ДУБРОВИН Н. Ф.

ИЗ ИСТОРИИ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

(Кази-мулла, как родоначальник мюридизма и газавата)

(Статья третья) ¹.

III.

Предположение и план графа Паскевича о покорении горцев. — Рескрипты Императора. — Положение Кази-муллы после неудачи под Хунзахом. — Совещание его со светскими и духовными представителями. — Первая деятельность майора Карганова. — Землетрясение, как средство к распространению власти имама. — Мустафа-кадий герменчуковский и его проповеди. — Воззвание генерала барона Розена 4-го к чеченцам. — Переговоры Кази-муллы с аварскою ханшей Паху-бике. — Действия отрядов подполковника фон-Дистерло и полковника Дурова. — Воззвание графа Паскевича-Эриванского к жителям Дагестана и Кавказских гор.

Блестящие победы графа Паскевича в Персии, доставившие ему титул графа Эриванского и в Турции — орден св. Георгия 1-й степени и звание фельдмаршала, привели его к мысли, воспользовавшись значительным числом войск, находившихся в то время на Кавказе, нанести окончательный ударь горцам и привести их к полной покорности. Не имея никаких сведений о том, что происходило в горах, и, придавая весьма малое значение деятельности Кази-муллы, главнокомандующий находил необходимым «принять деятельные меры к усмирению горских народов, [178] частые наказания коих через отдельные экспедиции и поиски в их земли доселе столь лее мало имели успеха, сколько меры кротости и даже попечительности об улучшении их состояния, довольно часто правительством нашим принимаемый» ².

Император Николай I Павлович одобрял, в общем, мысль о необходимости покончить борьбу с горцами решительным ударом.

«Бог благословил наше дело, любезный Иван Федоровичу писал Государь графу Паскевичу ³, и славный мир получил конец подвигам армий наших, стяжавших новые неувядаемые лавры, под предводительством вашим и товарища вашего, в Европе. Воздав благодарение Всевышнему, видимо нам помогавшему, обращаюсь к вам, мой любезный Иван Фёдорович, примите искреннее благодарение старого вашего друга, умеющего ценить ваши заслуги.

«Чин фельдмаршала, мною вам данный, принадлежит вам не по пристрастию какому, но по славным делам, которые присоединили имя ваше к именам Румянцева и Суворова; с сердечною радостью пишу вам это, ибо слова сии в моих устах вам не лесть, а справедливость.

«Но позвольте другу вашему и язык друга.

«Ничто столь не украшает великие дела, как скромность, — в этом нахожу я величайшую красу, истинную доблесть великих людей. Во всяком деле, нами исполняемому мы должны искать помощи Божией; его рука нас карает, его лее рука нас возносит. Вас она поставила на высшую степень славы! Да украсить вас и последняя слава, которая истинно будет ваша принадлежность, — скромность. Воздайте Богу (благодарение?) и оставьте нам славить вас и дела ваши. Вот совет друга вас искренно любящего и из глубины души благодарного.

«Надеюсь что о сю пору у вас уже все спокойно, ибо, по моему расчёту, офицер Ивана Ивановича (Дибича) мог до вас дохать; надеюсь также, что без весьма большого затруднения исполнено, будет очищение края, который удерживать за собою не признал я полезным для России в строгом смысле ее выгод.

«Кончив, таким образом, одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении [179] прямых польз гораздо важнейшее, — усмирение навсегда родов или истребление непокорных.

«Дело сие не требует немедленного преступления, но решительного и зрелого исполнения, когда получу от вас план ваш которому следуя, надеетесь исполнить мое ожидание. Я для сего предоставляю вам временно все войска, под командою вашею ныне находящиеся, с тем, чтобы удар был столь же решителен, как и внезапен. Прочее решить предоставляю вам».

С своей стороны Император считал полезным произвести одновременное движение против всех горских племен, завладеть важнейшими пунктами их территории, отнять от них плоскости и таким образом, лишив их средств к пропитанию, заставить покориться.

Предполагая, что слава оружия нашего в Персии и Турции, сделавшись известною в горах, должна убедить население в невозможности бороться с Россией и что поэтому нельзя ожидать со стороны горцев упорного сопротивления, правительство находило, что приступить к тому и своевременно, и наиболее удобно. С этою целью в распоряжение фельдмаршала были оставлены 14-я и 20-я пехотные дивизии, причем первая должна была расположиться на Кавказской линии в виде резерва, а вторая — в Закавказья, в окрестностях Тифлиса или где окажется более необходимым.

«Самый поиск, писал при этом граф Чернышев ⁴, Государь Император предполагать изволить начать с открытием будущей весны или ранее, по вашему усмотрению, от Каспийского моря, так как горы с сей стороны имеют самое меньшее поперечное протяжение. Впрочем, предоставляя составление и дальнейшее развитие операционного плана вашего относительно сего предприятия собственным вашим соображениям, Его Императорское Величество остается удостоверенным, что совершенный успех увенчает сие предприятие, столь необходимое для прочного обеспечения всей оседлости нашей в Кавказском крае, и что ваше сиятельство, пользуясь всеми средствами, строгими и кроткими, положите самый решительный конец всем дальнейшим покушениям горцев».

В заключение, граф Чернышев просил доставить ему операционный план действий. Граф Паскевич отвечал, что он [180] приступил к заготовлению продовольствия в четырёх пунктах: 1) на границах джарских владений; 2) близ Чечни (?); 3) в Усть-Лабе, на случай действий против черкесов сопредельных Анапе, и 4) в самой Анапе, дабы иметь возможность открыть сухопутно по берегу моря весь край между сею крепостью и Поти, остающийся доселе для нас почти неизвестным.

Что касается до действий, то Паскевич был поставлен в крайне затруднительное положение. Он не знал, как и с которой стороны начать наступление и «который народ из обитающих в смежности с нашими границами более вредил нам и в настоящее время может быть нам опасен политикою своею» ⁵. В этом отношении главнокомандующий находился в полном неведении и считал мирными и нам преданными такие племена, которые давно отложились и приняли сторону Кази-муллы. Странно допустить, чтобы в штабе главнокомандующего не имелось сведений о географическом распределении населения, но то несомненно, что в донесениях Паскевича заметна большая путаница в этом отношении. Главнокомандующему, не осмотревшему ни раза край и сидевшему все время в Тифлисе, трудно было составить себе ясное понятие о характере и направлении будущих действий.

«Хотя ответ на сие, писал граф Паскевич Императору ⁶, весьма труден и требует некоторого соображения, в особенности, чтобы не возбудить общего в горах возмущения(?); но как, с другой стороны, непременно нужно теперь же приступить к сему, дабы воспользоваться пребыванием здесь большого числа войск, то на первый раз и полагаю необходимым обратить действия наши преимущественно на чарцев (джарцев) или лезгин, обитающих в смежности с Кахетией, и чеченцев, занимающих обширное пространство на северных пологостях Кавказа».

Предпринимать экспедицию от берегов Каспийского моря граф Паскевич находил неудобными по совершенному незнакомству пи с местностью, ни с племенами, населявшими Дагестану и уверял, что, когда джарцы будут покорены, тогда и все остальные прибегнут под покровительство России. Что касается до характера действий, то главнокомандующий задумывали их очень широко. «Сии экспедиции, писал он ⁷, должны быть [181] произведены не на прежнем основании, чтобы ограничиваться одним наказанием, но по завоевании сих народов оставить там гарнизоны для усмирения их или заняться переселением оных в другие места, если останутся они при прежних своих мыслях».

Мысли и убеждения, привычки и обычаи народов не изменяются от одного поражения и, чтобы перевести народ на иной путь гражданской жизни, необходимы многие годы упорной работы и улучшения материального положения. Не имея к тому никаких средств, главнокомандующий не в силах был осуществить своего предположения и мог привести в исполнение лишь часть своей программы. Он мог только, как мы видели, нанести поражение джаро-белаканцам, возвести крепость Новые-Закаталы, но в дальнейшем действия его приостановились. Некоторые осложнения с Турцией заставили графа Паскевича не торопиться выводом войск из ее пределов и сосредоточить их в окрестностях Карса. Временная остановка эта была причиною того, что, по его словам, даже передовые полки, расположенные в Турции, могли прибыть на Кавказскую линию не ранее первых чисел августа, а, следовательно, и действия против горцев должны были на некоторое время быть отложены ⁸.

