ДУБРОВИН Н. Ф.

ПОХОД ГРАФА В. А. ЗУБОВА В ПЕРСИЮ В 1796 ГОДУ

(См. «Военный Сборник» 1874 года, №№ 2, 3 и 4.)

VI.

Впечатление, произведенное бегством Шейх-Али-хана на жителей. — Прокламация главнокомандующего. — Происки Шейх-Али-хана. — Набег русских войск на селение Череке. — Отношение к нам соседних ханов и владельцев. — Армянский архиепископ князь Иосиф Аргутинский-Долгоруков. — Его деятельность. — Послание к армянам. — Последствие этого послания. — Заговор против графа Зубова. — Арестование Нур-Али-хана и высылка его в Астрахань. — Происки хамбутая казыкумыкского. — Предположение графа Зубова относительно упрочения вашего влияния в Дагестане. — Дело подполковника Бакунина при селении Алпаны.

Бегство Шейх-Али-хана не произвело особого впечатления на лиц главной квартиры, но имело, первое время, сильное действие на жителей кубинского ханства. В день побега, обитатели селений, находившихся на плоскости к вблизи лагеря русских войск, поднялись со всем своим имуществом и ушли в горы. Переселение это происходило не потому, чтобы кубинцы желали следовать за своим ханом и оставаться ему верными, но потому что, по азиятским обычаям и понятиям, они полагали, что на них, как на ближайших подданных, должно обрушиться мщение русских за вероломный поступок их хана.

Желая возвратить бежавших в свои селения и успокоить население, граф Зубов отправил, от своего имени, прокламацию к жителям дербентской и кубинской провинций, в которой писал, [6] что неблагодарный и неблагонамеренный Шейх-Али-хан, вероломно воспользовавшись свободою, бежал из русского лагеря; что главнокомандующий за таковой его поступок освобождает все население от податей, которые вносились прежде хану, но в замен того требует, чтобы дербентцы и кубинцы оставались покойными, не исполняли приказаний бывшего своего хана, не повиновались ни кому, кроме поставленных главнокомандующим правителей, и, в случае появления Шейх-Али-хана в пределах бывшего ханства, задержали его и доставили в русский лагерь.

Между тем, каспийский корпус, простояв весь день 20-го июня в Шемахинском ущелье на реке Ате и употребив это время на напрасные поиски бежавшего хана, в три часа утра следующего дня выступил из лагеря и к вечеру остановился на возвышенной местности при урочище Курт-Булацкий-ейлаг, сделав всего двадцать с половиною верст. Затруднения, встреченные на этом переходе, превосходили все предыдущие. Кроме рек и дефиле, подобных тем, которые войска проходили перед сим, пришлось подыматься на скалы до того крутые, что вести артилерию на лошадях не представлялось никакой возможности; солдаты несли орудия на руках, а остальной обоз, оставшись далеко позади войск, присоединялся к отряду, по одиночке, в течение целой недели.

Здесь граф Зубов решился остановиться, выждать пока минуют наступившие жары и дать войскам отдых после утомительного похода. Место, избранное для лагеря, было вполне удобно, потому что войска, по выражению главнокомандующего, нашли, «после бывших неумеренных жаров, совершенную прохладу, и после мутных вод чистейшие оных источники, да и для прокормления лошадей отменно хорошие травы (Журнал или поденная записка.)».

Таким образом, все силы графа Зубова были теперь растянуты на пространстве от Дербента до старой Шемахи. В Дербенте стоял отряд генерал-маиора Савельева; генерал Булгаков, подойдя к городу Кубе, занял одною ротою пехоты ханский дворец, а с остальным отрядом расположился близ города. В Баку находился отряд генерал-маиора Рахманова, и, наконец, при Курт-Булацком-ейлаге, — главные силы, имея впереди себя авангард, расположенный близ старой Шемахи, в то время почти ни кем не заселенной.

23-го июня главнокомандующий получил донесение, что контр-адмирал Федоров, с военными судами, прибыл на бакинский рейд. [7] Поручив Федорову главное начальство над войсками и флотом, граф Зубов отправил в Баку бригадира графа Апраксина для командования сухопутными войсками, а генералу Рахманову придавал присоединиться к главным силам и расположиться вблизи их на реке Персагат.

Край, занятый нашими войсками, находился в полном спокойствии. Прокламация главнокомандующего была поводом к возвращению в свои селения большей части разбежавшихся жителей. Правительница дербентской области, Периджи-ханум, писала графу Зубову, что, по получении его прокламации, все жители дербентского ханства изъявили полную готовность поступать по указаниям главнокомандующего. Кубинский наиб Вали-бек точно также выказывал все видимые знаки преданности России: он вышел на встречу отряда Булгакова, первый уведомил главнокомандующего о побеге кубинских жителей в горы и хлопотал об их возвращении. Уверениями в совершенной безопасности и стараниями Вали-бека бежавшие спустились с гор, и в половине июля все селения кубинской области были заняты ее обитателями. О том, где находится Шейх-Али-хан, в стане русских войск не было известно. В действительности же, хан, после побега, прискакал в город Кубу, в то время еще не занятую русскими войсками, взял с собою жену, мать и сестру, и, удалившись в горы, поселился в селении Хырыз.

Основав здесь свою резиденцию и видя полную покорность жителей кубинской провинции русскому правительству, Шейх-Али, как человек бесхарактерный, прислал посланного к главнокомандующему с просьбою о прощений и о восстановлении его в ханском достоинстве, но, не получив на это согласия, просил Булгакова, чтобы он исходатайствовал ему прощение, с тем, что в залог верности он отдаст свою мать. Граф Зубов поручил Булгакову отослать посланного обратно с отказом, и тогда хан, оставаясь в селении Хырыз, стал употреблять все средства к тому, чтобы склонить кубинцев на свою сторону и поднять их против русских. Искания Шейх-Али не оставались напрасными: среди населения нашлись лица ему преданные, спешившие стать в ряды сторонников хана. Некоторые из жителей снова уходили в горы и присоединялись к хану; другие сообщали ему различного рода сведения и прочее. В числе последних был и кубинский наиб Вали-бек, как оказалось впоследствии, человек в высшей степени лицемерный и двуличный. Будучи воспитателем Шейх-Али-хана, а [8] потом его дядькою, Вади-бек всегда отклонял своего питомца от преданности к России и хотя впоследствии был удален от двора хана и назначен кубинским наибом, но сохранил нерасположение к нашему правительству. При содействии Вали-бека, партия преданных Шейх-Али с каждым днем увеличивалась и заставляла принять меры против того, чтобы и все остальное население не присоединилось к своему бывшему хану.

Скоро до Булгакова дошли слухи, что ободренный первыми успехами Шейх-Али, поселив в селении Хырыз свое семейство, сам каждую ночь приезжает в урочище Череке, не далее восьми часов нуга от лагеря кубинского отряда, где проводит время в совещаниях с преданными ему лицами. Чтобы прекратить эти сходки, Булгаков просил графа Зубова разрешить ему произвести набег на селение Череке, с тем, что если он не успеет захватить хана в свои руки, то, по крайней мере, выгонит его из кубинской провинции. Главнокомандующий согласился на просьбу Булгакова и набег решено, было произвести в ночь на 3-е июля. С этою целию было составлено два летучих отряда без обоза и пушек: один, под начальством самого генерала Булгакова, а другой, под начальством генерал-маиора Платова. В состав первого отряда назначено 300 человек егерей, 120 человек драгунов и 30 казаков, а в состав второго — эскадрон драгунов, два эскадрона Чугуевского казачьего полка и несколько казаков; вся численность этого последнего отряда не превышала тысячи всадников.

По составленному плану предполагалось, что Булгаков, выступив из лагеря кубинского отряда, атакует селение Череке с фронта в то время, когда Платов, стоявший на реке Ата, обойдя селение окольным путем, атакует его с тыла. Весь успех действий зависел, конечно, от внезапности нападения, и потому решено было выступить с наступлением ночи, с тем, чтобы до рассвета быть уже на месте,

Как только кубинский наиб Вали-бек узнал о намерении русских атаковать селение Череке, как решился помешать успеху предприятия. Выставляя себя человеком вполне преданным России, Вали-бек явился к генералу Булгакову и предложил свои услуги быть проводником его отряда. Булгаков, не подозревая измены, принял предложение и в сумерки оставил свой лагерь.

