«И ста ковчег на горах Араратских»

На обширном плоскогорье, простирающемся от Каспийского моря, от устьев Куры и Аракса до древней Каппадокии, и от Грузии до древней Месопотамии — с стародавних времен обитало особое племя индогерманского корня, известное под именем Армянского.

В средоточии этой земли возвышается священная гора Арарат, налагающая на всю страну религиозно-мистический колорит, как на вторую колыбель человеческого рода. Величавая гора, на которой «седе ковчег» Ноев, стала для обитателей страны вечным свидетельством присутствия Верховного Существа еще в те времена, когда Армения не знала истинного Бога. От обманчивой игры солнечных лучей, отражаемых ею, она кажется близкой повсюду в [656] Армении, и всегда служила для жителей ее как бы соединяющею святыней. Редко взор достигает до вершины Арарата, закутанной почти всегда в облаках и составляющей яркий контраст с вечно ясным куполом неба. Арарат как бы привлекает к себе облака, — он жилище вечных бурь и гроз; каждый почти день природа представляет собою здесь бурную воздушную область, и по мрачной завесе облаков то извиваются быстрые молнии, то мелькает величественная радуга. «Тут — говорит один историк:— душа воспламеняется восторгом, и мысль дополняет то, что укрывается от взоров».

Четыре величавые реки орошают страну. Кура отграничивает ее от древней Иверии и Албании; всем своим протяжением лежит в ней величавый Аракс; Тигр — течет своими верховьями, и Ефрат отделяет ее от древней Каппадокии.

Мало есть стран земных, где бы на таком тесном пространстве встречались столь разительные противоположности природы. Здесь соединились все климаты земного шара, от знойного до полярного. Сосновые и дубовые леса Месопотамии соприкасаются здесь с лимонными и пальмовыми. Лев аравийский ревом своим некогда отвечал здесь на вой волка гор Таврских. В низменных равнинах Армении — долгое лето и тропические жары; в горах ее — вечные льды, стужа, зима, продолжающаяся две трети года. Глубокие снега и ураганы не раз даже спасали страну от сильных врагов ее. Так Ксенофонт, описывая знаменитое отступление десяти тысяч греков, рассказывает о неимоверных трудностях, встреченных войсками его около истоков Ефрата.

История застает армянское племя на довольно высокой степени умственного и политического развития. Страна управляется царями, то самостоятельными, то подпадающими под власть суровых завоевателей, наводнявших кровию весь азиятский запад от Малой Азии и гор Кавказа до берегов Ганга и недосягаемых снегов Гималая. Царство [657] распадается на множество почти самостоятельных уделов (нахарарств) — наследственную принадлежность известных родов; нахарары составляли главнейшую внутреннюю силу Армении, не раз ограничивавшую власть царей, и в руках их были суд и казни, подати и сбор войск.

С древнейших времен Армения славилась и развитием своей торговли. Занимая место на переходе из Азии в Европу, и от цивилизованных стран Малой Азии к дикой Скифии,— она самым положением своим как бы предназначалась для торговых сношений.

Такою застают Армению исторические народы Азии. Происхождение общественного устройства и быта ее коренится в народном характере армян, но еще более в их вековой истории, легендарное начало которой восходит к той эпохе, до которой только могла достигнуть память человечества.

Народ Араратской страны никогда не называл ее Арменией,— это имя дали ей другие народы. Греки, всюду видевшие себя, производили это название от аргонавта Арменоса, который будто бы основал близ Арарата колонию и дал свое имя стране и населившему ее народу; другие производили имя Армении от одного из героических царей ее, Арама. Священная библия знает Армению только под именем страны Араратской, и лишь в позднейших переводах ее это выражение заменяется иногда именем Армении: а соседняя Грузия зовет страну просто Самхетиею, что значит «страна, лежащая на юг».

Сами себя армяне называют Гаи, по имени легендарного Гайка, родоначальника народа и основателя династии, господствовавшей до времен Александра Македонского. Этим Гайком и начинается легендарная история Армении.

Гайканские предания, прошедшие чрез влияние христианских представлений, называют Гайка праправнуком Иафета, и таким образом начинают историю Армении Ноем,— первым человеком после потопа. Но в армянском народе и до христианской эпохи должно было существовать такое же представление о происхождении Гайка. Ему не могло [658] быть неизвестно халдейское предание о потопе, рассказанное в эпосе Издубара, о котором знали все окружающие народы, и которое армянский народ в христианское время должен был забыть, слив его с сказанием о Ное. Эта халдейская легенда, имеющая огромное сходство с библейским повествованием, рассказывает, что во втором поколении людей жил один справедливый и богобоязненный муж, по имени Хасисуадр, по-гречески Ксизустр. Бог, раздраженный нечестием мира, известил его, что род людской погибнет от потопа. Он повелел ему записать начало, историю и конец всех вещей земных по порядку, и скрыть эту летопись в одном древнем городе, лежащем в полуденной стране; потом построить себе ковчег, и, введя в него животных и птиц, запереться в нем с своим семейством и с друзьями. Праведный Ксизустр в точности исполнил повеление Божие. И вот, земля была поглощена водою, уничтожившею всех людей и все, что жило с ними. Когда потоп кончился, Ксизустр вышел из ковчега с дочерью и кормчим — и все трое исчезли. Тогда невидимый голос сказал оставшимся в ковчеге, что Ксизустр и спутники его возведены на чреду богов, и повелел им идти в южную землю, где была скрыта летопись.

Нужно думать, что легенда о Гайке стояла в том самом отношении к сказанию о Ксизустре, в каком, впоследствии, она была поставлена к повествованию о Ное, что Гайк считался и древними армянами праправнуком человека, спасшегося во времена потопа.

История Гайка принадлежит к тем легендарным повествованиям, которыми начинается история всех народов. Но армянскому сказанию, он жил сначала в Месопотамии, куда, как выше сказано, и посланы были потомки Ксизустра голосом с неба. Когда он был в Вавилоне, там царствовал Бэл Титанид, в лице которого хотят видеть Немврода, исполина и «великого ловца перед Господом». Предание заставляет Гайка строить вместе с Немвродом великую башню, чтобы избежать нового гнева Божия, [659] потом ссорит его с ним из-за деспотических стремлений исполина — и, наконец, уводит его в страну Арарата.

Гайк основал свое местопребывание в нынешнем Ванском пашалыке,— тогда области Васпуракан.

Между Немвродом и Гайком возникает война.

Рассказ о ней, занесенный в армянские летописи, носит на себе характер глубокой древности, отличаясь в то же время необыкновенною верностию народному и местному колориту.

Бэл — говорит предание:— не мог примириться с независимым от него существованием царства Гайканов и отправил одного из своих сыновей с предложением Гайку признать его владычество. «Ты поселился — велел он сказать ему: — среди холодных ледников. Согрей, смягчи холод оцепенелого, гордого твоего нрава и, покорившись мне, живи, где тебе угодно». Но Гайк отослал послов назад с суровым ответом.

Гордый титан двинулся к пределам Араратской земли.

Враги встретились у озера Вана, на полуденной стороне его. Гайк, воодушевляя свои войска, говорил: «Друзья! не страшитесь исполинов, двинемся единодушно, и дружным мужеством сокрушим дерзновенных. Врывайтесь туда, где в толпе храбрых увидите Бэла. Быстрота даст нам победу. Но если порыв наш не поколеблет тирана — умрем, но рабами исполинов не будем!» Крик: «умрем или победим» — отвечал ему.

«Как бурный поток низвергается с крутых высот, так быстро стремятся войска Титанида к озеру Вану». Осторожный Гайк, построив свои дружины, поднялся сам на высокую гору, чтобы обозреть стан неприятельский, и увидел, что Бэл, с полком своих исполинов, стоял на крутом холме, вдали от остальных своих войск, рассеянных по полю. Гайк поспешил воспользоваться выгодами разделения неприятельских сил. Он приказал сыну своему Арменаку и внуку Кадму ворваться в промежуток между двумя неприятельскими станами, чтобы [660] не дать им соединиться, а сам повел колонну своих исполинов против царя ассирийского.

Бэл, в железном шлеме, в медных досках, защищавших его грудь и плечи, с обоюдоострым мечем, гордо стоял, облокотясь на щит, и смотрел на наступавших врагов. Видя их приближение, он быстро спустился с холма на встречу Гайку. Задрожала земля от столкновения исполинов, и долго победа не хотела склониться ни на ту, ни на другую сторону. Но вот, Кадм и Арменак, отрезав Бэла от массы его войск, нападают на него сбоку. Тогда, в недоумении и страхе, он спешит отступить на тот холм, где он стоял прежде. Но «луконосец» Гайк натягивает свой упругий, широкий трехаршинный лук, крылатая стрела, спущенная с его тетивы, ударяется в грудной панцирь Бэла, насквозь пронизывает его,— и Титан надает мертвый. «Вместе с ним — говорит историк: — падают на прах земной и все мечты гордыни и властолюбия». Пораженные ужасом, ассирияне бегут к пределам своих областей и, спасая только жизнь, оставляют стан в добычу победителям.

Так кончилась война, первая в истории человечества.

В память победы, обеспечившей самостоятельное существование армянского народа, Гайк основал, на самом месте битвы, город Гайкашен, развалины которого поныне указывают на запад от города Вана; на холме же, где пал Титан, он похоронил его раскрашенное тело и воздвиг гробницу, чтобы она, по выражению летописца, «возвещала и современникам и отдаленному потомству о жребии гордого властолюбца».

История Гайка относится армянскими преданиями к двухтысячным годам до христианской эры. Затем идет темный двухвековой период, не оставивший в преданиях ни светлых страниц, ни крупных событий. Нет, однако, сомнения, что этот период был временем слагавшейся государственности армянской страны, период завоеваний, построения городов и проч. Благодарное потомство сохранило из [661] этого периода имя родоначальника Арменака, утвердившегося окончательно в областях Араратской и Нахичеванской, где обитали, по преданиям, прямые потомки Ноя, и где самые имена местностей поныне носят отпечаток библейских сказаний. Остался в памяти народа и сын его Арамаис, давший реке Араксу имя своего внука Эрасха, и основавший знаменитый впоследствии город Армавир, который сделался столицею Армении. Известен родоначальник Амасия, по имени которого армяне и теперь называют Масисом священный Арарат.

С Арамом, жившим два века спустя после Гайка, вновь связывается представление о великих исторических событиях. Арам, подобно Гайку,— все еще лицо мифическое, послужившее только центром, около которого слагались легендарные представления. Армения, как и всякая страна, должна была пережить ту эпоху, когда народ стал выходить из неизвестности, и государство приобретало определенные границы. Все события этой эпохи, разбросанные, быть может, на протяжении не одного столетия, народ армянский и приурочивает к личности Арама, которого предания называют царем. Ему приписывается образование армянского государства в тех границах, в которых оно стало известно историческим народам.

Нужно сказать, что по всей истории армянского народа проходит красною нитью та черта, что он, даже в своих собственных представлениях, является, в огромном большинстве случаев, не самостоятельным двигателем событий, а только участником в тех событиях, которые создавались другими народами, игравшими крупную роль в истории Востока. Появляются на сцене истории Мидяне, — и в созидании их могущества участвуют армяне; падают тираны Вавилона,—и армяне участвуют в свержении их. Поэтому великие имена Армении постоянно связываются с современными им великими именами народов, получавших преобладание. Исключений из этого общего правила почти не существует. [662]

И подобно тому, как имя Гайка тесно связано с именем Бэла, легендарное имя Арама есть только спутник легендарного имени ассирийского Нина. Армянские предания представляют Арама бескорыстным противником деспотического царя. Они заставляют Нина желать отомстить Араму за победу Гайка над Немвродом и в то же время, боясь его могущества, искать дружбы его, посылать к нему посольства и дары. Но, конечно, Нин в жизни Армении играл лишь роль завоевателя, а Арам был только отважным защитником ее. Предания говорят, что Арам одержал многие победы над мидянами и ассириянами, и стал славен на всем Востоке. Многие думают, что этим он и дал повод соседним народам назвать его именем всю страну, которой он был повелителем.

Араму наследовал сын его Арай, по прозванию Прекрасный, отличавшийся, действительно, необыкновенною красотою. Но слава и его имени опять стоит в зависимости от имени Семирамиды, преемницы Нина. Наводняя своими полчищами Восток, Семирамида, конечно, не могла миновать Армении, которая, как нужно думать, была данницею Нина. Но легенды облекают эти простые отношения в поэтические формы. Они рассказывают, что когда молва о необычайной красоте Арая дошла до слуха знаменитой царицы, она отправила к нему дары и послов, приглашая его к своему двору. Арай, которого предания делают идеалом семейных добродетелей, отказался. Тогда Семирамида быстро собрала войска и внезапно вторглась в Армению.