Между тем в Петербурге настаивали на том, чтобы в течение лета и осени 1830 года можно было привести в исполнение весь предположенный план покорения горцев. Граф Паскевич находил это положительно невозможным. «Соображая, говорил он ⁹, известную воинственность горцев, местность удобную к упорнейшей обороне и прочие войны сей обстоятельства, я не могу не признать выполнение сего предположения весьма трудным в столь короткое время».

Главнокомандующий писал, что ранее сентября он перейти в наступление не может, не может определить и времени покорения горцев, так как самые верные расчёты могут быть изменены малейшими неблагоприятными обстоятельствами. К таким переменам он относил разные мелочи, в роде беспокойств в Абхазии и хищничеств закубанцев, будто-бы подговариваемых к тому турецким пашею Сеид-Ахмедом. То и другое бывало и прежде, но не вызывало отдаления значительного числа войск, а главное затруднение главнокомандующего было в Дагестане. [182]

Граф Паскевич принуждён был сознаться, что при вступлении его в управление краем Дагестан был в полном покое, но вдруг явился Кази-мулла, нарушил все его расчёты, возмутил часть населения и «кажется, колеблешь уже и чеченцев, и, это другое обстоятельство, которое нельзя было предвидеть».

Кази-мулла уже более трёх лет развивал свою деятельность вполне враждебную России, но главнокомандующий имел об этом весьма смутные сведения и не мог оценить значения деятельности имама, — не мог потому, что не имел вокруг себя деятельных и знающих помощников. По своему характеру он не признавал чужих мнений и советов, требовал безусловного и буквального исполнения своей воли, отдавал приказания и писал инструкции на каждую мелочь и отрицал инициативу в подчинённых. Всякая попытка к самостоятельности или решению вопроса без его указаний жестоко преследовалась. За такую попытку он удалил из армии Д. В. Давыдова, генерала (впоследствии графа) Д. Е. Остен-Сакена, преследовал Красовского и некоторых других. Такое поведение главнокомандующего было непонятно для рыцарски-чистого характера Императора Николая и, не смотря на полное расположение и любовь к Паскевичу, он счёл необходимым выразить протест, хотя и в дружеской форме.

«Воздав всемогущему Богу благо дарение, писал Государь Паскевичу ¹⁰, за дарование столь желанного мною мира (с Персией), обращаюсь к вам, мой любезный Иван Фёдорович, с изъяснением чувств признательности, которую от глубины сердца к вам питаю, за важные услуги отечеству и точное исполнение моих желаний, — вы все вполне исполнили.

«Желая, чтобы и в потомстве сохранилась неразлучною с именем вашим память важного приобретения, коим вам Россия обязана, приобщил я к фамилии вашей название той твердыни (Эри-вани), покорением которой поход принял решительный оборот в нашу пользу

«Теперь, как старому знакомому, могу сказать как другу, дозвольте мне изъяснить со всею искренностью новое желание мое, собственно до вас, любезный Иван Фёдорович, касающееся. Я душу вашу знаю; знаю, что благородная душа ваша не оскорбится голосом друга, которому честь ваша, ваша слава точно дороги ¹¹. [183]

«Не скрою от вас, любезный друг, что с прискорбием я видел, что многие достойные сотрудники ваши, люди, коих вы уважать должны, ибо они вполне сего достойны, лишились под конец похода вашего доверия, не сделав, я смело скажу, ничего дабы провиниться и тем заслужить неудовольствие ваше справедливым образом. Может ли высокая и благородная душа ваша быть преступна к незаслуженной недоверчивости? достойно-ли вас угнетать или быть несправедливу к тем, кои, не щадя ни трудов, ни самой жизни, дабы заслужить мое благоволение, были истинными вам сотрудниками и помощниками?

«Не мне вам, любезный Иван Фёдорович, упоминать, что прощать великодушно, притеснять же без причины — неблагородно. Прошу вас, как друг, примите сие увещание от меня, как долг тому, которому я сам многими добрыми советами обязан. Я желаю, чтобы моего Ивана Фёдоровича всякий подчиненный любил и почитал как отца и чтобы не было других ему завистников, как завистников его славы и добродетели.

«Слава сия на поле чести приобретена вами, — остается приобресть другую, столь же важную: быть любиму своими подчиненными. Для сего нужна строгая справедливость, даже самый вид пристрастия или прихоти должен быть устранен. И может-ли быть иначе между благородных людей, обязанных уважением друг к другу?

«Я льщу себя надеждой, любезный Иван Фёдорович, что вы постараетесь будущим вашим обращением с вашими добрыми, усердными подчиненными доказать, что не в нраве вашем поступать постоянно, как до ныне случалось, и что совет искреннего вам друга не будет тщетным. В трёх ваших главных подчинённых: Эммануэле, Сипягине и Красовском имели вы людей способных, надёжных и заслуживающих мою доверенность; с ними в особенности будьте в должных начальнических, но дружественных отношениях. Не один из них не будет, как говорится, искать выслуживаться помимо вас; каждый в своём месте будет преполезен. Сипягина я знаю лично и хорошо, он пред вами забыться не может, если б и принять можно было, чтобы пред начальником подчиненный забыться мог, без особенной вины начальника. Способности его и рвение уже на опыте вами дознаны таковые, что я убеждён в пользе сего человека в ныне занимаемом им месте. От вас зависит вашим обхождением не лишить ни меня, ни вас самих полезных его трудов.

«Эммануэль поступает весьма осторожно, хорошо и сколько по [184] плодам его, т. е. тишине на линии, судить можно, с полным успехом. Он на своём месте. Я считаю, что и Красовский полезен, при управлении новозавоеванным краем; его способности, усердие, равно как и решимость, доказанные им в славном деле 17-го августа, достойны всякой похвалы и уважения. С сими тремя помощниками, действуя через них по принятому плану и занимаясь тогда более общим направленном, наблюдением и частыми осмотрами, я надеюсь, что мой Иван Фёдорович поставит скоро край сей на ряду лучших и самых цветущих областей России.

«Когда турецкие обстоятельства дозволят, надо будет заняться составлением начертания той системы управления, которую вы найдете удобнейшею и полезнейшею, и тогда уже постоянно действовать, приближаясь постепенно к желаемой цели».

Этой цели главнокомандующий достигнуть не мог. Деятельность Кази-муллы застала графа Паскевича врасплох и уничтожила все его предположения. Правда, Джаро-белаканская область была покорена и в ее пределах возведена крепость Новые-Закаталы, но в дальнейшем план покорения горцев был окончательно разрушен и от него пришлось отказаться.

Зная по опыту 1812 года, что значит народная война, и притом в местности трудно доступной, и, опасаясь потери составленной репутации — победителя персиян и турок, — граф Паскевич стал колебаться, действовать осторожно и ощупью. Войска держались в оборонительном положении, никто не смел, предпринять ничего без приказаний из Тифлиса и все оставались лишь зрителями совершающихся событий. Стараясь оправдаться перед Императором в своей без деятельности, граф Паскевич принуждён был прибегнуть к тому, к чему обыкновенно прибегают люди, не имеющие выхода и твёрдых основ для оправдания, т. е. к обвинению своих предшественников: он находил все скверным и испорченным. Хотя не более четверти века прошло со времени фактического вооружённого столкновения нашего с дагестанскими горцами, но главнокомандующий уверял, что «уже более пятидесяти лет», как горцы, имея дела с нами, питают отвращение к русскому правительству и власть русского коменданта страшит их и приводит в отчаяние; что жестокость русских начальников умножила ненависть и возбудила мщение; что недостаток в твердости и решительности (?!) обнаруживали слабость и недостаток силы.

— Чем больше делаю я наблюдений, говорил граф [185] Паскевич, и вхожу в познание сих народов, тем более удостоверяюсь, что направление политики и отношений наших к ним были ошибочны и не имели ни общего плана, ни постоянных правил ¹². Опыт четырёхлетнего моего управления оправдал политику мою, которая в том единственно состояла, что в частности я был снисходителен, но в общем угрожал твердостью и решимостью.

