ДУБРОВИН Н. Ф.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ТОРМАСОВА НА КАВКАЗЕ

(Статья третья) ¹.

III.

Происшествия в Кубе и Казикумухе. — Деятельность бежавшего Ших-Али-хана Дербентского. — Сурхай-хан казикумухский. — Сношения наши с Персией. — Положение ханства талышенского. — Переговоры о мире с Персией и прекращение их.

Бежавший из Дербента Ших-Али-хан нашел пристанище у уцмия каракайдагского, генерал-майора нашей службы, считавшегося в подданстве России. Пользуясь тем, что русские войска были заняты военными действиями против персиян, турок и в Имеретии, и получив от персидского правительства большую сумму денег для найма дагестанских хищников, Ших-Али успел собрать значительную партию, с которою и делал вторжения в Кубинскую провинцию. Набеги эти продолжались до тех пор, пока из Баку и Ширвани не были направлены войска, заставившие бывшего Дербентского хана укрыться в деревне Эрзи, во владениях кадия табасаранского. Найдя там убежище, Ших-Али, с толпою своих приверженцев, то подходил к Дербенту и ожидал, пока выгонять скот из города, чтобы угнать его в горы, то нападал на наши пикеты. Прекратить подобное хищничество было крайне затруднительно: имея за собою почти недоступные горы и пользуясь гостеприимством уцмия каракайдагского и кадия табасаранского, Ших-Али всегда успевал скрыться от нашего преследования. Главнокомандующий приглашал обоих владельцев принять меры к тому, чтобы поймать бежавшего хана, и предупреждал, что если они будут содействовать ему, то не только потеряют навсегда определенное им жалованье, но могут лишиться и своих [6] владений ². Кадий и уцмий отделывались молчанием, точно так же как и шамхал Тарковский, владения которого были смежны с селением Эрси.

Мегди шамхал долго не отвечал на требование главнокомандующего задержать Ших-Али, а затем заявил, что он не в силах остановить дагестанцев от присоединения к толпе бывшего хана Дербентского. Мегди писал, что он истратил много наличных денег из высочайше пожалованного ему жалованья, которое отпускается неаккуратно, и прибавлял, что хотя и получил в управление Дербентское ханство, но так как в Дербенте, Баку и Кубе распоряжается всем генерал-лейтенант Репин, то он и не может ничего сделать в пользу России.

— Если будет отдано приказание, говорил шамхал, чтобы Дербента и Куба состояли под полною и единственною моею властью, то обещаю, что очищу дорогу от р. Койсу до самой Кубы и будет там совершенно безопасно.

Тормасов не находил полезным удовлетворить последнему желанию шамхала, хотя и видел, что спокойствие в Кубе и Дербенте не будет восстановлено до тех пор, пока Ших-Али-хан будет пользоваться гостеприимством соседних владельцев и не будет принужден удалиться в Персию. Не имея достаточно средств, чтобы сформировать довольно сильный отряд для действия против Ших-Али, главнокомандующий объявил, что выдаст 1,500 червонцев тому, кто доставить Шиха живым, и 700 червонцев, кто принесет его голову.

Это объявление заставило Ших-Али покинуть прежнее местожительство, бежать в Дагестан и искать защиты у Сурхай-хана казикумухского.

— Если бы ты, говорил ему Сурхай, послушал меня давно, то с тобой не случилось бы ничего подобного.

Сурхай обещал собрать акушинцев, лезгин и пригласить уцмия каракайдагского и кадия табасаранского, для совокупного действия против общего врага. Собрав до 500 человек конницы, Сурхай отправил их в Кубинское ханство, где успел разорить селение Касим-Кенды и увести в плен многих жителей.

Сурхай считался до сих пор независимым и непокоренным. Несколько раз русские войска появлялись в его владениях, но он ловко избегал стычки с ними, старался выиграть время и избежать [7] подданства. На этот раз Тормасов, как только узнал о бегстве Ших-Али-хана в Казикумухское ханство, тотчас же отправил Сурхаю письмо, в котором писал, что без подданства России ему обойтись невозможно и рано или поздно его владение будет присоединено к составу Империи. Главнокомандующий требовал, чтобы Сурхай немедленно подписал трактат о подданстве, и обещал сложить с него дань, с условием, чтобы хан присылал ежегодно в Тифлис, в знак своей зависимости, по два жеребца, три ковра или другие какие либо изделия его земли. В случае сопротивления Сурхая в исполнении наших требований, Тормасов угрожал запретить всем владельцам, окружавшим Казикумухское ханство и состоявшим в подданстве России, иметь с ним сношение и никого из подвластных хану ни за какими надобностями не впускать в наши пределы. Такое запрещение, писал главнокомандующий генералу Репину, подвергнет владение его «нуждам и лишению самых потребностей для жизни» ³.

Настоятельное требование Тормасова заставило Сурхая принять на себя личину покорности, и он объявил, что для переговоров готов приехать в Кубу, в Дербент или куда будет назначено. Отправляясь в Баку, главнокомандующий избрал этот город местом свидания, но Сурхай под разными предлогами не ехал в Баку ⁴. Тормасов писал ему письма, требовал ответа, а Сурхай приглашал акушинских старшин сделать, вместе с ним, вторжение в кубинское владение. Заручившись их согласием, он тотчас же изменил свое поведение и отказался от покорности.

«Мы, в числе дагестанского народа, писал Сурхай в ответ на письма главнокомандующего ⁵, люди вольные, где более удовольствия, туда и держимся; живем по своему желанию, а не под строгим начальством и повелением, дабы все приказания исполнять в скорости. Мы не те люди! О сем вас уведомляем, — будьте известны, что желания вашего, которого от меня требовали, исполнить не можем». Письмо это не удивило Тормасова, «ибо известно, писал он ⁶, что с сим народом можно говорить осенью и зимою, потому что они в сие время всегда бывают сговорчивее, и можно тогда из них вес делать; в летнее же время обыкновенно у них болят головы от ветров». [8]

Главнокомандующий положил, не возражая Сурхаю на последнее письмо, сохранять с ним до времени дружественные отношения, не допустить его до соединения с Ших-Али-ханом Дербентским, наблюдать за его поведением и с кем он будет иметь связи. Так до вести дело до осени, когда снова напомнить о трактате и принять меры к тому, чтобы к весне он был непременно подписан.

Между тем, 8-го сентября состоялось свидание Сурхая с Ших-Али-ханом, на котором присутствовало до 50 акушинских старшин. Собрание решило через десять дней собраться для нападения на Кубу. Генерал-лейтенант Репин старался расстроить замыслы противников и приказал майору Рябинину с тремя ротами, двумя орудиями и 30 казаками занять крепкий пост, неподалеку от кубинской крепости ⁷.

20-го сентября Рябинин выступил с отрядом в дер. Зиахур и потребовал к себе старшин из дер. Сторжал, куда переехал на жительство Ших-Али-хан. Деревня эта ни от кого не зависела и управлялась юс-башами. Испуганные приходом русских войск, старшины явились с покорностью и приняли присягу на верность.

Присяга эта была не по вкусу Ших-Али. Скрывшись в глубине Дагестана, он искал помощи Персии и пригашал лезгин к нападению на Кубу. Ших-Али все еще надеялся быть владетелем ханств Дербентского и Кубинского. Полагаясь на обещания Баба-хана принять под свое покровительство и защиту всех желающих противиться России, бывший хан Дербента просил прислать ободряющей фирман повелителя Персии ко всем табасаранским и каракайдагским старшинам и народу. В этом фирмане он просил написать, что тегеранский двор одобряет подвиги, понесенные за веру в борьбе с русскими; что за такие поступки все противящиеся России получат денежное награждение, халаты, жалованье и в особенности будут награждены те, которые содействуют Ших-Али и впредь не выйдут из его повелений ⁸.

Жалуясь Баба-хану, что табасаранский кадий и шамхал тарковский находятся на жалованье у русских, Ших-Али хвастался своими мнимыми победами, и уверял, что дела наши в Закавказье столь плохи, что если Баба-хан, до уборки хлеба, прибудет со своими войсками в старую Шемаху, то легко выгонит русских. Ших-Али писал, что если властитель Персии запасется на четыре года провиантом и [9] двинется на Кизляр и Астрахань, то легко может покорить всю Россию. Хотя Баба-хан и не простирал свои виды так далеко, но, веря сообщениям о слабости русской власти за Кавказом, мечтал о возможности возвратить Персии потерянные ею мусульманские провинции. Опутанный ложными донесениями и бесконечной лестью, он счел выгодным воспользоваться обстоятельствами и прервал переговоры с нашим правительством.

Настаивая на отправлении посольства в Петербург, персидское правительство не имело чистосердечного намерения вступить в мирные соглашения с Россией. Оно желало только продлить время, заняться внутренним устройством и собраться с новыми силами.

Власть Баба-хана не утвердилась еще прочно в Персии и в самом семействе его существовали вражда и несогласие. Мы имели уже случай сказать, что братья Аббас-мирзы, завидуя тому, что он назначен наследником престола не по старшинству рождения, искали его погибели. Баба-хан и Аббас-мирза видели это и знали, что противники их могут иметь успех, если продолжится война с Россией. Естественно, что оба они желали хотя бы на время остановить военные действия и легко бы достигли этого, если бы не воспрепятствовали тому посторенние внушения сначала Франции, а потом Англии, подкупавшей первых сановников государства. Польза отечества и бескорыстие — это такие вещи, которые непонятны персиянину, и при помощи денег всегда можно управлять Персею по своему произволу.

Англичане широко пользовались этою чертою народного характера и интриговали с успехом.

Тем не менее, наше правительство, надеясь, что собственные и личные интересы двух представителей страны заставать их взглянуть на дело более трезво, поручило Тормасову войти вновь в сношение с Аббас-мирзою и просить личного свидания или же прислать доверенную особу для переговоров. Тормасову поручено объявить, что Государь Император, искренно желая положить предел кровопролитию и восстановить прежнюю дружбу между обоими государствами, «с благо угодностью принять изволил» предложение тегеранского двора об отправлении чрезвычайного посольства в Петербург. В случае же, если бы персидское правительство изъявило желание заключить перемирие на месте, то Тормасов должен был требовать, чтобы оно было заключено на время от двух до пяти лет и распространено на все подвластный России мусульманские владения. В удостоверение же того, что данные обязательства будут соблюдаемы свято, персидское правительство должно было, в виде залога, уступить нам на время [10] перемирия крепости Нахичевань и Эривань, для занятия их русскими войсками. При несогласии на такую уступку Тормасову разрешалось и без этих условий заключить перемирие, но не более как на два года, и все переговоры вести словесно, «дабы, в случае, если бы домогательства наши оказались безуспешными, не было следов, что они могли быть не уважены» ⁹.

