ГЕНЕРАЛ -ЛЕЙТЕНАНТ КЛЮКИ-ФОН-КЛУГЕНАУ

Очерк военных действий и событий на Кавказе

1818-1850.

Если со времен Петра Великого Россию наводняли иноземные авантюристы, видевшие в ней только золотой рудник для своей собственной разработки; если, в числе их, были люди не питавшие никаких приязненных чувств к стране, их усыновлявшей, тем более достойны доброй памяти те честные труженики на поприще гражданском, те славные деятели на ратном поле, которые, будучи иноземцы по происхождению, собственной кровью и гражданскими подвигами купили неотъемлемое право быть включенными в семью верных и доблестных сынов России. Не восходя к временам, отдаленным от нас целым веком, не представляя довольно длинного перечня иноземцев, верою и правдою служивших нашему отечеству, остановим внимание читателя на полувековой Кавказской войне, доставившей многим русским, иностранного происхождения, выказать в полном блеске свои дарования и доказать свою пламенную любовь к стране, с которою они сроднились. К числу таковых принадлежит Франц Карлович Клюки-фон-Клугенау, герой предлагаемого очерка.

Имя Клугенау, мало известное в России, громко на Кавказе, на ряду с именами Альбранда, Граббе, Засса, Фрейтага, и некоторых других доблестных воинов с иностранными именами, носивших в груди русское мужество. Тридцатидвухлетняя боевая служба Франца Карловича принадлежит самой достопамятной эпохе в военных летописях Кавказа, так как она была ознаменована многими превратностями счастия для нашего оружия, великими подвигами и, попеременно, неудачами, вследствие неумелости командиров или своеволия главных начальников. Чуждый самохваления, не увлекаясь успехами, Ф. К. Клюки-фон-Клугенау уделял редкие свои досуги, если не ведению записок, то беглым заметкам об особенно важных событиях и довольно тщательному подбору оффициальных документов и бумаг- материалов первичных, послуживших основанием предлагаемого очерка.

Настоящая хроника составлена полковником Исидором Александровичем Гржегоржевским, скончавшимся в 1871 г. И. А. Гржегоржевский до 1845 г. служил в Апшеронском пехотном полку (в Дагестане); в чине поручика, был полковым адъютантом при генерал-маиоре Пассеке и пользовался репутациею отлично образованного и весьма развитого человека. Во время так называемой сухарной экспедиции (10-го и 11-го июля1845 г.) от [132] Дарго к Анди и обратно, Ф. К. Клюки-фон-Клугенау, бывший тогда начальником 21-й дивизии, лишившись убитыми 2-х личных и одного старшего дивизионного адъютантов, пригласил на эту должность И. А. Гржегоржевского. Приняв предложение Франца Карловича, Гржегоржевский, состоя при нем, занялся, под его руководством, составлением предлагаемого очерка, пользуясь, помимо оффициальных документов, изустными рассказами генерала и его заметками ва русском и на немецком языках. По отбытии Ф. К. Клюки-фон-Клугенау в Царство Польское, в 1849 г., И. А. Гржегоржевский перешел на службу в департамент иррегулярных войск военного министерства и занялся окончательною отделкою своего труда, в 1863 г. совершенно приготовленного к печати. После кончины автора (в 1871 г.), труд его, оставаясь в посторонних руках, мог быть утрачен, но благодаря заботливости сына покойного Франца Карловича,-полковника и командира 155-го пехотного Кубинского полка, Николая Францовича Клюки-фон-Клугенау, рукопись была им приобретена и затем предоставлена, вместе со многими другими любопытными историческими документами, в распоряжение редакции "Русской Старины".

Ред.

I.

Детство. — Поступление в военную академию. — Производство в офицеры. — Плен. — Участие в войне за освобождение Германии. — Смерть отца. — Переход в русскую службу.

1791-1817.

Франц Карлович Клюки-фон-Клугенау родился 13-го (25-го) сентября 1791 г. в небольшом городке Иозефштадте, в Богемии. Отец его, происходивший от бедной фамилии в Моравии, поступил на службу рядовым в минерный корпус австрийской армии в 1778 г. В 1794 г., будучи фельдфебелем, он был произведен в подпоручики за отличие при штурме французской крепости Валансиена, где был тяжко ранен пулею в ногу, и получил серебряную медаль за храбрость. Детей у него было трое: дочь и два сына — Франц и Карл. Молодой Франц рос на попечении матери, которая баловала его до слабости и мало заботилась о его воспитании, тем более, что в Иозефштадте не было никаких учебных заведений. На 12-м году возраста, Франц едва умел читать и писать, но и эти слабые познания приобрел старанием близких знакомых матери его, которые уговорили ее посылать шалуна учиться вместе с их детьми; наконец, отец его подал прошение правительству о принятии сына в какое-либо казенное заведение. Просьба ветерана была уважена и сын его поступил, в 1803 году, в винер-нейштадтскую военную академию. Франц учился плохо, беспрестанно попадался в разных шалостях, за что бывал наказываем, наконец решительно объявил, что не намерен учиться мертвым языкам — [133] латинскому и греческому, имея к нии непреодолимое отвращение; при всем том, профессора и офицеры очень любили его за правдивость и бойкий характер.

В 1805 году, когда французская армия приближалась к Винер-Нейштадту, молодой Франц вздумал бежать из академии и поступить во французскую службу, подговорив к этому еще трех своих товарищей. Хозяин гостиницы, в которой беглецы остановились ночевать, заподозрив в них учеников академии, дал знать начальству. Шалунов посадили в карету, отвезли обратно в город, где и заключили на неделю в карцер.

Несмотря на это, пылкий Франц угрожал опять бежать и не прилежал к наукам, а потому директор академии представил его к выключке в армию, вследствие чего он, 1-го марта 1808 г., был выписан кадетом в пехотный Симпшена № 43-й полк, квартировавший в Лайбахе. В городе этом была учреждена школа для юнкеров, которых в то время было очень много в полках австрийской армии, с целью занять их чем-нибудь и отвлечь от праздной жизни и от шалостей. В эту школу поступил и Франц Карлович, но учение шло плохо, тем более, что носились уже слухи о близкой войне с французами. Действительно, в 1809 г. всех юнкеров потребовали в свои полки и произвели в офицеры, кроме Клугенау, отставленного от производства за разные шалости.