То и другое выразилось в одной обороне, предоставлении почина горцам и в посылке в Дагестан импровизованного дипломата, майора Карганова. Тем не менее, главнокомандующий находил справедливым уверять Императора, что в течение пятидесяти лет русские войска безуспешно старались проникнуть в убежища горцев и только убеждали население в неприступности их гор. Он уверял, что долголетняя испорченность нами горцев суть главнейшая и единственная причина его бездеятельности.

— Известно, говорил он, сколь трудно вести войну в горах с народами, обладающими оными и решившимися на упорное сопротивление ¹³. Предпринимая покорение горцев, не знающих нас, можно еще надеяться успеха: их можно устрашить и привести в изумление неожиданною новостью, превосходством войск, оружия и даже с пользою употребить политику (?), деньги и подарки. Потому я желал бы лучше, чтобы сии горцы вовсе нас не знали и чтобы прибытие русских для их покорения было еще в первый раз.

Дело это было, конечно, несбыточное, а действовать надо, и вот в угоду Петербургу граф Паскевич предлагал: «войдя стремительно в горы, пройти оные во всех направлениях». Сознавая сам всю неопределённость такого плана и несбыточность его исполнения, главнокомандующий тотчас же отказался от своего предложения и проектировал другой план, более правильный и основательный. Он состоял в том, чтобы, вступив в горы, занять в них пункты, командующие окрестными странами, возвести [186] на них укрепления и устроить прочные и безопасные с ними сообщения.

Таким образом, не упоминая ни единым словом о деятельности своего предшественника, фельдмаршал предлагал, как новость им изобретённую, то, что давно уже делалось, т. е. подаваться вперёд, расчищать леса просеками, укрепляться и не возвращать уже горцам занятой нами их территории. Впрочем, зная, что в Петербурге имя Ермолова не пользуется авторитетом, и опасаясь, чтобы не попасть в число его последователей, граф Паскевич высказывал странную мысль, что в будущем он будет пользоваться обоими планами, смотря по обстоятельствам, и постарается подвинуть линию укреплений далее в Чечню. С этою последнею пелью предполагалось для экспедиции против чеченцев собрать в один отряд до 10,000 человек ¹⁴ и, сверх того, снарядить семь отрядов для действий в горах против койсубулинцев, аварцев, тагаурцев, осетин, абхазцев, хевсур и кабардинцев.

«Таким образом, доносил фельдмаршал ¹⁵, горы могут быть пройдены во многих направлениях и там, где успеют сделать укрепления до наступления зимы, войска будут оставлены. «Но за всем сим, пока постоянные укрепления не будут устроены в важнейших пунктах и снабжены достаточными гарнизонами, которые в состоянии были бы удерживать в повиновении горцев, иметь бдительный надзор за их поведением и укрощать их при малейшем покушении к возмущению, до тех пор нельзя считать покорение их совершенным. Все же сие в одно лето никакими усилиями, при настоящих средствах, не может быть выполнено».

Не только в одно лето, но прошли многие годы, прежде чем небольшая только часть грандиозных предположений графа Паскевича могла быть приведена в исполнение, и то после оставления им Кавказа. За время же его управления краем, большая часть предположений так и осталась без исполнения потому, что встретили возражение со стороны лиц более опытных и лучше знающих край, каковы были: адмирал Мордвинов, генерал-лейтенант Вельяминов 3-й и другие. Графу Паскевичу трудно было бороться [187] с ними по полному незнакомству с положением дел и по тому противоречию с самим собою, в которое он впадал вследствие неустановившихся убеждений.

Н. А. Волконский делает вполне справедливую оценку того положения, в котором находился тогда главнокомандующий.

«Когда, пишет он ¹⁶, препровождена была фельдмаршалу на заключение мемория Бюрно, то он на этот раз сделал возражение и против неё, и против себя самого о постройке укреплений в земле горцев, находя их бесполезными и даже вредными, так как они заставили бы нас раздробить войска. Вельяминов, с своей стороны, возражал фельдмаршалу, ссылаясь на свою меморию 1828 года, и проект его был, как известно, одобрен. Но дело не в этом, а в том, что Вельяминов сделал весьма верное и меткое замечание о Паскевиче такого рода: «несогласие мое в мнении с фельдмаршалом может происходить от того, что его сиятельство, будучи почти во все время начальства своего на Кавказе занят сперва войною персидскою, а потом турецкою, не имел довольно свободы, чтобы коротко ознакомиться с Кавказскою линией и, можно сказать, мимоходом только видел войну горцев. Обстоятельства 1830 года и некоторые распоряжения графа Паскевича показали действительно, что он не только мимоходом видел войну горцев, но даже иногда мимоходом вникал и в управление Кавказским краем».

Оставаясь все время в Тифлисе, не выезжая на место происшествий поставляя за собою право на окончательное решение всех возникающих вопросов, он связывал всем руки. Получая запоздалые донесения, он давал еще более запоздалые решения в такое время, когда события менялись быстро, и каждый час был дорог. Впрочем главнокомандующий не считал положение дел столь серьёзным и все свои заключения о происходившем в Дагестане основывал на донесениях майора Карганова.

Последний прежде всего отправился в Кураг и имел там свидание с Аслан-ханом кюринским, потом проехал в Акушу и затем в Дженгутай — местопребывание мехтулинских владетелей ¹⁷. Там он узнал, что после неудачи, испытанной под Хунзахом, Кази-мулла поселился в Гимрах, в одинокой [188] землянке и с двумя своими приближенными: Шамилем и эрпелинским кадием, Даудил-Магомою. Предавшись посту и молитве, он зорко следил за происходившим вокруг и получал мало утешительные известия. Жители селен. Араканы призвали к себе прежнего кадия, Сеид-эфенди, сознались пред ним в своей ошибке и обещали прекратить всякие сношения с Кази-муллою; население Эрпели, Караная и Ишкарты искало прощения и отправило своих посланных с повинною к полковнику Мищенко, стоявшему с отрядом у Карабудахкента. Гумбетовцы также просили прощения, обещали служить верно русскому правительству и штрафовать 50 руб. каждого, кто осмелится вступить в сношение с Кази-муллою.

Генерал барон Розен принял за чистую монету раскаяние горцев и распустил войска, а Кази-мулла, зная хорошо характер и наклонности населения, не придавал особого значения всему происходящему. Он твердо верил, что покорность некоторых обществ вынужденная; что она обусловливалась близким присутствием русских войск; что при энергии и настойчивости он все-таки достигнет желаемого. С этою целью Кази-мулла разослал во все общества приглашение светским и духовным представителям прибыть к 27-му февраля в Унцукуль на совещание.

«Наша неудача под Хунзахом, сказал он прибывшим, от того произошла, что мы хотя принадлежим к последователям истинного тариката, но нет в нас полной веры и не только о тарикате, далее о шариате таится еще в нашей душе сомнение, справедлив-ли он или нет? Мы ни к тому, ни к другому не привязаны от истинного сердца. Народ! кто хочет идти, как повелевает истинный тарикат, тому не должно бояться смерти: каждого из вас ожидает рай и в нём прелестные гурии... Совершите клятву теба и умоляйте Бога о прощении ваших грехов ¹⁸».

Слова эти произвели глубокое впечатление на собравшихся, и в первых числах марта Кази-мулла в числе своих последователей считал до 20,000 семейств и нескольких лиц из владетельных домов. Он просил управлявшего Казикумухским ханством, второго сына Аслана, Магомета-мирзу, выгнать от себя Сеида-эфенди араканского и послужить на пользу магометанской религии. Побывавши в Цудахаре, Кази-мулла сошелся с [189] Джемал-Эддином и вместе с ним разослать воззвания ко всем обществам Дагестана.

Воззвание это совпало с случившимся в конце февраля землетрясением, продолжавшимся почти весь март месяц. Первый удар был 25-го февраля в 12 часов и 23 минуты пополудни. Последовавшие затем удары были столь сильны, что в крепости Внезапной все казармы разрушились, батареи и бруствера во многих местах были сильно повреждены и 10 человек нижних чинов придавлены обрушившимися стенами. В близлежащей дер. Андреевой было разрушено 900 сакель и восемь мечетей, 40 человек убито и много ранено. Генерал-лейтенант барон Розен 4-й принуждён был поместить гарнизон крепости Внезапной в ногайских кибитках ¹⁹ и, опасаясь встретить затруднение в размещении войск и недостатке фуража, отпустил линейных казаков из креп. Внезапной и Казиюртовского укрепления на Терек.