На нолях Араратских произошла битва, и Арай погиб в сече, несмотря на приказание Семирамиды щадить его жизнь.

С тех пор в преданиях народных древнее имя Арарата, существовавшее, должно заметить, задолго до Арая, связалось с именем этого царя, и стало объясняться слиянием двух слов Арай-Арат, что будто бы значит: «гибель Арая».

По одному из преданий, Семирамида, пораженная красотою уже мертвого Арая, повелела набальзамировать его тело [663] и поставила в своей опочивальне в золотой гробнице. По другому преданию, опасаясь непримиримой вражды армян к ассириянам за смерть Арая, Семирамида потребовала от верховного жреца и волхва Мираса, чтобы он воскресил его. А когда тот уверил ее, что Арай уже перешел к богам на вершину Кавказа и оттуда по непреложной воле их будет препровожден в Халдею, Семирамида отыскала воина, похожего на Арая, и как воскресшего царя показала его армянам.

Семирамида оставила глубокие следы своего пребывания в Армении, привив ей культуру древней Ассирии. Дивясь благорастворенному климату страны, она вознамерилась приезжать в Армению каждое лето на время жаров, и с этою целью среди прелестного ландшафта построила великолепный город Шамирамакерт; т. е. Семирамидин город, известный ныне под названием Ван, при озере того же имени.

Самое построение этого города облекается легендарными преданиями. Рассказывают, что из всех стран своего обширного царства, Семирамида вызвала 42 тысячи работников, и в числе их 6000 искуснейших «каменщиков, литейщиков, кузнецов и землекопов, обученных многим искусствам». Несколько лет продолжались работы. Валы и чугунные ворота окружили город, с домами из камней разноцветных, с обширными, прекрасными площадями, с великолепными банями, на укрепленных высотах воздвиглись дворцы с потайными ходами и обширными подземельями; в скалах, так твердых, что резец едва может провести на них легкую линию, высечены храмы, гостиницы и казнохранилища. Множество камней было покрыто надписями, начертанными с такою легкостью. как на листе бумаги. По берегам озера Семирамида приказала раскинуть селения, сады и рощи, чарующие взоры. Плодоноснейшие холмы превратились в виноградники. Следы этой величавой постройки сохраняются поныне близ города Вана, и поныне находят там высокий и широкий вал, сооруженный из огромных камней скрепленных особым [664] цементом из извести и песку, — и камни эти так стиснуты, так крепко прилегают один к другому, что никакими усилиями нельзя разъединить их, иначе, как раздробивши. Но во впадинах и пещерах, образуемых этою громадою, теперь укрываются лишь разбойники да бродяги. Когда великолепный город был отстроен и обведен стенами, Семирамида ввела в него многочисленное население. Армянские предания связывают с своей историей и самую смерть Семирамиды. Они говорят, что. когда возмутился сын ее, Нинус, она бежала в Армению, и царь Кардас, сын Арая, вместе с нею двинулся к пределам Ассирии, что в первом же сражении и Семирамида, и Кардас пали, множество тысяч армян были избиты, — остальные бежали в окрестные горы.

Семирамидою, от XVIII века до Р. X., начинается длинный, тысячелетний период зависимости Армении от Ассирийского царства; она была простою данницею царей ассирийских, и ходила вместе с ними в завоевательные походы. Есть отдаленное свидетельство, будто бы армяне участвовали в защите Трои. Говорят именно, что армянский властитель Зармаир, видя окровавленное тело Гектора, бросился будто бы отважно на Ахиллеса и пал в единоборстве с ним.

Во второй половине восьмого века до Р. X, в жизни Армении совершается знаменательный переворот, — ее владетель Паруйр провозглашает себя независимым. В сообществе мидян и вавилонян, он восстает против ассирийского владычества и участвует в трехлетней осаде Ниневии, окончившейся, как известно, добровольной гибелью на костре последнего царя ее, Сарданапала, вместе с его женами и всеми сокровищами.

Паруйр первый из армянских владетелей принимает титул царя и, как говорит летописец, венчается царскою диадемой, которую отняла у рода его Семирамида, и возвращение которой лежало у Паруйра на сердце. С этого времени Армения имеет уже коронованных царей, и Паруйру [665] наследуют потомки его из рода в род, до самого прекращения Гайканской династии.

Но участие Армении в смертельном ударе, нанесенном ассириянам, стоило ей только перемены владычества ассирийского на вавилонское, и при наследниках Паруйра перед взором историка проходит все та же картина деятельности народа в зависимости от его верховных повелителей. Салманассар ведет армян для разгрома царства Израильского; с Навуходоноссором они участвуют в пленении евреев и разрушении Иерусалима. Начинается эпоха Кира — и Армения является деятельною пособницею в его всемирных завоеваниях.

«Я поведу Кира за десницу,— вещал небесный глагол устами пророка Исаии:— он разрушит крепость царей, перед им отверзнутся врата, и грады не затворятся». И в этих словах вся величавая судьба Кира, в которой Армении ее историки отводят такое видное место.

Когда, при самом рождении своем, обреченный на смерть, вследствие зловещего пророчества о нем, и спасенный лишь жалостью царедворца, Кир вновь был приближен ко двору грозного деда своего, мидийского царя Астиага, а потом сослан им опять в Экбатану,— тогда, по словам этих историков, армянский царь Тигран, восхищенный молвою о Кире, пригласил его к себе и выдал за него одну из своих сестер. Так завязались между ними крепкие узы родства и дружбы.

А в то время, как между Киром и Тиграном крепнул союз, Астиагу привиделся зловещий сон, являвшийся как бы пророческим извещением о грядущих событиях. Видел он себя в какой-то неведомой стране, близ высокой горы, вершина которой была покрыта вечными льдами. Говорили, что это земля Гайкидов. Пока Астиаг пристально смотрел на гору, на вершине ее появилась прекрасная женщина, облеченная в пурпур и в покрывало небесного цвета, мучившаяся родами. И вдруг, перед глазами изумленного Астиага, она разрешилась тремя [666] взрослыми героями. Первый из них, сев на льва, устремился к закату, второй, на леопарде, держал путь на полночь, а третий, взнуздав чудовищного дракона, напал на царства Мидийское.

Снилось потом Астиагу, что он стоит на кровле своего дворца, покрытой многоцветными красивыми шатрами; видит он венчавших его богов, стоящих в дивном величин, видит себя, окруженного своими царедворцами, и вместе с ними чествующего богов жертвоприношениями и фимиамом. И вдруг, взглянув наверх, он увидел дивного полубога, седящего на драконе, и несущегося, как бы на орлиных крыльях, сокрушить богов. Астиаг, бросившись между ними и всадником, принял на себя нападение. Кровля дворца обратилась в море пролитой крови. В продолжение долгих часов бился Астиаг с исполином — и пал, пораженный мечем его... Тут исчезает сон, — и царь проснулся, облитый холодным потом.

Была полночь. Несмотря на то, он немедленно сзывает своих советников, рассказывает им страшное видение и говорит: «оно предвещает нам сильное нашествие, подготовляемое Тиграном Гайкидом».

С ужасом внимали грозному пророчеству царедворцы и, под влиянием зловещего страха, советовали Астиагу немедленно погубить Тиграна при помощи любимой сестры его Тигрануи. «Лучшее средство против врага,— говорили они:— это измена, прикрытая личиною дружбы. Возьми Тиграную в жены, и тогда, опутав ее сетями интриг, мы возьмем Тиграна, как бессильного ребенка».

Астиаг, оставшийся в народной памяти армян под именем Аждахака, т. е. «дракона» — принимает этот совет. Он пишет письмо к армянскому царю, прося руки прекрасной сестры его Тигрануи. «Ты можешь быть уверен, — говорилось в нем: — что она будет царицею цариц». Тигран соглашается и отправляет сестру свою к Астиагу «царским обычаем», а Астиаг назначает ее первою между своими женами. Но напрасно стараются и Астиаг, [667] и царедворцы сделать Тиграную участницею заговора. Сведав о ковах мидийского царя, она обо всем уведомила брата. И когда Астиаг, замышляя измену, пригласил Тиграна для свидания на границу своих владений, — Тигран, уже предупрежденный сестрою, отвечал, что «идет, — но не на свидание, а на бой».

На границе Мидии сошлись две сильные вражеские армии. Обе оне действовали, однако с крайней нерешимостью. Астиаг, под влиянием сна, страшился мысли сойтись с Гайкидом, Тигран — поджидал Кира и старался выручить сестру, измена которой могла стоить ей жизни. Наконец, Тигрануя явилась в лагерь брата, переодетая простым воином, а вслед затем пришел и Кир с своими победоносными полками. Астиаг был разбит и пал на поле сражения. По одним преданиям, он был убит Тиграном, собственноручно поразившим его копьем; по другим — разбитый и покинутый всеми, Астиаг умирает в пустыне от жажды и голода. Говорят, что львы той пустыни стерегли его тело и оно, после многих дней, найдено было нетронутое тлением.

Разгром мидийского царства послужил началом величия Кира. Тиграну достался тогда весь царский дом Астиага и 10 тысяч мидян, которых он поселил в окрестностях Арарата. В память заслуг Тигрануи царь основал великолепный город Тигранокерт, и выдал ее замуж за одного из нахараров, предоставив ей все доходы с этого города. Потомки ее составили особое поколение, именовавшееся «вольным домом»; они существовали до X века по Р. X. и считались принцами крови, имевшими наследственные права на престол Армении.

По свержении Астиага, армяне участвовали во всех дальнейших походах Кира, видели в цепях побежденного Креза Лидийского, и гибель царя Валтазара, предсказанную ему вещими огненными словами. Тигран, друг и сподвижник Кира, умер в 520 году, оставив страну свою на [668] высокой степени могущества. Благодарное потомство назвало его Великим.

Прошло двести лет. Наступают времена великого македонского завоевателя, — а вместе с ними наступают для Армении и новые времена бедствий. В Армении царствовал в то время Ваге, сын Вана, основателя знаменитого города, существующего и ныне на развалинах древнего Шамирамакерта. Видя грозную тучу, обтекавшую Азию, слыша о падении царств и гибели народов, он, подобно древнему Гайку, решился или отразить нападение или умереть за независимость Армении. На требование покорности, он ответил: «лучше пасть за отечество, чем видеть, как чужеземцы попирают ногами родную землю». Тогда полководец Александра, Митрас, вступил в Армению и одним ударом разгромил ее войско. Ваге был взят в плен и казнен.

Так пала династия Гайканов, которая затем уже никогда не владела более армянским престолом. Но, сходя со сцены истории, она, имевшая одного общего родоначальника с народом, оставила в Армении самые отрадные и светлые воспоминания. Горячая любовь к ней народа впоследствии выразилась преданностию его к нахарарам, представителям того же гайканского дома. Прошли тысячелетия с тех пор, как погиб последний царь Гайкан, но народ армянский поныне слагает песни о тех стародавних временах, одушевляемый памятью о популярнейших царях родной ему династии. И знаменитый Моисей Хоренский, приступая к изложению истории Гайканского дома, говорит: «Любезны моему сердцу эти мужи, происшедшие от нашего царя, как мои соотечественники, кровные мои и братья. О, как бы желал я, чтобы в то время совершилось пришествие Спасителя и мое искупление, чтобы я родился при тех царях, наслаждался бы их лицезрением, и тем избавился бы от настоящих бед».

По смерти Ваге, Александр совершенно уничтожает в Армении царское достоинство,— и страна становится [669] провинцией, управляемою македонскими сатрапами. Потеря независимости, тяжело отозвавшаяся на армянском народе, вызвала, однако, со стороны его попытки к сопротивлению. В этот момент на сцену армянской истории и выступает героическая личность Ардоата, искусного полководца последнего царя из рода Гайка.

Пока Армениею управлял кроткий и человеколюбивый Митрас, знамя восстания еще не поднималось в ней; но когда, по смерти Александра, царство его рушилось, когда управление Азией досталось Пердикасу, и правителем Армении был назначен Неоптолем, принесший с собою в страну все ужасы тирании, — Ардоат решился на подвиг освобождения отечества. Переодетый, он тайно объезжал области Армении, взывая всех, кто способен был стать на защиту родины; в лесах и ущельях гор собирались к нему вооруженные дружины. И вот, под его начальством образовалось сильное войско, о чем и не подозревал утопавший в разврате Неоптолем. Ардоат окружил дворец сатрапа, одолел македонскую стражу и послал сказать ему: «Армения не восстает против Македонии: она ополчилась только против тирании и несправедливости, которых не могут желать и сами властители Азии. Возврати нам счастие, которым мы пользовались при Митрасе, а любовью к народу исторгни из рук наших оружие».

