ПОТТО В. А.

КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА

В отдельных

Выпуск I.

ОГЛАВЛЕНИЕ I-го ВЫПУСКА.

Кавказ

I. Кавказ до Петра

II. Петровские походы

III. Кавказ от Петра до Екатерины II

IV. Генерал Медем

V. Подвиг Платова

VI. Геройская оборона Наурской станицы

VII. Неудачный поход Тотлебена в Грузию

VIII. Генерал Якоби

IX. Суворов на Кавказе

X. Донские гулебщики

XI. Граф Павел Сергеевич Потемкин

XII. Шейх-Мансур

Введение

Перед читателем начало обширного труда, имеющего обнять историю всех событий кавказской войны с первых ее моментов до окончательного покорения Кавказа.

Автор не имел в виду написать специальное военно-ученое сочинение. Цель его — популяризировать историю кавказской войны, дать в общедоступном изложении ряд рассказов, легенд, эпизодов и биографий, расположенных в хронологическом порядке, которые могли бы вполне ознакомить не со внешнею только стороною вековой кавказской борьбы, но и с внутреннею, насколько эта последняя отразилась в легендах, солдатских песнях, в рассказах товарищей и т. п.

Автор не претендует сказать что-либо новое о кавказской войне. Его дело, потребовавшее много лет упорного труда, состояло почти исключительно в том, чтобы извлечь из забвения и связать в одно стройное изложение многочисленные, в разных местах разбросанные материалы, мало доступные для обыкновенного читателя. [II]

Указание в самом тексте источников, которыми пользовался автор, в сильной степени увеличило бы объем книги. Важнейшие из них указываем здесь: Акты Кавказской Археографической Коммиссии, сочинения о Кавказе: Берже, Дубровина, Попки, Фадеева, Зиссермана, Короленки и др. Исторические журналы: "Русская Старина” и "Русский Архив", "Военный Сборник", газета "Кавказ" и другие периодические издания, просмотренные автором с начала нынешнего столетия.

В целях автора было выдвинуть в его истории на первый план человека, как важнейший элемент войны, его подвиги, его страдания, успехи и неудачи. Автор смеет надеяться, что его описание кавказской войны будет иметь военно-воспитательное значение, что выдвинутые им в яркой перспективе боевые предания Кавказа, примеры беззаветного мужества и честного исполнения долга перед отчизною не останутся без влияния на развитие духа доблестей в военном сословии, каковым, по державной воле Русского Царя, со времени всеобщей воинской повинности, стал в сущности весь русский народ. Гуманные чувства, руководящие современными обществами, не должны исключать того военного духа, без которого — пока войны будут злом неизбежным — невозможна историческая жизнь народа и выполнение им его исторических задач.

Кавказ.

Кавказ! Какое русское сердце не отзовется на это имя, связанное кровною связью и с историческою, и с умственною жизнью нашей родины, говорящее о неизмеримых жертвах ее и в то же время о поэтических вдохновениях. Много ли есть русских семей, на которых Кавказ в долговременных войнах его не отразился бы вечно невозвратною утратою, и кто же вспомнит об этой утрате иначе, чем с гордым сознанием исполненного долга перед великою отчизною, высылавшею своих сынов на горный рубеж Азии не на истребительное дело войны, а на вечное умиротворение края, с незапамятных времен бывшего ареною грозных столкновений народов. Кавказская война окончилась, великая цель достигнута. Но Русь, уже не тревожимая более громами постоянной войны, не забудет героев своих, обнаруживших на Кавказе беззаветное мужество и преданность родине, без которых немыслимо было бы покорение воинственного и природою защищенного края, — покорение исторически необходимое, вынужденное настоятельными государственными потребностями России.

Достаточно вспомнить старую историю Кавказа, в незапамятные времена уже привлекшего к себе искателей золотого руна, достаточно беглого взгляда на географическое положение [2] кавказского перешейка, лежащего между двумя морями и между юго-восточною Европою и юго-западною Азиею, — двумя главными путями, которыми азиятские народы совершали свои передвижения в Европу, чтобы попять тот фатум, который неизбежно рано или поздно приводил русский парод к столкновению с Кавказом. Недаром владычества над ним попеременно искали и оспаривали друг у друга многочисленные пароды и государства: с запада греки, македоняне, римляне, Византийская империя, наконец турки; с юга — персы, арабы, монголы, наконец персияне; с севера — скифы, аланы, готы, хозары, гунны, авары, половцы, печеней, монголы, турки, наконец русские. Кавказ был ключом, без которого невозможно было овладеть обширными равнинами и запереть их от вторжений все новых и новых племен и народов.

Возраставший северный великан, русское государство, имел перед собою трудные задачи. Как племя, имевшее великое историческое будущее, русский народ, по историческому закону, о котором говорит основатель научной географии Риттер, естественно и неизбежно, хотя бы бессознательно, инстинктивно, должен был стремиться "к мировому морю", вообще на простор сношений с другими народами. Но север был суров и негостеприимен, и еще до Рюрика и Олега проложен был славянами путь на южные моря, "в греки". Но юг, к которому стремилось почуявшее своп силы Русское царство, представлял обширные степи, по которым невозбранно передвигались народы, не давая даже установиться границам Московской земли и держа в постоянной войне и опасности порубежное население. Возникшему отсюда единственному явлению людского мира, казачеству, естественно предстояли те же задачи, что и всему Русскому государству — найти границы, которые можно было бы защищать. Но вплоть до Кавказа — не было границ. И когда монгольские царства стали не повелителями Руси, а ее покоренными владениями, когда Русь овладела всею Волгою и дошла до Каспийского моря, казачество скоро утвердилось на восточном побережье Каспия, в приморском Дагестане, а затем под крепкою помощью и защитою Московского царства провела линию городов и станиц, вечно [3] вооруженных и готовых к защите, от одного моря до другого, и положила этим предел неожиданным и безнаказанным вторжениям в пределы России со стороны Кавказа.

Но Кавказ был населен воинственными, гордыми и свободолюбивыми племенами, осадками народов, поочередно занимавших подножия гор, и России предстояла еще вековая, упорная борьба, из которой победителем мог выйти только народ и никакое государство. Казаки и другие войска, пришедшие туда, действительно, и были всегда "не войском, делающим только кампанию, а скорее воинственным народом, созданным Россиею и противопоставленным ею воинственным народам Кавказа'', как сказал некогда один из блестящих военных писателей. Среди постоянной опасности и войны, этот "войско-народ" десятилетиями закалялся в беззаветном мужестве, беспримерном в истории и напоминающем разве только римские легионы, посланные "вечным городом” внести римскую цивилизацию в леса и в горы Германии и Британии, умирающие или достигающие своих целей, одинокие среди враждебных племен, распространяющие римскую власть и римскую мысль из какого-нибудь маленького укрепления.

Нужно сознаться, что русское общество, не только гражданское, но даже и военное, мало знакомо с величественною эпопеей кавказской войны, с тем духом сказочно-героических подвигов, который красной нитью проходит чрез всю вековую историю кавказского завоевания. Там сотня человек, мужественно противостоящая тысячам и побеждающая или умирающая до одного человека; там генерал, одним словом побуждающий на подвиги и дающий пример геройской смерти своим солдатам; там солдат, с трогательной простотой сознательно отдающий жизнь за общее дело и неподозревающий, что он совершает нечто необыкновенное. И этим духом были проникнуты не единицы, а вся масса кавказских войск.

"Тут прошли целые поколения героев — говорит Соллогуб, — тут были битвы баснословные. Тут сложилась целая летопись молодецких подвигов, целая изустная русская Илиада, еще ожидающая своего песнопевца. И много тут в горном [4] безмолвии принесено безвестных жертв и много тут улеглось людей, коих имена и заслуги известны только одному Богу. Но все они, прославленные и незамеченные, имеют право на нашу благодарность".

Русский народ может гордиться кавказским солдатом, примером того, до какой высоты может подниматься нравственная сила русского человека. Недаром он воодушевлял русских поэтов, не менее величественной природы кавказской. И если мы еще в детстве узнаем и научаемся уважать имена героев древности, Коклесов, Сцевол, то не дороже ли для нас память наших собственных героев. Конечно, вся Россия знает таких людей, как кн. Цицианов, Ермолов, Котляревский; но многим ли известны скромные имена Карягина, Гулякова, Монтрезора, Овечкина, Щербины и многих, многих других, — людей, не высоких чинами, но великих своим героизмом и самопожертвованием.

Пусть лежащая перед читателем история кавказской войны увековечит память тех, чьи заслуги мы должны помнить и чтить. [5]

I

Кавказ до Петра.

Отношения России с Кавказом начинаются с отдаленнейших времен нашей истории, когда, по выражению поэта, мы

Византию громили
и с касогов брали дань…

Летописи рассказывают нам о грозных битвах Святослава на берегах Кубани, о единоборстве Мстислава с черкесским князем Редедею, о браке сына Андрея Боголюбского с Тамарою. Но минуя эти сказания седой старины, мы должны перейти прямо к тем историческим достоверным известиям о Кавказе, которые появляются в первый раз только в царствование Ивана Третьего и его внука Грозного.

Известно, что в XVI веке Каспийское море и Волга связывали в один политический мир все мусульманские царства, лежавшие по этому бассейну от Персии до устьев Оки. Когда русский народ окончательно разорвал монгольские цепи и стал на развалинах царств Казанского и Астраханского, он захватил в свои руки многоводную Волгу, а Волга естественно должна была вывести его в пустынное Каспийское море. Это море было тогда без хозяина, не имело даже у себя кораблей, но [6] по берегам его стояли многолюдные города и жили промышленные и богатые народы. Тем временем русское казачество, стремившееся все к новым и новым окраинам, скоро поставило там свои передовые форпосты и проникло далеко за Терек, в самую землю шавкала, или шевкала, как называли у нас тогда шамхала Тарковского, владельца большой части Дагестана, прилегающей к западным берегам Каспийского моря.

Поводом к этому послужило следующее обстоятельство, как рассказывает об этом историк Терского войска.

Когда великий князь московский Иван Третий — собиратель русской земли — разгневался на молодечество рязанских казаков и пригрозил им наказанием, казаки Червленного Яра поднялись большою станицей, сели на струга с семьями и животами и выплыли весенним половодьем на Дон, оттуда перебрались в Волгу и пустились к недосягаемому московскою погонею убежищу — к устьям Терека. В этом глухом уголке восточного Кавказа существовало тогда полуторговое, полуразбойничье местечко Тюмень, о котором будет сказано ниже. Не подлежит сомнению, что удалая станица Червленного Яра направлялась именно к этому притону; но предание не объясняет, по каким обстоятельствам она там не осела, а двинулась вверх по Тереку к пятигорским черкесам, нынешним кабардинцам, вступила с ними в тесный союз и поселилась в предгориях Кавказского хребта, там, где впадает Аргуна в Сунжу. С этого времени первые русские поселенцы на Кавказе становятся исторически известными под именем гребенских, т. е. горных казаков. Московскому государству было небезвыгодно поддерживать своих колонизаторов. К тому же единоверная Грузия молила московского царя о помощи. Кабардинцы, верные союзники наши во всех походах против крымского хана, также просили о принятии их в московское подданство, а брак московского царя с черкесскою княжною Мариею Темрюковною еще более упрочивал эти взаимные дружественные связи. Пользуясь благоприятными обстоятельствами, московскому царству было естественно хлопотать о распространении своего торгового и политического господства в Кавказском крае. Существует предание, что царь [7] Иван Васильевич Грозный допустил к своему лицу приезжавших с Терека в Москву гребенских стариков и уговаривал их жить в мирном согласии, обещая пожаловать за это Тереком. Вот как рассказывает об этом событии одна старинная казацкая песня:

Не серые гуси в поле гогочут,
Не серые орлы в поднебесьи клокочут,
То гребенские казаки перед царем гуторят,
Перед грозным царем Иваном Васильевичем.
Они самому царю-надеже говорят:
Ой ты батюшка наш православный царь,
Чем ты нас подаришь, чем пожалует?
Подарю я вас, казаченьки, да пожалую
Рекою вольною, Тереком Горынычем,
Что от самого гребня до синя моря,
До синяго моря до Каспицкаго.