Селение Череке лежало на столь высокой горе, что оттуда видны были, как на ладони, не только лагерь русских войск, но и вся [9] кубинская провинция. Чтобы достигнуть до этого селения, необходимо было преодолеть все трудности горного похода и войскам, вскоре после выступления из лагеря, пришлось подыматься на крутую возвышенность, покрытую дремучим лесом, в котором пролегала не дорога, а узкая тропинка, то усыпанная множеством камней, то пересеченная родниками, размывавшими глинистую почву. Темнота южной ночи усиливала затруднения; люди могли идти только по два в ряд и отряд, растянувшись длинною лентою, подвигался весьма медленно. Впереди всех, ехал наиб. Вали-бек с факелами, свет которых был виден далеко впереди, и служил прекрасным сигналом о приближении русского отряда, но плохим освещением для шедших позади наиба русских солдат: они не видели друг друга, и, чтобы узнать не отстают ли задние, должны были передавать вопрос от одного к другому.

Затруднения в пути замедлили движение Булгакова и он пришел к селению Череке не к рассвету, как предполагалось, а с наступлением полного дня. Хана не было уже в селении; предуведомленный о нашем движении, он оставил его часов пять тому назад. Вали-бек достиг своей цели и при этом сохранил до времени репутацию преданного нам человека.

Отряд генерала Платова прибыл еще позднее, и оба генерала, сойдясь вместе, решили возвратиться в свои лагери. Булгаков хотя и посылал нарочных в селения Ханалык и Хырыз с приказанием, чтобы жители задержали семейство беглого хана, но посылка эта оказалась напрасною. Семейство Шейх-Али действительно переехало в селение Ханалык, но жители не задержали его, за что в наказание принуждены были выдать 8 аманатов, 150 штук рогатого скота и 100 овец на порцию людям.

7-го июля отряды Булгакова я Платова спустились с высот и первый вернулся в свой лагерь, а Платов присоединился к войсками, расположенным у Курт-Булацкого-ейлага. Шейх-Али-хан бежал во владения шекинского хана, но и там, не получив от Селима просимого им пособия, удалился вместе с матерью и женою в лезгинское селение Фемазе, предполагая оттуда пробраться к горским народам, обитавшим в верховьях Самура, что впоследствии и исполнил, поселившись в селении Ахты (В некоторых донесениях граф Зубов пишет Ахты, в других — Ахти-пару.).

С удалением Шейх-Али-хана, в кубинской и дербентской провинциях все пришло в должный порядок и главнокомандующий не [10] придавал изменническому поступку дербентского хана ни какого значения.

«Сей побег», доносил граф Зубов (Всеподданнейшее донесение от 7-го августа 1796 года.) «ни какой в положении здешних дел перемены не воспричинствовал, и он, скитаясь ныне по деревням, в ущелинах гор лежащим, присылает ко мне всех своих приятелей с униженными прошениями о прощении, но сие ему отказано, потому что приняты самовернейшие меры к сохранению в земле спокойствия и уверенность оной более надежна под правлением настоящим, поелику сестра его, первый дербентский старшина Хадыр-бек и кубинский наиб Вали-бек суть злейшие его неприятели и отклоняют от него народное внимание».

Так говорил граф Зубов, предполагая, что Периджи-ханум и Хадыр-бек будут стараться сохранить власть в своих руках. На случай же, если бы они приняли сторону Шейх-Али-хана, главнокомандующий предполагал сделать правителем дербентского ханства Али-бека-агу, происходившего от прежнего поколения дербентских ханов, которого он, по собственному выражению, держал «как бы в запасе».

Точно такой же запас граф Зубов имел и для кубинской провинции в лице брата бежавшего хана, Гасан-бека-аги. Живший в Кубе и ушедший оттуда в Эллису еще во время осады Дербента, Гасан-бек писал теперь к сестре своей Периджи-ханум, что он охотно бы возвратился в Кубу, если бы был уверен в прощении. Граф Зубов приказал сказать ему, что может приехать в этот город, не опасаясь за свою участь. Возвращение Гасан-бека было полезно для нас в том отношении, что в случае неприязненных поступков кубинского наиба, Гасан мог быть поставлен на его место, или провозглашен ханом кубинской провинции.

Таким образом, главнокомандующий всегда располагал прекрасным средством к обузданию поставленных им правителей. Что же касается жителей, то, желая отклонить их от всех неприятностей, которым они могли бы подвергнуться в случае единомыслия с бывшим своим ханом, граф Зубов предписал находившимся в Кубе генерал-маиору Булгакову и в Дербенте — генерал-маиору Савельеву принять меры к тому, чтобы Шейх-Али-хан не возмутил бывших своих подданных, или не благонамеренных к нам соседей, в числе которых был хамбутай [11] казыкумыкский и Омар-хан аварский. С этою целью, хан Булгакову, так и Савельеву поручено ваять от всех сельских старшин аманатов, которых содержать и при себе и в тоже время стараться привлечь на свою сторону хамбутая казыкумыкского и Омар-хана аварского, обещая им, в случае нужды, выдавать ежегодное содержание.

Оба эти владельца хотя и не выказывали неприязненных поступков, но были в числе явных недоброжелателей России. Полагаясь на обещание Порты оказать ин помощь против притязаний России, ханы казыкумский и аварский не только сами отказывались от вступления в подданство Россия, но старались восстановить против нас преданных нам владельцев. Они упрекали кадия табасаранского в приверженности России и угрожали ему мщением.

«Ты клятвопреступник», говорили они, «ты нарушил нашу веру и, пропустив русские войска через свои владения, дал им средство взять Дербент. За целость этого города мы все должны были умереть, прежде чем отдавать его в руки неверных. И что ты получил за свои услуги России? — медную табакерку и ружье. Погоди, скоро прибудут сюда турецкие войска и мы будем иметь возможность наказать тебя за твои поступки».

Кадий испугался; он жаловался на свое затруднительное положение генерал-маиору Савельеву, которому призвано для удержания кадия по прежнему в верности России, выдать ему тысячу рублей И объявить, что деньги выдаются в счет того жалованья, о ежегодной выдачи которого главнокомандующий ходатайствует у Императрицы.

«Но если он», писал граф Зубов Савельеву, «по неразумению своему, действительно принимает табакерку за маловажный подарок, то растолкуйте ему, что она стоит до тысячи рублей и дана ему, не в награду от Ее Величества за его услуги, а в знак одной приязни главнокомандующего. Скажите ему, что он всегда может получить за нее чистые деньги и если он будет настаивать на последнем, то возьмите от него табакерку и выдайте в замен ее тысячу рублей».

Кадий табасаранский на некоторое время успокоился, но хамбутай казыкумыкский продолжал мутить владельцев Дагестана и соседних ханов. Зная его нерасположение к России и не желая также вступать в подданство, Селим-хан шекинский, с [12] приближением русских войск к Шемахе, приглашал хамбутая к совокупному сопротивлению.

«Хотя я наружно и буду казаться преданным России», отвечал хамбутай посланному шекинского хана, «но ни в какие дела с Россиею входить не намерен. Что касается до совокупных действий, то я повидаюсь с Омар-ханом аварским, и что с ним решим, о том сообщу Селим хану».

Последний, не получая долгое время никакого ответа от хамбутая казыкумыкского и видя себя не в силах бороться со столь могущественным противником, счел лучшим заявить о своей преданности, и 7-го июля посланный Селима прибыл в русский лагерь. Он привез просьбу хана прислать к нему доверенное лицо, в присутствии которого Селим-хан мог бы вместе со всем народом присягнуть на верность России. Граф Зубов исполнил желание хана и в конце июля Селим-хан подписал присяжный лист и был причислен к числу наших подданных (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 25-го июля 1796 года.).