Подземные удары шли от дер. Андреевой по направлению к Хунзаху и наделали много бед в Дагестане. В пяти верстах от Андреева, в урочище Чумлы, образовалась в горе глубокая трещина в шесть вершков шириною и в две версты длиною; в солатавском селении Ихе были разрушены многие сакли и обрушилась гора, которою задавило все стадо скота и несколько лошадей, бывших на пастбище. В горах землетрясение охватило огромное пространство, было в деревнях Янги-Юрте, Акташь-Аухе и Чиркее, причём самые сильные удары ощущались 13-го и 17-го марта, а вообще колебания земли происходили почти ежедневно в течение всего марта месяца. Землетрясение произвело такую панику среди горцев, что, по словам графа Паскевича, даже приставь кумыкского народа, подполковник князь Муса-Хасаев, отличавшийся благоразумием, «ныне до такой степени поражён суеверием, что оказался решительно неспособным к исполнению лежащей на нём обязанности» ²⁰.

По словам имама, землетрясение было знамением гнева Божия к правоверным за неисполнение ими правил магометанской религии. Чтобы еще более поразить умы легковерных соотечественников, Кази-мулла, при содействии одного из преданнейших ему [190] учеников, стал показывать разные чудеса и тем еще более распространил в народе свое влияние. Попытки майора Карганова подкупить этого ученика и раскрыть все шарлатанство имама не увенчались успехом, и тогда Курганов написал Кази-мулле письмо, в котором старался выяснить всю безрассудность его действий.

Уполномоченный главнокомандующего писал, что Россия никогда не стесняла и не вмешивалась в отправление религии подвластных ей народов и требовала только повиновения и мирного жития; что хотя в Коране и сказано, чтобы магометане не служили христианам, но тот же Коран повелевает магометанам покоряться сильному, а они не могут сомневаться в могуществе России. Указав на громкие победы, только-что одержанный русскими войсками, Карганов говорил, что главнокомандующий имеет в своём распоряжении 100,000 человек и ему стоит только приказать, — и койсубулинцы будут истреблены. Но, не желая пролития крови, граф Паскевич готов не только предать забвению все прошлое, если Кази-мулла явится с повинною и покорится, но обещает оказать ему уважение и приличные милости Государя; что духовная часть шариата будет передана духовенству, но с тем, чтобы оно не вмешивалось в административные распоряжения правительства. В доказательство же того, что Кази-мулла будет прощён и все обещания будут исполнены, Карганов отдавал ему в аманаты своего родного брата.

Ни угрозы, ни обещания, как и следовало ожидать, не действовали на Кази-муллу. Майору Карганову оставалось привлечь на свою сторону наиболее влиятельных лиц и при их содействии ослабить влияние имама и даже постараться захватить его в свои руки. Свидевшись в Акуше с Джемал-Эддином, вызванным для переговоров, Карганов не добился его содействия. Мюршид уверял, что не сочувствует действиям Кази-муллы, не имеет с ним никаких сношений, но, как человек слабый и больной, не может оказать никакого содействия.

«Я не из числа изменников, писал он впоследствии графу Паскевичу, и вредных на земле людей; я никогда не был согласен на поступки Гази-Мохаммеда (Кази-муллы); я не желаю в сем мире ни богатства, ни степеней, ни почестей, ничего, кроме жилища и спокойного поклонения Творцу вселенной».

Джемал-Эддин действительно не принимал никакого участия в политическом движении горцев, но за то и отказался на отрез употребить свое влияние на противодействие Кази-мулле. Совсем [191] иначе вел себя другой проповедник тариката, Курали-Магома (мулла-Магомет ярагский). Разъезжая по разным местам Дагестана, он проповедовал тарикат в том направлении, в каком проповедовал его и Кази-мулла. На предложение Карганова приехать к нему на совещание Курали-Магома отказался и всеми мерами уклонялся от встречи с уполномоченным главнокомандующего. Последний, основываясь на донесениях своего агента о вредном влиянии Курали-Магомы, поручил Аслан-хану казикумухскому арестовать его и доставить в Тифлис. Как ни тяжело было Аслан-хану становиться в явно враждебные отношения с Кази-муллою, но еще опаснее было для хана не исполнить приказания главнокомандующего, и он арестовал Курали-Магому и отправил его к генералу Краббе для доставления в Тифлис. При этом хан писал генерал-адъютанту Стрекалову:

«Отправляя присеем в Тифлис молла-Мамеда с верным слугою моим Асан-агою. извещаю ваше превосходительство, что он человек духовный, скромный, хорошего поведения и не из тех людей, о которых его сиятельству известно. И как между христианами есть люди, удалившиеся от света и находящиеся в пустынях, в таком же положении и сей молла-Мамед, не желающий светских почестей. Покорнейше прошу ваше превосходительство быть милостивым к нему и донести главнокомандующему о скромности его и хорошем поведении и, в уважение ко мне, найти средство по возвращению его на родину, ибо я уверен, что он не приносит вреда правительству. Да я сам людей злонамеренных и ослушных правительству не оставил бы на месте».

Письмо это оказалось совершенно бездельным и бесполезным, так как Курали-Магома (мулла-Магомет) не был доставлен в Тифлис и бежал с дороги. Аслан-хан выражал сожаление о таком обстоятельстве и утешал главнокомандующего тем, что ему нечего опасаться Курали-Магомы. Если, говорил хан, при вторжении персиян поднялся против России целый Дагестан и не мог ничего сделать, то что может сделать бедный мужик, каким был Курали-Магома. Граф Паскевич примирился с совершившимся фактом, но поручил Аслан-хану следить за бежавшими, и если окажутся за ним какие либо проступки, то наказать его примерно.

И так из лиц, пользовавшихся наибольшим влиянием на народ, Карганову не удалось склонить на свою сторону ни одного, [192] за исключением Сеида, кадия араканского, с которым Карганов имел свидание в доме Ахмет-хана мехтулинского.

Сеид тотчас же согласился отправить письма в Койсубулинское общества, в которых просил население раскаяться и отстать от своих предприятий, ведущих к возмущению. Койсубулинские старшины и унцукульский кадий Казил-Магома явились к Карганову в Казанище и, выражая свою покорность, просили однако-же подчинить их сыну шамхала Абу-Муселиму, находившемуся в самых приязненных отношениях с Кази-муллою. Эта просьба ясно указывала, что покорность койсубулинцев не искренняя, вынужденная и лишь временная, что и было на самом деле.

Населяя территорию настолько бесплодную, что она могла доставить пропитание только на полгода, койсубулинцы всегда жили грабежом, производя его преимущественно в Кахетии, и Джарская область была почти всегда наполнена койсубулинскими разбойниками. Не только на преданность, но и на вынужденную покорность койсубулинцев рассчитывать было нечего, и во всем Дагестане только одни акушенцы могли считаться тогда нам преданными. Помня погром, нанесенный им Ермоловым, и великодушие его сложением следуемой с них контрибуции, акушенцы обещали и теперь остаться верными, наслаждаться тишиной и безопасностью под покровительством русского Императора.

«Мы сохраним, писали они Паскевичу, и впредь повиновение наше Государю Императору, никогда не изменим и не последуем словам Гази-Мохаммеда (Кази-муллы); он есть человек неизвестный между нами и мы не переменимся от слова его и поступков».