По приказанию царя поставлена была тогда на Тереке, при впадении в нее Сунжи, Терская крепость, и царь, отдавая ее гребенцам, повелел им "служить свою службу государскую и беречь свою вотчину кабардинскую''. Все это были факты далеко не утешительные для тогдашнего мусульманского мира. Восточные историки говорят о паническом страхе, обуявшем мусульман каспийского прибрежья, когда они узнали о падении Казани и Астрахани. Связанные близкими сношениями с этими странами, они с минуты на минуту ожидали собственной гибели — и были правы. Если уже казацкие атаманы распоряжались тогда как хотели по всему каспийскому прибрежью, то для московского царя не было бы слишком мудреным делом покорить расположенные на нем мусульманские царства.

К сожалению, скоро наступили мрачные дни царствования Иоанна Грозного, и русские интересы на Кавказе отошли на некоторое время в сторону. Правда, в это время русские все-таки вышли в Каспийское море, но ограничились уже только тем, что при устьях Терека заложили укрепленный городок Тюмень или Терки. И это было опять казацкое дело.

Предание говорит, что три атамана донских и волжских казаков, навлекших на себя царскую опалу, в 1579 году совещались в низовьи Волги, куда им укрыться от царского [8] гнева. Старший из них, Ермак Тимофеевич, потянул на север, к именитым людям Строгановым, и сделался завоевателем царства Сибирского, остальное казачество выплыло в море и, разбившись на два товарищества, направилось — меньшинство к Яику, а большинство опять к тому же Тереку, в глухое приволье тюменевского владения, где с давнейших пор заведен был разбойничий притон для всех воровских казаков. Там они остановились и построили свой трехстенный городок, названный Терки, куда и стали собирать к себе кабардинцев, чеченцев, кумыков и даже черкесов. Разноплеменная смесь всех этих элементов впоследствии и образовала из себя правильное Терское войско. В то время как казаки укреплялись в Терках, основанная царем Терская крепость на Сунже вскоре была уничтожена в угодность турецкому султану: но дело от того в сущности не изменилось, так как место, где она стояла, продолжало служить постоянным притоном бродяг и удальцов, селившихся здесь без ведома царя и занимавшихся разбоями. Впоследствии они испросили себе прощение Ивана Грозного и, присоединившись к Терскому войску, обязались охранять наши пограничные владения.

С этих пор мысль о господстве на Кавказе становится как бы наследственною в русской истории. Даже мирный царь Федор продолжал политику своего отца. Он восстановил Терскую крепость при Сунже, и думал заложить новую крепость Койсу, уже на самом Сулаке, под видом ограждения наших владений, а в сущности с тем, чтобы угрожать самому шамхалу, бывшему непримиримым врагом иверийского царя Александра.

В 1586 году послы этого царя были в Москве и "били челом, чтобы единственный православный государь принял их народ в свое подданство и спас их жизнь и душу''. Москва и Иверия согласились тогда действовать вместе, чтобы сделать шавкалу "великое утеснение", отняв у него столичный город Тарки и посадив туда на шамхальство Александрова свата.

Весною 1594 года, русское войско, собранное в Астрахани в числе двух тысяч пятисот человек, под начальством воеводы Хворостина, двинулось на Терек и, усилившись здесь [9] терскими и гребенскими казаками, пошло на реку Койсу. Эта Койсу, нынешний Сулак, и была назначена пунктом для соединения с иверийским войском.

Шамхал с тарковцами, кумыками и ногаями, встретил русских на реке Койсу, но не удержал переправы и отступил к Таркам. Город Тарки, расположенный амфитеатром по скату скалистой горы, близ берега Каспийского моря, не имел особенно сильных укреплений и взять его не стоило русским большого труда. Но удержаться в нем было трудно. Шамхал был сторонником выжидательного способа ведения войны и следовал дагестанскому правилу: "ловить скорпиона за хвост". Воевода начал укреплять Тарки. Но от усиленных работ в жаркие летние дни и от недостатка продовольствия в его войсках начали развиваться лихорадки. Шамхал держал русских в блокаде, сперва широкой, а потом более и более тесной. Встревоженный Дагестан каждый день высылал к нему новые подкрепления, и наибольшую поддержку давал при этом сильный аварский хан, находившийся в родстве с тарковскими шамхалами. Осажденные изнурялись в постоянных битвах, и все ждали прибытия грузинской рати, но она не приходила, а что еще важнее — не являлся сват кахетинского царя, которого следовало посадить в Тарках на шамхальство. Храбрый воевода, видя себя в безнадежном и бесцельном положении, решился, наконец, бросить свое завоевание и отойти обратно на Терек. Но отступление в виду громадных неприятельских скопищ и с большим числом своих больных и раненых, которых нельзя было бросить — требовало чуть ли не большей решимости и отваги, чем наступательное движение в глубину незнакомых гор. Составили совет, на котором не долго спорили, и выступили скрытно ночью, бросив в добычу лукавому "шавкалу" все лишние тяжести. Благодаря азиятской сонливости врагов, воеводе удалось уйти на довольно большое расстояние. Но та же темнота осенней ночи, которая оказала покровительство началу похода, явилась предательницей для его продолжения. Проглянувшая в тумане предрассветная луна показала роковую ошибку: отряд сбился с дорой и зашел к болотистому [10] низовью речки Озени. Гребенцы бросились во все стороны и отыскали ногайский кош, из которого привели мальчика пастуха, не успевшего спрятаться вместе с взрослыми. Пока с его помощью выбирались на чистую дорогу, наступил день. Отступавших стали настигать толпы неприятельской конницы, которая с разных сторон завязывала бой с визгом и криком, а вдали, позади ее, в грозном безмолвии поднимались облака пыли от тяжело двигавшихся главных сил шамхаловой рати. Отбивая наседавшую конницу, русские ускоряли ход и бросали тяжёлый наряд и повозки. Бросали и трудно больных и раненых. Тарковцы и аварцы накидывались на них, как голодные волки, и их отчаянные вопли надрывали сердца московских ратников. В полдень надвинулась вся сила басурманская. Нападение вели муллы с поднятыми над головами свитками и с завыванием огненных стихов из корана. Русские упорно отбивались, то останавливаясь и строясь "в кольцо", то вновь двигаясь и устилая путь каждого перехода телами убитых и раненых своих и неприятельских. Только по закате солнца русским удалось добраться до Койсу, где наступившая ночь и обоюдное истощение сторон прекратили битву. Воевода Хворостин пережил свое несчастие и привел обратно на Терек едва четвертую часть своего отряда.

Было ясно, говорит историк Соловьев, что Московское государство в конце XVI века еще не могло поддерживать таких отдаленных владений, но тем не менее царь Федор принял тогда же титул "государя земли Иверской, грузинских царей и Кабардинской земли, черкасских и горских князей”.

Царь Борис не хотел оставить дела, начатого Федором Ивановичем и, спустя десять лет, в 1604 году, вновь двинул на Терек сильные полки из Казани и Астрахани с воеводами Бутурлиным и Плещеевым. Опять условлено было с иверийским царем, чтобы его грузинская рать выслана была на соединение с русской для совместного действия, — и опять грузины не пришли, потому что были взяты шахом на его "кизилбашскую службу". Тем временем русские воеводы с десятитысячным отрядом выступили от устьев Терека и, [11] подвигаясь твердым шагом на Тарки, поставили крепостцы на Сулаке и Акташе. Отдельные части отряда производили поиски к Эндери, Исти-су и по другим направлениям, забирая у жителей хлеб, скот и конские кормы. Кумыкская плоскость, казалось, была вся во власти русских, но более воинственное население уходило к шамхалу под Тарки, с враждою и злобой за причиненное ему разорение. Тогдашний шамхал, этот Митридат для московских воевод, уклонялся от полевых действий и сосредоточивал свои силы в Тарках, оборона которых была приведена им в лучшее положение, благодаря указаниям, оставленным Хворостиным.

Прождав бесполезно долгое время подкреплений, обещанных из Грузии, воеводы подошли наконец к шамхаловой столице и разделившись на две колонны, повели приступ. Старый Бутурлин, славившийся своею доблестью, шел со стрельцами; Плещеев — с боярскими детьми и казаками: донскими, яицкими, терскими и гребенскими. Перед штурмом войска целовали крест и выслушали речь, в которой напоминалось им о костях братьев, здесь полегших, и о русской крови, вопиявшей об отомщении. И стрельцы, и боярские дети, и казаки пошли на приступ с одушевлением и овладели городом. Городские улицы и площади были устланы неприятельскими телами, а сам шамхал бежал к аварскому хану. Этот шамхал был уже дряхлый старик, почти лишившийся зрения, и потому, удалившись в столь трудную годину от дел, предоставил теперь шамхальствовать и действовать против русских сыну своему Султану-Муту, славившемуся военными способностями.

Овладев Тарками, Бутурлин стал возводить новую крепость. Наступившее позднее время года скоро однако приостановило работы, а недостаток жизненных припасов заставил воеводу отпустить половину стрелецких полков на зимовку в Астрахань. Войско, оставшееся в Тарках, должно было испытать в продолжение зимы многие лишения, а между тем предприимчивый Султан-Мут успел поднять весь Дагестан. Чтобы возбудить и население Кумыцкой плоскости, он двинулся с громадным скопищем на русский острог, поставленный на Сулаке. [12] Стоявший здесь с небольшим отрядцем князь Владимир Долгорукий, не имея запасов, чтобы выдержать осаду, зажег свое деревянное укрепление и отступил к Тереку. Тому же примеру последовал и острожек на Акташе. Ободренный таким успехом, шамхал подступил со всей своей силою к Таркам и требовал, чтобы воеводы, очистив его столицу, также отошли на Терек. За последовавшим со стороны воевод отказом начались жестокие битвы. Неприятельской рати собралось из кумыцких владений, аварских и других лезгинских обществ, более двадцати тысяч, но, не довольствуясь этим, новый шамхал обратился за помощью к туркам и ждал прибытия их вспомогательного отряда из Дербента. Воеводы хотя и тревожились возможностью столкновения с турками, не бывшими в войне с Московским государством, но продолжали твердо отстаивать свое завоевание. Наконец часть крепостной стены, за которою дрались русские, была разрушена, а вслед затем и каменная башня, взорванная осаждающими, взлетела на воздух, похоронив под своими развалинами лучшие дружины московских стрельцов. Еще не смолк гул этого страшного взрыва, как Султан-Мут уже повел свою пехоту на приступ. Русские не дрогнули и отбили нападение, с страшным для неприятеля уроном. Однако же и сами они потеряли много людей. Истощенные стороны решились, наконец, вступить в переговоры. Русские воеводы требовали, чтобы шамхалова рать отошла от Тарков и дала им свободное отступление за Сулак, не поднимая оружия; чтобы шамхал принял на свое попечение трудно больных и раненых, которых придется покинуть в Тарках, а по выздоровлении отпустил бы их в Терки; наконец, чтобы в обеспечение договора он дал воеводам в аманаты своего сына, который последовал бы с русским войском в Терки и находился бы там, доколе последний русский человек не будет отпущен из Тарков.

Соглашаясь на эти условия, шамхал с своей стороны потребовал, чтобы воевода Бутурлин оставил ему в заложники сына, который находился при нем и выдавался своим удальством из всех боярских детей, и чтобы русские не ходили [13] никогда большою войною на Тарки. После решительного отказа Бутурлина принять эти два предложения, шамхал от них отступился, но остальной договор утвердил и сына в аманаты выдал.