Конечно, подданство это было вынужденное, точно также как и подданство Мустафы-хана шемахинского (ширванского). Хотя Мустафа и приглашал графа Зубова в свои владения, но делал это не из искреннего расположения, а в той уверенности, что русским войскам нет возможности миновать его владения. С своей стороны, главнокомандующий, воспользовавшись этим приглашением, отправил к Мустафе подполковника Аклечеева, который, представив хану все выгоды, которые он может иметь, находясь под защитою России, успел склонить Мустафу принять подданство вместе с чиновниками и народом.

Мустафа подписал присяжный лист, но выехать на свидание с графом Зубовым не решался до тех пор, пока посланный в Шемаху армянский архиепископ Иосиф не поклялся в совершенной безопасности хана.

Заручившись клятвою Иосифа и оставив его в Шемахе в виде заложника, Мустафа, в сопровождении многочисленной свиты, выехал на встречу главнокомандующему, объезжавшему передовые войска, расположенные близ старой Шемахи. Свидание это было самое дружеское и сопровождалось парадом егерского баталиона. Граф Зубов, от имени Императрицы, обещал хану покровительство и защиту, а Мустафа, заявляя о своей преданности, просил довести об этом до сведения русского правительства. Дав слово исполнить просьбу хана, главнокомандующий подарил ему саблю, [13] украшенную драгоценными камнями и 40 камчатских соболей (Всеподданнейший рапорт графа Зубова от 30-го июля 1796 года.). Возвратившись в Шемаху совершенно успокоенным, Мустафа отпустил архиепископа Иосифа в русский лагерь.

Князь Иосиф Аргутинский-Долгоруков, живший в Астрахани и управлявший армянскою церковью в России, пользовался вниманием нашего правительства и особым доверием князя Потемкина-Таврического. Последний, при посредстве Иосифа, поддерживал постоянные сношения с армянами, обитавшими в Персии и Турции. Иосифу известны были виды и намерения русского правительства; ему же поручено было перевести на армянский язык и напечатать в своей типографии манифест Императрицы, обращенный к народам, населяющим Персию (В то время в Петербурге не было такой типография, в которой бы имелся армянский шрифт, и потому русский текст манифеста был отправлен к Иосифу в Астрахань, где переведен на армянский язык и напечатан.). Доверие, оказываемое Иосифу, сделало его на столько самонадеянным, что он, как увидим ниже, считал себя в праве вмешиваться в дела и был причиною некоторых замешательств среди населения Дагестана и всего Закавказья.

После занятия Дербента, архиепископ Иосиф отправил, от своего имени, воззвание ко всем армянам, жившим к этом городе.

Посылая свое благословение «угнетенному народу Божию», Иосиф писал армянам, что хотя его сердцу и больно было слышать о несчастии и угнетении, претерпеваемых армянами от рук неверных, среди которых они жили, но что, как ему, архипастырю, так и самим армянам не оставалось ничего более, «как теплыми молитвами просить Бога» об избавлении от ига неверных. «Теперь», говорил Иосиф (В послании от 22-го мая 1799 года. Воен. учен. Арх. д. № 1,283.), «Всевышний Боже услышал молитвы ваши, не отринул вас от благотворного покрова своего, тронув сердце сострадательной Всемилостивейшей Государыни для избавления вас от притеснителей ваших и для осушения слез ваших. Принявши под матерний покров свой и под скипетр, она будет охранять вас в мире и тишине, как вы сие пожелаете.

«Итак, рассеялась тьма, удалились притеснители ваши, кончилась сила и варварская власть их, посредством храброго сиятельнейшего графа Валериана Зубова, истинного благодетеля нашей нации, как вы сие на самом деде испытали. Посему поздравляю с избавлением вашим и благодарю Господа, что сие случилось без кровопролития и потери со стороны вашей. Подтверждаю всем [14] вообще гражданам и поселянам, священнослужителям и мирянам быть осторожными, и, предав забвению все претерпенные вами угнетения, усердствовать приверженностью к Императорскому престолу и повелениям сиятельнейшего графа, вас избавившего.

«Граждане! докажите ему стараниями вашими, что вы можете быть достойными гражданами, а вы поселяне, — что нанимаетесь праведными трудами и земледелием; а те, кои имеют дух храбрый и воинственный, можете храбростью своею доказать верность и приверженность вашу и заслужить тем доверенность графа, дабы он, будучи поведением вашим доволен, донес об этом Ее Императорскому Величеству. Итак, как из всей армянской нации вы первые видели спасение и пользуетесь оным, то старайтесь быть единодушными и на деле доказать приверженность вашу первому полководцу, и деяния верности вашей да послужат верностию и тем из нашей нации, кои с подобным рвением ждут вожделенного спасения... Может быть я, если угодно будет Богу, увижу сыновей своих и Господь, спасший и обрадовавший вас, спасет и обрадует остальных из нашей нации и не предаст вас более в руки притеснителей ваших. Да отворятся для вас врата счастия и да усилит более и более Всевышний десницу полководца вашего, и как врата Дербента открыты, да откроются врата вашей Армении».

Надежда Иосифа увидеть своих духовных чад осуществилась. С движением каспийского корпуса в глубь Персии, наше правительство признало полезным отправить, в распоряжение графа Зубова, архиепископа, как человека, пользовавшегося уважением своих соотечественников армян и близко знакомого с нравами и обычаями персиян.

Иосиф приехать в Дербент тогда, когда граф Зубов ринулся далее. Пользуясь вниманием, которое оказывали ему многие влиятельные лица в Россия, армянский архиепископ вздумал вмешаться в дела покоренного ханства. Иосиф стал отбирать христиан, живших по разным случаям среди магометанских семейств, не упускал случая придираться к мусульманам, старался унизить последних пред армянами, словом, в самое короткое время своего пребывания в Дербенте, восстановил против себя все население. Генерал-маиор Савельев жаловался графу Зубову, что архиепископ самопроизвольно вмешивается в дела, а дербентский наиб Хадыр-бек просил уволить его от должности. Главнокомандующий отправил Савельеву открытое предписание, в котором сообщал, что, будучи начальником гарнизона и исполнителем предначертаний одного [15] только главнокомандующего, он обязан не допускать никаких посторонних влияний и прежде всего иметь в виду, что спокойствие страны обеспечивается удалением от жителей всякого неудовольствия и следовательно «запрещать и истреблять все, что может навести им беспокойства».

Не довольствуясь этим предписанием, без сомнения, скоро сделавшемся известным армянскому архиепископу, граф Зубов вызвал Иосифа в главную квартиру, но и там принужден был ограничить слишком неуместную и даже вредную деятельность архипастыря.

Войдя в сношение с эчмиадзинским патриархом и не спрашивая ничьего позволения, Иосиф написал вместе с ним колективное послание к армянам, жившим в Карабаге (тушинском ханстве) и других местах Закавказья, в котором говорилось, что русские войска вступили в Персию с главным намерением освободить армян от ига мусульман и сделать их независимыми. Это послание произвело всеобщее волнение среди жителей Закавказья: армяне мечтали о восстановлении царства «Великой Армении», мусульмане же, напротив, опасались порабощения и утраты их господства и привилегий. Более других это известие озаботило Ибраим-хана шушинского, имевшего основание предполагать, что русские приближаются к его владениям, с целью сложить с него ханское достоинство. Убеждение в последнем было тем сильнее у Ибраим-хана, что во время осады Ганжи он слышал тоже самое и от грузинского царя Ираклия.