Неоптолем, испуганный восстанием, бежал в Каппадокию. Разгневанный Пердикас послал в Армению полководца Евмена усмирить возмущение. Но умный Евмен не хотел прибегать к оружию и вступил с Ардоатом в переговоры, предлагая ему уважить верховный сан Неоптолема и принять его снова в Армению. «Сограждане твои — писал он:— не постыдно могут покориться могуществу македонян. Прими Неоптолема с почестями, приличными его сану, — это не помешает тебе остаться героем.»

«Слава героев — отвечал Ардоат: — в правоте и миролюбии. Мы уважаем власть верховную. Пусть [670] Неоптолем возвращается в Армению, но пусть он правит ею так, как того требует величие славы македонской.»

Неоптолем вернулся. и Ардоат остался при нем начальником армянских войск.

Среди возникших затем смут и кровопролитий между полководцами Александра Великого, когда Антипатр, Кратер, Неоптолем, Евмен, Пердикка, Антигон и другие боролись между собою, Ардоат старался стоять в стороне, объявив торжественно, что не намерен вмешиваться в дела македонские. «Не пролью капли крови армянской, — сказал он: — за раздоры иноплеменников.» Однако, уступая непреоборимой силе обстоятельств, по настоятельному вызову Антигона, он должен был отправить к нему часть своих войск, и тем навлек на себя мщение Евмена.

Среди приближенных последнего был некто Оронт, сын знаменитого армянина, командовавшего при Неоптолеме армянскою конницею. Оронт отличался военными способностями, обладал привлекательным умом и обольстительною наружностью. Он был как бы создан для интриг и происков. Ему поручил Евмен часть македонских войск, чтобы изгнать Ардоата и овладеть Армениею. Оронт, имевший на родине многочисленных приверженцев, вошел в Южную Армению и оттуда разослал воззвания, обещая награды и почести тем, кто примет его сторону. И скоро к его македонскому войску присоединилось 12 тысяч армян. Готова была возгореться междоусобная война. Ардоат, чтобы избежать ее, задумал победить своего противника хитростью, и поручил преданному себе полководцу Мергаму захватить Оронта. Мергам, под видом вражды к Ардоату, и соблюдая всевозможную осторожность, чтобы не выдать себя, послал к Оронту письмо, предлагая перейти на его сторону со всем своим войском. Оронт был очень обрадован, обещал награды, но от решительного ответа уклонился, опасаясь обмана. Мергам, чтобы сломить его недоверчивость, прибегнул к новой хитрости. Он захватил какого-то важного лазутчика, вероятно им [671] же самим подготовленного, и доставил его к Оронту. Тогда Оронт, убежденный наконец в преданности Мергама, принял его с большими почестями, и совершенно на него положился. Мергам вкрался в такую доверенность к Оронту, что добился даже права свободно входить в шатер его и днем и ночью. И вот, однажды, воспользовавшись благоприятным случаем, он опоил Оронта сонным порошком, одел его в платье простого воина, и с несколькими своими приверженцами вынес его из шатра и увез к Ардоату.

Внезапное исчезновение Оронта внесло смуту и мятеж в его войска. Один из полководцев, Аспар, попытавшийся восстановить порядок, был убит,— и солдаты рассеялись. Между тем Оронт, привезенный в Армавир, был заточен в храм Орамазда, служивший всегда местом заключения для царственных узников; там ему объявили, однако, что жизни его не угрожает ни малейшая опасность. Пораженный великодушием Ардоата, Оронт, в присутствии волхвов, перед лицом бога Солнца, добровольно поклялся в верности Армении,— н был освобожден.

Между тем, верховным правителем Азин становится Антигон, успевший победить своих соперников. Он повсюду переменил наместников, казнил казавшихся ему подозрительными и, наконец, потребовал на суд к себе и Ардоата. Ардоат отвечал ему: «Я не вмешиваюсь в чужие дела, но не обязан никому отдавать отчета в том, как я защищаю свои области». Тогда Антигон двинул на Армению двух своих полководцев. Ардоат встретил их на границах своей земли и, отступая внутрь страны, искусно навел их на приготовленную засаду. В Гордиенских горах, там, где цепи скал образуют теснины почти неприступные, мидяне и персы внезапно охвачены были со всех сторон армянами. Оба полководца едва успели спастись через вершины гор, но войска их были истреблены или взяты в плен. Армения стала на время свободною.

Но умер Ардоат — и независимость армянского народа снова исчезла. За Ардоатом следует тот темный междуцарственный период Армении, о котором Моисей Хоренский говорит: «С этих пор и до воцарения Вагаршака в Армении, ничего верного не могу рассказать, ибо, вследствие возникших смут, всякий думал захватить власть и управлять нашею страною». Сатрапы и восстававшие против них армянские полководцы чередовались между собою во главе страны. Но в этом длинном ряде деятелей уже не было людей, одаренных талантами Ардоата, и, за немногими исключениями, они оставляют от себя лишь смутное и тяжелое впечатление. Оронт, заместивший Ардоата, на третьем же году своей власти малодушно подчинившись первому же требованию Селевка Никанора, обязался платить ему ежегодно 400 талантов и шесть тысяч коней в полном снаряде. Сын его Артавазд пытается восстать против Антиоха Великого и на требование его покориться посылает ответ: «Будем отражать силу силой,— а дани не дадим». Но среди приготовлений к упорной борьбе, Артавазд умирает, — и ворота Армении открываются для Антиоха Великого без борьбы и усилий. Полководцы армянские Артаксиаз и Задриадес добровольно подчиняются ему, чтобы стать сатрапами. Артаксиаз получает в управление Большую Армению, Задриадес — Малую. Тогда совершилось политическое отделение Великой Армении от Малой.

Правление Артаксиаза памятно в истории первыми сношениями Великой Армении с Римом.

Едва прошло столетие, с тех пор, как в пределах Азии гремели победы Александра Македонского, а теперь уже имя римлян разносилось по всем трем частям древнего мира. И вот, далекие пунические войны,— бедствия Италии от меча Аннибала, в три месяца покорившего всю Испанию и через грозные Альпы внесшего ужасы войны в пределы гордого Рима, под самые стены его, наконец разгром Карфагена — вся эта великая борьба, совершавшаяся на одном конце тогдашнего мира, с [673] грозною силою отразилась на совершенно противоположном конце его — в Армении. Покинутый отечеством, Аннибал бежал к Антиоху Великому; но вслед за собою он увлекает и победоносное оружие римлян, не хотевших оставить в покое своего гениального врага. Римские легионы тут впервые появляются на равнинах Азии. От разбитого Антиоха римляне требуют выдачи Аннибала,— и знаменитый карфагенский вождь ищет убежища у Артаксиаза, в Армении. Армению, защищенную самою природою, Аннибал мечтал противопоставить стремительным завоеваниям Рима, и искал союза с соседними народами. Но ни Митридат Понтийский, занятый осадою Синопа, ни Аршак, царь парфянский, воевавший в Индии, не согласились на его предложения.

Присутствие Аннибала в Армении, между тем, тревожит римский сенат. Римляне впервые вступают тогда в сношения с далекой Арменией, и предлагают Артаксиазу высокий титул «союзника их», если он выдаст им Аннибала. Артаксиаз, «привыкший,— как говорит историк,— жертвовать добродетелью позорным расчетам изворотливой политики», вступает в тайные сношения с Римом. Но Аннибал, предупрежденный о замыслах его, бежит из Армении и, всюду гонимый судьбою и Римом, кончает жизнь свою самоубийством.

Так мечты Аннибала рушились. Но памятником пребывания его в Армении осталась непреодолимая твердыня, обширный город Арташат, построенный по плану его на берегу Аракса, на трех утесах, сросшихся в своем основании. Сюда, под защиту грозных укреплений, возведенных гениальным полководцем, Артаксиаз перевел из Армавира свой двор, переместил все государственные учреждения, — и Арташат в течение многих веков служил столицею Великой Армении.

На этот раз римское оружие не коснулось Армении. Но зато оно отразилось тяжело на Селевкидах, победная звезда которых с тех пор час от часу угасает на [674] небосклоне Азии. Но чем слабее становились властелины, тем самовластнее, деспотичнее являлись правители провинции, вызывая повсюду ропот и негодование. Последний сатрап Армении, Артавазд, прозванный армянским Сарданапалом, отличается таким развратом и такою жестокостью, что вынуждает, наконец, лучшую часть армянского парода обратиться за помощию к парфянскому царю Аршаку великому, славному тогда на всем Востоке. Аршак восстановляет в Армении царское достоинство, и назначает царем брата своего Вагаршака.

Когда Вагаршак вступил в Армянскую землю, полководцы, войско, народ — все приняло его сторону. Артавазд. как бы возобновляя историю Сарданапала ассирийского, хотел защищаться. Но народ встретил его негодованием, а льстецы, испуганные народным движением, поспешили уговорить его снова скрыться в своих гаремах, предоставив защиту отечества одним полководцам. Не много стоило труда склонить Артавазда к тому, что так льстило его чувственной натуре и привычке к распущенности гаремной жизни. А между тем новый царь, Вагаршак, поддерживаемый сильною рукою своего брата, быстро шел вперед и уже был под стенами столицы. Городские ворота открылись перед ним беспрепятственно. Тогда Артавазд в ужасе бежал из дворца, и на берегу Аракса поразил себя мечем.

Так пало в Армении владычество Селевкидов и воцарилась славная династия Арзасидов, или Аркуши.

Когда Вагаршак, коронованный царем Армении, пожелал узнать от брата, где границы его царства — Аршак заметил ему: «Границы для храбрых определяет меч; сколько отрежет он, тем и владеет». И вот, прежде чем утвердиться на престоле, Вагаршак должен был выдержать упорную борьбу с соседями, чтобы восстановить Армению в ее древних границах. При помощи могущественного брата, он возвратил все отнятые у Армении земли, вновь присоединил под свое владычество [675] Малую Армению и обеспечил за своею страной независимое существование почти на целое полстолетие.

Затем в его царствование начинается период мирной деятельности, которому он обязан своею славой еще более, чем военным подвигам. Давно уже страдал народ под тяжестью расточительности сатрапов, приносивших с собой от восточных дворов тиранический произвол, рядом с невиданною роскошью и развратом. Парфянский повелитель, напротив, приносил с собою законность, древнюю простоту и строгость нравов. Нужно сказать, что Армения, в течение веков управляемая чуждыми ей сатрапами в отношении политическом, во внутреннем государственном строе сохранила свою самобытность; ею спокойно ведали, по древним обычаям, роды нахараров, наследственно и почти самостоятельно управлявшие своими владениями. Вагаршак, обнаруживая свойства мудрого правителя, не коснулся прав нахараров, понимая, что не может ограничить их, не вооружив против себя народ, преданный им, как своим единокровным родоначальникам. Напротив, все усилия его были направлены к тому, чтобы при их содействии водворить в стране благосостояние, которого давно уже не было в ней. В злополучные времена Селевкидов, соседние северные народы спускались с своих гор и предавались в армянских землях необузданным разбоям; поля Армении запустели; плотины, политые кровью и потом народа, рушились, и некогда плодоносные нивы залились водою. По повелению Вагаршака теперь сооружались новые оплоты для осушки болот, проводились протоки для свободного течения рек, расчищались дремучие леса, служившие притопом разбойников, покинутые и запустевшие места вновь заселялись жителями; — и вскоре одичавшая было страна :зацвела новою жизнию. Разбои прекратились, развилась общественная жизнь, возникли ремесла, художества. «В награду все это, — говорил Вагаршак:— я желаю только того, чтобы встречать в стране нравы кроткие и общество человеколюбивое.» [676]

С именем Вагаршака соединяется представление и о начале армянской литературной образованности. Существует повествование о том, как заботился царь Вагаршак о создании армянской истории. Предания говорят, что он послал к брату своему, Аршаку Великому, некоего Мар-Ибаса-Кадина, уроженца Сирии, искусного в языках восточных, с просьбою открыть ему архивы и дать возможность отыскать тайны древней армянской истории. Мар-Ибас, по найденным рукописям, а еще более по древнему народному эпосу, составил полную историю Армении и возвратился с ней к Вагаршаку, который приказал главнейшие события из нее начертать на мраморном столбе, сооруженном в его чертогах.

По смерти Вагаршака страна не долго оставалась независимою. Распространение римского владычества на Азию сурово отразилось на судьбе Армении, сделав ее невольною участницею митридатских войн, а затем — и данницею Рима. Некоторые армянские хроники, смешивая имена и годы, относят общеизвестные подвиги Митридата Понтийского к армянскому царю Арташезу, который, будто бы, превосходил Митридата и военными способностями и политическою мудростью.