Оставив всех своих трудно больных и тяжело раненых на попечение шамхальцев, русские выступили из Тарков с песнями, с грохотом бубнов и потянулись беспечно к Сулаку. На радости прошла по рядам лишняя чарка зелена вина. "Мы, говорит историк Терского войска, — смягчаем в этом месте кумыцкое сказание, которое выражается сильнее, но пускай его выражение будет преувеличением". У дагестанцев был также праздник — день байрама. В шамхальском стане целое утро раздавалась пальба, завывали молитвенные азамы, в дополнение которых имамы сочли приличным украсить великий праздник правоверных достойным ислама делом — разрешением шамхала и его сподвижников от клятвы, данной неверным.

С объявлением этой дагестанской индульгенции последовал шамхальский приказ, взамен военных игр, сопровождающих празднование байрама, произвести внезапное нападение на отступавших русских, на первом их привале, и вырезать их до ночи. Случилось, что в тот же день шамхал праздновал свой брак с дочерью аварского хана. К свадьбе, по обычаю, приготовлены были сотни тулуков бузы, которой стало угостить всю 20-ти тысячную рать, стянувшуюся к Таркам на выручку шамхала. Вся эта сила, разделенная на несколько частей, двинулась скрытными местами вслед за русскими и неожиданно ринулась на них со всех сторон, когда они, перейдя речку Озень, расположились нестройно на привал и беззаботно варили кашу. Вдохновленные хмелем свадебной бузы, неприятельские наездники врезались в русские ряды, не дав им устроиться и воспользоваться преимуществом, которое давал им "огненный бой”. Смятение увеличивали все новые и новые неприятельские толпы, стремившиеся одна за другой с длинными кинжалами в руках. Бой был рукопашный; русские сбивались в кучу, не сдавались на делаемые им предложения и [14] резались отчаянно, пока не падал последний человек, "боясь”, как говорит летописец, "не смерти, а плена". Костековское предание, принося дань удивления их твердости, между прочим, рассказывает, что воевода Бутурлин, седобородый богатырь, видя неминучую гибель русской рати, собственноручно изрубил шамхалова аманата в куски; но то был подставной аманат, совсем не шамхалов сын, а какой-то преступник, приговоренный к виселице и только этим подлогом купивший себе помилование. Рассказ вполне вероятный, потому что такие же подлоги с аманатами совершались часто и в ближайшее к нам время.

Почти все московское войско и оба воеводы, Бутурлин и Плещеев, полегли в этой адской свалке, продолжавшейся, благодаря русской стойкости, несколько страшных часов. Но и дагестанцы понесли весьма чувствительные потери убитыми, в числе которых был и сам шамхал Султан-Мут, прославившийся военными подвигами в походах на Грузию. Бесполезно прибавлять, что покинутые в шамхальской столице, несчастные больные и раненые русские погибли мучительною смертью, влачимые и терзаемые по улицам не только мужчинами, но даже малыми детьми и старыми женщинами.

Так кончился этот несчастный, хотя и славный для побежденных, поход, стоивший нам от шести до семи тысяч воинов, и на целые 118 лет изгладивший все следы российского пребывания в землях собственно Дагестана.

На Руси, между тем, наступила смутная пора самозванцев, и русским уже некогда было думать об отмщении шамхальцам за кровь Бутурлина и за обиду Московскому царству. Даже казацкая вольница, тянувшая в ту пору к самозванцам и не встречавшая уже в московском царе грозного карателя, от гнева которого нужно было подчас уходить, — забыла о Кавказе, и только те казацкие поселения, которые возникли там прежде, стойко держались не только на Тереке, но даже за Тереком, откуда никакие силы чеченцев и кумыков не могли их выбить. Так продолжалось дело почти до Петра Великого. Существует, впрочем, факт, говорящий о том, что понизовая вольница не совсем еще забыла проторенную дорожку в [15] дагестанские горы и в эти времена. Есть предание, что в царствование Алексея Михайловича, около 1669 года, знаменитый волжский атаман Стенька Разин приплыл на стругах к берегам Дагестана и произвел такой погром в шамхальских владениях, который живет и поныне в памяти прибрежных жителей. Пытался Степан Тимофеевич добраться тогда до самого шавкала, засевшего в крепких Тарках, и пробовал даже брать его приступом — да неудачно: тарковцы отбились. Три дня грабил атаман окрестности города, а затем сел на струга и уплыл громить Персидское царство.

Собственно же русская государственная политика на Кавказе была надолго парализована смутным временем. При первых Романовых Московское государство не стремилось к господству на Кавказе; даже сношения с единоверною Грузией, служившей постоянным поводом к кавказским столкновениям, приняли совершенно иной характер. Напрасно грузинский царь Теймураз слал послов за послами в Московскую землю. Царь Михаил Федорович, занятый строением своего государства, не хотел мешаться в чужие дела, а Грузия, между тем, стояла на краю погибели. Великий Шах-Аббас — этот лев Ирана, как называют его летописи — вторгнулся в Кахетию, и цветущая страна обращена была в развалины; он залил ее кровью и спалил ее города, села, монастыри и церкви. Христианство было поругано. Персияне, заставая в церквах исповедников Христа, сжигали их тысячами. Царь должен был бежать в Имеретию. Не скоро оправилась Грузия от этого погрома; а когда оправилась Грузия, и царь Теймураз снова овладел престолом, взоры ее обратились опять к единоверной России. Московским царством правил в то время уже Алексей Михайлович. Занятый польскою войною, царь не мог удовлетворить желаниям грузинских послов, просивших помощи. Тогда Теймураз решился сам предпринять путешествие и прибыл в Москву, где его приняли радушно, но в помощи ему опять отказали.

Так говорит нам история. Существует однако легенда, созданная грузинским народом, которая утверждает иное. Предание это рассказывает, что когда Шах-Аббас, повелитель [16] Ирана, в начале XVII века, вломился в Грузию и завладел всею Кахетией и большею частью Карталинии, тогда на помощь к грузинскому царю, укрывшемуся с остатками разбитых войск на крепостной позиции около Мцхета, явилась русская помога с берегов Днепра и Терека. Легенда приурочивает это событие ко времени царствования у нас Алексея Михайловича и придает стрелецкому воеводе и казацкому атаману такие характерные, чисто народные русские черты, которые переносят вас совершенно в иной мир, нежели Грузия, и заставляют верить в действительность того, что создано, быть может, только народною фантазией. Так, во время последней битвы, освободившей Грузию от нашествия иранского завоевателя, воевода обращается к стрельцам со словами: "Ребята! ляжем костьми на месте и не положим бесславия на русское имя, по заветному слову наших отцов: мертвии бо сраму не имут". Атаман же говорит своему товариществу: ”Утекать, братцы, некуда — сами видите. До Днепра далеко, да там же нет у нас ни жен, ни детей — плакать будет некому. Так уже коли не то, так сложим головы добрым порядком и не покажем бусурманам прорех и заплат на спинах казацких”.

В словах русского воеводы характеристичен не один только склад чисто русского ума; в его уста легенда вкладывает и то заветное слово отцов наших: "мертвые срама не имут", которое занесено в русские летописи, но едва ли могло быть известно грузинам. Не дышат ли, с другой стороны, и слова казацкого атамана той чисто казацкой удалью и бездомностью, тем удивительным и характерным презрением к благам земным, которые так свойственны были казакам и здесь выражаются словами о "прорехах и заплатах на спинах казацких".

Легенда прибавляет, что воевода отошел на Терек с великою честью, казаки же пустили пики за плечо, затянули песню не то веселую, не то заунывную, и отправились напрямик, без всяких дорог, "пошарпать" приморские области Персии ¹. [17]

Кто были этот воевода стрелецкий и атаман казацкий и откуда они приходили — предание не говорит. История, быть может, также никогда не узнает этого. Несомненно одно, что внутренняя, духовная связь между Москвою и Грузией не прекращалась и побуждала грузинский народ, в дни его бедствий, включать русскую помощь там, где ее в действительности, быть может, и не было. Тяготение Грузии к единоверной Москве — факт далеко не случайный. Ее совершившееся впоследствии присоединение к России и непосредственно связанная с ним борьба России с кавказскими горцами уже виднелись в туманной дали грядущих событий. [18]

Петровские походы.

Император Петр с удивительною проницательностию угадывал все те задачи, которые предстояли России в будущем по ее географическому положению и по историческому прошлому. Прорубая окно в Европу, вводя в страну совершенно новые отношения к европейскому образованию, Петр предвидел и ту громадную роль, которую пришлось впоследствии играть великой империи на дальнем азиятском востоке. Его политика в Средней Азии, стремившаяся к открытию новых торговых путей с богатою Индиею, положила начало всем нашим последующим действиям в Азин. Кавказ представлял первую этапную станцию на этом великом пути развития русских интересов в азиятских странах, и Петру скоро представился повод обратить на него серьезное внимание.

Мы видели уже, что внутренние дела Московского царства надолго уничтожили влияние его на Кавказе, и только казацкие станицы удержались на Тереке и даже за Тереком. Но и им приходились отстаивать свое существование постоянною упорною борьбою, в которой шансы не всегда бывали на их стороне. Так, в 1707 году, Терскому войску пришлось испытать страшный погром от кубинского хана Каиб-Султана. С огромным [19] скопищем он напал на казацкие городки и разорил их до основания; множество терцев при этом было убито, еще большее число захвачено в плен. Остатки Терского войска однакоже удержались на Тереке, а спустя пять лет, сюда же, на левый берег реки, переведено было, уже по приказанию царя, все Гребенское войско, жившее на Сунже. Оно образовало на Тереке пять новых станиц, известных и до настоящего времени своим богатством и многолюдностью. Это были станицы: Червленная, Щедринская, Новогладковская, Старогладковская и Курдюковская.

Поводом к этому переселению послужили следующие обстоятельства. Во время несчастного для нас прутского похода, царь Петр Алексеевич приказал казанскому и астраханскому губернатору Петру Матвеевичу Апраксину идти на Кубань, чтобы с одной стороны развлечь этим движением турецкие силы, а с другой наказать татарские племена, делавшие набеги на наше поволжье. Апраксин в августе 1711 года дошел до Кубани и, разослав свои войска вверх и вниз по течению реки, в несколько дней исполнил возложенное на него поручение, донеся Петру, что он полонил, разорил и пожог все кубанские татарские жилища и забрал у них много богатства, добычи и полону.

На возвратном пути домой, Апраксин узнал, что 20 татарских мурз с своими войсками, под общим начальством Чан-Араслана, идут из Саратовского и Пензенского уездов, где грабили и разоряли русские села. Апраксин отрядил против них калмыцкого хана, который отбил весь русский полон и нанес татарам такое поражение, что из трех тысяч всадников остались в живых только один мурза и два простые татарина. Страшное поражение татар подняло на ноги все Закубанье. Семь тысяч кубанцев и черкесов, под начальством Нурадин-Султана, кинулись в погоню за Апраксиным и настигли его 5-го сентября на р. Чаны. Закипела ужасная сеча, татары снова были разбиты. Калмыки преследовали их за Кубань и возвратились с несметными стадами — до полумиллиона голов. Петр приказал отдать им эту добычу за верную службу.

Во время этого похода губернатор Апраксин впервые [20] узнал кабардинцев и гребенских казаков. Как те, так и другие с великой охотой ходили с ним за Кубань, и сослужили ему добрую службу. Тут познакомился он также с положением дел в Кабарде и в крепости Терке. Тыл этой крепости, по низовьям Терека до моря, был достаточно прикрыт терскими казаками, но такого же прикрытия в противоположную сторону, по направлению к Кабарде, не было. Апраксин превосходно понял, что такое прикрытие могло бы образоваться из гребенских казаков, если бы это храброе войско, наверстывающее свою немноголюдность превосходными боевыми качествами, не сидело особняком в уединенном мысу между Тереком и нижнею Сунжею. Надо полагать, что придуманная Апраксиным мера не была противна и собственным видам гребенцов, потому что они беспрекословно приняли предложение его, и в том же году переселились на Терек, где поставили в линию пять своих городков в том самом порядке, как они существуют доныне.

