ПОТТО В. А.

КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА

В отдельных

Выпуск III.

XXIX.

Набег Джембулата.

Осенью 1824 года, в то время как в Кабарде начинало мало по малу разгораться восстание, привлекая к себе и внимание и русские силы,— на правом фланге распространилась, необычная даже для этого испытанного несчастиями края, тревога. Поздно вечером, и сентября, прискакал к полковнику Победнову, заведовавшему частию Кубанского кордона, нарочный от известного лазутчика Али-Мурзы, с известием, что в горах, на небольшой речке Хунше, между верховьями Лабы и Урупа, стоит сам анапский паша с значительною партию черкесов и стягивает к себе все новые и новые силы. Али-Мурза знал это с полной достоверностью, потому что паша самого его требовал в свой стан, но только он уклонился от этого свидания, зная, что не добром для него может оно кончиться. Али-Мурза писал Победнову, что черкесы ждут только пушек, чтобы ворваться в русские границы, и что прежде всего они намерены напасть на Тахтамышский аул, разорить его и жителей угнать в горы.

Все это была совершенная правда. Паша был не прочь привести в исполнение угрозу, брошенную его чиновником в лицо Кацыреву, во время августовской экспедиции, и пойти воевать русское побережье Кубани, с 30-ти тысячною турецкой армией. Но так как в его распоряжении 30 тысяч турецких солдат на подобное предприятие быть не могло, то он собрал большие толпы шапсугов и абадзехов и с ними двинулся к средней Кубани. Маскируя свои действия и намерения дипломатической [504] перепиской о мирном улажении прикубанских дел, он стоял теперь на Хунше, во главе 3-х тысячной партии горцев, и к нему, действительно, шли со всех сторон все новые и новые толпы. Все враждебные действия его до сих пор ограничились однако тем, что он напустил своих абадзехов и шапсугов на бесленеевцев, давших Кацыреву аманатов, и те в наказание подверглись полнейшему разорению.

Получив эти тревожные известия, Вельяминов почел нужным немедленно приехать на Кубань для личных распоряжений. В Тахтамышский аул он тотчас же послал роту Тенгинского полка, предписав полковнику Победнову стянуть туда же две сотни донских казаков, при двух орудиях конной артиллерии, и потребовать от самих тахтамышцев тысячу вооруженных всадников. Кацырев получил приказание быть с своим отрядом в совершенной готовности идти за Кубань, чтобы предупредить вторжение быстрым нападением на самое скопище.

20 сентября стало известно, что черкесы тронулись в поход, но куда они направятся — сведений не было, — горцы на этот раз держали свои намерения в величайшем секрете. Кацырев в то время был уже в Прочном Окопе и писал Вельяминову, что если известия о приближении закубанцев окажутся верными, то он немедленно двинется к ним навстречу. Вельяминов почел и здесь необходимым свое личное присутствие и, спустя несколько дней, был сам в отряде Кацырева. И вот, 28 сентября, два батальона Навагинского полка, батальон тенгинцев, Кавказский и Кубанский казачьи полки, Хоперская и Моздокско-Гребенская сотни, при 10 пеших и 4 конных орудиях, перешли под его предводительством Кубань, на несколько верст ниже Прочно-Окопской станицы, и заняли позицию на реке Чамлыке. Это движение сильного русского отряда заставило черкесское скопище воротиться и занять прежнее место на Хунше. Вельяминов с своей стороны, 2 октября, передвинулся на Лабу со всем отрядом, к которому присоединились прибывшие сюда форсированным маршем из Кабарды: 9-го числа — 2-й, а 15-го и 1-й батальоны ширванцев. [505]

Отряд стоял на Лабе в выжидательном положении, не имея никаких определенных известий ни о движениях, ни о намерениях неприятеля. Но слухи были тревожны. Говорили, что черкесы намерены, обойдя отряд либо горами, либо плоскостью между Лабою и Малым Зеленчуком, ударить на линию в тылу Вельяминова. Вельяминов сознавал, что дерзкое предприятие это может им удаться, и принимал свои меры. Он предупредил полковника Победнова, стоявшего у Тахтамыша, о грозившей опасности подробным сообщением и писал ему:

«Неприятель собирается в значительных силах, чтобы ворваться в наши пределы; я нахожусь с отрядом на Лабе и надеюсь не упустить его из виду; но так как черкесская конница может выиграть большой переход и появиться на Кубани прежде, чем я успею настигнуть ее, то вам с своей стороны нужно принять меры, которые поставили бы вас в состояние сражаться с закубанцами, если бы им удалось уйти от меня».

Победнов был достаточно силен сам по себе, но он мог еще рассчитывать на помощь заведовавшего другим кордонным участком полковника Исаева и действовать с ним, смотря по обстоятельствам, совокупными силами. Вельяминов послал и Исаеву точно такое же подробное извещение, предписывая и ему быть в постоянной и полной готовности встретить вторжение. А так как в районе Исаева находились селения Николаевка и Сенгилеевка, которые, как ближайшие к границе, более других подвержены были опасности, то в распоряжение его дана еще рота пехоты, и казачий резерв (две сотни с одним конным орудием), расположенный у редута Св. Николая, под командою полковника Луковкина. При нервом известии о приближении партии к границе, Исаев должен был снять все кордоны и образовать из них конный отряд в тысячу человек с двумя орудиями.

«Если бы неприятель и превосходил вас силой, — писал Вельяминов к нему и к Победнову,— то, имея на своей стороне артиллерию, вы можете сражаться не без выгоды. Нужно только спешивать по крайней мере третью часть казаков для [506] прикрытия орудий, и из-за них действовать конницею, пользуясь благоприятными к тому моментами».

Линия подготовилась, таким образом, дать отпор неприятелю; но неприятель не подавал никаких признаков наступления. Вельяминов стоял с своим отрядом на Лабе более двух недель, до 18 октября, почти в совершенном бездействии, тщетно ожидая движения черкесов на линию. Впрочем, Кацырев воспользовался этим временем для двух набегов на кабардинские коши и захватил в них более двух тысяч баранов.

18 октября отряд Вельяминова перешел за Лабу и расположился на речке Ходзь, ближе к горам; но и здесь слухов о неприятеле не было. Кацырев, между тем, сделал отсюда новый набег на махошевцев, но нашел аулы пустыми и захватил только 24 человека пленных и до 700 штук рогатого скота. Главным же результатом этого набега было то, что махошевцы и бесленеевцы прислали аманатов. От абадзехов потребовали также заложников, но те отказали. Вельяминов до времени оставил их в покое, удовольствовавшись отгоном у них до 3 тысяч голов скота. 25 октября Кацырев вновь попытался захватить врасплох абазинские аулы; но на этот раз бдительность неприятеля оказалась чрезвычайною, и движение отряда немедленно было открыто; сигнальные выстрелы один за другим поднимали жителей, и где ни появлялся Кацырев, он находил лишь пустые, безжизненные аулы. Все военные действия ограничились в этом набеге лишь тем, что какая-то партия, очевидно следившая за отрядом, ночью подкралась к русскому пикету на речке Хамкеты и дала по нем залп, ранив двух навагинцев, и одного из них — смертельно. Нужно, однако, сказать, что самое присутствие за Кубанью отряда Вельяминова наносило черкесам весьма ощутительный вред уже тем, что семьи их, вынужденные в глубокую ненастную осень скитаться без приюта по горам и лесам, гибли если не от русских пуль, то от болезней и голода.

