ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

XIII.

Состояние обороны Кавказской линии. — Перенесение линии с Терека на р. Сунжу. — Заложение крепости Грозной. — Положение дел в Дагестане и Каракайтаге. — Волнение горцев. — Прокламации Ермолова. — Занятие нашими войсками г. Башлы. — Бои в улицах с горцами города. — Последствия этого сражения.

Возвратившись из Персии и считая себя вполне обеспеченным на несколько лет от внешней войны с этою державою, Ермолов тотчас же приступил к внутренним преобразованиям и прежде всего обратил внимание на защиту жителей Кавказской линии от грабежей горцев. Существовавшие для этой цели крепости и укрепленные посты, расположенные по р. Кубани, не удовлетворяли своему назначению.

Так, обширная Усть-Лабинская крепость была в плохом состоянии и не имела ни одного каменного здания; Кавказская крепость была в развалинах, Прочный Окоп — также, а укрепление Св. Николая было построено так, что во время разлития Кубани вода наполняла все укрепление и через окна входила в помещение солдат. Смертность гарнизона была ужасная, и Ермолов приказал уничтожить это укрепление. Наконец, Темнолесская крепость была расположена на таком месте, где ничего не защищала и куда не мог придти неприятель по местоположению почти неприступному; в крепости не было никаких запасов, да и доставление их было весьма затруднительно, по непроходимости дорог.

Неудовлетворительное состояние кубанских крепостей и открытое всюду местоположение, неудобное для защиты богатейших [285] селений, расположенных на крайней черте границы, заставляло кавказское начальство, для охранения их, прибегать к единственному средству защиты — к содержанию непрерывного кордона, развлекающего и бесполезно утомляющего войска. Если кордонная линия и удовлетворяла отчасти своему назначению, то это потому, что между кубанскими племенами не существовало единства в действиях, а соседние с ними кабардинцы были опустошены и обессилены так называемою «моровою язвою».

Совсем другое было на левом фланге Кавказской линии. Против этого фланга жили чеченцы и дагестанцы, народы дерзкие и воинственные, помогавшие друг другу из боязни подпасть под власть России и лишиться свободы. Подвигаясь влево (на восток), ближе к линии, жили аксаевцы, андреевцы и костюковцы.

Эти три поколения кумыкского племени и часть чеченцев, поселившихся на левом берегу р. Сунжи и до р. Терека, против самых селений наших, носили название мирных, но в сущности были хищники и грабители. Мирные чеченские аулы были притоном разбойников всех племен и поколений; в них находили радушный прием все преступники, и нигде не было так много беглых наших солдат, как в чеченских аулах. Приняв магометанство, многие из них женились, обзавелись хозяйством и при всех хищнических набегах на линию бывали лучшими проводниками чеченцев. «Беспрестанно изобличаются они, доносил Ермолов про последних, в воровствах, нападении и увлечении в плен людей наших: нет спокойствия и безопасности. Они посмеиваются легковерию нашему к ручательствам их и клятвам, и мы не перестаем верить тем, у кого нет ничего священного в мире. Десятая доля не удовлетворяется потери нашей, и еще ни одного преступника не выдали нам для наказания.

Мирные и немирные чеченцы одинаково не признавали никакой власти, никаких законов, кроме необузданной свободы, и, по словам Ермолова, «каждый есть царь в отношении к самому себе». Кроме обычая мстить за кровь кровью, они считали своею обязанностью быть врагами христиан и поддерживаемы были в этом убеждении своим духовенством. Чеченцы тогда только были кротки, тогда только ценили великодушие, когда видели меч, поднятый над ними. [286]

Одним из первых распоряжений Ермолова было объявление мирным «мошенникам», что если они пропустят чрез свои земли хищников, то находящиеся в Георгиевске их аманаты будут казнены, сами они наказаны оружием и прогнаны в горы, «где истребят их или неприятели, или моровая язва».

Чеченцы не верили этим угрозам, и имея постоянный успех во всякого рода хищничествах и ободряемые тем, что все усилия, нами употребляемые для усмирения их, были не только не действительны, но стоили значительной потери людей, утвердились во мнении, что они непобедимы, что мы ищем их союза и готовы заключать договоры, как с равными по силе и могуществу. «Внушу им, писал главнокомандующий генерал-маиору Дельпоццо, что я столько же мало уважаю их приязнь, сколько боюсь иметь их неприятелями».