Последние слова свидетельствуют, что наше правительство не надеялось на благоприятный исход мирных сношений. Петербургский кабинет требовал уступки провинций, нами еще не занятых, и хотя справедливость своих желаний подтверждал примерами из истории Европы ¹⁰, но персияне не могли согласиться на подобные условия.

Предполагая, что подобные требования происходят исключительно от произвола главнокомандующего, тегеранский двор отправил через Константинополь в Петербург Кербелай-Хаджи-Хусейн-хана, в качестве уполномоченная, и полагал, что этим путем он скорее достигнет желаемых условий мира. Едва только известие об отправлении Хусейн-хана достигло до Петербурга, как Тормасов получил приказание сообщить Аббас-мирзе, что хотя неожиданное появление персидского посла со стороны Константинополя и удивляет русское правительство, но темь не менее Император, желая доказать искреннее свое расположение к миру, приказали препроводить Хусейн-хана в Киев, где он останется до получения от Аббас-мирзы уведомления: действительно ли Хусейн-хан назначен послом, или же для заключения мирных условий будет отправлено другое посольство ¹¹.

Сознавая, что отправление посла помимо главнокомандующего крайне неуместно, и будучи поставлен в весьма неловкое положение относительно Тормасова, Аббас-мирза отвечал, что Хусейн-хан не был назначен послом и не имел полномочия для заключения мира России с Персией, но был отправлен от Мирза-Шефи, первая министра Баба-хана, с одним только приветствием к главнокомандующему молдавскою армией, и что ему поведено возвратиться обратно. Но, прибавлял Аббас-мирза, если Хусейн-хан находится уже в России, то ему будет приказано оставаться там до прибытия особо назначенная посла. Это последнее заявление наводило на мысль, что персидское правительство действительно намерено заключить мир и в [11] непродолжительном времени отправить посольство в Петербург ¹². Предложение это казалось тем более вероятным, что наследник Персии выражал желание, чтобы предшествующее миру перемирие было заключено в Карабаге, на границах Персии, и обещал уполномочить для того своего визиря Мирза-Бизюрга. Получив такое уведомление, Тормасов избрал местом свидания крепость Аскаран, куда и приехал 19-го апреля, а на следующий день прибыль туда же Мирза-Бизюрг.

После взаимных приветствий, переговоры продолжались беспрерывно в течение восемнадцати дней. Вопрос о признании Талышенского ханства под покровительством России не был принят Мирзою-Бизюргом и переговоры собственно по этому ханству продолжались шесть дней. Персидское правительство считало Талышенское ханство в своей зависимости и имело в виду, тотчас же по заключении мира, обратить часть своих войск против хана и привести его к покорности. Баба-хан все еще настаивал, чтобы Мир-Мустафа отправил свою восьмилетнюю дочь в замужество за одного из его сыновей; Хан отговаривался и, под предлогом малолетства дочери, просил отсрочить эту посылку хотя на три года. Властитель Персии настаивал на своем, великолепно принимал посланных хана, писал ему льстивые фирманы и употреблял все меры, чтобы отвлечь его от России. Не поддаваясь таким прельщениям, Мир-Мустафа не соглашался ни на какие предложения персидского двора и просил свидания у лейтенанта Неклюдова, стоявшего у острова Capo, которое и было назначено в Ленкорани 15-го февраля 1810 года.

Сознавая, что все обещания Баба-хана были не более как сеть, расставляемая талышенскому хану, за его приверженность к России, Мир-Мустафа просил Неклюдова дать ему военное судно, для отправления на нем, через Баку в Тифлис, своего сына с просьбою о помощи против персиян. Имея в виду, что отправление ханского сына сухим путем было невозможно, так как путь лежал через владения враждебных ему лиц, Неклюдов согласился на просьбу Мустафы, и транспорт «Пчела» был приготовлен для отвоза посланного в Тифлис.

Между тем, Баба-хан не терял еще надежды подчинить своей власти Талышенское ханство. Он успел склонить родственника хана кизыл-агачского бека восстать против Мустафы и писал талышенцам, чтобы они не повиновались хану. Два ханские сына отправлены [12] были для усмирения восставшего бека, который бежал в Персию, и волнение прекратилось. Тогда властитель Персии прислал к Мустафе своего посланного с обещанием возвратить хану все владения, перед тем отнятая, если только он откажется от покровительства России. Предложение это было слишком соблазнительно, и Мустафа стал раздумывать: отправлять или нет своего сына в Тифлис; но когда оказалось, что посланный уполномочен возвратить эти владения только тогда, когда хан отправить с ним свою дочь, то Мустафа предпочел отказаться от такого предложения. Посланный уехал и хан, страшась мщения, строил на острове Capo барак и амбар для помещения в нем до 2,000 пудов пшена. Он вторично пригласил к себе Неклюдова и на бывшем 28-го марта свидании просил помощи, говоря, что без нее его подданные взбунтуются из опасения нового нашествия персиян, ожидаемого ими в близком будущем.

В самом деле, хан был в то время в крайне неопределенном положении и в народе ходили весьма тревожные слухи. Одни рассказывали, что Талышенское ханство, на происходящих переговорах, признано ни от кого независящим; другие утверждали, что, по заключенным условиям, русские должны оставить Дагестан и Ширван и уступить их Персии. Все же единогласно твердили о значительном сборе персидских войск и о прибытии в Гиллян до тысячи человек англичан, разного рода мастеровых и кораблестроителей. Для какой цели они присланы и куда будут направлены персидские войска, никто не знал, но известно было, что Аббас-Мирза требовал, чтобы талышенский хан прислал свои войска для усиления его армии.

— Шах-Заде требует от меня войско, говорил Мустафа, но знает, что меня разорил, отнял много подданных и оставил меня с голыми руками. Какие же войска я ему дам? Если пошлю остальные, то со мною русские сделают то же, что и персияне.

Неуступчивость хана и его последний ответ страшили его подвластных. Не спрашивая согласия Мустафы, талышенцы отправили от своего имени посланного к Аббас-Мирзе, с обещанием дать в аманаты ханского родственника Эмир Кулибека, если только Талышенское ханство не будет подвергнуто новому разорению и будет отменена посылка к Баба-хану ханской дочери. Получив на это согласие персидского правительства, народ потребовал, чтобы хан отправил аманата. Мустафа принуждён был согласиться, но задержал отправление его на десять дней, и в это время просил нашей помощи, говоря, [13] что в противном случае принужден будет удалиться со всем своим семейством в Россию ¹³.

Удаление это было бы крайне невыгодно для наших интересов, и Талышенское ханство могло признать над собою власть Баба-хана. Не желая упускать из рук владение, столь долгое время искавшее покровительства России, Тормасов ободрял Мустафу и обещал, при предстоящих переговорах, сделать все возможное в его пользу. Требование главнокомандующего признать ханство под покровительством России, как мы видели, встретило сопротивление со стороны Мирза-Бизюрга. Тогда Тормасов предложил заключить особое условие, в котором постановит, что до заключения полного мира, при котором должна решиться участь талышенского ханства, не будут в него введены, без нарушения перемирия, ни русские, ни персидские войска. Не соглашаясь и на это, Мирза-Бизюрг обещал спросить разрешение Аббас-Мирзы, находившегося тогда в Нахичевани.

Главнокомандующий отправил Аббас-Мирзе письмо ¹⁴, в ответ на которое наследник писал, что решить этот вопрос он не может, но спросить отца, и так как ответ будет получен не скоро, то полагает, что такая мелочь, как Талышенское ханство, не может остановить переговоров о восстановлении мирных отношений между двумя государствами, что о талышенском ханстве можно говорить после или, другими словами, тогда, когда персияне успеют разорить его. Аббас-Мирза писал, что излишние требования России дадут о нем дурную славу и послужат поводом к обвинению в том, что такое ничтожное ханство, как Талышенское, могло послужить к разрыву мирных переговоров.

«Поводом этих маловажных посторонних дел, писал Аббас-Мирза, вы не должны покрыть пылью прозрачное зеркало дружбы, а если, по разным обстоятельствам заметите в нем (зеркале) потускнение, то, по мере возможности, должны стараться его очистить и тем уничтожить следы вражды в сердцах».

Тормасов настаивал, однако же, на этой мелочи, а Мирза-Бизюрг не соглашался. После долгих совещаний договаривающиеся решились, не упоминая прямо в статьях о перемирии о талышенском ханстве, оговорить только, что ни с той, ни с другой стороны не будут предприняты никакие неприятельские покушения на земли, города, ханства и царства, приобретенные трактатами до подписания акта [14] перемирия покоренные оружием в состоящие под покровительством той или другой державы.

Составленный на этом основании проект трактата был уже готов, когда Мирза-Бизюрг получил от своего правительства секретное распоряжение, вследствие которого стал явно уклоняться от заключения мирных условий. Поводом к такой перемене тегеранского двора послужили интриги английского посольства, всеми мерами старавшееся не допустить Персию до соглашения с Россией. По внушению английского посла Гарфорта Джонеса, Персия решилась не заключать перемирия с Россией, а в замен того открыть переговоры о союзе с Турцией. Лишь только последние окончились формальным соглашением о совокупном действии против России, и Порта обещала дать в помощь Персии 12,000 лучших анатолийских войск, как Мирза-Бизюрг получил приказание прервать переговоры ¹⁵. Он стал заявлять вновь такие требования, на которые согласиться было невозможно. Мирза-Бизюрг требовал, чтобы Россия отказалась от покровительства талышенскому ханству и предоставила его Персии; чтобы из титула Тормасова, обозначенного в полномочии, исключено было выражение «главнокомандующего в Дагестане», показывая тем, что Персия имеет притязание и на эту страну; чтобы Мустафа, хан ширванский, доставил полное удовлетворение жителям соседних персидских провинций за отогнанные им 15,000 баранов, тогда как Мустафа вызван был на этот поступок самими персиянами, разорившими его владение; чтобы, во все время перемирия, Россия не поднимала оружия против ахалцыхского, и Карского пашалыков и, наконец, чтобы мигринский и гюнейский магалы, в Карабаге, были уступлены Персии. Все эти ничем не оправдываемые требования заставили Тормасова предложить разменяться полномочиями без постановления перемирия, на что Мирза-Бизюрг охотно согласился и на другой же день отправился в обратный путь ¹⁶.

Таким образом, переговоры были окончательно прерваны и Тормасов, с сожалением, видел, что «вес золота английского и турецкого дворов, при всем желании персидского правительства восстановить с Империей Российскою союз и мир, заставил его из корыстолюбия поколебаться и быть весьма нерешительною, что весьма заметно было во время переговоров, по медленности Мирзы-Бизюрга и по разным выдумкам и пустым претензиям ¹⁷». [15]

Оставив Аскаран, главнокомандующий спешил в Тифлис, где присутствие его было крайне необходимо, в виду происшедших событий в Имеретии.

