343. ОПИСАНИЕ РАЗМЕНА ПЛЕННЫХ СЕМЕЙСТВ КНЯЗЯ ЧАВЧАВАДЗЕ И КНЯЗЯ ОРБЕЛИАНИ

30 марта 1855 г.

18 февраля флигель-адъютант полковник князь Чавчавадзе, которого семейство находилось в плену у горцев, с Джемалдином [Джамалуддином] — сыном Шамиля прибыл в Хасав-Юрт. Только по прибытии сына Шамиль хотел согласиться на окончательные условия размена наших несчастных пленниц. Еще во Владикавказе были посланы им доверенные лица, чтобы удостовериться, что Джемалдин действительно сын его. По прибытии же его в Хасав-Юрт я послал немедленно в Ведено дать знать об этом Шамилю; вслед за тем явились ко мне посланные Шамилем наиболее приближенные к нему Хасан-пятисотенный, житель аула Буртуная Юнус — тот самый, который передал Джемалдина аманатом при взятии Ахульго генералом Граббе, и Хаджилов-казначей. Цель этого посольства была таковая же, как и во Владикавказе. Джемалдину сделали несколько вопросов об его детстве, а в особенности о воспоминаниях его о деле при Ахульго; он отвечал, что помнит некоторые подробности этого дня, что, например, отец его был на белой лошади, что он упал с обрыва, что меньшой брат его был ранен; затем Юнус поднял ему рукав на левой руке и спросил, что это за пятно у него. Джемалдин отвечал, что он был ранен в тот день в руку и что это знак, оставшийся от раны; тогда все посланные единогласно объявили, что, несмотря на ответы Джемалдина, они еще прежде узнали в нем сына своего имама по сходству его с меньшим братом Кази-Магомой, потом в самых почтительных и подобострастных выражениях они изъявили ему все свое уважение и преданность и возвратились в Ведено отдать отчет Шамилю в своей поездке. Казалось, что в размене не могло встретиться никаких препятствий; Шамилю должны были отдать сына и 40 тысяч руб. серебром, а несчастная княгиня Чавчавадзе могла питать себя надеждою после 8-месячных тяжелых бедствий возвратиться в объятия мужа; все действующие лица находились в самом приятном ожидании. Князь Чавчавадзе ждал жену и детей, Джемалдин — свидания с отцом, которого не видел с детства. Трудно себе представить, с каким восторгом семейство князя Чавчавадзе должно было встретить заветную минуту, когда вместо заточения объявят свободу, но Шамиль, несмотря на все желание поскорее увидеть сына, не мог тотчас же приступить к размену, потому что опасался, чтобы народ не стал роптать за то, что он лишь исключительно заботится о своем собственном семействе. Он вторично прислал Хасана, который объявил, что Шамиль не иначе согласится возвратить семейство князя Чавчавадзе, как если ему вместо 40 тыс. дадут миллион руб. серебром. Без сомнения, он был отпущен нами с таковым ответом, в котором вполне было выражено все удивление и негодование к поступку Шамиля. По-видимому, после этого размен или мог вовсе не состояться, или должен был быть отложен надолго. Обстоятельства, непосредственно затем последовавшие, служили этому подтверждением. Через несколько дней опять прибыл Хасан и привез письмо Шамиля к князю Чавчавадзе, в котором первый писал последнему, что он требует миллион в придачу к сыну, угрожая, в случае несогласия исполнить предлагаемые условия, раздать пленниц по наибствам. Отчаяние князя Чавчавадзе было невыразимо и сам Джемалдин не мог скрыть своего негодования. Князь Чавчавадзе отвечал Шамилю, что 40 тыс. есть [445] все его состояние и что он не может дать больше ни копейки. Подозревая, что, вероятно, какое-нибудь препятствие размену кроется посреди лиц, окружающих Шамиля, я призвал жителя Андреевской деревни — Магомата, человека известного по своей ловкости и во все время переговоров принимавшего самое деятельное участие в них, и предложил ему 1000 руб. серебром, если он кончит дело с успехом, устранив все обстоятельства, останавливающие размен. Мои подозрения оправдались, потому что Шамиль в самое короткое время, вероятно вследствие стараний Магомата, согласился на первоначальные условия, то есть требовал только 40 тыс. в придачу к сыну, но просил меня вместе с тем отдать ему всех пленных горцев, которые в это время находились в Кумыкском владении, с тем, что в замен их будет выдано такое же число пленных грузин; я просил на это разрешения начальника левого фланга и потом уведомил Шамиля, что это условие принимается.

Уже можно было приступить и к самому размену, но тут неожиданно встретилось новое препятствие, которое, однако, на несколько дней отсрочило размен. Вся сумма 40 тыс. руб. была привезена золотом, а Шамиль, под предлогом, что эти деньги нужно раздать всем участвовавшим в походе 1854 года на Лезгинской линии, хотел непременно получить их серебром. Несмотря на все старания разменять золото на серебро, достали только серебра на 34 тыс., а остальные шесть было невозможно разменять; когда Шамиль узнал об этом, то согласился взять золото, но только с условием, что лаж не считался, то есть вместо 5 руб. 15 коп. серебром, считал полуимпериал в 5 руб.