Оне говорят, что знаменитые походы в пустыни Скифии, где не побеждали ни Кир, ни Александр Македонский, Митридат совершил, будто бы, только по поручению Арташеза. А когда о победах Митридата заговорил весь свет, и римский сенат потребовал от него очищения завоеванных им областей, — тот же Арташез с мудрою предусмотрительностью уговорил Митридата на время смириться перед Римом, чтобы прежде собрать возможные средства для борьбы с повелителями мира. По его совету Митридат, в три года обошел под чужим именем все области Малой Азии, научился двадцати двум языкам, и узнал обычаи и свойства жителей. Только тогда, когда Митридат вернулся к Арташезу, царь быстро собирает такое многочисленное войско, что «никто даже не [677] знает ему счета». Он наводнил своими полками всю Малую Азию, покорил всю сушу между двумя морями, и наполнил океан множеством кораблей, желая поработить весь запад... Римляне, встревоженные быстрыми успехами Арташеза, уже готовившегося перенести победоносное оружие в западные пределы Европы, подослали тайных убийц; они прокрались в армянский стан, успели возродить в нем смуту, и, при возникшем мятеже, Арташез пал под мечами своих же собственных воинов. Говорят, что умирая, он воскликнул: «Увы! как превратен жребий царей! Как быстро пролетает земная слава! Рад — что умираю, не пережив своего счастия!»...

В этих сказаниях, перемешивающих эпохи и лица, есть та доля истины, что в них отразилась именно память о великих событиях, совершавшихся тогда в Армении, которых не могли затемнить и грандиозные события, влиявшие на судьбы всей тогдашней Азии.

В то самое время когда Митридат начинал борьбу свою с Римом, в Армении царствовал зять его, сын Арташеза, Тигран II-й названный Великим. Междоусобные распри в фамилии Арзасидов дали ему случай занять первенствующее положение в тех странах, где владычествовали представители этой династии. Он построил себе дворец в самой Персии, где господствовали старшие из Арзасидов, чеканил монету с своим изображением, и принял титул «царя царей». Это и был единственный момент в истории Армении, когда она становилась во главе азиятского мира. Подвиги Тиграна сделали имя его известным не только на Востоке, но и на Западе, где римляне внимательно следили за его успехами.

Когда Митридат, разбитый Лукуллом, бежал в Армению, и Лукулл, преследуя его по пятам, осадил Тигранокерт, — армянский царь пришел в непосредственное враждебное столкновение с Римом.

Рассказывают, будто бы, гордый Тигран, увидев малочисленные легионы Лукулла, сказал: «Если римляне [678] пришли послами, то их слишком много, — а если сражаться, то их мало». Но тут, по словам Плутарха,— случилось нечто неожиданное: 12 тысяч римлян разгромили полтораста тысяч противников, потерявши сами только пять человек. И тем не менее, Тигран, еще питая в душе безумную надежду отстоять свою независимость от римлян, — продолжал войну. Он выказал в этой борьбе много мужества, много военных дарований, но не мог воспрепятствовать победоносным легионам Помпея пройти через всю Армению до самого подножия Кавказа.

Загнанный в горы, Тигран должен был, наконец, признать себя данником Рима. Ему был оставлен престол Армении, однакоже, под условием помогать Риму в борьбе с Парфией. Так дело всей его жизни, результаты всех его завоеваний сразу были уничтожены приговором мощной силы. Рассказывают, что когда Тигран явился к Помпею, полководец римский любезно заметил ему, что он не только не теряет царства, но приобретает себе еще новых друзей в лице римского народа.

В дальнейших событиях Армения надолго становится спорным краем в борьбе между Римом и Парфией. Лавируя между противниками, Тигран ищет опоры в каждом из них, подчиняется и помогает то той, то другой стороне, стараясь только предохранить свою собственную землю от бедствий вражеского нашествия.

Преемник Тиграна, Артавазд, не сумел продолжать его мудрой политики и тем погубил Армению. Вопреки обязательствам, он открыто принял сторону Парфии и выслал свои войска против легионов Антония. Тогда Антоний хитростью заманил его в свой лагерь, и в серебряных оковах отправил в Александрию, где царь армянский был предан смерти. Чтобы ослабить Армению, Антоний после того делит ее уже на три части: Нижнюю, Верхнюю и Малую. Последняя отдана была царю понтийскому, а первые две управлялись то царями из рода Арзасидов, то римскими сатрапами. [679]

С этих пор для Армении наступает глухое и темное время, от которого не осталось даже настоящих имен ее царей и правителей. По крайней мере римские и греческие историки называют одни имена, в то время, как историки армянские — совершенно другие. Нужно думать, что это историческое разногласие произошло оттого, что армянские историки считают царями этой эпохи потомков Аршакуни, которые при тогдашних тревожных обстоятельствах владели иной раз лишь незначительною частию Южной Армении, тогда как в остальных областях ее царили римские и парфянские ставленники, которых армянские историки гордо игнорируют.

К этим-то потомкам Аршакуни и принадлежал Авгар, владевший Едессою, знаменитый своими сношениями с Спасителем мира. Но за то к ним же принадлежал и целый ряд других царей, преемников его, обративших несчастную страну в арену кровавых убийств почти на целое столетие. Ананун, сын Авгара, предает мечу все, что исповедует после отца его христианскую веру. Санатрук, наследовавший ему, истребляет весь род Анануна и всех потомков Авгара. Еруанд убивает Санатрука, уничтожает детей его, но и сам погибает от руки убийцы, в борьбе своей с Арташезом.

Единственный, уцелевший от истребления потомок славного дома Авгара, Арташез, — воспитанный в горах и прозванный по этому случаю «питомцем гор», — напоминает своим правлением лучшие времена Армении. В длинное сорокалетние царствование его, несчастная страна отдохнула от тяжких бедствий, угнетавших ее при его предшественниках. Смерть этого царя вызвала в народе выражения истинного горя.

И было о чем горевать армянскому народу. В сыне Арташеза, Артавазде II, возродился самый худший представитель тирании, которая когда-либо существовала в армянской земле. Его беспощадная кровожадность была так безумна, что народ приписывал ее помешательству, для [680] объяснения которого создал даже страшную легенду, показывающую, какие глубокие следы оставили в народной памяти бедствия его короткого царствования.

Легенда эта рассказывает, что когда отец его, Арташез, по обычаю страны, лежал в великолепном золотом гробе, на престоле из виссона, в златотканом царском одеянии, с короною на голове и золотым оружием в ногах; когда, окружая престол, рыдали его сыновья, родные и множество старейших нахараров; когда полки вооруженных воинов, как бы готовых на бой, стояли перед умершим повелителем, а за ними — рыдали одетые в траур армянские девы, и теснились огромные печальные толпы народа; когда перед гробом почившего совершалось множество добровольных самоубийств, — Артавазд, видя эти проявления народной любви к отцу, в припадке подозрительной зависти, говорил себе: «Мой отец увлек за собою народ. Армяне орошают гроб его слезами и кровью. Они не хотят жить без него. Над кем же я буду царствовать?» Тогда — повествует сказание: — Арташез поднялся из гроба и поразил сына проклятием и безумием, предрекая ему гибель и пленение злыми духами. И вот, однажды, на охоте, в окрестностях Арарата, Артавазд, в припадке безумия, поворотил лошадь с моста и стремглав низринулся в глубину потока. — Не лишнее сказать, что по народным песням, сложенным, очевидно, уже в христианские времена, долго спустя после Артавазда, он поглощен был пламенен из разверзшегося перед ним ущелья святого Иакова. Но из-под острия смертной косы — говорит легенда: — Артавазд уведен был злыми духами в ущелье Арарата и там окован железными цепями. В свирепой ярости он непрестанно грызет их, чтобы убежать и снова нагнать на Армению бурю злоключений. К каждому новому году цепи становятся тоньше волоса и готовы разорваться. И вот, в армянском народе возникает следующий обычай. Накануне нового года, когда зажгутся вечерние [681] огни, в каждой армянской кузнице раздаются три мерные звонкие удара. В этот вечер молот опускается не на раскаленное железо, рождая тысячи огненных брызг, куется не подкова карабагскому скакуну, — кузнец, исполняя древний обычай своего цеха, бьет молотом по наковальне, сопровождая три удара таинственными словами: «крепчайте цепи Артавазда». Так выразилась в народе боязнь, чтобы снова не настали времена жестокого безумного царя.

В качестве римской данницы. Армения влачила незаметное существование до половины третьего века. Не раз пыталась она сбросить железное иго Рима; и каждый раз побеждаемая, умела, однако, новыми договорами обеспечивать за собою хотя бы тень политического существования.

В половине третьего века на Востоке совершаются крупные события. В Персии, в лице царя Арташира, возникает новая династия Сассанидов, и истребляет всю фамилию Арзасидов, господствовавшую в тех странах около шести столетий. Такой переворот естественно не мог не отразиться и на Армении, связанной с Персиею теснейшими родственными узами. И вот, царь ее Великий Хозрой начинает с Сассанидами кровопролитную войну, столько же для поддержания древней родственной династии, как и для собственной защиты, Сассаниды нашли в Хозрое смелого и счастливого противника. Он занял весь Адербейджан, разрушил главный город этой провинции, стоявший на месте нынешнего Тавриза, и простер свои смелые набеги далеко внутрь Персии. Чтобы отделаться от беспокойного противника, Арташир поручил одному из своих приближенных убить Хозроя. Этот цареубийца был родственник Хозроя, нахарар, происходивший из рода Аршакуни, по имени Анак. Как бы избегая гонений новой персидской династии, он пришел к Хозрою, прося у него убежища. Дружески принятый, два года искал он случая исполнить свой злодейский умысел, и, наконец, убил Хозроя на охоте, близ столичного города Арташада. [682] Но и сам убийца не успел бежать, и пал жертвою народной ярости. Малолетний сын Хозроя, Тиридат, спасенный от преследования Сассанидов приближенными вельможами, был увезен в Рим, — и для Армении начинается тяжкий 27летпиии период междуцарствия, после которого Тиридат, при помощи римского оружия, опять возвращается в Армению.

Тиридатом начинается христианская эпоха в стране, истомленной веками бедствий. [683]

XXXIX.

Христианская Армения.

Древняя Армения, как и все народы, населявшие соседние страны, обоготворяла природу. Но во второй половине третьего века царь Тиридат, из династии Арзасидов, принимает святое крещение; и с тех пор христианство, крепнувшее с веками, получает значение огромной образовательной и государственной силы в Армении. Оно нашло в стране готовую почву. Свет истинной веры давно уже проникал в нее; и начало христианства местные предания относят к тому времени, когда Спаситель мира был на земле и совершал дело своей божественной проповеди. Царь Авгар, владевший тогда Едессою, после неоднократных походов в Персию, впал в тяжкую болезнь. А в то время Восток уже огласился чудесами, которые совершал в земле Иудейской новый [684] великий пророк, Иисус из Назарета. Едесский царь, ища исцеления своей болезни, отправил к Нему послов с следующим собственноручным письмом: «Достигло до слуха моего о чудесах и дивных исцелениях Твоих без всяких врачебных пособий. Гремит молва, что по слову Твоему слепые прозревают, хромые и увечные ходят, прокаженные очищаются, что Ты изгоняешь бесов и злых духов, возвращаешь здравие неисцелимо больным, и мертвых вызываешь вновь к жизни. Эти слухи одушевляют меня; я верую, что Ты Сын Божий, совершающий эти чудеса; осмеливаюсь переслать к Тебе это письмо и умоляю Тебя благодушно посетить меня, чтобы вылечить меня от мучительного моего недуга. Слышал я также, что иудеи Тебя преследуют, ропщут на Твои чудеса и грозят Тебе гибелью. У меня здесь есть город, хотя не обширный, но спокойный: в стенах его Ты найдешь все, в чем можешь нуждаться». Спаситель отвечал Авгару:

«Блажен, Авгар, в Меня верующий, не видя Меня, ибо обо Мне писано, что видевшие Меня не уверуют, чтобы не видевшие Меня уверовали и обрели жизнь. Я должен здесь кончить то, для чего послан, и потом отойти к Тому, Кто Меня послал. Возвратясь к Нему, пришлю к тебе одного из учеников Моих, да исцелит он тебя от недуга и да принесет с собою жизнь тебе и твоим».

Христианское предание говорит, что среди посланных Авгара находился живописец, которому поручено было изобразить лик великого пророка, и он рисовал в то время, когда Спаситель говорил с народом. Но лучезарные черты божественного лица ускользали от искусной кисти живописца. Тогда Спаситель подозвал его к себе, взял убрус, приложил его к своему лицу и вручил его художнику. На убрусе отпечатлелся нерукотворный божественный образ. Образ этот и поныне составляет драгоценное наследие города Едессы.