IV.

Присылка имеретинских депутатов в Тифлис. — Поручение, данное им от царя Соломона. — Его просьба о заключении нового трактата о подданстве. — Отказ выдать аманатов. — Князь Леонидзе. — Письмо Тормасова Соломону. — Посылка Могилевского в Имеретию.— Свидание его с Соломоном. — Меры к удалению царя из Имеретии. — Прокламация к имеретинам. — Движение войск. — Поведение Соломона и князя Зураба Церетели. — Присяга имеретин. — Покорность Соломона и отправление его в Тифлис. — Временное управление в Имеретии. — Начала, на которых оно было основано. — Подданство Гурии. — Бегство Соломона из Тифлиса.

В январе 1810 года ожидали приезда в Тифлис митрополита Генатели с объяснениями царя имеретинского.

Митрополит известен был как человек преданный России, и потому, надеясь, при предстоявших переговорах, воспользоваться тем влиянием, которое имел он на царя и народ имеретинский, Тормасов поручил Симоновичу настаивать, чтобы митрополит был как можно скорее отправлен в Тифлис, но царь Соломон, вместо Генателя, прислал митрополита Сафрония и с ним князя Ростома Абашидзе и протопопа Габаони Николая. Присланные передали Тормасову письмо, в котором Соломон жаловался, что не он, а главнокомандующие постоянно нарушали заключённые с ним условия подданства; что до сих пор но отдают в его управление Лечгума и что по трактату должно быть в Имеретии только 120 человек русских солдат, а теперь их там множество. Царь писал, что, по заключенному условию, войско должно быть расположено там, где он пожелает, а его ставят, где хотят; что русское правительство уничтожает власть царя, приказавшего запечатать одну лавку в Кутаисе, а ее распечатали и товары отдали хозяину; что самого Соломона выгнали из Кутаиса и во дворце его поместили солдат, которые грабят жителей, бьют князей и живут там с наложницами-служанками, отнятыми у имеретинских князей.

Соломон говорил, что он сохранит верность только тогда, когда будет заключен новый трактат о подданстве, проект которого и посылает главнокомандующему. В основание новых условий подданства была положена полная независимость в управлении и присоединение к Имеретии Гурии и Лечгума. Соломон требовал, чтобы в его царстве было столько русского войска, сколько признает нужным он [16] сам; робы главнокомандующие оказывали ему помощь войсками, в том случае, если бы царю вздумалось с кем либо поссориться; чтобы никто не смел вмешиваться в его внутреннее управление страною и он мог бы сноситься прямо с Императором, помимо главнокомандующих. Царь просил прислать ежу царские регалии и назначить особу от нашего двора, для постоянного пребывания в Кутаисе, в качестве министра. За все это Соломон обещал признавать над собою верховную власть русского Императора, упоминать в церквах в торжественные дни его имя и при движении войск через Имеретию давать провиант за русские деньги. Что же касается до отправления депутатов в Петербург, то Соломон отказывался послать тех лиц, которые были избраны главнокомандующим, а назначил их по своему усмотрению.

«О депутатах же разумею, писал он Тормасову ¹⁸, что правило должно быть таково, чтобы царскими депутатами были те лица, на которых может успокоиться мысль царя их, но, из уважения к вам, пусть один будет назначен по вашему выбору, а остальные будут избраны мною и отправятся по утверждении Высочайшею грамотою сих новых пунктов. Относительно аманатов никогда мною не было говорено ни вашим предместникам, ни здесь находящимся военачальникам. Да и к чему нужен мой аманат великому Императору? Если же где-нибудь есть мое письмо об отдаче аманата, кроме отказа в этом, то я представлю его (аманата) вашему высокопревосходительству».

Такое заявление царя не показывало в нем желания подчиниться требованиям русского правительства, а из слов митрополита Сафрония можно было заключить, что Соломон не только не решится послать депутатов, но и не согласится на отправление Генателя в Тифлис.

Считая личное свидание с митрополитом самым лучшим средством к склонению Соломона исполнить наше требование, Тормасов поручил полковнику Симоновичу вновь настаивать на том, чтобы митрополит Генатель был, как можно скорее отправлен в Тифлис, и, в случае несогласия царя на такую посылку, приступить к исполнению предположений об удалении Соломона из Имеретии, т. е., при помощи войск, стараться захватить его в свои руки. Опасаясь, однако же, чтобы эта последняя мера не вызвала замешательств в Имеретии, главнокомандующий употребил все средства к тому, чтобы пред карательно ослабить власть и значение царя, и подготовить население [17] к перемене правительства. Он отправил в Имеретию грузинских князей Елизбара Эристова, Давида Тарханова и капитана Амереджи с тем, чтобы облегчить деятельность полковника Симоновича, родственные связи и знакомства в Имеретии, князья эти могли оказать значительное содействие в организации приверженной нам партии, в состав которой предполагалось привлечь, прежде всего, духовенство, отличавшееся наибольшим влиянием на народ. Независимо от этого, Тормасов призвал полезным внушить владетелю Гурии, что если он отложится от царям обяжется быть непоколебимо верным России, то может рассчитывать на утверждение независимым правителем Гурии, причем ему предоставлены будут все те права, которыми пользуется владетель Мингрелии. Князь Мамия Гуриель тотчас же отозвался на это предложение и прислал просительные пункты о принятии его в подданство России.

Признание самостоятельности Гурии, хотя и значительно ослабляло Соломона, но, не довольствуясь этим, Тормасов намерен был отвлечь от власти царя и рачинских князей довольно, сильных в Имеретии. Князь Зураб Церетели, так много обещавший, но надо сделавший, и на этот рань был: избрав орудием для исполнения намерений главнокомандующего. Ему было объявлено, что теперь наступила пора действий, что если по его внушению князья Рачи отклонятся от повиновения царю, то князь Церетели будет назначен правителем этой области, и ему будет отдана половина имений царевича Константина. Точно также полковник Симонович был уполномочен обещать большие награды всем тем князьям, которые перейдут на вашу сторону, и с этой целью ему отпущены значительные деньги и дорогие вещи для подарков ¹⁹.

Разрешая не стесняться в употреблении денег и подарков, Тормасов надеялся, что, при известной жадности имеретин ко всего рода приобретениям, Симоновичу удастся склонить на свою сторону лиц самых приближенных к царю и в том числе князя Леонидзе, обращавшего на себя особенное внимание главнокомандующего. Будучи ближайшим советником царя и главным виновником его нерасположения к России, Леонидзе был человек пронырливый, хитрый, привыкший к разным превратностям в жизни, изменявший нескольким царям Грузии и Имеретии и к тому же жадный и корыстолюбивый. Дочь Леонидзе была замужем за грузинским князем Меликовым, а сын — в Тифлисском училище. Эта нравственная связь, так сказать, зависимость от Тифлиса где было средоточие русской [18] власти, служило некоторым ручательством, что его можно склонить на нашу сторону. Считали возможным, обещая значительные награды или известную сумму денег, убедить Леонидзе выдать нам Соломона, но на деле мера эта оказалась весьма трудно исполнимою. Леонидзе понимал, что никакие награды не дадут ему того положения, которое он занимал при царе безграмотном, а сумма денег и ценность подарков никогда не дойдут до той цифры, которую он мог получить при помощи грабежа, прикрытого именем царя имеретинского.

Грабеж и легкость наживы были главнейшею причиною тому, что все ближайшие советники царя постоянно восстановляли его против России, и уговаривали не исполнять наших требований. В подчинении Соломона русскому правительству они видели ограничение их произвола, насилий и потому уклонялись постоянно от переговоров с представителями русской власти. При всех своих усилиях, Симонович не успел образовать сильной партии приверженцев, и Тормасов, опасаясь потерять напрасно время, принужден был приступить к открытым действиям. Он писал Соломону, что еще в прошлом году требовал, чтобы царь отправил депутатов в Петербург, с благодарностью о принятии Имеретии в подданство, чтобы он прислал аманатов в залог верности и сам возвратился на жительство в Кутаис, но не получил на это требование никакого ответа. Тормасов не скрывал уже от Соломона, что его ослушание, в течение пяти лет, нарушило присягу и трактат, заключенный с русским правительством. Главнокомандующий говорил, что во все это время царь вел себя неприязненно, был в сношении с персидским правительством, с беглым царевичем Александром, с ахалцыхским Селим-пашей и с сераскиром трапезондским, которому предлагал даже выдать аманатов. Вспоминая прошлое, Тормасов не мог не указать, что, когда русские войска осаждали Поти, царь принимал все меры к тому, чтобы затруднить им сообщение: и отрезать отступление, что по его приказанию был разграблен казачий пост, атакован пороховой транспорт и во многих местах преграждена дорога полковнику Симоновичу, следовавшему с отрядом для вспомоществования войскам, осаждавшим крепость Поти. 'Видя столь неприязненные поступки имеретинского царя, император приказал привести его безотлагательно к покорности и, в случае сопротивления, для спокойствия и блага народа удалить навсегда от управления царством.

Не желая прибегать к столь строгим мерам, Тормасов писал Соломону, что он может сохранить еще за собою право владения исполнением следующих условий: 1) дать в аманаты и для [19] отправления в Петербург депутатами царевича Константина, и главных его советников: зятя царя князя Малхаза Андроникова, Соломона Леонидзе, Сехнию Цулукидзе, Кайхосро Церетели и Ростома Нижерадзе; 2) переехать самому па жительство в Кутаис и 3) отправить с депутатами прошение о прощении в прежних проступках, с обязательством поступать на будущее время по всей силе трактата.

Главнокомандующий предупреждал царя, что, в случае неисполнения этих требований, он, «имея меч уже подъятый для карания преслушных священной воле Его Императорского Величества», должен будет удалить Соломона на веки от управления царством имеретинским и заняться устройством благосостояния преданного России народа имеретинского.

«Между же тем, прибавлял Тормасов в конце своего письма ²⁰, по искреннему моему к вам усердию, коего опыт можете видеть из того чистосердечия, с каковым я объясняюсь с вами, давая вам через то время обратиться на путь истинный, я молю благость всемогущего Бога, чтобы он святою силою своею вселил в вас спасительные мысли и даровал, вам через то спокойствие и ненарушимое благоденствие, коего лишают вас злые ваши совещатели, желающие гибели вам и собственному своему отечеству».

