ДУБРОВИН Н. Ф.

ТРИ ГОДА ИЗ ИСТОРИИ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ ¹

(1806, 1807 и 1808 годы)

V.

Предположение о занятии Эривани. — Несогласия, возникшие между Россией и Турцией. — Интриги Франции в Константинополе. — Письмо Наполеона султану и ответ на него Императора Александра. — Нарушение Турцией трактатов, заключенных с Россией. — Вступление русских войск в Молдавию и Валахию. — Наставление, данное гр. Гудовичу. — Переговоры с Персией о мире. — Посылка в Тегеран капитана Степанова.

Покорность лезгинов Джаро-белоканского округа и большей части владельцев Дагестана, прекращение волнений в ханствах карабахском (шушинском), шекинском (нухинском) и, наконец, занятие Дербента, Кубы и Баку, распространило владычество русских в Закавказье до берегов рек Куры и Аракса. Желание нашего правительства установить эти реки границею между Россией и Персией казалось готово было осуществиться, и, для скорейшего достижения цели, главнокомандующему оставалось только овладеть Эриванью и с занятием этого ханства положить естественный рубеж между двумя державами.

Получаемые извне известия были вполне благоприятны и сходились все на том, что эриванская крепость слаба и защищается ничтожным числом войск, там находящихся. Баба-хан, оставаясь в Султании, занимался внутренними преобразованиями: усмирением волнующихся и утверждением своей власти. Его стесненные обстоятельства давали нам полную возможность, воспользовавшись случаем, занять все главнейшие пункты по правый берег р. Араноа. Существовавшие в то время враждебные действия между Персией и [6] Турцией, окончательно лишали Баба-хана возможности подать какую либо помощь ханам эриванскому и нахичеванскому.

В июне, карский паша уведомил подполковника Симоновича, что паша, управляющий городами, граничащими с Багдадом, изменил султану, и с подвластными ему народами перешел на сторону Баба-хана. Султан требовал выдачи изменника, но Баба-хан, вместо удовлетворения требования, отправил на помощь паши свои войска. В ответ на это Порта разослала фирманы ко всем пограничным правителям, чтобы они собирали войска и открывали военные действия против персиян ².

Со своей стороны, Баба-хан, зная, что паши карский и ахалцыхский неохотно подчиняются требованиям Порты, отправил к ним своего посланного с подарками и просьбою если не соединиться с ним, то оставаться нейтральными.

Привыкший двуличничать и всегда готовый ловить рыбу в мутной воде, карский паша принял подарки Баба-хана, и в тоже время, предлагал нам свои услуги.

— Карский паша, — говорил брат его, присланный к Симоновичу, — зная, что Россия находится в войне с Персией, желает, для общей пользы и спокойствия, соединиться с русскими.

Паша предлагал поступить так: присоединить свои войска сначала к персиянам, подвести их в удобное место, неподалеку от селения Артик, и отрезав им путь к отступлению, при первой атаке русских передаться на нашу сторону. Посланный клялся над кораном, что все сказанное будет свято исполнено пашою и обещал, для большей верности, прислать в аманаты своего старшего сына.

Предложение карского паши было, конечно, отклонено. Россия не имела надобности прибегать к таким уловкам и находила неуместным вмешиваться в ссору двух держав, дошедших уже до открытых военных действий между собою. Юсуф-паша разбил Аббас-Мирзу, и с обеих сторон собирались новые войска для дальнейших неприязненных действий.

В Баязет из Эрзерума прибыло до 700 человек турок, с целью, соединившись с войсками паши баязетского, действовать против Хусейн-аги куртинского, бывшего в зависимости эриванского хана. Генерал-майор Несветаев опасался, что турки, в случае, успеха над куртинами, овладеют Эриванью и тем предупредят нас. Пользуясь временным затишьем и спокойствием в [7] занятых нами областях, он предлагал быстрым движением вперед занять эриванскую крепость.

Наступление всего легче было произвести войсками правого фланга, как наиболее обеспеченными продовольствием из памбакской и шурагельской провинций. Оставив небольшой отряд для блокады Эривани, мы с остальными войсками правого фланга могли пройти прямо на р. Аракс, мимо Эривани и Нахичевани, к Ордубаду и восстановить сообщение с шушинским отрядом. Путь этот был удобнее других, и притом куртины, из опасения нашествия турок, ожидали только прибытия наших войск, чтобы вступить в подданство России. Охваченные тогда с фронта и тыла, крепости эриванская и нахичеванская принуждены были бы сдаться ³. «Жители», писал Несветаев, «сами сдадут крепость, ибо они чувствуют и ожидают, что ей не уйти от наших рук ⁴». В Эривани находилось тогда не более 1,500 человек гарнизона, обремененного множеством больных и неспособных; там свирепствовала горячка, как в войсках, так и между жителями. От бывшего неурожая, народ нуждался в хлебе, а между тем, выпуск его из соседнего карского пашалыка был строго воспрещен. Грабительство эриванского хана и его поборы усиливали бедствия и заставили многих жителей покинуть дома и бежать в Карс, Баязет и другие места ⁵.

Все это хотя и служило ручательством за успех наступательных действий, тем не менее, предложение Несветаева не было принято главнокомандующим, опасавшимся, что, в случае разрыва с Портой, турки будут действовать во фланг нашим войскам, или займут наши провинции, оставленные без защиты. Оставаясь, все время в Георгиевске и никуда не выезжая из него, граф Гудович получал запоздалые известия из Персии и Турции, не знал современного состояния политических дел, не видел страны, вверенной его попечении и, наконец, вовсе не был знаком с театром действий. Он опаздывал в своих распоряжениях и видел близкую опасность там, где ее не было. /

Взаимные отношения России и Турции были действительно скорее неприязненны, чем дружелюбны, но окончательный разрыв не мог последовать так скоро, и быстрых наступательных действий со стороны турок ожидать было нечего. Ни в Карсе, ни в Баязете [8] значительных сборов турецких войск не было, а в Анадолии происходило волнение, для усмирения которого пришлось употребить силу. Правда, в Ахалцыхе был небольшой отряд турецких войск, но он собран был единственно для того, чтобы двинуться сухим путем в Абхазию для наказания тамошнего владельца Келеш-бека за укрывание у себя, изменившего султану Таяр-паши трапезонтского.

В мае 1806 года были отправлены в Черное море три турецких фрегата и восемь гребных судов. На вопрос Италинского, нашего посланника в Константинополе, для какой цели они туда посылаются, Порта отвечала, что они отправлены в Сухум для поимки Таяр-паши, бежавшего в Абхазию. При этом Рейс-ефенди в, разговоре с Италинским, преднамеренно заметил, что начальнику эскадры будет содействовать чильдирский (ахалцыхский) паша, вследствие отправленного к нему повеления. Ахалцыхский паша мог оказать помощь флотилии только отправлением в Сухум отряда берегом моря, причем, по необходимости, турки должны были пройти через Кемхал, где учрежден был наш военный пост. Порта хорошо понимала, что следование отряда этим единственным, впрочем, путем могло подать повод к разногласию между двумя державами, взаимные отношения которых и без того были скорее враждебны, чем дружелюбны. Руководимая из Парижа, Порта в последнее время дозволяла себе поступки, противные трактатам, правилам благопристойности и должного уважения к России. Смотря равнодушно в течение нескольких лет на наши действия в Закавказье, турецкое правительство вдруг признало обидным для себя занятие русскими Кемхала, и требовало, чтобы находящиеся там наши учреждения были уничтожены ⁶.

25-го июля, турецкая флотилия прошла мимо укрепления нашего, стоявшего при устье реки Хопи. Начальствовавший эскадрою требовал от Келеш-бека выдачи Таяр-паши и объявил, что тому, кто доставит его голову, будет отпускаться ежегодно по пяти кес ⁷ золота. Келеш-бек искал нашей защиты и, собрав до 25,000 человек черкесов и абазинцев, имел намерение защищаться в Сухуме.

Получив сведение о появлении турецкой эскадры в виду наших берегов, граф Гудович, под предлогом извещения о [9] вступлении своем в главное начальство краем, отправил посланного к ахалцыхскому паше с известительным письмом. Посланному поручено было разузнать как о числе войск, собранных в Ахалцыхе, так и о дальнейших намерениях Порты. В случае справедливости слухов и действительного вступления турецких войск в Абхазии, главнокомандующий не приказал предпринимать против них ничего неприязненного, а объявить только турецкому начальнику, что такое поведение не соответствует существующей дружбе между двумя империями, и требовать, чтобы он предъявил поведение дивана, приказавшего ему пройти через места, находящиеся во владении России. Если, не смотря на эти внушения, начальник турецкого отряда все-таки вступил бы в пределы Мингрелии для следования в Абхазии, то Император Александр приказал графу Гудовичу тотчас же двинуть войска и запереть ему обратный выход.

«Как скоро турки перейдут с левого берега реки Риона на правый», писал барон Будберг ⁸, «без предварительного сношения о сем Порты с двором нашим, таковой поступок не иначе можно почитать как нарушением мирного трактата». Графу Гудовичу в таком случае предоставлено право действовать по усмотрению и обстоятельствам.

Отказ Келеш-бека выдать Таяр-пашу и готовность его защищаться заставили флотилию возвратиться обратно, и никаких движений сухопутных войск со стороны Ахалцыха замечено не было. Тем не менее, попытка эта и притязание турецкого правительства ясно указывали, что Порта с каждым днем все более и более запутывалась в сети, расставленные ей Наполеоном. Интриги Франции в Константинополе не предвещали для нас ничего хорошего и клонились исключительно к тому, чтобы нарушить дружественные отношения, существовавшие между Россией и Турцией со времени Ясского мира.

Заключенный 29-го декабря 1791 года мир этот положил границей между двумя державами реки Днестр и Кубань и убедил турок в необходимости сохранять самую тесную дружбу с Россией. Уклонившись тогда от долголетнего союза с Францией, Порта сблизилась с Россией на столько, что в 1798 г. был заключен договор, по которому обещана взаимная защита и оборонительный союз против французов, занимавших тогда Египет. Со вступлением на престол Императора Александра, Порта несколько [10] раз высказывала желание, и даже ранее срока, продолжить договор 1798 года. Начатые в 1804 году переговоры по этому вопросу окончились 11-го сентября 1805 года подписанием трактата, по которому Россия получила право на покровительство христианам, подвластным Турции, и дозволение свободного прохода через Босфор для защиты островов па Средиземном море, находившихся под общим покровительством России и Турции. Столь тесное сближение Порты Оттоманской с русским правительством и влияние последнего на дела востока не нравились Наполеону, старавшемуся разорвать существовавшую дружбу и поссорить союзников между собою. Вскоре после Пресбургского мира, французский официальный журнал стал доказывать, что с присоединением к Итальянскому королевству венецианской Далмации и Боко-ди-Катаро судьба Турции зависит исключительно от Франции. Король Италии, говорили официальные публицисты и политики, посредством этих приобретений, сделался сорубежным с Европейской Турцией и французская армия в самое короткое время может явиться в Турцию для вспомоществования и образца турецким войскам. «Последствия, могущие произойти от нового сего устройства, неисчислимы; можно предсказать, что Турецкая империя вскоре воспримет прежний свой блеск, а войско ее прежнюю свою знаменитость; или же колос сей, не имеющий больше никакой существенной связи, вскоре совершенно исчезнет. То или другое событие зависит от будущих поступков Селима и министерства его против Франции».

Не смотря на таки угрозы, Наполеон долгое время не мог склонить на свою сторону правительство султана. Русский и английский посланники господствовали в Константинополе, то вместе, то порознь, и всеми мерами старались удержать Турцию от союза с Францией. Деятельность французской миссии была безуспешна на столько, что когда Наполеон отправил в Константинополь маршала Брюна с извещением о принятии им титула императора, то султан, следуя примеру России, не признал его императором. Брюн явился в столицу Турции с блестящею свитою, был крайне предупредителен, старался угодить Селиму и предлагал содействие Франции к осуществлению любимой идеи султана об устройстве регулярного войска, но, не смотря на все усилия, не успел исполнить с успехом данного поручения. Недовольный действиями маршала, Наполеон отозвал Брюна из Константинополя и написал султану полное угроз письмо, в котором старался напугать его завоевательными видами России. [11]

«В то время», писал он, «когда я оказываю вам всевозможное уважение и почести, зачем отказываетесь вы признать права мои? Зачем переносите вы терпеливо поступки России? Войско ее в Корфу простирается ныне до 15,000 человек. С какою целью находится оно там? Русский флот проходит часто в виду вашей столицы и Россия не оставляет своего замысла о покорении греков. Сообразно ли с вашими выгодами не обращать на то внимания и действовать против меня? Если бы я не знал настоящей цели России, то не говорил бы с вами откровенно. Ваши министры преданы России. Предупреждаю вас, что если вы будете впредь доверять соблазнительным словам русских и откажете мне в выгодах, какими у вас с давнего времени пользовалась Франция, то должны будете видеть во мне своего неприятеля.