Таким образом казанский и астраханский губернатор Петр Матвеевич Апраксин должен считаться первым основателем Терской кордонной линии, из которой и "развернулась потом от моря до моря Кавказская линия, прославленная столькими подвигами, проходящая сияющей полосою, как млечный небесный путь, чрез всю историю кавказской войны в текущем столетий". Так выражается историк Терского войска.

С заключением прутского мира, когда Россия вынуждена была уступить Турции обратно Азов, — этот ключ к Черному морю, Петр перенес свои любимые помыслы на каспийское прибрежье и решился предпринять исследование восточных берегов этого моря, откуда предположил искать торгового пути в Индию. Исполнителем этой могучей мысли был избран им князь Александр Бекович-Черкасский. В 1716 году Бекович отплыл из Астрахани и начал сосредоточивать сильный отряд близ самого устья Яика.

С Кавказа назначены были в этот поход конный пятисотенный полк гребенских и часть терских казаков, преимущественно из инородцев. Они прибыли в Гурьев городок и здесь долго простояли в бездействии, так как князь Бекович [21] ездил выбирать опорные пункты на Каспийском море и устраивал укрепления св. Петра, Александровское и Красноводское, поставленные им у мыса Тюп-Карагана и у входа в Александровский и Балханский заливы, как на местах более удобных для сообщения с Астраханью.

Только утвердясь таким образом на восточном берегу Каспийского моря, русские войска вышли из Гурьева в июне 1717 года, и двинулись по необъятным и неведомым средне-азийским степям по направлению к Хивинскому царству. На дороге, у плотин, заграждавших течение Аму-Дарьи к каспийскому бассейну, требовалось остановиться, чтобы устроить городок и произвести некоторые сооружения, долженствовавшие возвратить древнему Оксусу славное некогда течение его к морю Хвалынскому. В народе жило предание, что среднеазиятские ханы отвратили это течение, носившее великие богатства, к пустынному морю Аральскому именно для того, чтобы не дать Руси пробраться в глубину неведомого мира азиятских пустынь.

С такою богатырскою миссиею князь Бекович-Черкасский шел шесть недель по голодной и безводной степи, сделал до тысячи четырехсот верст и ценою невообразимых лишений достиг наконец озер, образуемых плотинами Аму-Дарьи. До этого места только киргизы и трухмены сделали на русских два большие нападения; но едва русский отряд остановился на берегу Аму-Дарьи для короткого отдыха, как сам хивинский хан Шир-Гази появился пред ним с многолюдною ратью, конной и пешей, и начал биться "пищальным и лучным боем", продолжавшимся три дня. Казаков за окопами было побито не больше десяти человек, а нападавших хивинцев с киргизами и трухменами полегло больше тысячи. На четвертый день хан вступил в мирные переговоры и клялся на коране, чтобы противу русских не поднимать оружия и быть во всем им послушным. Но едва Бекович, поверивший этой клятве, принял предложение хана посетить Хиву и разделить весь отряд на несколько частей для лучшего продовольствия, как вероломные хивинцы предательски напали на русских и по частям истребили отряд до последнего человека. Сам [22] Бекович-Черкасский погиб мучительною смертию; с него сняли кожу и, сделав из нее чучело, выставили на позор над городскими воротами.

Пятьсот отборных гребенских бойцов и большая часть терских казаков погибли тогда в руках полудиких варваров, или под ударом предательского ножа, пли в цепях тяжкого рабства. Сотни семей осиротели на Тереке, и памятником этого остаются в гребенских городках до сих пор своеобразные фамилии, данные оставшимся при вдовах мальчикам по именам их отцов, Семенкин, Федюшкин и т. под. Осенью того же 1717 года, четверо случайно ушедших пленных: яицкий казак Емельянов, татарин Алтын, гребенской казак Белотелкин и вожак похода туркмен Ходжа-Нефес — перед сенатом и в присутствии самого царя передали, что видели и знали о несчастном конце индейского похода. Еще известны два станичника, которым, и то уже чрез многие годы, также удалось вернуться на родину. То были: Червленного городка казак Иван Демушкин и Щедринского городка — Петр Стрелков. (Последнего до самой смерти звали хивинцем и это прозвище унаследовали и его дети.) Оба они, переходя от одного бусурманского хозяина к другому путем продажи, попали наконец в Персию, откуда и выбежали уже в старости.

Вот как рассказывал об этом несчастном походе Демушкин.

"До Аму-Дарьи" — говорит он: "киргизы и трухмены делали на нас два большие нападения, да мы их оба раза как мякину по степи развеяли. Яицкие казаки даже дивовались, как мы супротив длинных киргизских пик их в шашки ходили. А мы как понажмем поганых халатников, да погоним по кабардинскому, так они и пики свои по полю разбросают; подберем мы эти шесты оберемками, да после на дрова рубим и кашу варим...''

"За один переход от Хивы хан, наконец, замирился и просил остановить войска, а самого князя звал в гости в свой хивинский дворец. Собравшись ехать к хану, Бекович взял с собою наших гребенских казаков триста человек, [23] у коих еще были лошади, и мы отправились, прибравшись в новые чекмени и бешметы с галуном, а коней поседлали с чаборною сбруею. Хива город большой, обнесенный стеной с каланчами, да только улицы в ней очень уже тесные. У ворот нас встретили знатнейшие хивинские вельможи; они низко кланялись князю, а нам с усмешкой говорили: "черкес-казак якши, рака, будем кушай''. Уж и дали ж они нам ракии, изменники треклятые, трусы подлые, что умеют бить только лежачего. Справивши почетную встречу, повели они нас в город, а там у них были положены две засады за высокими глиняными заборами. Уличка, где эта ловушка была устроена и по которой мы шли, была узенькая и изгибалась, как змея, так что мы проезжали по два да по три коня, и задним совсем не было видно передних людей за этими кривулями. Как только миновали мы первую засаду, она поднялась и запрудила дорогу передним, и начала палить из пищалей. Наши остановились и не знают вперед ли, назад ли действовать, а в это время показались новые орды с боков, и давай в нас жарить с заборов, с крыш, с деревьев и из окон домов. Вот в какую западню мы втюрились. И не приведи Господи, какое там началось побоище: пули и камни сыпались на нас со всех сторон, и даже пиками трехсаженными донимали нас — вот, как рыбу, что багрят зимой на Яике. Старшины и пятидесятники с самого начала крикнули: "с коней долой, ружья в руки!'' а потом все подают уже голос: "в кучу молодцы, в кучу''. А куда в кучу, коли двум, трем человекам с лошадьми и обернуться негде. Бились в растяжку, да и бились же не на живот, а на смерть, поколь ни одного человека не осталось на ногах. Раненые, и те отбивались лежачие, не желая отдаваться в полон хивинцам. Ни один человек не вышел тогда из треклятой трущобы: все там полегли; а изверги издевались даже над казацкими телами: отрезывали головы и вздевши их па длинные пики, носили но базарам. Самого Бековича схватили раненого, поволокли во дворец и там вымучили у него приказ к отряду, чтобы расходился малыми частями по разным аулам. А когда [24] войска разошлись таким глупым порядком, то в те поры хивинцы одних побили, других разобрали по рукам и повернули в Яссыри. С самого Бековича, после лютых мук, с живого содрали кожу, приговаривая: "не ходи, Девлет ², в нашу землю, не отнимай у нас Аму-Дарьи реки, не ищи золотых песков...."

Народная легенда прибавляет, что даже Терек-Горыныч, слушая простодушный рассказ вернувшегося из плена гребенца, вдался в порыв отчаянной горести. "По ком плачешь, Терек-Горынович?" — "По гребенским моим по казаченькам. Как-то я буду за них ответ держать пред грозным царем Иваном Васильевичем!''

Так рассказывал о злополучном, но беспримерно смелом походе очевидец и соучастник его. Старые люди прибавляют, что два зловещие явления предзнаменовали плачевный конец хивинской экспедиции, напоминающей бесстрашное плавание аргонавтов в неведомую страну за золотым руном. Жена и двое детей князя Бековича погибли в самый день его отплытия к Гурьеву городку из Астрахани: возвращаясь после его проводов домой в лодке, они были опрокинуты набежавшим вихрем и потонули в Волге. В другой раз, во время самого заключения мирного договора с хивинцами, полуденное солнце на безоблачном небе вдруг померкло и настолько затмилось, что от его диска остался видным лишь небольшой край на подобие народившегося месяца. Солнечное затмение в таком лунообразном виде было истолковано поклонниками луны в свою пользу, а на русских людей навело уныние, под влиянием которого они, быть может, и вдались в западню и сделались жертвою хивинского вероломства.

Неудача хивинской экспедиции не отвратила однако видов царя Петра от каспийского бассейна. Правда, война со Швецией, поглощавшая все силы государства, отвлекла его от отдаленной Кавказской окраины на несколько лет; но едва заключен был мир и спорное Балтийское море осталось за нами, [25] как Петр начал уже приготовляться к походу в Дагестан с тем, чтобы утвердить свое господство и по всему прибрежью Каспийского моря.

В 1723 году все приготовления к походу были окончены. Пехота, артиллерия и транспорты, собранные в Астрахани, отправлены были морем, а конница пошла сухим путем, чрез Моздокские степи.

Император сам предводительствовал войсками и, после двухдневного плавания, прибыл с флотилиею в Аграханский залив к устьям Терека. Здесь он смотрел город Терки, но оставшись недоволен его расположением в сырой и нездоровой местности, приказал войскам высаживаться на берег несколько далее, в песчаных буграх, ближе к устьям Койсу.

Многочисленная русская флотилия подошла к месту высадки 27-го июля 1722 года и стала на якоре. Был еще ранний час утра, а государь уже был на ногах и торопил лейтенанта Соймонова готовить лодку, чтобы съехать на берег. Скоро шлюпка, на которой был поднят императорский флаг, быстро разрезая волны, понеслась к берегам Дагестана. За мелководьем причалить к самому берегу однако было невозможно, и шлюпка остановилась возле песчаной низменной отмели, которая была совершенно закрыта густым и высоким камышом, окаймлявшим все прибрежное пространство. Тогда четыре гребца сошли в воду и на доске перенесли Петра на берег; лейтенант Соймонов шел по пояс в воде и поддерживал государя рукою.

Император первым вступил на берег и, заметив вблизи песчаные холмы, взошел на один из них и внимательным взглядом окинул окрестность. Чудная картина представилась его взорам.

С одной стороны перед его глазами плескалось древнее Хвалынское море; с другой — широко раскидывалась необозримая степь, которая на север как бы сливалась с горизонтом, а на юг резко замыкалась цепью скалистых и остроконечных гор Дагестана. У низкого берега, под самыми ногами государя, тихо качаясь на волнах, стояла старая татарская лодка с высокою мачтой, а дальше, там, при входе в Аграханский залив, на [26] едва колыхавшейся поверхности моря, виднелась целая эскадра, украшенная разноцветными флагами. Это были эмблемы прошлого ничтожества и будущего цветущего состояния края... Надо всем этим, посреди безоблачного неба, ярко сияло жаркое июльское солнце и обливало своими золотыми лучами и море, и флот, и степь, и далекие горы, и эту стройную, высокую фигуру самого Петра, одиноко стоявшего на высоте песчаного холма.