Предыдущая деятельность главнокомандующих позволяла им надеяться, что и Ермолов, подобно своим предшественникам, будет заключать с ними мирные трактаты и письменные условия. Мы знаем, на сколько эти условия обеспечивали спокойствие наших пограничных селений и на сколько они усиливали заносчивость чеченцев и прочих горцев. Так, незначительное анцухское общество в Дагестане обещало Ермолову жить с ним в мире только в том случае, если он будет платить дань, подобно тому, как платил анцухцам царь Ираклий. «Высокопочтенный эмир Ермолов, писали анцухцы (Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 70.), мы будем поступать так же, как поступали с эмиром Ираклий-ханом, и мы желаем, чтобы ты также сделал то, что делал Ираклий-хан, и чтобы ты, подобно ему, платил нам дань».

— Не ожидайте от меня, отвечал Алексей Петрович, никакого уважения к просьбе вашей, чтобы от российского правительства определены были вам те же дары, которыми вы пользовались прежде, служа покойному царю Ираклию, ибо теперь владычествуют не цари грузинские, но могущественный всероссийский император, коего власть и неодолимая сила столь же много превышают власть [287] прежнего в Грузии правления, сколько далеко отстоит солнце от земли.

Главнокомандующий требовал полной покорности и, принимая меры к прекращению хищничества, начал с чеченцев, как ближайших к нам и наиболее дерзких хищников.

— С нетерпением ожидаю я, говорил Алексей Петрович, первой возможности искоренить сие гнездо гнуснейших злодеев. Сего требуют строгая справедливость и слезы жителей наших на линии, между которыми редкое семейство не оплакивает или убийство, или разорение.

Трудно было покорить народ, привыкший к нищете и самой страшной бедности, народ, прикрытый непроходимыми лесами, представляющими естественную защиту против неприятеля.

Прежде для наказания чеченцев войска наши ходили в их землю, мало нам известную и по своему положению почти неприступную, ходили туда, где весь почти народ соединялся для защиты своих жен, детей и имущества. Временные победы и возвращение отрядов на линию не приводили ни к каким результатам, и разорение своих деревень чеченцы вознаграждали с избытком имуществом, награбленным в наших пограничных селениях. Они производили набеги столь часто, что, по выражению А. А. Вельяминова, к 1818 году «до такой степени опустошили Терек (т. е. казачьи селения), что опасно было выходить за ворота станиц». Отнять средства к набегам, прекратить грабежи и хищничества было задачею Ермолова, и он пришел к мысли о необходимости постепенного стеснения территории чеченцев и отодвигания их аулов в глубь лесов и гор, вдаль от наших пограничных селений. Главнокомандующий решился перенести линию за р. Терек, занять р. Сунжу и по течению ее построить ряд крепостей. Стесненные в лесах и горах, чеченцы лишались тогда земли, удобной для хлебопашества и пастбищных мест, на которых в зимнее время укрывали свои стада от жестокой в горах стужи. С занятием нами р. Сунжи, бывшие на линии селения оставались за цепью крепостей и в большей безопасности, так как чеченцы не могли с прежним удобством хищничать позади укреплений и в местах, открытых на большое расстояние. [288]