«Диван не заботится о происходящем в Каире, Дамаске, Мекке и Медине, и между тем как русские покоряют Персию, — последствия чего падут на вас, — ваши министры даже не упоминают об этом и действуют против меня. При вашем дворе я не имею ни одного приверженного мне человека, и потому решился писать прямо к вам, убеждая вас ввериться Франции, вашей естественной союзнице, без чего вы подвергнетесь опасности, о которой я предупреждал вас. Я знаю, до какой степени простираются пагубные замыслы России против вас. Половина подданных ваших исповедует одну с ней веру и предана ей. На Семи островах у вас нет более подданных. Там на всех купеческих судах русский флаг. Даже ваши министры почитают корфиотов за русских. От вашего благоразумия не могут скрыться такие поступки дивана. Будучи вашею союзницей, Россия заключила отдельный мир. Когда дело идет о его выгодах, петербургский двор не обращает внимания на выгоды Порты и на обязанности, налагаемые на него союзом с вами. Отныне отношения наши зависят от большей или меньшей откровенности ожидаемого мною от вас ответа. Если вы хотите разрыва с Францией, то не буду жалеть о последствиях, которые из этого произойдут. Идите по следам ваших предков, султанов Селима и Мустафы».

Это предательское и полное укоров письмо также не имело желаемого успеха. Как бы в доказательство истинной дружбы и личного доверия, султан приказал сообщить петербургскому кабинету копию с письма, полученного им от представителя Франции. Император Александр благодарил, Селима и писал, что старания Наполеона поселить раздор между союзниками доказывают только, [12] что он считает дружбу их сильнейшею преградою своим властолюбивым видам.

«Полагаю даже излишним опровергать клеветы», писал Император Александр султану ⁹, «кои он в письме своем делает против России, ибо, не сомневаюсь ни мало, что ваше величество уверены в искренности моих чувствований, в незыблемости моей дружбы и в том, что самая существенная польза России требует сохранения целости и благоденствия Оттоманской империи. Личная дружба наша, сопряженная с наклонностью нашею сохранить ее навсегда, будучи необходима для самого благоденствия наших империй, налагает на нас взаимную обязанность вяще утвердить ее обоюдною доверенностью и скрепить постановлением, какое, по настоящим обстоятельствам, окажется нужным, для воздержания безмерного властолюбия Бонапартова и положения преград видам его, стремящимся к тому, чтобы повсюду давать законы. Ваше величество не можете не согласиться, что если бы Россия простирала виды свои на области Оттоманской империи, то она, со времени французской революции, довольно имела случаев для приведения оных в действо. Я могу уверить вас, что даже блаженной памяти бабка моя, при конце царствования своего, переменила образ мыслей относительно империи турецкой и приняла ту самую систему, каковой следовал блаженной памяти родитель мой и каковой теперь я следую. Сие должно достаточно уверить ваше величество в откровенности моих чувствований. Хотя на обширных пределах нашей Империи, обитаемой разными народами, и могут встретиться иногда от недоразумения или опрометчивости некоторых начальников какие либо неумышленные происшествия, мы не должны, однако, допускать, чтобы они служили врагам нашим к поколебанию или послаблению нашей искренней дружбы, но должны поспешать объяснениями исправлять оные. Самая готовность наша к тому будет служить доказательством желания нашего сохранить доброе согласие, чему я дал уже вашему величеству опыт посланными от меня предписаниями главнокомандующему в Грузии, тотчас по получении известия о случившемся против нашей воли и против распоряжений самого начальника ¹⁰. Уверяю вас, что с моей стороны всегда найдете равную готовность к сохранении дружбы нашей».

Письмо Наполеона и ответ на него Императора Александра были [13] пространно объясняемы дивану: с одной стороны, французским поверенным в делах, с другой нашим посланником Италинским н английским министром Эрбутнотом. Совокупные убеждения двух посланников, русского и английского, имели успех уже и потому, что султан не доверял Наполеону, с тех пор как последний, в разговоре с лордом Витвортом, высказал предположение о разделе Турции и при этом заметил, что тогда Египет должен достаться на долю Франции. Такое заявление отдаляло Порту от сближения с Наполеоном, и султан снова уверял Императора в неизменности своих чувств и истинном расположении к России. Но на свете нет ничего неизменного, и дела скоро приняли иной оборот.

Небывалые боевые успехи французов озадачили Порту и она стала колебаться в своих убеждениях. Блистательный поход Наполеона в Австрии, кончившийся аустерлицким сражением, заставил султана не только перейти на сторону Франции, но и подчиниться влиянию Наполеона. Порта считала невозможным противиться тому, кто победил соединенные силы двух великих держав. Султан признал Бонапарта императором и отправил своего посланника в Париж. Наполеон благодарил султана и назначил генерала Себастиани чрезвычайным послом в Турцию.

В июле 1806 года Себастиани приехал в Константинополь с большими полномочиями и с целою толпою офицеров всех родов оружия, с целью дать наставников и руководителей при устройстве турецких войск но европейскому образцу.

Себастиани поручено было, не пренебрегая ничем, употреблять все возможные средства к тому, чтобы восстановить турецкое правительство против России, хотя бы и с обещанием помощи французскими войсками. Постоянно пугая Порту завоевательными видами Росси и обещая широкую помощь Франции, Себастиани успел достичь того, что Турция с недоверчивостью смотрела на все наши действия, и, не придавая им прямого значения, старалась объяснить все в дурную сторону. Под влиянием такого взгляда и настояния Франции турецкое правительство стало приводить войска на военное положение, исправлять и вооружать крепости.

Военная свита Себастиани разъехалась в разные стороны и занялась укреплением Босфора, дунайских крепостей, устройством на европейский образец турецкой артиллерии н войск, а посол, в тоже время, интриговал против России и Англии. Константинополь представлял тогда базар дипломатической купли и продажи, где [14] представители трех держав боролись между собою. Себастиани успел вкрасться в доверенность султана, и по его проискам старое министерство заменено новым, преданным интересам Франции. Вступив в управление, новые деятели начали с того, что запретили всем грекам иметь на своих судах русский флаг, издавна ими употребляемый, а вслед затем Порта объявила, что не будет более пропускать русские военные корабли через Дарданеллы. Такой поступок вызвал продолжительные переговоры, среди которых вспыхнуло восстание в Сербии, давшее случай французской миссии восстановить Турцию еще более против России. Обращая внимание султана на действия сербов, французский посол уверял, что господари Молдавии и Валахии, будучи преданы России, в тайне покровительствуют восстанию, и что удаление их необходимо. Происки Себастиани удались. Султан сменил князей Ипсиланти и Мурузи, и без предварительного сношения с Россией назначил на их место господарями Молдавии и Валахии Суццо и Калимахи ¹¹.

Таким образом, Ясский мир, по которому господари, взбираясь на семь лет, не могли быть сменены без согласия нашего правительства, был нарушен, и Порта, дозволив себе подобный поступок, становилась явно во враждебные отношения к России. Разрывая давнюю дружбу с последнею, и становясь в неприязненные отношения к Англии, Турция приобретала только одного союзника в лице Франции и, следовательно, от ее побуждений должно было зависеть дальнейшее поведение Порты. Изменчивая политика Наполеона не обещала ничего прочного и постоянного, и можно было предвидеть, что пока Франция будет сохранять свое влияние в Константинополе, до тех пор Россия не может рассчитывать на продолжительность мирных отношений с правительством султана. Постоянно выжидательное положение и зависимость войны или мира с Портой от прихотей Франции было несообразно с достоинством России, и Император Александр положил, действуя твердо и решительно, одним разом уничтожить все сомнения, и определить то положение, в котором должна находиться Россия относительно Турции. Он поручил Италинскому испытать еще раз, не представится ли возможным восстановить дружественные отношения с турецким правительством. Изложив все причины, подавшие повод к неудовольствию со стороны нашего двора, Италинский должен был требовать от Порты, чтобы прежние господари, князья Ипсиланти и Мурузи, были тотчас же не только восстановлены, но и не сменяемы в [15] течение семи лет, а вновь назначенные князья Суццо и Калимахи отозваны из Молдавии и Валахии; чтобы восстановлено было прежнее право русским судам, как военным, так и купеческим, проходить через Дарданеллы в Средиземное море, чтобы обеспечено было спокойствие Ионической республики обузданием самовластия янинского Али-паши и, наконец, чтобы были подтверждены все права и преимущества, приобретенные княжествами Молдавией и Валахией под покровительством России. В случае неудовлетворительности ответа Порты, Италинскому приказано выехать из Константинополя, оставив там поверенного в делах ¹².

«По нынешнему положению сношений наших с Портою Отоманскою», писал Император генералу от кавалерии Михельсону ¹³, «легко прерваться могут существовавшие поныне между обеими империями дружба и доброе согласие. Хотя и зависит еще от турецкого правительства сохранить оные принятием во уважение справедливого нашего требования о восстановлении паки господарей Мурузия и Ипсилантия, однако же, смотря по наклонности, каковую обнаруживает Порта ко внушениям французским, скорее ожидать должно, что она отринет и последнее сие средство, с правотой и умеренностью нашею ей предлагаемое.

«Для чего и нахожу нужным предписать вам, чтобы вы, коль скоро получите известие об отъезде посланника Италинского из Константинополя, со всею вверенною вам армией двинулись вперед, таким образом, чтоб войска, составляющие первую линию оной, приближались, поколико возможно, к Днестру, и были бы в совершенной готовности перейти через сию границу по получении первого повеления, которое о том от нас дано вам будет».

Порта молчала и на требование Италинского не давала никакого ответа; с одной стороны, русский и английский посланники убеждали ее сохранить с Россией мир и доброе согласие; с другой, французский посол своими требованиями вел султана к нарушению трактатов, следовательно, к враждебному действию против России. Султан Селим долгое время не знал, какому влиянию следовать: русскому и английскому или французскому. Озадаченный новыми победами Наполеона над прусаками, он опасался дать решительный [16] ответ, и как будто выжидал указаний Бонапарта, в то время обращавшего на себя всеобщее внимание.

Возгоревшаяся война между Францией и Пруссией навлекла гибельные последствия на последнюю. В двух сражениях, при Ауэрштедте и Пренцлау, Пруссия лишилась почти всей своей армии, и Берлин перешел в руки французов. Города Штетин и Кюстрин также сдались неприятелю, и Наполеон приближался уже к Висле. Император Александр, принимая живое участие в несчастии, постигшем его союзника, и не менее того помышляя об обеспечении собственных границ, приказал двум армиям, бывшим под начальством генералов Бенигсена и Буксгевдена, вступить в пределы Пруссии и, соединившись с королевскими войсками, действовать общими силами против неприятеля.

Одновременно с этим, чтобы не подать Порте повода к заключению, что Россия слишком озабочена действиями против французов, Император приказал генералу Михельсону вступить с вверенными ему войсками в Молдавию и Валахию. Вступление это удивило членов дивана, не допускавших возможности, чтобы Россия была в состоянии бороться одновременно с двумя столь сильными противниками. Хотя Себастиани и старался успокоить султана, и убеждал его отвергнуть требование Италинского, но заявление английского посла, что он призовет английский флот к Константинополю, если не будут исполнены желания России относительно Молдавии и Валахии, заставили Порту согласиться на восстановление господарей князей Ипсиланти и Мурузи. Она сознавала, что движение Михельсона в Молдавии и Валахии, делая его владельцем запасов продовольствия, заготовленного для турецкой армии, было гораздо опаснее объявления войны. Признавая уступку Порты делом не чистосердечным, и имея в виду, что занятие нашими войсками Молдавии и Валахии должно было служить только к скорейшему побуждению турецкого министерства согласиться на остальные наши требования, Император не отменил повелений, данных Михельсону, но приказал Италинскому повторять свои настояния по прочим статьям данной ему инструкции. Графу Гудовичу приказано было, однако же, до уведомления, не начинать военных действий ¹⁴, а, напротив, сохраняя дружественные отношения с турецкими пограничными начальниками, склонять их на нашу сторону.