Поддерживаемые своим кадием, акушенцы отказались от сношений с Кази-муллою, и Карганов, согласно поручению главнокомандующего, отправился в Аварию, где видно было явное нерасположение населения к русскому правительству и сочувствие к Кази-мулле. Между членами ханского дома были раздоры и они делились на лиц расположенных и враждебных к России. В числе последних был воспитатель Нуцал-хана, Али-бек-Гуссейн-оглы, встретивший враждебно майора Карганова и его спутника, Ибраим-бека карчагского, остановившегося в его доме. Али-бек приказал отобрать оружие и лошадей у Ибраим-бека, а Карганову объявил, что хотя он и прибыл в Хунзах благополучно, но неизвестно еще, как он выберется из Аварии; в народе же Али-бек разгласил, что русские намерены силою овладеть Аварией, как овладели джаро-белаканцами. [193]

Хотя по настоянию ханши Паху-бике Ибраим и получил свободу, но сама ханша двуличничала и враждовала с Сурхаем казавшимся нам преданным, но на деле также обманывавшим русские власти ²¹. Не имея ни власти, ни значения, Сурхай старался отличиться тем, что присылал в Тифлис аманатов от обществ будто-бы нам покорившихся, но присланные не были вовсе жителями тех обществ, которых он называл, и не имели никакого к ним отношения.

Другой хан, Нуцал, был молодой человек весьма слабого характера, не пользовавшийся даже уважением. своего народа и находившийся всецело под властью Али-бека. Естественно, что при междоусобной вражде члены владетельного дома обращали более внимания на дела семейные, чем на то, что происходило в народе, и Кази-мулла мог свободно распространять свое учение.

«Шариат, говорит Н. А. Волконский ²², продолжали распространяться, закрался даже среди хунзахцев, где главнейшим его сторонником и последователем был Гамзат-бек гоцатлинский, и Кази-мулла на этой плодотворной для него почве не переставали ежедневно стяжать новые успехи».

Желая затянуть дело и вызвать Карганова из Аварии, Кази-мулла написал ему ответное письмо, в котором выражал удивление, отчего русские недовольны его поведением, и он, не принося им никакого вреда, не считает себя виновными. Имам соглашался приехать на свидание с Каргановым и прибавляли, что намерен отправиться в Мекку, на что и испрашивает свободные пропуски. Карганов обрадовался такому исходу и назначили местом свидания Дженгутай, где надеялся встретить полное содействие со стороны Ахмет-хана мехтулинского. Выехав из Хунзаха, поверенный главнокомандующего едва только миновал Гоцатл, как был встречен Гамзат-беком с партию в 300 человек аварцев, завязавших перестрелку и преследовавших Карганова до переправы через Койсу. Только удобный брод спас от явной опасности, как его, так и его спутников ²³.

Прибыв в Дженгутай, Карганов не дождался там Кази-муллы [194] который, освободив Аварию от опеки русского чиновника, продолжали распространять свое влияние и пользоваться плодами землетрясения. Испуганные им жители деревни Андреевой стали выселяться и, видя в нём наказание Божие за несоблюдение ими шариата, решили покаяться в своём заблуждении. Во главе народа стояли владельцы, требовавшие, чтобы их подвластные строго соблюдали обряды, установленные Кази-муллою: не пили вина, не курили, запретили женщинам выходить на рынок и проч. Примеру андреевцев последовали и аксаевцы, а кумыкский пристав, Мусса-Хасаев, то и дело сообщали народу свои сновидения, предсказывали скорое светопреставление, собирали мулл и уговаривали население руководиться шариатом. На это собранные им 21-го марта старшины заявили, что ему, как последователю шариата, не следует освобождать от повинности только людей богатых, и если повинностей отбывать не следует, то избавили бы от них и всех остальных. Хасаев очутился в затруднительном положении и не нашёл другого исхода, как уехать домой в Аксай и передать свои обязанности салатавскому приставу. Хасаев оправдывался страданиями, причиненными ему обрушившеюся на него саклею во время землетрясения.

Вместо Хасаева был назначен 43-го егерского полка штабс-капитан Арешев, положение которого было весьма трудное, при постепенном распространении шариата и усилении власти Кази-муллы. При содействии преданного имаму герменчукского кадия Мустафы шариат быстро стали распространяться между аксаевцами, качкалыками и ауховцами. Пользовавшийся всеобщими уважением и почитаемый за умнейшего человека, Мустафа разослали повсюду письма, в которых, пользуясь тем же землетрясением, писал, что истинные мусульмане должны поклоняться одному только пророку Магомету, «исправителю закона и шариата и уничтожителю прочих религий в сем мире»; что в Коране его сказано: «молитесь Богу: трясете великого пришествия трудно и важно»; что подобное землетрясение, после которого «солнце станет восходить с западной стороны, есть признаки второго пришествия». Пока не случилось этого последнего, говорили Мустафа, следует прибегать к Богу с раскаянием, просить прощения, примириться с врагами и недругами, раздавать зякет бедным, поститься, не пить вина и предоставить все дела духовному суду шаро. Магомет повелевает: «когда люди увидят притеснителя, не воспретят [195] не уничтожать его, то таковые подвергнуть себя гневу Божию» ²⁴.

Политическая программа Мустафы, высказанная под видом истинных начал религии и смирения, вызвала со стороны генерал-лейтенанта барона Розена 4-го воззвание к чеченскому народу. Командующий войсками просил не верить ложным разглашениям, что русское правительство намерено истребить чеченцев и что будто-бы землетрясение предвещает скорый конец миру.

«Воля нашего великого Государя Императора, писал барон Розен, состоит в том, чтобы все народы, имеющие счастье быть под его скипетром, наслаждались счастьем и благополучием, жили бы мирно, вели себя честно, занимаясь торговлею и земледелием.

«Чеченцы! Исполняйте означенную волю Государя Императора, будьте верны данной вами на подданство присяге и не слушайте поучения лжепророков. Тогда, уверяю вас, что никто не воспретить вам исполнять обряды вашей религии и войска российские не только не причинять вам никакого вреда и утеснения, но, напротив того, станут еще защищать мирных жителей».

Барон Розен требовал, чтобы мирные жители не принимали к себе хищников и разбойников, возвратили пленных, уничтожили кровомщение, не следовали учению Кази-муллы, не принимали его к себе и старались поймать его и его сообщников и представить русскому правительству. Все противящиеся этим требованиям не должны были ожидать себе никакой пощады, а, напротив, жестокого наказания.

Чеченцы, конечно, не обратили никакого внимания на эти требования, по совету Мустафы приняли шариат и в начале апреля отправили к имаму трёх депутатов, в числе которых был известный нам пророк Яук (Авко) Унгаев ²⁵. В сел. Ишалты, в 10-ти верстах от Гимры, состоялось свидание и депутаты просили Кази-муллу прибыть в Чечню и ввести там шариат; но сметливый имам, под предлогом большого снега и пребывания русских в дер. Андреевой (в крепости Внезапной), отказался от путешествия в Чечню, а дал Яуку письмо, в котором писал, что, по собрании своего ополчения, он двинется к р. Койсу [196] и будет там ожидать присоединения к себе чеченцев ²⁶. Кази-мулла просил чеченцев в виду скорого конца мира, строго следовать шариату, запастись оружием, лошадьми и быть готовыми к походу. Чеченцы начали снаряжаться и Яук не щадил своих сил, разъезжал по деревням и торопил жителей к скорейшему вооружению. Чеченцы стали покупать оружие, лошадей и готовили знамена ²⁷.

Все эти сведения заставили графа Паскевича поручить майору Карганову уговорить Кази-муллу явиться с повинною к главнокомандующему, обещать ему полное прощение и разрешение, согласно его желания, отправиться в Мекку, «к чему, для спокойствия здешнего края, писал Паскевич ²⁸, и для показания горцам нашего великодушия, я не считаю нужным делать каких-либо препятствий».

Кази-мулла не думал, однако же, о паломничестве; он высказывал свое желание только с целью выиграть время, обмануть Карганова и привлечь к себе окончательно всех койсубулинцев, в чем и успел. Говоря, что ожидает только разрешения отправиться в Мекку, он укреплял Гимры, ездил в глубину Койсубу и старался склонить на свою сторону ханшу Паху-бике, а с нею и всю Аварию.

- Ты значительная особа нынешнего времени, говорил Кази- мулла ханше Паху-бике, и если не будешь противоборствовать мне в предприятиях касательно магометанской религии, то, кроме тебя, никто из владельцев Дагестана не будет препятствовать мне. Я божусь перед тобою алкораном, что ни в чем не буду изменять тебе, буду служить. Ты не дружись коротко с неверными и за выгоды мирских благ не изменяй вере.

