ПОТТО В. А.

КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА

В отдельных

Выпуск III.

XXXIII.

Граф Тормасов.

9-го марта 1809 года, на место графа Гудовича, главнокомандующим войсками в Грузин и на кавказской линии назначен был генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов, человек с благородным и решительным характером и с твердою, настойчивою волею.

Тормасов начал службу офицером в 1772 г., и через 12 лет, в чине полковника, командовал уже Александрийским гусарским полком, с которым участвовал в турецкой войне 1791 года, в армии князя Репнина. Произведенный в эту кампанию в генерал-маиоры, Тормасов получил кавалерийскую бригаду, и, в сражении под Мачином, его безусловно отважная, блестящая атака во фланг неприятельской армии доставила русским решительную победу. За этот подвиг Тормасов, не имевший до того никакого ордена, получил прямо крест св. Георгие 3 класса. [439]

С окончанием турецкой войны, Тормасов переведен был в Польшу и, командуя различными кавалерийскими отрядами, находился во многих делах; между прочим он был под Мациевицами, где взят в плен Косцюшко, и штурмовал с Суворовым Прагу. Орден св. Владимира 2 класса и золотая, украшенная бриллиантами сабля с надписью “за храбрость” засвидетельствовали его отличие в эту кампанию. В 1798 году он был произведен в генерал-лейтенанты, а через три года в генералы от кавалерии. В больших европейских войнах 1805-1807 гг. ему не пришлось принять деятельного участия, и после тильзитского мира тяжкая болезнь заставила его и совсем выйти в отставку. Но не далее как через год, император Александр снова призвал его на службу, поручив ему высокий пост главнокомандующего в Грузии, — и 12 апреля 1809 года он уже вступил в управление краем.

Его предместник, Гудович, не смотря даже на некоторые чисто военные успехи, не сумел поддержать в Закавказье, в впечатлительных восточных умах, обаяние русской силы и русского имени, созданного Цициановым, а две крупные неудачи даже и подорвали его. И он оставил Тормасову Грузию в крайне затруднительном положении. Турцие готовилась к решительным наступательным действиям; в июне ожидалось вторжение персиян, и говорили даже, что сам Баба-Хан прибудет в Адербейджан, откуда отправит одного из своих сыновей, Аббаса-Мирзу, в Карабаг и Ширвань, а другого, Мамед-Али-хана, в Бомбак и Шурагель со стороны Эривани; Селиму шекинскому обещано было возвращение его ханства; царевичи Александр и Теймураз возмущали Имеретию, Кахетию и Карталинию, анапский паша со своей стороны усиленно поддерживал горцев и кавказская линие не имела покоя.

Тормасов прежде всего открыл мирные переговоры с Персией. Но когда эти переговоры еще продолжались, персияне внезапно вторглись в Грузию со стороны Карабага, Эривани и озера Гокчи, а 23 июня и главные силы их, под личным начальством Фет-Али-шаха, уже вошли в Бомбакскую провинцию. Однакоже трехдневный бой персидской кавалерии под Амамлы, Беканом и [440] Гумри, окончившийся полным ее поражением и бегством за Арпачай, настолько расстроил весь план персиян, что они вернулись назад — и кампание ограничилась только рядом небольших набегов, продолжавшихся до глубокой осени.

Лишь в сентябре большие силы их вновь пошли через Муганские степи, но на этот раз уже в Талышинское ханство, считавшееся под покровительством России. К сожалению, Тормасов, имевший в своем распоряжении, для защиты трех обширнейших провинций, Дербентской, Кубанской и Бакинской, только один Севастопольский полк, ничего не мог отделить на помощь Мамед-Мир-хану, — и Талышинская область превращена была персиянами в груды развалин и пепла.

Надо прибавить, что набегам персиян помогали лезгины и турки, врывавшиеся со стороны Ахалцыха и настолько беспокоившие границы, что в Карталинию для прикрытие их вынуждены были вызвать даже часть войска из Кахетии, с алазанской линии. Одна из таких хищнических партий, в 800 человек, 6 сентября 1809 г. была совершенно истреблена отрядом маиора князя Орбелиани, напавшим на нее из Сурма с двумя кабардинскими ротами и эскадроном нижегородских драгун, тогда только что еще прибывших в Грузию.

Почти одновременно с отражением персиян от Гумри и Бекана, Тормасов получил известие о вторичном падении Анапы, сдавшейся при первом появлении перед ее верками эскадры капитана Перхунова.

Понимая всю важность стратегического значение этой крепости, стоявшей в тылу враждебных линии горских племен, Тормасов приказал не оставлять ее, как это было сделано при Гудовиче, а напротив укрепить с сухого пути и занять сильным подвижным гарнизоном. Комендантом в Анапу назначен был генерал-маиор Бухгольц, на котором Тормасов остановился, как на человеке редких душевных качеств, притом женатом на черкесской княжне, еще ребенком вывезенной из той же Анапы при взятии ее Гудовнчем, — обстоятельство, выгоды которого не замедлили обнаружиться. Княжна имела многочисленную и знатную родню среди черкесов, и при ее [441] влиянии мало-помалу установились между русскими и некоторыми горскими племенами дружеские сношения, которые и продолжались вплоть до 1812 года, когда Анапа по бухарестскому миру опять возвращена была туркам.

Поражение персиян и покорение Анапы, обеспечившее линию, дали возможность Тормасову сосредоточить свое внимание на делах Имеретинского царства, откуда в этот момент угрожала Грузии наибольшая опасность.

При Гудовиче войсками в Имеретии командовал генерал-маиор Рыкгоф, ”по своим преклонным летам мало способный как духом, так и телом, к военным действиям”. Царь Соломон, видевший слабость и “неспособность” Рыкгофа, несмотря на требование главнокомандующего, не хотел жить в Кутаисе, удалился в горы, волновал народ и исподтишка сносился с турками, употребляя все средства к тому, чтобы освободиться из-под зависимости России. Пользуясь уступками Рыкгофа, он наконец дошел до того, что сам начал требовать вывода русских войск из Кутаиса. По смерти Рыкгофа, в 1808 году, когда на его место назначен был генерал-маиор князь Дмитрий Орбелиани, обстоятельства изменились. Царь продолжал настаивать на своих требованиях; но князь Орбелиани далеко не был расположен к уступкам и между прочим писал к новому главнокомандующему, что “наше положение не только в Имеретии, но и в Мингрелии не может быть прочно, пока существует турецкая крепость Поти”.