«При первом шаге военных действий, писал барон Будберг [17] графу Гудовичу ¹⁵, и даже при сомнении о разрыве нашем с Портою, осторожность требует удостовериться, нет ли каких тайных сношений между Баба-ханом и турецким двором, не взирая на оказательство ныне возгоравшейся неприязни, может быть только наружной. Во всяком случае, настоит нужда не допустить турков соединиться с персиянами, чтобы не иметь против себя в одно время двух неприятелей.

«Достижение сей первоначальной цели весьма важно для дальнейших наших действий, военных и политических. Открывшаяся недавно вражда между Портою и Баба-ханом весьма к тому благоприятствует, буде сии слухи справедливы. Как скоро разрыв с турками у нас решительно воспоследует, кажется не бесполезно было бы отправить к Баба-хану доверенную особу, с обнадеживанием нашей помощи против турок и с изъявлением желания вступить с ним в мирные переговоры. Причем можно внушить ему, что российский двор, будучи издревле в союзе с шахами персидским, при успешном действии оружия употребить все старания, чтобы, возвратить Персии завоеванный от нее турками провинции. Известно, что в числе сих находится Крась, Баязет и Эрзерум, составлявшие прежде часть Курдистана. Объяснения, касающиеся до уступки земель по Буру и Араксу и до признания его в шахском достоинстве, можно отложить до формальных переговоров через посредство уполномоченных с обеих сторон, а на сей раз, кажется, достаточно было бы заключить с Баба-ханом перемирие, с тем, чтобы вслед за сим от него отправлены были уполномоченные в С.-Петербург.

«С другой стороны, не менее нужно стараться приобрести доверенность и добрые расположения пограничных пашей турецких, которые, не взирая на повеления, от Порты получаемые, могут оказывать нам важные услуги, пользуясь независимостью, в коей они находятся, и своевольным образом управления тамошними пашалыками»

Приехав в Тифлис, граф Гудович узнал, что карский паша, казавшийся преданным России и во владениях которого приобреталась большая часть провианта для наших войск, присылал за грузинским лекарем. Главнокомандующий тотчас же отправил ему в подарок соболью шубу в 600 рублей и своего доктора, которому поручил внушить паше, что Россия всегда бывает признательна к [18] тем людям, .которые оказываются к ней доброжелательными ¹⁶. Паша принял подарок, благодарил за него Гудовича и уверял, что всегда останется расположенным к русскому правительству ¹⁷.

— Хотя бы и случился разрыв России с Портою, говорил он, я все таки останусь преданным России; прошу только, в случае надобности, прислать для моей защиты пятисот человек русской пехоты с двумя орудиями, ибо я уверен, что Порта отрешит меня от управления пашалыком.

Он сообщил, между прочими, что турки приготовляются к военным действиям, и что Юсуф-паша прибыл уже в Эрзерум с войсками. По другим сведениям, турецкие крепости, Карс, Баязет и Ахалцых, снабжались военными припасами; Анапа исправлялась, и хотя туда прибыло до шестисот человек турецких войск, но говорили, что они присланы только по просьбе самих жителей, искавших защиты от шапсугов.

Имея Высочайшее повеление принять меры к обеспечению границ, граф Гудович, при первом известии о сборе турецких войск, сформировал, под начальством генерал-майора Портнягина, особый отряд, которому и приказал расположиться в Шурагеле для занятия постов в Талыне и Мостарахе ¹⁸.

Осматривая Талынь и Мостарах, Портнягин нашел их совершенно опустевшими. В обоих селениях не было ни одного человека; сакли все разорены так, что в них ничего не оставалось кроме каменных стен: все дерево, какое только могло быть в строениях, было увезено жителями. Обширные сады в Талыне были по большей части вырублены, и в окрестностях по сю сторону Арпачая и Аракса леса вовсе не было. «Словом»», доносил Портнягин, «в Мостарахе, кроме одной опустелой церкви, а в Талыне, кроме одного ветхого большего в замке здания и небольшой церкви, нет ни одного строения покрытого». Необходимость заставила изменить расположение шурагельского отряда, и впоследствии войска были расположены близ Артика в селениях Мечетле, Тамардаши и Казанча ¹⁹. [19]

Между тем, поездка генерал-майора Портнягина встревожила эриванского хана; со дня на день эриванцы ожидали прибытия наших войск и рассказывали, что русский отряд в 15,000 человек с 12-ю орудиями выступил уже в поход. В крепости было не более тысячи человек гарнизона, не обеспеченного продовольствием. Еще по первым известиям, разнесшимся в сентябре месяце о том, что русские намерены овладеть Эриванью, хан стал укреплять город и просил помощи у Баба-хана, от которого были присланы чиновники разведать действительное положение дел. Посланные нашли ханство в самом печальном положении: свирепствовавшая болезнь опустошала население, голодающее от недостатка хлеба, выпуск которого из карского пашалыка был вовсе прекращен. Занятый внутренними делами и утверждением своей власти, Баба-хан не мог оказать существенной помощи и решился, хотя временно облегчить положение жителей и отдалить нашествие русских. Властитель Персии отправил одновременно двух посланных: одного в Константинополь с просьбою о прекращении существовавшей вражды и о дозволении персиянам покупать хлеб в ближайших турецких провинциях; другого — в Россию с предложением мирных условий.

Посланному в Константинополь вменялось в обязанность, сверх мирного Соглашения с турецким правительством, представить Порте дела Персии с Россией в самом блестящем виде. Он должен был говорить, что последний поход Аббас-Мирзы на Мугань увенчался большою победою, после которой русские принуждены были оставить мусульманские провинции и отплыть в Астрахань, но так как Волга покрыта льдом, то они останутся некоторое время в море, прежде чем высадятся в Астрахани; что русские потеряли всю артиллерию, и что персидский принц собирает новые войска, чтобы изгнать русских из Ганджи. На вопрос великого визиря о численности персидских войск посланному приказано отвечать, что сам Повелитель стоит во главе 100,000 человек; у Аббас-Мирзы — 40,000 человек, у Мухамед-Вели-Мирзы 30,000 человек и, наконец, у Ибраим-хана-беглербея 20,000 человек войска. Из Константинополя персидский посланный должен был пробраться в Париж, где уверить французское правительство в небывалых победах персиян над русскими, в искреннейшем расположении Шаха к Наполеону и постараться выхлопотать помощь Баба-хану.

Поручение, данное отправленному в Россию не было так запутано и обременительно. Он посылался только с письмом и не от имени властителя Персии, опасавшегося, чтобы почином от своего лица [20] не подать повода к неблагоприятным для него заключениям, а от имени правителя Гилянской области.

Желая вступить в мирные переговоры с Россией и пользуясь назначением нового начальника, тегеранский двор, под предлогом поздравления главнокомандующего, поручил правителю Гилянской области, Мирза-Мусе, войти в сношение с графом Гуровичем и предложить себя в посредники, при переговорах наших с персидским правительством.

В сентябре 1806 года Мирза-Муса, один из довереннейших лиц Баба-хана, человек, которого персияне считали весьма умным и знающим, прислал через Астрахань чиновника Мирзу-Мамед-Али с письмом к главнокомандующему. Известие о прибыли посланного в наш порт с важным поручением, и именно в то время, когда вопрос о наступательных действиях на Эривань и Нахичевань не был еще оставлен, ввело в заблуждение графа Гудовича. Предполагая, что Персия искренно желает прекратить вражду и опасаясь наступательных действий со стороны Турции, граф Гудович надеялся мирным путем достигнуть того, что генерал Несветаев предлагал взять силою оружия. Мнение о необходимости безотлагательного занятия Эривани было отвергнуто и присланный персиянин потребован из Астрахани в Георгиевск. Впоследствии граф Гудович должен был жалеть, что не последовал совету Несветаева; но тогда, смотря на дела из Георгиевска, он считал свои действия безошибочными и полагал, что идет прямо к цели.

Развивая ту мысль, что государи назначают начальников для того, чтобы они делали всем добро и жили мирно с соседями, Мирза-Муса предлагал графу Гудовичу сделать добро и помириться с Персией. По словам правителя Гиляна, тегеранский двор никогда не желал войны с Россией, но был вовлечен в нее своевольством князя Цицианова. Мирза-Муса предлагал графу Гудовичу, через его посредство, войти в сношение с Баба-ханом или отправить своего посланного прямо в Тегеран с предложением мирных условий ²⁰.

— Будучи старшим генералом, говорил граф Гудович при свидании с Мамед-Али, я прислан сюда с значительным войском, конечно, не для того, чтобы искать мира. Только одно неизреченное человеколюбие Государя может содействовать желаемому [21] персиянами миру, но и то тогда, когда он будет заключен сообразно с достоинством величайшего в свете Императора.

В дальнейшем разговоре с персидским посланным, главнокомандующий старался выставить все выгоды, которые может приобрести Персия, если не от союза, то, по крайней мере, от мирных сношений с нашим правительством. .

— Продолжая войну с Россией, говорил он, Баба-хан ничего не приобретет, а может потерять многое. Мне кажется, что прежде Баязет, Эрзерум и Карс были персидскими провинциями.

Последнее замечание служило намеком на то, что при содействии России провинции эти могли бы быть опять возвращены Персии. Мамед-Али тотчас же понял мысль главнокомандующего.

— A Россия может нам возвратить их? спросил он с увлечением.

— Я упомянул об этом только в разговоре, между прочим, отвечал граф Гудович, и считаю разновременным входить с Персией в какие-либо переговоры по этому делу, когда мы в войне с ней. Об этом я не имею никаких повелений от Императора ²¹.

Мамед-Али просил главнокомандующего, чтобы ответ на привезенное им письмо был отправлен прямо в Тегеран с русским курьером.

Не желая показать персидскому правительству, что мы ищем мира или нуждаемся в нем, граф Гудович не согласился на эту просьбу. Под предлогом того, что Мамед-Али не представил никаких полномочий от своего двора, главнокомандующий отвечал ему, что не имеет ни оснований, ни повода входить в сношение с персидским правительством, а будет отвечать гилянскому правителю.

«Письмо ваше я получил», писал граф Гудович Мирза-Мус ²², «и увидев из оного желание Персии спокойствия, доброго согласия и мира, уведомляю вас, что Государь Император мой, сколько велик, столько и человеколюбив, жалеет пролития крови не только своих верноподданных, но и неприятельской. Ведая потому сию волю, я не удаляюсь от клонящегося к доброму согласию и миру сношения, с тем, однако, чтобы мир был сходственный Высочайшему достоинству величайшего в свете Государя Императора. Твердость и постоянство мира зависят наипаче от [22] постановления постоянных, твердых и самою натурою показуемых границ, как, например, реки Кура и Аракс. Ежели доброе и искреннее намерение к миру с вашей стороны есть, и сей первый о вышеописанных границах пункт постановлен будет основанием мира, то я осмелюсь о том донести всеподданнейше Его Императорскому Величеству и надеюсь, что великий Государь Император мой даст свое Высочайшее мне повеление на дальнейшее постановление мирного договора и затем, великодушное признание может последовать владеющего ныне персидскими провинциями в настоящем его, по прежним обыкновениям персидским, достоинстве ²³».

Почин гилянского владельца принять был нашим правительством с тем большим удовольствием, что при тогдашнем положении двора нашего с Портою Отоманскою, необходимо было употребить все старание к отвлечению персиян от соединения с турками. Не допуская того, чтобы Баба-хан согласился на уступку нам земель по реки Куру и Аракс, петербургский кабинет разрешил главнокомандующему, по получению ответа Мирза-Мусы, смотря по степени податливости тегеранского двора, видоизменить условия, но объявить категорически те главная основания, на которых Россия готова приступить к переговорам с уполномоченными Баба-хана ²⁴.