На флоте, между тем, служили молебствие. Это был день гангудской победы над шведскою эскадрою — день, чествуемый всегда императором. Едва провозгласилось многолетие, как вся эскадра мгновенно окуталась белыми облаками порохового дыма, и пустынная окрестность дрогнула от грохота русских пушек, разносивших весть о вступлении русского императора в Дагестанскую землю. В этот же день войска были перевезены на берег и помещены на избранном самим императором месте.

Петр оставался здесь несколько дней в ожидании конницы, которая, по доходившим до него слухам, много потерпела при переходе через Кумыкскую плоскость; говорили даже о ее поражении чеченцами. Но слух этот оказался в значительной степени преувеличенным. Дело в том, что часть нашей кавалерии, посланная для занятия Андреевской деревни, иначе — Эндери, находившейся около нынешней Внезапной крепости, встречена была неприятелем, засевшим по сторонам пути в густом лесу и, по оплошности командовавшего ею бригадира Ветерани, понесла чувствительную потерю в людях. Вместо того, чтобы как можно скорее миновать лесное ущелье, Ветерани спешил драгун и стал обороняться в теснине. По счастию, его ошибка была исправлена храбрым полковником Наумовым, который, видя критическое положение отряда, кинулся с своим батальоном вперед, взял Андреевскую деревню приступом и таким образом открыл для Ветерани дорогу.

Поражение Ветерани живет поныне в преданиях кумыкского народа, которые говорят, что рейтеры Петра Великого были сброшены с кручи сильным натиском чеченцев. Кумыки и теперь показывают это место на обрывистых берегах [27] Акташа. Чтобы наказать за это горские племена, Петр пригласил калмыцкого хана Аюка вторгнуться за Терек с своими ордами. Ряд курганов поныне обозначает путь, по которому следовали полчища Аюка, а в двух верстах от крепости Внезапной показывают большой насыпной холм, где стояла ставка калмыцкого хана. Внутри одной из котловин Большой Чечни на Мичике есть также остатки укреплений калмыцкого повелителя.

После занятия Андреевской деревни конница соединилась с пехотой уже беспрепятственно. И как только русские войска перешли Сулак, шамхал тарковский, а за ним и другие горские владельцы прислали послов с изъявлением покорности. Была ли эта покорность искренна — подлежит большому сомнению; по крайней мере сам Петр, хорошо понимавший лукавый характер азиятцев, писал к Апраксину: "Все они принимали меня с приятным лицом, но сия приятность их была такова же, как проповедь о Христе реченная: "Что нам и Тебе Иисусе Сыне Бога живаго”. Тем не менее Петр обнадежил всех своим покровительством и двинул войска вперед. 12-го августа русские приблизились к Таркам с распущенными знаменами, барабанным боем и музыкою. Сам Петр в парадном платье, на своем боевом коне, ехал перед гвардиею, а за ним в карете, запряженной цугом, следовала императрица. За пять верст от города государь был встречен шамхалом Адиль-Гереем, который, сойдя с лошади, приветствовал императора с счастливым приездом, а потом, преклонив колена, поцеловал землю возле кареты, в которой сидела императрица. Принимаемый в Тарках чрезвычайно радушно, Петр прогостил у шамхала несколько дней и на прощанье получил от хозяина в подарок шелковый персидский шатер и дорогого аргамака серой масти со сбруею из чистого золота. Шамхал предлагал к услугам Петра даже все свое войско, но Петр взял только нескольких отборных наездников, а взамен их отправил к шамхалу 12 солдат, которые, в виде почетного караула, и оставались в Тарках, до самой кончины императора.

15-го августа, в Успеньев день, государь вместе с [28] императрицею отслушал обедню в походной церкви Преображенского полка и по окончании ее положил на землю несколько камней, пригласив сделать то же самое и всех присутствовавших. В несколько минут был набросан высокий каменный курган, который остался до нашего времени, как памятник пребывания Петра в Дагестане. Теперь на месте этого кургана разросся уже небольшой городок и устроен великолепный военный порт, названный Петровским — в честь первого похода императора. Другим памятником служит самый дворец шамхала, на дворе которого есть превосходный родник, обложенный диким камнем; там, под навесом, устроенным над этим родником, хранился долгое время, а может быть сохраняется еще и поныне железный русский ковш, которым государь пил воду.

На следующий день войскам был объявлен поход. Поводом к нему послужили тревожные слухи, что против русского войска двигаются значительные скопища горцев, под предводительством уцмия каракайтахского. Надо сказать, что достоинство уцмия было второе по старшинству, постановленному в Дагестане еще аравитянами (первенство принадлежало всегда шамхалу тарковскому), и что тогдашний уцмий, Ахмет-хан, был, действительно, одним из сильнейших владельцев в крае. Он без труда собрал до шестнадцати тысяч горцев и попытался с ними остановить наступление русских. Под Утемишем произошел ожесточенный бой. Горцы, по выражению Петра, "бились зело удивительно: в обществе они не держались, но персонально бились десперантно, так что, покинув ружья, резались кинжалами и саблями". Тем не менее они были разбиты, Утемиш сожжен, а пленные повешены в отмщение за смерть есаула и трех казаков, которые были зарезаны по приказанию уцмия, когда они доставили ему от государя письмо самого миролюбивого содержания. Только после этого, 23-го августа, император совершил торжественный въезд свой в Дербент, который отворил пред ним ворота без боя. Хан со всем народом и духовенством вышел к нему навстречу с хлебом и солью. [29]

"Дербент, сказал хан в приветственной речи Петру: — получил основание от Александра Македонского, а потому нет ничего приличнее и справедливее, как город, основанный великим монархом, передать во власть другому монарху, не менее его великому”.

Затем один из знатнейших беков поднес императору городские ключи на серебряном блюде, покрытом богатейшею персидскою парчою. Все эти вещи, как исторические памятники петровских походов, поныне хранятся в С.-Петербурге, в императорской кунсткамере при академии наук. У самых крепостных ворот Петра ожидала дербентская пехота в ружье, со множеством значков, а народ вынес священное знамя Алия и поверг его к стопам императора. Дербентский летописец мирза Хедер Визеров говорит, что, когда государь подъехал к воротам, случилось сильное землетрясение и что Петр Великий, обратившись к выехавшим навстречу ему жителям, сказал: "Сама природа делает мне торжественный прием и колеблет стены города перед моим могуществом". Покорение Дербента было впрочем последним актом петровского похода. Страшная буря, разбившая на море нашу флотилию с провиантом, расстроила предположения Петра относительно дальнейшего похода и положила в этом году конец русским успехам. Государь приказал оставить в Дербенте сильный гарнизон, а сам с остальными войсками двинулся в обратный путь и близ Сулака, в том месте, где от него отделяется небольшая река Аграхань, заложил крепость Св. Креста; следы ее сохранились поныне на правом берегу Сулака, в 6 верстах от нынешнего укрепления Кази-юртовского.

Здесь Петр получил известие о новых беспорядках в Дагестане. Еще во время пути замечены были тревожные признаки начинающегося в горах движения, а тут шайки стали уже нападать на отсталых, грабили обозы, и под самыми Тарками убили трубача из государева конвоя. В то же самое время казикумыкский хан сделал попытку овладеть редутом на реке Дубасе, около Дербента; но малочисленный гарнизон наш защищался отчаянно, положил на месте 600 неприятелей, многих переранил и отбил два знамени. [30]

Чтобы погасить мятеж в самом начале, Петр приказал тогда же сделать новую экспедицию в горы, и атаман Краснощеков, ходивший на этот раз с донцами и с калмыками, истребил решительно все, что только еще оставалось там от прежнего погрома. Дагестан присмирел.

Осенью Петр возвратился в Астрахань, а 13-го декабря имел торжественный въезд в Москву через триумфальные ворота, на которых изображен был город Дербент, с лаконическою над ним надписью: "Основан героем — покорен Великим".

Имя Петра Великого доселе живет в Дагестане, и следы его пребывания там сохраняются самым тщательным образом. Каждый, кто посетит Дербент, конечно с благоговением зайдет в ту скромную землянку, стоящую у самого взморья, в которой Петр прожил несколько дней в ожидании сдачи Дербента и новых известий об уцмие каракайтахском. Теперь эта землянка — предмет внимания всех путешественников — обнесена решеткой и над нею сделана надпись: "Место первого отдохновения Великого Петра''.

В самом Дербенте Петр жил в цитадели, занимая в ней бывший ханский дворец. Там, в тишине кабинета, обдумывал он свои грандиозные планы, касавшиеся нашей морской торговли с Закавказьем, Персией и Индией; там же в нетерпеливом ожидании флотилии, плывшей из Астрахани, он собственными руками прорубил в одной из комнат окно, из которого открывается превосходный вид на Каспийское море, на город и на его окрестности. Это историческое окно существует до настоящих пор в доме, занимаемом дербентскими комендантами. Тут же в самой крепости сохраняется семь алебард, оставшихся со времени Петра, и пушка, на которой выбита надпись, свидетельствующая, что она была отлита в 1715 году, на воронежском литейном заводе. [31]

С отъездом Петра из Кавказского края военные действия продолжались под главным руководством генерал-маиора Матюшкина, получившего от императора совершенно определенные инструкции. Для большего упрочения порядка в новых владениях, Петр приказал переселить в крепость Св. Креста все Терское казачье войско, а по рекам Сулаку и Аграхани водворить вновь тысячу донских семейств, которые, устроив свои поселения, получили название Аграханского казачьего войска. Таким образом на Тереке остались одни гребенцы Их также хотели перевести на Сулак; но когда вследствие этого между ними обнаружились волнения и даже попытки бежать за Кубань к некрасовским раскольникам, — государь приказал их оставить с тем, чтобы они "не дремано” оберегали нашу Терскую линию. Не ограничиваясь этим, Петр в то же время заботился и о дальнейшем распространении русского влияния. Оставшись главным начальником войск в Дагестане и исполняя волю царя, Матюшкин действительно готовился к занятию Баку и к покорению прибрежных персидских владений. Сам Петр назначил для последней цели особый отряд из двух батальонов пехоты, под начальством полковника Шипова. Шипов однакоже просил у Царя подкрепления. [32]

"Не дам, лаконически ответил ему Петр: — Стенька Разин с пятьюстами казаков не боялся персиян, а я тебе даю два батальона регулярных”.

В ноябре Шипов с небольшою флотилией вошел в Энзелийский залив и, выведши десант у Пери-базара, занял Рящ, главный город Гилянской провинции. Персияне так были ошеломлены внезапным появлением русских, что уступили им город без боя. Но скоро они опомнились и стали требовать, чтобы Шипов вышел из Ряща, пока его не принудили к этому силою. Шипов отвечал отказом, а между тем войска его успели занять в городе большое каменное здание караван-сарая и приспособили его к обороне. Тут, посреди обширного двора, по счастию оказался чудесный колодезь — обстоятельство чрезвычайно важное в этой безводной части Персии, на случай блокады. Персияне, действительно, не замедлили начать военные действия и два раза пытались выбить русских из занятой позиции. Одно из этих нападений ведено было с такою энергиею, что неприятель дошел до самого караван-сарая и целый день производил по нем жестокий огонь из орудий. Здесь был убит помощник Шипова, храбрый капитан Рязанов, который поднялся на стену, чтобы обозреть расположение неприятельских сил. Между тем, как только наступила ночь, и персияне расположились лагерем с своею обычною беспечностию. Шипов сделал вылазку и внезапно с двух сторон напал на неприятеля. Три роты атаковали пятнадцатитысячное персидское войско, но сонные толпы при первом крике: ура! охвачены были такой паникой, что кинулись поражать друг друга, и к свету, на месте, где стоял персидский стан, лежали только одни мертвые тела, которых русские похоронили более тысячи.