Обозревая границы наши, доносил Ермолов (Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 795.), против владений чеченских лежащие, вижу я не одну необходимость оградить себя от нападений и хищничеств, но усматриваю, что от самого Моздока и до Кизляра поселенные казачьи полки Моздокский, Гребенский и Семейный (Кавказские казачьи войска были поселены по левому берегу реки Терека в следующем порядке. Против Большой Кабарды, на пространстве между Георгиевском и Моздоком, было поселено Волгское войско, расположившееся в станицах: Александровской, Георгиевской, Марьевской, Павловской и Екатериноградской. Против Малой Кабарды и части Чечни, в г. Моздоке и в Луковской станице была Моздокская горская команда. Против остальной части Чечни были расположены: Моздокский полк и Гребенское войско. Первый занимал станицы: Стодеревскую, Галюгаевскую, Ищерскую, Наур, Мекенскую и Калиновскую, а Гребенское войско составляли станицы: Червленная, Щедринская, Старогладковская и Курдюковская. Далее, противу Кумык в станицах Каргалинке, Дубовской и Бороздинской жили казаки Терского семейного войска, а в г. Кизляре — Терское Кизлярское войско.) и кочующие кара-ногайцы, богатым скотоводством полезные государству и перевозкою на весь левый фланг линии доставляемого из Астрахани морем провианта приносящие величайшую казне пользу, по худому свойству земли не только не имеют ее для скотоводства избыточно, ниже для хлебопашества достаточно, и что единственное средство доставить им выгоды и с ними совокупить спокойствие и безопасность есть занятие земли, лежащей по правому берегу р. Терека».

С другой стороны, удаляя левый фланг линии от Терека, мы приобретали еще ту выгоду, что переводили войска в места более здоровые и избавляли их от той смертности, которой способствовали низменные берега этой реки, покрытые почти сплошь непроходимыми камышами.

Продолжая постепенно линию крепостей через землю кумыков до р. Сулака, мы закрывали Кизляр, бывший неоднократно предметом для нападений горцев и по своей важности в крае заслуживавший полного обеспечения. Приближаясь, таким образом, со стороны Кавказской линии к Дагестану, мы могли учредить сообщение с богатейшею Кубинскою провинциею, а оттуда с Грузиею, путь в которую был до сих пор только один через горы, и при [289] том часто пересекаемый снежными завалами. «Мимоходом в Дагестан, доносил Ермолов (Во всеподданнейшем рапорте от 20-го мая 1818 года. Станица Червленная.), через владения шамхала тарковского, овладеем мы соляными богатыми озерами, довольствующими все вообще горские народы, не исключая чеченцев. До сего времени шамхал не помышлял отдать их в пользу нашу и уклонялся принять войска наши в свою землю; теперь предлагает взять соль, а войска я расположу у него как особенную милость вашего императорского величества за его верность, которые (войска) нужны нам для обеспечения нашей дороги в Дагестан».

До назначения Ермолова главнокомандующим был уже на р. Сунже редут Назрановский, прикрывавший дорогу от Моздока в Грузию. Для большего обеспечения этой дороги, Ермолов приказал в течение лета 1817 года построить еще одно укрепление на р. Сунже (близ нынешней ст. Михайловской), которое и было названо Преградным станом (См. операционную карту.). В октябре укрепление это было уже готово и стоило казне 2,568 руб., из коих на 1,925 руб. было куплено инструментов, оставшихся годными и для следующих построек.

Смотря, как русские войска трудились над возведением укрепления, чеченцы не решались сделать нападения. Побуждаемые женами и матерями, они хотя и собирались несколько раз в виду укрепления, но потом снова расходились.

Первый гарнизон «Преградного стана» состоял из одной роты Владикавказского гарнизонного полка, двух орудий 19-й артиллерийской бригады и сотни казаков (Рапорт генерал-маиора Дельпоццо Ермолову от 6-го октября 1817 г., № 1008.). Неимение в черте укрепления воды составляло главный и весьма важный недостаток вновь построенного укрепления. Воду приходилось брать из р. Сунжи, в расстоянии от крепостных ворот в 380, а от укрепления по прямой линии в 250 саженях. Чтобы не подвергать опасности посылаемых за водою, Ермолов приказал весь лес за р. [290] Сунжею вырубить на пушечный выстрел (Предписание Ермолова Дельпоццо от 22-го ноября 1817 г.). Все эти меры крайне беспокоили чеченцев, но главнокомандующий, не привыкший останавливаться на полумерах, готовил им новые заботы. «Надобно, ваше императорское величество, воспользоваться сим временем, писал Ермолов (Во всеподданнейшем донесении от 30-го ноября 1817 г.). Остается построить две крепости. Как скоро можно будет проехать горы, я сам буду на линии, все увижу своими глазами и изберу место для заложения одной из них. Ожидаю, что чеченцы не позволят нам спокойно продолжать работ, а как я не имею довольно войск на линии, чтобы составить и достаточное число рабочих, и прикрытие им надежное, то отделяю из Грузии два баталиона; но за всем тем предприятие будет небезопасное: здесь малейшая неудача худые имеет следствия, и потому всеподданнейше испрашиваю повеления прибавить один егерский комплектный полк к войскам на линии и смею сказать мнение мое, что в Крыму находящиеся, по сходству климата, наиболее к тому способны.