- Я принимаю твое предложение, отвечала Паху-бике и даю слово не вмешиваться в дела религии и по мере возможности этому способствовать; а если ты точно желаешь сдержать свое слово, то приезжай ко мне секретно, мы здесь посоветуемся. Буде ты меня боишься и не веришь мне, то приезжай с своими учениками к подошве Арахтау, я же с своими служанками и слугами приеду к сел. Цатаных. [197]

Ханша думала воспользоваться таким свиданием и отравить Кази-муллу, а если это не удастся, то подговорить нескольких преданных ей лиц, живших в Унцукуле и Балаканах, убить имама. Вместе с тем Паху-бике писала Карганову, что все койсубулинцы — явные противники ей и русскому правительству, что необходимо запретить принимать их жителям Казанищ, Эрпели, Караная и другим. С своей стороны Карганов прибавлял, что для наказания койсубулинцев необходимо отогнать их скот, пасшийся на Тарковской и Андреевской плоскостях, и что не только койсубулинцы, но мехтулинцы и даже их хан Ахмед становятся подозрительными.

Разные меры, принимаемые Каргановым к тому, чтобы захватить имама в свои руки живым или мёртвым, не увенчивались успехом: ни обещание денег, ни угрозы не действовали, и лица, казавшиеся нам преданными, в действительности были его сторонниками и своими донесениями о ходе дел в Дагестане только вводили в заблуждение русское правительство. К числу таких принадлежали: Аслан-хан, Сулейман-паша и акушенский кадий Магомет. Они единогласно утверждали, что Кази-мулла потерял всякое значение в горах, что его больше никто уже не слушает и ему не повинуется. Введенный в заблуждение этими донесениями, генерал Краббе чистосердечно верил в ничтожество Кази-муллы и не старался о получении точных сведений. Сам майор Карганов, находясь на месте происшествий, не мог уяснить себе истинного положения дел, часто противоречил в своих донесениях и вводил ими в заблуждение главнокомандующего.

В половине апреля граф Паскевич писал графу Чернышеву ²⁹:

«Койсубулинское общество, в коем имеет свое жительство означенный мятежник (Кази-мулла) и которое в самом начале последовало его внушениям, ныне изъявляет уже раскаяние. Старшины оного прибыли к майору Карганову, просят забвения их проступка и обещают постоянное повиновение правительству нашему. Для удостоверения в искренности койсубулинцев, майор Карганов предложил старшинам им уговорить возмутителя Кази-Магому явиться ко мне, обещаясь, в таком случае, именем моим, великодушное снисхождение мятежнику.

«Вообще все владельцы Дагестана и тамошнее духовенство с [198] покорностью приняли отправленные мною к ним, через майора Карганова, воззвания и наперерыв стараются доказать своим усердием, что они не только не намерены были следовать внушениям возмутителя, но всегда, напротив, находили оные законопротивными и безумными».

Прошло несколько дней и граф Паскевич принуждён был изменить свое мнение: Карганов доносил, что многие владельцы и их подвластные делаются сомнительными и что у койсубулинцев необходимо отогнать скот, который и был захвачен в числе 8,000 баранов, 100 лошадей, нескольких голов рогатого скота с 45-ю пастухами. При этом отгоне выказалась явная измена Абу-Муселима, успевшего скрыть значительную часть скота. Во владения изменника, в Кафыр-Кумык, были посланы 100 человек егерей и 150 казаков, с двумя орудиями. Прибытие их заставило эрпелинцев и каранайцев явиться с повинною и дать подписку, что прекратят всякие сношения с койсубулинцами. В силу этого обязательства эрпелинцы советовали койсубулинцам покориться русским и дать аманатов. Койсубулинцы собрали совет, на котором одобрили поступки эрпелинцев, но сами покориться не желали и лишь только отложили неприязненные действия против русских до соединения с аварцами, с которыми у них заключён был оборонительный союз ³⁰. Аварцы также собрались на совещание и решили посоветовать койсубулинцам выдать нам аманатов и содействовать в примирении с русскими, а в случае нашего отказа или неприязненных действий — примкнуть к койсубулинцам и оказать им помощь. Койсубулинцы приняли совет, созвали 17-го апреля народное собрание и, за исключением жителей селений Гимры и Ишальты (Ашилты), решили отправить к Карганову Абу-Муселима с заявлением, что отрекаются от Кази-муллы, готовы выдать аманатов и изъявить покорность. Карганов объявил Абу-Муселиму, что покорность может быть принята при соблюдении следующих условий: 1) прекратить хищничества и сборы ополчений; 2) отречься от Кази-муллы и его сообщников, и 3) выдать в аманаты лиц взрослых, почтенных и женатых: из Унцукуля — четырёх человек, из Балакан — двух, [199] из Аракан — двух, из Гимр — двух, а из остальных — по одному ³¹.

Койсубулинцы не решались дать ответа и переговоры затянулись, а Кази-мулла тем временем продолжал свое дело. Он отправил в Анкратль близкого себе человека, уроженца общества Бахнады из деревни Хуназа, некоего Шабана, и поручил ему поднять джарцев. Положение, в котором находились тогда джарцы, давало им надежду на полный успех. Назначая начальником Джарской области генерал-майора князя Бековича Черкасского, главнокомандующий учредил под его председательством особое временное управление по гражданской части.

В состав этого правления вошли два русских чиновника и шесть человек почётнейших старшин; русские чиновники имели голос решающий, а старшины — только совещательный. На обязанность временного правления возложено: 1) принять меры к возвращению жителей в свои дома, водворить среди населения тишину и благоустройство; 2) охранять область от набегов хищников и внутренних беспокойств; 3) разделить область на два магала (участка, уезда), Джарский и Белаканский, и составить правила для выбора из туземцев магальных начальников, которые обязаны были управлять населением по особой, для них составленной инструкции; 4) в гражданских спорах и исках допустить суд на основании шариата, но уголовных преступников судить не иначе, как по русским законам и 5) привести в известность общественное имущество, доходы, подати и все это обратить в казну.

«Джарская провинция, писал граф Паскевич-Эриванский ³², по нынешнему положению разделяется на два класса людей: на господствующих владельцев, состоящих из природных лезгин, которые всегда были к нам неприязненны, и на порабощённых ими некогда бывших грузин (энгилойцев и енисельцев), обращённых по большей части разными утеснениями в магометанскую веру, которые по сему уже одному должны быть к нам привержены. А потому цель правительства должна быть: поддержать приверженность сего последнего класса людей распространениями их выгод и тем ослабить владычество неприязненных [200] лезгин, дабы сколько возможно уравномерить перевес и противодействие сих двух классов между собою».

Исходя из такого взгляда, главнокомандующий поручил временному правлению признать свободными подвластных лезгинам грузин, известных под именем эншлойцев и енисельцев. Им предоставлена личная свобода, но без земли; те же подати, которые они платили прежним владельцам за землю, вносились во временное управление, которое и передавало их по принадлежности. Владелец не имел права ни увеличить подати, ни запретить энгилойцу переселиться на другое место с семейством и движимым имуществом. На обязанность временного правления возложено следить за тем, чтобы энгилойцам, остававшимся еще христианами, было предоставлено свободное отправление богослужения по обрядам христианской религии.

Мера эта, конечно, должна была восстановить против русского правительства всех природных лезгин, тем более, что на обязанность последних было возложено полное обеспечение постоянного продовольствия войск, сбор денег на содержание почт, постройку помещения для войск, отопление и освещение их и, наконец, на содержание областного правления. Предоставленные в замен того льготы по торговым сношениям с Грузией не выкупали, по понятию лезгин, тех стеснений, которые были наложены на них русскою властью. Впоследствии, как увидим, граф Паскевич-Эриванский принуждён был сам сознаться, что принятые им меры не принадлежали к числу удачных и власть русского коменданта, против которого так восставал главнокомандующий и которого сам поставил, страшила и приводила в отчаяние джарцев ³³. Неудивительно, что прибытие Шабана произвело большее впечатление среди населения.