После сдачи лайбахской цитадели на капитуляцию маршалу Мармону, Клугенау, вместе с прочими юнкерами и офицерами, отпущенный на свободу, служил в летучем отряде, сформированном в Карлштадте. В первый офицерский чин он был произведен 17-го августа 1809 года и затем четыре года провел в скитаниях из города в город, на которые были обречены австрийские армейские полки. Наконец Клугенау участвовал в генеральном сражении под Дрезденом (15-го августа 1813 г.), исправляя должность баталионного адъютанта. Плачевный, для австрийцев, исход этого сражения, слишком осторожные действия генералов, их искусство быть битыми по правилам и без правил породили в Клугенау мысль продолжать боевую службу под более победоносными знаменами. 12-го сентября 1813 года, произведенный в подпоручики, молодой Клугенау, на третий день лейпцигского сражения (6-го октября), был сильно контужен ядром в спину и до 1-го января 1814 г. пробыл сперва в альтенбургском, потом в прагском госпиталях. Награжденный чином поручика, он получил в команду выздоровевших людей разных полков и отправился с ними в главную квартиру в Везуль. Затем, два года (с 1814 по 1816), [134] переводимый из одного полка в другой, вследствие разных преобразований в австрийской армии, при весьма тугом производстве, Клугенау скучал бездействием, совершал утомительные переходы по бестолковым дислокациям.

По окончании войны за освобождение Германии, он был награжден бронзовым пушечным крестом (Kanonen-Kreuz). (Эти кресты чеканились из пушечного металла орудий, отбитых у французов) Затем дальнейшая его служба уже не сулила ему в будущем ни отличий, ни повышений.

В это время славные победы русских стяжали им всеобщее уважение и многие иностранцы считали за честь служить в рядах нашей армии. Этот общий порыв увлек и Клугенау.

В 1817 году скончался, в Гайнбурге, отец Клугенау, вышедший в отставку, за ранами, маиором после 40-летней службы в австрийской армии. Это обстоятельство еще более укрепило в его сыне решимость перейти в русскую службу. В это время австрийское правительство, желая избавиться от значительного сверхкомплекта офицеров, предложило единовременную выдачу 2-х годовых окладов жалованья тем из них, которые пожелают выйти в отставку. Клугенау поспешил воспользоваться этим предложением и, получив увольнение, немедленно отправился в Варшаву. Имея привлекательную наружность и воинственную осанку, он обратил на себя внимание великого князя Константина Павловича, предложившего ему поступить в гвардию, но, по недостаточному состоянию, Клугенау не мог воспользоваться этим предложением; притом же, он желал служить на Кавказе, и потому, дождавшись прибытия в Варшаву императора Александра I, подал прошение об определении его в русскую службу, в которую был принят, 18-го марта 1818 г., поручиком с определением в 8-й егерский полк, квартировавший в Крыму. Полк этот был на марше на кавказскую линию и Франц Карлович присоединился к нему в Георгиевске, а чрез два месяца уже участвовал в делах с горцами.

II.

Действия Ермолова в Чечне и Дагестане. — Участие в них Клугенау. — Шуша. — Реут. — Аббас-мирза. — Блокада Шуши. — Переговоры Клугенау с Аббас-мирзою. — Командирование к Ермолову. — Разбитие Персиян князем Малаховым. — Снятие осады Шуши.

1818-1826.

Ермолов быстрыми и энергическими действиями в короткое время положил основание прочному владычеству нашему за [135] Тереком и Кубанью; он же обратил особенное внимание на Дагестан и левый фланг кавказской линии. Дагестан, состоявший из многих отдельных, независимых друг от друга, владений, хотя и управлялся лицами, совершенно преданными нашему правительству, но в нем происходили частые беспокойства от интриг и междоусобий владельцев. Чеченцы, не взирая на сильное поражение, нанесенное им, в 1807 году, генералом Булгаковым в Ханкальском ущелье, заставившее их изъявить совершенную покорность с выдачею аманатов, беспрестанно переходили за Терек для грабежа и разбоев. Для укрощения хищников, оставалось только учредить крепкий оплот в их земле, внушить им страх, заставив помышлять о спасении собственных жилищ.

С этою целью собранный отряд явился внезапно на Сунже и 29-го мая 1818 г., в присутствии корпусного командира, приступил к заложению и построению крепости Грозной, недалеко от Ханкальского ущелья. Разумеется, предприятие это не обошлось без неприязненных действий? в течение июля и по октябрь, колонны, отряжаемые от главного отряда, находились в беспрестанных движениях для усмирения и наказания непокорных. Клюки-фон-Клугенау принимал участие в этой экспедиции и находился в делах 29-го сентября при разбитии чеченцев, близ аула Амир-Хан-Кичу, а 4, 5 и 6-го октября — при истреблении Сунженских аулов.

Между тем, возникшие беспокойства в мехтулинском ханстве, вследствие честолюбивых замыслов аварского хана, Султан-Ахмеда, вынудили Ермолова поспешить туда для восстановления порядка. Выступив, 25-го октября, с частию отряда из Грозной в г. Тарку и пройдя шамхальские владения, он явился, 11-го ноября, среди непокорных; 14-го ноября он взял штурмом Большой и Малый Дженгутай и, водворив там тишину, возвратился на линию.

Клюки-фон-Клугенау в этом походе особенно отличился, как свидетельствует выданная ему высочайшая грамота, от 24-го мая 1819 г., в которой изображено: «В воздаяние ревностной службы вашей и отличной храбрости, оказанной в сражении противу лезгин 1818 года, ноября 14-го, при городе Дженгутае, где вы, на засевшего неприятеля, бросились со взводом в штыки, с большою смелостью выгнали его и преследовали, а укрывающихся в мечети перекололи и заняли посты, пройдя город, — всемилостивейше пожаловали мы вас кавалером ордена св. Анны 3-й степени». Произведенный, 23-го мая 1819 года, в штабс-капитаны, он в этом году участвовал при построении крепости Внезапной, на правом берегу р. Акташа, близ дер. Ендери (Андреевская), где издавна [136] производилась торговля невольниками, 29-го августа — в поражении лезгин под Байтугаем, а 19-го декабря в достопамятном сражении под Лаваши против 15-ти-тысячного скопища акушинского союза, возникшего по подстрекательству изменника Сурхаи-хана Казикумухского. В Дагестане весьма долго был памятен этот разгром.

В 1820 году, 8-й егерский полк был расформирован, поступив на укомплектование кавказских полков; лучшие офицеры также остались на Кавказе и в числе их Клюки-фон-Клугенау перешел на службу в славный Грузинский гренадерский полк, квартировавший за Кавказом, в сел. Загареджи. В 1821 г. полк этот перешел на новое место, урочище Мухравань, где устроил себе штаб-квартиру.

