Полтавский семинарист в плену у горцев.

Самовольные побеги на «ту сторону реки Кубани» и «без особо нужных к тому причин» лиц, принадлежавших к сословию бывшего Черноморского (ныне Кубанского) войска или хотя бы временно проживавших на территории последняго, строго запрещалось войсковой администрацией. Существовала целая система карательных мероприятий, направленных к «удержанию от побегов через р. Кубань» и в широких размерах применявшихся администрацией войска вплоть до 1862 г., когда граница черноморских владений была отодвинута за р. Кубань. Виновные беглецы, после предварительного допроса, снимавшагося с них в карантинных заставах, куда они препровождались обыкновенно пограничными разъездами козачьих «бекетов», а часто и самими «закубанцами» (обычный термин в устах черноморских козаков для обозначения горских народностей, живших на Кавказе), материально заинтересованными в доставлении назад войсковых перебежчиков, и после «выдержания ими определеннаго карантинного термина», препровождались «для поступления по законам» в войсковую канцелярию. Последняя обыкновенно «мнением своим полагала: возвратить виновного на прежнее его жительство, в прежнее состояние», подвергнув его предварительно — судя по степени виновности — наказание плетьми [107] от 50 до 100, а то и больше ударов. Судебное разбирательство в таких случаях продолжалось не долго; для судьев — членов Войсковой канцелярии — достаточно было самого факта нарушения подсудимым установленных правил и распоряжений, чтобы возложить на него соответствующее наказание. Ссылки на тяжести войсковой пограничной службы, на случайное, не «злым намерением» нарушение требований последней, как на мотивы, приводившиеся подсудимыми в свое оправдание, не имели в глазах судилища особой ценности, и значения смягчающих вину обстоятельств» им не придавалось такое, по крайней мере, выносишь убеждение из изучения «дел» Войскового Правительства Черном. каз. войска и «кременальной» экспедиции Черноморской войсковой канцелярии, сменившей в 1801 г. названное Правительство. Но вот 25 июня 1819 года членам войсковой канцелярии пришлось встретиться с небывалым до сих пор в их административно-судебной практике случаем. «Поступлению по законам» подлежал «пойманный закубанцами, дезертировавший за границу реки Кубани, «именующий себя семинаристом Иван Вакулинский». Предварительныя дознания, снятыя с подсудимого еще 17 июня в Екатеринодарской карантинной заставе, выяснили личность Вакулинского: он происходит из духовного сословия, его отец был настоятелем одной из приходских церквей м. Решетиловки, полтавской губернии, и даже имел сан протоиерея. В карантинную заставу Вакулинский был представлен 17 июня черкесами, получившими в обмен за него от комиссара заставы 50 пуд. соли по 50 коп. за пуд. Свои предварительныя показания подсудимый дополнил в Войсковой канцелярии, куда его препроводили 25 июня после выдержания карантиннаго термина; здесь «был он спрашиван» и показал: «обучавшись он Переяславской семинарии до класса рыторики, откуда в прошлом 1809-м году, во время квартирования около города Переяслава Уланских запасных баталионов, был с прочими семинаристами подманут в оные без ведома духовной власти, но как оная часть отобрала семинаристов, [108] поступивших без ведома туда, в том числе и меня, велела продолжать учение их далее. Покойный же родитель мой, протоиерей Вакулинский, услышавши о сем, приехал сам в город Переяслов и видя меня в жалостном положении, просил преосвященнаго и Консисторию тамошнюю уволить меня вовся из духоваго звания, но консистория вышеуказанная заключила своим определением: вместо увольнения за такой поступок исключить из семинарии и духовнаго звания вовся, не дав ему никакого письменнаго документа. Я тогда, приехавши в дом родителя моего, прожил не более в оном, как один год в надежде той, что рано или поздно ошибки молодых людей посредством благодеяния могут исправиться. Но