Отправляя это письмо к полковнику Симоновичу, главнокомандующий поручал ему, под предлогом экспедиции на Ахалцих, сосредоточить сколь возможно большее число войск и, окружив то место, где находился Соломон, преградить ему все пути к побегу. Тогда, отправив письмо главнокомандующего, Симонович уполномочен был требовать ответа не позже, как по прошествии трех дней, и если царь станет отговариваться невозможностью столь скорого исполнения, то чтобы он, в доказательство своей покорности, переехал в Кутаис и там уже делал все необходимые распоряжения. Если же Соломон не согласится и на это, то действовать силою, для чего и требовать в помощь себе войска из Грузии.

Для этой цели, расположенные в гг. Гори и Сураме два батальона 9-го егерского полка, с четырьмя орудиями, были приготовлены к выступлению. Разделившись на четыре части — по две роты с орудием в каждой, — батальоны должны были выступить по приказанию полковника Симоновича, и, через восемь дней после отравления курьера, быть в Имеретии и расположиться в селениях: Сачхере, Свери, Шемомовали и Лосиатхеви. [20]

Предварительные распоряжения по средоточию войск не укрылись от Соломона и он, не теряя надежды на лучший исход, просил Тормасова прислать к нему правителя канцелярии главнокомандующего, надворного советника Могилевского, для некоторых, по его словам, необходимых объяснений. Тормасов сделал еще одну уступку и отправил Могилевского в Имеретию, но писал Симоновичу, что после разговора посланного с царем, «должно уже немедленно действовать тем или другим образом».

Прибыв в Кутаис, надворный советник Могилевский отправил к Соломону капитана Амереджибова с уведомлением о своем приезде и с предложением царю повидаться с ним. Соломон прислал князя Леонидзе и Джапаридзе, для сопровождения Могилевского в место своего пребывания, замок Вард-цихе.

Во время пути, Леонидзе старался дать понять Могилевскому, что царь располагает значительным войском, что народ к нему привязан и Имеретия изобилует такими местами, среди которых не только можно скрыться, но и защищаться продолжительное время с весьма незначительными силами. Видя, что Могилевский на его слова не обращает никакого внимания, Леонидзе переменил разговор и, круто повернув в противную сторону, стал уверять в своей приверженности и жаловаться, что через клевету злых людей и врагов русское правительство недостаточно ценит его заслуги и преданность.

Среди такой беседы и самых горячих уверений князя Леонидзе, путешественники достигли до р. Риона, переправились через нее и через реку Квирилу и прибыли в резиденцию царя имеретинского. Могилевский тотчас же имел свидание с Соломоном и передал ему письмо Тормасова, служившее ответом на присланный царем проект трактата.

«На письмо вашего высочества, писал Тормасов Соломону ²¹, имею честь ответствовать с полною откровенностью, что я крайне был удивлен, получив от вас пункты, на которых вы желаете снова обязаться быть верным подданным Его Императорского Величества, отказываясь формально от обязанностей, предлежащих вам к исполнению, по силе прежде заключенного трактата вашим высочеством подписанного, по совершении присяги перед лицом всеведущего Бога на св. Его Евангелии, в том, что вы свято и ненарушимо соблюдете все пункты сего трактата, утвержденного самим Государем Императором. Почему, не смея даже и помыслить, чтоб приступить [21] без особой высочайшей воли к перемене трактата, я единственно из усердия моего к вам и желая вам добра, возвращаю при сем подлинные пункты, от вас присланные, и не представляю оных на усмотрение Его Императорского Величества, дабы не умножить того праведного против вас гнева, на который и без того ваше высочество подвинули всемилостивейшего Государя Императора через неисполнение священной Его воли в продолжение целых пяти лет.

«Между же тем, следуя побуждениям искреннего моего расположения стараться о пользах ваших, я не скрою перед вашим высочеством, что мысль, вами принятая, в рассуждении перемены трактата, может быть для вашего высочества весьма вредна; тем более, что сие причтется со стороны вашей единственно к оскорблению, столь сильного и могущественнейшего монарха, как наш всемилостивейшей Государь Император. А потому, я предварительно считаю долгом уведомить вас, что, по обязанности главнокомандующего, должен будучи хранить свято закон Его Императорского Величества, отнюдь не отступая от оного, я и в сем разе принужденным себя найду, как блюститель закона, принять другие меры, хотя бы оные и были неприятны для вашего высочества, дабы обратить вас к исполнению ваших обязанностей, ибо я не вправе ни переменять, ни делать новых трактатов без соизволения Его Императорского Величества, но обязан почитать священными те, которые удостоены Высочайшего Его утверждения и надзирать, дабы сила оных была во всей точности исполнена, наказывая вероломство и непокорность законной власти».

Главнокомандующий прибавлял, что вопрос о принадлежности Лечгума Имеретии не может препятствовать Соломону сохранять верность России и тем более, что решение этого вопроса Император Александр взял на себя, и если Соломон имеет фактические доказательства на право владения этою провинцией, то может представить их с депутатами, которые будут отправлены в Петербург.

Приняв с большим волнением письмо от Могилевского, царь не решился распечатать его тут же. После обеда, когда письмо было уже прочтено, Могилевский имел новое свидание и, уверяя царя в добром расположении к нему, как Императора, так и главнокомандующего, просил высказать свои желания. Соломон повторил то же самое, что писал в письме Тормасову. Жалуясь, что Лечгум до сих пор не передан в его владение, он говорил, что его подданные переносят много обид от русских войск, и потому он желает, чтобы войска были выведены из Имеретии. Могилевский отвечал, что отправлением депутатов в Петербург царь, скорее всего [22] достигнет исполнения своих желаний; что он может поручить им принести жалобу Императору Александру, и тогда справедливые претензии его будут, конечно, удовлетворены. Что касается до войск, то они необходимы для защиты Имеретии от вторжения турок, с которыми Россия ведет войну и обязана оберегать свои владения.

— Когда война кончится, прибавил Могилевский, и край совершенно успокоится, тогда главнокомандующий выведет войска из Имеретии и оставит лишь незначительную часть их, для охранения вашей особы и отдания приличных почестей.

— Я сам на столько силен, отвечал Соломон, что не боюсь ни турок, ни других соседей, с которыми всегда в состоянии справиться и без помощи русских войск. Если мое желание относительно вывода войск будет исполнено и возвращен он будет Лечгум, то я пребуду покорными, верноподданным Его Величества и всегда буду исполнять свои обязанности.

— Выражая недоверие к русским войскам, вы тем самыми обнаруживаете всю неискренность своего поведения.

Соломон не отвечал и, видимо, находился в крайне возбужденном состоянии. Присутствовавший при свидании князь Леонидзе пытался вмешаться в разговор и заявил, что, зная мысли царя, может ответить за него, но Могилевский просил Соломона дозволить ему объясняться с ним одним и наедине, с глазу на глаз. Царь согласился и князь Леонидзе, вместе с другим близким советником Соломона, князем Кайхосро Церетели, были высланы из комнаты. Тогда Могилевский прямо объявил царю, что, находясь под гневом Императора, ему предстоит один путь к спасению — исполнить требование главнокомандующего.

— Но чем же я навлек на себя гнев Государя? спросил Соломон.

— Поступками, враждебными России, отвечал Могилевский.

— Я не признаю себя виновным потому, что все это происходить от клеветы злых людей и несправедливых доносов русских начальников, бывших в Имеретии.

Могилевский принужден был указать на разграбление казачьего поста, на нападение на транспорт, и проч.

— Разберите по совести, прибавил он, и судите сами, виновны вы или нет против данных обязательств.

— Что же мне сделать, чтобы умилостивить Императора?

— Исполнить не позже трех дней требование главнокомандующего, отправить депутатов, выдать аманатов, в том числе царевича [23] Константана, дать письменное обязательство сохранять впредь во всей святости трактат, вами подписанный и, наконец, переехать на жительство в Кутаис.

Это последнее требование особенно заботило Соломона. Он несколько раз переспрашивал Могилевского, как бы желая удостовериться, не обманывает ли его слух, и никак не мог понять, зачем требуют его в Кутаис, туда, где стоят русские войска.

— Это невозможно... это невозможно, повторил он несколько раз; и зачем требуют от меня невозможного?

— Это необходимо, отвечал Могилевский, необходимо в доказательство доверия вашего к войскам, и я клянусь, что вы будете там безопасны.

Соломон не отвечал; он находился в положении человека, не знающего на что решиться и что предпринять. Могилевский воспользовался таким состоянием и объявил царю, прямо и откровенно, что мера терпения окончилась и Император, желая восстановить разрушенное благоустройство Имеретии и доставить благоденствие единоверному народу имеретинскому, повелел лишить Соломона царства; что для этой цели собрано уже на границе до 2,000 человек русских войск, готовых, по первому приказанию, вступить в пределы Имеретии и что для совокупного действия с ними приглашены владетели Мингрелии и Гурии, с их ополчениями.

— Впрочем, продолжал Могилевский, если вы без промедления исполните требование главнокомандующего, то можете быть уверены, что до конца дней своих останетесь самовластным обладателем Имеретии, при всех своих правах и преимуществах. Вам будут доставлены царствия регалии, жалованье и возобновлен на счет казны дворец в Кутаисе. Согласие или несогласие на решительные предложения главнокомандующего, из коих ни одно не может быть отменено, поведет к вашему счастью или погибели.

Слова эти произвели на Соломона глубокое впечатление, судя по неясности его мысли и прерывающимся словам. «Лица же его, доносил Могилевский ²², я не мог в сие время видеть, ибо в продолжение трех часов бывшего между нами разговора царь взял ту осторожность, что когда смерилось, он не велел подавать свечей и мы около часа разговаривали впотьмах, совсем не видя друг друга».

Расставаясь с Могилевским, царь обещал дать решительный ответ после совета с первейшими князьями, но от себя прибавил, [24] что ничего более не желает, как остаться правителем Имеретии и видеть русские войска, которых он так страшится, выведенными из его владений.

— Если русский император, сказал при этом Соломон, против которого я, конечно, сопротивляться не могу, не желает, чтобы я управлял царством имеретинским, то пусть в удостоверение своей воли напишет мне собственноручно хоть несколько строк и тогда я сам добровольно и тотчас же удалюсь от управления царством.

Могилевский не мог обнадежить царя, что последнее желание его будет исполнено и просил только, чтобы решительный ответ был дан ему не позже утра следующего дня, так как более одной ночи оставаться в Вард-цихе он не может.