Не предприемлю я занятия вдруг всей речки Сунжи, ибо оно потребовало бы чрезвычайных средств и гораздо большего числа войск; но, укрепляясь постепенно и переводя войска с теперешней линии, через два года все течение Сунжи будет в руках наших, и, дав спокойствие линии, мы не будем населять горы увлекаемыми в плен подданными вашего императорского величества и переносить наглые поступки чеченцев, и крови их не проливая, заставим для собственного счастия переменить разбойнический образ жизни. Рано или поздно, надобно, государь, приступить к сему; но теперь повсюду мир и спокойствие наиболее благоприятствуют. Кавказская линия требует защиты, а я желаю, чтобы в царствование вашего императорского величества воспользовалась она безопасностию и спокойствием.

В 1820 году должно быть исполнено все, о чем я имею счастие доносить вашему императорскому величеству, разве воспрепятствуют чрезвычайные случаи, которых я отвратить не в [291] силах. Издержки, на сие употребленные, будут весьма умеренны и щедро вознаградятся приобретенными выгодами.

Если благоугоден будет план сей, нужен на имя мое высочайший указ в руководство и непременную цель преемникам моим. В предложении моем нет собственной моей пользы, не могу я иметь в предмете составить военную репутацию мою на счет разбойников, и потому в расчет мой входят не одни средства оружия. Не всякого однако же на моем месте могут быть одинаковы виды».

Император Александр повелел отправить из Крыма в, распоряжение Ермолова 8-й егерский полк (Высочайшее повеление Ермолову от 10-го января 1818 г.), но с тем, чтобы он оставался на линии только до окончательного занятия р. Сунжи, а затем был возвращен в Крым.

Не смотря на все меры, принятые Ермоловым, хищничество на линии продолжалось, и не проходило почти ни одного дня, чтобы горцы не уводили в плен детей, женщин, работавших в поле, и не угоняли скота и лошадей. В селениях, ближайших к границе, горцы врывались даже в дома и уносили вещи и домашнюю утварь. Кисловодское укрепление и Ессентукский пост, станицы Мекенская, Новогладковская, Щедринская, Червленная, селение Прохладное, Солдатское на Малке, Прочноокопская и Усть-Лабинская станицы, форштадт крепости Кавказской, Бабуковский пост и даже окрестности Владикавказа были подвержены неоднократным нападениям. Хотя при каждом вторжении хищники терпели поражение и были преследуемы, но предупредить вторжение не было возможности. С покрытием р. Терека льдом путь для них был открыт повсюду. Расставленные в некоторых местах казачьи пикеты не приносили пользы и сами подвергались опасности быть вырезанными, при появлении горцев в более или менее значительной партии. Командовавший на линии войсками, генерал-маиор Дельпоццо, упразднил все посты по р. Тереку, располагал их днем на открытых местах, а ночью, где был лес, ставились секретные известительные пикеты (Рапорт Дельпоццо Ермолову, 12-го января, № 55. Рапорт полковника Грекова Ермолову, 8-го января, № 45.). Охранявшие линию казаки, потерявшие в [292] разное время лошадей, не могли завести новых, а у тех, у которых остались, оне были в весьма плохом состоянии от беспрерывной сторожевой службы. При таком обеспечении линии, хищничество приняло громадные размеры: ловил ли казак рыбу, отправлялся ли обыватель на сенокос, он мог ожидать нападения и должен был думать о защите от хищников, подползавших среди белого дня или скрывавшихся в лесу в ожидании добычи. Ермолов приказал повесить нескольких чеченцев, захваченных в плен на хищничестве, а тем селениям, где укрывались хищники, объявить, что если жители примут и станут скрывать их, то селение будет истреблено. В обеспечение же жителей наших селений приказано в каждой станице иметь ночной караул на углах станичной ограды и на выездах; около станиц делать ночные объезды в разное время ночи. Главнокомандующий писал, что исследование нескольких случаев воровства показывает, что казаки сами тому содействуют, а полковые начальники и станичные атаманы не имеют должного надзора. Для побуждения последних к деятельности было приказано, чтобы в тех случаях, когда грабеж будет произведен без всякого насилия со стороны хищников, что докажет бездеятельность охранной стражи, тогда для удовлетворения ограбленного описывать и продавать имение станичного атамана, а его самого сажать в крепость (Приказ по войскам 25-го июня, № 23.).