Важные преимущества, сопряженные с приобретением этой крепости, о котором думал еще Цицианов, заставили Тормасова употребить все меры, чтобы склонить ее владельца Кучум-бея к добровольному подчинению России. Главнокомандующий не жалел для этого денег, — и богатые сабли, кинжалы, осыпанные драгоценными каменьями, золотые и серебряные медали, звонкая монета — все было пущено им в ход, чтобы привлечь на свою сторону советников Кучума. Для большей успешности переговоров сам князь Орбелиани переехал из Кутаиса в Редут-Кале. В то же время там скрытно сосредоточивались войска, чтобы, в случае прекращение переговоров, взять Поти [442] открытою силою. Кучум-бей, действительно, и отвечал отказом. Тогда Орбелиани поспешно, ночью, выступил из Редут-Кале, на рассвете 13-го августа 1809 года взял штурмом крепостной форштадт Поти и, заложив в нем батарею, приступил к осаде самой крепости.

Осадные работы, предпринятые им, подвигались однакоже очень медленно. Слабому отряду, состоявшему из 12 рот пехоты и полусотни казаков при пяти полевых орудиях, трудно было вести борьбу с такою значительною крепостью, какою была в то время Поти. Но князь Орбелиани, полагаясь на дух вверенных ему войск, писал к главнокомандующему, ”что сколько бы ни защищался неприятель, и как бы долго ни длилась осада, но крепость все-таки будет в наших руках”. Он только просил о скорейшей доставке артиллерийских снарядов. Снаряды были посланы вместе с значительным подкреплением, но они прибыли уже тогда, когда крепость была взята. Сдачу ее ускорило следующее обстоятельство.

30-го октября, на помощь к осажденной Поти, прибыл трапезондский сераскир Шериф-паша с девятитысячным войском и расположился укрепленным лагерем, верстах в 20 от крепости. Положение Орбелиани сделалось затруднительным и даже опасным. Ему оставалось одно из двух — или снять осаду Поти, или разбить сераскира, прежде чем он усилится мятежными войсками имеретинского царя Соломона. Орбелиани выбрал последнее и, заручившись обещанною помощью со стороны гурийцев, назначил день, 2-е ноября, для совместного нападение на турецкий лагерь.

Накануне этого дня действительно прибыла гурийская милиция, не многочисленная и не внушавшая к себе по виду особого доверия. Тем не менее ее отправили в обход турецкого лагеря, и, к общему удивлению, она завязала с турками такую упорную битву, что князь Орбелиани, пользуясь этим моментом, дружным ударом в штыки мгновенно ворвался в турецкие окопы. Кровопролитный бой, начавшийся с утра, окончился только с наступлением ночи. Неприятель отброшен был к морю и так торопился сесть на суда и скорее отплыть от берега, что [443] люди, успевшие захватить в них место, рубили руки своим товарищам, хватавшимся за борт, из опасения, чтобы они не затопили лодок. Оставшиеся на берегу пытались было защищаться, но скоро были рассеяны штыками кабардинцев. Победителям достался весь лагерь, одно орудие и более 20 знамен; но, к сожалению, многие из последних были тут же изорваны азиятскою милициею, еще не понимавшею значение этих важных трофеев. День этот стоил неприятелю свыше двух тысяч убитыми и пленными; наша потеря простиралась также до 300 человек, и большинство ее пало на гурийцев и мингрельцев.

Блистательная победа русских войск совершенно уронила дух турецкого гарнизона, и 15 ноября крепость сдалась на капитуляцию. Кучум-бей вместе с гарнизоном получил позволение отплыть в Трапезонд, а русские войска, в виду удаляющихся турок, с распущенными знаменами и музыкой, вступили в крепость, где ими найдено было 34 орудия.

За взятие Поти князю Орбелиани пожалована была золотая, украшенная бриллиантами шпага с надписью «за храбрость». В то же время Тормасов, снисходя на его просьбу, позволил ему возвратиться в Грузию, а командование войсками в Мингрелии и Имеретии поручил полковнику Симановичу. Теперь, покончив с Поти, Тормасов предписал Симановичу сосредоточить к Имеретии как можно более войска и силой захватить мятежного царя в свои руки, стараясь не допустить его до побега в Турцию. Исполнение этого предприятие представляло однакоже большие затруднения. Имеретие представляла собою сплошной девственный лес, покрывавший высокую горную цепь, изрезанную глубокими ущельями, по которым рядом пенистых водопадов бешено несутся реки, притоки Риона. Деревень или сел, в том смысле, как мы их понимаем, не было вовсе, и все население страны жило в отдельных хижинах, разбросанных так далеко одна от другой, что оцепить их войсками не было бы никакой возможности. Понятно, что царь, при такой обстановке, имея притом повсюду караулы, мог почитать себя в полнейшей безопасности. Он жил в укрепленном замке, называемом Вардцихе, вместе с четырьмя тысячами своих приближенных, и [444] при первой тревоге мог всегда удалиться в дремучий лес, окружавший замок, где разыскать его было бы весьма затруднительно.

Тем не менее Симанович принялся за дело с обычною энергиею. 20 февраля 1810 года, войска были двинуты им по разным направлениям, и в тот же день во всех церквах Кутаиса прочитан манифест, объявлявший пароду, что царь Соломон, по воле императора, навсегда лишается имеретинского престола со всем своим потомством. Имеретины отнеслись к событию совершенно равнодушно. Была масленица, и жители Кутаиса, присягнув на верность русскому царю, разошлись по домам, чтобы предаться обычным увеселениям, как будто в их отечестве не произошло ровно ничего особенного. Примеру кутаисцев последовали почти все жители края, и менее чем в неделю большая часть царства уже отложилась от Соломона.

Покинутый народом, царь потерялся. Окруженный в Вардцихе русскими войсками, под личною командою Симановича, и видя пред собою неизбежную гибель, он решился бежать в Ахалцых, но недалеко от крепости Свири был захвачен полковником Лисаневичем, преградившим ему путь через Зегамское ущелье, и отправлен в Тифлис.

С низложением Соломона царство перестало существовать, утратив даже самое название свое, и присоединено было к русским владениям под именем Имеретинской области, вошедшей впоследствии в состав Кутаисской губернии.

С дороги в Тифлис, во время ночлега в селении Дирби, между Сурамом и Гори, Соломон задумал было бежать в Осетию, — и уже лошади его были оседланы, когда узнали, что деревню окружает сильный отряд, который сторожит все выходы. От попытки на этот раз пришлось отказаться; но позже царь повторил ее из самого Тифлиса, и она увенчалась полным успехом, благодаря оплошности приставленного к нему караула. Это было в ночь с 10 на 11 мая. Условившись заранее о средствах побега, он приказал дать себе ужин раньше обыкновенного и лег в постель, жалуясь на нездоровье. Но когда совершенно стемнело, он, переодевшись в платье слуги, вышел на двор, и на вопрос часового: куда? — отвечал, [445] что идет за водою. Темнота ночи позволила ему пробраться за город, где уже стояли заседланные лошади, и в сопровождении свиты, состоявшей из 23 человек, он ускакал в Ахалцых. Император Александр, придавший весьма важное политическое значение бегству Соломона, получив донесение о нем, был так недоволен оплошностью караула, что приказал предать суду тифлисского военного губернатора, генерал-лейтенанта барона Розена. Суд впрочем оправдал его, а обвинил тифлисского полициймейстера князя Баратова, положительно содействовавшего побегу Соломона.