«Усматривая из донесения вашего, от 17-го сентября сего года, писал Император графу Гудовичу ²⁵, что письмо, присланное к вам от гилянского правителя Мирза-Мусы, заключает в себе наклонность Баба-хана в миру с Россией, я почитаю нужным предписать вам предварительно основания, на коих вы имеете вступить в переговоры с уполномоченными от Баба-хана.

«Сходно с ответом, вами учиненным, Кура и Аракс долженствуют быть непременною чертою, определяющею границы между Российской Империей и Персией. Но как при стечении настоящих обстоятельств, прекращение воинских действий с Персией представляется важнейшим предметом, я повелеваю вам, не входя в переговоры о границе и предоставляя оные до формального трактования о мире, предложить уполномоченным от Баба-хана следующие прелиминарные статьи, как скоро получите вы удовлетворительный ответ на письмо, писанное к гилянскому правителю. [23]

1) Прекращение с обеих сторон военных действий.

2) Всякой стороне оставаться во владении тех мест, где какой державы находятся войска.

3) До заключения мира, иди до разрыва переговоров, могущие встретиться пограничные несогласия разбирать полюбовно чрез нарочно определяемых для сего с обеих сторон комиссаров, назначая им съезд в Елисаветполе или в ином пограничном городе.

4) По подписании сих прелиминарных статей уполномоченными от персидского владельца Баба-хана, те же уполномоченные или другие немедленно назначены будут к отправлении в С.-Петербург для заключения мирного постановления».

По свойственному персиянам характеру и их нерешительности можно было ожидать, что переговоры будут весьма продолжительны, а потому петербургский кабинет признавал необходимым ограничить прелиминарные пункты, заключением перемирия, оставляя обе воюющие стороны во владении тех мест, в которых войска их находятся. ^

«Если бы, сверх чаяния, случилось», писал при этом барон Будберг графу Гудовичу ²⁶, «что персидское правительство не окажет больших затруднений касательно первоначального предложения, вами учиненного, о утверждении границы по рекам Куре и Араксу, в таковом случае Его Величество соизволяет, чтобы ваше сиятельство воспользовались сею удобностью и вместо второго пункта прелиминарных статей, помещенных в Высочайшем рескрипте, включили бы следующую статью:

«Впредь до определения границ во всей точности между Россией и Персией, да будут пределом следующие реки: Кура от устья своего до Джевада и Аракс от стечения своего с Курою до впадения в Аракс реки Арпачай, где начинается турецкое владение Карского пашалыка; таким образом, что буде российские или персидские войска переступят чрез вышеупомянутую черту, сие примется за нарушение мирных переговоров.

«Поелику же ханства Эриванское и Нахичеванское находятся еще в зависимости Баба-хана и несовместно было бы требовать прекращения между ними сношений прежде окончательного постановления о мире и о границах, то ваше сиятельство можете письменно объясниться с министерством персидским, что запрещение [24] персидским войскам переходить чрез Аракс относится только до тех войск, которые могли бы додать сомнение, о неприятельских действиях, а не до тех команд или конвоев, которые, по тамошним обычаям, необходимы нужны для беспечного сообщения. Одним словом, все торговые и гражданские сообщения чрез Аракс могут оставаться на прежнем положении, лишь бы под видом оных не укрывались воинские ополчения».

Граф Гудович находил неудобным заключить перемирие, не положив границею между двумя государствами реки Аракса от устья до впадения в нее реки Арпачая. Главнокомандующий надеялся, что совершившееся уже покорение Баку и известие о движении отправленного с линии Херсонского гренадерского полка заставят персиян согласиться на все предложенные вами условия ²⁷; но на самом деле предположениям этим не суждено было осуществиться.

Посланный гилянского правителя был задержан бурями в Астрахани до 24 октября, и следовательно нельзя было ожидать, чтобы ответ Мирза-Мусы был получен ранее декабря месяца, а между тем, в виду постепенно усложнявшихся переговоров и враждебных отношений наших с Турцией, петербургский кабинет настаивал, чтобы граф Гудович поспешил заключением мира с Персией. Успехи нашего оружия в Дагестане и на берегу Каспийского моря дозволяли главнокомандующему, не нарушая достоинства России, самому предложить персидскому правительству вступить с нами в переговоры о мире.

«Приобретение Кубы и Баку», писал министр иностранных дел графу Гудовичу ²⁸, «заставляет тем паче помышлять о скорейшем окончании мирных переговоров, начавшихся с Баба-ханом; а потому Государь Император соизволяет, чтобы употреблены были всевозможные средства для достижения сей цели. Имея в руках Дагестан и часть Азербайджана, ваше сиятельство можете без унижения российского достоинства отозваться к Баба-хану прямо: с повторительными предложениями мира. Сей поступок при новых успехах, вами одержанных, не иначе может быть почитаем, как явным опытом умеренности российского двора и не чаятельно, чтобы персияне учинили из сего другое заключение. А между тем я должен открыть вам, что мир с Баба-ханом весьма нужен в теперешних обстоятельствах, чтобы иметь развязанные руки на случай [25] войны с Портою Отоманскою и чтобы самих персиян обратить против турков, буде сие возможно».

Главнокомандующий сам находил это необходимым, и еще ранее получение письма из Петербурга просил разрешения отправить посланного в Тегеран, под тем предлогом, чтобы спросить Мирза-Мусу гилянского получил ли он письмо, посланное к нему с Мамед-Али. Теперь же, когда граф Гудович имел разрешение Императора, он отправил в Тегеран своего адъютанта, майора Степанова, с письмом и подарком к Мирза-Шефи, первому визирю и наиболее доверенному министру Баба-хана.

Рассказав в подробности свои сношения с правителем гилянским, граф Гудович писал Шефи, что он уполномочен заключать перемирие с тем, чтобы «чертою между нами остались реки Бура и Аракс до впадения в нее реки Арпачая». Впредь до совершенного заключения мира главнокомандующий предлагал не переходить этих рек ни русским, ни персидским войскам, не возбраняя персиянам переходить их в тех местах, которые не находились во власти России. В случае согласия персидского правительства на предложенные условия, гр. Гудович просил Мирза-Шефи прислать в г. Шушу двух уполномоченных, для заключения окончательных условий перемирия ²⁹.

В половине декабря майор Степанов выехал из Тифлиса, и хотя главнокомандующий знал, что посланный в Тегеран не может миновать Тавриза, где жил Аббас-Мирза, он не счел, однако же, нужным снабдить его хотя бы рекомендательным письмом к наследнику персидского престола. Самолюбие азиата чрезвычайно щекотливо, и нигде этикет не соблюдается так строго, как на востоке. Упущение в этом отношении имело не малое влияние на мирные переговоры наши с Персией.

31-го декабря Степанов прибыль в Тавриз и в тот же день имел свидание с Мирза-Безюрком, первым визирем и наставником Аббас-Мирзы. Безюрк принял посланного с подобающею почестью и уважением; он ожидал, что Степанов передаст письмо графа Гудовича или к нему, визирю, или к Аббас-Мирзе, но Степанов должен был ограничиться одним словесным изъявлением почтения главнокомандующего.

— Прежде сего наши государи, говорил Безюрк, были всегда в дружбе и добром согласии между собою, но с некоторого времени [26] злые люди поселили между ними вражду. Мы знаем, что граф Иван Васильевич Гудович, когда и прежде был на линии, всегда покровительствовал персиянам, и наши купцы всегда возвращались с благодарностью и похвалою о нем. Я удивляюсь, однако же, почему граф, отправляя вас к Мирза-Шефи, не написал пи слова ни к шах-задэ (Аббас-Мирзе), ни ко мне. У вас также принято за правило, чтобы лица, отправляемые к Государю Императору, не проезжали мимо графа, а шах-задэ — наследник престола и весь здешний край поручен его управлению. Не знаю, чему приписать, что граф не подумал об этом и не написал нам ни слова. Князь Цицианов иногда писал мне сам, или через других поручал слова; я отвечал ему точно также.

Степанов не мог объяснить причины столь важного, по мнению Безюрка, упущения со стороны главнокомандующего, а между тем визирю очень хотелось знать, с каким именно поручением он отправлен в Тегеран.

— С чем вы приехали? спрашивал он русского посланного. Если с одним письмом к Мирза-Шефи, то я так и должен доложить шах-задэ; если имеете какие словесные поручения к наследнику, то также должны мне сказать какие именно.

Степанов отвечал, что никаких поручений к Аббас-Мирзе не имеет и отправлен только с одним письмом к визирю Баба-хана. Безюрк не верил.

— Неужели же вы, говорил он, будучи адъютантом, столь великого человека и служивши прежде при князе Цицианове, отправлены только с одним письмом — это быть не может. Вы не курьер, чтобы с одной бумагой скакать. Вас граф так не пошлет, да и я бы в таком случае не позвал бы вас к себе и не посадил бы.

Степанов подтвердил свое прежнее показание и уверял Безюрка, что не имеет никаких поручений к наследнику. Предполагая, однако же, что цель посылки имеет важный политический характер, визирь надеялся окольными путями и продолжительною беседою выведать тайну.

— Полковник Карягин сказывал-ли князю Цицианову, спрашивал Безюрк, что шах-заде посылал ему хлеб, и что он дал нам письмо, с обязательством через три дня вступить в нашу службу? Или русские думают, что мы не могли его истребить. Неужели вы думаете, что если бы мы хотели, не могли разорить Карабага, Ганджи и Грузии? [27]

Мирза-Безюрк говорил долго, расспрашивал много, но, не добившись ничего положительного отпустил Степанова, обещая представить его Аббас-Мирзе. Прошел следующий день, день нового года, а Степанов все-таки не был представлен. Вечером к нему пришел тот же Безюрк и имел продолжительный разговор, не имевший, впрочем, даже и второстепенного значения.

— Хорошо ли, начал он, если посланник уезжает скоро? Наши обычаи таковы, что он должен видеть начальников, себя показать, как им, так и народу, дабы знали все, что он за человек. Между нами есть разница: у меня одна шапка, а у вас другая; у меня одеяние, а у вас — другое; вы сидите на стуле, а я на полу. Если у нас, против вашего обыкновения, замечаете что недостаточным — извините.

Касаясь политических дел, Безюрк старался выставить блестящее положение, в котором, по его словам, находилась Персия:

— К нам едет, говорил он, турецкий посланник с большими подарками, а другой, наш, возвращается из Франции. Нас уведомляют, что из Франции, кроме того, едут к нам два посланника, чтобы одному всегда находиться при шахе, а другому при шах-задэ, но скоро ли они будут — не знаем. Для меня удивительно, что французы, пока мы были дружны с вами, никогда не присылали к нам ни одного человека, а теперь, когда мы с вами в несогласии — они присылают к нам посланников.

— Мы прежде воевали, продолжал он, и с турками и с вами. Слава Богу, теперь с ними помирились, и если Бог захочет, то и с вами по-прежнему будем. С англичанами мы сохраняем приязнь и даже половину Индии уступили им, чтобы только не раздражить существующей дружбы. Французов никогда мы не сравняем с русскими. Разве я не знаю, что они убили своего государя, побили попов и разграбили церкви; возвели Бонапарте и его поддерживают, надеясь на его счастье и храбрость. Нам известно, что Государь ваш природный и происходить от рода Царей, а Бонапарте человек вчерашний. Я на французского посланника не променяю вас, ибо у них правды никогда не бывает. Люблю я русские законы, они тверды: как от Петра Великого положено, так и идет. У нас совсем напротив: после смерти шаха сын никогда не наследует, а обнажая саблю, говорит: «я хочу заслужить престол», и чья сабля вострее тот и прав, малый великого не боится. Худо, худо наше обыкновение, я знаю.

Пользуясь длинными вечерами, Мирза-Безюрк, по его [28] собственным словам хотел войти в подробные объяснения с Степановым и продолжал:

— Никогда ни шах, ни шах-задэ не приказывали бакинскому хану коварным образом убивать князя Цицианова. От великих людей может ли последовать такое приказание? Ваш начальник также не приказывал майору (Лисаневичу) убивать Ибраим-хана, но, конечно, как тот, так и другой сделали это из боязни.