Столь строгие меры вызваны были уверенностью главнокомандующего, что казаки во многом сами виноваты. По словам Ермолова, он нашел у казаков нерадивое отправление службы, отсутствие дисциплины и ослабевшую воинственность, которым предпочтены были частные выгоды начальников, снискиваемые непозволительными средствами. Главнокомандующий нашел «чиновников сих войск, вдавшихся в ябеды и распутства, и некоторых из них даже в участии в воровствах с заграничными хищниками». Злоупотребления всякого рода так вкоренились в них, что Ермолов испрашивал себе власть без высочайшего разрешения лишать по суду офицеров чинов до штаб-офицера. Такая мера была [293] особенно необходима для офицеров-мусульман, из которых многие, имея русские чины, занимались открыто разбоями и грабежами (Всеподданнейший рапорт Ермолова от 30-го мая. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 655.).

«Довольно, писал Ермолов генералу Дебу (Предписание Ермолова ген.-маиору Дебу, 26-го июля, № 499.), со стороны вашей одного равнодушия к беспорядкам, чтобы подчиненные, в свою очередь, были совсем нерадивы или даже негодны. Поверьте, ваше превосходительство, мне трудно делать подобные замечания генералу и еще менее умею я повторять их».

В Петербурге не могли понять причины, почему на Кавказской линии происходят хищничества, и начальник главного штаба князь Волконский просил сообщить ему о причинах, побуждающих горцев к, враждебным против нас действиям (Отношение Волконского Ермолову, от 4 мая, № 1181.).

«Набеги и хищничества чеченцев и других народов, отвечал Ермолов (Кн. Волконскому, от 22-го июня, № 336.), происходят единственно от желания добычи, и других побуждающих к тому причин нет ни особенных, ни новых.

Хищничество не увеличивается, но до приезда моего сюда доносимо было только об одних чрезвычайных случаях; при мне — о всех и малейших даже происшествиях, отчего и кажутся набеги и шалости чаще случающимися. С того времени, как часто возобновляющаяся язва между соседственными народами, угрожая Кавказской линии, заставила принять строгие меры осторожности и убегать сообщения с ними, войскам, на кордоне стоящим, запрещено переходить за границу, и потому хищники не боятся уже преследования и наказания, которое прежде состояло в разорении жилищ и отогнании табунов и много воздерживало от шалостей. Если же преследовать войсками, то надобно непременно выдерживать их для очищения в карантине и на то время многие места по кордону оставить слабыми, ибо для преследования со многих пунктов войска соединяются вместе. Боязнь подвергнуться чуме, конечно, заставляет нас терпеть некоторые потери, но оне ничто в сравнении с теми выгодами, которые та же чума нам [294] доставила. Она сильный, до сего весьма воинственный и опасный народ кабардинский уменьшила, конечно, не менее двух третей, и мы, вместо чувствительной прежде потери войск и не менее жителей, теряем теперь людей сотую долю, а скота, отгоняемого ими, конечно, не более как и прежде.

Кабардинцев, думал я, употребляя способы убеждения и кротости, склонить к жизни спокойнейшей; но, видя, что народ сей, столь гнусный и подлый, как и чеченцы, равно легко возобновляющий и разрушающий клятвы в верности, прибегнул я к мерам строгим. 3-го числа сего месяца одно из селений кабардинских, весьма близко к границам нашим лежащее, гнездо разбойников и вечной почти чумы, приказал я истребить. Отряд войск ночью пришел к оному; на рассвете объявлено жителям, чтобы они с женами и детьми своими, также с драгоценнейшим имуществом, удалились. Селение было сожжено, многочисленные табуны лошадей и скот взят весь на удовлетворение пограбленных жителей разного звания Кавказской линии. С обеих сторон не сделано ни одного ружейного выстрела.