По Вознесении Христовом, когда божественная проповедь распространилась по лицу земли, апостолы появились и в [685] Армении. Фома, из двенадцати, послал к Авгару Фаддея, одного из семидесяти учеников Иисусовых. В то время жил в Едессе некий вельможа, по происхождению еврей. Фаддей и пришел к нему. И вот, по всему городу разнеслась молва, что появился ученик великого еврейского пророка, распятого в Иерусалиме и, как всюду носился слух, воскресшего из мертвых. Когда весть о том дошла до царя Авгара, он сказал: «это тот, о котором писал Иисус», и тотчас же пригласил его к себе. Когда Фаддей входил в царскую палату, Авгар на лице его увидел знамение Бога. Он встал с своего престола и нал ниц перед апостолом; вельможи, его окружавшие, изумились, ибо не поняли знамения. Авгар спросил Фаддея: «Не ты ли тот ученик Иисусов, которого он обещал прислать ко мне; не ты ли можешь исцелить мои недуги?» — Если веруешь во Христа Иисуса, Сына Божия, то просьба сердца твоего исполнится,— сказал ему Фаддей: «Я уже верую в Него и в Отца Его, ответил Авгар:— Я готов был с своим войском идти на истребление евреев, которые распяли его, если бы мне не воспретил этого Рим».

Тогда Фаддей, возложив на царя руку, исцелил его от недуга, и начал проповедовать евангелие ему и народу его. Он сотворил многие чудеса, исцеляя больных и недужных. Авгар и весь город приняли крещение, замкнули двери языческих храмов и завернули тростником кумиры, находившиеся на столпе и на жертвенниках.

В то же время апостол Варфоломей с своими учениками перешел Аракс и распространял учение Христа в восточной части Армении, не подвластной Авгару, строил церкви, ставил епископов, пока не был замучен в городе Аребани.

Христианство, как и повсюду, медленно вытесняло древнюю веру, в которой долго оставалась большая часть жителей,— и последователи его подвергались страшным гонениям. Уже сын Авгара был лютым врагом христианства. Под угрозою меча народ возвращался к своим кумирам. [686] Тщетно св. Аттей обличал царя, убеждая внять голосу милосердия; он и сам принял мученический венец из рук тирана.

И повсюду в Армении преследовались христиане. Одни из них были замучиваемы, другие скрывались в горы и вели отшельническую жизнь, многие поклонялись Христу тайно, оставаясь без пастырей. Два первых века христианства прошли для Армении в этой борьбе, в чередовании царей враждебных Христу с равнодушными к Нему. Но число служителей истинного Бога росло,— и вот, появляется в Армении царь Тиридат, сын Хозроя Великого.

История Тиридата необыкновенно знаменательна.

Когда отец его по воле царя Арташира персидского был изменнически убит своим родственником Анаком, и всему роду его грозила гибель, верные вельможи спасли двух его младенцев, укрыв дочь в неприступной крепости Ани, а сына, Тиридата, отправив ко двору кесарей римских, коренных врагов царей Сассанидов. Тиридат вырос в Риме. Не много данных сохранилось о том, какое влияние обнаружил на него вечный город, но по свидетельству римских историков, он вел там жизнь разгула и всевозможного потворства страстям, столь обычного в городе Нерона, Калигулы, Каракаллы. Рассказывают, что Тиридат сделался весьма популярен в Риме необычайной силой, которую ему приходилось показывать в ипподроме, А какова была телесная мощь Тиридата — можно судить по нескольким случаям, о которых рассказывает Моисей Хоренский: Раз, уже будучи царем, он в сражении с аланами напал на вождя их, и одним ударом обоюдоострого меча рассек его пополам вместе с головой и шеей его лошади. Силе своей, по словам историков, Тиридат обязан и царским саном. Перед лицом императора Диоклетиана он сразил на поединке исполина готского, вызывавшего на бой самого кесаря, и благодарный император облек его порфирой и отпустил на царство.

Тиридат вернулся в родную сторону еще язычником. [687] Но не один возвращался он в отечество; с некоторого времени неотлучно находился при нем ревностный служитель, близкий его сердцу, хотя и неведомый родом, которому он вполне доверялся. Этот служитель был будущий великий просветитель Армении, святой Григорий.

Григорий был сын Анака, от руки которого пал царь Хозрой. Когда раздраженный народ растерзал убийцу, Григорий, тогда двухлетний младенец, был спасен своею кормилицею, успевшею бежать с ним. Один персидский вельможа, женатый на христианке, встретив на пути кормилицу, приютил младенца, и таким образом Григорий вырос под непосредственным влиянием ревностной поклонницы Христа. 19-ти лет он женился на дочери одного из именитых армянских князей, исповедовавшей также христианскую веру, и от этого брака были у него два сына. Но призванием Григория была не тихая семейная жизнь: его влекло к себе христианское подвижничество. И он расстался с детьми и женой, которая с своей стороны отдала себя также служению Богу в безмолвной обители. На душе 1'рпгория лежал тяжкий грех отца, — он знал об убийстве им царя Хозроя,— и, расставшись с семьей, решился искупить его тяжким подвигом. Он отправился в Рим, чтобы служить Тиридату, сопровождал его в походах с римскими легионами, всюду оказывая ему свою приверженность. Рим был для великой души Григория великою школою христианской любви и терпения: он был свидетелем гонений на христиан, непобедимого мужества их веры, воодушевлялся им и готовился к мученичеству, постигшему его в Армении.

С царскими почестями и римским великолепием шел Тиридат в свое царство, окруженный многочисленной свитой и римскими легионами. Народ, изнуренный беспорядками 27-милетняго междуцарствия и персидским гнетом, с восторгом встречал единоплеменного царя. Тиридат желал торжественно отпраздновать свое вступление в царство, и в стенах храма Анагиды (Дианы) принес богатую [688] жертву, благодаря богов за сохранение своей жизни и царственное возвращение на родину. Но здесь вере св. Григория и суждено было подвергнуться тяжкому испытанию. Когда Тиридат потребовал, чтобы Григорий поклонился вместе с другими кумирам, Григорий отказался.

«Я исповедую Создателя неба и земли, и не поклоняюсь творениям рук человеческих; верно служу царю земному,— хочу сохранить верность и небесному,» сказал он. Тиридат был разгневан. Тогда, желая ускорить падение царского любимца, услужливые царедворцы открыли царю тайну рождения Григория. «Сын цареубийцы не достоин жизни!», воскликнул Тиридат. Григорий был подвергнут мучительным истязаниям и, измученный пытками, брошен в глубокий ров, наполненный ядовитыми гадами; в ров этот, находившийся вблизи города Арташата, около того места, где убит был некогда царь Хозрой, обыкновенно ввергались преступники, осужденные на смерть. Целых 14 лет судьба Григория облечена была непроницаемою тайной. Ни в пределах Армении, ни в чертогах Тиридата, нигде не повторялось самое имя мученика, которого считали уже погибшим. Но Провидение хранило Григория. Благочестивая вдовица, жившая подле самой темницы, ежедневно бросала ему в малое отверстие скудную пищу, а ядовитые гады не касались его. И вот, настал наконец час, когда из святых уст мученика должна была раздаться христианская проповедь и внести в Армению свет истинной веры.

Но прежде Провидением суждено было пролиться новой мученической крови, чтобы засвидетельствовать о Христе в стране языческой. «На костях мучеников утверждается церковь». Незадолго перед тем жили в Риме пятьдесят дев, посвятившие себя на служение Богу; все оне жили вместе, под руководством благочестивой старицы Гаяны, и между ними была одна царского рода, именем Рипсима, отличавшаяся необыкновенной красотою. Преследуемые Диоклетианом, хотевшим взять Рипсиму в жены, оне тайно отплыли в Палестину, а там божественное видение внушило им [689] удалиться в Армению. 37 дев поселились близ тогдашней армянской столицы Вагаршапат, в убогом домике, близ виноградника, и проводили время в трудах и молитве. Кесаря известили, где укрылась Рипсима, и он написал Тиридату, прося его выслать к нему царевну, если он сам не пожелает взять ее себе в супруги. Тиридат, пораженный ее красотой, послал ей богатые царские дары: они были отвергнуты. Тогда он приказал предать ее всенародно мучительной казни. Тридцать две подруги ее, пришедшие взять тело мученицы, были также схвачены и на том же месте преданы смерти. А затем, на другой день, были замучены и сама наставница Гаяна с остальными тремя непорочными девами, из которых одна, Мариамна, убита на одре болезни. Тела всех 37 дев были брошены на съедение зверям, — но звери не смели коснуться святых мучениц.

На шестой день сам Тиридат, его ближайшие сановники и исполнители казни подверглись участи Навуходоносора. Пораженные безумием, они стали скитаться с дикими зверями и терзали собственное тело, наполняя страшными воплями окрестности Вагаршапата. Ужас объял столицу. Тогда, в тайном видении, сестра Тиридата была извещена, что только один узник Григорий может исцелить бесновавшихся. Некий вельможа немедленно отправился в Арташат, не веря, чтобы Григорий после 14-летнего забвения в ядовитой яме, мог быть еще в живых.

Григорий, однако, был жив; его освободили, облекли в светлые ризы и с торжеством повезли в Вагаршапат. Сестра царева, синклит и весь народ вышли на встречу к нему за ворота столицы и пали к ногам его. В то же время, привлеченные какою-то неведомой силою, бесновавшийся царь и сановники устремились к святому и простерлись перед ним с дикими воплями. Григорий исцелил их, говоря: «Не мне поклоняйтесь,— ибо я только человек, вам подобный, а Тому, Кто создал небо и землю и нас человеков, и Кто ныне исцелил вас.» «Где божии серны?» [690] спросил он потом, и когда ему указали место избиения дев, он собрал нетленные останки их, обвил в собственные одежды, отвергнув, как недостойные, богатые ризы, принесенные язычниками, снес их в один виноградник, и остался там в уединенной молитве над ними.

В полночь его посетило видение.

Он видел, что свод небес разверзся, и необыкновенный свет пролился до земли; по направлению лучей его стремились сонмы ангелов, а перед ними высокий муж, с грозным взором, держащий в деснице своей золотой молот. Он летел с неба быстрее орла и, достигши до центра города Вагаршапата, с неимоверною силою ударил молотом в землю. Застонала земля; гул пронесся в недрах ее, страшные вопли исторгались из ада, и горы сравнялись с землею.

И вдруг, посреди самого города, близ царского дворца, появился высокий, круглый, обширный золотой пьедестал; на нем — огненный столп, над столпом — облачный свод, увенчанный светозарным крестом; вокруг него — четыре других столпа, из которых три на месте казни святых дев, и над каждым по кресту над сводами. Все изображение покрывал чудный купол из облаков, служивший основанием огненному престолу, на котором крест Господень в светозарных лучах проливал свет, проникавший до самого основания столпов. Тогда выступил из земли обильный источник и потек через все поле, далее и далее, пока зрение могло следить за ним. Ангел Божий прилетел к изумленному Святителю и сказал ему: «Муж с грозным видом и высоким станом, шествовавший впереди сонма ангелов, с золотым молотом в деснице, и ударивший по земле — Сам Господь. Да будет место это храмом Божиим, домом молитвы всех верующих и престолом Первосвященника.»

Всколебалась земля — и видение исчезло.

На месте его Григорий водрузил знамение креста и положил основание трем другим престолам, на месте [691] избиения Рипсимы, Мариамны и Гаяны с их подругами,— там, где явились столбы. Главный престол был назван «Шогокат», что значит «излияние лучей», и здесь, впоследствии, основалась величайшая святыня Армении, монастырь, названный, в память видения, «Эчмиадзин», т. е. «Сошествие Единородного Сына». На другой день тела св. мучениц были преданы земле. Раскаявшийся царь более всех трудился для достойного погребения своих жертв, и жены вельмож носили на могилу их камни в своих драгоценных одеждах.

Царь и весь его совет единодушно решили тогда избрать Григория пастырем себе в вере Христовой и отправили его для посвящения к архиепископу Кесарии, Леонтию. В Кесарию, между тем, достигла уже молва о мученических подвигах Григория, о чудесном обращении им целой страны к свету Христову, — и Леонтий рукоположил Григория епископом всей Армении. На берегах Ефрата встретил возвращающегося святителя Тиридат со всем царственным домом, сановниками и народом. Григорий крестил их в водах реки, освященной воспоминанием о земном рае. Но прежде он наложил на них короткий приготовительный пост, который церковь Армянская и поныне соблюдает в память ее просвещения.