Зная из предыдущих сношений, что русское правительство в основание мирных переговоров положило требование, чтобы реки Бура и Аракс были установлены границами между двумя государствами, Безюрк старался убедить Степанова, что требование это будет невыгодно для России.

— Там, за Араксом, говорил он, живет народ мерзкий, коварный, от которого мы сами никакой пользы не видели. Вас просил Насим-бек и Джевад-хан (ганджинский), чтобы вы приблизили к ним свои войска, но были ли они верны? первый изменил и ушел, а последний дрался. Селим-хан не просил ли у вас прислать помощь и защиту? Он присягнул, а что потом сделал? Ибраим-хан ездил к вам на Курак-чай и присягнул, но был ли верен? Сурхай-хан столько раз на вашу и на нашу сторону передавался; к нам присылал, клялся в верности и обещал войско. Прошлого года мы к нему денег послали до миллиона. Эриванский хан сколько просил князя Цицианова прийти с войском, но когда пришли вы, что с вами сделал? Со вступления вашего в Грузию сколько вы потеряли людей, сколько казны, и какую получили от того пользу?

Неуполномоченный вступать в какие бы то ни было объяснения, Степанов не мог отвечать на многочисленные вопросы Безюрка, и визирю наследника не оставалось ничего более как прекратить свои посещения. Уходя, он снова обещал Степанову представить его Аббас-Мирзе и не задерживая отправить в Тегеран. 2-го января наследник ездил на охоту, а на следующей день отправлял курьера к отцу, был занят делами и потому будто бы не мог принять русского посланного; наконец, 4-го января свидание состоялось.

— Из России приехал посланник к услугам вашим, проговорил чиновник, вводя Степанова к Аббас-Мирзе.

— Граф Иван Васильевиче Гудович, сказал вошедший, посылая меня в здешний край, приказал явиться к вам, отдать поклон и пожелать здравия. [29]

— Хош-келды, отвечал Аббас-Мирза.

Степанов поклонился.

— В добром ли здоровье? спросил наследник.

— Слава Богу.

— Здоров ли граф?

— Здоров.

— Имеете ли известие о здоровье Императора Александра.

— При отъезде моем из Грузии слышал, что, к счастью нашему, здоров.

— Великий Император! великий Император! — пробормотал несколько раз Аббас-Мирза, — более его и лучше нет.

Аудиенция была окончена. Аббас-Мирза просил Степанова в случай нужды обращаться к нему, не стесняясь; он поручил Безюрку устроить его как можно лучше и если пожелает, то отправить в Тегеран. Степанова содержали очень хорошо; к нему приставлена была тьма прислуги, поминутно спрашивали, не желает ли он музыкантов, танцовщиков и присылали разных чиновников, чтобы занимать и развлекать его ³⁰. Такая предупредительность простиралась только до тех пор, пока он не заявил своего желания ехать далее и не высказал Безюрку просьбы отправить его в Тегеран как можно скорее. Отговариваясь тем, что ни один посланник к владетелю персидских провинций не может проехать в Тегеран, без предварительного сношения с наследником, Безюрк отказывался отправить Степанова далее. Визирь просил его довести о том графу Гудовичу и просить, чтобы он сообщил, с каким именно поручением отправлен посланный в Мирза-Шефи. При этом Безюрк сначала намекнул, а потом сказал прямо Степанову, что главнейшею причиною задержания его в Тавризе было ожидание подарков, как наследнику, так и ему, визирю. Корыстолюбивый персиянин, не стесняясь, говорил, что такие подарки со стороны посланных всеми приняты и необходимы. Граф Гудович хотя и удивлялся подобному нахальству, но зная, что Аббас-Мирза и его визирь имеют большое участие и влияние в делах Баба-хана, и что наследник, более чем все другие, сторонник военных действий, отправил тотчас же в подарок Аббас-Мирзе соболий мех в 800 рублей и дамские бриллиантовые часы в 1,470 рублей, а Мирзе-Безюрку бриллиантовый перстень в 900 рублей ³¹. [30]

Подарки эти достигли Тавриза, когда Степанова уже там не было: он отправился в Тегеран по требованию Баба-хана, узнавшего, что русский, посланный самопроизвольно задержан в Тавризе. Не смея ослушаться приказаний отца и желая все-таки выведать тайну, Аббас-Мирза призвал к себе секретно Степанова и просил сказать откровенно, с чем он посылается в Тегеран. Степанов отвечал, что наследнику известно содержание ответного письма главнокомандующего Мирза-Мусе гилянскому, и что письмо к Мирза-Шефи того же содержания, т. е. что русское правительство согласно на заключение мира, самими персиянами предложенного.

20-го января Степанов выехал из Тавриза в Тегеран, в сопровождении большого конвоя, данного ему Аббас-Мирзою. Следом за ним скакал курьером из Тифлиса, поручик Меликов с предписанием Степанову, внушить визирю Мирза-Шефи, чтобы он принял меры к скорейшему прекращению военных действий и к восстановлению дружественных отношений между двумя державами.

«Старайтесь», писал гр. Гудович майору Степанову ³², «чтобы вас скорее из Тегерана отправили с ответом и для того внушите визирю, чтобы он не верил ложным разглашениям французским и турецким; у нас армия против французов превеликая и больше несравненно французской. Бонапарте имел баталию со всею своею армией, где сам командовал, с корпусом только нашим, а армия наша тогда была назади; но тут Бонапарте потерял баталию, разбит и прогнан и теперь лежит при смерти болен в прусском владении, может уже и умер, а ежели и останется жив, то он занесся столь далеко, что пагуба его неизбежна и Россия сокрушит его гордость. У турков взяли наши все крепости по Дунай, завладели всею Молдавией и Валахией.

«Внушите секретно визирю, чтобы они спешили делать с вами мир, ибо будучи в войне потеряют только людей, а сделавши с нами союз, могут в одно лето приобрести от турок знатные, прежде бывшие персидские провинции, как, например, Эрзерум, Баязет, и я им помогу. Турки чрезвычайно слабы и на пагубу свою послушали совета Бонапарте, который старается обманывать. Ничего незначащий Черный Георгий ³³ взял у них [31] крепость большую Белград и соединился с нашими войсками. Англичане, союзники и друзья наши, пришли с большим военным флотом к самому Константинополю и могут стрелять по сералю. Вам и всем известно, что я турок в прошедшие войны везде бил, в последнюю войну я взял у них пять крепостей: Килию, Измаил, Анапу, Суджук-кале и Хаджи-бей, что теперь называется Одесса; взял у них более 300 пушек, до 30,000 пленных и теперь погоню как овец.

«Итак, Персии весьма полезно быть с нами в союзе, ибо тогда уже никто их коснуться не может; торг с Россией принесет тоже великую им пользу. Я слышу, что наследник владетеля персидских провинций весьма достойный; визирь Мирза-Шефи и Мирза-Безюрк — министры умные: то и думаю, что не упустят, для пользы своего владетеля, поспешно прекратить с нами неприятельские действия, а с тем вместе найдут и свою пользу; известно тоже и то, что мы, русские, когда союзники и приятели, то весьма надежны и тверды. Армия моя укомплектована, и славный, прекрасный гренадерский (Херсонский) полк, который со мною сюда пришел, — признаюсь, что не хотелось бы мне употреблять моей армии против Персии; но, когда поверят обманам французским, которые никакой помощи дать не в состоянии, а туркам, которые так слабы, что и сами себя защищать не могут, то должен буду показать, что я, будучи старший и первый, генерал по всему российскому государству, не даром сюда прислан и для того быв уполномочен от великого нашего Государя Императора, я сделал требования мои весьма умеренные и охотно бы отделил часть моей армии на помощь Персии. Весь Дагестан и все партии горские мне покорились. Лезгины не смели и драться, а прислали ко мне первых своих 12-ть старшин, которые и явились ко мне с повешенными на шеях саблями, в знак своего крайнего смирения и покорности, и просили пощады, выдали всех захваченных в плен и заплатили всю дань».

Предписание было написано в форме письма, с той целью, чтобы майор Степанов мог показать его и дать прочесть тем лицам, которым найдет необходимым и полезным. Письмо это и даже личные представления посланного не подвинули тегеранский двор к скорейшему заключению мирных условий. Степанов, как увидим, должен был оставить столицу Персии, не получив ни какого удовлетворительного ответа, и своею поездкой в Тегеран [32] дал только случай Аббас-Мирзе уверять всех, что русские ищут мира.

«Вероятно, и до вас дошло», писал наследник персидского престола дагестанским владельцам ³⁴, «что за несколько времени перед сим приехал ко мне посланец от русского главнокомандующего и открыл переговоры о дружбе, изъявляя извинения за прежние свои действия. Я посланца этого отправил к высочайшему двору шаха. Цель того посланца состояла в том, чтобы мы примирились с русскими, дабы пыль вражды и злобы свелась с нас; но просьба его не будет уважена до тех пор, пока полы этих владений не очистятся от гадости их существа. Я уже положил свою высокую энергию на их изгнание из пределов Ирана, что удастся с помощью Аллаха. Всякому, кто сколько-нибудь знаком с историей и летописями, известно, что ни одному царю не было дороги в Персию — это сущая истина и после этого, по благословению Аллаха и счастью падишаха, ее и не будет.

«Извещение вас об этих обстоятельствах было необходимо, а потому мы уведомляем вас об этом, дабы вы подкрепились развиванием разноцветных знамен нашей нации и движением карающих воинов Ислама, приготовились к священной войне и поспешили к стяжанию спасения и избавления».

VI.

Объявление в Константинополе войны с Россией. — Рескрипт Императора графу Гудовичу. — Положение Кавказской линии и закавказских провинций. — Нападение турок на Редут-Кале. — Расположение наших войск. — Предполагаемый план действий.

Вступление наших войск в Дунайские княжества и вслед за тем занятие Хотина, Бендер, Паданки, Акермана, Килии и Бухареста встревожили турецкое правительство. На совещании, происходившем у султана, большая часть собравшихся была против войны и настаивала на удовлетворении требований нашего правительства. Плены совета сознавали, что для Порты следствия войны с Россией будут гораздо ощутительнее, чем все угрозы Наполеона. Россия открыла уже свои действия вступлением в турецкие владения, тогда как Наполеон грозил только в будущем. Мнение противников войны [33] взяло перевес, и в диване положено было удовлетворить требованию петербургского кабинета.

Узнав о таком решении совета, генерал Себастиани успел выхлопотать себе личную аудиенцию у султана и убедить его, что Порта никогда не будет иметь случая, благоприятнее настоящего, для возвращения прежних потерь и даже Крыма. Он обещал содействие Франции и советовал поднять оружие против России, главные силы которой, по его словам, находились на Висле. Себастиани уверял, Селима, что Наполеон с 300,000 человек овладел уже Польшей и, следовательно, Россия, будучи отвлечена французами, не в силах будет действовать с успехом против Турции; что французские войска, в случае надобности, пройдут через турецкие владения для действия против русских на Днестре и, наконец, положительно объявил, что Наполеон будет считать султана своим врагом, если он останется в союзе с неприятелями Франции — Россией и Англией. Сам Наполеон, после вступления своего в Берлин, пригласил к себе находившегося там турецкого полномочного, и поручил ему сообщить султану Селиму, что он не допустит русских сохранить выгоды, приобретенные ими на Дунае. Это известие ободрило колебавшееся турецкое правительство и султан, полагаясь на обещания Наполеона, поддался влиянию французского посла. 18-го декабря 1806 года Селим объявил войну России.

«Неверные москвитяне, сказано было в манифесте, внезапно нарушили договоры, нечаянно и без причины вступили в пределы блистательной Порты и заняли Бендеры и Хотин, обнаруживая тем давно питаемые ими против мусульман вероломные намерения. Потому решено вести с москвитянами войну».

Порта обвиняла Россию в нарушении трактатов, говоря, что, по условиям, заключенным в 1774 году, она не имела права владеть Крымом; что Россия завладела полуостровом самопроизвольно, среди мира и, не смотря на то, Турция все-таки сохранила с нею дружественные отношения. Умалчивая о Ясском мире, по которому присоединение Крыма к России было утверждено обеими сторонами, правительство султана обвиняло теперь нас в неправильном завладели Ионическою республикою, в возбуждении подданных Турции к восстанию и в других противозаконных поступках.