В Имеретии между тем уже подготовлено было восстание следующим обстоятельством. Шериф-паша, разбитый у Поти, не решился возвратиться в Трапезонд, а предпочел двинуться в свое прежнее владение, Ахалцых, из которого 9 лет тому назад был изгнан Селимом-пашею. Владея значительными силами, теперь он в свою очередь выгнал Селима и занял Ахалцых. Возгорелась междоусобная война. Шериф, опасаясь русских, к покровительству которых обратился Селим, употребил все силы и средства, чтобы вызвать восстание в Имеретии и отвлечь этим русских от Ахалцыха. Это ему удалось. Едва Соломон бежал из Тифлиса, как мятеж быстро охватил всю Имеретию, и скоро в с. Аргустах появились уже вооруженные скопища, требовавшие возвращение на престол царя Соломона. Отправленный против них маиор Калатузов с двумя ротами Кавказского гренадерского полка наткнулся в лесу на сильную засаду и был убит. Но заступивший его место капитан Титов бросился в штыки и, пробившись в селение Аргуст, разбил тамошние скопища. Со стороны мятежников был убит при этом один из главных коноводов восстания, князь Койхосро Абашидзе, что, впрочем, не повлияло на ослабление мятежа в народе.

Для усиление малочисленных русских войск в Имеретии, Тормасов спешил отправить туда два батальона Кабардинского полка, под командою генерал-маиора князя Орбелиани. Но на этот раз покоритель Поти не оправдал возложенных на него надежд и действие его были до крайности неудачны. [446]

Вступив в Имеретию, он, вместо того чтобы действовать совокупными силами, разделил отряд на две колонны и направил их по двум различным дорогам. Колонна, при которой находился сам князь Орбелиани, следовала вперед беспрепятственно, но другой батальон, отправленный под командой маиора Тихоцкого через ущелье Али, находившееся всего в 12 верстах к СВ. от Сурама, встретил сильное сопротивление. Очищая себе путь штыками, кабардинцы с боем прошли несколько верст; но потеряв лошадей под орудиями, имея множество раненых, вынуждены были наконец остановиться в тесном и неудобном месте ущелья, но обеим сторонам которого стояли отвесные скалы, покрытые лесом. Неприятель безнаказанно поражал оттуда солдат ружейными выстрелами, обратный путь был прегражден массами мятежников, а впереди стояли завалы, которые Тихоцкий штурмовать не решался. Измученный отряд очутился в блокаде и несколько дней стоял без воды и без пищи, потеряв из своих 500 человек 3 офицеров и 114 нижних чинов убитыми и ранеными. На пятые сутки он наконец выручен был отрядом, спешно направленным к нему на помощь самим главнокомандующим.

По соединении обоих батальонов в селении Али, князь Орбелиани не нашел уже возможным продолжать движение на Кутаис и отступил к Сураму. Имеретины торжествовали победу. Тормасов был весьма недоволен таким оборотом дела. ”Две важные ошибки я должен вам заметить — писал он к князю Орбелиани: — первая и главная — ваше разделение, а вторая, что, не узнавши в каком положении находится Альское ущелье, послали туда маиора Тихоцкого, зная его слабость и неопытность. Если бы он имел военный дух, то, увидев себя окруженным, не останавливался бы без воды и корму и не дал бы бить себя из-за кустов понапрасно, а ударил бы в штыки и с целым батальоном грудью проложил бы себе дорогу с гораздо меньшею потерею, как сделал то в подобном случае храбрый капитан Титов с двумя только ротами Кавказского полка, в которых уже было потери в людях до 50 человек".

Видя, что князь Орбелиани придает слишком большое [447] значение силе и средствам мятежников, главнокомандующий отозвал его из Имеретии, отправив на его место генерал-лейтенанта барона Розена.

По прибытии в Сурам, Розен привел в порядок расстроенный отряд, с боя овладел переправой через реку Чхерители и, опрокинув пятитысячное скопище мятежников, штыками проложил себе путь к Кутаису, выручив на дороге храбрых защитников замков Чхери и Мухури. Несколько одно за другим следовавших поражений убедили имеретин в невозможности для них бороться с Россией, и мятеж стал утихать. Воззвание и прокламации Соломона более не действовали — к ним охладели. Тогда, покинутый вторично народом, не доверяя даже своим приближенным, так как голова его была оценена в 2, 000 червонцев, — царь скрылся в Ханийское ущелье, лежавшее близ Вардцихе, думая, что в нем он будет сравнительно в безопасности. Но расчеты его не оправдались: полковник Симанович стремительною атакою проник в ущелье и рассеял остатки Соломонова войска, так что царь едва успел бежать в турецкие пределы, сопровождаемый лишь несколькими князьями.

Немногие приверженцы его, оставшиеся в крае, продолжали еще по местам упорную борьбу, но эта борьба была уже бесполезна и только длила агонию. Из ряда тогдашних происшествий особенною памятью пользуется защита Модинахе, фамильного замка князей Церетели. Сам князь Койхосро Церетели, друг и сподвижник Соломона, бежал с ним в Ахалцых и защиту замка приняла на себя жена его, княгиня Екатерина, происходившая из древнего рода Абашидзе. Она воодушевила свой маленький гарнизон, приготовила пушки, и когда показался русский отряд, посланный занять Модинахе, приказала открыть орудийный огонь и даже сама стреляла из пушки. Русские войска подошли и обложили замок.

Это была уже вторая осада, выдержанная замком Модинахе в течение его векового существования. В народе еще живо помнили время, когда, в начале прошлого века, владетель этого замка, Папуна Церетели, был вызван к царскому двору и там изменнически умерщвлен, а для истребление всего церетелевского рода [448] и для захвата ого имущества пришло сюда царское войско. Тогда вдова Папуны, также урожденная княжна Абашидзе, заперлась в этом же самом замке и выдержала продолжительную и упорную осаду, так что пораженный царь принужден был наконец оставить свое намерение и даже простил воинственную женщину. Самое название “.Моди-да-нахе”, значащее буквально: “поди да посмотри”, вполне соответствует неприступному положению заика, дозволявшего неприятелю действительно разве только подойти да посмотреть на него.

