157. Рапорт ген.-м. Клюки фон Клугенау ген.-адъют. Граббе о взятии Шамилем Ишкарты, Караная и Эрпели.

30 января 1841 г.

В начале июля 1840 года, 10.000 горцев, предводимые самим главою шариата Шамилем и одушевляемые фанатизмом и ненавистью к русскому владычеству, готовы были обрушиться на беззащитный Дагестан, чтобы разлить пламя мятежа до самого Дербента, где и обещаны им были награды от [293] предводителя. Исполнение обширного и решительного предприятия от возмутителей, казалось вполне возможным. Северный Дагестан был открыт для вторжения Шамиля с удалением Чеченского отряда от Миатлинской переправы в Аргунское ущелье; ген. Фези мог вывести в поле только шесть рот пехоты, имевших в составе большую часть рекрутов, и с ними не ранее 20-х чисел прибыл бы от Кубы на границы северного Дагестана; возмущение Салатавского общества и измена Чиркея, передали возмутителю прямой путь в шамхальские владения; первые поборники шариата: Ташав-Хаджи, Джават-Хан, Фей-Мулла с испытанными чеченскими наездниками в набегах и фанатизме, присоединились к общему скопищу горцев, составленного из племен расположенных по Андийскому-Койсу чамалальцев, боголальцев, андийцев, гумбетовцев и салатавцев; вся оборона края была предоставлена горсти русских едва достаточной для защиты укреплений северного Дагестана.

Первоначальным намерением Шамиля было овладеть сел. Ишкарты, Каранай и Эрпели, пунктами важными по всей местности, прикрывающие дебуширование из Чиркея, прямой путь в Койсубу из Темир-Хан-Шуры и дающие полную свободу для разлития мятежа в шамхальских владениях.

Успех в первоначальном предприятии Шамиля, казавшийся поборникам фанатизма несомненным, повлек бы за собою неисчислимо гибельные последствия: в настоящее время бедствия для наших приморских владений до самого Дербента, на будущее оставил бы дух мятежа между давно покорными, возбужденный личным убеждением в возможности восстания. И самое прекращение мятежа потребовало бы больших пожертвований, особенно когда б Шамиль, с огромными массами горцев, которые могли у него сосредоточиться при общем восстании, решительно атаковал слабые наши укрепления; тогда до прихода еще на помощь ген. Фези и Галафеева, было бы уничтожено на время владычества русских в целом Дагестане.

Обстоятельства были критические, и я решился на отважный подвиг: атаковать неприятеля в поле, не считая его сил, хотя бы он был в двадцать раз меня сильнее.

И мог ли я предпочесть не выгоду оставаться в укреплении — открытой атаке, давая тем полную возможность усилиться неприятелю, и без того отважному и многочисленному нравственно и численно увеличить его ополчения в продолжение [294] четырех дней до 20 тыс., и позволить безнаказанно грабить преданных нам.

Наконец, если не менее было опасно выйти в поле, нежели обороняясь от нарушителей общей безопасности и врагов престолу и имени русскому. Но я был не безнадежен на победу, за нее мне были поруками: обычное мужество русских и доверие ко мне солдат. Двадцатилетняя опытность в горной войне, ознакомила меня, что победа над горцами приобретается не одним решительным их рассеянием в день битвы, но и мужественным уничтожением их покушений храбрым отражением их, а так и даже стройным отступлением: утратив первый пыл, потеряв небольшое число боевых патронов, которыми они запасаются, и не получая добычи необходимой для пищи большой части из них, они теряют дух, и самую важность продолжать военные действия, сейчас же после неудачных покушений, они начинают расходиться по домам, а через несколько дней совсем рассеиваются.

План, на который решился я, кажется для многих дерзким, но расчет у меня был верен, успех для меня казался несомнительным.

Приказав трем ротам е. с. полка в составе 202 человек следовать форсированным маршем из Низового укрепления в Темир-Хан-Шуру, я выступил из нее 7 июля на высоты Каранайские с сводным бат., состоявшим из трех рот Апшеронского пехотного полка под начальством м. Бельгарда, в числе 450 человек при одном орудии, 50 казаками, 200 милицией Ахмет-хана Мехтулинского и 100 милиционерами шамхала Тарковского, вместо всеобщего вооружении из каждого дома по одному, как было еще предписано 13 июня.