В день объявления манифеста, в Константинополе был арестован наш бриг, посланный туда для препровождения посольства, но посланник Италинский успел сесть на английское судно, и ушел в Средиземное море, на эскадру вице-адмирала Сенявина. [34]

Сплетенный интригами Наполеона узел, наконец, развязался. Порта снаряжала войска и назначила главнокомандующим войсками на Дунае рущукского аяна Мустафу-Байрактара, а в Азии — Юсуф-Зия-пашу эрзерумского. Предполагая действовать на сухом пути и на море, Порта намерена была отправить в Черное море значительную эскадру, составленную из тридцати двух различной величины судов ³⁵. Хотя цифра эта и казалась преувеличенною, но достоверно было то, что черноморские берега были избраны театром действий для турецкого флота.

Известие об объявлении войны в Константинополе достигло до Петербурга 3-го января 1807 года и вызвало со стороны Императора Александра энергическое решение — для достижения успеха и в этой новой войне — не останавливаться ни перед какими препятствиями и не ограничивать себя никакими средствами.

«Полученное на сих днях известие», писал Государь графу Гудовичу ³⁶, «о объявлении России войны Портою Отоманскою, побуждает меня действовать против сего нового неприятеля без всякого ограничения вооруженною рукою. Вам уже довольно известна была продолжительная колеблемость Порты и ожидание разрыва с ее стороны. Не распространяясь здесь о предшествовавших обстоятельствах, ни о справедливости дела, мною защищаемого, я обращаюсь с полною доверенностью к вашим знаниям и испытанному вашему усердию в службе отечественной, с объяснением вам только главных видов плана, предоставляя все прочие действия на собственное ваше соображение.

«Из доставленных вам министром иностранных дел сведений вы увидите, что войска российские занимают уже все пространство Молдавии, Валахии и Бессарабии по Дунай, за исключением крепостей Измаила, Браилова и Журжи. Упразднив и сии последние места от турецких гарнизонов, я располагаюсь протянуть оборонительную линию по Дунаю и держаться в сей выгодной позиции, не попускаясь на дальнейшие предприятия, дабы не ослабить войск, действующих на Висле. К успешному выполнению сего намерения весьма могут способствовать наступательные ваши действия, устремленные на азиатские владения Порты, отвлекая для защищения оных часть анатольских войск, назначаемых в Европу.

«Пред сим объяснено вам было желание мое, дабы, [35] предупреждая разрыв с Портою, стараться прекратить неприятельские действия с Персией и, буде можно, соединиться с Баба-ханом против турок, дабы обратить все ваши силы и все внимание в сию сторону. К удовольствию моему скоро я получил известие, что через попечения ваши учинен начальный шаг к мирным переговорам. Ныне сей предмет сделался столь важным, что достижение оного я признаю началом будущих успехов, и потому поручаю сие дело особенному вашему старанию, предоставляя благоразумию вашему изобрести для сего приличнейшие способы. Нахожу нужным только повторить мое желание, чтобы границы российские остались в том положении, в каком оные теперь находятся, т. е. по Куру и часть Аракса, заключающую в себе область Елисаветпольскую и ханство Карабахское».

Таким образом, первое время надежда на успех и вся тяжесть военных действий должна была лечь на немногочисленную кавказскую армию, перед которою стояло два неприятеля: персияне и турки. Одновременная борьба с двумя противниками, без надежды на помощь свежими силами, была крайне затруднительна и не предвещала успеха, а между тем петербургский кабинет, обещая главнокомандующему поддержку только деньгами и подарками, а не войсками, желал, чтобы граф Гудович, не ограничиваясь пассивною обороною, действовал наступательно против турок и овладел крепостями, лежавшими на берегу Черного моря между Мингрелией и Анапой.

«Из положения границ наших с Портою, около берегов Черного моря, усматривается то неудобство», писал барон Будберг графу Гудовичу ³⁷, «что от полуострова Тамани российское владение прерывается крепостями Анапой, Сухум-Кале, Изгауром, Анаклией, потом следует берег мингрельский, принадлежащий России до самого устья Риона, по ту сторону реки опять начинаются турецкие поморские владения: Поти, Батум, Гоше, все издревле принадлежавшие к царству Грузинскому. Следовательно, нельзя не желать возможности присоединить все сии места под державу Российскую, дабы тем вяще обеспечить Грузию и усмирить закубанские народы, находящие пристанище в Анапе и других турецких городах. Тогда только можно надеяться, что воспоследует совершенное покорение горских народов, и что российское начальство, не мешаясь во внутреннее их устройство, будет иметь в руках достаточные способы к удержанию их в должном повиновении». [36]

«Если в Анапе», писал барон Будберг в другом письме гр. Гудовичу ³⁸, «не находится еще сильного вооружения, может быть ваше сиятельство найдете способ занять сию важную крепость некоторыми движениями войск или через дружественные сношения с тамошним турецким начальником».

Для удовлетворения таким требованиям, главнокомандующий должен был сосредоточить все свое внимание на двух главных предметах: поспешить скорейшим заключением мира или перемирия с Персией и затем устремить все свои силы на турецкие области, сопредельные Грузии. Усмотрению графа Гудовича предоставлялось действовать в последнем случае силою оружия или склонением ко вступлению под покровительство России пограничных нам пашей, подвластных Турции. Сношением с карским пашой, Келеш-беком, владельцем абхазским, и другими, думали облегчить труды войск в предстоящих действиях и сложить часть тяжелой обороны на новых союзников, до тех пор, пока «не откроется возможность действовать всеми нашими силами».

При незначительности боевых сил на линии и в Закавказье трудно было удовлетворить желанию нашего правительства. Большее или меньшее число свободных войск, с которыми можно было открыть наступательные действия, определялось положением самого края, протяжением его границ, внутренним состоянием страны и, наконец, числительным составом войск.

На преданность России вновь приобретенных провинций, главнокомандующий рассчитывать не мог, точно так же, как на скорое заключение мирных условий с Персией, потому что вскоре после объявления войны в Константинополе французский эмиссар Жоберт проехал в Персию вместе с возвращавшимся из Парижа посланником Баба хана. Это известие не оставляло сомнения, что, при посредстве Турции, последовало сближение между Францией и Персией, и что первая употребит все свои усилия, чтобы отклонить тегеранский двор от заключения мирных условий с Россией. На этом основании необходимо было иметь особый отряд для отражения персиян и содержать постоянные гарнизоны: в Дербенте, Баку, Шуше, Шоке, Елисаветполе, Имеретии, Мингрелии и против джаро-белоканцев. Сомнительная верность жителей этих провинций не дозволяла вывести гарнизоны, но, напротив, требовала, чтобы они были самостоятельными по численности, так как, с выступлением [37] главных сил против неприятеля, они не могли уже рассчитывать ни на какую поддержку.

В конце 1806 года, все войска, как бывшие на Кавказской линии, так и находившиеся в Закавказье, разделены на две дивизии: 19-ю на линии ³⁹ и 20-ю в Закавказье ⁴⁰. Начальником первой назначен генерал от инфантерии Булгакове, главная квартира которого была в Георгиевске, а второй — генерал-лейтенант барон Розен, находившийся в Тифлисе.

На всем протяжении Кавказской линии происходили почти беспрерывно грабежи и хищничества. Закубанцы разграбили Воровсколесскую станицу, нападали несколько раз на Ставрополь, хищничали у Моздока и Кумского ретраншемента. Подговоренные анапским пашою шапсуги, собравшись значительными партиями, вторгались в земли черноморских казаков, выжигали селения и уводили в плен жителей. На реке Урупе собралось до 4,000 бесленейцев, а значительное скопище темиргойцев стояло в вершинах реки Лабы. Анапский паша отправил своего посланного для возмущения кабардинцев. Он снабдил его значительною суммою денег для раздачи более влиятельным князьям, которым писал, что к нему прибыло уже турецкое войско на пяти кораблях; что с этим войском он скоро придет на линию, и что «покровительствующий весь мир государь (султан) повелел восстать всем магометанам против неверных врагов». Паша приглашал кабардинцев соединиться с ним, как сделали это абадзехи, шапсуги и натухайцы, уже прибывшие к нему, и высказывал полную уверенность, что они исполнят повеление «великого государя, который признает себя могущим победить все войска, на земле имеющиеся, или все места обратить в ничтожность, яко неверных ⁴¹.

Не ограничиваясь одними воззваниями, паша оставил Анапу, переехал в горы и поселился у натухайцев. Получив с кораблей военные припасы, он раздавал их горцам, одарял князей и влиятельнейших лиц из духовенства подарками, назначил многим [38] из них жалованье, а простой народ обязывал присягою действовать заодно с войсками султана. Одновременно с этим, в Кабарде, в Закубанье и у чеченцев появились турецкие эмиссары с фирманами султана и с значительною суммою денег, присланных князьям на наем войск против русских. Порта приглашала их сделать нападение на крепости Усть-Лабинскую, Прочноокопскую и на Екатеринодар. Вскоре получено было сведение, что закубанцы вторглись в Черноморье против Корсунского селения, в семнадцати верстах от редута Изрядного источника; другая партия прорвалась между постами Погорелым и Державным на селение Богоявленское, третья у Беломечетского поста и, наконец, на шедший из Владикавказа транспорт напала партия чеченцев. Кабардинцы также волновались и разделились на две партии: люди молодые желали соединиться с турками и действовать против России, а наученные опытом князья уговаривали народ оставаться нейтральным.

— Мы пробовали, говорили князья буйной молодежи, несколько раз обольщаться турецким золотом и довели себя тем до совершенного разорения, и если бы Россия не была столь милосердна, мы давно уже были бы в корень истреблены. При теперешних бедственных наших обстоятельствах, когда Бог нас наказал, и моровая язва истребила почти половину народа, если бы Россия не помогла нам хлебом, то и последние все бы померли голодною смертью. Правда, молодые люди сему случаю много радуются, но они глупы, ничего не знают.

Убеждения эти хотя на этот раз и удержали Кабарду от явного восстания, тем не менее, среди ее населения явилась раздельность интересов и борьба партий. Шеф Суздальского полка, генерал-майор Шеншин, призвал к себе в Усть-Лабу владельцев и убеждал их оставаться верными России и не слушать турок. Князья обещали сохранить нейтралитет, но положительно отказались не только собрать войска для действия против турок, но и сопротивляться им, если бы турки прошли через их владения ⁴².

Для привлечения главнейших князей на нашу сторону главнокомандующий отправил в распоряжение Шеншина 200 голландских червонцев и приказал употребить их на подарки кабардинцам. Вместе с тем, для обеспечения линии от вторжения закубанцев были собраны и поставлены лагерем два отряда: один у Баталпашинской переправы и Невинного мыса, под начальством [39] генерал-лейтенанта Капцевича ⁴³, другой — у Кавказской крепости, неподалеку от Сухого-Дуба, под начальством генерал-лейтенанта Мусина-Пушкина ⁴⁴. Сверх того, генерал от инфантерии Булгаков просил главнокомандующего выслать на службу 3,000 калмыков, приказал всем отставным казакам, имевшим ружья, выдать порох, свинец и употреблять их на службу вместе со служащими полками. Граф Гудович признавал необходимым вдоль всей линии протянуть казачью цепь и писал, что с таким распоряжением, он уверен «что линия будет безопасна ⁴⁵.

Безопасность эта требовала особенной бдительности войск и наблюдения чуть, ли не за каждым проезжающим горцем, которых не редко ловили с возмутительными письмами, рассылаемыми в значительном числе турецким правительством. При таких условиях было бы весьма рискованно взять с линии, хотя одного солдата и тем более, что с ослаблением обороны на линии тыл войск, находившихся в Закавказье, не был ничем обеспечен.