По окончании аудиенции, царь немедленно потребовал к себе всех своих советников. Пока продолжались совещания, в комнату Могилевского, по азиатскому обычаю, не испрашивая позволения, входили и выходили разные лица и, наконец, явился самый главный советник царя — князь Соломон Леонидзе. Предложив нашему посланному ужин и сам оставшись с ним, Леонидзе сообщил, что Соломон до такой степени взволнован требованиями, который не может исполнить, что отказался даже от пищи. Могилевский советовал для общего спокойствия исполнить требование главнокомандующего, и когда Леонидзе ушел, то Могилевский послал секретно за князем Зурабом Церетели, но ему отвечали, что он у царя. Обещавший столь много князь Зураб теперь не мог уже спрятаться ни за какими ширмами, трактата и двуличие его обозначилось весьма ясно. Под предлогом того, что боится преследования царя, князь Церетели отказался посетить нашего посланного во все время пребывания его в Вард-цихе. Поступки Зураба возбуждали презрение, и Могилевский сравнивал его с Пилатом, предавшим Христа и умывавшем во всем руки ²³.

Между тем, вместо князя Зураба Церетели явился к Могилевскому, тайно подосланный Соломоном и потому переодетый в чужое платье, князь Кайхосро Церетели, человек, имевший большое влияние на царя и действительно ему преданный. Среди разговора, продолжавшегося далеко за полночь, Могилевский старался указать Церетели на те бедствия, которые могут постигнуть Имеретию, если царь останется непреклонным. Ссылаясь на влияние, которое князь имеет, и польстив его самолюбию, Могилевский просил Кайхосро Церетели, чтобы он для собственной пользы и для выгод самого царя, которому [25] предан, убедил Соломона исполнить все требования главнокомандующего, которые одни только открывают ему путь к спасению.

Приведенные доводы, казалось, убедили князя Кайхосро и он обещал исполнить желание Могилевского, но обманул, и когда явился на утро в сопровождении совета, то говорил совершенно другое и был самым упорным нашим противником.

Архиепископ Софроний, протоиерей Николас, князь Соломон Леонидзе, Сехния Цулукидзе; князь Кайхосро Церетели — лица, составлявшие совет Соломона, объявили Могилевскому, что из всех требований царь может согласиться только на отправление депутатов в Петербург; прочие же статьи исполнены быть не могут.

— Это решительный ответ царя? спросил Могилевский, обращаясь к князю Леонидзе.

— Решительный, отвечал тот.

— В таком случае мне нечего здесь делать, и я прошу доложить царю, что желаю ему откланяться и уехать с этим ответом.

Советники отправились к Соломону и спустя некоторое время явились обратно.

— Царь соглашается, объявили они, вместо аманатов послать к главнокомандующему преосвященных Кутатели и Генатели, и первейших имеретинских князей, которые, от имени царя, дадут обязательство и присягнут, что впредь ни они, ни сам царь не отступит от своих обязанностей и будут свято сохранять все пункты трактата. Аманатов же царь дать не соглашается, точно также и нового письменного обязательства; однажды приняв присягу и подписав трактат, он считает достаточным, если новые обязательства будут подписаны князьями и духовенством. Выдача же царевича Константина и приезд царя в Кутаис есть дело невозможное и не может быть исполнено Соломоном.

Выслушав заявление совета, Могилевский повторил свое желание проститься и уехать. Совет снова отправился к царю и снова вернулся.

— Царь решился, говорили пришедшие, послать к главнокомандующему как можно скорее митрополитов и князей с просьбою о помиловании и просить вас остаться при нем, пока не будут собраны депутаты, чтобы вы, отправясь вместе с ними, могли ходатайствовать у главнокомандующего в пользу Имеретии.

Оставаться здесь я не могу, отвечал Могилевский, и тем более, что, зная решительную волю Государя, считаю излишним ехать [26] с предлагаемым посольством, тогда когда последние предложения царю должны быть непременно исполнены.

Из последовавшего затем весьма продолжительного разговора видно было, что Соломон не прочь дать новое обязательство, лишь бы только не требовали выдачи, царевича Константина, на которого народ смотрел, как на наследника престола, и который почти, был также силен в Имеретии, как и сам царь. Будучи причиною многих несообразных поступков Соломона, царевич Константин не мог быть оставлен в Имеретии, и Могилевский настаивал на исполнении всех требований, предупреждая, что в противном случае уедет немедленно. Члены совета поминутно ходили к царю и каждый раз возвращались с различного рода уступками. Такая нерешительность, выведывание и затягивание дела выводили из терпения Могилевского. «Если живой грешник, писал он Тормасову ²⁴, может на земле мучиться адскими муками, то пусть заведешь дело с имеретинами, для очищения своей души».

Видя, по ходу дел, что главнейшая цель Соломона — продлить переговоры до наступления весны, когда разольются реки и наполняющие всю Имеретию леса покроются листом, Могилевский отвечал решительно, что он не уполномочен ни прибавлять, ни убавлять что либо из предложенных пунктов. Он обещал только отправить в лишь курьера с изложением мыслей царя и с тем, что может быть генерал Тормасов согласится сделать некоторые уступки, согласные с желанием Соломона. Последний был очень рад этому предложению и просил Могилевского остаться у него до получения ответа, но он не согласился, и уехал в Кутаис, с обещанием дождаться там решения главнокомандующего.

Таким образом, еще одна попытка склонить Соломона к исполнению наших требований не увенчалась успехом, да и в будущем нельзя было надеяться достигнуть соглашения мирным путель. «Странно мне показалось то, доносил Могилевский, что из чиновников царских, с которыми я имел случай говорить наедине, каждый хвалился, что он все может сделать у царя, да и действительно они говорят правду, потому что царь слушает советы даже и последнего человека, кто только пугает его русскими. Следовательно, мудрее весьма учредить там благоустройство и порядок, где управляешь человек, болящий духом и телом, коего умом и даже помышление другие».

Прибыв в Кутаис и объяснившись полковником [27] Симоновичем, Могилевский вместе с ним сделал распоряжение о движении войск к границам Имеретии и отправил посланных к владельцам Мингрелии и Гурии, чтобы они готовили также войска, для совокупного действия против Соломона.

Нельзя не сказать здесь, что действия для войск были крайне затруднительны и трудно было рассчитывать, чтобы Соломон мог быт взят и удален из Имеретии. Наступало такое время, когда реки стали разливаться. Тогдашняя Имеретия была ни что иное, как сплошной лес, покрывавший собою беспрерывную цепь гор и ущелий. Деревень или сел, в том смысле, как мы их понимаем, не было вовсе, и все население жило отдельными семействами, в хижинах, разбросанных по лесам на более или менее значительном расстоянии друг от друга. При первом известии о приближении русских войск, имеретины легко могли оставить свои дома и скрыться в лесах и ущельях. Сам царь, имея повсюду караулы, мог удалиться из Вард-цихе в дремучий лес, окружавший этот замок и скрываться в бесчисленных ущельях, не имея вовсе надобности бежать куда-нибудь из своего царства. «Особенному .надобно быть счастью, писал Могилевский, чтобы удалось где-нибудь его схватить и должно даже признать сие невозможным, потому что народ, а паче князья, любя нынешнее своевольное и беспорядочное правление, страшатся российского порядка, что и есть главною причиною того, что доселе не составлено еще ни малейшей партии из приверженных к нам имеретин, которую можно, бы было употребить на поимку царя».

Не смотря на все затруднения и неблагоприятные условия, Тормасов решился, во чтобы то ни стало, прекратить беспорядки в Имеретии и восстановить в ней спокойствие. 15-го февраля он прибыл в г. Сурам на границы Имеретии, с тем, чтобы быть ближе к происшествиям, и поручил полковнику Симоновичу приступить к решительным действиям. Симонович начал с того, что отправил Соломону давно хранившееся у него письмо главнокомандующего, от 21-го января, и требовал его исполнения в течение трёх дней. Соломон, по обыкновению, медлил ответом и старался отдалить грозу. Он прислал в Кутаис всех митрополитов, которые, от имени царя, выпрашивали разного рода уступки, но не были уполномочены согласиться ни на одно, из требований главнокомандующего. Они беспрерывно ездили в Вард-цихе и оттуда в Кутаис, но пересылки эти не приводили ни к каким результатам. Девять мучительнейших дней проведено было в переговорах, замечательных по своей нерешительности и бесцельности. [28]

«Надобно думать, писал Могилевский Тормасову ²⁵, что в продолжение переговоров наших с митрополитами, сей собор или не хотел понимать наших внушений, которые через них были делаемы царю, или река Квирила, за которою лежит Вард-цихе и через которую сии святые отцы, не взирая на свою тяжесть, переправлялись более двадцати раз во время своих переездов, есть древняя баснословная Лета или река забвения, которая, при переправе их, уносила всегда наши внушения, только никогда они не привозили нам от царя ответа, согласного с нашими представлениями и всякий раз, когда отъезжали от нас, просили, чтобы мы яснее объявили им, в чем состоят настоящие от царя требования. Посему, чтобы избавиться сих хлопот, мы принуждены были с ними послать на письме сии предложения, дабы царь внятнее мог оные разобрать.

«Весьма замечательно было то, что когда, при повторении наших требований духовным особам, доходило дело до переезда в Кутаис и выдачи царевича или требованного обязательства, то всякий раз получали мы единогласный ответ от всего собора ара икнеба, т. е. не бывать сему, и многие из них повторяли сии слова и тогда, когда, были заняты между собою посторонними разговорами, не внимали совершенно нашим представлениям и резонам, делаемым одному кому либо из них. Это похоже на польское «не позволям».

Ара икнеба было причиною всех бедствий для Имеретии. Ни сан, ни высокое звание митрополита не избавляло советников царя от лжи и обмана; большинство их было враждебно России и только один из них, митрополит Генатель, был чистосердечно предан России, желал блага Соломону и счастья своему отечеству. Принимая самое живое участие в переговорах, Генатель был бессилен, однако же, для того, чтобы победить ближайших советников Соломона. Последний, перед истечением трехдневного срока, готов уже был ехать из Вард-цихе в Кутаис, но царевич Константин и князь Леонидзе удержали его, уверяя, что если он явится в своей столице, то будет схвачен русскими и отправлен в Сибирь ²⁶.

«Царевич Константин, писал Могилевский ²⁷, сам повсюду разглашает, что он, будучи теперь человек потерянный, на все отважится, и поставил себе законом — мщение русским. Действительно, он кидается повсюду и старается привлекать к себе партии, [29] чтобы испытать счастье против русских войск. Он-то и Леонидзе причиною всего зла».

По совету этих двух лиц, к которым присоединились впоследствии и другие приближенные, царь решился отказаться от наших требований и, предвидя грозу, собрал все свое имущество и, отправил его вместе с супругою в горы. Сам же Соломон заперся в замке Вард-цихе, имея при себе около 4,000 человек вооружённых имеретин ²⁸. Тогда, 20-го февраля 1810 года, были двинуты войска из Карталинии, Кутаиса, Мингрелии и из Лечгума. В тот же день была обнародована во всех церквах Кутаиса прокламация главнокомандующего, в которой он писал имеретинскому народу, что царь нарушит трактаты и, в течение пяти лет .не отправляя депутатов, «дерзнул письменно отозваться, что он не признает над собою власти России».