С 1812 г., когда в последний раз были в С.-Петербурге депутаты от кабардинского народа, щедро государем императором облагодетельствованные и награжденные, гнусный и подлый народ сей не уменьшил своих разбоев и хищничеств и претензии на них, жителями Кавказской линии объявленные и в известность приведенные, простираются до ста тысяч рублей. Уверяю ваше сиятельство, что я никаких депутатов от народа столь гнусного не дерзну представить перед лицо моего государя. Теперь я содержу их в страхе жесточайшего наказания (которого употребить средств не имею) и угрожаю отобранием имеющихся у них грамот наших государей и объявлением изменниками и нарушителями клятвы.

С чеченцами, народом сильным, живущим в состоянии совершенного равенства, не признающим никаких между собою властей, а потому и зависимости, употребляю я единственное средство — терпение и решился на оное до 1820 года, зная, что до того времени надобно сносить и досады, и потери, но за все то они заплатят впоследствии и будут принуждены обратиться к жизни [295] спокойнейшей, усмирены будучи недостатком самых первых потребностей. Сего народа, конечно, нет под солнцем ни гнуснее, ни коварнее, ни преступнее. У них и чумы не бывает».

Принимая меры к прочному утверждению своего влияния среди горцев, Ермолов не скрывал трудности в разрешении предстоявшей ему задачи и не торопился ее исполнением. Постепенно и исподволь он принимал ряд мер, клонившихся к стеснению горцев и к прекращению хищничеств.

— Это огромная крепость, говорил Алексей Петрович, смотря на громады гор: надобно или штурмовать ее, или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого и успех неверен, так обложим же ее.

Решившись на последнее, главнокомандующий приступил к устройству траншей в виде крепостей и укрепленных линий.

«Если в нынешнем 1818 году чеченцы, доносил Ермолов (Во всеподданнейшем донесении от 14-го мая 1818 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 795.), час от часу наглейшие, не воспрепятствуют устроить одно укрепление на Сунже, в месте, самом для нас опаснейшем, или, если возможно будет успеть учредить два укрепления, то в будущем 1819 году, приведя их к окончанию, живущим между Тереком и Сунжею злодеям, мирными именующимися, предложу я правила для жизни и некоторые повинности, кои истолкуют им, что они подданные вашему императорскому величеству, а не союзники, как они до сего времени о том мечтают. Если по надлежащему будут они повиноваться, то назначу по числу их нужное количество земли, разделив остальную между стесненными казаками и кара-ногайцами; если же нет, то предложу им удалиться и присоединиться к прочим разбойникам, от которых различествуют они одним только именем, и в сем случае все земли останутся в распоряжении нашем. Я в таковых обстоятельствах, испрашиваю высочайшее вашего императорского величества соизволение, чтобы из полков Моздокского и Гребенского добровольно желающие могли переселиться вперед за Терек».

Оставив необходимые гарнизоны в укреплениях и на [296] постах, расположенных на Кавказской линии, Ермолов сосредоточил остальные войска, в мае 1818 года, на берегу р. Терека. В состав отряда поступили: два баталиона 8-го егерского, два баталиона 16-го егерского, баталион Троицкого и баталион Кабардинского пехотных полков, команда пеших линейных казаков и 18 батарейных и легких орудий. Всего в отряде находилось налицо: пехоты: 106 штаб и обер-офицеров; 434 унтер-офицера, 109 музыкантов, 4,933 рядовых и 167 нестроевых; в артиллерии: 10 штаб и обер-офицеров, 16 фейерверкеров, 3 музыканта, 223 рядовых и 49 нестроевых; в иррегулярных войсках: 13 обер-офицеров, 32 урядника и 440 рядовых. В общем итоге численность отряда простиралась до 5,596 человек строевых (Строевой рапорт 20-го мая 1818 г. Рапорт полковника Грекова Ермолову, 16-го мая, № 10.).