Мы видели, что Ираклий не хотел упустить из рук «добычи ганжинской», и потому еще в феврале месяце отправил к Ганже сына своего царевича Александра, как говорили тогда, с тремя тысячами человек не войска, а ополчившихся грузин, потому что нельзя же назвать войском людей босых, с палками, без ружей (Рапорт Сырохнева графу Зубову 11-го июня 1796 года, № 390.), и имевших весьма скудные средства для пропитания. Во время похода грузины следовали партиями, человек по пятнадцати, причем каждый обязан был иметь при себе провиант и продовольствоваться, как знает. Естественно, что те, которые выступали в поход прежде других, скорее расходовали свой провиант и возвращались домой, не испрашивая ничьего позволения, так что ни царь, а равно никто из начальников, не мог определить действительного числа войск, и было ли с царевичем Александром действительно три тысячи человек, сказать трудно. За то достоверно [16] известно, что не прошло и трех месяцев со дня обложения Ганжи, как все войска Александра, за недостатком продовольствия, разошлись по домам. Под Ганжею осталось только сто человек грузин, когда Ибраим-хан шушинский и Омар-хан аварский, по совету того же Ираклия, подошли с своими войсками к городу и осадили его. Пока Ираклий собирал вторично свои войска, карабагский хан вел переговоры с Джават-ханом и как только узнал о вторичном движении грузинских войск, Ибраим тотчас же заключил с ганжинским ханом перемирие, взял с него 10,000 рублей, сына и сестру в аманаты, и отступил от крепости. Аварский хан удовольствовался выдачею по сорока рублей на каждого из его воинов и также ушел в свои владения. Когда в мае Ираклий подошел к Ганже, то все уже было покончено и ему не оставалось ничего более, как удовольствоваться возвращением захваченных, при нашествии Аги-Магомет-хана, четырехсот человек пленных грузин. Раздосадованный изменою, Ираклий высказал Ибраиму, что русские войска присланы в Персию для усиления Грузии и подчинения власти царя как его, Ибраим-хана, так и других магометанских владельцев.

После таких угроз послание армянского патриарха и архиепископа Иосифа должно было крайне встревожить Ибраим-хана. Он призвал к себе мелика Джемширова и, угрожая ему казнию, если не утихнет волнение, прибавил однакоже, что боится русских столько же, сколько и Аги-Магомет-хана. Тем не менее, для устранения грозившей, по его мнению, опасности Ибраим отправил своих посланных к Мустафе-хану шемахинскому и Селиму шекинскому с намерением заключить с ними оборонительный союз против русских. Будучи в ссоре с Селимом, Ибраим старался примириться с ним, искал руки его сестры и в то же время, под предлогом приветствования главнокомандующего, отправил одного из довереннейших лиц в русский лагерь с значительною суммою денег и с поручением склонить на свою сторону, при помощи обещаний и подарков, находившегося в нашем лагере Нур-Али-хана и уговорить его убить главнокомандующего.

Двадцатилетний Нур-Али-хан, родной племянник известного Керим-хана, по неудовольствию бежал из Персия и явился к графу Зубову, еще в апреле месяце, вскоре после приезда главнокомандующего в Кизляр (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 19-го апреля 1796 года.). Заявляя о своей преданности России, Нур-Али высказал желание служить при русских войсках, и граф [17] Зубов ваял его с собою, полагая, что он может быть с пользою употреблен по персидским делам.

Во все время пребывания своего в русском лагере, Нур-Али пользовался полным вниманием главнокомандующего и вел себя так, что не подавал никакого повода к сомнению относительно его верности и преданности России. Он называл графа Зубова своим отцом и казался преданным ему всею сыновнею горячностью. Не получая ни в чем отказа, Нур-Али успел собрать около себя до ста человек персиян, под именем нукеров, конюших, верблюжников и проч. Окруженный столь многочисленною свитою и получая значительное содержание, он жил в свое удовольствие, в особенности со времени побега Шейх-Али-хана, оставшееся имущество которого было отдано Нур-Али-хану.

Молодой хан днем занимался джигитовкою, а по вечерам, окруженный толпою своих нукеров, наслаждался, песенниками, которые, по словам очевидца, имея весьма приятные голоса, «по большей части пели одну любовную персидскую песню, которая столь поправилась у нас в армии, что почти все ее вытвердили и пели» (Артемий Араратский, ч. II, 163.).

Казалось, что Нур-Али нечего было желать лучшего, но как истый персиянин, он, не обладая великодушием и благодарностью, носил в себе коварство и измену. Вскоре после прибытия в русский лагерь посла шушинского хана, стали замечать, что Нур-Али по ночам выходит из палатки и весьма часто совещается с посланными Ибраима. На вопрос о причинах такого поведения, Нур-Али отвечал, что ходит для того, чтобы выведать от посланного что либо полезное для главнокомандующего (Всеподданнейший рапорт графа Зубова 27-го августа 1796 года.). Не имея основания обвинить хана в измене, граф Зубов оставил его до времени на свободе, но приказал следить за его поведением и поступками. Нур-Али продолжал свои сношения с посланным Ибраим-хана, который передал ему три тысячи рублей денег и заявил, что если он исполнит задуманное предприятие, то Ибраим-хан обязуется выдать за Нур-Али свою дочь, красавицу, известную всему Закавказью и впоследствии украшавшую гарем Фет-Али-шаха. Прельщенный таким обещанием, молодой хан склонился на сторону Ибраим-хана и, по наущению его посланного, вошел в сношение с Мустафою, ханом шемахинским и Селимом, ханом шекинским. Под видом откровенности и истинного расположения, Нур-Али сообщил им, что главнокомандующий, за медленную присылку [18] заложников, имеет в виду низложить как Мустафу, так и Селим-хана шекинского, а вместо них поручить управление ему, Нур-Али, но что он, радея своим единоверцам и по долгу магометанской религии, извещает о том ханов. Не трудно представить себе то впечатление, которое произвело это известие на обоих ханов, и без того мало преданных России. До сих пор враждебные друг другу (Когда Мустафа-хан, изгнав из Шемахи бывшего там ханом своего двоюродного брата Касима, овладел ханством, то сей последний был принят Селимом, ханом шекинским и поселился в его владениях. С тех пор, между ханами шемахинским и шекинским постоянно существовали враждебные отношения друг к другу.), они готовы были теперь соединиться вместе, чтобы действовать совокупными силами против русских войск. Существовавшую между ними вражду они хотели сделать орудием для исполнения своих замыслов. Под предлогом взаимного примирения, оба хана отправили к графу Зубову своих посланных с объявлением, что желают съехаться на свидание и просят главнокомандующего не тревожиться тем, что они станут собирать войска в значительном числе.

«По бывшему между ханами несогласии», говорили посланные, «осторожность воспрещает им при свидания быть в малых силах и иметь менее пяти тысяч человек с каждой стороны».

«При всяком сборе более пятисот человек», отвечал на это граф Зубов, «осторожность с моей стороны требует ввести свои силы в те земли, где составляется сильное ополчение, и потому я желал бы, чтобы ханы своих войск не собирали».

Не смотря на такое предупреждение, ханы готовились к обороне. У шекинского хана, в течение четырех суток, каждую ночь собирались чиновники и советники, и, наконец, положили сделать распоряжение, чтобы, все жители вооружились тайным образом.

Тоже самое сделал и хан шемахинский. Переговоры и совещания эти не могли оставаться тайною и до главнокомандующего стали доходить слухи о существовании тайных сношений и весьма частых пересылок между ханами шемахинским, шекинским и шушинским. Хотя причина этих сношений в начале и не была известна, но скоро случай открыл все козни врагов России.

Однажды, Нур-Али-хан, занимаясь, по обыкновению, джигитовкою, уронил с головы шапку. Приставленный для наблюдения за ханом чиновник, заметив при этом, что из шапки выпало письмо, адресованное к Мустафе-хану шемахинскому, поднял его и спрятал от хана. Последний, позабыв о вложенном в шапку [19] письме, в течение целого дня не хватился его и оно было тотчас же представлено главнокомандующему. Нур-Али-хан назначал Мустафе день и час, когда он должен был напасть нечаянно на русский лагерь и стараться окружить ставку главнокомандующего. Молодой хан обещал быть со своею свитою в совершенной готовности и совокупными силами убить графа Зубова. Судя по себе, персияне полагали, что со смертью главнокомандующего все планы русских рушатся, войска разбегутся и заговорщики останутся победителями.

С наступлением ночи, палатка Нур-Али-хана была, по приказанию графа Зубова, окружена войсками, хан был арестован и впоследствии отправлен через Баку в Астрахань. Вместе с арестом хана была взята и вся его свита, у которой найдено тайно приготовленное оружие, иметь которое персиянам было строго воспрещено.

Известие о том, что Нур-Али арестован и замысел его открыт, заставило Мустафу-хана шемахинского бежать на гору Фит-Даг и запереться в тамошней крепости. Селим-хан притих и до времени оставался в своем владении, а Ибраим-хан шушинский, желая скрыть свое участие в общем заговоре против главнокомандующего, отправил в русский лагерь своего сына Абул-Фет-агу с письмом, в котором писал, что посылает сына в знак отличного усердия к Высочайшему престолу.