Молодежь действительно с радостью приняла предложение его восстать против русских, но люди пожилые, зажиточные и старшины отнеслись к замыслам Шабана и Кази-муллы с некоторою осторожностью. Понимая всю невозможность борьбы с русскими, они должны были употребить все меры к тому, чтобы не дать подозрения русскому правительству в сочувствии имаму. На этот раз они не только уклонились от сношений с Шабаном, но, по словам графа Паскевича, с негодованием отвергли его [201] предложение, «назвали его обманщиком, старающимся нарушить их спокойствие, и объявили ему, что если осмелится прийти к ним с ополчением, то они все восстанут против него ³⁴. Шабан не смутился однако-же таким заявлением и, рассчитывая на содействие молодежи, отправился в Гимры, обещая возвратиться недели через две, около праздника Курбан-байрама (жертвоприношение Авраама), вместе с Кази-муллою и его ополчением. К тому же самому времени, по заявлению Яука (Авко), имам должен был прибыть и в Чечню, и население готовилось встретить его с подобающими повестями.

Об истинных намерениях Кази-муллы никто не знал, и наши начальники отделов были сбиты с толку. «Генерал-майор князь Бекович-Черкаский, доносил граф Паскевич ³⁵, полагает, что действия Кази-муллы начнутся со стороны Джарских земель; майор Карганов доносит о распространившейся в Дагестане народной молве, что сборища возмутителя сего, в начале лета, будут иметь натиск на Казанище и Тарки, а генерал-лейтенант барон Розен ожидает его в Чечню». Таким образом, русские войска должны были готовиться отразить нападение в разных пунктах, но имам не торопился наступлением и пользовался нашею недальновидностью. Признав Абу-Муселима посредником в переговорах наших с койсубулинцам, мы, собственно говоря, содействовали Кази-мулле в его замыслах. Заведомо враг России, приятель и сообщник имама, Абу-Муселим воспользовался случаем и, под предлогом содействия русским, стал ежедневно в казанищевских мечетях устраивать собрания для обсуждения текущих дел. Результатом совещаний было отложение эрпелинцев и казанищенцев от русской власти и переселение их в Койсубулинские горы с имуществом и скотом. Появление нашего отряда у переправы через р. Озень (Эзень) задержало часть скота, пасшегося на плоскости, а занятие мехтулинскою милицией хребта гор, через который жители Казанищ могли иметь сношение с койсубулинцам, остановило их переселение.

8-го мая прибыл в Параул отряд подполковника фон-Дистерло и двинулся в Казанище. Население с семействами стало уходить в горы, но Дистерло, при помощи кавалерии, остановил [202] бегущих, вызвал двух кадиев и четырёх старшин, которых оставил у себя, и потребовал аманатов еще от десяти семейств. Требование это было исполнено, но успевшие бежать Казанищенцы и местное население стало укреплять сел. Эрпели. 11-го мая мятежники, желая разузнать о наших силах, прислали в наш лагерь лазутчика с предложением порций для солдат. Дистерло отвечал, что русские солдаты не нуждаются в пособии мужиков и получают от Государя, что им нужно; правительство же требует от эрпелинцев безусловной покорности. Высказав лазутчику, что знает об истинных намерениях эрпелинцев, Дистерло дал им 24 часа времени на присылку к нему кадия и старшин и объявил, что в противном случае с ними потуплено будет как с мятежниками и врагами. Эрпелинцы призадумались и когда узнали, что, по распоряжению генерал-лейтенанта барона Розена, двигается из крепости Внезапной к селению Таркали отряд под начальством полковника Дурова, то принуждены были покориться.

12-го числа Дуров прибыл в лагерь подполковника фон-Дистерло, и в тот же день прибыли старшины с изъявлением полной покорности и, в залог ее, представили четырёх аманатов ³⁶.

Понятно, что покорность эта была вынужденная, и эрпелинцы не переставали поддерживать сношений с койсубулинцами, приготовлявшимися к неприязненным против нас действиям, обещали снабжать их продовольствием и положили, при их содействии, защищаться до последней крайности. Все это было известно нашему правительству, как равно и то, что силы Кази-муллы растут ежедневно, что горцы стекаются к нему толпами с обещанием или умереть, или истребить русские войска. Чтобы парализовать такое стремление горцев, главнокомандующий граф Паскевич, согласно с волею Императора, обратился с воззванием к жителям Дагестана и Кавказских гор.

«Мусульмане! писал он ³⁷. Некоторые из областей ваших, с давних времён быв отягчены внутренними и внешними раздорами, подвергаясь разорению беспокойных соседей своих и угнетаясь в то же время многими другими бедствиями, признали [203] за благо подвергнуться под покровительство и защиту могущественной Империи Российской и просили разновременно о принятии областей их в подданство Императорскому Всероссийскому престолу. Внимая прошениям таковым, Августейшие Монархи России, по сродному им милосердию и всегдашнему попечению о благе человечества, исполняли желание разноплеменных народов ваших, сколько для удержания в землях ваших внутреннего благоустройства, столько и для ограждения оных от внешних нападений. Другие области ваши, враждуя общественному спокойствию, в разное время возмущались, поднимая оружие против благодетельствующей им России, и вследствие таковой неблагонамеренности были покоряемы непобедимым воинством высоких Монархов наших и с тех пор, как те, так и другие, быв присоединены под Общий покров России, наслаждались безмятежным благоденствием и совершенною свободою вероисповедания, сохраняя обычаи свои, нравы и собственность.

«Мусульмане! Вникните со вниманием в положение ваше, и вы удостоверитесь, что посредство и присутствие войск российских близ ваших пределов и до ныне единственно удерживает пролитие крови вашей и конечную гибель от междоусобной вражды и набегов сопредельных вам народов. Взгляните на давно покорённые области ваших единоверцев, на ханства: Мехтулинское, Аварское, Казикумухское и Кюринское, на вольные общества акушинцев и других народов, поступивших в подданство России, и вы увидите, что они наслаждаются совершенным благоденствием и спокойствием (?!), какого никогда прежде^-не имели. Спросите их, чем они обременены со стороны российского правительства, и они вам чистосердечно скажут, что, сохраняя права, религию и собственность, пользуются единственно благодеяниями России, что они осчастливлены безмерно почестями, отличиями и дарами Государей наших. Взгляните на вновь ныне присоединенную область вольных лезгинских обществ джарцев и белаканцев и спросите их, нанесено-ли им какое оскорбление или угнетение? и вы получите тот же ответ. В самых внутренних пределах России, везде, где обитают мусульмане, от древних веков с высоты минаретов возглашается имя вышнего Аллы и его пророка Магомета; весь Закавказский край то же свидетельствует.

«Изобразив благосостояние сих народов, российское правительство желает испытать все средства распространить то же спокойствие и ту же безопасность и на прочие ваши владения, [204] страшась, чтобы вы не потерпели гонения и мести бунтующих ныне между вами возмутителей, ищущих, под видом шариата, покорить под необузданную власть свою вольные ваши общества и истребить древние поколения ханов и правителей народных, ибо возмутители сии успели уже поселить между вами беспокойство, междоусобие и кровопролитие.

«Быв облечён Государем моим званием и властью главнокомандующего над всеми кавказскими странами, следуя беспримерному милосердию Его Императорского Величества, не могу и не должен оставить вас и предать на жертву бедствий, вам угрожающих. Сила обстоятельств сих и желание благомыслящих единоверцев ваших преклоняют меня предложить вам вручить жребий свой великодушной защите России: не для распространения сил и пределов и так уже обширнейшей в свете Империи, но для прекращения страданий ваших, призываю вас всех под единое и благотворное правительство российское. Вверяясь правлению сему, вы несомненно обрящете спокойствие, безопасность и благоденствие.

«Благотворное намерение Государя Императора нашего было и есть сохранить всем хотящим состоять под Его державою свободное богослужение, по обрядам веры каждого народа, соблюдая в целости все права, преимущества и собственность на вечные времена неприкосновенно. Ханы, князья, уздени, султаны, беки, муллы, старшины и прочие знатные степени останутся при достоинствах и уделах своих; все состояния народные дагестанских и кавказских горских областей будут пользоваться всеми теми правами, вольностями, выгодами и преимуществами, каковые признаны будут ко благу их нужными; но вместе с тем должно быть вам известно, что если правительство наше, с одной стороны, имеет в виду собственную пользу вашу и внутреннее благоустройство с сохранением всех ваших выгод и преимуществ то, с другой, столь же строго и неизбежно наказывает восстающих против его власти и умеет усмирить нарушителей своих обязанностей.