Ненастная осень сказывалась, между тем, и на русском отряде. Повсюду, кругом его стояла такая невылазная грязь, что движение артиллерии представляли неимоверные трудности, а [507] проводники, при малейшей попытке отряда передвинуться в глубь черкесской земли, единогласно утверждали, что чем дальше туда, тем дороги будут грязнее и хуже. Продолжать поход при таких условиях оказывалось решительно невозможным, и отряд, 18-го числа, возвратился в Прочный Окоп, потеряв во всю эту длинную экспедицию двух раненых в набеге на Хамкеты.

Но закубанцы только до тех пор и не отваживались идти на линию, пока Вельяминов стоял в их земле, угрожая их семьям и имуществу. Но едва отряд, вынужденный осеннею распутицею, вернулся на Кубань, как из земли абадзехов показалась большая партия горцев. Не прошло и трех дней после вступления Вельяминова в Прочный Окоп, как партия эта была уже в верховьях Лабы, откуда быстро перенеслась на Малый Зеленчук, и там остановилась. Силу партии определяли в 600-800 всадников; здесь были беглые кабардинцы, предводимые 18-летним юношею, князем Измаилом Касаевым, и абадзехи, которых вел старый известный наездник Джембулат Айтеков-Болотоко. Ближайшею целью партии было помочь Росламбеку Бесленеву уйти с своими аулами от Каменного Моста в Закубанские горы, а в случае возможности ворваться и в самую Кабарду, чтобы увести оттуда мирные аулы.

Вельяминов немедленно сделал распоряжение о сосредоточении войск на Малке, а полковнику Победнову предписал быстро двинуться к Каменному Мосту и захватить аулы Росламбека, если неприятель еще не перешел Кубань; в противном же случае,— возможно скорее и кратчайшим путем идти или на Малку к кабардинским аулам, или же, соображаясь с обстоятельствами, преследовать неприятеля по тем направлениям, которые он примет. Предписание это отправлено было из Прочного Окопа 3 ноября, и, как увидим, уже не попало в руки Победнова.

Неприятель, между тем, подвинулся ближе и стал в аулах темиргоевского князя Мисоста Айтекова, сидевших над Кубанью. Владелец этот считался одним из преданных России людей, а между тем, прикрываясь именно этою преданностию, он, несмотря даже на вражду, издавна существовавшую между [508] ним и Джембулатом, подвел его партию к русским пределам. И тут произошли трагические обстоятельства, которых ни ожидать, ни предвидеть было невозможно.

Исаев и Победнов, получая известия о постепенном приближении неприятеля к Кубани, передвинули и собранные ими отряды: Исаев — к Беломечетскому посту, Победнов — к Тахтамышскому аулу. 3-го ноября сотник Фетисов, ездивший из отряда Исаева с партиею казаков к самому Зеленчуку, дал знать, что неприятель в значительных силах вышел из мисостовых аулов и тянется к Кубани. Исаев тотчас поскакал в Тахтамыш, рассчитывая соединиться с Победновым и общими силами встретить врага на переправе. Но уже на пути он получил от Победнова два извещения: первое, что неприятель переправляется через Кубань, второе— что он, Победнов, вступил с ним в сражение. Последнее, по донесению Вельяминова, «было ложно». Исаев был уже в трех верстах от Тахтамыша, торопясь на помощь и удивляясь, что не слышит выстрелов, как прискакал от Победнова третий казак и сообщил, что неприятель повернул влево, на Воровсколесскую станицу. Исаев понесся наперерез, рассчитывая предупредить черкесов и запять станицу прежде, чем подойдет туда скопище. Было темно, когда он проскакал уже покинутый казаками Соленоозерский пост, и в самую полночь прибыл в Воровсколесск. Здесь о неприятеле не было даже и слухов. Исаев решился ждать света.

Между тем, происходило вот что. Неприятель приблизился к Кубани 3-го ноября, около 10 часов утра, и начал переправу, всего верстах в пяти от Тахтамышского аула, где находился Победнов во главе двух рот пехоты и четырехсот казаков с четырьмя орудиями. Если бы Победнов, как и следовало ожидать, бросился к переправе с казаками и конными орудиями, приказав следовать за собою туда же и пехоте, то, без сомнения, уже одним пушечным огнем он мог бы остановить неприятеля. По Победнов, почему-то представлявший себе неприятеля в громадных силах, не решился идти навстречу, и пропустил его на русскую сторону без выстрела, не сделав [509] даже шагу из Тахтамышского аула. Черкесы спокойно переправились и, мимо Тахтамыша, шагом потянулись к Соленым озерам. Они проходили так близко от отряда Победнова, что но ним сделано было несколько пушечных выстрелов. Партия, однакоже, не прибавила шагу. Когда она уже миновала пост и взяла направление между Воровсколесскою станицею и Кумским редутом, Победнов, наконец, вышел из своего аула и направился по ее следам. Черкесы понеслись крупною рысью; Победнов с казаками и копною артиллериею, оставив пехоту, пошел также рысью, стараясь не упустить неприятеля из виду.

Из Тахтамышского аула, вместе с Победновым, выехал и ногайский князь Муса Тагаев с своими узденями; на пути подошли еще ногайцы с князем Салибеем Мансуровым, а на Соленоозерском посту к отряду присоединился еще командир Донского казачьего полка полковник Луковкин, с двумя сотнями донцов, сотнею Кавказского линейного казачьего полка и конным орудием. Под командою Победнова составился теперь отряд, не уступавший неприятелю в числе, но имевший на своей стороне огромное преимущество в конной артиллерии. Но и тут Победнов не подумал о быстром наступлении. Достигнув Соленоозерского поста, он расположился отдыхать, а потом, когда стемнело, и совершенно остановился, «не взяв в соображение,— как говорит Вельяминов:— что неприятель, сделав в этот день около 20 верст более его, продолжает идти все далее и далее»...

Таким образом, Победнов дал неприятелю все средства отойти от себя на значительное расстояние — и уже без всякой помехи разорять и грабить русские селения.

Пройдя мимо Воровсколесской станицы, занятой в то время уже Исаевым, черкесы разделились: Джембулат с абадзехами двинулся вправо, Касаев с кабардинцами — влево, чтобы соединиться под деревнею Саблей и напасть на нее одновременно с двух разных сторон. Одно ничтожное обстоятельство испортило, между тем, все планы Джембулата. Приближаясь к Сабле и рассчитывая накрыть ее совершенно врасплох, абадзехи с изумлением увидели перед деревней большие бивачные огни; слышен [510] был шум, говор, неясно мелькали тени солдат. Партия остановилась в нерешимости; очевидно, намерение ее было открыто и уже взяты предосторожности. Нужно сказать, что грозное войско, которое увидели горцы,— была безоружная партия рекрут, поздно пришедшая к деревне и расположившаяся бивуаком. И вот эта-то безоружная партия, представлявшая черкесам случай взять несколько сот человек лишних пленных, спасла Саблю от беспощадного погрома. Абадзехи не могли себе представить, чтобы русские военные команды, в столь близком расстоянии от Кубани, могли ходить без всякого оружия; они стали пятиться и неожиданно наткнулись на большой конный табун, ходивший на пастьбе и принадлежавший жителям Тахтамышского аула. Обрадованные, они дали из ружей залп, и, заворотив табун, погнали его на речку Барсуклы.