Вековую репутацию подержала за ним и геройская оборона княгини Екатерины Церетели. Но были другие времена, перед замком стоял теперь другой неприятель, и сопротивление не могло уже предотвратить неизбежного падения. Когда приблизилась минута кровавого штурма и сотни человеческих жизней обрекались на гибель, духовенство обратилось к княгине с своим увещанием. Княгиня уступила, и крепость отворила ворота без боя. Русские нашли в ней шесть пушек, два фальконета, 30 крепостных ружей и два фамильные знамени из красной и зеленой материи, с изображением на них святого Георгие Победоносца. Ныне исторический замок, памятный в народе геройской обороною двух женщин, стоит в запустении; обветшалые башни его обвалились, здание рушились; но стены еще целы и по ним вьется великолепный, столетний плющ.

Восстание в Имеретии потухло. Семейство Соломона, захваченное после его бегства, было отправлено в Россию, а сам он окончил жизнь изгнанником, вдали от своей родной Имеретии. Он умер в феврале 1815 года, 42 лет от роду, в Трапезонте, и погребен в ограде тамошней православной греческой церкви. Над его могилой поставлен каменный памятник с трогательною грузинскою надписью: “Совлечена с меня первобытная доброта и красота моя, и лежу наг и покрытый стыдом в этом гробе, — я, происходящий из племени Давида, Багратион, сын Арчила, всея Имеретии царь Соломон". С другой стороны памятника начертано: “Царь Соломон. Суди Господи обидящие мя, побори борющие мя, да постыдятся и посрамятся ищущие душу мою”.

Памятником вторичного похода в Имеретию для русских [449] войск осталась походная церковная утварь Соломона, подаренная ему императрицею Екатериной и отбитая Кавказским гренадерским полком, при поспешном бегстве царя из Ханийского ущелья. Тормасов приказал оставить эту утварь в церкви Кавказского полка, в память особенных трудов, понесенных им в двукратных походах по Имеретии; в этой церкви, в урочище Белый Ключ, утварь хранится и поныне.

Мятеж в Имеретии был только началом тревожного и смутного времени, продолжавшегося не один год и наполненного то там, то сям вспыхивавшими возмущениями. Едва бунт охватил Имеретию, и военные действие в ней были еще в полном разгаре, как восстала Куба, взволновалась Осетия, а персияне вторглись в Карабаг, и борьба с ними, продолжавшаяся до глубокой осени, потребовала много жертв и усилий. Единственным отрадным явлением этого времени было присоединение к России Гурин и Абхазии.

Приобретение Гурии совершилось мирным путем; князь Мамий Гуриель 19 июня 1810 года добровольно подписал трактат о подданстве, с тем чтобы власть в стране осталась наследственною в роде Гуриелей. Но приобретение Абхазии стоило России много хлопот.

Народ, живущий в Абхазии, знает уже в древности Страбон, но происхождение его и поныне остается пока вопросом. Иные из абхазцев считают своими родоначальниками армян, другие — выходцев из старого Египта, а быть может и из Абиссинии. Подобно Гурии и другим мелким княжествам, Абхазие составляла обломок древнего грузинского царства и со времени своего отделение до начала XIX века находилась под постоянною властью турок.

Еще в 1770 году, во время пребывание в тех краях генерала Тотлебена, владетельный князь Абхазии, Леван Шервашидзе, просил о принятии абхазского народа под покровительство России; но переговоры тогда не состоялись, прерванные нападением буйных абхазцев на табун лошадей, принадлежавший русскому отряду, а спустя несколько лет Леван принял магометанскую веру и получил от Порты в вечное владение [450] кр. Сухум-Кале. По смерти его Абхазие разделилась на уделы между его детьми, но вскоре старший из них, Келиш-бей, одаренный от природы умом и предприимчивостью, успел соединить в своих руках управление всем княжеством и сделал его грозою соседей. Распространяя свое влияние по берегу Черного моря, он в 1779 г. принудил мингрельского Дадиана уступить ему крепость Анаклию, а чтобы упрочить ее за собою и вообще держать в руках Мингрелию, оставил заложником у себя малолетнего наследника княжества, Левана, которого и возвратил назад только вследствие энергического требование князя Цицианова.

Но скоро и над старой головой Келиш-бея стала собираться гроза. Он принял к себе опального турецкого пашу (сына известного в истории кавказской линии Батал-бея), и дал ему не только убежище, но и средства бежать из Сухума в Россию. Порта, не имея возможности непосредственно наказать Келиш-бея вооружила против него собственных его сыновей, обещая тому из них, кто доставит голову отца, обладание княжеством.

И вот, 2 мая 1808 года, возвратившись ночью домой со званного вечера, Келиш-бей, при входе в переднюю, был встречен пистолетным выстрелом и убит наповал сыном своим Араслан-беем. Убийце не удалось однакоже воспользоваться плодами гнусного своего злодеяния, — народ провозгласил правителем младшего брата его, Сефер-Али-бея. Имея в стране много приверженцев, Араслан с своей стороны не хотел отказаться от власти и, захватив в свои руки Сухум, главный город Абхазии, распространял оттуда волнение и смуты. Соперники отлично понимали шаткость своего положения, и потому Сефер, еще во времена Гудовича, спешил отдать себя и свой народ под покровительство России, а Араслан обратился за помощью к Турции и обещал ей Сухум, если султан поможет ему сделаться владетелем Абхазии. Между тем самостоятельная попытка Сефера овладеть Сухумом открытою силою окончилась так неудачно, что сам он вынужден был бежать в Имеретию. Все эти обстоятельства и послужили поводом к русскому вмешательству в дела Абхазии. [451]

Тормасов решился воспользоваться благоприятным случаем самому овладеть Сухумом, положение которого на Черном море было настолько же важно для Грузии, как и положение Поти. По его просьбе, 9 июля 1810 года русская эскадра, под начальством капитан-лейтенанта Додта подошла к Сухуму и со всех судов открыла жестокий огонь по городу. На другой день в вечеру большая часть крепостных амбразур была уже разрушена, лафеты подбиты, суда, стоявшие на рейде, затоплены, и самый город, объятый пламенем, представлял собою страшную картину разрушения. Два дня неприятель оборонялся, но на третий не выдержал и бежал в кавказские горы, покинув в крепости 8 знамен и 62 орудия. Русские войска тотчас заняли город, где после бомбардирования, в полном смысле слова, не оставалось камня на камне.

Спустя несколько дней, Сефер-Али прибыл в Сухум в сопровождении ста человек русской пехоты, и был торжественно провозглашен владетелем Абхазии, под именем князя Георгие Шервашидзе, получив от государя высочайшую грамоту, знаки инвеституры и орден св. Анны 1-й степени. После этого событие дела Абхазии приняли на время спокойное течение.