Лезгины джарские, тогдашние и теперешние соседи кавказских гренадер, превосходили все горские племена своим зверством, хищничеством и разбоями; несчастная Кахетия постоянно страдала от их набегов, сопровождавшихся всегда разорением жилищ и увлечением в плен множества семейств. Неоднократные поражения, нанесенные им нашими войсками, хотя и подчинили их некоторой зависимости нашему правительству, но не могли их обуздать. В 1822 году они открыто взбунтовались и, засев близ сел. Катехи на урочище Капи-Дара, решились сопротивляться, надеясь на неприступность местоположения, которое, сверх того, было укреплено огромными завалами и засевами. 3-го марта 1822 г., после кровопролитного штурма, урочище Капи-Дара было взято гренадерами, и лезгины немедленно покорились, изъявив готовность уплачивать подати. Клюки-фон-Клугенау явил в этом деле новые доказательства примерной храбрости и распорядительности; в высочайшей грамоте (от 31-го октября 1822 г.) сказано, что, со вверенною ему ротою, он атаковал укрепление в центре и первый вошел в него; чин капитана и орден св. Владимира 4-й ст. с бантом были наградами за этот подвиг. В то время на Кавказе Владимирских кавалеров было очень мало; они были известны всем и каждому поимянно, равно и отличия, за которые удостоились награды этим орденом. Притом же Ермолов был очень разборчив и скуп на награды; одни только блистательные подвиги мужества и неустрашимости, выходящие из ряда обыкновенных, награждались подобным отличием. Клюки-фон-Клугенау с этого времени сделался лично известен знаменитому вождю, который сам возложил на него крест. В этом деле Клюки-фон-Клугенау, изрубив двух лезгин, едва сам не лишился жизни: один из них выстрелил в [137] него в упор, но пуля попала в пуговицу и скользнула в сторону, разорвав только сюртук.

С производством, 19-го августа 1825 г., в маиоры, Клюки был переведен на службу в 42-й егерский полк, из которого вышло так много отличных штаб-офицеров, прославившихся на Кавказе. Полк этот, составленный из старых солдат, закаленных в боях, квартировал тогда в Карабаге, в своей штаб-квартире, Чинахчи, в 20-ти верстах от крепости Шуши.

Между тем давно уже носились слухи о разрыве с Персиею; никто им не верил, но именно в это самое время до Тифлиса достигли тревожные известия об истреблении одного баталиона 42-го егерского полка и о вторжении Аббас-мирзы в Карабаг. Ермолов получил сведение, что мелкие шайки неприятеля нападают на пограничные посты наши и даже прорываются внутрь страны, но о нашествии персиян ничего еще не было слышно.

Призвав к себе, в июле 1826 г., Клугенау (Клюки был в это время в Тифлисе, где посватался на дочери статского советника Анне Ефимовне Виноградской), Ермолов приказал ему немедленно отправиться в полк, объявив о вероятном разрыве с Персией. Под влиянием самых приятнейших впечатлений, после совершившегося обручения, Франц Карлович должен был оставить Тифлис. Доехав до Елисаветополя, Клюки-фон-Клугенау нашел поселившихся там немецких колонистов в чрезвычайном страхе. Они рассказали ему, что городские жители, татары, приготовляют оружие: точат кинжалы и сабли и ожидают только прибытия Угурлу-хана, чтобы истребить всех русских.

Успокоив колонистов, Клюки-фон-Клугенау отправился в Шушу, без всякой предосторожности, с одним только деньщиком, не имея даже конвоя, ибо с нижней дороги, по которой он ехал, были уже сняты полковником Реутом все казачьи посты. Не обратив на это внимания, так как в сильные жары посты всегда уходят на верхнюю дорогу, он продолжал следовать далее, ночуя в открытой степи; на всем пути встречались ему жители в полном вооружении и с удивлением смотрели на него, повторяя слова: «кизыль-баш, кизыль-баш», но он преспокойно ехал с колокольчиком и к утру, 18-го июля, добрался до ханского сада, в 12-ти верстах от Шуши. Так как лошади его очень устали (он ехал на собственных) и день был чрезвычайно жаркий, то он решился отдохнуть в ханском доме, а между тем послал своего деньщика на казачий пост, чтобы приготовили ему верховую лошадь, [138] на которой он хотел, ехать в полковую штаб-квартиру. Деньщик, возвратясь, доложил, что на посту никого нет и что там все пусто. Вскоре дело разъяснилось. По дороге в крепость тянулись арбы и вьюки с женщинами и детьми и всяким домашним скарбом, преимущественно из семейств армян, жителей окрестных деревень; некоторые из мужчин, знавшие немного по русски, старались объяснить Клюки-фон-Клугенау, что штаб-квартира полка уже оставлена и весь полк собрался в Шуше; что персияне в Кара-баге и проч. Не теряя времени, он написал записку шушинскому коменданту, маиору Чиляеву, с просьбою — прислать ему верховую лошадь и несколько вьючных лошадей для подъема на шушинскую гору. Записку эту взялся доставить один армянин, спешивший также в крепость. Чрез три часа прискакал казачий офицер с лошадьми и 10-ю казаками, с помощью которых Клюки-фон-Клугенау добрался благополучно до Шуши. Подъезжая к воротам, он заметил чрезвычайную суматоху, как-будто неприятель был уже в виду крепости; люди таскали камень, лес, делали лестницы, поправляли стену, бегали, толпились. Он узнал также, что полк бросил поспешно ночью свою штаб-квартиру, оставив все полковое и ротное имущество: цейхгаузы с значительными запасами сукон, холста, годовых вещей, железа и разных других материалов. Реут, обрадованный возвращением Клюки-фон-Клугенау, объявил ему, что с часу-на-час ожидает прибытия Аббас-мирзы с целою армиею. Однако, прошло три дня и неприятель не показывался. Тогда Клюки-фон-Клугенау предложил Реуту послать баталионы в Чинахчи за полковым и ротным имуществом, которое даром досталось бы неприятелю, с тем, чтобы все вещи, в которых солдаты крайне нуждались, перевезти в деревню Шуша-кенд на повозках, а оттуда на вьюках — в крепость. Это было исполнено. В первый день все полковые и ротные повозки, под прикрытием баталиона, успели два раза съездить в Чинахчи и вернуться с нагруженными повозками; на следующий день повторилось тоже самое, без всяких затруднений, и неприятеля нигде не было видно; только на 3-й день появились небольшие шайки карабагских татар, которые иногда перестреливались с нашими солдатами; при всем том, конвоировавший повозки капитан Занич не решился продолжать перевозки и часть вещей досталась в руки персиян.