5 марта наконец явились посланные Шамиля, те же самые, которые приезжали и в первый раз, только вместо казначея был один богатый купец, человек весьма близкий Шамилю и доверенный его. Они приехали сосчитать деньги, а вместе с тем объявили, что Шамиль, горя нетерпением обнять сына, просит как можно скорее приступить к размену: место для этого он предложил на р. Мичике близ укрепления Куринского, а день — 10 марта, в четверг, наиболее уважаемый им из всех дней недели.

9 марта в укреплении Куринском я сосредоточил отряд из 6 рот пехоты, 7 сотен Донских казаков, 2 сотен Дагестанского конно-мусульманского полка милиции (пришедших в Хасав-Юрт по случаю ожидаемого сбора Шамиля) и 6 орудий — 2 конных и 4 пеших. В этот же день к вечеру я с князем Чавчавадзе, Джемалдином и посланными Шамиля прибыл в укрепление Куринское; между тем Шамиль еще раньше начал собирать огромные силы и 9 числа у него у Маюртупа было собрано около 7 тыс., куда он и сам прибыл к вечеру этого дня. Вечером же, только что приехавши в Куринское, я послал Юнуса сказать Шамилю, что все готово к размену. Ночью явился нарочный от Шамиля с письмом княгини Чавчавадзе, в котором она в нескольких словах просила мужа прислать к Шамилю Исая (переводчика князя Орбелиани) для окончательных мелочных условий размена. 10 марта рано утром Исай возвратился с известием, что Шамиль выступил уже из Маюртупа и двинулся вверх по Мичику по направлению к старой просеке.

10 марта в 9 часов утра я выступил с отрядом из Куринского укрепления на старую просеку. Отряд наш еще не успел вытянуться на перевал, который незаметной отлогостию спускается к Мичику, как подскакал ко мне парламентер от Шамиля. Шамиль предложил, чтобы наши войска остались на правом берегу Мичика на расстоянии пушечного выстрела от берега, по левую же сторону [446] реки, близ остатков чеченского укрепления Шухиб-Копу, взятого в нынешнем году нашими войсками, расположился нестройными массами неприятель.

Для передачи пленных и денег положено было Шамилем выслать с обоих сторон на середину пространства по 32 человека. Я приказал подпоручику Соковкину взять 32 стрелка, вооруженных штуцерами, и вести пленных чеченцев, (которых было 16). Я сам с князем Чавчавадзе и Джемалдином отправился вслед за ними, сзади везли деньги. Не доходя около 300 сажень до Мичика, я приказал остановиться, почти тотчас же со стороны неприятеля отделилась небольшая кучка всадников. Через несколько минут они подъехали к нам, одеты были все в черные черкески почти однообразно, только один во всем белом. Лошади и оружие были у всех превосходны, за ними тянулось несколько арб, на них находились наши пленницы, всадник в белой черкеске был Кази-Магома, второй сын Шамиля.

Семейство князя Чавчавадзе, наконец, соединилось к общей радости всех членов его.

После первых объяснений и братских приветствий Джемалдин представил Кази-Магому мне и князю Чавчавадзе. Кази-Магома хотя и обратился к нам, но смотрел на нас, по-видимому, с какою-то недоверчивостью и все время держался от нас в почтительной дистанции, а мюриды, держа с самого приезда винтовки со взведенными курками в руках, теснились около него и как будто бы старались все окружить его.

Когда пленные были обоюдно переданы, деньги отданы и размен кончился, Джемалдин, глубоко растроганный, подошел ко мне проститься со слезами на глазах, в трогательных словах благодарил нас за все и, прощаясь, уверил в неизменности чувств.

Для того, чтобы представить Джемалдина Шамилю и доложить мне об этом, я приказал адъютанту моему поручику Велику и состоявшему при мне подпоручику Бюнтингу с двумя юнкерами, бывшими при мне ординарцами, ехать за Джемалдином. Я сделал это для того, чтобы за доверенность Шамиля, который прислал ко мне своего сына Кази-Магому, отплатить ему тем же, но так как даже не были взяты аманаты, то до возвращения этих офицеров я опасался за них.

Через полчаса они возвратились и вот в каких выражениях доложил мне поручик Белик о своей поездке.