На залп немедленно прискакала и другая партия кабардинцев. Видя, что абадзехи уже имеют добычу, Касаев не хотел следовать за ними с пустыми руками, и бросился на Шошины хутора, лежавшие в двух верстах от большой дороги, как раз на половине пути из Сабли в Александрию. Кабардинцы напали на них уже на рассвете, 4 февраля; но здесь они наткнулись на сборный пост из 20 казаков линейцев и нескольких донцов, под начальством Волжского линейного полка зауряд-хорунжего Федотова. Волжцы не дали захватить себя врасплох,— и меткий залп заставил кабардинцев отшатнуться. Вторая атака была не более удачна, бесполезно лишив кабардинцев еще нескольких человек убитыми и ранеными. Но когда толпы наступавших поколебались и готовы были бежать, молодой, пылкий Касаев пустил в ход нагайку,— и кабардинцы остановились. Часть их спешилась; другая на лошадях пошла в обход, чтобы не выпустить живым ни одного казака. Волжцы видели, что наступила для них решительная минута, и, не помышляя о плене, стали готовиться к смерти. Пока пешие горцы вели открытый приступ, конные зажгли сзади плетни, и пламя отрезало казакам отступление. Гибель волжцев стала неизбежною. Мужественно отстреливаясь и отбиваясь шашками, они переходили от одного плетня к другому, но пламя, [511] захватывавшее все большее и большее пространство, повсюду настигало их; наконец и отступать стало некуда. Тогда закипела отчаянная последняя сеча. Храбрый Федотов, выхватив длинный кинжал, первым врезался в густую толпу неприятеля,— и первый пал, в куски изрубленный шашками. Волжцы и донцы не отстали от своего начальника,— и честно все сложили свои казацкие головы в этом неизмеримо неравном бою: из 20 человек, 15 были изрублены, пять брошены кабардинцами тяжко израненные,— и когда подоспела помощь, один из них также уже отошел в вечность. В плен никто не дался; только лошади, одежда и оружие казачье достались кабардинцам.

Уничтожив пост, горцы бросились в дома, и через полчаса весь хутор был уже разбит, разграблен и сожжен дочиста. Из хуторян 6 человек были зарезаны, четверо ранены, 17 попали в плен. И кабардинцы быстро соединились с Джембулатом.

Гам битвы и пожар в Шошинском хуторе вызвали, между тем, повсюду тревогу. Находившаяся в Александрии казачья команда линейного Хоперского полка и донцы, под командою есаула Попова, немедленно отправились на выстрелы. Табунщики известили о нападении черкесов генерал-маиора Султана Менгли-Гирея, и тот, быстро собрав до 200 ногайцев, также поскакал по следам неприятеля; но, к сожалению, в отряде его было не больше 50 человек, исправно вооруженных, а остальные не имели ни ружей, ни шашек. Менгли-Гирей живо напал на след неприятеля, но, в ожидании помощи со стороны русских войск, следовал за ним стороною. Есаул Попов также настиг горцев у речки Барсуклы и, также не решаясь один ударить на сильного неприятеля, ограничивался только наблюдением. Горцы шли, между тем, шагом, часто останавливаясь, видимо готовые отстаивать свою добычу. А в то время, как происходила катастрофа на хуторах, и малые команды следили неприятеля,— большие казачьи отряды, Исаева и Победнова, спокойно отдыхали, один в Воровсколесске, другой недалеко от Соленых озер.

Только около полудня, 4 февраля, Победнов, оставив в степи, по причине усталости лошадей, конное орудие и при нем [512] сотню кавказских казаков, появился опять в виду неприятеля. С ним было два конные орудия, пятьсот донских казаков и до сотни ногайцев. Князья Салибей Мансуров и Муса Таганов первые заметили, что хищники гонят табун, в котором было не менее трех тысяч лошадей,— и, не раздумывая, гикнули на неприятеля со своими людьми, к которым скоро присоединилось еще человек 30 калаусских ногайцев. Султан Менгли-Гирей, видя это смелое нападение, с своей стороны приказал сыну своему, Аслан-Гирею, с 50 всадниками скакать к ним на помощь. И вот, вся эта смелая ватага, не превышавшая общей численностью ста человек, сделав на скаку залп, врезалась в середину неприятеля. Мурза Салибей Мансуров получил при этом тяжкие раны, и на следующий день скончался в родном ауле; убит был также один ногаец и пять ранены.

Пока шла эта схватка, другие ногайцы успели обскакать табун и, отхватив большую часть его, завернули влево, прямо на казачью команду Попова, которая, таким образом, и сама была втянута в дело. Видя, что абадзехи уже окружают ногайцев, чтобы снова отбить табун, казаки кинулись вперед и, затуманенные пылью, очутились между двумя большими толпами хищников. Неизбежность гибели заставила было их попытаться перескочить назад, через речку Барсуклы, но берега были круты и утесисты,— и только самого Попова вынесла его добрая лошадь. Прижатые к берегу, казаки мгновенно спешились и, по казачьему обычаю, стали в грозном выжидательном положении.

А на соседних высотах, «,хладнокровно»" как выражается Вельяминов, стоял отряд полковника Победнова.

Родожицкий рассказывает, что один из казачьих офицеров под градом неприятельских пуль прискакал к Победнову с просьбою помощи. Полковник не только ответил ему выговором, как он осмелился с горстью казаков броситься на столь многочисленного неприятеля, но угрожал даже Сибирью. Офицер возразил, что его долгом было защищать своих, несмотря ни на какую многочисленность врагов, и что неизвестно еще, кто из них прежде попадет в Сибирь,— он ли, свято [513] исполнивший долг свой, или полковник, стоящий в бездействии, когда на глазах его гибнут храбрые люди. Благородный офицер повернул коня и поскакал к оставленным товарищам. Горцы пересекли ему путь, и он пал, расстрелянный пулями и изрубленный шашками.

К сожалению, Родожицкий не называет имени храброго офицера; Вельяминов также не говорит о нем в своей реляции,— и имя, которое должно бы быть славно, подобно тысяче других имен, исчезло для потомства...

А окруженные казаки, между тем, отчаянно бились с наступавшими на них абадзехами — и все до одного полегли на месте. 12 хоперцев, 1 казак Волжского полка и 10 донцов заплатили жизнию за честное исполнение долга. Из всей команды спаслись двое хоперцев: Лучкин и Назаренко, жестоко израненные и брошенные горцами на поле сражения.

Так кровавый набег Джембулата стоил русским трех храбрейших офицеров и до 50 лучших казаков и ногайцев, не считая крестьян.

Уничтожив горсть геройских защитников и отбив обратно табун, Джембулат на глазах Победнова спокойно переправился через Куму и там остановился кормить лошадей. Подвигаясь шаг за шагом, отряд Победнова опять сблизился с неприятелем. Тогда храбрый Аслан-Гирей и другие ногайские мурзы не выдержали и вновь одни ударили на хищников. Половина неприятельской партии села на коней, чтобы встретить ногайцев, и те, подавляемые силой и не поддержанные Победновым, вновь вынуждены были отступить. Бешеная атака стоила им опять двух убитых князей, братьев Дженаевых, и двух простых всадников.

Вечерело, когда вся неприятельская партия, преследуемая одними ногайцами, спустилась к Подкумку и потянулась лесистым ущельем, между Бургусантским укреплением и Открытым постом.