Полагая, что бегство Мустафы может вызвать между шемахинцами волнение, подобное тому, которое было вызвано побегом Шейх-Али-хана среди кубинцев, граф Зубов разослал оповещение, в котором просил как шемахинцев, так и шекинцев оставаться спокойными, и поручил архиепископу Иосифу объяснить ханам, через преданных ему армян, что русские не имеют против них никаких вредных намерений.

В тоже время главнокомандующий, не переменяя дружеского тона и не подавая вида, что знает об участии Мустафы в общем покушения на его жизнь, написал хану письмо, где говорил, что по доходящим до него слухам, которым, впрочем, он не дает веры, некоторые недоброжелательные люди стараются прервать между ними добрые отношения и приязнь, «которая с его, Мустафы-хана, стороны утверждена клятвенным вступлением в подданство Ее Императорского Величества». Граф Зубов писал, что, не видя ни оснований, ни выгоды для хана в прекращении дружественных отношений, отправляет к нему маиора Качкачева, вместе с посланным хана карабагского, коим поручает объявить Мустафе свое [20] расположение, и, чтобы успокоить обе стороны, просит исполнить требование, которое словесно будет, объявлено маиром Качкачевым.

Ибраим-хану главнокомандующий писал, что удерживал его посланного так долго в своем лагере потому, что в лице его желал ближе ознакомиться с самим Ибраим-ханом, узнать его виды и намерения, соблюдать которые он сам искренно желает.

По приезде в Шемаху, маиор Качкачев передал Мустафе желание главнокомандующего, чтобы хан прислал в аманаты брата своего, молодого мальчика, и, в доказательство своего расположения, приехал бы сам в русский лагерь для свидания с графом Зубовым. Мустафа отвечал, что готов исполнить все желания главнокомандующего, но считает для себя обидным требование брата в аманаты и видит в этом сомнение в его верности.

«Я на столько предан России», говорил Мустафа, «что прошу считать владения мои не иначе как Астраханскою губерниею, и хотя Ага-Магомет-хан требовал от меня присылки аманатов, но я не только из родственников, но даже и из подчиненных никого не послал, а всегда был и есмь ему неприятель. Когда русские войска прибыли в Дербенту, я один разбил войска Аги-Магомет-хана и свою приверженность России засвидетельствовал лично главнокомандующему».

Что касается до приезда в русский лагерь, то Мустафа уклонялся от этого, говоря, что опасается графа Зубова «как человека большого и во всем перед ним преимущественнейшего». Хан просил доставить ему случай видеться с кем нибудь из генералов, или с армянским архиепископом Иосифом, для чего и обещал выехать из Шемахи в то селение, которое назначено будет местом свидания. Главнокомандующий отвечал, что Мустафа может видеться с архиепископом Иосифом в ближайшем армянском монастыре.

Свидание это состоялось в монастыре св. Стефана. Иосиф, по поручению графа Зубова, объявил Мустафе, что главнокомандующий желает приезда его в лагерь для того, чтобы восстановить прежнюю дружбу, расстроенную людьми недоброжелательными, что он не имеет намерения сделать что либо неприятное хану, а тем более низложить его, и заменить другим и что, наконец, оставаясь спокойным, Мустафа может рассчитывать на полное во всем содействие со стороны главнокомандующего, так как он и все его ханство находится под покровительством России.

Хан просил архиепископа присягнуть в том, что все [21] сказанное им справедливо и когда Иосиф исполнил требование хана, то последний, с своей стороны, также вторично присягнул быть навсегда верным подданным русской Императрице, но в русский лагерь все таки не приехал, и, как увидим, весьма скоро нарушил данную клятву. Поводом к такому нарушению были происки хамбутая казыкумыкского и Шейх-Али бывшего хана дербентского.

Все еще живший в селении Ахты и претерпевавший крайнюю нужду Шейх-Али, не видя ни от кого помощи, намерен был пробраться во владения султана эллисуйского или удалиться в Персию. Узнавший об этом хамбутай казыкумыкский отговаривал бывшего хана от такого поступка и даже имел с ним личное свидание, при котором советовал Шейх-Али остаться в селении Ахты. Он говорил ему, что русские войска не могут оставаться вечно в Дагестане, что они должны скоро возвратиться на линию, и тогда обещал восстановить Шейх-Али, по прежнему, в ханском достоинстве.

Хамбутай рассчитывал, что пока Шейх-Али-хан будет находиться среди яхтинцев, принадлежавших прежде кубинским ханам, до тех пор они все таки будут признавать над собою некоторое влияние хамбутая, но как только Шейх-Али оставит селение, то жители легко могут изъявить желание присоединиться к кубинской провинции и, следовательно, поступить под защиту России.

Шейх-Али-хан соглашался остаться в селении Ахты, но жаловался хану казыкумыкскому на недостаток средств к жизни, и хотя последний прислал ему в подарок пять лошадей, но тем и ограничил свое вспомоществование. Несчастный хан принужден был все имевшиеся у него серебрянные вещи переделать в хамбутаеву монету, чтобы покупать необходимое для пропитания.

В виду столь безвыходного положения, Шейх-Али, скрытно от хамбутая, отправил своего доверенного к кадию акушенскому с просьбою, чтобы он, через пользующихся расположением и доверием русского правительства шамхала Тарковского и сына его Мегтия, испросил ему прощение. Посланный говорил кадию акушенскому, что если он и шамхал удостоверят Шейх-Али в совершенной безопасности, то он тотчас же приедет в Кубу с повинною к графу Зубову, и возьмет в жены дочь шамхала, в то время вдову, бывшую в замужестве за покойным его братом, Ахмет-ханом.

Только что присягнувший на подданство России кадий акушенский [22] не думал о Шейх-Али-хане, а хлопотал о возвращении оружии, отобранного у даргинцев и акушенцев при занятии нами Дербента. Видя и здесь неудачу, Шейх-Али, по совету матери, высказывал желание покориться, выдать аманатов и хотел просить уже не о возвращении ханства, а о доставлении ему сколько нибудь спокойной жизни и обеспеченного существования, но и на этот раз бывшие при нем чиновники и в особенности мирза Каснулат, которому он более всего верил, отговорили его от такого намерения (Рапорт Булгакова графа Зубову 18-го августа 1796 года, № 558.). Они, напротив того, старались, всеми силами восстановить против России дербентцев и кубинцев, и успели на столько, что до главнокомандующего стали доходить слухи, что кубинский наиб Вали-бек, наружно нам преданный, в действительности поддерживает постоянные сношения с Шейх-Али-ханом и находится в числе наших недоброжелателей.

Не придавая этим слухам йодного значения достоверности, граф Зубов поручил, однакоже, Булгакову наблюдать за поведением Вали-бека и стараться вызвать поскорее в Кубу Гасан-бека-агу, брата Шейх-Али-хана. Зная, что Гасан пользуется большим уважением среди жителей кубинского ханства, граф Зубов предполагал сделать его ханом и тем еще более обеспечить преданность к нам жителей этой провинции. Гасан-бек изъявил на это согласие, благодарил главнокомандующего и обещал в самом непродолжительном времени приехать в Кубу.

«По измене Шейх-Али», писал граф Зубов генералу Савельеву (От 20-го сентября 1796 года.), «дербентская и кубинская провинции остаются без настоящего и прочного обладателя, а без того обитатели не могут иметь основательной в своем благосостоянии уверенности, то ныне по обнажении передо мною сущего положения занимаемых нашими войсками областей и причин связей их и способов к упрочению оных, предполагал бы я, восстановя в Кубе законного сына Фет-Али-хана, Агу-Гасан-бека, дочь его, Фет-Али-хана, дербентскую правительницу (Периджи-ханум) соединить с Мегтием бойнакским, коему отец уступает титло, право и все владения шамхальские (10-го августа прибыл, в лагерь посланный шамхала Тарковского с письмом, в котором Мухамед отказывался от управления шамхальством, и передавал свое звание, права и преимущества сыну Мегтию, беку бойнакскому. Утверждение последнего в шамхальском достоинстве последовало гораздо позже, а именно в мае 1797 года.) и который — по положению сих владений, близкому к нашим границам [23] и открытому — никогда не может отбыть от нашей зависимости. Прочное и выгодное усиление в том краю такого владельца, учиня его дербентским ханом, может служить к соединению Ширера с Дагестаном и на настоящие и будущие времена, по многим невместимым здесь соображениям, может быть весьма нам полезно и безопасно, когда дербентская крепость будет нами занимаема.

