ГРИБОЕДОВ А.

ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЮ ИЗ ТИФЛИСА ОТ 21 ЯНВАРЯ

Вот уже полгода, как я расстался с Петербургом; в несколько дней от севера перенесся к полуденным краям, прилежащих к Кавказу (не мысленно, а по почте: одно другого побеспокойнее!) вдоль по гремучему Тереку вступил в скопище громад, на которые, по словам Ломоносова, Россия локтем возлегла, но теперь его подвинула уже гораздо далее. Вокруг меня неплодные скалы, над головою царь-птица и ястреба, потомки Прометеева терзателя; впереди светлелись снежные верхи гор, куда я вскоре потом взобрался и нашел сугробы, стужу, все признаки глубокой зимы, но на расстоянии нескольких верст суровость ее миновалась: крутой спуск с Кашаура ведет прямо к весенним берегам Арагвы, оттуда один шаг до Тифлиса, и я уже четвертый месяц как засел в нем, и никто из моих коротких знакомых обо мне не хватится, всеми забыт, ни о кого ни строчки! Стало быть стоит только заехать за три тысячи верст, чтоб быть как мертвым для прежних друзей! Я не плачу им таким же равнодушием, тем, которых любил, бывши с ними в одном городе; люблю и теперь вспоминать проведенное с ними приятное время, всегда об них думаю, наведываюсь у приезжих обо всем, что происходит под вашим 60 градусом северной широты; все, что оттуда здесь узнать можно, самые незначащие мелочи сильно действуют [188] на меня, и даже газетные ваши вести я читаю с жадностью.

Теперь представьте мое удивление: между тем, как я воображал себя на краю света, в уголке, пренебреженном просвещенными жителями столицы, на днях перебравши листки Русского Инвалида, в № 284 прошедшего декабря между важными известиями от американском жарком воскресенье, о бесконечном процессе Фуальдеса, о докторе Верлинге, Бонапартовом лейб-медике, вдруг попадаю на статью о Грузии: стало быть эта сторона не совсем ещё забыта, - думал я; иногда и ею занимаются, а следовательно и теми, которые в ней живут… И было порадовался, но что ж прочел ? Пишут: из Константинополя от 26 октября, будто бы в Грузии произошло возмущение, коего главным виновником почитают богатого татарского князя. Это меня и опечалило и рассмешило.

Скажите, не печально ли видеть, как у нас о том, что полагают происшедшим в народе, нам подвластном, и о происшествии столько значащем, не затрудняются заимствовать известия из иностранных Ведомостей, и не обинуясь выдают их по крайней мере за правдоподобные, потому что ни в малейшей отметке не изъявляют сомнения, а можно бы было кажется усомниться, тем более, что этот слух задорный, не имеет никакого снования: вероятно, что об истинном бунте узнали бы в Петербурге официально, не через Константинополь. Возмущение народа не то что возмущение в театре против дирекции, когда она дает дурной спектакль: оно отзывается во всех концах Империи, сколько впрочем ни обширна наша Россия. И какие есть татарские князья в Грузии? Князья в Грузии? Их нет во-первых, да если бы и были: здесь что татарский князь, что немецкий граф – одно и тоже: ни тот, ни другой не имеют никакого голоса. Я, как очевидец, и пребывая в Тифлисе уже с некоторого времени, могу вас смело уверить, что здесь не только давно уже не было и нет [189] ничего похожего на бунт, но при твердых и мудрых мерах, при нашем ныне Правительством, все так спокойно и смирно, как бы в земле, издавна уже подчиненной гражданскому благоустройству. Вместо прежнего самоуправства, ныне каждый по своей тяжбе идет покорно в дом суда и расправы и русские гражданские чиновники, оберегатели частных прав, каждого удовлетворят сообразно с правосудием. На крытых улицах базара промышленность скопляет множество людей, один для продажи, других для покупок; иные брадатые политики, окутанные бурками, в меховых шапках, под вечер сообщают друг другу рамбавии (новости) о том, например, как недавно здешние войска в горах туда проложили себе путь, куда конечно из наших никто прежде не заходил. Но плоских здешних кровлях красавицы выставляют перед прохожими свои нарумяненные лица, которые без того были бы гораздо красивее, и лениво греются на солнышке, нисколько не подозревая, что отцы их и мужья бунтуют в Инвалиде. В Караван-сарай привозятся предметы трудолюбия, плоды роскоши, получаемые через Черное море с которым ныне новое ближайшее открыто сообщение сквозь Имеретию. В окрестностях города Виртембергские переселенцы бестревожно обстраиваются; зажиточные исчисляют, сколько веков, годов и месяцев составят время, времена и полвремени, проповедуют Ш*** золотой Иерусалим с жемчужными вратами, недостаточные – работают; дети их каждое утро являются на улицах и в домах духовными виршами механика К***, которых никто не слушает, и с ковришками, которые всех раскупают и делать, и щедро платят себе за лакомство, им на пропитание. Вечером в порядочных домах танцуют, на саклях (террасах) звучат в бубны, и завывают песни очень приятные для поющих. Между тем город приметно украшается новыми зданиями. Все это, согласитесь, не могло бы так быть в смутное [190] время, когда богатым татарским князьям пришло в голову возмущать всеобщее спокойствие.