Когда таким образом положение наше в Ряще было упрочено, генерал Матюшкин, с своей стороны, предпринял покорение Бакинского ханства. 21-го июля 1723 года, десантный отряд его высадился на берег около Баку и обметался рогатками. Вылазка из крепости была отбита, а огонь с флотилии заставил замолчать бакинские пушки. Четыре дня длилась блокада, а на пятый осажденные вывесили белое знамя и сдали [33] город вместе с восьмьюдесятью находившимися в нем орудиями. Таким образом, в самое короткое время русские заняли почти весь Дагестан, Баку, Ширванское ханство и персидские области: Гилян, Мазендеран и Астрабад. Петр был так обрадован приобретенными успехами, что произвел Матюшкина в генерал-лейтенанты и, поздравляя его с победами, писал, что более всего доволен приобретением Баку, "понеже оная составляет всему нашему делу ключ".

Спокойствие в занятых провинциях однакоже было только наружное. Народ втайне ненавидел завоевателей, и следующий кровавый эпизод, сохранившийся доныне в преданиях сальянских жителей, свидетельствует, до какой степени надо было быть осторожным в сношениях с туземцами.

Вскоре после занятия Баку, Матюшкин отправил в соседнюю Сальянскую область небольшой отряд из батальона драгун, под командою подполковника Зимбулатова. Сальянский наиб Гуссейн-бег встретил русские войска дружелюбно и распорядился, чтобы солдаты размещены были удобно. Все это, при свойственной русской натуре беспечности, привело к тому, что офицеры стали ездить в гости к наибу не только без прикрытия, но даже и без оружия. Однажды, когда все пировали таким образом в замке Гуссейна, толпа наемных убийц, подосланных, как говорят, его матерью, кинулась на офицеров и умертвила их самым варварским образом. Та же участь готовилась всему батальону; но драгуны, вовремя предупрежденные, сели на суда и отплыли в Бакинскую крепость.

Такое же враждебное настроение замечалось решительно по всему каспийскому побережью. В Гилянах нападения почти не прекращались. Выбитые из Ряща, персияне продолжали блокировать город, расположившись невдалеке за ручьем Сиарутбаром, который стал заповедною гранью между ними и русскими. Правда, на русскую сторону персияне переходить не смели, а при появлении русских на их стороне, каждый раз ”спешили спасать свои животы", но тем не менее присутствие их в столь близком расстоянии от города крайне стесняло сообщения. Был даже случай, что один офицер, посланный с [34] командой в соседнюю деревню, едва не погиб, окруженный огромными толпами персиян и спасся только благодаря случайной помощи, подошедшей к нему из Ряща.

Войсками в Гилянской провинции командовал в то время бригадир Василий Яковлевич Левашев, старый воин, ходивший с Петром еще в азовский поход 1696 года, где ему довелось участвовать и в нескольких делах с закубанскими горцами. Однажды старший брат его, Прокофий, выехал, по древнему обычаю, на поединок с каким-то черкесским богатырем и положил его на месте; но разгоревшаяся кровь увлекла его так далеко, что он был окружен и тяжело ранен. Видя брата в опасности, Василий бросился к нему на помощь и на глазах отряда вынес его уже полумертвого из свалки, отбившись один от целой толпы напавших на него татар.

Левашеву было уже 33 года, когда он поступил на службу в регулярные войска, и с этих пор он участвовал во всех петровских походах от Нарвы до Дербента. В Гиляны он был назначен в 1726 году, на смену Шипову ³, и первым распоряжением его в крае было отправить подвижные колонны, чтобы очистить всю страну от Ряща до Мосула и от Кескера до Астары. Отряды эти разогнали сиарутбарское скопище, достигнули Лошомодана, загнали персиян в Фумин, взяли укрепление Сагман и овладели Кескером. Все это были дела громкие в военном отношении, но, к сожалению, не оставлявшие возле себя никаких прочных следов в завоеванном крае. Разбитые в одном месте, персияне свободно переходили в другое, и Левашеву приходилось иногда отбиваться разом на нескольких пунктах, не имея возможности самому утвердиться ни в одном.

Кончина Петра Великого, последовавшая около этого времени, во многом изменила осуществление его первоначальных планов. Екатерина I хотя и отправила войска на усиление персидского корпуса, но далеко не в тех размерах, как это было [35] необходимо в виду несогласий, возникавших тогда между Россией и Портою. — Несмотря на то, что обе державы сообща вели войну против Персии, отношения между ними были так непрочны, что беспрерывно угрожали разрывом, которого турки отчасти даже домогались, чтобы иметь предлог, вытеснив русские войска, овладеть берегами Каспийского моря. Положение русских было опасное. В Гиляне войско но своей малочисленности не только не могло иметь влияния внутри страны, но с трудом удерживалось и в занятых позициях. Туземцы все разбежались; податей никто не платил, и рядом с возмутившимися жителями повсюду собирались многочисленные персидские шайки. Из Сальянской области и с реки Куры русские по той же причине отошли к Баку, и персияне располагали идти к этому городу, чтобы засесть у нефтяных источников и держать его в блокаде. Горцы угрожали вырезать русских в Дербенте, и сам шамхал, когда-то преданный сторонник Петра, теперь, вместе с каракайтахским уцмием и казикумыкским ханом, хлопотал о том, чтобы разорить Сулакскую линию.

Казалось, что обстоятельства создали для русских безвыходное положение. Но никогда пословица: "грозен сон, да милостив Бог" — не оправдывалась на деле так, как в настоящем случае. Вся двадцатипятитысячная армия шамхала, столпившись на Сулаке, не могла одолеть одного ничтожного Аграханского редута, защищаемого всего 50 солдатами и сотней терских казаков, под командой подполковника Маслова. Отчаянная защита этого гарнизона, сделавшего даже смелую вылазку так повлияла на горцев, что они, перессорившись между собою, разошлись по домам ⁴.

Опасность, угрожавшая с этой стороны, рассеялась; по поступок шамхала, конечно, не мог остаться безнаказанным, а потому Матюшкин немедленно приказал генерал-маиору Кропотову идти в шамхальские владения, жечь и истреблять аулы, отгонять скот и "всячески трудиться, чтобы его, шамхала, [36] добыть в свои руки''. За голову его Матюшкин обещал от двух до пяти тысяч рублей серебром, смотря по тому, живого ли его привезут к нему или мертвого. Кропотов в точности исполнил приказание и истребил аулы, которые помогали шамхалу. Осенью экспедицию повторил полковник Еропкин, который разгромил уже самые Тарки вместе с шамхальским дворцом, а самого шамхала загнал в неприступные дагестанские горы. Лишившись всего состояния, шамхал наконец одумался и весною, как только русские стали лагерем около Кумтер-Кале, добровольно явился с повинною головою. Арестованный по приказанию Матюшкина, он был судим, как государственный изменник, и кончил свои дни в заточении в г. Коле, Архангельской губернии. Самое звание шамхала по приказанию императрицы было уничтожено ⁵.

Между тем, тяжелые климатические условия страны, губившие тысячи русских людей, так тяжело отразились и на здоровье доблестного вождя их, генерала Матюшкина, что вынудили его просить увольнения от должности ⁶. Долго искали в Петербурге достойного ему преемника, и только после многих совещаний выбор Екатерины остановился на одном опальном вельможе петровского времени. Это был генерал-аншеф князь Василий Владимирович Долгорукий, известный в русской истории усмирением на Дону булавинского бунта ⁷.

По приезде в край весною 1726 года, новый главнокомандующий счел первою обязанностию поближе ознакомиться с своими войсками. Многие из начальников и офицеров по его настоянию немедленно удалились с Кавказа, как не понимавшие характера местной войны, всем остальным увеличено содержание, [37] войскам назначены двойные рационы и даже казакам определили жалованье, которого они ни прежде, ни после Долгорукова не получали. "В русском войске, писал по этому поводу князь Долгорукий к императрице: — есть две иностранные роты — армянская и грузинская, из которых каждая получает казенное содержание; русским казакам не дают ничего, а между тем они служат больше и неприятелю страшнее. Я определил им также денежные выдачи, ибо, по моему мнению, лучше платить своим, нежели чужим. Правда, армяне и грузины служат изрядно, однако же казаки действуют гораздо отважнее”.

Улучшив, таким образом, насколько было возможно, экономическое и санитарное положение войска, князь Долгорукий отправился из крепости Св. Креста в Дербент, в Баку и далее в Гиляны не морем, как это делалось прежде, а сухим путем, чтобы, по его словам, показать персиянам фактическое подчинение нам "и воды и суши". Почти семидесятилетний старик, несмотря на февральскую распутицу, он ехал верхом и все время имел при себе"по калмыцки" — одни только походные вьюки. "От роду моего не видывал, писал он впоследствии к своему приятелю: — чтобы кто в мои лета начал жить калмыцким манером''.

Объезд этот принес громадную пользу. Он убедил самого Долгорукова в необходимости наступательных действий не только против персиян, но и против турок, "этих мнимых приятелей”, которых прежде всего надо было выжить из Персии; а с другой стороны появление князя в местах, где никогда не были наши главнокомандующие, произвело такое впечатление на жителей, что все соседние ханы, султаны и старшины встречали его по пути с необыкновенными почестями. Воспользовавшись этим, он без труда присоединил к русским владениям Кергеруцкую область, Астару, Ленкорань и Кизыл-Агач и приказал поставить в них укрепления "во страх неприятелям, чтобы не думали о нашей слабости".

Таким образом, князь Долгорукий с ничтожными средствами сумел поддержать достоинство русского оружия. Но, к [38] сожалению, он оставался на Кавказе не долго. Произведенный, в начале следующего царствования, в фельдмаршалы ⁸, он был отозван ко двору и, уезжая, разделил, в начале 1728 года, командование в Закавказском крае на две части: в Гилянах остался Левашев, а в Дагестане — генерал-лейтенант Румянцев, отец знаменитого героя Кагула и Ларги.

Отъезд Долгорукова и строгие приказания из Петербурга воздерживаться от наступательных действий настолько ободрили наших врагов, что они сами перешли в наступление. Славный в то время Аббас-Кули-хан Персидский ⁹, согласившись с самозванцем Измаилом, который выдавал себя за сына и наследника умершего шаха, вознамерился напасть на Левашева с двух сторон, от Кескера и Лагиджана. В Ряще войск почти не было; несмотря на то, Левашев вышел из своего затруднительного положения блестящим образом. С ничтожным отрядом он стал в центральной позиции между двумя сказанными городами, и как только показался Кули-хан, Левашев стремительным ударом разбил его на голову и затем быстро повернул на Измаила. Но здесь, на пути к Лагиджану, русские войска совершенно неожиданно столкнулись с третьим врагом. Это был персидский визирь Карчи-Баша, который, никак не думая встретиться с русскими, шел также против самозванца. Оба противника, имевшие одну и ту же цель — поколотить Измаила, теперь с ожесточением бросились друг на друга. Персияне опять были разбиты и бежали за Лагиджан, который и присоединился к нашим владениям. Измаил, между тем, воспользовавшись всей этой сумятицей, ушел безнаказанно. Но дни его уже были сочтены. Разбитый три раза: при Шефи, за рекою Кизмой около Рутума и на Муганской степи, — он до того надоел самим персиянам, что, по словам одного из их историков, жители провинции Масулэ, заманив его к [39] себе, убили и голову отправили в Решт к русскому военачальнику.

Едва войска вернулись из этого похода, как один из афганских начальников, по имени Салдан-хан, самовластно распоряжавшийся большею частию Персидского государства, занял Мазандеран и прислал Левашеву требование очистить Гиляны. Левашев отвечал на это, чтобы сами афганцы в течение суток оставили наши владения, и в виде угрозы послал против них небольшой отряд из 250 человек, под командою маиора Юрлова. Это было все, чем мог располагать Левашев в ту минуту.

