что никогда не имел намерения учинить разрыв (н указывая на придворных, продолжал). В сие несчастье вовлечен моими подданными, которые из собственных видов действовали таким образом и только нанесли мне вред. Я прошу бога, чтобы прекратил распрю и неприятности между нами последовавшие и соединил бы наши сердца на общее благо двух держав».

В таком положении были дела в Тегеране, когда правитель Хоросаиской провинции, сын шаха, Гассан-Али Мирза, на коего персияне возлагают большие надежды, по личной его и находящегося у него войска храбрости, окончивший незадолго пред сим счастливо поход свой в Герат и не могший следовательно участвовать способием своим противу России, видя затруднительное положение своего отца и желая показать ему усердие свое, прислал к нему гонца, с предложением в помощь 20-ти тысяч своего войска. Шах, не давши ему никакого разрешения, отправил его в Тавриз к Аббас-Мирзе. В это же самое время выехал, посланный с бумагами от шаха в Тифлис Мирза Магмет Али, племянник министра управляющего иностранными делами, Мирзы Абдул Гассан-хана, назначенного к будущему в Россию посольству, ему поручены были для сопровождения освобожденные шахом пленные наши солдаты.

На пути моем из Тегерана в Тавриз встречал я везде одни изъявления искренного желания мира. Слухи о переходе в Карабаг чрез Араке отряда нашего, под командою ген.-лейт. кн. Мадатова, достигшие в Тавриз 2-го января повергли жителей оного в ужас и казалось должны были истребить все надежды шаха. Ужас постепенно возрастал с приближением отряда к городу Агару. В Тавризе войска было тогда не более 500 человек регулярной пехоты и едва на третий день собралось несколько баталионов, квартировавших в городах Мараге, Маренде и окрестных селениях. Собранные баталионы сии решительно отказались итти навстречу русским, говоря, что это на явную гибель, в случае же понуждения, грозили бросить оружие при первой встрече с неприятелем. Никто не знал как велик отряд наш, слухи носились, что он состоял из 20-ти тысяч, какого же именно войска, не было известно. Говорили также, что еще другой отряд под командою ген.-лейт. Котляровского, вслед за сим выступит на город Ленкоран. Персияне не могут забыть побед, одержанных над ними сим генералом в последнюю кампанию и страшаться слышать имя его. Часть форштата, прилежащего к городской стене, по повелению Аббаз-Мирзы, к большому неудовольствию жителей, была сломана, у всех армян, живущих в [230] городе, отобрано всякого рода оружие и запрещено выходить из своих домов; улицы, ведущие к ним, были завалены. Пищу подавали им чрез стены. Аббас-Мирза имел намерение защищаться. Народ формально противился сему, отзываясь, что не хочет быть жертвою такого безрассудства. Часть оного, предводительствуемая муллою Мирзой Юсуфом и другими, намеревалась даже итти навстречу кн. Мадатову, для поднесения ключей города, коль скоро он приблизится на некоторое расстояние.

Все неминуемо ожидали этого и Тавриз сдался бы без сопротивления.

Положение города Ардебиля было еще бедственнее. Когда приблизился к нему отряд наш на два перехода, то комендант крепости Скандер-хан, устрашенный опасностию, оставил оную и бежал. Гарнизон, состоявший тогда из нескольких только десятков туфенчи, последовал примеру своего начальника.

Аббас-Мирза был в отчаянии, тем более, что и собственная его особа находилась в опасности, будучи нетерпим народом, явно оказывавшим ему свое неудовольствие. Несколько дней он не выходил из внутренности своего дворца, окруженного сильною стражею. Будучи в столь критических обстоятельствах, он писал к шаху в Тегеран, прося помощи и получил следующий ответ: «Сын мой! Ты не хотел послушать меня; не хотел следовать советам опытного отца твоего, ввел меня и себя в бедственное положение. Теперь чего требуешь от меня? Не ожидай ни советов, ни помощи. Я не в состоянии уже их подать тебе; делай что хочешь».

Английская миссия находилась в сие время не менее в затруднительном положении, быв вынужденною к категорическому объяснению с Аббас-Мирзою в Диване, куда все офицеры миссии сей приглашены были для совещания, как поступить в настоящих трудных обстоятельствах. Аббас-Мирза требовал определить решительно время, в которое присланы будут офицеры индейской компании, пред сим ему обещанные. Столь стесненное с одной стороны предложения Аббас-Мирзы, а с другой осторожность английской миссии, ожидаемой как и все, скорого прибытия в Тарвиз русских войск, вынудили оную объявить Дивану, что недавно получено ею от своего правительства повеление не вмешиваться в настоящие дела Персии и избегать подать какой- либо повод России к малейшему неудовольствию.