Усмирение волнений в Осетии не представляло русским особенных затруднений и имело некоторое значение только в виду целого ряда военных действий, происходивших на других пунктах, отвлекая к себе некоторую часть сил в такое время, когда каждый солдат был на счету. Душою этого бунта был беглый царевич Леван, служивший слепым орудием персидской политики и ненавидевший русских до такой степени, что когда, незадолго перед тем, ему сделано было предложение возвратиться к отцу, царевичу Юлону, жившему в Петербурге, Леван отвечал, что с тех пор, как отец, мать и родственники его признали над собою власть русского императора, он от них отказался и никогда не будет искать их покровительства. “Оставьте Левана его собственной несчастной участи, писал по этому поводу Тормасов правителю Грузии: — постарайтесь лишь довести его до такого состояния, чтобы он буйную свою голову или сам принес ко мне с повинною, или бы вовсе [452] лишился оной, на что можно сыскать способы и есть у вас деньги".

Явившись в Осетию, Леван при помощи персидского золота собрал к себе шайку в 2000 человек и с ней напал на селение Цхинвали, лежащее на самой границе Осетин и Карталинии. Рота егерей, занимавшая деревню, отбросила мятежников, а когда подоспели сюда еще две роты и два орудие с капитаном Вронским, Леван был разбит и скрылся в осетинские горы. Тогда полковник Сталь, сосредоточив небольшой отряд, быстро проник за ним в самый центр Осетии, сжег несколько селений и уничтожил все каменные башни, издавна служившие притоном для разбойников. Осетины покорились; но Леван еще долго скитался по Осетии, и только в глубокую осень 1811 года, покинутый решительно всеми, вынужден был наконец бежать в Ахалцых. На пути наткнулся он на разбойничью шайку и был убит каким-то лезгином. Голова царевича, его оружие и окровавленное платье доставлены были к ахалцыхскому паше, который и сообщил об этом русскому главнокомандующему.

Волнение в Кубе, в сущности не превращались с самого момента завоевание этого ханства Булгаковым, еще при Гудовиче. Изгнанный владетель его Шейх-Али-хан не оставлял в покое страны и тревожил ее постоянными набегами; но летом 1810 года эти набеги принимают уже размеры серьезного военного нашествия. Шейх-Али-хан собрал на этот раз огромное скопище, преимущественно из жителей горной Табасарани, и вторгнувшись с ним в Закавказье, обложил Кубу.

В Кубе сосредоточены были в то время два батальона Севастопольского полка, достаточно сильные, чтобы разбить мятежников, но они не решались выступить в поле и ждали напрасной помощи со стороны татарских ханов. Полк этот прибыл в Грузию еще при Цицианове, из крымской инспекции, и с самого начала не заслужил особенно лестного отзыва со стороны главнокомандующего, писавшего государю, “что полк никогда свиста пуль не слыхивал, ходить не умеет, и солдаты на 15 верстах устают и падают". Между тем военный начальник тамошнего края генерал-лейтенант князь Репнин, полагая, что в [453] Кубе гарнизон малочислен, и что севастопольские батальоны действуют в поле, отправил из Баку маиора Левицкого с небольшим отрядом, поручив ему принять в Кубе начальство над всеми войсками. Левицкий в тот же день встретил толпы мятежников, но с боем продолжал подвигаться вперед. На речке Гилгин он ночевал, а под утро 13 августа увидел на ближних высотах до 2 тысяч неприятельских войск пехоты и конницы. Не смущаясь этим, отряд, по указаниям проводников, двинулся вправо, по дороге, огибавшей эти высоты; но здесь крутой овраг совершенно преградил ему путь, а за оврагом опять стояло еще до трех тысяч горцев конных и пеших. Видя себя окруженным и имея под ружьем только 120 солдат и 40 казаков, при одном орудии, Левицкий, не выходивший весь день из-под огня неприятеля, не счел возможным переправляться через ров открытою силой, и начал отступать в Баку. Это было настоящим торжеством для мятежников, бросившихся в преследование с криком: “да здравствует хан!” Восстание охватило всю Кубинскую провинцию. Тормасов был изумлен малодушием начальников, запершихся в крепость с двумя батальонами, и поспешил отправить туда с театра персидской войны, героя Ахалкалак, Лисаневича, на боевую опытность которого вполне полагался.

Лисаневич взял из Карабага две роты егерей и обойдя Кубу стороной, кинулся прямо на главное скопище Шейх-Али-хана. Мятежники защищались не долго и в страшном беспорядке бежали в табасаранские горы. Освободив Кубу с запершимися в ней батальонами, Лисаневич на этом не остановился. Забравши с собою часть Севастопольского полка, он двинулся внутрь Табасарани, взял приступом селение Эрси, где с пятитысячным скопищем защищался сам Шейх-Али-хан, и преследовал его до снеговых неприступных гор. Так как далее идти было невозможно, то Лисаневич поворотил назад, объявив, что выдаст 1,500 червонцев тому, кто доставит хана живым, и 700 червонцев, кто принесет его голову.

А между тем, в самый разгар всех этих событий, персидская война шла своим чередом. Летом 1810 года [454] персияне вторглись в Карабагское ханство; но дважды разбитые полковником Котляревским при Мигри и на Араксе, вынуждены были отступить, трепеща за участь Тавриза, где с минуты на минуту уже ждали появление грозного Котляревского. Так же неудачно окончилась попытка их проникнуть в Грузию и через бомбакскую дистанцию, где стоял в то время храбрый Портнягин. Убедившись в невозможности сломить наши войска на Араксе своими собственными силами, персияне условились соединиться с турками и вместе ударить на русские владение со стороны Ахалцыха. В августе месяце эриванский сардарь с десятитысячным войском, при котором находился беглый грузинский царевич Александр, большим обходом позади Карса прошел в Ахалцых и, соединившись там с турками, двинулся через Ахалкалаки на Грузию.

Получив об этом известие и зная, что соединенные силы союзников должны простоять несколько дней под Ахалкалакскою крепостью, Тормасов решился предупредить их нападение, послав небольшой отряд прямо через снеговые горы, в обход неприятельского лагеря. Исполнение этого отважного удара он возложил на генерал-квартирмейстера кавказской армии, маркиза Паулуччи, которому дал точную, но краткую инструкцию: ”приготовить к походу два егерские полка 9 и 15, без артиллерии, дойти в три перехода до неприятельского лагеря, атаковать его ночью, и кончить всю экспедицию не далее, как в десять дней”. Паулуччи изменил состав отряда, взяв с собою только два батальона егерей и при них две легкие полевые пушки, но все остальное предписание было исполнено с буквальною точностию.