Полковник Победнов, проводив неприятеля до самого Подкумка, повернул отсюда со всем отрядом на Хохандуковское укрепление и здесь, уже 6 ноября, нашел предписание Вельяминова, от 3 числа, о захвате аула Росламбека на Кубани. Об исполнении распоряжение этого, данного при совершенно других [514] обстоятельствах, казалось бы, теперь нечего было и думать; но Победнов тотчас взялся за него, и двинулся к Каменному Мосту. Росламбекова аула он, разумеется, не застал, но этим движением уже окончательно выпустил из виду Джембулата, которому еще мог преградить путь на самой Кубани.

Одни ногайцы долго еще преследовали неприятеля, и затем разъехались но домам. Полковник Победнов также возвратился к Тахтамышу.

Действия Исаева во все это время были еще бессвязнее, бесцельнее и страннее, чем действие Победнова.

В Воровсколесске, куда он 3 ноября попал вследствие сообщений, доставленных Победновым, отряд его простоял до полудня следующего дня, все поджидая новых известий. Но известий не было, а между тем, стоило только выслать разъезд — и он, отъехав от станицы несколько верст, услышал бы гул ружейной перестрелки, и тогда Исаев мог бы подоспеть еще к делу, происходившему неподалеку от него, около Кумского редута. Только перед вечером от Победнова пришло наконец известие, что неприятель идет на Круглолесск, а вслед за ним — другое, что он повернул на Саблю. Окончательно спутанный, Исаев признал за лучшее идти на Кубань, к Верхне-Барсуковскому посту, чтобы там отрезать горцам отступление, и, таким образом, в роковую ночь с 4 на 5-е число, он был далеко от кровавых происшествий на Куме. Но не успели здесь казаки расседлать лошадей, как третий казак известил, что Победнов сражается около Кумского редута, то есть там, откуда только что ушел Исаев. Исаев поспешно двинулся обратно, опять через Воровсколесск, и прибыл к Кумскому редуту в 8 часов утра 5 числа, то есть тогда, когда неприятель уже давно был за Кумою. Теперь оставалось Исаеву одно — открыть сообщение с Победновым. Но измучив напрасно лошадей и людей и потеряв всякую надежду найти неприятеля, он повернул в Баталпашинск и распустил отряд по квартирам в то время, когда неприятель еще был в русских границах и стоял в вершинах Подкумка.

Несвоевременный роспуск отрядов Исаева и Победнова лишил [515] линию и последней возможности сделать какой-либо отпор неприятелю, если бы он вздумал возвратиться для новых предприятий. Но Джембулат, конечно, не подозревал истины, и новых предприятий не замышлял. Достигнув Подкумка, он не решился идти на Малку, уведомленный, что там встретил бы другие войска, действительно прибывшие туда по распоряжению Вельяминова, и, довольный первым успехом набега, отказался от дальнейших приключений.

12 ноября Вельяминов отдал следующий приказ:

«Уклонение войска Донского полковника Победнова от сражения не позволяет иметь к нему ни малейшего доверия, а потому кордон, состоящий под его начальством, поручается командиру Кубанского казачьего полка подполковнику Степановскому. Не более похвалы заслуживают и действия полковника Исаева, который употребил все искусство, чтобы не встретиться с неприятелем. Подобные действия также не внушают доверенности, и кордон, находившийся под его начальством, поручается войска Донского войсковому старшине Грекову 14».

Победнов, нужно думать, сам хорошо понимал значение своих поступков и, стараясь маскировать их, посылал Исаеву извещения о том, где и когда он «вступал в сражения» с неприятелем, пытаясь этим путем оправдать свои действия в глазах и подчиненных и начальства.

Через несколько дней после описанных событий, в Георгиевск приезжал, по словам Родожицкого, один офицер из бывшего отряда Победнова, и рассказывал, что Победнов просто был обманут своими лазутчиками, уверившими его, что позади Джембулата идет другая, вдвое большая партия, и что будто бы Победнов потому только и не решился действовать энергически, сберегая силы для нового, сильнейшего врага. В этом же смысле Победнов сделал официальное донесение о событиях, и изложил в нем факты неверно.

«Ваше Высокопревосходительство — писал Ермолову Вельяминов по этому поводу:— без сомнения заметите в донесении моем некоторое несходство с донесением полковника Победнова. Оно происходит оттого, что действия свои описывает он не [516] совсем чистосердечно. Сведения, собранные мною от посторонних лиц, объяснили мне все обстоятельства сего происшествия». «Надеюсь,— прибавляет он далее:— что заместившие их в командовании кордонами, подполковник Степановский и войсковой старшина Греков 14-й, в подобном случае сделают что-нибудь лучшее, уверен будучи, что хуже сего ничего сделать невозможно».

Дерзкий набег Джембулата, прекрасно рассчитанный и, нужно думать, основанный именно на личных качествах Победнова и Исаева, о которых Джембулат имел возможность собрать положительные сведения, мог бы нанести еще больший ущерб линии, если бы горцам удалось разорить и д. Саблю, — а это бы случилось неминуемо, если бы не подошла туда рекрутская партия из Ставрополя. Жители в Саблях так перепугались угрожавшего им бедствия, что на утро, когда уже миновала всякая опасность, они разбежались, и собрались не прежде, пока не поставили к ним для охраны небольшой отряд пехоты с пушкою.

Суровый Кацырев, конечно, не мог смотреть равнодушно на то унижение, которому подверг линию Джембулат, и задумал ответный набег.

В декабре, перед Рождественскими праздниками, проведя накануне весь вечер с Вельяминовым, он внезапно выехал из станицы куда-то по своим делам, — и не вернулся домой. Все были встревожены участью храброго офицера, но на следующий день узнали, что он уже за Кубанью с казачьими сотнями, которые приготовил в нескольких верстах от станицы так скрытно, что даже самые приближенные к нему люди, не говоря уже о прочноокопских жителях, ничего не подозревали. Кацырев сделал набег на темиргоевские пастбища и отбил у Мисоста Айтекова 1000 лошадей. Это было Мисосту наказание за его вероломное поведение. [517]

XXX.

На беглых кабардинцев.

(1825 год.— Князь Бекович-Черкасский.)

Проходили годы усилий, направленных на то, чтобы заставить воинственные племена Кавказа уважать русские границы. Но если была усмирена и оттеснена в горы хищная Чечня; если Дагестан замолк пред грозным рокотом русского оружия; если пала окончательно покоренная Кабарда,— если все это совершилось и вписалось в скрижали истории самоотверженных подвигов русского солдата, то невозможно было сказать того же о Черкесии, в которой Россия встретила непримиримого врага, предпочитавшего гибель своих сынов и пожары аулов мирным отношениям с могущественным соседом.

Покорение Кабарды создало новую причину вечных тревог на нравом фланге, на верхней и средней Кубани. «Беглые»,— по русскому официальному выражению, — кабардинцы стали за Кубанью новым элементом, постоянно возбуждавшим к беспрерывным и мстительным набегам. Под их влиянием выходили тогда на линию все крупные шайки, устремлявшиеся нередко прямо на мирную Кабарду, чтобы наказать ее за [518] подчинение России и увести в горы. Но в этом последнем районе, до самого 1825 года, черкесы терпели одни неудачи, за которые и мстили внезапными нападениями на Кубанскую линию, не так крепко огражденную, как Кабарда. Осень 1824 года была временем обостренной вражды и усиленной деятельности черкесов. Начинаются настойчивые стремления прорваться в Кабарду, тогда уже волновавшуюся, одновременно с набегами на Кубанскую линию.

Дело защиты усложняется. Русский солдат должен был поспевать всюду,— и на всем обширном протяжении Кубани до Черномории, и в беспокойной Кабарде, преодолевая неимоверные трудности.