Не думаю, чтобы повод к распространению таких слухов подала прошлогодняя экспедиция командующего грузинским отдельным корпусом генерала от инфантерии Ермолова. Вот что было: заложена крепость на Сунже с намерением пресечь шатания чеченцев, которые часто слезают с лесистых вершин своих, чтобы хищничать в низменной Кабарде. Крепостные работы окончаны успешно и беспрепятственно. Имея при том в виду во всех направлениях расчистить пути среди гор, в которых многие места по сие время для нас были непроходимым блужданием, и разрыть во множестве сокровенные в них богатства природы, дано им было предписание генерал-майору Пестелю занять Василы в Дагестане. Акушинцы и другие народы, не уразумев истинных его намерений, испуганные обсели соседственные высоты; когда туда же приступил от крепости Грозной сам генерал Ермолов, они мгновенно рассеялись; возбудителям этого скопления дарована пощада, и одним словом никогда в тамошних странах державная власть нашего Государя не опиралась столь надежно на покорстве народов, как ныне. Еще нужны труды и подвиги, подобные тем, которые подъяты здешним главноначальствующим с тех пор, как он вступил в управление земель и народов, ему вверенных, и необузданность горцев останется только в рассказах о прошедшем. Впрочем, если и принять в уважение, что экспедиция, о которой я сейчас упомянул, причиной толков о мнимом грузинском бунте; на что же нам даны ландкарты, коли в них никогда не заглядывать? Они ясно показывают, что события с Кавказской линии также не годится переносить в Грузию, как в Литву то, что случилось в Финляндии.

Я бы впрочем не взял на себя неблагодарного труда исправлять газетные ошибки, если бы обстоятельство, о котором дело идет, не было [191] чрезвычайно важно для меня собственно по месту, которое мне повелено занимать при одном азиатском дворе. Российская Империя обхватила пространство земли в трех частях света. Что не сделает никакого впечатления на германских ее соседей, легко может взволновать сопредельную с ней восточную державу, англичанин в Персии прочтет ту же новость, уже выписанную из русских официальных ведомостей (“Русский Инвалид”, в статьях иностранных, не есть официальная газета – прим. Изд.), и оную невинно расскажет ее кому угодно в Таврисе или Тейране. Всякому представляю обсудить последствия, которые это за собою повлечь может.

А где настоящий источник таких вымыслов? Кто первый их выпускает в свет? Какой-нибудь армянин, недовольный своим торгом в Грузии, приезжает в Царьград и с пасмурным лицом говорит товарищу, что там плохо дела идут. Приятельское известие передается другому, который частный ропот толкует общим целому народу. Третьему не трудно мечтательный ропот превратить в возмущение! Такая догадка скоро приобретает газетную достоверность и доходить до Гамбургского Корреспондента, от которого ничто не укроется, а у нас привыкли его от доски до доски переводить, так же не выписать оттуда статьи из Константинополя?

Потрудитесь заметить почтенному Редактору Инвалида, что не всяким Турецким слухам надлежит верить, что если здешний край в отношении к вам Господам Петербургцам, по справедливости можетъ назваться краем забвения, то позволительно только что забыть его, а выдумывать или повторить о нем нелепости не должно.

Александр Грибоедов