Мтиулетинцы, гудомакарцы, хевсуры и жители Хевского ущелья также волновались и намерены были напасть на Пасанаурский пост, охраняемый незначительным гарнизоном, имевшим «весьма неисправное оружие». Вслед затем, в Тифлисе получено было известие, что жители Ксанского ущелья и осетины собрались против селения Цирков и, вооруженные, двинулись в Горийский уезд к селению Чалам. Посылаемые отряды разгоняли собравшихся, но не могли прекратить волнений и грабежа. Уступая силе, хищники разбегались и через несколько дней снова появлялись, то на Гартискарском посту близ Пасанаура, то вторгались в Памбакскую провинцию, или отгоняли скот, пасшийся у Беканта. Караклис, селения Метехи, Саганлуг, Демурчасалы, Казанча, Артик, Ларс и Кайшаур испытали их вторжение. Все эти места требовали обороны, которая затруднялась еще более вследствие ложной системы, принятой в устройстве внутреннего управления вновь покоренными ханствами. Не уничтожая ханского звания и плодя ханов, граф Гудович создавал себе тайных врагов или в лице самих правителей, или среди туземного населения. Жители Дербентского ханства жаловались на притеснения шамхала тарковского, на установление новых налогов и поборов. В Кубе происходили волнения и [40] беспорядки. Поставленный там наибом Хаджи-бек, был человек слабого характера, нерешительный и не имевший никакой силы в народе. Не принимая участия в делах, он жил большею частью в своей деревне, предоставив распоряжаться ханством беглому Ших-Али-хану. В этом виноват был сам главнокомандующий, не дозволявший русским властям вмешиваться в управление туземного населения. Пользуясь бездеятельностью Хаджи-бека и тем, что ближайший надзор за кубинским владением был поручен генерал-майору Гурьеву, находившемуся в Баку, Ших-Али избрал себе доверенным лицом Явангул-бека, через которого и управлял кубинским владением. Он разъезжал по селениям, устанавливал налоги, собрал с жителей более 14,000 руб. и даже учредил монетный двор. Хаджи-бек не противился существовавшему порядку; оставленный без всякой поддержки и опоры, он боялся Ших-Али, при котором всегда находилось до 400 человек хорошо вооруженных лезгинов ⁴⁶.

Граф Гудович, подобно Хаджи-беку, не найдя средств к удалению Ших-Али, предписал генерал-майору Гурьеву ласкать его и стараться обратить к верности и усердию, но советы главнокомандующего были до того оригинальны, что не обещали никакого успеха. «Ших-Али», писал он ⁴⁷, «продолжайте ласкать, а между тем, держите оного в неизвестности, дабы тем надежнее обратить его к верности и усердно для российского правления; не упускайте случаев уверять его, что владение его никогда уже из наших рук не выйдет, а потому и оставил бы он уповать на персиян и сноситься с ними, а во всем вспомоществовал бы нашим пользам. Сим единым средством найдет он во мне своего ходатая перед всемилостивейшим Монархом, но прежде он не может надеяться достигнуть ханства кубинского, пока не приедет ко мне, ибо на таковое важное достоинство должен он принять присягу в присутствии моем».

Такое поручение Гурьеву, после изгнания Ших-Али из ханства и назначения шамхала тарковского ханом дербентским и кубинским, было более чем странно. Ших-Али понимал, что его не предпочтут шамхалу; что он может добиться ханства только одною силою, и, конечно, не ехал в Тифлис, чтобы присягать в присутствии главнокомандующего. К тому же, по азиатским [41] понятиям, присяга, данная гяуру, не обязывая присягавшего исполнять в точности данную клятву, не была для нас залогом верности ханов.

Мехти-Кули-хан карабагский присягал в Тифлисе, клялся быть верным, а по приезде в свое владение стал действовать против интересов России. Он окружил себя лицами, нам не доброжелательствующими, и на границе с Персией поставил таких правителей, которые снабжали хлебом его брата, изменника Абул-Фетха, и были посредниками в сношениях хана с персиянами. О доставлении провианта нашим войскам, Мехти заботился на столько, что солдаты получали только половинную порцию. Ссылаясь на то, что Карабаг разорен персиянами, что в нем нет хлеба, Мехти-Кули-хан просил убавить число русских войск, находящихся в его владении, и запретить начальникам вмешиваться в его управление. Вмешательство это состояло в том, что подполковник Котляревский требовал отпуска солдатам полной дачи продовольствия и указывал на значительные запасы провианта, которые, по ходившим тогда слухам, были сделаны ханом для персиян, в случае появления их в Карабаге. Главнокомандующий, все еще веривший в чистосердечие Мехти-Кули-хана, давал преимущество его представлениям и писал хану предупредительные и вежливые письма.

«Подполковнику Котляревскому», писал граф хану ⁴⁸, «я прежде предписывал и теперь еще подтвердил, чтобы он не входил ни в какие дела, до управления относящиеся, и командуя гарнизоном в Шуше расположенным, соблюдал бы строгую дисциплину между командою, ему вверенною, дабы от солдат не было вашим подвластным делано каких обидь и притеснений, и равномерно имел бы всегда должное чину вашему уважение. Убавлять же войск, в Карабаге стоящих, я теперь еще не признаю надобным, а впрочем не оставлю и сего сделать в свое время, когда обстоятельства то позволят».

Притесняя своего племянника Джафара и стараясь ослабить его значение в народе, карабагский хан не вводил Джафара во владение деревнями, назначенными ему Императором Александром, и тем лишал доходов с принадлежащих ему имений. Джафар не мог содержать, по азиатскому обычаю, достаточного числа прислуги и принужден был сначала кормить ее обнадеживанием, а потом и распустить всю свою свиту. По мере того, как уменьшалась свита Джафара, он лишался лиц себе преданных и постепенно терял [42] влияние, которое переходило в значительной степени к Мехти-Кули-хану, искавшему популярности. По древним обычаям Карабага, в предосторожность от возмущения, от всех татарских селений находилось всегда в крепости по нескольку заложников. Мехти без всякой побудительной причины распустил их, думая таким поступком еще более привлечь население на свою сторону. Ослабив значение Джафара и успев устранить всякое вмешательство в свои дела русской власти, Мехти, по словам Котляровского, «оставаясь совершенно свободным, может предпринимать все, что ему вздумается ⁴⁹», и действительно, скоро узнали, что карабагский хан, не доставляя провианта нашим войскам, заготовляет его секретно и в большом количестве для родственника своего, Селима, бывшего хана шекинского, обещающего явиться в Карабаг с персидскими войсками ⁵⁰.

Изгнанный из своих владений, Селим, не переставал волновать шекинцев и имел успех в своих действиях. Назначение старика Джафара-хойского ханом шекинским не нравилось народу, да оно и не могло быть иначе: чуждый населению, он был к тому же магометанин другой секты. Шекинцы, как все вообще азиаты, были преданы династии, издавна ими управлявшей, не признавали пришельца своим повелителем и опасались за стеснение их религии. Кто знает ненависть, питаемую магометанами одной секты к мусульманам другой, тот поймет, с каким страхом жители шииты должны были узнать о назначении к ним ханом Джафара, сунита. Граф Гудович принужден был успокаивать шекинцев и выставить все блестящие качества нового хана.

«Джафар-Кули-хан», писал главнокомандующий генералу Небольсину ⁵¹, «совсем не таков как бывший изменник Селим-хан, но испытан уже в ненарушимой верности и усердии к России, известен по уму своему и добронравию, который будет управлять ими (шекинцами) с кротостью и милосердием, не употребляя варварских способов бывшего изменника Селим-хана и которого, конечно, они сами признают справедливым и могущим составить их благодействие, когда увидят и узнают его поступки и кротость управления над ними. А сверх сего, заметьте им, что он же имеет чин российского генерал-лейтенанта, больше вашего чина. [43] Относительно веры растолкуйте им внятным образом, что в благоучрежденном российском правлении всякое исповедание вер терпимо и свободно, а потому они, с сей стороны, должны оставаться совершенно спокойны, что Джафар-Кули-хан шекинский, происходя так же от магометан, как и шекинцы, если иметь какую-либо малую несходственность с ними в исповедании своем, по разделению магометовой веры на разные секты, однакожь исповедание их, веры останется свободно и ни малейшего не потерпит от него принуждения или нарушения».

Ни толкования Небольсина, ни прокламация самого главнокомандующего ⁵² не поправили дела, в основании ложного, и не могли сроднить шекинцев с новым ханом. Назначение правителя, взятого со стороны и преданного нам потому только, что в том была его собственная польза, было неудачным административным распоряжением. Видя, что в Грузии царское достоинство было уничтожено и члены царского дома устранены от управления, что в Елисаветполе и Баку поступлено точно также, шекинцы сами просили об уничтожении и у них ханского достоинства. Сознавая, что русское правление, как бы дурно ни было, все же будет лучше ханского произвола, жители радовались введению народного правления, и совершенно было успокоились, как вдруг узнали о назначении хоном Джафара. Известие это было принято весьма неравнодушно, так что графу Гудовичу пришлось для поддержания нового хана дать ему конвой, приказать устроить в Нухе почетную встречу и оказывать ему почести, приличные его званию и чину. Вслед за тем, обстоятельства заставили ввести в Нуху три роты Кабардинского полка и сделать распоряжение об обезоруживании жителей ⁵³. Сам Джафар прибыл в ханство с значительным конвоем бывших своих подданных хойцев, на которых шекинцы смотрели, как на опричников и лиц, им враждебных. Симпатия народа, клонилась на сторону Селима, и долгое время Джафару приходилось бороться с бывшим ханом шекинским. Соединившись со своим родственником, Мустафою ширванским (шемахинским), Селим волновал народ, а Мустафа вел переговоры с Баба-ханом и Аббас-Мирзою.

«С Мустафою-ханом» (ширванским), писал Джафар ⁵⁴, «я не могу ужиться: он волк в овечьей шкуре. Если бы он объявил себя явным изменником, то я был бы в состоянии одолеть [44] его но, что мне делать: на словах он выказывает себя преданным слугой Шахиншаха, но в тайне действует подло».

Конфиденты Мустафы и Селима уверяли шекинцев, что французы, разбили русских; что турки в больших силах собираются у реки Арпачая; что Баба-хан обещал прислать Селиму 12,000 человек своих войск и что персияне, соединившись с турками, будут действовать совокупными силами против русских. Последнее было справедливо. При содействии французского правительства Порта успела привлечь Персию на свою сторону и склонить ее действовать против России. Сераскир Юсуф сообщил всем пашам азиатских владений Турции, чтобы они, когда русские войска откроют действия, в эриванской или другой какой области, со всеми силами следовали на соединение с персиянами. Со своей стороны, Баба-хан также обещал содействовать туркам и отправил к Юсуф-паше нескольких ханов для совещаний относительно совокупных действий ⁵⁵. Согласившись с ними и желая с большим успехом действовать на подведомственное России магометанское население, сераскир и Аббас-Мирза разослали вместе свои воззвания к Мустафе-хану ширванскому (шемахинскому), Сурхай-хану казикумухскому, хану аварскому, Ших-Али, бывшему хану дербентскому, кадию табасаранскому, джаро-белоканским лезгинам, казахским татарам и даже в Мингрелию. Союзники писали, что они одновременно поднимают «разноцветные знамена» для поражения русских, от которых отступились все европейские державы, не исключая и английского короля, всегда бывшего с ними в дружбе.

«По милости Аллаха», Писал Аббас-Мирза ⁵⁶, «в то время, когда зефир дуновением своим распространит запах весны, орлы победоносных знамен наших распустят крылья из Тавриза, для уничтожения нации вражды и коварства. Тогда визирь Юсуф-Зия-паша двинется через Башачук (Имеретию) в Тифлис, для очищения этого города от неверных, и вследствие единовременного похода обеих сторон достигнется цель двух держав и исполнятся желания двух дворов. Воины же, участвовавшие в этом предприятии, удостоятся несметных наших милостей и бесчисленных наград».

Юсуф-паша говорил, что в день науруза (10-го марта) непременно двинется в Тифлис, и приглашал соединиться с ним не только соседних ханов, но и живших в Грузии борчалинских [45] татар. Он высказывал полную уверенность, что они, как магометане, найдут случай защитить свой закон от неверных, ибо каждый твердый в магометанском законе должен думать о счастье в настоящем веке и о царствии небесном в будущем.

Приглашая население, помышляя о небесном царствии помогать земному, Юсуф сообщал, что русский гарнизон в Гумри атакован «звездо-подобными» турецкими войсками и будет скоро уничтожен; что магометанские войска, «льву подобные», двинутся к Тифлису, и тогда кто не присоединится к нему «тех головы будут потоптаны лошадиными ногами».