Святитель водворился в царственном Вагаршапате и 30 лет светил родине своей словом истины и благим примером. Видя, что уже достаточно утверждена им вера Христова в отечестве, Григорий поставил на кафедру сына своего Аристагеса, а сам удалился в дикую пещеру области Таронской, где спасалась некогда одна из спутниц царевны Рипсимы. Там он и кончил на молитве свое труженическое поприще. Соседние пастухи обрели однажды неведомое им тело его и погребли в пустыне. Только через многие годы открыто было небесным видением одному отшельнику место погребения святителя, и его нетленные останки перенесли с честью в селение Тартан, где устроилась обитель. Теперь голова святого находится в Неаполе, левая рука в [692] Сисе; правая же в Эчмиадзине, где и поныне служит для посвящения преемников его — католикосов.

Царь Тиридат был ревностным помощником Григория в распространении христианства. По рассказу Моисея Хоренского, он обладал не одною телесною силою, но и необыкновенною волей, и возвышенным умом; а увлекательным красноречием и силой убеждения он превышал даже самого просветителя Армении, Григория. Приняв христианство, он сам стал проповедовать слово Божие, рассказывая всем о чудесах, которые Бог сотворил над ним. В этой проповеди провел он всю свою жизнь и пал, наконец, жертвою той же ревности в вере. В управляемой им стране еще оставались многие нахарары, державшиеся язычества, и царь постоянным увещанием принять христианство вызвал ропот даже среди своих приближенных. Тогда он снял с своей головы царский венец и ушел в пещеру, где проводил свои последние дни святой Григорий. Царедворцы, боясь народного неудовольствия, просили его воротиться на царство, и когда он отказался — они отравили его. Армянская церковь причисляет Тиридата к лику своих великих святых, как равноапостольного.

С укреплением христианства в Армении, ее политическая жизнь выиграла не много. Если вначале и установились у нее по-видимому дружественные отношения к сильной Византийской империи, то, с другой стороны, Армения столько же проиграла от усилившейся ненависти к ней Сассанидов соседней Персии. Дружба Византии вообще обходилась дорого Армении, императоры смотрели на нее просто как на свою вассальную страну, и в этом именно смысле оспаривали ее у персов. Армения стала яблоком раздора между этими двумя сильными государствами, ареною разорительной для нее борьбы, и смут между нахарарами, переходившими на сторону то персов, то византийцев. А такие переходы далеко не были безразличны для боровшихся сторон, так как они сопровождались обыкновенно переходом дружин и, главным образом, конницы, которая [693] считалась в то время лучшею в целой передней Азии. По свидетельству самих греческих историков, в конце концов, произошел даже простой раздел Армении между персами и греками, при чем последним досталась лишь незначительная западная часть страны. Да и недолговременна была эта внешняя дружба маленького государства с огромной империей; она превратилась скоро в суровую ненависть, бывшую отчасти причиной того, что греки мало по малу потеряли и ту незначительную часть Армении, которая оставалась в их власти. В то время, как византийское правительство неблагоразумными поступками: закрытием школ, преследованием национальности армян, их языка и обычаев, отчуждало своих приверженцев, персидский двор ласками, наградами, а еще чаще тайными интригами и обещаниями, привлекал на свою сторону нахараров, — и мало по малу в Армении установилось преобладание персидской партии. Цари, не имевшие в сущности фактической власти, давно уже были игрушкою в руках то того, то другого из соперничавших государств; значение их падало все более и более, а развратная жизнь надоела всем до того, что нахарары сами обратились к персидскому царю с настоятельной просьбой уничтожить в Армении царское достоинство. Просьба эта, составлявшая полное торжество политики персов, была уважена и в 428 г. персидский царь Баграм V свергнул, в лице Арташира, с престола Армении династию Аршакуни. Страна сделалась провинцией, раздробленной на множество нахарарств, — и самостоятельное существование Армении надолго прекратилось.

Это было печальное время в Армении, печально тем более, что армянский парод, быть может, именно под влиянием христианства, начал жить в это время высокою умственною жизнию. Этой именно эпохе, V веку по Р. X. принадлежит величайший из армянских писателей-историков, знаменитый Моисей Хоренский, живой свидетель политического падения своей родины. Моисей родился в конце IV века в селении Хорене, давшем ему свое имя. [694] Замечательный умом, знаменитый историк видел в течение своей долгой жизни весь тогдашний свет и имел возможность научиться всему, что знало человечество. Он был в Едессе, Антиохии, Византии, посетил Рим, Палестину, Афины и Александрию, читал произведения греческих и римских классиков, и, наконец, своей историей Армении создал великий памятник и в родной литературе. Он прожил, как говорят, 117 лет. Воротившись уже в старости из своих путешествий, — он застал Армению как раз во время падения династии Аршакуни, и в таком положении, которое исторгло у него вопли страдания. «Сетую о тебе, земля Армянская,— записал он в своей истории: — сетую о тебе, страна благороднейшая из всех стран Севера: нет у тебя более ни царя, ни священника, ни советника, ни учителя... Жалею о тебе, церковь армянская, не вижу более разумное твое стадо, ни пасущимся на зеленом лугу, покоющимся у вод, ни собранным в овчарни, ни защищенным от волков: оно рассеяно по пустыням и крутизнам гор»... Так оплакивал свою отчизну благороднейший сын своего века и своей страны.

Около половины 7-го века пали и сами Сассаниды; их место заняли новые завоеватели, арабские калифы, — и в борьбе между ними и византийскими императорами, Армения снова сделалась ареною кровопролитий и опустошений, завоевываемая то арабами, то греками. Ревностнейшие распространители своей религии, арабы, по отношению к Армении, оказались, однако, не худшими властителями, и даже наименее стеснявшими их политическую жизнь и религиозную свободу. Один из нахараров, Ашот, происходивший из древней армянской фамилии Багратидов (Багратуни), с соизволения самих, уже слабевших калифов, искавших опоры между прочим и в Армении, принял в 885 г. царский титул и, возложив на себя корону, начал собою новую династию Багратидов.

Происхождение этой фамилии и ее значение в прежней жизни Армении составляет одну из интереснейших [695] страниц армянской истории. По преданию, во времена вавилонского пленения в Армению пришла еврейская колония под предводительством некоего Шамбата, производившего свой род от царя Давида. При царе Вагаршаке, один из потомков Шамбата, Баграт, за преданность и помощь царю, за верность и мужество, получил звание родоначальника и занял придворную должность возлагателя короны. Арташез II, за новые заслуги одного из Багратидов, пожаловал ему венец, украшенный драгоценными каменьями. Права и должности, пожалованные Багратидам этими царями, были наследственными в их роде, давая им большое значение между нахарарскими родами. И гордые Багратиды всегда помнили эти права. Рассказывают, что один из Багратидов, Сембат, взяв в плен изменника Меружана, претендовавшего на армянскую корону, надел ему на голову свернутое на подобие венца раскаленное железо, говоря: «венчаю тебя, Меружан! Ты искал армянской короны — и мне, венценалагателю, по обычному наследственному нашему праву, надлежит возложить на тебя корону».

Один из представителей этого знаменитого рода и становится теперь царем Армении. Гений народный как бы воскрес со вступлением на престол династии Багратидов; для Армении настала новая эпоха благосостояния и развития. Столицею царства был сделан город Ани, который с течением времени украсился великолепными храмами и дворцами, и разросся до стотысячного населения. Развалины этого города поныне красноречиво свидетельствуют о том, какой высокой степени просвещения достигала тогда Армения и какая будущность могла бы предстоять ей, если бы не грозы все новых и новых нашествий.

При Багратидах оправившаяся Армения пользовалась некоторым спокойствием и значением до конца X века; и цари, хотя власть их была зависима и нуждалась в признании, то со стороны калифов, то со стороны византийских императоров, нередко носили титул царя царей. Но с начала XI века между самими представителями династии [696] возникли раздоры и войны за престол. Арабы из политических видов поддерживали семейные распри, охотно раздавая короны разным членам царствующей фамилии. В Армении возникли тогда три царства: одно в нынешнем Ванском пашалыке, другое в Карсе, третье в области Сюник (Карабаг), и каждый из трех царей желал преобладания над другими и титула царя царей.

А между тем наступила эпоха падения Багдадского калифата, и с запада шли несметные орды завоевателей. Армянские цари, озабоченные междоусобною борьбою и усмирением непокорных нахараров, уже не имели возможности защищать отечество от этих новых опустошительных нашествий. Быстро падает благосостояние Армении, а вместе с тем и царская власть. Наконец сами нахарары изменнически предали последнего Багратида и византийскому императору Константину Мономаху. Отвезенный под предлогом свидания с императором в Константинополь, он был там коварно задержан и силой принужден отречься от престола. Столица его Ани была захвачена также путем измены, несмотря на упорное сопротивление жителей. Греки, впрочем, не долго пользовались плодами своего коварства. В 1064 году султан Алп-Арслан овладел Ани. Армянское царство пало навсегда, и лишь за немногими нахарарами оставалась некоторая власть. Но в 1242 году пришли монголы, и разгромили всю Армению, оставив в ней лишь слабые признаки некогда бывшей политической самостоятельности.

В то время, когда оканчивалось существование Великой Армении, на недолгое время приобретает некоторое значение Армения Малая. В эту страну, и соседнюю с ней Киликию, переселились многие армяне, гонимые бедствиями отечества. Они вместе с коренным населением и образовали отдельное государство. Маленькое государство это в одиннадцатом веке успело сбросить с себя византийское иго и поставило себе царем родственника Багратидов, Рупина, — первого представителя целой династии. Малой Армении довелось играть [697] настолько замечательную роль в крестовых походах, что царь ее, Леон II, был возведен императором Генрихом VI в короли и, 6 января 1192 года, коронован в Тарсе. Довольно долгое время Мало-Армянское царство счастливо противостояло притязаниям монголов и турок; но внутренние неурядицы, вместе с вмешательством пап в церковные дела, мало по малу совершенно ослабили и его.

В 1375 году последний царь Армении, Леон VI, был пленен мамелюками и, таким образом, прекратилось политическое существование и последней отрасли армянского царства.

Не лишнее сказать, что Леон VI впоследствии освободился из плена и умер в Париже, в 1393 году. Он погребен в церкви Целестинов, откуда прах его позднее был перенесен в Сен-Дени. Над его могилою стоит памятник, и поныне посещаемый многими путешественниками. Современный Леону французский историк Фруассар говорит о нем: «Лишенный трона, он сохранил царские добродетели и прибавил к ним еще новые — великодушие и терпение. С своим благодетелем Карлом VI, он обходился, как с другом, но никогда не забывал собственного царского сана. И смерть Леона была достойна жизни его».

Возвращаясь к прошлому, можно отметить, что во время крестовых походов выдающаяся и в то же время страшная роль выпала на долю Едессы, города Авгара. В первой половине XII века, она была во власти французских крестоносцев; но потом ее взял и предал жестокому опустошению турецкий султан, отец славного Нуредина. Франки снова овладели городом, — вслед затем, опять должны были уступить его туркам. Едесса понесла на этот раз такой кровавый разгром, что даже хладнокровный летописец восклицает: «О тучи гнева, о день жестокий, о ночь смерти, заря ада, день погибели для несчастных едессцев, жителей великолепного города!»

С падением Мало-Армянского царства начинается ряд [698] переселений армян в разные страны земного шара. Гонимые бедствиями отечества, они разбросались тогда на восток до Индии, и на запад — по целой Европе, преимущественно в главных центрах ее, в Париже, Лондоне и т. д. Тем не менее, основная масса населения осталась в своей первоначальной стране, и лишь европейская Россия и собственно Константинополь отняли у родины армян многих ее членов, сделавшись очагами армянской эмиграции. Это стремление армян к переселениям не дает права заключить, по словам одного историка, «о бездушном индифферентизме их к своему отечеству»; оно объясняется вековыми религиозными гонениями.

В 1472 году, когда возникает новое персидское царство, Армения становится простой персидской провинциею. Западную часть ее, сто лет спустя, завоевал турецкий султан Селим II, восточная — осталась по-прежнему за Персией. И в этом виде застает и Великую и Малую Армению новейшая история.

Такова в кратких очертаниях политическая история армянского народа в эпоху господства в нем христианской веры. В 15-ти вековой период она не представляет ни великих полководцев, ни крупных политических деяний, которых не чужда древняя история Армении. Политическая самостоятельность уже никогда не поднималась в Армении в этот длинный ряд столетий, и страна была то безмолвной данницей сильных соседей, то яблоком раздора между ними. Каждый сильный народ, появляющийся на сцене исторического мира, каждое новое нашествие значило для Армении только перемену повелителя.