Крепость Шуша находилась в то время в самом жалком положении: стены ее во многих местах обвалились и частью были разобраны жителями на постройку домов; рвы совершенно осыпались и крепостной артиллерии вовсе не было; обширное пространство, [139] занимаемое его, требовало не менее 10-ти баталионов, а у Реута оставалось только 9 слабых рот, в которых было неболее 1,200 штыков, Донской казачий полк в 500 человек и два полевые орудия. Надо было привести Шушу в оборонительное положение и обеспечить гарнизон продовольствием, ибо полк вступил в крепость с восьми-дневным запасом провианта, а в крепостном магазине не было ни одной четверти. Поставку хлеба в магазины взял на себя, по условию с казною, генерал-лейтенант князь Мадатов, который, обыкновенно, покупал его у жителей еще на корне, но приближение неприятеля препятствовало жителям убирать его. В этих затруднительных обстоятельствах собран был военный совет (Из собственноручных записок Клюки-фон-Клугенау. И. Г.), на котором Клюки-фон-Клугенау, как младший из штаб-офицеров, первый предложил: 1) уменьшить дачу провианта одним фунтом и заменить его мясом, взяв порционный скот под росписки у жителей, которые охотно на это согласятся, так как, не имея чем кормить скот, они и так бы его лишились; 2) удалить из крепости всю татарскую молодежь, которая явно оказывала расположение к персиянам; 3) обезоружить всех прочих татар, арестовать ханов и беков, собрав их всех в ханский дом, при котором иметь достаточный караул; 4) преданных нам армян расставить по стенам вместе с нашими войсками, выдав им ружья, оставшиеся от некомплекта людей в полку; 5) Гирюские ворота и другие проходы заложить на-глухо, испортив все доступы к ним, поставив имевшиеся два орудия там, где, по ходу осады, будет необходимо, и наконец 6) назначить каждому штаб-офицеру фас крепости и учредить сборные и резервные пункты. Все эти предложения были приняты единодушно и на Клюки-фон-Клугенау возложено было привести их в исполнение. Он выбрал для себя самый опасный фас — Елисаветопольский.

Среди этих приготовлений, Аббас-мирза, с 40 т. пехоты, 24-мя орудиями и огромными толпами иррегулярной кавалерии, подступил, 25-го июля 1826 г., в крепости и, расположив свои войска лагерем, с одной стороны — на высоте Топхаке, а с другой — против Елисаветопольских ворот, начал устраивать батареи.

На другой день, ночью, прибыл в крепость чиновник тифлисской полиции, из армян, посланный Ермоловым с письмом к Реуту; он искусно пробрался чрез неприятельскую цепь и доставил письмо по назначению. Ермолов предписывал Реуту, ежели действительно подтвердится, что Аббас-мирза перешел границу [140] (в чем Ермолов еще сомневался), то немедленно отправить роту женатых солдат в Тифлис, дав им в прикрытие еще одну роту, дождавшись в Елисаветополе двух рот, следовавших туда же из Шемахи, под начальством маиора Погорелова; штаб-квартиру полка, Чинахчи, укрепить, собрав из армян достаточную милицию и запасшись провиантом у них же; но ежели силы неприятеля слишком значительны, что удержаться в Чинахчи нельзя, то, истребив все излишние вещи и провиант, следовать в Тифлис, стараясь не быть отрезанным в Апшеронском ущелье, но от какого-нибудь незначительного отряда не уходить и не спешить.

Предписание это ни в каком случае не могло быть исполнено потому, что Чинахчи совершенно невыгодно для обороны, будучи окружено со всех сторон значительными высотами, и там нельзя было укрепиться с двумя слабыми баталионами; милиции собрать было также нельзя, ибо армяне, по первому известию о приближении неприятеля, бросали свои селения и с семействами и имуществом спешили в Шушу. Не отступать от незначительных сил и в тоже время, при появлении сильного неприятеля, следовать в Тифлис, стараясь не быть отрезанным в Апшеронском ущелье, едва-ли возможно было исполнить, ибо неприятель, превосходя нас силами в 10 раз, успел бы всегда прямо из Асландуза поспеть прежде нас в Шах-булам и не выпустить из ущелья; да ежели бы Аббас-мирза и не догадался сделать подобного движения, то одни карабагцы, восставшие поголовно, могли задержать нас в горах до прибытия персидских войск, не говоря уже о том, что по пути к Тифлису нужно было еще проходить восставшие против нас елисаветопольскую провинцию, шамшадильскую и казахскую дистанции.

Может быть Реут и исполнил бы это предписание, ежели бы оно дошло до него ранее, ибо, как видно из всех его распоряжений, он в самом уже начале растерялся, бросив, в полночь, свою штаб-квартиру совсем имуществом, тогда как неприятель показался только спустя 8 дней; но, запершись в Шуше, которая вскоре была обложена со всех сторон 40-тысячною армиею, ему оставалось только исполнить долг храброго и сохранить честь предводимого им полка.

Связанный с Клюки-фон-Клугенау искреннею дружбою, Он избрал его ближайшим себе помощником и в самых затруднительных обстоятельствах всегда прибегал прежде всего в его советам. Он не ошибся в выборе. Клюки-фон-Клугенау советовал Реуту отнюдь не объявлять никому о полученном предписании Ермолова, даже коменданту, во-первых, потому, что исполнить [141] его было уже невозможно, а во-вторых, чтобы не распространить уныния в войсках, так как в предписании говорится, что обстоятельства могут заставить нас бросить Карабаг, и весть об этом произвела бы весьма вредное для нас впечатление на преданных нам жителей и армян.

Между тем Аббас-мирза, устроив свои лагери и батареи, 27-го июля, перед вечером, прислал к Реуту одного из своих офицеров из астраханских армян, с письменным предложением — сдать ему крепость. Офицер этот был одет в красном мундире, в эполетах и аксельбантах, довольно хорошо говорил по-русски, и настойчиво требовал пропуска в крепость. Клюки-фон-Клугенау, находившийся в то время у ворот, остановил его, сказав:

— «Если его высочество намерен вести переговоры о сдаче, крепости с нашим полковником, то он верно бы прислал для этого кого-либо из почетных ханов, а не простого армянина».

Хотя армянин доказывал свою важность и называл себя адъютантом, но Клюки-фон-Клугенау приказал ему ехать обратно и сам ушел. Чрез день Аббас-мирза прислал для переговоров одного почетного хана с блестящим конвоем. Клюки-фон-Клугенау принял его у Елисаветопольских ворот, велел завязать ему глаза и повел прямо в дом, занимаемый Реутом, куда были призваны комендант и прочие штаб-офицеры. Войдя в комнату, хан подал Реуту перехваченный дубликат с предписания Ермолова, о котором говорено было выше.