Указав на сношения царя с лицами, враждебными России, на разграбление казачьего поста, нападение на пороховой транспорт и на преграждение пути полковнику Симоновичу, как на поступки, несовместные с обязанностями верно поданного, Тормасов объявлял, что Соломон, по воле Императора, устраняется навсегда от управления царством имеретинским.

«Исполняя сим, писал главнокомандующие священную волю. Все августейшего нашего Монарха, яко правосудный его закон, я обращаюсь к вам, благороднейшее сословие имеретинского духовенства, князей и дворян, призывая вас обще со всем народом, именем Все милостивейшего Государя Императора, не обинуясь, принять присягу на вечную верность подданства, признать и покориться единой и непременной верховной власти могущественнейшего и сильнейшего Российского Императора отвергнув отныне навсегда всякую зависимость вашу от бывшего царя Соломона, правосудием Его Императорского Величества отчужденного от управления вами, и навсегда превратить с ним всякие явные и тайные связи, сношения или даже переговоры, через, посторонних людей, опасаясь навлечь на себя неминуемые бедствия, когда сие будет открыто».

«Ныне учредится для благоденствия вашего временное имеретинское правление, составленное из членов, избранных из среды почтеннейшего имеретинского дворянства, с председательствованием, российского военного чиновника, кои, сообразуясь умоначертанию и народным обычаям, будут управлять с кротостью и милосердием, повеленным [30] от всемилостивейшего и великого нашего Государя Императора и займутся единственно благоустройством и счастьем народным. Сим же священным именем Его Императорского Величества обещается всему благороднейшему имеретинскому сословию духовенства, дворян и народу свободное отправление каждому своей веры, предоставление всех прав и преимуществ, беспрепятственное пребывание в жилищах, где родились ваши предки, и никем неотъемлемое владение каждого своею собственностью, если беспрекословно совершив присягу на вечную верность подданства, пребудете верны России и покорны во всем высочайшей воле. Тогда истинное счастье и благоденствие водворятся между вами и благо попечение всесильного и милосерднейшего Государя Императора пребудет неразлучно с верным народом имеретинским.

«Для непокорных же непобедимые российские войска уже собраны в большом числе и меч готов наказать преступников священной воле могущественнейшего Государя государей.

«Я надеюсь, однако же, что ни один из обитателей Имеретии не уклонится от пути истины и, не желая себе погибели, изберет стезю прямую, ведущую к благополучию и истинному счастью».

Последняя надежда главнокомандующего оправдалась. Если в некоторых местах и были столкновенья туземного населения с нашими войсками, то они были ничтожны. В большей части Имеретии народ принял известие об удалении Соломона с большим равнодушием.

Была масленица. Жители Кутаиса собрались в церковь, где после литургии выслушав прокламацию, присягнули и, разойдясь по домам, предались обычным своим увеселениям, точно и не произошло в их отечестве ничего замечательного. Равнодушие их было поразительно для постороннего наблюдателя. При столь важном и крутом переломе, население не покидало своих масленичных увеселений и смотрело совершенно хладнокровно на все, что происходило вокруг. По народному масленичному обычаю, в Кутаисе, 28-го февраля, был избран царь, «коего можно назвать мишурным и лыком шитым», как выразился Могилевский. С бубнами, музыкою и знаменами, при огромном стечении народа вновь избранный царь путешествовал на ишаке по городу, с расписанным лицом и в шутовском наряде. Народ с видимым, удовольствием следовал за процессией, шумел, веселился и кончил тем, что стащив мнимого царя с ишака, лишил его власти над собою. С «царем поступили, пишет очевидец, весьма неучтиво, что доставило величайшее удовольствие народу, который, по скудности [31] своего: ума, никак не мог приноровить, что тоже самое делается и с настоящим их Соломоном» ²⁹.

Последний, как только узнал о происшедшем в Кутаисе, стал точно также приводить к присяге жителей ближайших к себе деревень и уговаривал их сопротивляться русским войскам, приближавшийся с разных сторон. Так, один отряд был направлен к м. Чхари, принадлежавшему царевичу Константину, для действия против Рачи, а другой — к селению Опишквити, на берегу реки Риона, близ Вард-цихе, для действия против самого царя, находившегося в замке со всем собранным им войском. Мингрельское войско было разделено на две части и присоединено к первым двум отрядам, а гурийское ополчение вступило в Имеретию со стороны сел. Саджавахо.

Напуганные сторонниками царя жители в первое время скрылись в леса и, собравшись большими толпами, устраивали в крепких лесах засеки, но потом, видя кроткое обращение с ними войск, возвращались в дома и охотно принимали присягу; духовенство же и князья противились ей ³⁰. Большинство князей и дворян увозили свое имущество в горы, преимущественно в Рачу, где и укрылись под охраною крепостей и замков. Отряд, следовавший в м. Чхари, был встречен имеретинскими войсками, желавшими запереть ему Ликидарский проход, но простой обход русских войск заставил имеретин, без выстрела, бросить свои засеки, за которыми они, было, засели ³¹.

Царь Соломон все время оставался в Вард-цихе, рассчитывая на непроходимость лесов, болот и на глубину рек: Риона, Квирилы и Хани, окружавших его замок почти со всех сторон. Чтобы вытеснить его из Вард-цихе И захватить в наши руки, полковник Симонович поручил Кавказского гренадерского полка майору Колотузову и штабс-капитану Сагинову наблюдать за переправами через реки Рион и Квирилу, близ сел. Чегути. Шеф 9-го егерского полка, полковник Лисаневич, направлен по хребту гор, из Лосиатхеви через Багамское ущелье, к селению Хани, лежавшему на дороге к Ахалцыху.

Как только Соломон узнал, что русские войска приближаются с разных сторон к его местопребыванию, он тотчас же отправил [32] к Симоновичу архимандрита гелатского монастыря, Давида, с поручением описать раскаяние царя и просить помилования. Архимандрит заявил, что царь со слезами просит прощения. Человек слабый, малодушный и лишенный собственных убеждений, Соломон подчинялся мнению других, и, не имея, силы сбросить постороннего влияния, находился в самом несчастном положений. Он понимал всю грозившую ему опасность, но, не имея силы предотвратить ее, предавался полнейшему отчаянию. Оставаясь в Вард-цихе, царь вел себя, «как слабое дитя, движущееся при поддержке помочей. Теперь он клянет своих советников, но, при всем том, по привычке и влиянию их на его ум, не может разлучиться с сими сокровищами, особливо с князем Леонидзе, достойным виселицы, и с ним же совещевает ³²».

Приезжавшие из Вард-цихе единогласно утверждали, что Соломон в отчаянии бросался на пол, царапал себе лицо, рыдал и бесновался до такой степени, что приходил в бессилие. «Следовательно, грешно бы было, писал Могилевский, признавать его преступником наравне с его любимцами, которые, овладев даже и помышлениями его, испивали кровь несчастных жителей, под видом преданности своей к нему, и одни более достойны небесного гнева».

Советы и настояния таких лиц были пагубны для Соломона, вели его к пропасти и лишали одного из лучших качеств человека — самостоятельности. В одно, и тоже время царь просил пощады у Симоновича, сокрушался о своем несчастном положении, и отправлял к Шериф-паше в Ахалцихе князей Кайхосро, Семена и Бери Церетели. Он снабдил их подарками и просьбою, чтобы паша прислал ему лезгин для действия против русских войск ³³. При таких условиях, Симонович не мог верить в чистосердечное раскаяние Соломона, и не мог остановить, его от новой ошибки, в которую впадал он посылкой, в Ахалцых трех братьев Церетели. Родственник посланных, князь Зураб Церетели, который бы мог, отклонить царя от нового преступления, оказался человеком в высшей степени двуличным, Он ведь себя крайне недобросовестно и старался угодить, обеим сторонам или, по крайней мере, остаться на той, которая, одолевает. Князь Зураб был, бесспорно, одним из умнейших в Имеретии, но не был чистым сыном своей отчизны, а человеком, пользовавшимся обстоятельствами для личных выгод.

Когда поездка Могилевского и свидание с царем были [33] безуспешны, когда царь с решимостью отказался исполнить наши требования тогда князь Церетели, присматривавшийся издали и зорко следивший за ходом переговоров, счел для себя более выгодным отдалить движение русских войск, на успех которых он не надеялся, а присоединиться к которым был должен, в силу данных письменных обстоятельств. Отказавшись от свидания с Могилевским, из опасения получить поручение, несогласное с его видами, князь Зураб писал Тормасову, что, зная местные обстоятельства, он полагает отложить движение войск до другого времени, так как с наступлением лета будет действовать трудно. «Хотя сильному войску все возможно, писал он, но здесь такие скалистые места, что царь легко укроется в место, недоступное для войска». Князь Церетели пугал, что вступление русских войск в Имеретию возбудит бунт, который не усмирить и в четыре года, так как царь заранее заставил народ присягнуть себе и обязал его клятвою сопротивляться русским силою оружия. Зураб просил дозволения быть посредником и окончить дело миром, взять аманатов, назначить депутатов и отобрать новую подписку от князей и духовенства. Он просил не требовать от царя приезда в Кутаис, словом, говорил все то, что говорили Могилевскому сторонники царя и враги России. «Не обращайте внимания на безрассудство царя, писал князь Церетели Тормасову ³⁴, простите ему, по божескому милосердию, и не лишайте его царства, ибо я уверен, что Его Величество милует бессильных и невежественных прощает. Я знаю ваше человеколюбивое великодушие и потому осмелился доложить вам, тем более, что так лучше, и Имеретией мы можем воспользоваться с большею выгодою». Так писал Церетели, желая отдалить появление русских войск, но, когда, на следующий день, они явились в его имении, то Зураб стал говорить совершенно противное. «Вы пожаловали для дурака весьма хорошие палки, писал он Тормасову ³⁵; думаю, что он не даст побить себя, а один вид палок его образумит».

На оба письма Церетели главнокомандующий отвечал, что требования наши не могут быть ни отменены, ни изменены, и воля великого Государя будет исполнена во всякое время года. Точно такой же ответ был дан и архимандриту Давиду. Симонович говорил ему, что теперь царю поздно просить прощенье, когда он, как отвергший все снисхождения, устранен от управления, в котором отныне навсегда власть его уничтожена в Имеретии; что теперь предстоит [34] позаботиться о благосостоянии имеретин и водворить порядок среди народа, взятого в непосредственное управление русского Императора. Архимандрит просил указать путь, по которому Соломон мог бы себя «спасти от пропасти, в которую низвергла его супротивность», Симонович отвечал, что царь может рассчитывать на лучшую будущность, если поедет сам к главнокомандующему, принесет чистосердечное раскаяние и, будучи уверен в своей безопасности, останется при нем до Высочайшего решения его участи.