Вследствие чего прошу вас, сообразя все известные относительно сочетания Мегтия с дербентскою, правительницею и введения его во владение Дербентом, обстоятельства, внутреннее положение дербентской области и отношения оной внешние (я разумею связи с Кубою и с горцами посредством кюринской провинции), уведомить меня в подробности, не утаивая и не уменьшая тех препятствий, кои при сем предвидеть можете, — но не чините предложений».

Усиление, шамхала Тарковского присоединением к его владениям дербентского ханства граф Зубов признавал полезным для России в том отношении, что оно могло служить к обузданию хамбутая казыкумыкского, человека наиболее других недоброжелательного к видам нашего правительства. Лежащая на плоскости кюринская провинция, некогда принадлежавшая дербентскому ханству и сопредельная с ним, в последнее время находилась во владении Сурхая, хамбутая казыкумыкского, и составляла самую существеннейшую часть его владений, ибо весь скот его подданных, на осень и зиму, спускался с гор на плоскость и пользовался пастбищными местами кюринской области. Сопредельность последней с дербентским ханством и неимение прочной защиты были причиною, что Сурхай и его подданные всегда нуждались в добром к ним расположении дербентских владельцев и хранили с ними союз. С другой стороны, жители кубинского ханства всегда находили убежище в Дербенте, в случае нападения горцев, и потому сначала сохраняли связь, а потом соединились под одною властью дербентских и кубинских ханов.

Таким образом, сочетав Мегтия браком с Периджи-ханум и поставив Гасана ханом в кубинской провинции, граф Зубов надеялся, что они, по родству и по взаимным интересам, будут находиться в постоянном союзе и удержат горцев от неприязненных действий против России и своих собственных владений. Что касается до усиления шамхала присоединением к нему новой провинции, главнокомандующий не находил в этом усиления ничего противного пользам нашего правительства, ибо хотя шамхал [24] и приобретал значительный перевес над прочини дагестанскими владельцами, но как владения его были открыты и прилегали к нашим границам, а в Дербенте предполагалось содержать постоянный гарнизон, то граф Зубов находил, что совокупность этих причин достаточна для того, чтобы шамхал сохранял отношения верного подданного России.

Все эти соображения заставляли главнокомандующего просить разрешение Императрицы на приведение в исполнение его предположений и на присоединение дербентской области к владениям шамхала Тарковского.

«Дербентцы», писал граф Зубов (В письме князю П. А. Зубову от 15-го октября 1796 года, № 92.) «конечно, не окажут к сему на первый случай доброхотливости, но есть многие очевидные для них в сем пользы, ибо до сих пор в Тарках купцы их платят великую пошлину и весьма стеснены они всегда от стороны Дагестана. Убеждении сии и ласковое и справедливое нового их владельца с ними обращение удобно и скоро могли бы их успокоить. Сие соединение Дагестана с Ширваном, обеспеча и с прочностию утвердя влияние наше от Терека до р. Куры (ибо и шемахинский хан при содержании нашем Баки не возможет отважиться к причинению вреда), положит оплот дерзостям необузданных горцев, а может быть и оные собственными пользами принуждены станут пребывать в тишине и линия наша с сей стороны приведется в большую безопасность».

Не ожидая, однако же, утверждения своих представлений, граф Зубов решился привести в исполнение свое предположение относительно Гасан-бека. Сознавая, что вызов его в Кубу должен неприятно подействовать, а может быть восстановить против нас дербентского наиба Хадыр-бека, стремившегося к распространению своей власти и над кубинским ханством, главнокомандующий поручил генерал-маиору Савельеву следить за его поведением и, в случае какого либо неприязненного поступка, арестовать его и выслать в Астрахань. Удаление Хадыр-бека не могло иметь никакого влияния на дела, так как правительница Дербентского ханства, Периджи-ханум, сама ходатайствовала за своего брата Гасан-бека и даже желала сама приехать в Кубу, чтобы участвовать в торжестве постановления его в ханском достоинстве.

Заботясь о том, чтобы Гасан скорее прибыл в Кубу, Периджи-ханум прислала в этот город семнадцать человек почетнейших дербентских старшин, которые, соединясь с [25] двадцатью семью человеками кубинцев, были отправлены в Эллису — место пребывание Гасана — в качестве депутатов для приглашения его на ханство.

Известие о восстановлении Гасан-бека было новым ударом для Шейх-Али-хана, терявшего последнюю надежду на возможность возвращения в свои владения. Желая воспрепятствовать намерению русских, Шейх-Али просил содействия. хамбутая и через него вошел в сношение с Мустафою-ханом шемахинским и Селимом шекинским. Мустафа уверял, что если хамбутай вооружится против русских, то и он не оставит нанести им вред, а Селим говорил, что русских страшиться нечего, и что каждый истинный мусульманин обязан против них ополчаться. Заручившись такими обещаниями, хамбутай решился выйти из выжидательного положения и стал собирать свои войска.

Посланный, с небольшим числом казаков, для составления карты кубинского ханства, капитан Симонович донес Булгакову, что, быв в сел. Худат, он слышал, будто бы, хамбутай казыкумыкский, войдя в соглашение с Омар-ханом аварским и другими владельцами, собирается напасть на кубинский отряд из селения Дзейхура, лежащего на р. Самуре. К атому известию Симонович прибавил, что когда он, с находящимися при нем казаками, приблизился к этой реке, то на противоположном берегу ее, во владениях хана казыкумыкского, зажжены были тотчас же маяки, и заметно было движение среди населения, отправлявшего свое имущество в горы.

Почти одновременно с этим донесением, в лагерь кубинского отряда явились два еврея, с объявлением, что в селении Ахты, и в особенности во владениях хамбутая, собираются войска, к которым, по приглашению, присоединяются джаро-белоканские лезгины и другие горские народы. Спустя несколько дней, к Булгакову прибыл посланный табасаранского владельца, с извещением, что хамбутай набрал уже до 15,000 человек войска, составленного из кюринцев, джарцев, акушенцев, рутульцев и других, и что в тайном соглашении с ним находятся ханы шемахинский и шекинский (Рапорт Булгакова графу Зубову 20-го сентября 1796 года.).

Все эти сведения, по своей важности, не могли быть оставлены без внимания и вызвали самый бдительный надзор за поведением хамбутая. Посланные генералами Булгаковым и Савельевым, с разных сторон в Казыкумух, возвратившись, приносили [26] неблагоприятные сведения о поступках тамошнего хана. Они единогласно утверждали, что к хамбутаю прибыл турецкий эмисар, байрактар Осман, с большою суммою денег и письмами от сераскира анатолийского; что такие же точно письма были адресованы к Омар-хану аварскому; что в письмах этих оба владельца призываются к единодушному и совокупному сопротивлению русским, и что хамбутай, по поводу этих писем, пригласил к себе всех старшин народа. Он предъявил собравшимся турецкие письма, в которых говорилось, что если русские завладеют персидскими городами, лежащими при подошве Кавказских гор, то дагестанцы, оставшись в средине русских владений, должны будут, не смотря на неприступность их жилищ, положить оружие и покориться русскому правительству. По прочтении этих писем, хамбутай высказал желание противиться завоевательным видам России, сделал некоторым подарки из присланных ему денег, и приказал всем быть готовым к выступлению со своими войсками. Некоторые из старшин пытались было отклонить своего хана от такого намерения, говоря, что было бы полезнее войти в приязненные отношения к русским, потому что и без того они не могут выгнать своего скота на плоскость и должны оттого разориться, но хамбутай не признал этих доводов основательными, и приказал собирать войска.