В записках Родожицкого есть поражающая картина передвижения одного отряда с правого фланга в Нальчик, ясно обрисовывающая и тревожное положение тогда края, и геройский дух кавказских солдат.

«За несколько верст до Прочно-Окопской станицы,— рассказывает он: — встретился мне обоз Ширванского батальона и потом весь батальон, идущий в Кабарду. Солдаты большею частию без мундиров, в куртках разного покроя, подходящих к зеленому цвету, в мохнатых черкесских шапках, в синих холщевых шальварах и в пестрых рубахах; все они были очень навьючены ранцами, сумками и мешками; лица у всех загорелые, отважные, воинственные; народ не крупный, но плечистый и сильный — ужас черкесов. Это первые воины, которых я увидел здесь в настоящем их виде, как они совершают набеги на закубанцев. Этот батальон, после утомительного похода за Кубанью, в шесть дней прошел в Кабарду триста верст, т. е. по пятидесяти в сутки!» «Одна только любовь к дядюшке, как они называли Ермолова, — замечает Родожицкий:— могла дать им такую чудесную силу».

Прямою обязанностью русских властей, понимавших нравственную силу кавказских войск и местные особенности войны, близко знавших полудикое уважение черкесов к силе и презрение к снисходительности и гуманности, — было не оставлять без ответа их враждебных действий. Кровавый набег Джембулата, безнаказанно, в виду русских войск ушедшего в горы, [519] призывал к такому отмщению, которое восстановило бы в горах должное уважение к русскому имени и русской силе. Наступившая зима при тогдашних обстоятельствах удержала войска от немедленного перехода за Кубань и оторочила кару беглых кабардинцев, главных виновников набега Джембулата. Но едва наступила весна, как русские войска приготовились к экспедиции. В ней суждено было выдвинуться новой замечательной личности, оставившей по себе громкое имя на Кавказе, — князю Бековичу-Черкасскому.

1-го апреля 1825 г. значительный отряд, из трех батальонов пехоты и двух линейных казачьих полков, Кубанского и Кавказского, при 18 орудиях пешей и копной артиллерии, под командою самого Вельяминова, переправился через Кубань у Прочного Окопа. Река была в разливе и артиллерию пришлось переправлять на паромах; 3-го апреля войска стояли тем не менее уже на Чамлыке. Цель похода была захватить беглые кабардинские аулы князя Али Кара-Мурзина, богатейшего и влиятельнейшего из кабардинских владетелей, дерзко расположившего свои аулы около плоскости, недалеко от русских границ, как вечную для них угрозу. На Чамлыке получены были известия, что кабардинцы проведали о движении войск, и что аул Кара-Мурзина уже бежал в горы. 4 числа отряд перешел Лабу и стал на нем лагерем. Вельяминов отрядил полковника князя Бековича-Черкасского с линейными казаками вперед — подобрать баранту, которая должна была оставаться после беглых кабардинцев, и узнать, верен ли слух о побеге Кара-Мурзина с его аулами в горы.

Бековичь переправился через Лабу верстах в 10 ниже отряда и сразу наткнулся на большой конский табун. Пастухи были допрошены и сообщили, что аул Кара-Мурзина стоит еще на месте, не дальше как в 20 верстах, что кабардинцы всю ночь не спали, ожидая нападения русских; но слыша, что отряд все еще стоит на Чамлыке, они совершенно успокоились — и теперь, вероятно, спят.

Бекович послал сказать Вельяминову, что он идет вперед и просил пехоты. Вельяминов немедленно двинул за ним батальон и послал приказание обложить аул и держать его в [520] блокаде до прибытия главных сил. Приказание это не поспело вовремя,— не поспел и батальон. Казаки управились без пехоты и пушек.

Дело в том, что, отправив к Вельяминову известие, Бекович не мог не подумать, что как бы ни торопилась пехота, она раньше, чем через пять часов, подойти не может; а между тем настанет день, и неприятель или уйдет, или успеет подготовиться к обороне. Очевидно, следовало пользоваться выгодами внезапного нападения, и Бекович решился произвести его с одними казаками.

Предприятие было не легкое. Самому Бековичу было известно, что аул большой, домов в 40, что Кара-Мурзин один из храбрейших наездников, славившийся по всему Закубанью, и что при нем большая часть лучших узденей его — цвет беглой Кабарды. А в распоряжении Бековича было только 350 линейных казаков.

Путь лежал по отлогости горы Ахмет, мимо бесленеевских аулов, где все спало. Верст пять казаки проскакали в карьер, опять перешли Лабу и очутились в узкой лесистой теснине, задвинутой с обеих сторон громадными горами; тут сотня черкесов могла бы остановить тысячи войск. Казаки, рассыпавшись по одному и по два, с трудом подымались все выше и выше, по едва приметной каменистой тропинке, на протяжении почти 20 верст. Поднявшись на последний уступ, они увидели аул.

Отряд остановился в недоумении. Перед ним был не простой аул в тридцать-сорок хижин, как рассчитывали найти его, а целый город, в котором было не менее двухсот укрепленных домов, мрачно смотревших своими узкими амбразурами, заменявшими окна. Отступать, однако, было уже поздно. Назади бесленеевцы, впереди — огромный аул, который вот-вот проснется; и теснина, пройденная с таким трудом, сделалась бы могилою храброго отряда. Бекович знал к тому же, что у людей, подобных кавказских линейцам, мужество растет по мере опасности, — и решился действовать. Объехав ряды казаков, он под страхом смертной казни запретил им грабить прежде, нежели кончится бой, и пустил их с места карьером... Заря чуть брезжилась, аул крепко спал и был захвачен совершенно врасплох. При первом крике «ура!» — кабардинцы выскочили и [521] схватились за оружие. Они выбегали из домов неодетые, только с ружьями и кинжалами в руках. Начался беспощадный приступ, казаки зажгли дома,— и население гибло в пламени.

Кавказский полк пронесся с одного конца аула на другой. Его командир, Дадымов, налетел на самого князя Али Кара-Мурзина, которого знал в лицо. Князь стоял полураздетый у порога своей сакли, и почти в упор выстрелил в Дадымова. Пуля пролетела мимо. Тогда Дадымов кинулся на него, крикнув по-черкесски: «теперь ты мой!» — и, в свою очередь, выстрелил из пистолета. Пуля ударила в князя ниже правого глаза и вышла в затылок пронизав мозг. Кара-Мурзин пал мертвым на пороге своего дома.

Княгиня видела в окно гибель своего мужа. Она выскочила из сакли, держа в руках мешок с семьюстами червонцев. Казаки мгновенно выхватили золото, но ее оставили в живых и отправили к Бековичу. Другая женщина, жена убитого узденя, высыпала 400 червонцев в яму, сама подожгла строения, окружавшие ее, и сгорела вместе с червонцами и со всем имуществом. После боя во многих местах аула находили слитки золота и серебра. Добыча была вообще огромная. Казаки захватили до 4 тысяч голов скота и лошадей. В плен взято только 139 душ; все остальное население погибло или в бою, или в пламени. Линейцы собрали и похоронили 570 трупов; но по свидетельству самих кабардинцев, одних убитых между ними было более тысячи человек.

Никогда еще кабардинцы не терпели такого страшного поражения, нанесенного столь ничтожной горстью людей. «Кто не был сам на месте пепелища,— говорит Вельяминов:—тот почитает сказкою, чтобы 350 казаков могли пройти через такие неприступные места и сделать такое страшное опустошение». Через час после погрома подошла к аулу помощь,— триста баракаевцев. Но им делать уже было нечего.