Едва Давид уехал, как к Симоновичу явились присланные Соломоном митрополит Генатель и князь Сехния Цулукидзе. Высказывая желание исполнить наши требования и иметь личное свидание с главнокомандующим, Соломон просил отправить посланных к Тормасову и до возвращения их прекратить военные действия и остановить приведете народа к присяге. Согласившись на отправление посланных, Симонович отвечал, что прекратить действия не может без приказания главнокомандующего, который находится близко, в Сураме и, следовательно, ответ может получиться весьма скоро. Тормасов готов был видеться с царем, но только тогда, когда он исполнит волю Императора. «После того, писал он ³⁶, или я в Кутаис приеду для свидания с его высочеством или, если угодно будет назначить время и место свидания, то я не премину явиться и уверить его лично в милостивом Государя Императора расположении ко всему имеретинскому царству и в моем истинном почтении к особе его высочества».

Соломон мучился, терзался, но, опутанный нравственным влиянием своих советников, все еще не решался исполнить наших требований, а между тем каждый вновь наступавший день приносил ему только одни огорчения, и известия, что бывшие его подданные охотно покоряются русскому правительству. Менее чем в неделю, большая часть царства присягнула на верность Императору Александру.

«Благодаря Бога, писал Могилевский Тормасову ³⁷, все дела здешние идут чрезвычайно успешно и счастливо. Многие из важных и близких к царю князей, носившие на себе личину твердой к нему преданности, отстали от него, вероятно, боясь потерять свои имения, и присягнули на верность. Можно полагать, что в непродолжительном времени и все его любимцы, также мудрые советники оставят сего слабого несчастливца. Разве одно сокровище и великий мудрец [35] Соломон Леонидзе неразлучно будет испивать чашу горести с малым царем Соломоном Арчиловичем и небольшим числом других людей ему подобных, которые чувствуют, что им, при русских, будет не масленица, а великий пост, который в Кутаисе весьма чувствителен и для меня».

«Жители Кутаиса, писал в то же время Симонович, все приведены к присяге и находятся в таком спокойствии, которое можно видеть разве только в самых устроенных городах». Так называемая мать Имеретии, провинция Бака, в которой находилось и селение Моглоки, до чрезвычайности крепкое по своему положению и окружающим его непроходимым лесам, присягнула со всеми обывателями. Крепостца Чхери, принадлежащая царевичу Константину, все окрестные около Кутаиса волости, лежавшие по берегу рек Риона и Квирилы, и граничащая с Мингрелией, Лечгумом и Рачею, присягнули. Побочный сын покойного царя Давида, Ростом, тоже присягнул во главе своих подвластных. Покорность этих лиц и большей части населения разрушала последнюю надежду Соломона на возможность оставаться в Имеретии, а между тем русские войска все ближе и ближе подходили к Вард-цихе. Желая воспрепятствовать их переправе через реку Рион, царь Соломон приказал изрубить и потопить все лодки, но Симонович успел все-таки отыскать до семнадцати лодок и, 6-го марта, в жестокую бурю и проливной дождь переправился на противоположный берег. Поручив нескольким отрадам наблюдать по правую сторону реки Квирилы за тем, чтобы Соломон не мог пробраться в кавказские горы или в крепость Мухури, Симонович двинулся к Вард-цихе. Соломон думал уйти в Багдад, но, отрезанный майором Колотузовым, находившемся с отрядом близ селения Чегути, скрылся в Ханийском ущелье ³⁸.

Вард-цихе и Багдад были заняты нашими войсками.

Все князья и приближенные оставили царя, и даже князь Кайхосро Церетели склонялся на нашу сторону. Оставшись с царевичем Константином и князем Леонидзе, Соломон находился в безвыходном положении. Окруженный со всех сторон русскими войсками, он намерен был с несколькими всадниками пробраться в Ахалцых, но когда это оказалось невозможным, то снова отправил к Симоновичу митрополита Генателя и Сехнию Церетели, с объявлением, что готов исполнить все наши требования, лишь бы только были остановлены военные действия. Симонович отвечал, что остановить военных [36] действий он не может, и что царю лучше всего отправиться в Тифлис и ожидать там решения своей участи. Соломон заявил тогда, что готов письменно отказаться от управления царством, но с тем, чтобы ему был дан удел в Имеретии, необходимый для его пропитания и жизни. Отказав и в этом желании, Симонович потребовал, чтобы царь явился к нему для отправления в Тифлис ³⁹. Соломон не согласился и сталь укрепляться, но скоро узнал, что двигавшийся из селения Лосиатхеви половник Лисаневич занял уже ахалцыхскую дорогу и что поэтому на помощь ахалцыхского паши рассчитывать невозможно. Тогда царь просил полковника Симоновича приехать к нему в ущелье и поклясться, что личность его будет безопасна. Желая достигнуть скорейших результатов, Симонович и Могилевский, против правил благоразумия, решились исполнить желание царя, и с четырьмя только казаками отправились в его местопребывание ⁴⁰.

12-го марта свидание состоялось. Оба представителя русской власти погорячились и дали обязательства, превышавшие их полномочия. В присутствии лиц, окружавших Соломона и его войск, перед крестом и евангелием, Симонович поклялся, что царь не будет арестован и царица оставлена на жительстве в Тифлисе. Могилевский же присягнул, что в проезд царя в Грузию ему будут отдаваемы царские почести и что со стороны русского правительства не будет сделано Соломону никакого насилия ⁴¹. После таких уверений царь согласился покориться, и обещал 15-го марта выехать, но только не в Тифлис, а в какое-нибудь карталинское селение, не доезжая г. Гори, куда просил приехать главнокомандующего для свидания с ним ⁴². Примру Соломона последовали и все его советники. Царевич Константин приехал к Симоновичу с повинною и был отправлен в Тифлис; все князья и духовенство сделали то же и присягнули на верность. «Один только царь бесов Леонидзе, писал Могилевский ⁴³, изменивший, наконец, и царю, бежал третьего дня в Ахалцых, вместе с братом своим по адским делам, патером Николаем.»

В назначенный день Соломон выехал из Ханийского ущелья со всеми своими приверженцами, но, не доверяя русским войскам, обошел в полуверсте отряд Симоновича и, по крутой и опасной скале, проехал в селение Сазано, принадлежавшее его супруге. Через три [37] дня он отправился в Карталинию, в сопровождении Могилевского и своей свиты, простиравшейся до четырехсот человек.

Во время пути, на каждых пяти верстах, бывший царь заставлял Могилевского клясться в том, что не будет арестован, и не доверяя клятвам, для большей осторожности объезжал как можно далее те места, где находились наши команды. Пробираясь по крутизнам и едва проходимым лесам, путешественники, вечером, 21-го марта, въехали в Карталинию и остановились близь Сурама, в селении Бекам, принадлежавшем родственнику царя, князю Абашидзе.

На следующее утро Могилевский получил приказание отправиться с царем в селение Вариани, как ближайшее к г. Гори, куда намерен был приехать и Тормасов. Соломон отговаривался от этой поездки, опасаясь, что с удалением его от границ Имеретии, и с выходом из лесов, он будет арестован.

— Завтра я перееду в сел. Дирби, говорил Соломона, что на половине пути между Сураном и Гори, и оттуда отправлю письмо с просьбою, чтобы главнокомандующий назначил мне место свидания. Я совершенно теперь в руках русских, и меня могут везти куда захотят.

В этих последних словах слышалось скорее отчаяние, чем искренность и покорность. Всегда готовый отказаться от своих слов, Соломон, с переездом в Карталинию, искал случая бежать и неоднократно порывался возвратиться в Имеретию. В виду этого, Могилевский находил необходимым как можно скорее выехать из селения Дирби, чтобы отдалить царя от лесов и от границ Имеретии.

— Как располагаете вы относительно переезда в Вариани? спрашивал Могилевский Соломона.

— Конечно, я принужден буду туда ехать, отвечал царь, но я надеялся, что главнокомандующий, из уважения к моему несчастию, окажет мне должную почесть, и приедет в Дирби.

Могилевский заметил царю, что он сам должен искать своего счастья, а не требовать, чтобы главнокомандующий приезжал к нему. Соломон отвечал, что переедет в Вариани, но не прежде как по возвращении от Тормасова митрополита Генателя и Сехния Цулукидзе.

— Жители сел. Дирби разглашаюсь, говорил Соломон, будто я намерен нынешнею ночью бежать, — это совершенная клевета. Имея в Имеретии и на пути в Карталинию тысячу к тому способов, я не исполнил этого, то тем более теперь, когда передал себя во власть русских, я, конечно, не решусь бежать. Впрочем, если угодно, поставьте караул. [38]

Царь, действительно, намерен был бежать в Осетию, и в десятом часу вечера приготовленный для него лошади были уже оседланы. Попытка эта осталась неисполненною: пять рот пехоты, эскадрон драгун и сотня казаков окружили селение Дирби и заперли все из него выходы. С рассветом царю было объявлено, что намерение его открыто и что теперь, без всяких уже условий, он должен в тот же день отправиться в селение Вариани, под прикрытием того конвоя, который окружал селение Дирби ⁴⁴.

В Вариани Соломон имел свидание с Тарасовым, от которого узнал, что ни в каком другом городе, а только в Тифлисе он должен был ожидать решения своей участи. Привезенный в столицу Грузии бывший царь Имеретии был помещен в доме, к которому приставлен караул. Мера эта была крайне непрактична и на первых же порах не понравилась имеретинам. Помня обещание и клятву Симоновича, они были удивлены распоряжениями главнокомандующего. Собор митрополитов просил о возвращении Соломона в Имеретию, но Тормасов отказал и объявил, что Имеретия навеки присоединяется к составу Империи, власть царя уничтожается и будет заменена особым временным управлением.

Приступая к устройству этого правления, Тормасов старался сохранить краткость в решении дел, так как по опыту было известно, сколь тяжела вообще для всех азиатских народов продолжительность суда и переходы по тяжебным делам, из одного судебного места в другое. Суд и расправа во всей Азии, как известно, существуют самые краткие и все дела решаются более словесными приговорами, основанными на народных обычаях, известных каждому жителю.