После того он предъявил требование Аббас-мирзы — сдать ему крепость, обещая выпустить весь гарнизон со всеми почестями и оружием; он говорил, что в сдаче этой нет ничего для нас бесчестного, тем более, что отступление в Тифлис предписано Реуту самим корпусным командиром. Предложение это произвело тяжкое впечатление. На совещании у Реута находились баталионные командиры, храбрый подполковник Миклашевский, отважный и пылкий Лузанов; маиоры: Михайлов, Клюки-фон-Клугенау и комендант Шуши, Чиляев. После кратких переговоров, они отвечали посланному: «что охотно исполнили бы предписание Ермолова, еслибы оно застало нас еще в Чинахчи; но как мы уже заняли крепость Шушу, много лишились имущества и не имеем никаких средств поднять своих тяжестей, то, при всем великодушии его высочества предоставить нам свободное отступление, мы не можем им воспользоваться; а как с того времени обстоятельства [142] легко могли измениться, то, для оставления Шуши и вместе Карабаха, необходимо новое предписание начальства».

Желание — обеспечить свои сообщения и опасение — оставить крепость в тылу, побудили Аббас-мирзу употребить все усилия к овладению ею, но прежде всех покушений взять ее силою, он надеялся еще склонить слабый гарнизон переговорами, оставить Карабах без кровопролития. Действительно, на следующий день тот же хан приехал передать полковнику Реуту слова Аббас-мирзы, что он не исполняет приказаний своего начальства, что в предписании, данном ему, ясно сказано, чтобы он оставил Карабаг, все лишние вещи и провиант уничтожил или потопил; он же, Аббас-мирза, напротив, предлагает ему потребное число подвод для поднятия тяжестей, обязывается снабдить войска наши провиантом, обеспечить безопасное в пути следование, поручив заботу об этом одному из надежнейших своих ханов, наконец, дозволяет выйти из крепости с оружием и всеми военными почестями; что все прочие начальники давно уже исполнили предписание Ермолова и вследствие этого Шемаха, Куба и Нуха очищены нашими войсками. Не взирая на такие выгодные предложения, Реут решительно отказал сдать крепость.

После этого отказа Аббас-мирза начал действовать неприязненно. Сблизив войска свои к крепости, он открыл из всех батарей сильную канонаду по городу, но не причинил большего вреда; только со стороны Елисаветпольских ворот, где строения были близко к стене, несколько домов были повреждены. После того он старался теснее обложить крепость и отрезать дорогу к селение Шуша-кенд, где находились мельницы и уничтожить их; но старшина селения, Сефер-Ага-бек, с 50 челов. преданных нам армян, отразил неприятеля с большим уроном. Мельницы эти были единственные, на которых наши войска перемалывали хлеб, и с потерею их, они должны были бы употреблять в пищу зерно; поэтому Аббас-мирза, неоднократно покушался овладеть ими, но стойкость жителей, а еще более не приступная местность, не дозволяли неприятелю иметь здесь успеха и все его покушения были тщетны.

Положение гарнизона нашего было отчаянное. Весь день на работах, получая только 1 1/2 фунта хлеба, солдаты изнурялись; ночь проводили под ружьем, ибо неприятель готовился к штурму, делал лестницы, туры и фашины; наконец, беспрерывные дожди не давали им высушить свое платье и число больных начало возростать. Сами жители много терпели от недостатка в продовольствии; [143] скот их, не имея подножного корма, падал в значительном числе. С начала осады, казаки и жители ходили на фуражировку к речке Ханкенды, где было много неубранного хлеба, но со времени тесного обложения крепости и это средство сделалось чрезвычайно затруднительным.

1-го августа, с рассветом, было выслано из крепости 200 егерей и 300 жителей на фуражировку к речке Ханкенды, но лишь только они спустились вниз, к ущелью речки, и разошлись по хлебам, как из-за горы, против Елисаветопольских ворот, на которой были устроены неприятельские батареи и лагерь, показалась конная партия в 500 человек и понеслась прямо на наших фуражиров, с целью отрезать им отступление в крепость; конницу поддерживали 2 т. регулярной пехоты, в числе коих находился баталион, сформированье из русских дезертиров. Гибель наших фуражиров была неизбежна; но в это время Клюки-фон-Клугенау, находясь постоянно на Елисаветпольском фасе, не теряя ни минуты, вывел из крепости имевшийся всегда в готовности резерв из 120 егерей и намеревался напасть на неприятеля с тылу. Неприятельская пехота, увидев это, остановилась и перестала поддерживать свою конницу. Между тем Клюки-фон-Клугенау, заняв егерями небольшую высоту, отделенную от неприятеля крутым оврагом, начал перестрелку и тем привлек всю пехоту на себя. Тщетно персидские баталионы несколько раз старались атаковать горсть наших солдат, но всегда были отбиваемы метким огнем с большим уроном; особенно дерево наступал баталион из дезертиров. Неприятельская конница, не поддерживаемая пехотою, ничего не могла сделать нашим фуражирам, которые, отстреливаясь, выбрались из ущелья к самой крепости, но не могли уже попасть в Елисаветопольские ворота, ибо тут еще происходила сильная перестрелка с резервом Клюки-фон-Клугенау; поэтому они направились в Эриванским воротам, но как они еще при начале осады были заложены камнем, то нужно было их очистить, чтобы впустить фуражиров. Когда это было исполнено и Клюки-фон-Клугенау поручил известие, что все фуражиры возвратились благополучно, тогда, не имея более надобности удерживать свою позицию, он начал отступать, рассыпав половину своего резерва в стрелки. Персияне не осмелились его преследовать, и он вошел в крепость почти без всякой потери. С этого дня фуражировки совсем прекратились.

Чрез несколько дней получено было известие, что Аббас-мирза намерен штурмовать крепость и что главные его усилия будут [144] обращены на Елисаветопольский фас, против которого был главный персидский лагерь. С нашей стороны предосторожность была усилена, и на случай ночного нападения приготовлены были светочи из тряпок, намоченных нефтью, для освещения пространства перед крепостью. Действительно, в одну мрачную ночь, часовой на валу, услышав шум от подходящего неприятеля, дал знать дежурному офицеру, который тотчас расставил людей по местам; Клюки-фон-Клугенау приказал приготовить нефтяные тряпки, но отнюдь не стрелять прежде сигнала. Персияне подвигались вперед осторожно, неся с собою лестницы и туры, но лишь только они подошли на ружейный выстрел, как сигнал был подан, вся окрестность мгновенно осветилась, и неприятель, встреченный убийственным огнем, должен был отступить с большим уроном, побросав все свои лестницы и туры, которые на другой день были подобраны нашими солдатами.