«Окруженные толпою мюридов, мы начали спускаться к Мичику; не доезжая около 50 сажень до берега его, один из приближенных Шамиля, отлично знающий говорить по-русски, подскочил к Джемалдину, схватив лошадь его под уздцы и сказав: ”Джемалдин, ваш батюшка поручил нам доставить вас к нему, но прежде вы должны переодеться в национальный костюм и пересесть на эту лошадь, приготовленную для вас”. Джемалдин тотчас же исполнил это предложение, соскочил с лошади, снял казакин с эполетами и форменную фуражку, надел папаху с черным курпейчатым околышем, которая, вроде чалмы, была обернута белым платком, шелковый бешмет из светлой материи, тонкого черного сукна черкеску с галунами, опоясался портупеею богатой шашки, заткнул за пояс пистолет, привесил кинжал и на лихом вороном коне поехал с нами дальше. Место, где он переоделся, было в 100 саженях от ставки Шамиля.

Народ, заметив наше приближение, бежал огромными толпами, желая поскорее видеть сына имама, но никто не шел дальше Мичика, потому что вдоль берега стояло несколько сторожей, которые отгоняли любопытных и упреждали [447] стремление толпы. Переехав через Мичик и поднявшись по узкой тропинке на противоположную отлогость реки, Джемалдин просил меня в Бюнтинга ехать как можно ближе около него, а через переводчика требовал, чтобы народ прекратил шум и беспорядок; но слова его оставались без внимания, шум продолжался и для нас час от часу становилось тесней, так что мы, наконец, с величайшим трудом добрались до ставки Шамиля.

Со всех сторон стесненные густою толпою народа, мы подскакали к ставке, Джемалдин посреди, мы по сторонам, соскочили с лошадей и подошли к Шамилю; Шамиль со слезами на глаза обнял сына, потом Джемалдин отступил в сторону и я очутился перед Шамилем. Через переводчика его, Шах-Абаза, сказал ему, что наш генерал барон Николаи поручил нам представить ему его сына, а возвратившись назад, приказал доложить о его благополучном доставлении. Шамиль отвечал: ”Благодарю барона за сделанную мне большую честь”, — причем поручил передать генералу и князю Чавчавадзе, что ведя с ним долгие переговоры, он убедился в истинно благородных действиях его, и во внимание к этому постоянно хорошо обращался с нашими пленницами, заботился об них, как о своих детях, что могут они сами подтвердить, хотя уже и находятся у нас. В то время, когда говорил Шамиль, я очень хорошо рассмотрел его: у него лицо очень приятное, хотя довольно серьезное и строгое, так еще сохранился, что ему кажется на вид не более сорока лет. По свежести лица можно судить о цветущем здоровье, борода у него черная, по-видимому крашена, ровная и довольно большая. Роста невысокого, не толст, но плотного телосложения. Одет он был в светло-зеленую шерстяную чуху, под ней красный шелковый бешмет, на голове огромная белая чалма, а на ногах русского покроя сапоги. По правую сторону Шамиля сидел Джемал, первое духовное лицо у горцев, старик лет 70, а по левую — Даниель-султан Элисуйский, сзади них стояли наибы Мичиковский, Андийский, Ичкеринский, Гумбетовский и другие. Правее меня стоял Кази-Магома, а около него младший сын Шамиля, Шефи-Магома, мальчик лет пятнадцати».

Шамиль, кончив говорить, приказал Кази-Магоме дать нам конвой, чтобы проводить за Мичик, но Кази-Магома отвечал, что на Мичике есть русские стрелки, что там сам барон, а здесь можно проехать совершенно безопасно, но Шамиль вторично приказал дать коней и на этот раз в одно мгновение около 60 мюридов приготовились проводить нас. Не имея свободного времени, чтобы пускаться в дальнейшие рассуждения, я спросил у Джемалдина, допускают ли обычаи горцев, чтобы русский в присутствии имама прощался с мусульманами. Джемалдин отвечал, что, кажется, можно; тотчас же мы начали прощаться, он, глубоко растроганный, крепко обнял нас и юнкеров, из которых один, граф Буксгевден, был его товарищем по корпусу. Шамиль, узнав об этом, был очень доволен тем, что видел однокашника своего сына, и с глубоким чувством смотрел на наши дружеские прощания с Джемалдином. Потом я поблагодарил Шамиля за внимание, сел на лошадь и мы поехали домой. Нас провожали Кази-Магома, Хасан и Юнус с 60 мюридами, саженях в 100 от наших стрелков мы пожелали всякого благополучия проводникам и возвратились к своим.

Когда уже войска наши совершенно поднялись на гору, следуя обратно в укрепление Куринское, то на противоположенном берегу Мичика открылась сильная канонада орудийная и ружейная, этим горцы приветствовали сына своего [448] повелителя. Шамиль до такой степени деликатен, что не приказал делать ни одного выстрела до тех пор, пока войска наши не скроются из виду, для того, чтобы не напугать тем семейство князя Чавчавадзе.

По прибытии в Куринское, отслужили господу Богу благодарственное молебствие, а на другой день отправились в Хасав-Юрт, откуда 15 марта князь Чавчавадзе с семейством своим отбыл к князю Орбелиани в Темир-Хан-Шуру.

Подлинное подписал свиты Его величества генерал-майор барон Николаи.

Рук. фонд ИИАЭ ДНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1249. Л. 42-45. Копия.