«Сия же скорость и краткость в решениях, писал Тормасов ⁴⁵, приличествует самому стремительному характеру азиатцев, ибо они бывают нетерпеливы в получении справедливости по их делам, какого бы рода они не были и охотнее перенесут самое тяжелое наказание, нежели продолжительную неизвестность, чем будет окончено их дело. Таковое правление существовало в Грузии, Имеретии и в прочих владениях, приобретенных здесь под российскую державу, и которое для них весьма нравится, быв согласно с натуральными их свойствами. А потому, как благоучрежденный порядок российского судопроизводства, не соответствуя ни нравам, ни обычаям [39] имеретинского народа, послужил бы оному только в отягощение, то и при знается полезным предоставить правлению Имеретинской области руководствоваться в делах гражданских одними законами царя Вахтанга и принятыми древними народными обычаями, приведя только сие в более образованный порядок, нежели какой существовал при царском и самовластном правлении, т. е. чтобы решать дела документально и по письменным приговорам членов правления, а не словесно, и следуя действию законов, а не одному мнению, иногда и неправильному, бывших мдиван-беков. В делах же уголовных, который вообще здесь наказываемы были смертною казнью или увечьем чрез лишение членов, так как сие противно кротким и милосердым законоположениям российским, полагается нужным принять в руководство российские законы, но только суд производит военный, который по краткости своей более здесь приличествует. Впрочем, как самое правление, учреждаемое ныне в Имеретии, будет иметь название временного, то на первый раз, приноравливаясь к народным понятиям и прежнему царскому правлению, можно и нужно даже ограничиться сею краткостью, не уничтожая прав и обычаев в земле почитаемых. Впоследствии же времени, соображаясь с местными обстоятельствами и разными переменами, могущими случиться, в образе мыслей народа и его нравственности, можно будет дополнить всякие недостатки введением новых постановлений.»

На этом основании, в 1810 году вся Имеретия была разделена на шесть округов, причем в каждом находился воинский начальник с двумя помощниками из имеретин, выбранных от общества. Они исполняли обязанности земской полиции, решали неважные дела и денежные иски, не превышавшие 50 руб. В Кутаисе был комендант и находилось главное управление, состоявшее из четырех мдиван-беков, выбранных дворянством из туземных князей и из нескольких русских чиновников, назначенных от правительства. Разбирая более важные дела, главное правление утверждало иски от 50 до 500 рублей. Оно руководилось местными постановлениями, судило по народному обычаю, но за смертоубийство имеретины судились военным судом, по русским законам, и конфирмация представлялась на утверждение главнокомандующего, который решал сам и все тяжебные дела, в которых иски превышали 500 рублей.

В первое время, при устройстве правления в Имеретии введены были законы Вахтанга, которые, по приказанию Тормасова, переводились на русский язык и были добавлены некоторыми статьями русских законов. [40]

Так, за оскорбление Его Величества и измену Императору виновные судились военным судом и наказывались смертью. Тому же подвергались обличенные в разбое, насилии, в похищении и пленнопродавстве.

Права сословий оставлены на прежнем основании, но запрещено князьям и вообще всем помещикам продавать своих подвластных магометанам, а продажа крестьян духовным лицам вовсе запрещена.

За воровство скота и движимого имения положено взыскивать вью пять раз более украденного и из этого числа брать две части в казну, две части отдавать обиженному и одну — поймавшему вора. За неправильное присвоение земли и другого недвижимого имущества взыскивать вдвое в пользу обиженного, а если при этом произведено насилие, то, сверх того, виновного отдавать под военный суд и наказывать, как нарушителя спокойствия.

Неправильный донос и клевета наказывались денежным штрафом, а преступления против веры судились духовным судом.

Доходы поступавшие царю, оставлены на прежнем основании, но старались обращать все собираемое натурою в деньги, за исключением хлеба, который, как необходимый для продовольствия войск, собирался натурою. Должности, существовавшие при царе, были также оставлены и сохранено даже название чинов, но для лучшего управления страною установлены окружные начальники из русских штаб-офицеров, которые, находясь в округе со своим отрядом соединяли власть, военную с гражданскою исполнительною.

Для лучшей связи Имеретии с Мингрелией и Гуриею назначены были от каждой области по два представителя, для присутствования в областном имеретинском управлении, и, сверх того, взаимные депутаты по одному из одного княжества в другое ⁴⁶. Такая связь была необходима для единства управления, так как владетель Гурии, князь Мамия, хотя и был признан независимым от Имеретии, но изъявил желание вступить в подданство России. 19-го июня 1810 года он подписал пункты о подданстве, в которых просил оставить и владение Гуриею наследственным в его роде по старшинству колена, с тем, чтобы преемники его каждый раз были утверждаемы высочайшими грамотами; прислать для защиты его владения русское войско предоставить в его пользу часть доходов, суд и расправу, за исключением смертной казни. С своей стороны, князь Мамия обязывался сохранять верность России, построить для войск помещение, снабжать их [41] провиантом и выдать трех аманатов для постоянного пребывания их в Тифлисе.

Между тем, в 11 часов ночи с 10-го на 11-е мая бывший царь бежал из Тифлиса. Приказав подать себе ужин ранее обыкновенного, Соломон лег в постель, жалуясь на нездоровье, и когда наступили сумерки, он переоделся в заранее оставленное платье слуги, взял кувшин и вышел на двор. Там он был остановлен часовым и на вопрос куда идет? Отвечал — «за водою». Темнота скрывала лицо проходившего, и Соломон, никем неузнанный, благополучно выбрался на улицу, где ожидал его один из полицейских, по происхождению имеретин. Он провел бежавшего царя через весь город, за пределами которого Соломона ожидали с лошадьми два брата князей Эристовых и четверо князей Церетели, в числе которых был и сын князя Зураба Церетели ⁴⁷. Сев на приготовленную лошадь, Соломон, в сопровождении свиты, состоявшей всего из 23 человек, ускакал по дороге к Ахалцыху. Видевшие его за 16 верст от Тифлиса грузины бросились в погоню, но бывший царь, не смотря на меры, принятые к его задержанию, успел скрыться от преследования. Получив известие о бегстве Соломона, главнокомандующий писал собору митрополитов, что, после такого поступка их бывшего царя, они, конечно, не будут более ходатайствовать за него, а напротив, постараются сохранить в своих паствах спокойствие и внушить народу верность к Императору, принявшему на себя правление Имеретии.

Н. Дубровин.

(Продолжение будет)

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» 1877.г., №№ 9 и 10.

2. Предписание Репину 27-го апреля и 22-го июня 1809 г., №№ 44 и 249, Акт. Кав, Арх, Коп., т. IV, № 974.

3. Предписание генералу Репину, 27-го апреля 1809 г., Ак. Кав. Арх, Ком., т. IV, № 941.

4. Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, №№ 942-948.

5. Письмо Сурхая Тормасову, 13-го июля.

6. Ген.-лейт. Репину, 22-го июля 1809 года, 325, Ак. Кав. Арх, Ком., т. IV, № 950.

7. Рапорты Репина Тормасову, 19-го сентября, № 1,098 и 23-го сентября, № 1,121.

8. Перехваченное письмо Ших-Али первому визирю Баба-хана Мирза-Шефи, без числа.

9. Румянцев Тормасову, 16-го ноября 1809 г., Ак. Кав. Арх. Ком., № 1080.

10. Наше правительство указывало на Австрию, которая при заключении перемирия вверила Наполеону не только крепости, но и целые области, что и послужило к скорейшему заключению мира между двумя державами.

11. Румянцев Тормасову, 26-го декабря 1809 г., Ак. Кав. Арх. Ком., № 1082.

12. Тормасов Румянцеву, 8-го марта 1810 г., Ак. Кав. Арх' Ком., № 10.

13. Рапорт Неклюдова капитан-лейтенанту Челееву, 30-го марта, Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 898.

14. От 28-го апреля 1810 года, Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 899.

15. Румянцев Тормасову, от 24-го июня 1810 г.

16. Тормасов графу Румянцеву, 26-го мая 1810 г.; № 74, Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 1,092.

17. Из отношения Тормасова Симоновичу, от 10-го мая, № 67.

18. В письме от 5-го января 1810 года.

19. Предписание Симоновичу, 20-го января 1810 г., №9.

20. Царю Соломону, от 21-го января 1810 г., № 7, Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 300.

21. 29-го января 1810 г. Акт., Кав. Арх. Ком., т. IV.

22. В рапорте Тормасову, от 12-го февраля 1810 г., Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 308.

23. Государств. арх., XI, № 1,049.

24. В письме от 24-го, февраля, Государств. арх. XI, № 1,049.

25. В письме от 28-го февраля 1810 г., Государств. арх. XI, № 1,049.

26. Письмо Могилевского Тормасову, от 24-го февраля 1810 г., Государств. ар XI, № 1,049.

27. Там же.

28. Всеподданнейший рапорт Тормасова, 30-го апреля 1810 г., Воен. Учен. Арх, д. №,3,873, ч. II.

29. Письмо Могилевского Тормасову, 28-го февраля 1810 г., Государств. арх., XI, № 1,019.

30. Рапорт Симоновича Тормасову, 24-го февраля, Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 313.

31. Всеподданнейший рапорт Тормасова, 30-го апреля, Воен. Учен. Арх. д. № 8,873.

32. Государств. арх., XI, № 1,049.

33. Могилевский Тормасову, 21-го февраля 1810 г., Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 310.

34. В письме от 22-го февраля 1810 г., Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 311.

35. От 23-го «февраля, Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 312.

36. Князю Зурабу Церетели, от 7-го марта, Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 316.

37. От 28-го февраля 1810 г., Государств. арх., XI, № 1,049.

38. Всеподданнейшее донесение Тормасова, от 30-го апреля. Воен. Учен. Арх. д., № 3,873, ч. II.

39. Симонович Тормасову, 9-го марта 1810 г., № 194.

40. Письмо Могилевского Тормасову, 14-го марта 1810 г., Государств. Арх., XI, № 1,049.

41. Рапорт Симоновича Тормасову, 5-го июля 1810 г., № 1,621.

42. Рапорт его же, 14-го марта 1810 г., № 206.

43. Письмо Могилевского Тормасову, 14-го марта 1810 г.

44. Письмо Могилевского Тормасову, 27-го марта 1810 г., Государст. Арх., XI, № 1,049.

45. Графу Румянцеву, 3-го июля 1810 г., № 108, Арх. Мин, Ин. Дел, 1-10, 1803-11, № 4.

46. Предписание Тормасова Симоновичу, 10-го июня, № 557. Отношение главнокомандующего графу Румянцеву, 3-го июля, № 108.

47. Отношение Тормасова министру иностранных дел, от 25-го мая 1810 г., Акт. Кав. Арх. Ком., т. IV, №№ 342 и 350.

Текст воспроизведен по изданию: Деятельность Тормасова на Кавказе // Военный сборник, № 11. 1877