Возвратясь из Дивана, миссия готовилась на другой день оставить Тавриз и в то же время отправить письмо к ген.-лейт. кн. Мадатову, прося его по вступлении в город сохранить дом, принадлежащий английскому посольству. Полученное вслед за сим известие об отступлении его отряда, остановило исполнение сего намерения. Англичане весьма жалели на вынужденное поведение свое. Впрочем ошибка сия может легко быть исправлена там, где всякого рода затруднения решаются посредством денег. Вследствие формального объявления миссии, касательно полученного ее повеления от своего правительства, английские офицеры, занимавшиеся обучением персидских войск, получили приказание от посланника прекратить таковые занятия. Не задолго пред сим по случаю отданного Аббас-Мирзою повеления остановить в городе Миане дальнейшее следование освобожденных шахом пленных солдат наших, равно как и посланного из Тегерана с бумагами в Тифлис Мирзу, английский посланник отправил с курьером в Константинополь копии всех бумаг, с тем чтобы оные пересланы были в Санктпетербург. [231]

По отступлении от города Агара отряда кн. Мадатова, прибыли из Сальмаса, местопребывания бывшего царевича грузинского Александра, с трудом набранные две тысячи нерегулярной пехоты, из наемных армян, несториан и частию персиян, большая половина коих

и отправлена в Эриван, основываясь на том мнении, что экспедиция кн. Мадатова была ничто иное, как диверсия, учиненная для привлечения всей силы на один пункт, между тем, как главнокомандующий Грузиею ген. от инфантерии Ермолов готовился, как полагали они, выступить с 30-ю тысячами корпусом на Эриван. Страшные для персиян таковые слухи с каждым днем более распространялись.

С сего времени деятельность Аббас-Мирзы начала возобновляться. Присланный от шаха к нему гонец Гассан Али Мирзы отправлен обратно в Хорасан с просьбою о поспешном исполнении сделанного предложения. Необходимость заставила Аббас-Мирзу согласиться на оное, хотя по существующей между сими братьями вражде, полагать было можно, что он на таковую крайность не решится. Казбинский правитель Аллага-Мирза спешил новым набором своей конницы, которая в числе семи тысяч готовилась уже было выступить по дороге к городу Зенгяну, в то время, как Абдулла-Мирза Зенгянский шах-зада двинулся с 3-мя тысячами к городу Ардебилю. Между тем, достигшее в Тегеран известие о приближении к Тавризу наших войск взволновало жителей оного и заставило шаха поспешить отправлением в Испаган курьера к любимцу своему Косров-хану, прежнему правителю Гиланской области, с повелением явиться к нему на помощь. Регулярные баталионы персидской пехоты Аббас-Мирзы начали соединяться в Тавризе, при учении которых сам он лично находился ежедневно, и из коих два отправлены были в Ардебил. Приведение в устройство артиллерии и присмотр за литьем новых пушек поручено было италианцу Бернарди, находившемуся некогда во французской службе. В лаборатории заготовляли военные снаряды. Начали запасать провиант и устраивать в Тавризе магазейн, до того времени несуществовавший. К Нахичеванскому хану послано от Аббас-Мирзы повеление заняться бдительным надзором за производимую починкой крепости Аббас-Абада, лежащей при реке Араксе. Мне сказывали, что и в оной производилось заготовление провианта и военных снарядов.

В таком положении дел - оставил я в Тавризе 1 февраля. Пред отъездом моим я был вторично представлен Аббас-Мирзе, у коего находился в то время и английский посланник. Он продержал меня довольно долго, изъясняя мнимые им причины, побудившие Персидское правительство к неприязненным действиям в отношении России; говорил о несправедливом якобы занятии нами берегов Гокчи и о невнимании будто бы правительства нашего к неоднократно-деланным с их стороны представлениям как о сем, так и о других предметах; после продолжал: «Если государю императору угодно иметь в виду покорить Персию, так как англичане поступили с Индиею, то мы, зная могущество и силу его державы, не сомневаемся в невозможности исполнения такового намерения; но спрашиваем, согласно ли это будет со справедливостью?». После сего, я не мог не изъясниться, и потому представил: что отправленное в прошедшем году российское посольство к персидскому двору служит убедительным доказательством миролюбия г. и., и что нельзя почитать несправедливыми действий, предпринятых Россиею к защите собственных областей. Аббас-Мирза ответствовал на сие только, что со временем откроется [232] истинная причина всему; наконец заключил тем, чтобы я донес е. с. гр. Карлу Васильевичу Нессельроде, о желании и готовности его представиться лично г. и., или отправить одного из братьев своих, для объяснения всего, что до ныне кажется сокрытым в неизвестности.

Английский посланник, коего покровительству я весьма много обязан в трудных обстоятельствах пребывания моего в Персии, дал мне по просьбе моей одного из находившихся при его миссии сержанта, для сопровождения моего до границы. Аббас-Мирза с трудом согласился на сие, отзываясь, что это может подать повод русскому правительству к мнению, что без такового содействия англичан я мог бы подвергнуться опасности. Таким образом, отправился я из Тавриза, по назначению Аббас-Мирзы на Эриван, с прибывшим пред сим из города Мианы упомянутым уже Мирзой Магмед Али. Посланный с нами мегмандар имел, как узнал я после, письменное повеление к сардарю Эриванскому, чтобы он отправил меня на границу без малейшего задержания, снабдив для безопасности достаточным конвоем и притом старался бы отвратить все случаи, которые могли бы причинить мне какое-либо беспокойство; дальнешее же следование данного мне английским посланником сержанта остановить, если можно ему будет на сие согласить меня, не требуя однако ж того настоятельно.