Постоянный союзник хамбутая Омар-хан аварский отказался от участия в нападении на русских, считая это невыгодным для себя, в виду переговоров о подданстве, веденных им с главнокомандующим. Еще в сентябре Омар-хан писал графу Зубову, что царь Ираклий до сих пор платил ему ежегодно по 5,000 рублей ханскими деньгами и, сверх того, отдавал пятнадцать деревень в полное его управление, а потому хан желал бы знать, будет ли он, со вступлением в подданство России, пользоваться. теми же преимуществами; какое получит он от России награждение и в каком положении будут находиться к нему его подданные. Главнокомандующий отвечал, что со вступлением Омар-хана в подданство Ее Величества, ему назначено будет ежегодное жалованье; что дань, платимая хану грузинским царем, останется, по прежнему, в полном его распоряжении, и так как, служа великой Императрице, хан «учинится» ему братом, то граф Зубов, «радея о его пользе, не упустит испросить ему особливых благодеяний».

Когда офицер, посланный с письмом главнокомандующего прибыл к Омар-хану для приведения его к присяге на подданство России, то хан стал уклоняться, говоря, что ему надобно подумать, [27] и переговорить со своими подданными для того, чтобы не только он, но и подвластные ему оставались всегда верными русской Императрице.

Переговоры эти шли довольно медленно; хан не давал решительного ответа и, наконец, объявил, что, вступив в подданство России, опасается быть сравненным с мелкими владельцами, и что ему не будут выдавать положенного жалованья. В обеспечение себя, он просил выдать содержание за год вперед и за два года вперед выдать те деньги, которые ему следует получить с грузинского царя.

Конечно, требование это не могло быть удовлетворено, и переговоры о подданстве аварского хана кончились ничем, но имели ту хорошую сторону, что Омар не принимал непосредственного участия в замыслах хамбутая казыкумыкского. Последний, де надеясь на его содействие, отправил брата к своим союзникам: ханам шекинскому, шемахинскому и шушинскому с предложением собрать также свое ополчение и быть готовыми к тому времени, когда он, «положась на Бога, будет драться с войском российским».

«Если Ага-Магомет-хан услышит о нашем сопротивлении», говорил хамбутай, отправляя своего брата, «то, конечно, при нападении на нас войск российских, подаст нам помощь».

Получив сведения, что в Казыкумухе собирается весьма значительное ополчение горцев, граф Зубов поручил генералу Булгакову присоединить к себе кубинскую конницу, численность которой доходила до 2,000 человек, и, выступив из лагеря, приблизиться к берегам реки Самура, с тем, что в случае, если бы неприятель осмелился, переправившись в верховьях этой реки, спуститься на плоскость, то атаковать его, но ни в каком случае не преследовать русскими войсками, а употребить для того кубинскую конницу.

Между тем, 28-го сентября до Дербента дошли слухи, что хамбутай намерен был, в ночь на 29-е сентября или непременно 30-го числа, переправившись на правый берег реки Самура, напасть на посты кубинского отрада, в разных местах расположенные.

Действительно, 29-го сентября, одна из горских партий, спустившись на равнину, атаковала наш воловий транспорт, шедший с хлебом, купленным в селениях, расположенных, до реке Самуру. Хотя транспорт этот и конвоировался командою в пятьдесят человек, но неприятель успел отбить 23 повозки, [28] отставшие от остальных (Рапорт Булгакова графу Зубову 29-го сентября 1796 года.). На другой день скопище горцев нашло на стадо волов, пасшихся не далеко от отряда, при чем успело отогнать 145 волов и захватить несколько погоньщиков. Оба эти нападения были совершенно неожиданны для кубинского отряда, хотя в городе давно знали о намерениях хана казыкумыкского. За несколько дней до нападения, старшина селения Аллам приезжал к Вали-беку, советовался с ним и сообщил о намерении горцев напасть на русские войска, но кубинский наиб, зная о предстоявшем нападении, не стал, конечно, нужным предупредить Булгакова, точно также как скрыл от него и то, что местом сбора горского ополчения избрано селение Алпаны, лежащее против единственного ущелья, по которому горцы могли спуститься на кубинскую равнину. Граф Зубов приказал арестовать Вали-бека, и доставить в главную квартиру.

Ободренный первыми успехами своих сподвижников, Сурхай-хан, на рассвете 29-го сентября, прислал своего чиновники в селение Алпаны, к тамошнему старшине и своему приятелю Магомет-беку, с известием, что он, остановившись за рекою Кусарою, намерен прибыть в его селение. Магомет-бек, в сопровождении нескольких человек жителей, отправился на встречу хамбутаю, и, посоветовавшись с ним, решили, что казыкумыхцы займут селение Алпаны и тотчас же расставят по всем дорогам пикеты, с тою целию, чтобы не пропускать никого на кубинскую равнину. В тот же день вечером, в селении Алпаны происходило новое совещание, на котором представители разных горских племен, решившись воспользоваться всеми выгодами нечаянного нападения, положили не откладывать его в долгий ящик, но выступить в полночь, идти к Кубе как можно тише, и сделать нападение на русские войска с разных сторон.

Между тем генерал Булгаков, получив из Дербента от генерала Савельева уведомление о намерении горцев напасть на его отряд, отправил, для открытия неприятеля, капитана Семенова со 100 человеками егерей. Пройдя версты четыре и вступив в ущелье, ведущее в селение Алпаны, Семенов, скоро встретил в нем неприятельские разъезды, остановился и послал о том донесение Булгакову. На усиление отряда Семенова был тотчас отправлен подполковник Бакунин с 300 человек пехоты, 100 казаками и двумя орудиями. Только с наступлением ночи Бакунин, втянувшись в ущелье, успел соединиться с отрядом Семенова. [29] Ущелье, в котором находились теперь оба отряда, было сплошь некрыто густым лесом, и так как оно служило единственным проходом на кубинскую равнину, то Бакунин должен бы был предполагать, что все скопище горцев сосредоточено в этом пункте, или где нибудь по близости. Несмотря на то, не зная сил противника, ни места его расположения, Бакунин, не обращая внимания на темноту ночи, густоту леса и незначительность своих сил, решился двигаться вперед и атаковать неприятеля. С первым движением он был встречен выстрелами неприятельских разъездов, и затем всю ночь имел беспрерывную перестрелку с передовыми пикетами неприятеля, постепенно отступавшими. На рассвете 1-го октября Бакунин подошел к селению Алпаны, расположенному на покатости горы и отделенному от него оврагом, в глубине которого скрывался неприятель, численностью в 15,000 человек.

Едва наш отряд стал выходить из леса, оканчивавшегося почти у самого берега оврага, как горцы бросились в шашки. Атака их была столь стремительна, что бывшие при отряде два орудия успели сделать только по несколько выстрелов и были захвачены неприятелем. Ободренные своею многочисленностию, горцы дрались отчаянно; они окружили отряд со всех сторон и почти уничтожили его. Бакунин и Семенов были убиты в самом начале дела; много офицеров и нижних чинов выбыло из строя убитыми или ранеными. Уцелевшие от общего погрома, скрывшись за случайно попавшимися бревнами, отбивались до тех пор, пока не пришел к ним на помощь Углицкий пехотный полк, с четырьмя полковыми орудиями, под начальством полковника Стоянова.

Не имея никаких сведений об отряде подполковника Бакунина, генерал Булгаков, услышав орудийные выстрелы и ружейную перестрелку, тотчас же отправил на помощь Бакунину Углицкий полк, но он пришел на место действия тогда, когда отряд Бакунина был уже уничтожен. Горцы до того были увлечены боем, что узнали о прибытии подкреплений лишь тогда, когда в тыл им посыпались ружейные выстрелы и картечь. Видя прибытие свежих сил русских и довольствуясь приобретенною победою, неприятель стал отступать, а когда полковник Стоянов бросился в штыки, то горцы обратились в бегство, и рассыпались в разные стороны. Оставив на поле сражения убитого сына, нескольких наибов и старшин, хамбутай, вместе с Шейх-Али-ханом, [30] бежал в горы. Мы потеряли в этом деле 6 человек офицеров убитыми и нижних чинов: убитыми 46 и ранеными 94 человека (Журнал военных действий.).