Между тем сам Вельяминов двигался с отрядом по следам Бековича. У горы Ахмет, верстах в 20 от места битвы, его застали первые известия, что бой окончен и что Бекович отправил уже пленных вперед, чтобы они не стеснили его при отступлении. Вельяминов повернул назад и в три часа пополудни был в прежнем лагере на Лабе. [522]

Скоро стали подвозить пленных. Прежде всех приехала, в сопровождении казака, княгиня, вдова Али Кара-Мурзина, верхом на коне, вся с ног до головы окутанная густым покрывалом. Вельяминов тотчас велел очистить для нее солдатскую палатку и приставить к пей караул. Сходя с лошади, княгиня показалась всем молодою, стройною, с маленькими аристократическими руками, но густое покрывало никому не дозволяло видеть ее лица. За княгинею появились и другие пленные. Детей привезли отдельно, и малютки тотчас же бросились к своим матерям. Жалкий вид представляли все эти женщины, девушки и дети, собранные в вагенбурге. Одна была ранена в ногу; некоторые, как помешанные, с дикими взорами, рвали на себе волосы, плакали, обнимались. Среди кровавых ужасов минувшей ночи, матери сберегли для своих детей кусочки хлеба, и странно было смотреть теперь, как оне старались усладить для них горестную участь плена этими жалкими кусками.

В числе пожилых женщин выдавалась жена одного убитого узденя, представительная и гордая; ее окружали несколько молодых девушек с длинными косами и с благородными чертами лиц, одетые в пестрые шелковые халаты. Одна молодая женщина, совершенно нагая, как восковая фигура Венеры прекрасная собою, почти без чувств лежала на земле, ничего не слыша и испуская немые стоны. Опираясь головою на правую руку, она простирала левую к сидевшему перед нею также обнаженному, курчавому и прекрасному мальчику.

Впрочем, все пленные не казались в тот момент особенно привлекательными; большие глаза, большие носы и топкие губы — отличительные черты черкесской физиономии, искажены были страхом и горестию. Лишь дети, не понимавшие хорошо, что с ними делается, производили впечатление своею характерною горскою красотою; но даже и между детьми некоторые были полны тревоги,— одна 8-летняя девочка от испуга как бы помешалась и к утру умерла в страшных конвульсиях. [523]

__________________________________

Не лишен значения тот факт, что этот страшный погром беглым кабардинцам был нанесен, в лице князя Бековича-Черкасского, их же соплеменником древней княжеской фамилии, одной из отраслей Джембулатова рода. Князь Федор Александрович был внучатным племянником того Бековича, уроженца Малой Кабарды, известного у черкесов под именем Тембота или Темир-Булата, который погиб с русским отрядом под Хивою.

История этого рода и его отношений к России весьма замечательна. Родной брат Тембота, ходившего в Хиву,— впоследствии также генерал-маиор русской службы, Эль-Мурза Бек-Черкасский выехал в Россию из своего отечества в царствование Петра Великого, при котором и находился во все время персидского похода с своими узденями. Петр пожаловал ему земли, лежавшие вокруг новопостроенной крепости Св. Креста: а когда крепость была оставлена и жители ее перешли в Кизляр — переселился туда со своими людьми и Эль-Мурза. В Кизляре вновь были отведены ему значительные земли, так как места были привольные, и ни грузин, ни армян тогда еще там не появлялось. Князь командовал здесь терскими казаками, и защищал с ними край от набегов горских народов.

Сын его Александр, отец виновника разгрома Кара-Мурзинова аула, был также генерал русской службы. Женившись на княгине Любови Александровне Кончаковой (из кабардинской фамилии Мударовых), воспитывавшейся, вероятно, в России и до смерти сохранившей большие связи в Петербурге, он жил в своем ауле по европейски. В конце минувшего столетия большая приязнь связывала его с графом Гудовичем, командовавшим тогда Кавказскою линиею: но эта же дружба была и причиной его несчастий. Оба страстные охотники, они, как говорят, поссорились из-за собак, и, по интригам Гудовича, император Павел отнял у Бековича все его имения, на том основании, что он не мог представить на них документов. Старик, пораженный параличом, прожил восемь лет в совершенной бедности.

Ермолов исправил эту несправедливость. После моровой язвы, опустошившей и обезлюдившей Малую Кабарду, обширные степи [524] между Сунжею и Тереком представляли для чеченских хищников удобнейшие пути для набегов на линию. Признав, вследствие этого, необходимым вновь заселить эти плодоносные места, Ермолов искал их хозяина. Земли эти издавна принадлежали роду Мударовых. Но так как весь род Мударовых и Кончаковых был истреблен заразою, и единственною представительницею его оставалась Любовь Александровна Бекович, то она, по ходатайству Ермолова, и была признана вместе с сыновьями, Федором и Ефимом, законною наследницей всех этих земель. Последний, Ефим, был в то время на русской службе в чине прапорщика.

Бековичи переселили сюда своих крестьян из Кизляра, также возвращенных им, и сделались владельцами Малой Кабарды, заградивши русские земли со стороны беспокойной Чечни.

Князь Федор Александрович был младший сын князя Александра. Послужной его список говорит, что он начал свою службу на Кавказе. В 1806 году, в чине губернского секретаря, он находился при Булгакове, во время покорения Кубанской и Бакинской провинций, и за отличие в этой компании переименован в поручики. Так началась его военная карьера. В 1807 году он участвовал в штурме Ханкальского ущелья, в 10 был за Кубанью, а в 12-м — при усмирении кахетинского бунта. Родожицкий, близко знавший князя Федора Александровича, передает, не всегда согласно с официальными данными, многие подробности его жизни. По словам его, молодой князь сопровождал в Петербург персидского посла, приводившего императору слона в подарок от шаха. Ловкий, статный кабардинец, разъезжавший по Петербургу на прекрасном персидском жеребце, обратил на себя общее внимание, понравился, между прочим, графам Милорадовичу и Бенигсену, и сопровождал первого в Варшаву, а последнего в Молдавию. Родожицкий говорит, что Бенигсену князь и обязан переводом в гвардию, в лейб-казачий полк (по послужному списку в 1816 году), и что он, при представлении императору Александру, получил 2500 р. на обмундирование. Между тем мать его, вспомнившая свои петербургские связи, [525] написала о сыне к графине Орловой-Чесменской, с которою когда-то была приятельницею. Графиня приняла Бековича в свой дом, как родного, и там молодой кабардинский князь имел случай вращаться в высшем аристократическом обществе.

Ермолов, отправляясь на Кавказ, пригласил Бековича с собою, предвидя в нем человека, незаменимого в предстоявших ему делах, так как, кроме европейских и природного черкесского, князь владел в совершенстве языками турецким, персидским, кумыкским и татарским,— и уже этим одним был, действительно, необходимым для Ермолова человеком. Он был его неразлучным спутником в Персии, в походах по Чечне и Дагестану — и дослужился до чина полковника. Ермолов так полюбил храброго кабардинца, пользуясь в то же время его знаниями местных народов, что жил с ним вместе, в одной палатке. В это-то время он и употребил все свое влияние, чтобы исправить несправедливость, нанесенную Гудовичем роду Бековичей.