В проезд мой чрез Эриван видно было в нем то же движение, какое производилось в Тавризе. Сверх находящихся в крепости 3-х баталионов регулярной пехоты и нескольких сот каджаров, собственно именуемых шахскою стражею, у коих хранятся всегда ключи города, готовилось еще земское войско, коего пехота состояла частию из армян, населяющих Эриванское ханство. Мне сказывали, что в крепости находится 18 полевых орудий и столько же почти еще крепостных, я однако ж не заметил на стенах ни одной. Провианта заготовлено в крепости, как слыхал я, для 3-х тысячного гарнизона, на полугодовое время. При всем страхе, возбужденном в персиянах настоящими обстоятельствами, Эриван в мнении их есть столь сильная защита, что никакая сила не в состоянии овладеть оным. Крепость сия не испытала еще действий осадных орудий и это самое возвышает ее в мнении народном.

Во все время пребывания моего в Персии, не слышно было, чтобы в Гиланской и Мазандаранской провинциях делались какие-либо военные приготовления. До начатия войны весь берег сих областей был обнажен от всякой обороны. Во всей Гиланской области нет ни одной крепости и со стороны моря вход в оную открыт совершенно. Леса, коими она преизобилует, составляют природную и единственную ее защиту. Областное войско состоит большею частию из Земской пехоты и не в состоянии противупоставить большого препятствия десанту. В Зинзилях нет никакого укрепления, однако ж находится там 7 артиллерийских орудий и принадлежащая к ним команда, состоящая из 60-ти человек разного сброда людей; ими начальствует персиянин хан, не имеющий ни малейшего понятия по сей части. В сей-то артиллерийской команде заключается вся оборона Зинзилей. Несколько орудий 12-ти фунтового калибра могли бы легко заставить замолчать не грозную сию артиллерию и открыть свободный путь на берег. К тому же еще и между жителями сего места найдутся такие, которые не захотят долго упорствовать русским и даже станут способствовать к занятию сего важного, по многим отношениям, пункта. [233]

Оканчивая сие краткое изложение настоящего состояния Персии, не излишним считаю присовокупить, что хотя персидским правительством и изыскиваются способы к своему защищению, но оные не могут предохранить ее от важных потерь, в случае продолжения войны. Ибо: 1-е) Шах, позволив вовлечь себя в столь неравную войну, при первой неудаче старается изыскивать способы к прекращению ее. Недостаток же твердой решимости в таком лице, которое соединяет в себе все силы государства, ослабляет предприимчивость других и приводит всех в уныние и страх. 2) Аббас-Мирза, сын шаха, ослабив любовь к себе своего отца и навлекший на себя нерасположение народа, должен искать средств к поддержанию своему единственно в самом себе и в малом числе своих приверженцев. 3) Министры персидского двора, кои наименованы на особом листе, у сего приложенном, разделены на две партии, из коих содействующая к вероломному разрыву союза после первой неудачи упала. Алаяр-хан, зять шаха, стараясь найти средство к своему спасению в войне, обратил громы ее на самого себя. 4) Народ, приведенный муллою Кербелайским в исступление, начал выходить из ослепления, дух его переменился, везде возникает общий ропот, сильно обнаруживающийся. Мулла, подстрекавший народ и одушевлявший его ложными прорицаниями, более не существует, он умер и поборники его замолчали. 5) Армия, которая при настоящих обстоятельствах не может быть многочислена, состоит большею частию из нерегулярных войск, которые при первой встрече с неприятелем, хотя и обнаруживают в себе дух храбрости, но малейшая потеря приводит их в отчаяние, страх гонит, они бросают оружие и рассеиваются безвозвратно. Регулярное же войско, устроенное по образцу европейскому, есть ново и составляет слабую еще опору. 6) Повсеместный недостаток продовольствия и неудобство собирать, а более еще перевозить провиант, затрудняет армию в ее движениях, и наконец 7) военные укрепления, по малочисленности своей и несовершенному устройству составляют слабую ограду пределов. Быстрое движение и упорный натиск достаточны заставить гарнизоны их положить оружие.

По всем таковым отношениям судить можно, что спасение Персии, в настоящем ее положении, зависит единственно от великодушного мира.

Подлинное подписал корпуса топографов поручик Носков
С подлинным верно: гвардейского Генерального штаба
поручик (подпись).

ЦГВИА СССР, ф. ВУА, д. 4311, лл. 24-38. Копия.

Комментарии

58. Ага-Манучар — главный евнух Фет-Али шаха, брат подполковника Ениколопова, переводчика при А. П. Ермолове.

59. Алаяр-хан — первый министр, зять шаха и шурин Аббас-Мирзы, которого подстрекал к войне с Россией. При занятии Тавриза в 1827 г. попал в плен, подписал Туркманчайский договор. Полагают, что убийство Грибоедова не обошлось без его тайного участия.