Посланный с этим воззванием был задержан на границе Грузии, другой такой же был пойман в Ширванском ханств, при переправе через р. Куру. Содержание отобранных у них бумаг ясно указывало, что, согласившись действовать вместе и одновременно с разных сторон, персияне намерены были вторгнуться в Карабаг, а турки — в Мингрелию и Имеретию, где надеялись встретить содействие со стороны царя Соломона. При известном недоброжелательстве последнего к России, направление действий, избираемое турками, приобретало особенную важность. «При малейшем разрыве с турками», писал правитель Грузии ⁵⁷, «царь имеретинский воспользуется случаем и не оставит передаться неприятелю; тогда всякое сообщение прекратится». По мнению Литвинова, потеря Имеретии была неизбежна, если не будут приняты меры к удалению от управления Соломона и некоторых из его приближенных. Не разделяя такого взгляда, граф Гудович поручил генералу Рыкгофу следить за поведением царя и только в случай явной измены стараться арестовать его и отправить в Тифлис.

Между тем, Соломон не переставал интриговать против России. Он уговаривал ахалцыхского пашу действовать наступательно, думая соединиться с ним и избавиться от подданства России. Паша приказал обезоружить всех жителей христианского исповедания, заготовлял большие запасы продовольствия и вооружал крепость, с большою поспешностью. По рассказам приехавших из Ахалцыха грузин и имеретин, туда прибыло много войск из Эрзерума с тем, чтобы, по словам одних, сделать нападение на Карталинию, а по уверению других — на Мингрелию и Имеретию. Келеш-бек, владелец абхазский, старавшийся казаться преданным России и выражавший даже желание отправить своего сына на воспитание в [46] Петербург, сообщал также, что турки намерены напасть на Редут-Кале ⁵⁸.

Главнокомандующий просил генерала Рыкгофа озаботиться обеспечением границ и скорейшим окончанием работ по укреплению устья реки Хопи. «Между тем», писал он ⁵⁹, «ежели вы верный случай найти можете, то внушите паше (ахалцыхскому) от моего имени секретно, что ежели окажет к России свое доброжелательство, то найдет в том совершенное свое благополучие и за то я отвечаю». К владельцу абхазскому граф Гудович писал сам письмо, в котором просил его, в случае появления турецких сель со стороны Черного моря, воспрепятствовать проходу их к нашему укреплению, устроенному при устье реки Хопи, и своими силами вспомоществовать нашим войскам, в том укреплении находившимся. Келеш-беку обещана независимость от Порты и сохранение владения наследственно в его роде. Отговорившись малою к нему преданностью абхазцев, Келеш-бек уклонился от участия в делах наших с турками.

Последние, в три часа пополуночи, 8-го февраля, напали на Редут-Кале, в котором находились три роты Белевского полка, под начальством майора Лыкошина. По тесноте редута, большая часть гарнизона помещалась в двух деревянных казармах, построенных вне укрепления. Пробравшись скрытным образом мимо казачьего пикета, турки бросились, прежде всего, к казармам, окружили их и открыли огонь в окна и двери. Застигнутые врасплох, наши солдаты скоро отбили турок и, выйдя из казарм, бросились на защиту укрепления, атакованного другою колонною. Упорное сражение продолжалось до восьми часов утра, и когда турки, видя стойкость гарнизона, стали отступать, то майор Лыкошин перешел в наступление и штыками преследовал неприятеля по берегу моря. Турки успели сжечь наши цейхгаузы, две казармы, находившиеся вне редута, и лазарет, в котором погибли все больные, а бывший при них доктор уведен в плен ⁶⁰.

При первом известии о нападении на Редут-Кале, граф Гудович отравил в помощь генералу Рыкгофу батальон 9-го егерского полка ⁶¹, и не желая допустить неприятеля вторгнуться в [47] наши владения, стянул к границам все войска, которые, без ослабления внутренней обороны, оставались свободными. Он расположил их в четырех главных пунктах:

На левом фланге, для защиты Карабага, Ширвани, Шеки и Елисаветполя был сформирован отряд, под начальством генерал-майора Небольсина, из восьми рот Троицкого мушкетерского, шести рот 17-го егерского полков, донского казачьего Попова 16-го полка и шести орудий. Отряд этот расположен на границе Карабагского ханства, на реке Тертере, у разоренного города Берды, как в пункте, с которого могли быть прикрыты всё четыре провинции. Независимо от этого, три роты Кабардинского полка находились в Нухинской крепости, четыре роты егерей — в Шуше и две — в Елисаветполе. В окрестностях этого последнего города стоял лагерем и Тифлисский мушкетерский полк, который, находясь только в шестидесяти верстах от расположения отряда Небольсина, мог скоро подкрепить его. При приближении персидских войск к Араксу, Небольсину приказано было тотчас же идти им на встречу, не допустить переправиться на нашу сторону, и для содействия себе требовать от ханов карабагского (шушинского), ширванского (шемахинского) и шекинского (нухинского) их конницу, которая, по сделанному распоряжению у каждого из них, должна была быть в готовности.

Для действия в Карском пашалыке предназначался отряд, расположенный в Памбакской и Шурагельской провинциях, под начальством генерал-майора Несветаева. В отряде этом состояли Саратовский мушкетерский полк, батальон Кавказского гренадерского, батальон Троицкого мушкетерского, батальон 15-го егерского полков и два полка казаков.

На правом фланге, в Имеретии и Мингрелии, находился генерал-майор Рыкгоф с Белевским мушкетерским полком и батальоном 9-го егерского полка. Резервом для трех действующих отрядов служили, собранные под личным начальством графа Гудовича в окрестностях Тифлиса, полки: Херсонский гренадерский (три батальона), два батальона Кавказского гренадерского, два — 9-го егерского и два — 15-го егерского; три эскадрона Нарвского драгунского полка, два полка донских казаков и конвой главной квартиры, составленный из линейных казаков.

«Я готовлюсь ко всему», писал граф Гудович ⁶², «и как скоро [48] возможность позволит, то и стану действовать. Должен притом признаться, что, без заключения перемирия с Персией, трудно мне будет изворачиваться, особливо имея такие места, откуда войск взять не можно. Корпус не по чину и не по долговременной моей службе будет у меня малой; надеюсь, однако, на Бога, что исполню Высочайшую волю».

Решась действовать оборонительно против персиян и наступательно против турок, главнокомандующий предполагал двинуться вперед одновременно в трех пунктах: правым флангом на Поти, центром на Ахалцых и левым флангом на Карс, где, скорее всего, надеялся иметь успех в своих действиях.

Н. Дубровин.

(Продолжение будет.)

Комментарии

1. См. «Военный Сборник», № № 9 и 10.

2. Рапорт Симоновича Несветаеву 16-го июня, № 181.

3. Рап. Несветаева гр. Гудовичу 10-го сентября, № 2,755, дело № 188.

4. Рап. его же Глазенапу 31-го июля, № 2,005. Книга донесений № 241.

5. Рап. подполк. Симоновича Несветаеву 29-го сент., № 311, дело № 209.

6. Письмо Италинского д. с. с. Литвинову 2-го (14-го) июня 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 905.

7. Кеса (Kis) или кошелек золота равен 1,670 руб. 75 1/2 коп.

8. Гр. Гудовичу 3-го сентября 1806 г., Арх. Мин. Иностр. Дел 1-13, № 4.

9. Воен. Учен. Архив, № 47,372.

10. Здесь идет речь о своевольном занятии генералом Рыкгофом турецкой крепости Анаклии. См. «Закавказье, 1803-1806 года», стр. 385.

11. Депеша Италинского 11-го августа 1806 года.

12. Барон Будберг графу Гудовичу 3-го сентября 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 911.

13. В рескрипте от 7-го августа 1806. Арх. Мин. Иностр. Дел, «Campagne de Turquie», картон № 58.

14. Отношение барона Будберга графу Гудович 14-го ноября 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 920.

15. От 25-го сентября 1806 года. № 25. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1806-1808, № 9.

16. Письмо графа Гудовича барону Будбергу 31-го октября, № 69. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-1814, № 3.

17. Тоже от 3-го декабря. Там же.

18. В состав шурагельского отряда были назначены: батальон Троицкого полка с тремя орудиями, 150 казаков Агеева полка и 100 человек конницы Джафар-Кули хана хойского.

19. Рапорты Портнягина графу Гудовичу 3-го и 12-го ноября 1806 года, № № 3 и 10.

20. Письмо графа Гудовича Будбергу 17-го сентября 1806 г., Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-14, № 3.

21. Письмо графа Гудовича Будбергу 31-го октября, № 69. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-1814, № 3.

22. От 15-го сентября 1806 г. Там же.

23. То есть, что Баба-хан может быть признан шахом всей Персии.

24. Письмо Будберга графу Гудовичу 5-го октября 1806 г., Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-14, № 3.

25. В рескрипте от 4-го октября 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 790.

26. В письме от 5-го октября 1806 г. Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-10, 1806-14, № 3.

27. Отношение графа Гудовича барону Будбергу, 31-го октября, № 69, там же № 794.

28. От 14-го ноября 1806 г., Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 795.

29. Письмо графа Гудовича к Мирза-Шефи от 10-го декабря, 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 797.

30. Дневник Степанова. Арх. Минист. Иностр. Дел 1-10, 1806-14, № 3.

31. Отношение графа Гудовича барону Будбергу 5-го февраля 1807 года. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 802.

32. От 12-го февраля 1807 г., № 50. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 804.

33. Вождь сербского народа.

34. В воззвании кадиям акушенскому и табасаранскому, обществу джаробелоканскому и Сурхай-хану казикумыхскому. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 800.

35. Письмо барона Будберга графу Гудовичу 7-го января 1807 года. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 923.

36. От 7-го января 1807 г. Арх. Мин. Ин. Дел, 1-13, 1806-1809, № 4.

37. От 25-го сентября 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 918.

38. От 7-го января 1807 г. Там же № 923.

39. В состав ее входили полки: Владимирский, Таганрогский, Нижегородский и Борисоглебский драгунские; Казанский, Суздальский и Вологодский мушкетерские; 16-й егерский полк; гарнизонные полки: Астраханский, Кизлярский, Владикавказский и Моздокский.

40. В 20-й дивизии были полки: Нарвский драгунский; Херсонский и Кавказский гренадерские; Кабардинский, Троицкий, Тифлисский, Севастопольский, Саратовский и Белевский мушкетерские; 9-й, 15-й и 17-й егерские.

41. Перевод турецкого письма анапского паши. Военно-Ученый Архив, «Дело о нападении закубанских черкесов».

42. Отношение графа Гудовича военному министру 31-го марта 1807 г., № 105, Рапорт Шеншина графу Гудовичу 3-го апреля № 366.

43. В состав этого отряда вошли: 16-й егерский полк, Нижегородский и Борисоглебский драгунские и часть Казанского мушкетерского полка.

44. Волгодский мушкетерский и Таганрогский драгунский.

45. Предписание графа Гудовича генералу Булгакову 6-го апреля № 111.

46. Рапорт Гурьева графу Гудовичу 6-го февраля 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 749.

47. Предписание Гурьеву 3-го июля 1807 г. Там же № 750.

48. От 13-го марта 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 626.

49. Рапорт Котляревского графу 7-го февраля 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 629.

50. Предписание графа Гудовича Небольсину 17-го марта 1807 года. Там же № 631.

51. От 14-го января 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 495.

52. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 496.

53. Письмо графа Гудовича Джафару от 7-го марта 1807 г. Там же № 497.

54. Графу Гудовичу 29-го марта 1807 г. Там же, № 499.

55. Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 13-го января, № 93.

56. См. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 800.

57. Рапорт действ. ст. сов. Литвинова графу Гудовичу, 28-го июля, 1806 г., № 1,103.

58. Рапорт генерала Рыкгофа графу Гудовичу 1-го февраля 1807 г., № 57.

59. Генералу Рыкгофу от 19-го января 1807 года, № 10.

60. См. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № № 931-942.

61. Всеподданнейший рапорт графа Гудовича 16-го февраля и предписание генералу Рыкгофу 22-го февраля 1807 года. Там же, № № 936 и 937.

62. Барону Будбергу 5-го февраля 1807 года. Акты Кавк. Археогр. Ком., т. III, № 929.