20-го декабря Юрлов подошел к Лагиджану. Здесь в первый! раз русские встретились с воинственными афганцами, о которых персияне рассказывали так много чудесного. Действительно, закованные с головы до ног в железные брони, высокие, стройные, красивые — они производили совсем другое впечатление, чем жалкие персидские сборища. Вид афганцев был внушителен, к тому же их было несколько тысяч. "Но мы, как древние греки, говорит Зиссерман: — не считали врагов. Молодецкое ура, удар в штыки'' и 250 человек разбили на голову четыре тысячи афганцев. В руках русских осталось три знамени, множество оружия, 450 лошадей и 600 трупов. Один из ханов был изрублен на месте самого боя, другой бежал, простреленный пулею в грудь. И самого Салдана, раненого в ногу, едва успели унести на носилках в ближайшую афганскую крепость Казбин.

После столь решительного удара, персияне должны были бы, казалось, притихнуть; но они не унимались. Это побудило Левашева вновь отправить трехсотенный отряд под начальством капитана Бундова с приказанием взять и уничтожить ретраншамент в Фумине, служивший вечным пристанищем мятежных шаек. Это было в апреле 1731 года. Дело выполнено молодецки: Фумин взят и укрепление разрушено. Но персияне, перебежав в Кергеруцкую область, стали формировать там новые шайки. Тогда капитан Бундов пошел в Кергеру и там вторично разбил неприятеля, но при этом потерял [40] четвертую часть своего отряда. Персияне за последнее время уже приучились к бою, и победы стали нам обходиться дороже.

В Дагестане, у генерала Румянцева, также было не совсем спокойно. Кюринцы и несколько других племен наотрез отказались от нашего подданства. Они отвечали, что будут защищаться и скорее погибнут в бою, нежели от голода, которым им угрожают русские порядки. "Воровство и грабеж, говорили их депутаты: — наши занятия, также как ваши — соха и торговля. Грабежом жили наши отцы и деды, и если мы оставим их ремесло, как требуют русские, то будем вынуждены погибнуть от голода". Более всех, бунтовали какие-то курелы, вероятно жители нынешнего Самурского округа. Они-то именно, как доносил Румянцев: "продерзостно ворвались в Сальянскую область, побили и пленили много русских людей, магазины с нашим провиантом сожгли без остатку, пожитки пограбили и учинили несказанные свирепства”. Несколько частных экспедиций не могли усмирить восстания. Тогда пошел сам Румянцев и около аула Магмуда нанес мятежникам страшное поражение. Предводитель их, Качай, был убит, и несколько тысяч татар и курелов усеяли поле сражения. Из трехсотенного отряда русских выбыло также более 70 человек убитыми и ранеными — потеря по сравнению с прежними весьма немаловажная.

Зиссерман в своей истории Кабардинского полка замечает весьма справедливо, что все эти действия малыми отрядами должны были иметь для нас большое значение, как первые зачатки той самой войны, которую впоследствии нам пришлось вести уже в более обширных размерах при покорении Кавказа. Решимость с горстию людей бросаться на многочисленные скопища, отвага, предприимчивость, известная самостоятельность младших чинов, навык ориентироваться и применяться к условиям боя и местности, одним словом — те качества, которыми отличалось позднее большинство кавказских офицеров, очевидно родились еще на персидской почве, в то старое петровское время, и затем передавались преемственно от одного полкового поколения к другому. Полки, входившие в то время в состав [41] Низового (персидского) корпуса, позднее приобрели себе громкую славу и в рядах кавказской армии. Это были полки: Кабардинский, Куринский, Ширванский, Апшеронский, Дагестанский, Тенгинский, Навагинский и Ставропольский.

С восшествием на престол императрицы Анны Иоанновны, на Кавказе последовали новые перемены в начальствующих лицах. Фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий, один из замечательных сподвижников и один из редких супротивников Петра Великого, подвергся опале и был заточен в Шлиссельбургскую крепость ¹⁰. Непричастный ни к каким олигархическим замыслам своих родных, гордый и честный, он не пошел также на сделку с немецким правительством, окружившим тогда императрицу, и поплатился за это свободою. С падением Долгорукова нашли неудобным оставлять в Закавказье двух самостоятельных начальников, а потому Румянцева отозвали, а главное начальство поручили одному Левашову. Но императрица видимо уже тяготилась персидскою войною, которая стоила дорого, а между тем по-видимому не приносила никакой выгоды. Насколько поверхностно смотрели тогда правительственные сферы на эту войну, можно судить уже по одному тому, что сначала больше всего опасались турецких успехов, а потом стали бояться их неудач, рассчитывая, что Персия, управившись с турками, обратит против России все свои силы. Результатом таких колебаний явился наконец трактат, по которому императрица возвратила Персии все завоеванные у ней города и области за исключением лишь Дагестана, т. е. пространства, лежавшего между Курою и Тереком. Выполнение условий трактата выпало на долю генерала Левашева; но, очистив Гиляны и перенеся главную квартиру свою в Баку, он вместе с тем окончил и свое полезное десятилетнее служение в Закавказском крае. Отличный боевой генерал, дельный администратор, хорошо знакомый с местными [42] условиями края, он должен был уступить свой пост генерал-лейтенанту принцу Людвигу Гессен-Гомбургскому, которого выдвигала немецкая партия, старавшаяся везде, где было можно, оттеснить русских людей, особенно сподвижников Петра Великого ¹¹.

Нужно сказать, что принц Гессен-Гомбургский приехал на Кавказ весною 1732 года, в самое тревожное время, когда оставление нами персидских провинций естественно возбудило и в горцах желание отделаться от русской опеки. В горах стали ходить прокламации, приглашавшие весь Дагестан к единодушному восстанию противу русских. Разбои повсеместно усилились. Так, бригадир Лукей был убит какою-то шайкой, скитавшейся под самыми стенами Дербента, а около Тарков погибла целая команда из 30 человек, попавших в засаду. Десять тысяч чеченцев собирались в ауле Эндери и угрожали нападением на русские границы. В столь трудных обстоятельствах, командовавший войсками на Сулаке генерал-лейтенант граф Дуглас, прибывший на Кавказ вместе с принцем, решился предпринять экспедицию в Чечню. Обманутый ложными слухами, что скопища рассеялись, он ограничился однако тем, что выслал небольшой отряд в 500 человек пехоты и конницы, под начальством полковника Коха. Кох встретил неприятеля в дремучих лесах, сражался с ним целый день и должен был отступить, потеряв 200 человек только одними убитыми. Эта громадная потеря указывает, что или Кох не имел понятия о характере лесной войны, или при отступлении произошел какой-нибудь беспорядок.

Неудача отразилась на русских тем тяжелее, что в это самое время Турция видимо искала разрыва с Россией. Не обращая никакого внимания на наши протесты, она снарядила корпус крымских татар и отправила в Персию кратчайшим путем [43] чрез Дагестан, где были наши владения. Таким образом нам оставалось одно: защищать свои границы оружием. И принц Гессен-Гомбургский, в июне 1733 года, действительно занял позицию на Сунже, недалеко от того места, где ныне стоит крепость Грозная. Войска разделены были на три колонны, из которых две (Еропкина и князя Волконского) прикрывали дороги, ведущие от Сунжи к Горячаю ¹², а третья, под начальством самого принца, оставалась в резерве. 11-го июля 25 тысяч татар двинулись наконец от аула Большой Чечен, где они стояли станом, и всеми силами атаковали отряд князя Волконского. Волконский защищался упорно, но после долгого неравного боя уже был близок к поражению, когда на помощь к нему подоспели Еропкин с драгунами и принц с остальною пехотою. Заметив это и не давая отряду построиться, татары сделали новый отчаянный натиск и опрокинули наш левый фланг. Еропкин очутился посреди рукопашной свалки, — ему разрубили лицо ¹³; сам принц был окружен и спасся от плена только благодаря быстроте своей лошади. Казалось, победа окончательно склонялась на сторону татар. Но в эту минуту догадались сосредоточить огонь всех наших пушек на толпу, теснившую левый фланг, и это произвело среди врагов страшный беспорядок. Войска оправились и, после отчаянных усилий, вырвали наконец победу из рук противника.

Разбитые татары бежали, оставив в наших руках 12 знамен, которые, как первые трофеи принца, отправлены были в Петербург и там с большим торжеством повергнуты к стопам императрицы.

Итак, две тысячи пятьсот человек русских разбили 25 тысяч татар! Сражались, стало быть, один против десяти. [44] И тем не менее принц не сумел воспользоваться плодами блестящей победы. Дождавшись ночи, он приказал войскам поспешно отступать за Сулак, и, без всякой нужды запершись в крепость Св. Креста, пропустил татар внутрь Дагестана.

"Я убежден, говорит Зиссерман; — что ни один из предшественников немецкого принца, ни Матюшкин, ни Левашев, ни Румянцев не заперлись бы в крепости, что было противно даже духу нашего войска. Конечно, боевые кавказские генералы не дали бы татарам опомниться и горячим преследованием заставили бы их рассеяться. Теперь вышло совершенно иное. Пока русские сидели в крепости, разбитые татары бросились на гребенские городки, полонили сотни русских людей, взбунтовали весь Южный Дагестан и даже пытались овладеть Дербентом. Три дня главные силы их бились под стенами этого города с небольшим отрядом полковника Ломана, но, будучи отражены, потянулись наконец к Шемахе, в персидские владения. Часть их с награбленною добычею пошла однакоже обратно в Крым, и на реке Куме, повыше урочища Мажар, столкнулась с Краснощековым, который шел на Сулак с полуторатысячною донскою партиею. На помощь к крымцам подоспели 10-ть тысяч калмыков, некрасовцев и закубанских горцев. Окруженный со всех сторон, Краснощеков устроил вагенбург и засел в осаду. Бой длился двое суток, а на третьи на помощь к русским подошли кабардинцы, под предводительством одного из старейших владельцев их, Бамата Кургокина. Этот Бамат оказался шурином калмыцкого вождя Дундука-Омбы, а потому, свидевшись с ним, в тот же день, стал уговаривать его пропустить казаков без боя. "Русские идут на Сулак, а не на тебя, говорил он: — так мой совет не ввязываться в чужое дело. Если ты будешь драться заодно с татарами, то я стану за русских”.

Эта угроза подействовала. К тому же Дундук давно искал случая примириться с русским правительством и потому ночью отступил с своими калмыками к Кубани. С его уходом осада была снята, и Краснощеков благополучно достиг Дагестана. [45]

С прибытием Краснощекова, принц выказал более военной решимости и приказал генералу Еропкину наказать дагестанцев за их возмущение. Еропкин двинулся прямо в Башлы, столицу каракайтакского уцмия, и 21-го октября взял ее приступом. Потеря наша при этом была громадна — в 400 человек, но за то уничтожение аула, считавшегося в крае неприступным по своим укреплениям и местоположению, сразу восстановило авторитет русского оружия, — и горы присмирели. Но так как ворота в Дагестан по прежнему были открыты, то по следам пробившихся татар продолжали двигаться все новые и новые толпы, под личным предводительством крымского хана. Со стороны принца не было даже попытки остановить эти вторжения. За то чеченцы встретили хана в лесистом ущелье за Сунжей и нанесли ему такое поражение, что целый отряд крымских татар буквально был истреблен озлобленными горцами. В память этой победы чеченцы поставили в ущелье каменную башню, назвав ее Хан-Кале, т. е. ханская крепость, отчего и самое ущелье получило впоследствии свое известное всем название "Ханкальское".

Таким образом, почти весь Дагестан был занят татарами. Императрица Анна Ивановна, встревоженная этими известиями и не доверявшая больше военным способностям принца ¹⁴, приказала как можно скорее отправить в Дагестан, на смену его, опять генерала Левашева. Но когда Левашев доехал сюда из своей тамбовской вотчины, ему не оставалось ничего более, как только удерживаться в запятых позициях и не допускать население до враждебных действий. Левашев и смотрел за этим, что называется, в оба. Попробовали было горцы зашевелиться на Самуре — Еропкин сжег 14 деревень и подавил [46] восстание в самом начале. Между теми, все это время шли переговоры с персидским правительством о мире, и наконец, 10-го марта 1735 года, объявлен был ганджинский трактат, по которому Россия возвратила Персии все города и земли, завоеванные у нее Петром Великим.