После трехдневного тяжкого марша по снежным горам, отряд в полночь с 4 на 5 сентября в глубокой тишине приблизился к занимаемой неприятелем позиции. Паулуччи разделил отряд на две колонны, поручив полковнику Лисаневичу атаковать правый фланг неприятельского лагеря, а полковнику Печерскому — левый. В глубокой тишине, под шум разразившейся бури, подвигались колонны и были замечены неприятельскими часовыми только тогда, когда находились уже не более как в ста шагах от самого лагеря. Часовые первые [455] заплатили жизнию, и обе колонны, ”произведя сильный огонь”, с криком “ура!” бросились в лагерь. Нападение было так неожиданно, что неприятельские войска, в отчаянии и ужасе, не понимая откуда явились вдруг посреди их русские, не успели даже схватиться за оружие. Кровь полилась рекою. Ожесточенные солдаты кололи сонных, кололи безоружных, кололи и защищавшихся. Паника быстро распространилась в радах неприятеля. Многие кинулись спасаться в Ахалкалаки, но комендант при первой тревоге запер ворота, и беглецы, прижатые к крепостной стене, завалили своими трупами глубокий ров. Отчаяннее других сопротивлялся персидский караул, охранявший палатки главных начальников, и только благодаря его стойкости, эриванский сардарь, ахалцыхский паша и царевич Александр спаслись полуодетые, среди неописанного смятение своих нестройных полчищ. Резня и преследование в разные стороны продолжались более двух часов, пока, наконец, канонада, открытая на рассвете из крепости, не заставила Паулуччи отвести войска из под выстрелов.

Трофеями этой славной победы были богатейший лагерь и четыре знамени, из которых одно — сардарское, с персидским государственным гербом, множество оружия, лошадей и драгоценностей. В самом лагере насчитано было семьсот убитых неприятелей; еще большее число их валялось по окрестным полям, а оставшиеся в живых бежали обратно, в Ахалцых и Эривань, в самом беспорядочном виде без знамен, оружие и даже без одежды. Погром ахалкалакский был так внушителен, что сильная лезгинская партия, собравшаяся было под Ахалцыхом, тотчас поспешила убраться домой, но на Алазани, 17 сентября, и она встречена была кабардинскою ротою штабс-капитана Юдина и разбита наголову. К сожалению, сам Юдин, один из лучших боевых офицеров Кабардинского полка, получил в этом деле тяжелую рану.

Чтобы как-нибудь спасти остатки своих войск и дать нм возможность пробраться к Эривани, Аббас-Мирза сам вторгнулся в Грузию, но в шамшадыльской провинции был встречен преданными России конными татарами под [456] начальством отважного и распорядительного их моурава капитана Ладинского. Татары эти составляли прекрасную конницу, которая была не по силам персиянам, и Аббас-Мирзе пришлось ограничиться только отгоном скота. Но татары, поддержанные генералом Небольсиным, преследовали его на протяжении 18 верст, нагнали на засаду, и, изрубив более четырехсот человек, отбили назад и всю добычу.

Этим эпизодом и закончилась персидская кампание 1810 г.

Блистательный успех малочисленного отряда Паулуччи над соединенными персидско-турецкими войсками обратил на себя особое внимание императора Александра. Он произвел маркиза Паулуччи в генерал-лейтенанты, полковника Лисаневича — в генерал-маиоры, Печерскому пожалован был орден св. Георгие 4 степени, а самому Тормасову алмазные знаки ордена св. Александра Невского. В то же время государь повелел объявить об ахалкалакском деле в особом приказе по армии.

“Знаменитая победа — сказано в нем: — одержанная на границе Карталинии 5 сентября над десятитысячным корпусом персиян и турок, — едва ли не одним российским воинам была возможна. Два батальона 9 и 15 егерских полков с двумя легкими орудиями и частию казаков, в холодную и ненастную погоду идут трое суток через снеговые горы, которые даже жители тех мест считали непроходимыми, и в самую полночь приближаются в таком порядке и тишине, что неприятельские караулы их открыли только во ста шагах от своего лагеря. Неожиданное появление, залп из ружей и артиллерии и быстрое стремление в штыки распространяют неодолимый ужас между многочисленным неприятелем. Храбрые русские воины пролетают обширный лагерь от одного конца до другого, и устрашенные персияне и турки без оружие и одежды спасаются бегством, бросаясь стремглав в глубокий каменистый ров. Весьма богатый лагерь достался в добычу победителям; все оружие, множество лошадей и лучшие драгоценности, золото и серебро разделено между нижними чинами; прочее же богатство, состоящее в экипажах и палатках, по невозможности поднять и половины оного, истреблено. [457]

Такой необыкновенный подвиг должен послужить примером потомству в том, что храбрость, труды и усердие заменяют численность войск, побеждают природу и торжествуют над многочисленнейшим неприятелем”.

Победа под Ахалкалаками имела еще то весьма важное последствие, что она перессорила между собою союзников, сваливавших один на другого причины своего поражения. Сардарь жаловался на малое число войск, присланных из Ахалцыха, паша упрекал сардаря в оплошности.

Тормасов решил воспользоваться благоприятным оборотом дела и, сосредоточив у Цалки значительный отряд, двинулся через Боржомское ущелье к самому Ахалцыху, куда в то же время направлены были из Грузии и Имеретии отряды Портнягина и Симановича. 16 ноября 1810 г. войска обложили Ахалцых, а на следующий день с боя уже заняли мечеть, загородный дом паши, форштадт и наконец высоты, командующие над крепостью. Напрасно турки пытались отчаянною вылазкой сбить русские колонны с этой горы, они были отброшены с огромною потерею; но победа не дешево досталась и русским, потерявшим 10 офицеров и 170 нижних чинов, выбывшими из строя.

При таких условиях Ахалцых, конечно, долго держаться не мог; но, к сожалению, на десятый день осады, в русском лагере обнаружились признаки чумной заразы, занесенной, как оказалось, из крепости. Тормасов верно оценил последствия, которыми могло сопровождаться дальнейшее пребывание войск в зачумленном крае. И как ни близко и ни возможно казалось ему покорение Ахалцыха, однакоже, сообразив, что разъяренных солдат, когда они возьмут город, ничто не удержит от соприкосновение с жителями и их имуществом, он решился лучше пожертвовать военною славою и отступил от крепости. На всем протяжении границы тотчас устроены были им карантины, и эта благоразумная мера пресекла доступ болезни в пределы Грузии. Император Александр пожаловал Тормасову орден св. Владимира 1-го класса.