Событие 1825 года теперь выдвигали князя Бековича-Черкасского из ряда сподвижников Вельяминова. Получив донесение о погроме беглых кабардинцев, Ермолов ходатайствовал о награждении его орденом св. Георгия и степени «за предприятие отлично смелое и самым удачным образом исполненное»,— как доносил он государю. Император Александр не был, однако, доволен действиями Бековича. «Если распоряжение его к первоначальному нападению и заслуживают награды,— писал государь к Ермолову: — то с другой стороны он теряет право на нее тем, что благоразумно начатое дело было окончено совершенным истреблением более трехсот семейств, в коих, конечно, большая часть были женщины и дети, не принимавшие участие в защите». «Уменье удержать подчиненных в должном повиновении при победе, равно как и в несчастии — пояснял император: — есть из первых достоинств военоначальника, и я не намерен награждать тех, кои не действуют в сем важном случае во всей точности моих повелений».

Гуманные чувства и взгляды императора Александра опять сталкивались здесь с жестокою необходимостью в кавказской [526] войне — не щадить сопротивляющихся врагов. Но Ермолов глубже смотрел на дело, наученный горьким опытом ежедневных несчастий на линии, — и неудовольствие государя не имело для Бековича дальнейших последствий, а следующая затем экспедиция доставила ему даже и георгиевский крест.

Беглые кабардинцы, с своей стороны, поклялись тогда истребить весь род и аулы Бековича; они решили даже похитить престарелую мать его, продолжавшую жить в Малой Кабарде, и предать ее истязаниям в отмщение сыну. К счастию, им никогда не удалось привести этот мстительный план в исполнение.

__________________________________

Разорив гнездо беглых кабардинцев, Вельяминов возвратился на линию, спокойствие которой, однако, продолжало нарушаться черкесами, по-прежнему дерзко вторгавшимися в русские границы. Как ни мало сохранилось от того времени официальных сведений, но некоторые события, однакоже, известны и ярко рисуют все то же тревожное состояние края. В одном из донесений Ермолову рассказывается нижеследующий случай. 3 мая 1825 года, когда солнце зашло уже за горизонт, по дороге от Баталпашинска ехали к станице Воровсколесской трое вооруженных черкесов, имевших вид мирных. Саженях во ста от селения играли в это время 5 девочек. Черкесы схватили двух из них и поскакали обратно но той же дороге. Стоявший у ворот станицы часовой поднял тревогу. Сотник Монтиков с казачьим резервом поскакал вслед за хищниками; но догнать их ему удалось только в 10 верстах, да и то лишь с 3 казаками, так как другие остались далеко позади на усталых от быстрой скачки лошадях. Здесь он успел отбить одну девочку, и продолжал погоню. Опять от него отстали еще 2 казака, и Монтиков, уже вдвоем, доскакал до Соляных озер, поддерживая перестрелку. Но тут наступила темная ночь,— и черкесы скрылись.

Вельяминов, справедливо возмущенный и тем, что в казачьем резерве не нашлось нескольких путных лошадей, чтобы догнать черкесов, и тою оплошностью, с какою они были [527] подпущены так близко к станице, и вялыми действиями Монтикова, не отбившего при равных силах полона, считал необходимым прибегнуть к мерам строгости: Монтиков был предан суду, станичный начальник зауряд-хорунжий Косякин — разжалован в казаки.

__________________________________

Прошло два месяца после погрома аулов Карамурзина, и Вельяминов снова пошел за Кубань, чтобы наказать далеких абадзехов за их набеги и за покровительство беглым кабардинцам. Войска перешли Кубань близ Усть-Лабинской крепости, 16 июня, а чрез пять дней, на речке Карасу, в первый раз встретились с неприятелем. Абадзехи напали с тылу на обоз, но были тотчас же опрокинуты храбрыми казаками с помощию подоспевшей роты. Тем не менее схватка была горячая и вывела из строя 7 казаков и двух навагинцев.

23 июня отряд расположился лагерем на реке Сагауше (Белой), против горы Таглек, там, где теперь стоит город Майкоп. Абадзехи и здесь попытались было захватить в свои руки водопой, но были опять отбиты. На этой позиции Вельяминов простоял весьма долго, посылая в разные стороны небольшие колонны для истребления горских посевов. В конце июня неприятель показался в значительных силах, даже с двумя пушками, добытыми от турок, и стал обстреливать лагерь с противоположного берега. Предприятия сделались труднее. Князь Бекович-Черкасский, отделавшийся в первую экспедицию для уничтожения посевов ничтожной перестрелкой, во второй раз, 30 июня, уже должен был выдержать серьезный бой. Тысячная партия конных абадзехов и кабардинцев напала разом на все пункты отряда, но, поражаемая перекрестным огнем, скоро обратилась в бегство, попала при обратной переправе через реку под картечь конной артиллерии, — и понесла громадный урон. Но и в отряде Бековича из строя выбыло более 20 нижних чинов.

Вельяминов нашел, между тем, позицию на Сагауше чрезвычайно удобною для всех будущих предприятий в земле абадзехов, и приказал построить здесь укрепление. А чтобы [528] облегчить на будущее время переправу через реку, он велел вырыть для нее отводный канал, а дремучий лес, тянувшийся по правому берегу,— вырубить. Абадзехи, стараясь помешать работам, не раз вывозили пушки и днем стреляли по рабочим, а ночью бомбардировали лагерь. Так шли дела до 10-го июля.

В этот день, из лагеря выступила колонна в Усть-Лабинскую крепость за провиантом. Огромный обоз шел под прикрытием батальона тенгинцев, полка кубанских казаков и 6 орудий, под командою князя Бековича-Черкасского, — и горцы пропустили его свободно. Но едва тот же транспорт, нагруженный провиантом, двинулся обратно, как, 11-го числа, на обширной кубанской равнине, он был атакован 2-х тысячною партией конных абадзехов и кабардинцев. Отряд свернулся в каре, был окружен, и отбивался на все четыре стороны. Нападения были так стремительны, что приходилось действовать картечью даже в упор, и только после двухчасового жестокого боя неприятель стал отступать, оставив на месте 15 тел. В отряде Бековича выбыло из строя 2 офицера и 35 нижних чинов,— но ни одна арба из всего громадного обоза не была потеряна. Ермолов засвидетельствовал в приказе, что «столь счастливое препровождение транспорта надо приписать только благоразумным распоряжениям и известной храбрости Бековича»,— и Бекович получил георгиевский крест, в котором ему еще недавно было отказано.

Настал август месяц, — и нападения абадзехов снова усилились. То и дело подъезжали они к казачьим пикетам, давали залп и мгновенно скрывались. С горы Таглека все чаще и чаще гремели пушечные выстрелы. Нужно было ждать большего нападения, и за цепью стали закладывать пешие резервы, которые могли бы дать отпор, по крайней мере при первом натиске.

Между тем укрепление, послужившее началом знаменитого Майкопа, и отводный канал — были готовы. Вельяминов назначил комендантом маиора Пирятинского и, оставив в его распоряжении 2 роты Навагинского полка с 6 орудиями, приказал [529] остальным войскам готовиться к выступлению. В отряде в то время уже носились неясные слухи о поголовном возмущении Чечни, и Вельяминов, предвидя, что придется скоро покончить экспедицию, торопился наказать абадзехов. 16 августа войска уже выступали в поход.

Целью движения был аул абадзехского старшины Аджи-Тляма, пользовавшегося в горах большою славою и значением, как человек замечательно богатый и храбрый. Это был один из главнейших покровителей беглых кабардинцев, которых большая часть и поселилась вблизи его аула. Вельяминов решил истребить этот аул со всеми его полями и угодьями, а также и поля ближайших к нему кабардинцев.