Русская граница опять отодвинулась на Терек. Крепость Св. Креста на Сулаке уничтожена, а вместо нее заложена на Тереке новая крепость Кизляр. Сюда же переведены с Сулака еще так недавно поселенные там терцы и аграханцы. Терцы переименованы при этом в Кизлярское войско, а аграханцы, расположившиеся на Тереке тремя станицами: Коргалинской, Дубовской и Бороздинской, получили название Терско-Семейного войска. Не лишнее прибавить, что ровно через сто лет, в 1836 году, оба эти войска, вследствие своей малочисленности, соединены в один полк, названный Кизлярским полком кавказского линейного казачьего войска.

_____________________________________

Царствование Императрицы Анны Иоанновны началось, таким образом, уступками приобретений ее великого дяди; но делать было нечего. Оставалась надежда вознаградить себя за эти уступки приобретением от Турции того, что было ей уступлено Петром, по несчастному прутскому миру. Причин для турецкой войны было слишком много и на нервом плане явился Азов, — это гнездо, откуда производились опустошительные набеги на Дон и Малороссию. Нынешние губернии Воронежская, Полтавская, Харьковская и Киевская постоянно терпели от диких орд, тучами носившихся по вольным степям, выжигавших города и села и тысячами уводивших в плен несчастных жителей.

Турецкая война должна была начаться именно со взятия Азова. Но нынешний бедный заштатный городишко тогда был грозною турецкою крепостью, державшею в страхе всю южную окраину России. Гарнизон ее был не велик, но крепость опиралась на силы соседних народов, которые видели в ней свободный невольничий рынок, и потому-то русским, вместе с осадою Азова, приходилось занять Перекоп и вести войну на Кубани. [47]

Таким образом, Кавказ и в этом случае не изменил своему боевому характеру. По прежнему там льется кровь и гибнут тысячи человеческих жизней. Переменился только театр военных действий, перейдя с левого фланга на правый и из гор Дагестана и лесов Чечни в широкие Кубанские степи, расстилающиеся до самых берегов Азовского и Черного морей.

Военные действия начались с апреля 1736 года. Как только фельдмаршал Ласси осадил Азов, а Миних приготовился идти к Перекопу, сорок тысяч калмыков, под начальством хана Дундук Омбо, прошли за Кубань и в верховьях Урупа напали на ногайцев. Несмотря на крепкую местность, становище взято было штурмом, и хан распорядился пленными своим калмыцким обычаем: все мужчины, в числе 6 тысяч, были вырезаны, а 20 тысяч жен и детей отправлены на реку Егорлык.

Проведав затем, что десять тысяч ногайских кибиток, принадлежавших султан-аульскому роду, стоят в верховьях реки Зеленчука, хан повернул в ту сторону. Но не смея штурмовать ногайцев, засевших в тесном ущелье, он обложил их станом и 37 дней держал в непрерывной осаде. Наконец, на помощь к нему подошли казаки с Дона и с Терека. Тогда ногайцы увидели невозможность дальнейшего сопротивления и, чтобы спасти себе жизнь, поспешили отдаться в русское подданство. Их немедленно выселили на Куму и Терек. Калмыки были весьма недовольны таким исходом осады, лишившим их богатой добычи. Но так как делать было нечего и русских подданных вырезывать не приходилось, то они переждали только осенние разливы рек и в ноябре месяце снова пошли за Кубань вместе с донцами и терцами. На этот раз в 14 дней пройдено было ими все пространство от истоков этой реки до самого впадения ее в Черное море. Сильная крепость Копыл, резиденция турецких сераскиров, была взята приступом и уничтожена; остальные города, становища, аулы были истреблены, и вся страна, превращенная в пустыню, спалена огнем и покрыта развалинами, пеплом и трупами. Досталось мимоходом при этом и нашим некрасовским [48] раскольникам. Когда калмыки и казаки двинулись назад, говорит очевидец, то они оставили после себя больше 15 тысяч трупов, которые валялись по полям, потому что прибирать их было некому. Столь совершенной победы и такой огромной добычи казаки никогда еще не приобретали.

Прошла зима, а весной 1737 года Дундук опять посетил Закубанье. Усиленными маршами, по сту и более верст в один переход, прошел он через выжженные татарами степи, где не было конских кормов, и, достигнув устья Кубани, взял и уничтожил богатый город Темрюк, не отстоявший себя даже пушечным боем. Янычары, составлявшие его гарнизон, поголовно были вырезаны; некрасовские городки, находившиеся по соседству, разрушены, а сами некрасовцы загнаны в невылазные плавни. Одни только черкесские племена «Адыге» избежали погрома, и то лишь потому, что ушли в неприступные горы, куда идти за ними не было никакой надобности. Азов в это время уже сдался, и так как на Кубани, за совершенным уничтожением всего живого, делать больше было решительно нечего, то казаки возвратились домой, а Дундук с частию калмыцкого войска присоединился к фельдмаршалу Ласси, и с ним участвовал в крымских походах.

Не делая никаких сравнительных выводов, нельзя однако не сказать, что калмыцкий хан, человек полудикий, лучине наших фельдмаршалов понял, с кем он имеет дело, и потому-то без артиллерии и рогаток, без обоза и провианта, с одною только конницею, в два-три живых и быстрых набега, он сделал более, нежели сделали в Крыму целые регулярные армии. В эту войну регулярные армии наши четыре раза занимали Крым и четыре раза его оставляли. Чтобы судить о наших потерях, довольно сказать, что в первом походе Миниха мы потеряли из 59,000 целых 30,000 людей, погибших исключительно от зноя и безводицы. Императрица была так довольна службою калмыцкого хана, что послала ему в дар соболью шубу и драгоценную саблю.

Но едва окончилась турецкая война, как боевая гроза стала надвигаться на нас со стороны персидской линии, где мы имели [49] только одно укрепление — Кизляр, построенный, как мы видели, генералом Левашевым вместо старого города Терки ¹⁵. Причиною тревоги был Шах-Надир, который, завладев персидским престолом, простер свои честолюбивые замыслы на все соседние страны. Внезапное появление его в Дагестане и слух о движении к нашим пределам породили в Петербурге серьезное опасение за возможность новой войны с персиянами. В Астрахани принялись строить флот, заброшенный со смерти Петра Великого; Кизляр укрепляли; войска двигались на Терек с Волги и Дона; приехал наконец и генерал Еропкин, назначенный комендантом Терской линии. Но когда приготовления были окончены и война казалась уже неизбежною, Шах-Надир получил известие о восстании внутри самой Персии и повернул назад. Пять лет однакоже Терская линия стояла в полной боевой готовности, и только смерть воинственного шаха, последовавшая в 1747 году, позволила России распустить войска и возложить защиту границы на одних линейных казаков.

Ожидание вторжения шаха было последним актом персидской войны, начатой за 25 лет перед этим Петром на берегах Каспийского моря. Как ни был блистателен сам по себе Петровский поход, но не достиг той важной цели, к которой стремился император. Как быстро приобретены были им земли вдоль по Каспийскому морю, так быстро оне и отпали от нас в последующие царствования.

Таким образом, несмотря на беспрерывный ряд битв и на ряд геройских побед русских войск, положение России на Кавказе ко временам славного царствования Екатерины Великой было еще не упрочено. Стоял по прежнему ряд крепостей и казацких поселений по реке Тереку от бывших Терков до Кизляра, — Терская линия. А на запад, на обширном протяжении кубанских степей, от Дона и Маныча до подножия [50] кавказских гор, еще свободно кочевали, производя постоянные нападения на донские села и держа их в беспрерывном напряжении, — дикие орды. И русским предстояло прежде всего связать крепкою линией свои терекские поселения с донскими и азовскими. Эта задача и была выполнена в царствование Екатерины.

Достигнут был, говорит Зиссерман об этой эпохе кавказской войны: — только один, не маловажный впрочем нравственный успех: мы утвердили на Кавказе высокое мнение о непоколебимом мужестве русских войск, об их непобедимости, о высоких качествах начальствовавших ими генералов. Из этой школы вышли такие полки, как Кабардинский, Куринский, Ширванский и Апшеронский; явились такие начальники, какими были Матюшкин, Левашев, Еропкин и некоторые другие, умевшие с незначительными силами бороться на громадном пространстве с воинственными и многочисленными племенами.

Комментарии

1. Эта в высшей степени поэтическая легенда рассказана г. Попкой в его статье «Алла-Верды» (Воен. Сборн. 1861 г.).

2. Князь Бекович-Черкасский был родом из кабардинских князей и до св. крещения носил имя Девлет-Герея.

3. Шипов в это время назначен был начальником в Сальяны, и умер там в 1727 году в чине генерал-маиора.

4. За эту победу все офицеры повышены чинами, а нижним чинам дано денежное награждение: унтер-офицерам по 1 руб., а рядовым по 50 коп.

5. В сороковых годах минувшего столетия, когда персияне овладели Дагестаном, они опять восстановили звание шамхала, продолжавшее существовать до самого покорения нами Восточного Кавказа.

6. Михаил Афанасьевич Матюшкин, произведенный в генерал-аншефы, по возвращении с Кавказа жил в Москве и скончался в 1737 году.

7. Князь Долгоруков подвергся опале Петра за участие, выраженное им к судьбе несчастного царевича Алексея Петровича. Оп был лишен чинов, знаков отличия и сослан в Казань на вечное жительство. Екатерина I-я возвратила ему александровский орден и чин генерал-аншефа.

8. С производством в фельдмаршалы, князь Долгорукий остался главным начальником персидского, или, как тогда называли, Низового, корпуса, но, разумеется, это начальствование было только номинальное.

9. Впоследствии Шах-Надир.

10. Императрица Елизавета освободила его от заточения и возвратила чин генерал-фельдмаршала. Он умер президентом Военной Коллегии, 11 февраля 1746 года, 86 лет от роду.

11. Этот принц был вызван в Россию еще Петром Великим, который хотел выдать за пего в замужество великую княжну Елизавету Петровну. Брак не состоялся, но принц принят был в русскую службу полковником. Его доносу мы были обязаны арестованием и заточением князя В. В. Долгорукова.

12. Теперь трудно указать то место, где происходила битва. Это — или Горячеводск близ крепости Грозной, или Истису, бывшее укрепление на Кумыкской плоскости.

13. Дмитрий Федорович Еропкин служил потом под знаменами фельдмаршала Ласси, был генерал-лейтенантом, кавалером ордена Александра Невского и умер в 1750 г. губернатором в Риге. Сын его, генерал-аншеф Петр Дмитриевич Еропкин, известен в русской истории усмирением народного бунта в Москве во время чумы.

14. Принц этот впоследствии служил в армии Миниха, но, по словам Манштейна, занемог в то самое время, когда русские готовились идти на приступ Очакова и выздоровел в день взятия крепости. Остряки говорили про него, что он истощил всю свою храбрость в Персии. Елизавета Петровна сделала его однакож фельдмаршалом, и в войну со шведами ему пришлось опять обнажить свой меч; но, как пишет Манштейн, принц находился в почтительном расстоянии от неприятеля. После этой войны он отправился в Берлин, где в 1745 г. умер.

15. Заложение Кизляра в 1735 году было последним действием Левашева на Кавказе. После этого он командовал войсками низового корпуса, участвовал в войнах с турками и шведами, получил Андреевский орден и умер начальником Москвы в 1751 году, 85 лет от роду. Прах его покоится в церкви Симона Персидского.

Текст воспроизведен по изданию: Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Том I, Выпуск 1. СПб. 1887