Но тем удивительнее зрелище народа, сохранившего в эти века зависимости и веру, и язык, и свою особенную духовную физиономию, в то время как соседние великие народы, управлявшие судьбами мира, вместе с потерею политического могущества, обыкновенно утрачивали и нравственную самобытность, сливаясь с другими племенами. Невозможно отказать Армении в своеобразном величии, невозможно [699] представить ее себе лишенной мужества и нравственной силы. Действительно, если от верхнего слоя фактов, отмечаемых политическою историею, погрузиться в глубь вековой жизни армянского народа, перед наблюдателем возникает картина не сонливой неподвижности порабощенной страны, а постоянной деятельности, направленной именно на то, чтобы сберечь свой дух от притязаний завоевателей. Существуют свидетельства, что в этой суровой борьбе армяне не раз проявляли высокую нравственную силу. Этот народ, столь неспособный к завоеваниям, так немного заботившийся о политической самостоятельности, представил мощные доказательства того, что не в отсутствии мужества лежит объяснение его вековой исторической зависимости, и что там, где мог и находил нужным бороться — он находил в себе и непреоборимые силы.

Вот что писал, например, один из персидских полководцев эпохи Сассанидов об армянах, сражавшихся с ним под предводительством некоего героя Вагана: «Сколько вреда нанес нам Ваган с своей малочисленной дружиной, говоря истину, состоявшей иногда в нескольких сотен людей, могут свидетельствовать старшины нашего войска. Тяжело говорить, и покажется невероятною речь моя, как с малочисленной дружиной он неустрашимо вел упорную борьбу, делая нападения на войска, расположенные в стане, и причиняя огромный вред. Но я расскажу об одном деле, которого я сам был свидетель — дело неслыханное, превышающее все дела человеческие; оно покажется для слушателей невероятным. С 30 воинами Ваган бесстрашно напал на три тысячи человек и совершил такой подвиг, что бывшие там до сих пор воспоминают об нем, и до сих пор не могут освободиться от наведенного на них страха. Дело это ничему нельзя уподобить. Как деятельные работники, острыми серпами и косами, накосив траву и собрав ее в скирды, весело и беспечно возвращаются по домам своим, точно также и 30 воинов, армян, напав на полк Махрама, разбили, опрокинули его [700] и множество храбрых перерезали, а сами не убегали, не гнали своих лошадей назад, но долгое время беззаботно ехали около нас; и никто из нашего войска не смел взглянуть на них, — они казались нам не людьми. Хотя эти слова, произнесенные перед тобою — дерзость с моей стороны, но я осмеливаюсь высказать истину. Если бы Армения с такими людьми была с нами, то Грузия и Албания не посмели бы никогда отложиться от нас...»

И если, действительно, политическая история Армянского царства представляет преимущественно и почти исключительно факты бессилия пред иноплеменниками, приходившими покорять его, то история христианства в этой стране, напротив, богата доказательствами необыкновенной, упорной стойкости народа в защите своих верований: этой силе религиозного духа он и обязан сохранением своей национальной обособленности. В долгие века подчиненного существования, Армения была постоянной мученицей, и, веруя в слова Спасителя, что «пройдут и земля, и небо, но не пройдут никогда слова Господни,» — вела упорную, кровавую борьбу с язычеством, магометанством и, наконец, с нетерпимостью Византии.

Вся эпоха зависимости Армении от персов испещрена фактами защиты веры с оружием в руках. Персидские цари неумолимо преследовали в ней христианство, побуждаемые к тому всего более причинами политическими. В своем непреклонном стремлении отнять Армению от Византии и уничтожить в ней греческое влияние, они, вечно сомневавшиеся в верности иноверных армян, употребляли все силы к тому, чтобы привлечь к себе нахараров, а в народе ввести огнепоклонство, и религиозными узами крепко связать Армению с Персиею. Так, персидский царь Шапух послал в Армению многочисленное войско, под начальством одного из армянских же нахараров, отступника Меружана, прямо с целью искоренения в ней христианства. Меружан старался уничтожить весь чин христианский, заключал епископов и священников в оковы и [701] отсылал их в персидскую землю, объявлял повеление царя, чтобы никто не учился и не говорил по-гречески, сжигал греческие книги и запрещал переводить их. Царь Шапух II, сомневаясь в покорности армянского царя Аршака, упрекал его за дружбу с греческим императором и говорил: «Я знаю, что вы, армяне, хитрите и обманываете меня: вы любите того, кто исповедует вашу веру и, сделавшись его единомышленниками, от меня убегаете.» И в чаду подозрительного недоверия Шапух клялся солнцем, водою и огнем, что не оставит в живых ни одного христианина. Эта политика по отношению к Армении была общею для длинного ряда персидских царей с IV и до VII века. Одному из византийских императоров армяне писали: «Мы непоколебимо сохранили веру от жестоких, нечестивых царей персидских, когда они упразднили престол наш, погубили всех нахараров и войско страны нашей, предали мечу мужей и жен, и увели в плен множество жителей городов и деревень, оставив висеть над остальными всегда угрожающий меч»... И только уже в позднейшее время один из персидских царей издал указ: «чтобы каждый оставался в своей вере, и чтобы с этих пор никто не смел притеснять армян, так как все они наши подданные, и телами нам будут служить, а души их пусть ведает Тот, Кто души судит...»

Указ этот не надолго, однако, избавил Армению от религиозных преследований. Появились арабы, за ними татары — и она вновь подверглась опустошительным набегам и вновь пролила потоки крови, защищая веру отцов от фанатизма мусульман.

Не меньше притеснений пришлось вынести армянам и от христианской Византии. Только в самом начале и были дружественные отношения между армянскими царями и византийскими императорами. Тиридат, как говорят, пользовался большой приязнью императора Константина, который, вместе с патриархом, с любовью принял его и св. Григория в Византии. «Два царя и оба архипастыря обязались жить и умереть [702] друг за друга, и в знак ненарушимости договора, грамоту обмочили в Святыя Тайны.» Этот договор лег в основание отношений между Арменией и Византией и на него постоянно опирались в случаях возникавших недоразумений.

Но вражда не замедлила разъединить два единоверные народа. Армяне, остановившиеся на постановлениях трех первых вселенских соборов и не признававшие остальных, являлись схизмою в глазах константинопольских патриархов, и естественно должны были постепенно отчуждаться от них и сами. Византийские императоры думали, что стоит только склонить на свою сторону армянское священство — и весь народ присоединится к греческой церкви. Но они ошиблись. Некоторые епископы склонялись к признанию всех вселенских соборов, но этим только лишали себя значения в народе и создавали к себе народную ненависть. В XI веке, императоры замышляли даже упразднить самый престол армянских католикосов и силою заставить армян принять греческую веру.

Как поступала Византия, показывает письмо армянского католикоса Нерсеса к императору Мануилу, по поводу проектировавшегося соединения церквей, армянской и греческой. «Вам следует не грозной царской силой привлекать к себе удалившихся, но христианским смирением, — писал архипастырь:— Не должно повторяться то, что было причиною нашего от вас удаления: разорение церквей, ниспровержение престолов Господних, истребление Христовых знамений, жестокие преследования духовенства и разные клеветы». Следствия такой политики Византии были весьма невыгодны для самих же греков:, армяне, вначале смотревшие на Грецию, как на единоверную христианскую державу, помогавшие ей в войнах с Персией и перенесшие столько гонений за свою преданность к ней, в конце концов возненавидели греков и более желали быть поданными турок, чем христианских императоров.

В непрестанной борьбе за свою веру, армянскому народу естественно было выучиться считать ничтожными перед [703] нею и жизнь, и имущество, и все остальные интересы общественного и личного существования. Это воззрение армянского народа и создало его духовенству преобладающее положение в стране. Духовная иерархия армянской церкви получила окончательное устройство при патриархе Нерсесе Великом, в IV столетии. Когда епископы константинопольские и иерусалимские начали именоваться патриархами, царь Аршак и нахарары возвели Нерсеса в патриарший сан, и с этих пор армянские патриархи принимают посвящение уже не из Кесарии, но от собора своих епископов. В первые времена они выбирались исключительно из рода Григория Просветителя, что облекало их ореолом святости; и прекращение этого рода впоследствии — считалось причиною всех несчастий Армении. Не все католикосы оставили равную память в истории армянской церкви, но все одинаково служили выразителями внутренней духовной жизни своего народа. Выходя из недр его и охраняя его интересы, католикосы естественно приобретали в стране все большее и большее влияние. И между тем как светская власть посреди беспрестанных политических бурь падала, переходя из рук Аршакуни к Сассанидам, от Сассанидов к византийцам, а нахарары отступничеством или насилием старались ее вырвать друг у друга,— церковное управление казалось основанным на незыблемом начале. Двор католикоса стал отличаться внешними знаками величия и пышностью. По свидетельству одного из историков, «двенадцать епископов и четыре вардапета (ученые монахи), 60 иереев из иноков и 500 мирян», были всегда в доме патриарха. Престол патриарший был не беднее царского. Страна покрылась монастырями, готовыми исполнять повеления католикосов: каждый из этих монастырей, привлекая толпы богомольцев, сделался средоточием целого округа. Светская власть должна была селиться о бок с духовною, и, при шаткости первой, резко выставлялась наружу незыблемость последней. Таким образом Армения, бессильная против бурь политических, создала себе крепкое оружие для [704] ограждения религиозных притязаний Византии и Рима. Католикос является независимым главою особой церкви — и эта самостоятельность ее составляет духовную связь, поныне делающую из армян, рассеянных по разным странам, один народ.

Религиозная жизнь наложила свой яркий колорит на все представления народа. Мертвая природа ожила перед умственными очами в образах, которые ему дало священное писание. Арарат в своей серебряной, раздвоенной тиаре, вероятно бывший некогда огнедышащей горой,— по легендарным сказаниям армян был тем пламенным мечем архангела, который возбранял Адаму и его потомству вход в потерянный рай. Всемирный потоп потушил огненный меч и разрушил Эдем, но именно потому-то Ной и должен был пристать к Арарату, чтобы род человеческий вторично начал свое существование у ворот рая.

Величавыми преданиями окружились святые места армянской земли. Эчмиадзин, столица католикосов, в которой в старину считалось обязательным для каждого армянина побывать хоть один раз в жизни, сияет в ореоле отдаленной древности. На том месте, где стоял некогда царственный Вагаршапат, стоит теперь Эчмиадзин, а вблизи его другие три монастыря Гаяны, Рипсимы и Шагокат, на тех самых местах, где возникли столбы в видении св. Григория. Эчмиадзинская церковь, построенная крестообразно из красного порфира, в течение длинного ряда веков, сохранила и до сих пор общий характер и размеры, данные видением. Все здесь говорит о тех временах, когда в стране появился впервые свет истинной веры.

В Эчмиадзине хранятся величайшие святыни Армянской церкви: десница св. Григория, которою рукополагаются и поныне преемники его, католикосы, голова блаженной Рипсимы и руки: апостола Фаддея, сына св. Григория, Аристагеса, и родственника его св. Иакова. По древнему армянскому обычаю священные предметы эти вложены в особые серебряные изваяния, чтобы благословлять ими народ, как бы руками [705] самих святителей. Тут же показывают и небольшой кусочек дерева от Ноева ковчега, добытый, по местным преданиям, св. Иаковом.

Богатый серебряный киот, с вычеканенными на нем иконами, хранит священное для каждого христианина копье, которым был прободен на кресте Спаситель. Копье, обагрившееся кровью Христа, сделано из простого черного железа, с довольно широким лезвием; внизу лезвия — полукруг; боковые крылья обломаны, и из них сделан крест, прибитый гвоздями над полукругом; на нижнем конце — рельефные фигуры ангелов. Украшения эти появились уже после того, как оно послужило исполнению пророчества, а предание утверждает, что крест и гвозди на копье вбиты рукою апостола Фаддея, принесшего его в дар царю Авгару, после вознесения Спасителя. Прежде, по свидетельству старых людей, вместе с копьем хранился в Эчмиадзине и один из гвоздей, которым был пригвожден Спаситель ко кресту. Теперь его уже нет.

Тифлисским жителям памятно чудо, совершенное над их городом в страшную чуму 1813 года. Объятое ужасом население послало в Эчмиадзин почетную депутацию за святым копьем, которому издавна приписывалась таинственная сила — отвращать губительные поветрия. Медики восстали тогда против этого, говоря, что при лобзании святыни всем народом еще более распространится страшная язва. Генерал Ртищев, управлявший в то время Грузиею, стал на сторону народа, и копье было встречено за городом духовенством и всем населением. И старые и малые, и хворые и немощные, спешили с верою приложиться ко святыне. Мор прекратился. Такое же явление повторилось позднее, уже при Паскевиче, во время его турецкого похода 1829 года. Чума появилась в войсках в Баязете, но едва, по приказанию Паскевича, святое копье было принесено туда из Эчмиадзина — чума прекратилась.