Видя трусость своих войск, Аббас-мирза пожелал опять вступить в переговоры с полковником Реутом. Вскоре после неудачного ночного приступа, он прислал к нему одного из своих ханов просить, чтобы с нашей стороны был прислан в лагерь к нему штаб-офицер для весьма важных объяснений. Реут возложил это поручение на Клюки-фон-Клугенау.

Одевшись в мундир, шарф и шляпу, Клюки-фон-Клугенау поехал к Аббас-мирзе с переводчиком, капитаном Мурачевым, сопровождаемый персидским конвоем; во время проезда его чрез неприятельский лагерь, все караулы становились в ружье и отдавали ему честь. Подъехав к палатке Аббас-мирзы, он слез с лошади и подошел к толпе стоявших тут знатнейших ханов и сановников. После обычных приветствий, Клюки-фон-Клугенау начал осматривать стоявших перед палаткою, в одну линию, персидских тюфеничи или телохранителей Аббас-мирзы: это были молодые люди лучших фамилий, чрезвычайно красивой наружности и богато одетые; обязанность их состояла в том, чтобы сопровождать повсюду наследника персидского престола. Тут же стояли знамена регулярных полков, и возле них толпилось множество серхенгов (полковников) шахской гвардии и офицеров сарбазских баталионов. Вскоре дали ему знать, что Аббас-Мирза желает его принять и что первый министр сам представит его своему повелителю. Чрез несколько минут занавес палатки опустилась, и Клюки-фон-Клугенау, с переводчиком, предстал пред наследника персидского престола.

Аббас-Мирза прежде всего начал упрекать полковника Реута [145] в упрямстве и неисполнении предписания своего корпусного командира, уверяя, что все прочие начальники давно уже очистили мусульманские провинции, он же один не соглашается принять честных предложений, тогда как они совершенно сообразны с волею высшего начальства; наконец сказал:

— «Я уже потерял всякое терпение быть более снисходительным к вам и жителям города; войска мои неотступно требуют штурма, но я, уважая вас и не желая напрасного кровопролития, по сие время ждал, полагая, что вы образумитесь и примите мои предложения; теперь-же не в моей власти удержать стремление моих храбрых войск, я и так, потерял много времени чрез свою снисходительность».

Помолчав немного, Аббас-мирза продолжал: «Неужели вы думаете, что я пришел сюда с войсками только для одной Шуши? У меня еще много дела впереди, ибо предваряю вас, что ежели соглашусь заключить мир, то не иначе как на берегах Москвы».

Клюки-фон-Клугенау, выслушав эту хвастливую речь, едва мог скрыть улыбку, но Аббас-мирза, заметив это, сказал:

— «Вы не верите мне, но я честью уверяю вас, что вы напрасно надеетесь на помощь; вы верно не знаете, что государь ваш ведет междоусобную войну с своим старшим братом, следовательно, ему теперь не до Кавказа, а Ермолов давно уже оставил Тифлис».

Тут он велел привести наших полицейских чиновников, захваченных в плен в Елисаветполе, сказав:

— «Позволяю вашему полковнику послать своих офицеров во все мусульманские провинции, для удостоверения, что там нет уже русских; я дам им безопасный конвой, и ежели они найдут хотя одного русского, то после этого я дозволяю ему оставаться в Шуше, сколько он хочет».

Такая настойчивость со стороны Аббас-мирзы имела основание; он уже знал о сборе наших войск в Тифлисе, и потому старался всеми способами занять Шушу, как важный опорный пункт для дальнейших действий. Осажденные хотя и находились в крайних обстоятельствах, но, отбив с успехом один штурм и удостоверяй в трусости неприятеля, решились защищаться до последней капли крови. Клюки-фон-Клугенау отвечал Аббас-мирзе, что он не имеет никаких приказаний относительно переговоров о сдаче крепости, кроме прежде уже объявленных условий, т. е. получение повторительного предписания по этому предмету генерала Ермолова, и что для этого удобнее всего послать к нему [146] штаб-офицера в Тифлис, на что потребуется не более 10-ти дней. К этому он присовокупил:

— «Ваше высочество обвиняете полковника Реута в упрямстве и не исполнении приказаний начальства, но вы слишком известны всей просвещенной Европе и, без сомнения, знаете наши обычаи, а также, в чем заключается честь и долг каждого воина к своему государю и отечеству; поэтому я уверен, что только одни вы можете отдать нам должную-справедливость; все прочие, окружающие вас, не рассуждают о будущем, они только жаждут грабежа. По словам вашего высочества, Карабаг есть достояние ваших предков, отнятое будто бы от вас русскими несправедливо; но неужели вы хотите ознаменовать первое ваше завоевание кровопролитием и истреблением ваших будущих подданных, которые ни в чем не виноваты? Имея сорокатысячную армию, ваше высочество, конечно, можете взять Шушу; наш малочисленный гарнизон, всего из 1,500 штыков, с двумя орудиями, ослабленный трудами и недостатками всякого рода, недолго может сопротивляться; но эти 1,500 штыков, защищая свою честь и семейства, не дешево вам достанутся, и, вместо богатого населенного города, вы найдете одни развалины и войдете в него по трупам ваших подданных; и все это чрез подстрекательство неблагонамеренных людей, желающих только обогатиться грабежем, тогда как чрез несколько дней вы займете крепость без всякой потери; ибо ежели удержание Карабага не входит в соображение генерала Ермолова, то он, вероятно, согласится на предлагаемые вами честные условия»,

Аббас-мирза, выслушав эту речь, возразил:

— «Я все сделал, что только мог, и едва-ли в состоянии буду удержать мой народ от желания — немедленно штурмовать город. Я слишком уважаю вас и, поверьте, умею ценить долг ваш, в доказательство чего даю вам еще несколько дней на размышление и не отказываюсь от прежнего моего обещания — оказывать вам всякое содействие при выступлении из Карабага. В Тифлис же посылать вам не зачем, ибо я уже сказал, что русских там нет».

В заключение Аббас-мирза присовокупил, что это его последняя воля и снисхождение, и что затем ежели что-либо случится, то он не будет считать себя виновным и всю ответственность слагает на полковника Реута.

Этим кончилась аудиенция, в продолжение которой Аббас-мирза стоял по середине своей палатки, что, по персидским обычаям, доказывает большую внимательность к нашему посланному.