Неприязненный поступок хамбутая требовал достойного возмездия, но граф Зубов, имея в виду Высочайшее повеление не подвергать войска опасности и напрасной потере углублением в горы и преследованием хищников (См. «Военный Сборник» 1874 года, № 2, стр. 230.), изыскивал иной способ для наказания хана казыкумыкского. Главнокомандующий отправил письма к шамхалу тарковскому, кадию табасаранскому и уцмию каракайдакскому с предложением, чтобы они, соединившись вместе, сделали нападение на кюринскую провинцию в то время, когда генерал Булгаков со своим отрядом вторгнется во владения хамбутая со стороны Кубы.

«Довольно известно сим владельцам», писал граф Зубов, «что главнокомандующий со вверенными ему Всемилостивейшею Монархинею войсками, проходя земля Дагестана и Ширвана, соблюл и соблюдает все то, что нужно к обеспечению жителей в их собственности и к вящему утверждению между ними спокойствия.

«Но и при таком добром поведении видит он, что хамбутай казыкумыкский, ворвавшись в кубинскую провинцию, дерзнул не только нарушить благосостояние жителей, но даже и сделать удар на расположенную у. Кубы часть российских войск. И хотя сим злым покушением навлек он на себя чувствительный удар, какой свойственно нанести всегда победоносному оружию Ее Императорского Величества, но как весь Дагестан есть свидетель, что главнокомандующий не подал хамбутаю ни малейшей причины к злому против нас расположению, то и не может обойтись без чувствительнейшего еще его наказания искоренением сил сего коварного владельца.

«На сей конец главнокомандующий, предписав генерал-поручику Булгакову действовать против хамбутая уже наступательно, как российскими, так и кубинскими войсками, просит сих владельцев, чтобы они с своей стороны, собрав свои войска и согласясь между собою, ускорили ударить на принадлежащую хамбутаю провинцию Кюру, и пользуясь всею добычею, разделили бы по себе навсегда все лежащие в оной деревни».

Приглашение это не имело надлежащего успеха. Сын шамхала Тарковского, уцмий каракайдакский и кадий табасаранский, приехав в [31] Дербент, объявили Савельеву, что если главнокомандующие желает их услуг, то они готовы действовать против Сурхая с находящимися теперь при них людьми — коих было при Мегтие 120, а при кадие и уцмие но 50 человек, — по только при содействии русских войск.

«Если же надобно нам собрать большее число войск», говорили они, «то этого в скорости сделать невозможно, да и назначить время, когда они соберутся, также нельзя».

Вообще же видно было, что они уклонялись от исполнения желания графа Зубова, а между тем, хамбутай пользовался этим и, собрав остатки своих войск, расположил их по селениям кюринской провинции, опасаясь, чтобы жители, мало ему преданные, не присоединились к русским. Он располагал собрать новые войска и надеялся теперь на содействие Омар-хана аварского, кадия акушенского и других мелких владельцев, получивших, в промежуток этого времени, фирманы турецкого правительства, обнадеживавшие их в скорой помощи. Порта извещала дагестанских владельцев, что как они до сих пор не оказали особенной преданностию России, то потерпели бы еще немного, пока турецкое правительство окажет помощь и избавит их от всех. бедствий. Обрадованные таким известием акушинцы, салатовцы, рутульцы и другие горские народы отправились на совещание к хамбутаю. Последний, поселившись в селения Чирах, убеждал их в необходимости сопротивления, собирал новые силы и часть своего ополчения, под предводительством сына Нух-бека, отправил к мельнице Салаг-Дегерман, куда и сам намерен был прибыть через несколько дней. Хамбутай хотел напасть на дербентские селения, или захватить в свои руки дербентскую правительницу Периджи-ханум, выехавшую из Дербента в Кубу, на встречу брату.

В начале октября граф Зубов получил письма от Гасан-бека и матери его Бики-ханум, в которых они уведомляли, что уже выехали из Эллису и спешат в Кубу. Главнокомандующий отправил богатые подарки, присланные Императрицею Периджи-ханум, и приглашал ее поторопиться приездом в Кубу. Посланный в подарками маиор Ахвердов был встречен за двадцать верст от Дербента знатнейшими чиновниками, с конвоем в 200 человек. По приближении к городу, Ахвердов встречен был пушечною пальбою и огромною толпою народа, с криками радости сопровождавшею [32] его до дома правительницы, где посланного ожидали Хадыр-бек и почетнейшие лица магометанского духовенства.

Приняв подарки, Периджи-ханум тотчас же выехала для встречи брата Гасан-бека; ее сопровождал Хадыр-бек, несколько старшин и 37 человек конвоя. 14-го октября Периджи прибыла в Кубу, а 16-го числа приехал туда же и Гасан-бек, с матерью, теткою и некоторыми другими родственниками. Народ с восторгом приветствовал Гасана, который 3-го ноября был торжественно постановлен ханом.

Провозглашение Гасана кубинским ханом не послужило к окончательному успокоению кубинских жителей. Шейх-Али-хан, при содействии Сурхай-хана, хамбутая казыкумыкского, собрав вокруг себя толпу горцев, вторгся в пределы кубинской провинции и старался возмутить жителей. Одновременно с этим, хамбутай, расположившись с своими войсками при замке Ханжал-кале, находившемся близ мельницы Салаг, отделял от себя небольшие партии, которые, спускаясь с гор на плоскость, грабили проезжавших из Дербента в Кубу, и тем затрудняли сообщение между этими городами.

Признавая неудобным действовать в горах русскими войсками, граф Зубов предложил Гасан-хану, собрать свои войска и при содействии нашего отряда изгнать Шейх-Али-хана из кубинской провинции. В тоже время, для прекращения грабежей, производимых отрядами Сурхай-хана, главнокомандующий приказал генерал-маиору Савельеву действовать наступательно со стороны Дербента и для большей его самостоятельности отправил из города Кубы на усиление генерал-маиора Савельева два баталиона Кавказского гренадерского полка, с четырьмя полковыми орудиями. С отправлением этих баталионов к Дербенту и по сборе Гасан-ханом. своей конницы, граф Зубов приказал генералу Булгакову выступить из лагеря близ Кубы и следовать к реке Самуру с четырьмя баталионами пехоты, девятью эскадронами кавалерии, двумя казачьими полками и всею артилериею, бывшею при отряде. Расположившись на правом берегу реки, Булгаков, показывая вид, что намерен действовать наступательно, должен был только поддерживать кубинцев, но сам в горы в ущелья не вступать.

Перед выступлением своим из лагеря, Булгаков отправил жителям селения Ахты прокламацию от своего имени, в которой требовал, чтобы ахтинцы не только не давали у себя убежища Шейх-Али-хану, но и выдали аманатов Гасан-хану, с тем, что если [33] они не исполнят этого требования, то русские войска вступят в их владения, не дадут пощады жителям и не оставят камня на камне.

13-го декабря жители селения Ахты прислали к Булгакову первейших старшин, с обещанием выдать аманатов и с объявлением, что Шейх-Али-хан уехал из их владений.

Между тем, генерал-маиор Савельев, выступив из Дербента с тремя баталионами пехоты и казачьим колком, ринулся к Ханжал-кале, при котором были собраны войска хамбутая казыкумыкского. С приближением русского отряда, неприятель оставил свою позицию и скрылся в горах. Савельев двинулся на селение Шлангулыхкент, при котором и расположился. Хамбутай, видя перед собой русские войска и узнав о движении Булгакова со стороны реки Самура, прислал к Савельеву своего чиновника «для учинения миролюбивою положения».

Присланному предложено было: не признавать Шейх-Али дербентским ханом, не давать ему ни пособия, ни убежища; признать Гасана кубинским ханом, обходиться с ним миролюбиво и не производить никаких подстреканий; возвратить всех русских пленных; выдать аманатов и возобновить с обеих сторон беспрепятственную торговлю, и наконец, в присутствии дагестанских владельцев, дать присягу на коране в сохранении верности Россия.

Сурхай исполнил требование генерал-маиора Савельева и наши отряды возвратились в места прежнего своего расположения (Рапорт Савельева графу Зубову 20-го декабря 1796 года, № 514.).

Н. Дубровин.

(Продолжение будет.)

Текст воспроизведен по изданию: Поход графа В. А. Зубова в Персию в 1796 году // Военный сборник, № 5. 1874