По прибытию к сел. Ишкарты, получив верное известие о движении Шамиля из Чиркея через Ахатль на Ишкарты с 8 тыс. пеших и конных горцев, и немедленно предписал трем ротам е. с. полка присоединиться ко мне. 9 числа они вступили на мою позицию, я занимал возвышенную площадку имеющую 200 саженей в квадрате, с легкой покатостью к дер. Ишкарты. Высота, на которой расположились орудия, командовала аулом; правый и левый фланг были обеспечены оврагами, тыл был прикрыт небольшим гребнем, у оконечности которого в овраге находился родник. Боевой мой порядок был следующий: две роты Апшеронского полка расположились несколько отступя от орудия по флангам его, резерв составляли 3-я гренадерская е. с. и 4 гренадерская Апшеронского полка, по одной роте тех же полков находились перед самой деревней, имея своих застрельщиков у крайних из городов, для поддержания их, я приблизил к аулу 50 казаков, аул был [295] занят вооруженными жителями и шамхальцами; мехтулинское ополчение стояло позади обоза, расположенного вагенбургом.

В вечеру 9-го и с рассветом 10-го чисел, передовая неприятельская партия завязала небольшую перестрелку с жителями и шамхальскою милициею, в намерении осмотреть нашу позицию. В 10 же часов огромные толпы неприятеля выступили из леса, лежащего на противоположном берегу речки Узени и быстро стали переходить овраг, чтобы атаковать селение. Жители и шамхальцы, не ожидая решительной атаки бежали, несмотря на. эту неожиданность, горцы не успели занять аула; две роты, расположенные впереди моей настоящей позиции под командой м. Бельгарда, двинулись вперед с такой быстротой, что успели предупредить неприятельскую пехоту, даже на краю оврага. В то же время неприятельская кавалерия вышла в больших массах из оврага Узени и заняла равнину против аула, часть ее бросилась к кладбищу и на фланг стрелков м. Бельгарда. Неприятель, окружив передовую часть с трех сторон, открыл по ней самый убийственный перекрестный огонь на расстоянии полуружейного выстрела. Желая избежать напрасную потерю людей в невыгодной для нас перестрелке и опасаясь совокупной атаки в двадцать раз сильнейшего неприятеля, в удалении от своих подкреплений м. Бельгард начал отступать к концу деревни медленно и в строгом порядке.

Потеря аула сама по себе не имела для моей позиции никакой важности, но зная, что горцы с занятием его приобретут при начале сражения решительность и дерзость, опасные при моей малочисленности, я двинул в подкрепление м. Бельгарда одну роту пехоты, приказав ему непременно выбить неприятеля из аула, занявшего оный в числе 2 тыс.

Неожиданный переход от отступления к атаке, поддержанной картечным огнем из орудия и произведенной с изумительной, неодолимой храбростью наших войск, одушевляемых личным примером самоотвержения и геройским мужеством м. Бельгарда, поруч. Синанова и Вильгрена, до того изумил неприятеля, что он, поражаемый штыками, искал спасения своего только в бегстве. Аул мгновенно был очищен от врагов и все улицы были покрыты их трупами. Один бекский дом, обнесенный стенами с бойницами и имеющий по углам башни, в которых заперлись отчаянные мюриды, защищался упорно; но несмотря на отчаянную оборону м. Бельгард, поддержанный поруч. Синановым и Вильгреном, взял штурмом башни и окончательно овладел аулом. Причем м. Бельгард получил два удара шашками по голове, поруч. Синанов смертельный [296] удар в голову кинжалом, от которого умер, у пор. Вильгрена двумя пулями совершенно раздроблена кость левой руки.

Во время первоначального вступления м. Бельгарда к концу аула, Ахмед-хан Мехтулинский вызвался атаковать неприятельскую кавалерию с двумястами своей милиции, которые мгновенно были опрокинуты наездниками Джават-Хана. Расстроенная милиция частью рассеялась, частью искала спасение в нашем обозе, так как и шамхальцы, которые не хотели по приказанию шамхала идти в атаку вместе с мехтулинцами. Горячо преследуя опрокинутую милицию, Джават-Хан обыскал нашу позицию и занял все высоты позади ее, овладел родником и путем отступления на Эрпели, между тем как Шамиль, окруженный значками и избранными мюридами, помчался на курган Амир-тюбе и занял прямой путь наш на Шуру.

Мы были окружены со всех сторон, горские пули поражали вокруг меня и даже в самом обозе, между милицией распространился панический страх; но я оставался совершенно спокойным, убежденным, что неприятель приобрел только мнимые выгоды: что значило отрезать меня нестройными толпами, когда предводимые мною были одушевлены непоколебимым мужеством, которое возрастало с возрастающею опасностью, от стона раненых умирающих товарищей и начальников.