Войска вышли из укрепления так тихо и с такими предосторожностями, что абадзехский караул открыл движение их только тогда, когда начало уже рассветать, и отряд стал переправляться чрез Белую верстах в пяти ниже Майкопа.

Дорога, которою двигались войска, пересекалась множеством балок, опушенных лесов, и почти в каждой из них засели абадзехи, чтобы препятствовать движению. Две роты Тенгинского полка, бывшие в авангарде с маиором Тихоновым, шли в постоянной перестрелке и должны были штыками выгонять черкесов из их засад, — а войска тем временем истребляли попадавшиеся им на пути аулы беглых ногайцев и абадзехов. С полудня неприятель, занимая высоты, ближайшие к дороге, начал стрелять из пушек и продолжал пальбу уже до позднего вечера. Тревожный день этот, прошедший в постоянной перестрелке, стоил Вельяминову опять 11-ти человек убитыми и ранеными.

Отряд ночевал на левом берегу какой-то речки, впадавшей в Сагауш, и утром другого дня, 17 августа, двинулся дальше, к аулу Аджи-Тляма. Абадзехи тотчас открыли по нем пушечную пальбу. Опять пошли лесистые балки с черкесскими засадами, снова пошла постоянная перестрелка, и снова тенгинцы, с маиором Тихоновым, должны были штыками открывать дорогу.

Верстах в 6 от ночлега был брод, по которому отряд должен был переправиться через Сагауш на правую сторону, [530] чтобы идти к аулу Аджи-Тляма, лежавшему отсюда уже не в дальнем расстоянии. На противоположном берегу, как раз напротив места переправы, находилось лесистое, крутое возвышение, представлявшее для неприятеля весьма удобную позицию. Партия человек в 500 абадзехов и предприняла остановить здесь отряд в то время, как другие толпы их, спешившие по левой стороне Сагауша, должны были атаковать его с тылу. Вельяминов выдвинул вперед батарею из 10 орудий, и она — как выражается Ермолов — «растолковала неприятелю, что и сие место сражения еще недовольно для него выгодно». Поручик Тенгинского полка Петров с своею ротою первый бросился, под защитой артиллерии, в брод; за ним последовала рота штабс-капитана Сергеева,— и затем маиор Тихонов, снова принявший команду над авангардом, быстро очистил лес до самого возвышения, так что остальные войска могли уже свободно переходить реку, ничем не тревожимые. Только когда переправлялся арьергард, появились на левом берегу Сагауша новые толпы абадзехов,— но нескольких пушечных выстрелов было достаточно, чтобы заставить их удалиться. Переправа в общем стоила отряду 25 человек; но кровавые следы, найденные к стороне неприятеля, показывали, что и ему не дешево обошлось это дело.

Перейдя Сагауш, войска остановились лагерем, выжегши лежавший перед ними небольшой кабардинский аул. Абадзехи подошли сюда в два часа ночи, с пушкой, и стали обстреливать лагерь. Их выстрелы, впрочем, далеко не долетали, и ночь прошла бы сравнительно спокойно, если бы абадзехам не удалось обойти отряд и кинуться на цепь, слишком близко расположившуюся к опушке леса. Произошла горячая схватка,— и войска понесли значительные потери; пострадал особенно Тенгинский батальон, лишившийся 32 человек выбывшими из строя.

К свету пальба утихла. Войска тронулись вперед,— и на заре, 18 августа, запылал знаменитый в горах богатством и красотою строений аул Аджи-Тлямов,— цель Вельяминовской экспедиции. Через два часа дело разрушения было войсками покончено, и при том безо всякой помехи со стороны абадзехов,— [531] горцы нигде не показывались. Это затишье заставляло думать, что неприятель понес большие потери в минувшую ночь и хотя на время оставят отряд в покое. Войска разбили лагерь и занялись фуражировкой.

Верстах в трех отсюда, на скате лесистой горы, стояло в стогах громадное количество свеженакошенного сена. Вельяминов приказал казачьим полкам забрать и перевезти его в лагерь. В прикрытие фуражиров назначен был батальон навагинцев с четырьмя орудиями, под командою полковника князя Бековича-Черкасского. В самый полдень колонна вышла из лагеря. На горе она забрала сена сколько могла, нагрузила пм все артельные повозки, навьючила всех лошадей — и тронулась назад. Казаки шли пешие. Но еще не успели они спуститься с горы, как показалась сильная партия, тысячи в две всадников, скакавшая прямо на колонну. Бекович остановился. Навагинцы и спешенные казаки стойко встретили нападение,— и первый бешеный налет черкесской конницы был отражен с большим для нее уроном. Тогда абадзехи также спешились и, пользуясь пересеченною местностью, мешавшей удачному действию русской артиллерии, бросились в кинжалы. Здесь ранены были храбрые казачьи командиры, Дадымов и Степановский, а в Навагинском полку — капитан Завадский. Потери наши стали быстро расти. Сам Вельяминов, встревоженный сильной перестрелкой, доносившейся до лагеря, сел на коня и явился на место сражения. Но когда он прибыл — результаты боя уже не могли подлежать сомнению: беспорядочные натиски стоили абадзехам громадных жертв,— и неприятель, после трехчасовой борьбы, истощившись в бесплодных усилиях, наконец обратился в бегство.

В кровавый день этот «потери наши — как выражается Вельяминов:— были более, нежели бывают обыкновенно». Кроме двух полковых командиров и капитана Завадского, выбыло из строя 18 убитых и 113 раненых нижних чинов.

Но потерею, наиболее поразившею всех,— была смерть храброго Дадымова: он умер на следующий день, 19 августа, в лагере, окруженный своими соратниками. Казаки не захотели [532] оставить тело своего командира во вражеской земле, и перевезли его в станицу Ладожскую. Там, на скромном станичном кладбище, и доныне стоит его одинокая, забытая могила. Но старые «кавказцы» и поныне помнят, что с именем Дадымова загремело по всей линии имя их родного полка,— что он именно был основателем его боевой известности, которую они, люди Ермоловского времени, оставили последующим поколениям, как дорогой завет прошлого.

Три дня простоял отряд на месте, опустошая за Сагаушем абадзехские земли, и во все это время неприятель показывался только небольшими партиями, в 15-20 человек, не рискуя приближаться к отряду. Ничтожные перестрелки, тем не менее, происходили каждый день, то в передовой цепи, то на казачьих пикетах. Иногда абадзехи залегали в кустах, в опушках леса, под кручею берега — и стреляли из засады. Однажды, сам Вельяминов подвергся большой опасности: указывая место для лагеря, он слишком близко подъехал к реке и встречен был метким залпом с противоположного берега,— несколько человек из его конвоя были ранены.

Наконец, когда истреблять на правом берегу Сагауша больше уже было нечего, Вельяминов перешел на левый берег,— и 25 августа возвратился в Майкопский стан, оставив позади себя, на пути следования, длинный ряд сожженных аулов и вытоптанные, опустошенные поля. На дороге получено было известие, что сам Аджи-Тлям, а с ним и кабардинцы, жившие по Сагаушу в земле абадзехов, окончательно покинули эти места и переселились в верховья Фарса. Экспедиция была окончена,

В Майкопе Вельяминова ожидала весть о смерти генерала Лисаневича и приказание вступить в командование войсками Кавказской линии. Через несколько дней он выехал в Ставрополь, поручив начальство над Майкопским отрядом князю Бековичу-Черкасскому.

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Том II, Выпуск 3. СПб. 1887