Наступил 1811 год, — крайне тяжелый для русских войск в Закавказье, где после неудачной попытки Тормасова [458] овладеть Ахалцыхом опять обнаружилось сильнейшее движение во всем мусульманском мире. Борьба приближалась неравная. Весь Дагестан волновался, угрожая отторгнуть от нас Кубинскую провинцию; в татарских дистанциях Грузии шло сильное брожение умов и зрели тайные заговоры; эриванский хан держал войска наготове; турки собирали значительные силы в Карсе, а персияне, обыкновенно начинавшие действовать летом, на этот раз уже в феврале вторгались в Карабаг и хищнические партии их стали появляться под самою Шушею. Затруднительность положение увеличивалась тем, что Россия, готовившаяся к гигантской войне с Наполеоном, не только ничего не могла отделить на помощь отдаленному Закавказью, а напротив отнимала от него часть и тех незначительных средств, которыми оно располагало: Тормасов получил секретное предписание отправить в Россию три полка с кавказской линии и один из Грузии. Но все возникшие тогда затруднение пришлось разрешать уже не Тормасову, а его преемнику маркизу Паулуччи, вступившему в управление краем в сентябре того же года. Тормасов же, по настоятельной его просьбе, был отозван с Кавказа и государь назначил его главнокомандующим обсервационною армиею, формировавшеюся тогда на Волыни.

Дальнейшая деятельность Тормасова уже не принадлежит Кавказу. В отечественную войну он командовал третьею западною армиею, главная квартира которой помещалась в Луцке — и ему принадлежит победа, 15 июня 1812 года, при м. Кобрине, — первая, одержанная русскими войсками в эту тяжелую для России годину. Здесь уничтожен был Саксонский корпус и взято с бою 8 орудий и 4 знамени, — первые трофеи отечественной войны. С тех пор имя Тормасова сделалось известным целой России, и народный восторг, по отношению к нему, выразился с особенною силою в Москве, где с лихорадочным трепетом следили за отступлением других русских армий к Смоленску.

Когда пришло известие о победе, на сцене Московского театра давали оперу “Старинные святки”. И вот, когда дело дошло до подблюдных песен, когда началось обычное величание: — [459]

”Слава Богу на небе, слава, а Государю на сей земле слава”, — знаменитая тогдашняя певица Сандунова неожиданно вышла вперед и запела:

“Слава, слава генералу Тормасову

Поразившему силы вражеские!"...

Театр дрогнул от грома рукоплесканий и криков ”ура!” — И ”восторженные возгласы” — говорит один современник: — “смешались с радостными слезами зрителей”. Эта была дань народного чувства русскому народному герою.

Наградою Тормасову за победу под Кобриным был орден св. Георгие 2 класса и 50 т. р. единовременно, ”ибо — как писал к нему государь: — мне известно, что состояние ваше не весьма избыточно”.

После тарутинского сражение Тормасов принял в командование 2-ю армию князя Багратиона, и с нею дошел до Люцена. Но здесь болезнь заставила его навсегда расстаться с военною деятельностью и возвратиться в Россию. Состоя в звании члена Государственного Совета, он был пожалован орденом Андрея Первозванного, а после взятие Парижа назначен главнокомандующим в древнюю русскую столицу, которую нужно было воздвигать из пепла. В этой должности Тормасов стяжал себе всеобщую любовь москвичей, был возведен в графское достоинство и 13 ноября 1819 года скончался на 67 году от рождения. Прах его покоится в московском Чудовом монастыре. [460]

XXXIV.

Чхери и Мухури. (эпизод из имеретинского восстания).

Во время имеретинского восстание 1810 года, когда русским войскам пришлось вынести неимоверные усилие в борьбе с природой края и воинственным населением, особенно выдались два удивительно характеристичные эпизода, связанные с именами Чхери и Мухури — двух укрепленных замков, какими усеяна вся Имеретия. Чтобы понять, какое значение имели подобные замки, как могли и в каком положении должны были очутиться случайно отрезанные в них русские гарнизоны, нужно ясно представить себе грандиозную и могучую природу Имеретии, которая играла во время войн огромную роль. Нет края более удобного для партизанской войны, как Имеретия. Непроходимые топи, ручьи, мгновенно обращающиеся в бурные потоки, суровые [461] ущелья, заваленные скалами, высокие горы и вековые леса, перевитые ползучими растениями, на каждом шагу представляют такие места, которые легко могут превратиться в обширные вражеские могилы. Самая бедность страны и скудость средств ее содействуют гибели незваных гостей, особенно таких, к которым дышит ненавистью население.

У туземцев существует на этот счет много преданий. Говорят, например, что некогда, в старые годы, какое-то воинственное племя, известное народу под именем абашей, спустилось с гор и стало на берегу безымянного ручья, выжидая случая приняться за разорение края. Все население поднялось на защиту, но старшины сдержали пыл молодежи, и только расположились поближе к вражьему стану, зная, что солнце скоро растопит горные снега и природа сама распорядится истреблением пришельцев. И вот, в одну ненастную ночь, безымянный ручей вдруг превратился в грозно ревущий водопад и, как поток разрушительной лавы, хлынул из берегов, ниспровергая и уничтожая все встречавшееся ему на пути. Напрасно испуганные абаши искали спасение в бегстве: большинство из них, настигнутое разливом, погибло в бушующих волнах, а остальные были истреблены имеретинцами. Ни один из абашей не возвратился на родину, а благодетельный ручей, в память события, с тех пор так и зовется Абашем.

При такой топографии края, Имеретие еще более выигрывала в оборонительной войне от множества старинных монастырей, башен и замков, обнесенных массивными каменными стенами. Все они были построены на неприступных скалах и превращали страну в одну гигантскую крепость, осада которой потребовала бы много усилий и крови. К счастию, имеретинцы, в большинстве, смотрели на русских, как на людей, пришедших избавить их от векового мусульманского гнета, и только этим обстоятельством выясняется относительная легкость, с которою малочисленные русские силы выполнили трудную задачу умиротворение края.

В числе старых замков, — Мухури и Чхери принадлежали к тем, постройка которых должна быть отнесена к [462] глубочайшей древности, если судить по характеру их обветшалых, проросших мхом и вековыми деревьями стен.

До памятного эпизода, о котором ведется рассказ, замок Чхери ничем не отметил своего существование в истории Имеретии. Но с именем Мухури связываются воспоминание о несчастной судьбе имеретинского царевича Константина, незадолго перед восстанием томившегося в заключении под тяжелыми и мрачными сводами одной из угловых башен этого замка. Это был один из тех кровавых эпизодов, которыми так богата историе Грузии и Имеретии.