Основание другого священного монастыря армян, на озере Гокче, предания относят также к началу христианства в [706] Армении. Они говорят, что тамошний храм во имя Св. Воскресения Христова основан Просветителем Григорием в 305 году. Соорудив храм, св. Григорий сказал: «саэван», что значит: то — монастырь, и название это, после стольких столетий, дошло до нас под именем Севанг. Теперь храм этот разрушен; но близ развалин его поныне лежит каменный крест, освященный, как гласит предание, руками Великого Просветителя.

После св. Григория скоро явились на острове еще три храма, сооруженные из тесанного камня. Построение двух из них приписывается некоей царице Марии. Предание, сохранившееся у пустынников севангских, утверждает, что царица получила завещание от супруга своего построить в разных местах Армении сорок церквей. Построивши 38, благочестивая царица пожелала прибыть на остров Севанг, чтобы основать там остальные две церкви. Настоятель пустыни, св. Маштоц, известил царицу, что он не может позволить ей вступить на остров, потому что, по правилам монастыря, женщина не должна переступать за его ограду. После долгих просьб Марии, настоятель послал к ней одного из иноков сказать: «молись Богу, чтобы получить то, что желаешь»; и сам он на коленях молился целую ночь, прося Бога, чтобы небесным видением дано ему было знать, можно ли царице вступить на остров. В одно и то же время, и царице на берегу озера, и настоятелю в монастыре, было одно и то же видение. Разверзлось небо, и на остров медленно нисходил яркий свет, окруженный 12-ю апостолами, которые сказали св. Маштоцу: «Здесь постройте церковь во имя наше», — и опять поднялись на небо. На следующее утро царица вступила на остров, где у ворот монастырских встретил ее настоятель. Они и основали два храма, во имя св. Апостолов и Богоматери. Событие это относят к концу IX века. Севангские пустынники и некоторые из армянских писателей утверждают, что царица Мария, оставив мир, постриглась в монахини и провела на острове Гокче последние дни [707] своей жизни. Гробницу ее указывают к северо-востоку от главного храма монастыря. На надгробном камне есть надпись, но разобрать ее нельзя — так она заросла мохом.

Армения — страна развалин. Но и в этих развалинах веет все тот же дух религиозных преданий. Одно из них, относящееся к св. Иакову, прибавляет лишнюю мистическую черту к вечно таинственному Арарату. Св. Иаков, родственник Великого Григория, принадлежит к замечательнейшим подвижникам Армении, и нетленная рука его, как сказано выше, хранится в Эчмиадзине.

Местная легенда рассказывает, что св. Иаков, проводивший подвижническую жизнь в ущельях Арарата, был мучим желанием увидеть Ноев ковчег. Несколько раз пытался он войти на вершину Арарата. Но каждый раз, как исполнение заветной мечты казалось уже близко, сон овладевал им, и неведомая сила сносила его обратно к подножию горы. Иаков не хотел, однакоже, оставить своего намерения. И вот, однажды, в сонном видении, явился ему ангел и запретил всходить на гору, а в вознаграждение трудов вручил ему кусок дерева от Ноева ковчега. Иаков принес его в дар Эчмиадзину, а на месте видения построен был, впоследствии, монастырь во имя св. Иакова. Ниже монастыря раскинулось цветущее армянское селение Ахуры, еще ниже — обширные сады и виноградники.

Не лишнее сказать, что монастырь и деревню постигла страшная участь уже в наше время, в роковой вечер 20 июня 1840 года. В тихую и ясную погоду, вдруг загрохотал подземный гром,— и, с первым ударом землетрясения, с утесистых склонов Большего Арарата отторглись целые скалы вместе с вековыми снегами, которые, низвергшись с высоты нескольких тысяч футов, мгновенно завалили ущелья, и на протяжении нескольких верст изгладили всякие следы жизни. Под страшным обвалом исчезли навсегда с лица земли и монастырь св. Иакова, и селение Ахуры с его роскошными плантациями, [708] садами и виноградниками. Все народонаселение мгновенно погибло; и не осталось ни одного очевидца, который мог бы передать подробности ужасной катастрофы. Уцелело только одно старое кладбище. Множество старинных камней, с едва видными полуистертыми от времени надписями, поросшие мохом, доказывают, как велико и древне было население Ахур. И вот, жилища живых внезапно превращаются в мертвое кладбище, а мертвое кладбище остается живым свидетелем и памятником исчезнувшего навеки селения. Рассказывают, что во время катастрофы одна молодая женщина молилась на могиле недавно умершего мужа. Когда началась катастрофа, испуг поверг ее в обморок; она спаслась вместе с кладбищем, но ничего не могла рассказать о том, что происходило в погибших Ахурах.

Два казака, случайно бывшие в Ахурах, при первом ударе вскочили на коней, и что было духу пустились скакать на пост. Там застали они своих товарищей, объятых неописанным ужасом. Между тем черная ночь спустилась на окрестность, а на утро, казаки, отправившись к подножию Арарата, увидели на месте Ахур только громады скал, снега и льда. Страшные подземные удары еще повторялись, и казаки не решились подъехать к развалинам. Да они хорошо и сделали: обрушившиеся льдины быстро таяли, и вдруг — вся эта масса, висевшая над долиной Аракса, опять ринулась вниз, пронеслась в течение двух минут 20 верст до речки Кара-су и там почти совершенно исчезла, превратившись в опустошительные потоки густой клокочущей грязи.

Царственный город Ани, столица Багратидов, своими развалинами, быть может, еще более, чем все уцелевшие поныне города и деревни, свидетельствуют о старых временах религиозной жизни и деятельности Армении. Армянские предания говорят, что Ани сначала подверглась нашествиям монголов и турок, а опустошительное землетрясение в начале XIV века довершило начатое ими дело разрушения. С того времени она не поднималась больше из своих [709] развалин. Турецкое и армянское суеверие охраняет ее остатки от конечного истребления. Народ верит, что Божий гнев тяготеет над разоренным городом; кто возьмет его камни и построит себе из них жилище, — болезнь и скорбь, будто бы, водворятся, в доме, и не выйдут пока не возьмут определенного числа жертв. В кучах камней, поросших травою, таятся лишь змеи, да бедная деревушка, лепящаяся к этим развалинам, хранит для потомства имя славной столицы. А было время. когда знаменитый город, один из богатейших городов всей Передней Азии, носил название города церквей, которых в нем, по свидетельству некоторых историков, было до тысячи. И в самых развалинах среди прекрасных каменных зданий, сохранилось и поныне еще до 500 остатков этих храмов роскошной архитектуры, а на церковных стенах уцелели даже образа, дающие понятие как о степени развития искусства в древних христианских государствах Востока, так о костюмах царей, духовенства и вельмож Армении до XIV века.

В числе этих церквей, более или менее сохранившихся, есть одна, которую и турки, и армяне называют «Чабан-Килиса» — церковь пастуха. Она отмечена следующею легендою: «В цветущие времена Ани, жил в горах бедный пастух, который только раз в году, в Светлое Христово Воскресение, приходил в город помолиться и поставить свечку в храме Божием. Стар стал пастух-пустынник, и плохо уже служили ему усталые ноги. Накануне одной Пасхи, собрался он по обыкновению в великолепный город Ани и шел целую ночь по глухим горным тропинкам. Весенняя ночь была темна, горные тропинки обрывисты. Множество злых духов, удалившихся на этот раз из Ани, привязались к старику и старались помешать ему прийти к началу заутрени. То бросали они ему камни под ноги, то сводили его с дороги в сторону и толкали в какую-нибудь трущобу. Оспаривая каждый свой шаг, пустынник пришел в город поздно, когда уже в церквах [710] пропели «Христос Воскресе». Все церкви, залитые ярким светом свечей и лампад, от пола до купола, были уже битком набиты народом. Толкнулся пустынник в одну церковь, толкнулся в другую, в третью и десятую, — не дают ему прохода, теснота непролазная всюду, а сил у старика нет, чтобы растолкать толпу. Обходил он все Божьи храмы, и все понапрасну. Не слышал он первой заутрени светлой седмицы и свечи, по обещанию, не поставил. А обещать что-нибудь Богу в будущем — есть уже грех, не знаешь, что породит завтрашний день. Сокрушился старец зело; стоит на распутье и плачет. Валит народ из церквей: одни на колесницах, другие на конях, большинство пешком; юноши в галунах, красные девы в парче и ожерельях. Все видят бедного пастуха, видят рубища, седины, слезы — и проходят мимо. Ни одной души не тронули слезы, седины и рубища. Идет, наконец, епископ с клиром, и видя старца сетующего, вопрошает его приветливо: «О чем плачешь, старче, во всерадостное утро сие?» Отвечает старец:— Дожил я, отче, до горьких дней: не пустил меня народ в церковь Божию». — Потрясши жезлом, вещал владыко: «подобает старцам не леностно от одра ночного вставати и ранее младых во храм на молитву поспешати». Возопил старец: «Не ленился я, отче, нимало: всю ночь с супостатом боролся и хождением пешим подвизался. Но горе мне, — старцу пустынному сущу: оскудела до остатка крепость мышц львиных и борзость ног оленьих. Народ же ныне весьма ожесточился, и нет уж в юношах цветущих призрения к немощи старческой. Пускай же молятся они в своих церквах, а ты, владыко, построй мне, убогому старцу, особую церковь». Улыбнулся владыко добродушно и вещал мягкой, паче воска, речью: «О, человече! множеством златниц и сребреников зиждутся храмы в великом городе Ани; рубищем ли твоим и слезами ли твоими построю тебе особую церковь?» Поклонился старец до земли и молвил: «Добре вещал еси, отче: но есть рубище под [711] златом, и есть злато под рубищем. Заутра, прежде нежели тимпан возгласит трижды, многоценное сокровище придет к тебе в кошнице убогой, на хребте онагра пустынного. Возьми то сокровище, владыко, и построй старцу убогому церковь».

Сказал и удалился в горы.

Сколько ярких звезд на голубом небе, столько звонких медных голосов в славном городе Ани огласили на утро тишину рассвета. При третьем ударе тимпана, владыко сходит с высокого крыльца палат беломраморных, и видит онагра, пьющего воду у фонтана. На хребте его ветхая кошница, в какую нищие кладут кусок хлеба, поданный им во имя Христово. В той кошнице лежало сокровище тяжкое; три отрока едва могли снять его. Благочестивый епископ окропил золото святою водою, произнеся слова: «если ты от нечистой силы, то превратись в прах и пепел». Сокровище не превратилось ни в прах, ни в пепел. Тогда призвал владыко зодчих из Византии и соорудил великолепный храм. Не умирает в народе память о бедном пастухе, строителе богатого храма, и зовется этот храм «Чабан-Килиса до нынешнего дня.

«Чабан-Килиса» устояла против землетрясения, постигшего Ани, и уже молот Магомета Второго пробил ее круглый и прекрасный купол.

Как последняя искра под пеплом, долго еще существовал среди развалин Ани монастырь св. Григория. Но богатство ёго привлекло лезгин — и они разорили его в половине прошлого столетия.

Не далеко от Ани, на берегу Арпачая, находятся еще развалины — Баш-Шурагеля, в древности Широкована, имевшего, как говорят армянские хроники, сорок верст в окружности. Это был когда-то город, современный Ани, но от прежнего его величия осталась только одна полуразрушенная церковь. Памятники, наиболее переживающие павшую цивилизацию — это памятники религии. Но местные [712] жители обращаются с ними крайне небрежно, и часто под уцелевшим сводом святого алтаря устраиваются закуты, ночуют животные.

«Печальное и возмущающее душу зрелище! — пишет посетивший одне из подобных развалин.— Невольно зарождается вопрос: зачем пало это величественное здание, в которое уложено столько труда, смысла, царских сокровищ, людских пожертвований? Зачем отдан на разрушение, и попрание этот храм, в котором каждый камень посвящен имени Господа и освящен именем Его? Зачем носильщик тяжестей, ешак, ночует на том месте, где преклонялся и молился первосвященник ? Конечно, спутники людских скорбей, людские грехи поглощают нравственное значение храмов, разлагают и превращают вещественный состав их в первобытное, безразличное состояние. «Земля еси и в землю отъидеши», вот что говорят эти поруганные развалины»...

И эти слова могут быть с равным нравом отнесены ко всем древним остаткам великой Армении.

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Том III, Выпуск 4. СПб. 1888

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.