«Некоторые обитатели гор Кавказских, издавна не переставая питать ненависть к российскому правительству, оказывали явно неблагонамеренность свою к оному, как разбойники и грабители многократно врывались в границы наши, разоряли и сожигали селения наши, предавая жителей убийству и плену; по дорогам беспрерывно нападали на проезжающих, грабили, умерщвляли их [205] или, увлекая в горы, продавали россиян диким варварам в тяжкое невольничество. Все сии вкратце описанные действия горских народов российское правительство неоднократно прощало; но нескончаемые никогда набеги и грабежи требуют решительных мер к положению преград таковым злодеяниям. Победоносные войска Его Императорского Величества, возвратившиеся от достославных завоеваний в Персии и Турции, привыкшие уже побеждать твердыни гор и все препятствия, готовы вооруженною рукою карать разбойников, — и тогда последует месть и гибель мятежникам неизбежная.

«Горцы! от вас самих зависит предупредить жребий сей, — воспользуйтесь благостью благополучно царствующего всемилостивейшего Государя Императора Николая Павловича, обратитесь к милосердию его, покорностью вашею вы обрящете прощение и вечное забвение преступлений ваших. Объявляю вам торжественно сею прокламацией моею, что все те, кои явятся с покорностью под покров Императора в знак верности и подданства, те будут взысканы щедротами и наградами Его Величества.

«Вы же, добрые и благочестивые мусульмане, имеющие уже счастье состоять по всеблагому Промыслу Всевышнего сочленами и верными сынами России, утвердитесь более и более в непоколебимой верности Императору, да обрящете вящшее Монаршее благоволение».

Мы привели воззвание главнокомандующего вполне с тою целью, чтобы показать, насколько оно не соответствовало тогдашнему политическому положению дел и даже характеру горцев. Граф Паскевич уверял в благоденствии и спокойствии мехтулинцев, казикумухцев, кюринцев, аварцев и проч., когда там то именно и были беспокойства: там возникло новое учение, там происходили постоянные волнения, вражда партий, доходившая до мести, и явное нерасположение к русскому правительству.

Главнокомандующий просил горцев взглянуть на вновь присоединенную Джаро-белаканскую область и спросить, нанесено-ли населению, какое оскорбление или угнетение? Горцы очень хорошо знали, что джаро-белаканцы не могли свыкнуться с постройкой Новых-Закатал и с постоянным там присутствием русских войск; что они неоднократно обращались за помощью к соседям, чтобы при их содействии возвратить утраченную свободу и удалить русских. В блага цивилизации они не варили, — признавали только одну силу и неограниченную свободу. Руководствуясь [206] наставлениями пророка Магомета и распространяемым повсюду учением Кази-муллы, горцы были убеждены, что истинные мусульмане не могут находиться под властью неверных христиан. Обещания главнокомандующего оказать покровительство, водворить спокойствие и благоденствие были для горцев пустым звуком, несогласным с вековою их жизнью и основными началами религии. Ясно, что воззвание графа Паскевича не изменило и не могло изменить положения дела и ослабить значение Кази-муллы. Напротив, под влиянием счастливых обстоятельству клонившихся в пользу имама, власть его распространялась все шире и шире.

Н. Дубровин

(Продолжение будет).

Комментарии.

1. См. «Воен. Сборн.» 1891 г., № 3-й.

2. Отношение графа Чернышева к графу Паскевичу 21-го сентября 1829 г. № 623-й. Военно-ученый архив, отдел II, дело № 3,982.

3. В собственноручном письме от 25-го сентября 1829 года.

4. От 21-го сентября 1829 г., № 623-й.

5. Всеподданнейшее письмо графа Паскевича 7-го ноября 1829 г. Военно-ученый архив, отдел II, дело № 3,982.

6. Там же.

7. Графу Чернышеву от 7-го ноября 1829 года № 85-й. Военно-ученый архив, отд. II, д. № 3,982.

8. Тоже от 20-го марта 1830 г. № 157-й. Там же.

9. В записке, приложенной к всеподданнейшему рапорту от 8-го мая 1830 года. Военно-учен, арх., отд. II, д. № 3,982.

10. В собственноручном письме от 18-го марта 1828 г.

11. Курсивом набрано подчеркнутое самим Императором.

12. Зная деятельность Ермолова, можно ли согласиться с этим?

13. В той же записке от 8-го мая Паскевич писал: «Неприятель, пользуясь ущельями, чащами леса, горными протоками и другими местными препятствиями, противопоставить па каждом шагу оборону, хотя недостаточную для удержания войск, но весьма способную утомить их... В такой войне, гоняясь за бегущим и скрывающимся неприятелем, не может быть большой потери убитыми и ранеными, но могут войска утомиться и, не имея твёрдых пунктов соединения, ни коммуникаций верных, должны будут, наконец, возвратиться без успеха».

14. Н. А. Волконский ошибается, говоря, что против Чечни предполагалось сосредоточить 40,000 челов. (Кавк. Сбор. XII, 68), в подлинном донесении показано 10,000 человек.

15. От 8-го мая 1830 г. Воен.-учен. арх., отд. II, д. № 3,982.

16. В своей статье: «Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 год в связи с мюридизмом». Кавказский Сборник, т. XII, стр. 69.

17. Отношение графа Паскевича графу Чернышеву 7-го мая 1830 г., № 262. Воен.-учен, арх., отд. II, № 4,569.

18. Прушановский. «Духовная дагестанская война» (рукоп.).

19. Журнал происшествий, представленный гр. Паскевичем при всеподданнейшем рапорте от 15-го и 31-го карта 1830 г. Воен.-учен. арх., отд. II, дело № 3,984.

20. Отношение графа Паскевича гр. Чернышеву 10-го апреля 1830 г., № 205.

21. Отношение графа Паскевича графу Чернышеву 7-го мая 1830 г.. № 262. Воен.-учен, арх., отд. II, № 4,569.

22. «Кавказский Сборник», т. ХП, стр. 17-я.

23. Журнал происшествий, представленный при Всеподданнейшем рапорте Паскевича 30-го апреля 1830 г, Воен.-учен. арх., отд. II, дело № 3,981.

24. Н. А. Волконский, «Война на Восточном Кавказе и проч.». Кавказский Сборн., т. XII, стр. 206-я — 211-я.

25. О предвидящей деятельности Яука см. «Историю войны и владычества русских на Кавказе», т, VI, стр. 524-я, 525-я и 530-я.

26. Отношение гр. Паскевича гр. Чернышеву 17-го апреля 1830 г.. № 220. Воен.-учен. арх., отд. II, дело № 4,569.

27. Журнал происшествий, представленный графом Паскевичем при всеподданнейшем рапорте 15-го апреля 1830 г. Воен.-учен. арх., отд. II, дело № 3,984.

28. Отношение гр. Паскевича гр. Чернышеву 17-го апреля 1830 г. Воен.-учен, арх., отд. II, дело № 4,569.

29. От 17-го апреля 1830 г., № 220. Воен.-учен. арх., отд. II, дело № 4,569.

30. Н. А. Волконский. «Война на Восточном Кавказе и проч.». Кавказский Сборн., т. XII, стр. 31-я — 33-я.

31. Общие правила для управления Джарскою в Белаканскою областью. Воен.- учен. арх., отд. II, д. № 3,904.

32. Н. А. Волконский. «Война на Восточном Кавказе и проч.». Кавказский Сборн., т. XII, стр. 34-я.

33. Смотри выше страницу 184-ю.

34. Отношение графа Паскевича графу Чернышеву 8-то мая 1830 года № 270-й. Военно-учен, арх., отд. II, № 4,569.

35. Тоже от 7-го мая № 262. Там же.

36. Н. А. Волконский. «Война на Восточном Кавказе», Кавказский Сборник, т. XII, стр. 36-40.

37. В прокламации от 17-го мая 1830 г. Воен.-учен. арх., отд. И, д. № 4,569.

Текст воспроизведен по изданию: Из истории войны и владычества русских на Кавказе (Кази-мулла, как родоначальник мюридизма и газавата) // Военный сборник, № 4. 1891