Когда Соломон Великий, в 1782 году, скончался бездетным, имеретинские князья вручили управление страною, до совершеннолетие законного наследника, Соломона II, двоюродному брату покойного царя, Давиду, с присвоением ему и царского титула. Но честолюбивый Давид задумал навсегда утвердить престол за собою и своим потомством и, заручившись от Турции обещаниями покровительства, выгнал юного законного наследника, бежавшего ко двору знаменитого грузинского царя Ираклия. Но власть и надежды Давида были созданы на слишком непрочных основаниях, и как только Соломон пришел в возраст, он явился с грузинскими войсками в Имеретию и низложил Давида. Началась междоусобная война. Давид обратился за помощью в Ахалцых, обещая паше, в случае успеха, отдать Турции не только важнейшие имеретинские крепости, но и христианские церкви для обращение их в мечети. Турки четыре раза врывались в Имеретию, и четыре раза престол переходил из рук в руки. И хотя в конце концов он остался за Соломоном, но вся страна лежала в развалинах, и число имеретин, уведенных турками в вечный плен и рабство, простиралось до 17, 000.

Когда Давид в последний раз бежал в Ахалцых, в руках Соломона остались его жена и сын, царевич Константин, выданные ему в заложники в момент одного из тех временных и непрочных перемирий, когда военное счастие перешло на сторону законного царя, и разбитый Давид, перед лицом народа, приносил покаяние и целовал крест, клянясь оставить свои пагубные замыслы. [463]

Опасаясь впоследствии встретить и в лице Константина нового соперника и претендента на царский престол, Соломон приказал заточить его в Мухурский замок, а мать его, царицу Анну, лишить жизни. Царица успела однакоже бежать из Кутаиса и долго скрывалась в лесах и горных трущобах. Истощенная, больная, разбитая душою, она решилась наконец прибегнуть к русскому покровительству и обратилась к командиру роты Кавказского гренадерского полка, стоявшей тогда в Сураме на самой границе Имеретии. С преданным себе человеком она отправила к нему письмо и умоляла спасти ей жизнь. Ротный командир, не смея ни на что решиться, обратился по начальству, и началась обычная переписка. Между тем всякое замедление могло погубить царицу, которая каждую минуту могла ожидать, что ее найдут и выдадут в руки врагов. Тогда командир полка, генерал Тучков, решился принять все дело на личную ответственность и прибыл в Сурам, где его ожидал преданный царице слуга, указавший и место, где она скрывалась.

”В темную ночь — пишет Тучков в своих записках: — велено было мною сделать ложную тревогу, и под предлогом преследование лезгин, гренадеры бросились в лес, при барабанном бое. Это было условным знаком для царицы, и она явилась в отряд, бежа к стороне слышанного ею шума”. Тучков отправил ее в Сурам, послав вместе с тем донесение, что “во время случившейся тревоги и преследование неприятельской партии, гренадеры его полка встретили в лесу царицу, искавшую спасения, защитили ее и препроводили на свой пост".

Государь вполне одобрил поступок Тучкова, и царица отправлена была в Петербург; царевич Константин долго еще томился в заключении и был освобожден только в 1804 году по настоятельному требованию императора Александра ⁵⁴. [464]

Когда, в мае 1810 года, началось в Имеретии первое восстание, и главные силы мятежников, разбитые у Вардцихе, положили оружие, твердыни Чхери и Мухури также обложены были русскими войсками. Мухури взято было полковником Лисаневичем, а Чхери сдалась капитану Герману после того, как отряд маиора Реута наголову разбил под ее стенами имеретинского сардаря князя Койхосро Церетели. Чтобы не занимать их гарнизонами, — на что не имелось и достаточных средств, — первоначально решено было взорвать эти крепости порохом. Но в это время в Имеретии вспыхнул новый мятеж, и небольшие русские посты, временно занимавшие замки, очутились отрезанными от Кутаиса; в Чхери осталась команда из 30 человек Белевского полка, под начальством подпоручика Шеншина, а в Мухури — 12 рядовых с унтер-офицером Яковлевым.

Мятежники обложили замки весьма значительными силами и целый месяц держали их в строгой блокаде. Но ни недостаток пищи и воды, ни болезни, развившиеся между осажденными вследствие полнейшего истощение сил, ничто не могло поколебать их стойкости и мужества. Они отвергли все предложение о сдаче; и когда мятежники сообщили им об отступлении русского отряда (князя Орбелиани) к Сураму, осажденные отвечали, что поклялись умереть на развалинах замков, хотя бы ни одного русского солдата не осталось более в Имеретии.

Между тем в Чхери геройская решимость солдат подверглась тяжкому испытанию вследствие совершенного недостатка воды, угрожавшего гарнизону мучительною истомою. Но не к сдаче вынудила осажденных жажда, а к бесстрашной вылазке ничтожной горсти людей против тысяч. Унтер-офицер Чеботарев с 12-ю рядовыми ночью вышел к источнику, наполнил несколько бочонков и успел доставить их в укрепление, пробившись на возвратном пути сквозь окружившего его неприятеля. Несколько человек солдат в этой вылазке было ранено, — и число защитников еще уменьшилось.

Тогда два рядовых, Иван Терещенко и Андриан Никифоров, явились к подпоручику Шеншину с просьбою позволить им пробраться чрез неприятеля, чтобы известить ближайший [465] русский отряд о гибельном положении гарнизонов Чхери и Мухури. Позволение было дано, и через несколько дней смельчаки были уже в Сураме, в отряде генерал-лейтенанта барона Розена. 24-го июля русские войска, приблизившись к Чхери, наголову разбили пятитысячное скопище мятежников, державшее в блокаде замок, а вслед затем получено было известие, что генерал-маиор Симанович освободил и Мухури.

Император Александр приказал объявить о доблестной защите Чхери и Мухури в приказах по армии и наградил: подпоручика Шеншина следующим чином; унтер-офицеров Яковлева и Чеботарева — знаками отличие Военного ордена, выдачею по 100 руб. единовременно и, сверх того, жалованьем по окладу гвардейских фельдфебелей, с обращением его в пенсион до конца их жизни; рядовых Терещенко и Никифорова — званием унтер-офицеров, также знаками отличие Военного ордена и 50 рублями каждого. Всем остальным нижним чинам, участвовавшим в защите, выдано по 25 рублей.

Но высшею наградою героям служит память потомства, которое никогда, пока в русских людях будет жить дух доблести, не забудет изумительной стойкости храбрых защитников Чхери и Мухури.

Комментарии

54. Царевич Константин умер в 1844 году в России, оставив после себя двух сыновей, ныне светлейших князей Имеретинских. Не лишнее заметить, что другая царственная отрасль Имеретинского дома происходит уже непосредственно от Соломона Великого. Единственный сын его, Александр, умерший в молодых летах, оставил после себя побочного сына Георгия, за детьми которого впоследствии признаны права их рода и титул светлейших князей Багратионов-Имеретинских.

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Том I, Выпуск 3. СПб. 1887