Вскоре по окончании этих переговоров, замечено было в [147] неприятельском лагере большое передвижение войск; на высотах, перед Елисаветопольским фасом, устраивали батареи, со стороны Топханэ начались подземные работы. Высланные из крепости лазутчики, дали знать, что персияне приготовляются в штурму и заготовляют туры, фашины и лестницы; между тем ежедневно производилась по крепости усиленная канонада. Гарнизон наш, ободряемый начальниками, исправлял все повреждения в стенах, а ночью бодрствовал под ружьем, не имея совершенно отдыха. Так прошла целая неделя.

Штурм, предпринятый персиянами, окончился также неудачно, как и в первый раз: они вели атаку на Елисаветопольский фас ночью и были подпущены к стенам на полружейный выстрел; но лишь только нефтяные тряпки были зажжены и выброшены осажденными, и окрестность осветилась, персияне, бросив лестницы, пустились бежать без оглядки, провожаемые картечными и ружейными выстрелами. Трусость и малодушие персиян, солдат и начальников доходили до сметного. Посланные нами на другой день лазутчики донесли, что между Аббас-мирзою и изменившим нам Мехти-Кули-ханом карабагским завязался забавный спор. Первый требовал, чтобы штурмовые лестницы и туры несли перед колоннами мирные Карабагские жители, собранные в лагерь для разных работ; хан же их, напротив, утверждал, что это дело не мужиков, а солдат, и не соглашался посылать своих подданных на штурм иначе, как только в тылу штурмовых колонн, для относки раненых. Спор этот еще долго тянулся и Аббас-мирза ничего не предпринимал.

Имея дело с таким трусливым неприятелем, наш малочисленный гарнизон, хотя ослабленный болезнями, мог долго еще сопротивляться сорока тысячной армии Аббас-мирзы, тем не менее, положение его было отчаянное. Не имея никаких известий о положении наших дел на Кавказе, полковник Реут посылал несколько лазутчиков с донесениями о затруднительных обстоятельствах, в которых он находился, но многие из них не возвратились и ни один не принес никаких сведений. Между тем, опасность угрожала гарнизону внутри крепости: жители, не видя скорой помощи, начали сильно роптать; они желали видеть скорее конец своим бедствиям; не имея уже никаких средств прокармливать свои семейства, многие из татар вели тайные переговоры с неприятелем; опасаясь за свои имущества, даже преданные нам армяне поколебались и готовы были склониться на увещания своего архиерея находившегося у Аббас-мирзы, который ручался, что, в [148] случае добровольной покорности, они могут быть уверены в своей безопасности и неприкосновенности их имущества; в противном случае, их постигнет неизбежная гибель. При таком настроении умов городских жителей, гарнизон наш не мог более держаться и, в случае общего восстания, должен бы был погибнуть или сдаться военно-пленным.

К счастию, Аббас-мирза не потерял еще надежды овладеть крепостью путем переговоров. Через несколько дней после последнего неудачного штурма, он прислал к полковнику Реуту одного хана с просьбою — прислать к нему, для объяснения, маиора Клюки-фон-Клугенау, который тотчас же и отправился в Персидский лагерь.

Первый вопрос Аббас-мирзы был: «Ну, что одумался-ли ваш полковник? Кажется, уже пора?»

— «К сожалению», отвечал Клюки-фон-Клугенау, «я должен доложить вашему высочеству, что на предмет очищения крепости Шуши я не имею никаких наставлений и знаю только, что первое условие к окончанию этого дела — отправить к генералу Ермолову штаб-офицера за приказаниями, а до получения его заключить перемирие».

Долго Аббас-мирза не хотел склониться на это предложение; однако, после разных, более или менее значительных, возражений, согласился, и наконец обратившись к Клюки-фон-Клугенау, сказал:

— «Из личного моего уважения к вам, я предоставляю вам самим составить условия перемирия, и я их утвержу, но с тем, что вы же и отправитесь к генералу Ермолову».

На это Клюки-фон-Клугенау возразил, что поездка ни в каком случае от него не зависит и что посланный будет отправлен самим полковником Реутом; если же выбор падет на него, то он, по долгу службы, не может от этого поручения отказаться.

После того, Клюки-фон-Клугенау отвели палатку близ занимаемой ханом гвардейских войск; там были им написаны условия перемирия, заключавшиеся в следующем:

1) За приказаниями к генералу Ермолову отправится из крепости Шуши штаб-офицер, до возвращения которого прекратить неприязненные действия.

2) Войскам персидским оставаться на тех самых местах, где они в этот день находились. Новых укреплений и батарей с обеих сторон не строить и вообще друг другу не вредить. [149]

3) Персиянам очистить дорогу в селение Шуша-кенд и давать свободный пропуск туда русским для перемола хлеба.

4) В случае приказания Ермолова оставить Карабаг, весь Шушинский гарнизон выйдет из крепости со всеми почестями, орудием и имуществом.

5) Персидское правительство обязывается снабжать гарнизон провиантом и нужным числом подвод во весь путь до присоединения к русским войскам.

6) В случае изъявления желания некоторыми городскими жителями следовать за гарнизоном, то в этом им не препятствовать.

7) В обеспечение исполнения всех этих условий, Аббас-мирза выдает нам двух знатнейших ханов в аманаты.

На все эти условия Аббас-мирза согласился, кроме, однако, пропуска двух 6-ти-фунтовых пушек; он никак не хотел уступить их и настаивал, что это последняя его воля. Напрасно Клюки-фон-Клугенау уверял его, что под словом оружие разумеются и пушки, ибо в Шуше крепостной артиллерии вовсе не было, но он не согласился. Тогда Клюки-фон-Клугенау, взяв шляпу, хотел уже уехать в крепость, но его окружили все ханы и убеждали уступить требованиям Аббас-мирзы; наконец, видя его непреклонным, первый министр, Мамед-Ага-хан, просил его подождать и обещал упросить принца не требовать от нас пушек.

— «Скажите его высочеству», закричал ему вслед Клюки-фон-Клугенау, «что, располагая идти к Москве, он их возьмет сотни, стоит-ли из этих пустяков терять драгоценное время».

Вскоре возвратился первый министр с веселым лицом и, приняв торжественный вид, громко сказал, что могущественный его повелитель, уважая мужество горсти наших храбрецов, соглашается оставить при них пушки.

Покуда условия перемирия переводили на персидский язык, Аббас-мирза приказал хану гвардейских войск показать их Клюки-фон-Клугенау; все баталионы были выведены в полной форме и проходили мимо него церемониальным маршем; но он нарочно не обращал никакого внимания на этот сброд, за что ханы были не очень им довольны.