как родитель мой помер, я был учителем Полтавской губернии Зеньковского повета, в доме помещика коллежского регистратора Виктора Тимченка два года; — кончивши же курс своей кондиции, поехал тоже для сего единственно Хорольского повета в местечко Белоцерковку к помещику ротмистру Александру Быковскому, который, отправляя после сына своего в Петербург, советовал и ему туда же поехать, — он, на cиe решась, поехал и, достигши Петербурга, просил медицинской тамошней академии о принятии его в оную; но оная Академия его, не имевшаго от семинарии никакого документа, не приняла; вскоре же после сего полковой есаул Белой, служивший в гвардии, отправлялся в перевод оттель в войско cиe, и он, услышавши отъезд его, просил, чтобы его взял с собой в Екатеринодар, куда прибывши, подал прошение в Войсковую канцелярию войска сего, и находился при письменных делах оной и по cиe время до 15 числа сего июня. — Что же касается до содеяннаго ним ныне поступка, он от того единственно произошел, что на сообщении сей канцелярии, последовавшем ему — в причислении в войско cиe неприятные преграды, — и он, услышавши cиe, начал беспокоиться так, что впал в меланхолическое положение и от шума в голове от того собственно родившагось, решил переплыть на ту сторону навсегда, тамо и остаться, что и учинил [109] днем, где сейчас не знает каким образом был подхвачен черкесами, которые, завязавши ему глаза и руки, через две какие то реки перевезли прямо в свой аул, в котором и находился один только день, что правильно показал, в том и подписался. Полтавской губернии, местечка Решетиловки умершаго протоиерея Лазаря Вакулинского сын Иван Вакулинский».— Услышав эту печальную повесть, члены войсковой канцелярии оказались в затруднительном положении: перед ними стоял не заурядный беглец, вследствие тяжелых условий войсковой службы искавший счастья, свободы и приволья в горах, у черкесов; нельзя было причислить Вакулинского и к разряду тех невольных «пленников», которых приходилось судьям так часто подвергать наказанию за несоблюдение ими правил пограничной сторожевой службы и которые, благодаря этому, попадали в плен к «Закубанским народам». И личность подсудимого, и обстоятельства, предшествовавшие побегу, и, наконец, мотивы последнего были настолько своеобразны и необычны, что судьи не решились применить к Вакулинскому чисто-формальные приемы судопроизводства, как это практиковалось ими в подобных случаях. С другой стороны и оправдание подсудимого по таким мотивам, как «меланхолическое» настроение, повлекшее за собою «шум в голове», не было предусмотрено законоположениями и правилами пограничной сторожевой службы, ясно и определенно говорившими о «тяжести» наказания за «самовольный побег» через р. Кубань, «без ведома начальства» и «без особо нужных к тому причин». Желая выйти из такого затруднительнаго положения, члены Войсковой канцелярии постановили обратиться через войскового Атамана полковника Матвеева к Херсонскому военному губернатору графу Ланжерону, главному начальнику Черноморского войска, за необходимыми указаниями. Последний в своем ответе от 12 июля т. г. на имя войскового атамана писал следующее: «Прочитав рапорт ваш за № 3427 с объяснением выкупленного от черкес, показывающегося Полтавской губернии местечка Решетиловки умершаго протоиерея [110] Вакулинского сына Ивана Вакулинскаго, я не нахожу надобности предавать его суждению по уважению, что он побег учинил от меланхолического припадка, но предлагаю вам только содержать его арестом и, справками открыв настоящее его жительство и звание, представить все то моему разсмотрению, и ожидать разрешения» (№ 503). Каковы были результаты этого отношения гр. Ланжерона — из дела, к сожалению, неизвестно.

(Дел. Войск. Арх. Куб. каз. войска, кн. 172, св. 75, д. № 748; стр. 22-31).

Сообщ. С. Петлюра.

Текст воспроизведен по изданию: Полтавский семинарист в плену у горцев // Киевская старина, № 7-8. 1904