Но надобно было поспешить отнять дерзость у неприятельской кавалерии, которая далеко распространила свои успехи, а потому я воспользовался необходимостью отбить родник, единственный источник для освежения сражавшихся на палящем зное. Шт.-кап. Белокопытов с ротою е. с. полка, двинулся на штурм горы командовавшей родником, на которой неприятель успел устроить завалы; быстрой и решительной атакой горцы были сбиты и опрокинуты, но дорожа родником трижды возобновляли усиленный натиск и трижды были обращены в бегство. Гора и родник остались за нами, тыл мой был обеспечен.

Не желая оставлять м. Бельгарда, достигнувшего вполне предположенной мною цели, в удалении от главного расположения наших войск, где неприятель все более и более усиливался, я приказал м. Бельгарду спустя несколько времени после взятия аула, отступить к краю селения и занять оконечные изгороди и один фас кладбища.

В это время каранайцы в числе 300 человек, занимавшие отдельный пост на другом берегу речки Узени, предались Шамилю и присоединились к его скопищу. Усилия неприятеля обратились против правой оконечности задней цепи моей, [297] чтобы освободить ее от натиска неприятельских наездников и пеших мюридов, я послал 50 казаков ударить на них в пики; неприятель, не выждав удара, бежал и, отступя на всех пунктах на значительное расстояние, повел слабую перестрелку.

На ночь я сблизил обе цепи и занял только возвышенную площадку, орудие было перевезено на курган против неприятельской кавалерии, казаки были выдвинуты несколько вперед к стороне родника для предупреждения внезапного нападения. Но неприятель не предпринимал ничего решительного; кругом меня всю ночь в стане Шамиля раздавались священные мусульманские песни.

Значительная потеря, понесенная мною в бою, особенно в офицерах, измена ишкартинцев и каранаевцев, наконец, новые партии горцев, подошедшие к Шамилю из Чиркея, заставили меня потребовать в подкрепление три роты Апшеронского пехотного полка, в числе 380 человек, оставленные мною вместе с 290 рекрутами для обороны укр. Темир-Хан-Шуры. В настоящих обстоятельствах удаление этих рот из укрепления не имело никакой важности: действия и намерения Шамиля были для меня определенно известны, и все скопища его были частью поражены, частью значительно расстроены.

К рассвету 11 числа по направлению к Эрпелям, раздался сигнальный выстрел из орудия, и скопища Шамиля начали передвижение около моей позиции, показывая намерение снова атаковать меня; но потом свернулись в огромные массы на равнине против сел. Ишкартов и отступили в лесистые балки на шуринскую дорогу.

Во время маневров неприятеля я переменил позицию с целью обеспечить сообщение с Эрпелями и приблизиться к подкреплению: одною ротою, я занял курган, на котором накануне располагался Шамиль, и тем прикрыл свое движение от новых покушений неприятеля остальные войска расположились на высоте по другую сторону эрпелинской дороги. Присоединив к себе подкрепление, я не имел намерения атаковать неприятеля в лесистой пересеченной местности, чтобы не дать ему случая оправиться от поражения, а потому предпринял в 11 часов утра движение на Эрпели. Скопища Шамиля следовали за мною издали, не решаясь тревожить отряда. Измена эрпелинцев, сделала опасными остановку в ауле и защиту его, а потому после краткого отдыха отряд продолжал двигаться на Шуру, куда и прибыл вечером 11 числа без всякого преследования со стороны неприятеля.

Заняв Каранай и Эрпели, Шамиль оставался в совершенном беспокойствии, ясно было, что дух его скопищ был в упадке, на другой же день они начали рассеиваться, а 14 числа [298] Шамиль с главными скопищами удалился в Чиркей, взяв аманатов с Эрпели, Ишкарты и Караная, 16 числа окончательно разошлись его войска. Расчет мой оправдался вполне.

Вся потеря моя в сражении под Ишкартами состояла из 37 человек убитых нижних чинов, раненых 1 штаб-офицера, 7 обер-офицеров и 79 нижних чинов. Потеря неприятеля была более 300 человек убитыми. Все силы его простирались до десяти тыс.

После имен м. Бельгарда, пор. Синанова и Вильгрена, оказавших в бою геройское мужество, я долгом считаю поименовать адъютанта 1 бригады 19 пехотной дивизии пор. Ключарева, с самоотвержением передававшего мои приказания в пылу самого боя, контуженного пулей, а также состоявшего при мне за бессменного ординарца подпоруч. Бралина.

Дивный подвиг русских под Ишкартами, остался в рассказах народных, и я осмеливаюсь желать, чтобы он был предоставлен в настоящем свете г. и., не потому только, что я имел счастие командовать горстью храбрых, сражавшихся против неприятеля в двадцать раз сильнейшего, но потому что геройский подвиг русских войск не может оставаться в забвении перед престолом, у которого ценится все великое и достойное славы русского оружия.