Полковник Реут отправил к Ермолову Клюки-фон-Клугенау, который выехал из Шуши, 17-го августа 1826 г., под прикрытием персидского конвоя. Проехав благополучно Елисаветополь, он встретил авангард нашего корпуса, под начальством генерал-лейтенанта князя Мадатова, и на четвертый день прибыл в Тифлис.

Ермолов был вообще недоволен действиями в Карабаге. [150] Расспросив Клюки-фон-Клугенау о положении дел, он выразил Реуту неудовольствие свое в следующих двух предписаниях, которые мы приводим здесь потому, что они писаны им самим и в них выражены лестные отзывы полководца о Клюки-фон-Клугенау.

Первое от 23-го августа 1826 года:

«Получил письмо ваше от 5-го августа. Оно долго шло до меня и потому не скоро ответ.

«Защита крепости одна может вам сделать честь и поправить ваши ошибки.

«Извольте держаться, не принимать никаких предложений, ибо вас обманывают подлецы.

«Стыдно терять дух, как то я уже вижу.

«Зачем прислали Клюки, который вам нужен? Он лучший вам помощник.

«Защищайтесь. Соберите весь хлеб от беков, пусть с голоду умрут изменники. Великодушно обращайтесь с армянами, ибо они хорошо служат.

«Как подло обманывают вас Персияне, что мы оставили Грузию. У нас есть войска, еще идут новые и скоро будут в Карабаге.

«Объявите о сем войскам вашим.

«Обнадежьте подателя богатою наградою».

Второе от 27-го сентября 1826 г.:

«Судя до действиям войск наших, крепость Шуша должна уже быть свободна от обложения неприятеля и вам надлежало бы донести мне о том.

«Извольте с получения сего обстоятельно донести мне о всех происшествиях с самого выступления вашего из Чинахчи и во все время блокады крепости; у вас должна быть поденная записка.

«Дайте мне знать в подробности, что предпринимал неприятель против крепости, или какие производил работы.

«Доставьте поимянно списки содержащимся под стражею бекам, и справедлив-ли дошедший до меня слух, что открыто намерение их — сделать измену? Кто предостерег вас в том? Кто из беков первые возмутились против нас и пристали к хану, и были-ли из них сохранившие верность?

«Кто из армян, бывших в крепости, наиболее усердствовал нам, и какие дали они пособия нуждавшемуся в продовольствии гарнизону?

«При разбитии неприятеля, когда обратился он в бегство, сделали-ли вы вылазку из крепости, и удалось-ли вам нанесть ему вред; или, если не сделали вылазки, что вам в том воспрепятствовало?

«При побеге неприятеля старались-ли армяне истреблять его, и не было-ли карабагцев, желавших заслугами загладить свою измену?

«Донести, что могло побудить вас дать Аббас-мирзе в аманаты маиора Чиляева, а в замен его, дал-ли он кого вам в аманаты? Справедливо-ли, что маиор Чиляев отправлен подлым Аббас-Каджаром в Персию?

«Что могло заставить вас послать во мне маиора Клюки, лучшего из ваших офицеров, когда в нем имели вы сами нужду?

«Донесите о подробностях действий бывшего баталиона, потерянного [151] подполковником Н…, известным отличною своею глупостью, и который только, по неблагоразумию вашему, мог получить команду в важном месте и в важных обстоятельствах, когда лучше бы поручить ее всякому другому».

Исполнив возложенное на него поручение, Клюки-фон-Клугенау не мог уже возвратиться в Шушу, потому что персияне в значительных силах были в Елисаветополе; однако, крепость держалась против отчаянных усилий Аббас-мирзы, и сорока-семи-дневная геройская оборона ее увенчана лестным вниманием императора Николая I, пожаловавшего 42-му егерскому полку знамена, с надписью об оказанном им отличии; память об этом блистательном подвиге сохраняется и поныне в полках, в которые поступили баталионы славного 42-го егерского полка, по переформировании, в 1834 году, пехоты бывшего отдельного кавказского корпуса.

Стремясь участвовать в предпринимаемом походе, Клугенау, по собственному желанию, был прикомандирован к 7-му карабинерному полку, коего 6 рот было в составе корпуса, и как отличный штаб-офицер, известный своею храбростью, получил над ними начальство.

Первая кампания этого года решилась в две недели, считая от сбора корпуса до разгрома персидской армии под Елисаветополем; но еще перед этим доблестный генерал князь Мадатов находившийся с передовым отрядом в Казахской дистанции, успел рассеять 10 т. неприятельский корпус, шедший из Елисаветополя, под начальством сына Аббас-мирзы, Мамед-мирзы, и дяди его Амирхан-сардаря. 2-го сентября 1826 г. кн. Мадатов, с восходом солнца, подходил к речке Шамхору; в тоже время, с противоположной стороны, шли туда персияне; густые облака пыли, подымавшиеся от поспешного следования нашего отряда и отставшего обоза, ввели неприятеля в заблуждение о многочисленности русских; и он, достигнув правого берега речки, остановился в нерешительности и начал устраиваться в боевой порядок; но кн. Мадатов, не останавливаясь, велел переправиться кавалерии через речку в брод и стремительно атаковать; дело решилось в одно мгновение. Персияне были сбиты и обращены в бегство, казаки кололи их пиками до изнеможения сил; в руках их остались только одни обломки древок. Весь неприятельский корпус, смешавшийся в беспорядочную толпу, бежал без оглядки и от страха не мог даже попасть в Елисаветополь, гарнизон которого, объятый ужасом, поспешно очистил крепость. Князь Мадатов занял ее только на другой день, потому что войска были крайне утомлены. В добычу победителям достался весь лагерь, из которого Мамед-мирза не успел даже [152] вывезти свою свиту из молодых и красивых мальчиков, возимых обыкновенно знатными азиятцами в походах.... Амир-хан-сардарь, подавший пример к бегству, был настигнут и убит казаками, которым досталась его лошадь с великолепною сбруею и седлом, украшенным драгоценными камнями.

Ночью, 9-го сентября 1826 г., Паскевич соединился с кн. Мадатовым в Елисаветополе и, во исполнение предначертаний генерала Ермолова, должен был действовать на крепость Шушу, но на следующий день узнал, что Аббас-мирза, сняв блокаду этой крепости, идет к нему на встречу, с 15 тыс. регулярной пехоты и до 20 тыс. иррегулярных войск, и уже находится на р. Тертере, в 40 верстах от Елисаветополя, где он остановился в ожидании соединения рассеянных своих сил.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Генерал-лейтенант Клюки-фон-Клюгенау. Очерк военных действий и событий на Кавказе. 1818-1850 // Русская старина, № 9. 1874