25-го мая назначена была переправа через р. Терек и движение к р. Сунже. В авангарде шел, под командою маиора Швецова, баталион Кабардинского полка с 200 казаков и двумя конными орудиями Волгского казачьего полка; за ним в четырех верстах следовали главные силы и затем обоз (Приказ по отряду 24-го мая 1818 г.). Сильная жара утомляла войска, и потому главнокомандующий разрешил снять галстухи и расстегнуть мундиры; при остановках на биваках и лагерем не выставлять беспрерывной цепи вокруг отряда, как бывало прежде, а ограничиться постановкою часовых на важнейших пунктах. Всем вообще нижним чинам запрещено было при встрече с начальниками снимать фуражки и в ночное время, по большей части сырое и холодное, ходить непременно в шинелях (Тоже, 26-го мая 1818 г.). С приходом на место действий, Ермолов приказал, для лучшего сбережения здоровья солдат, выдать порционные деньги в каждую роту, с тем непременным условием, чтобы деньги шли на улучшение пищи, с прибавкою 10 коп. на каждого солдата, работавшего при постройке укреплений (Тоже, 3-го июня 1818 г.). Мясная и винная порции значительно поддерживали здоровье солдат, и больных было очень мало. [297]

Дойдя до урочища Хан-кале, войска остановились в шести верстах от знаменитого ханкальского ущелья, считавшегося в глазах чеченцев местом неприступным. Чеченцы издали смотрели на движение русского отряда и не сделали ни одного выстрела. Те, которые считали себя более виновными, бежали из селений, по левому берегу р. Сунжи расположенных; остальные оставались в своих домах и даже приходили в лагерь. Ермолов ласкал их, но счел все-таки необходимым взять аманатов. Главнокомандующий пригласил к себе почти всех старшин селений и объяснил им, что прибытие русских войск на Сунжу не должно устрашать их, если они намерены прекратить свои хищничества.

— Я не пришел вас наказывать, говорил Алексей Петрович, за злодеяния прошедшего времени, но требую, чтобы оных впредь делаемо не было. В удостоверение этого вы должны возобновить присягу на покорность и возвратить содержащихся у вас пленных. Если же не исполните моих требований, то сами будете виною бедствий, которых не избегнете, как явные неприятели.

Старшины просили дать им время для совещаний и уверяли, что не могут ни к чему приступить без согласия общества. В совещаниях их всегда находились люди нам преданные, и через них Ермолов знал, что хищники, не надеявшиеся на прощение, возмущали прочих, и многие селения, по родству с коноводами, отказались принимать участие в совещаниях. Противники покорности успели уверить большую часть населения, что русские пришли только для наказания хищников и не приступают к этому потому, что опасаются вступать летом в непроходимые леса; что распущенный слух о намерении главнокомандующего построить крепость есть чистый вымысел, и что русские войска, пробывши некоторое время на Сунже, непременно возвратятся на линию.

Продолжавшиеся три недели сряду проливные дожди и холодная погода препятствовали нам приступить не только к заложению крепости, но и к заготовке необходимых для того материалов. Такая медленность еще более убеждала чеченцев, что пребывание русских войск на их земле временное, и когда потом приступлено было к заготовлению материалов, то население не переставало думать, что все это делается только для вида и угрозы. [298]

При таких условиях, в 8 часов утра 10-го июня, был отслужен молебен и заложена крепость Грозная. Понятно впечатление, которое произвели на чеченцев наши работы по возведению вновь строящейся крепости и вслед затем требование главнокомандующего, чтобы все те селения, от которых были у нас аманаты, доставляли лес на постройку. Ближайшие аулы не смели оказать непослушания, но чеченцы, жившие за ханкальским ущельем, отказались доставлять лес и объявили, что никаких обязательств на себя не примут и ни в какие сношения с русскими не вступят. Они начали укреплять ущелье и по всем дорогам выставили караулы и пикеты. Редкая ночь проходила без тревоги; подъезжая к противоположному берегу реки, чеченцы стреляли из ружей по лагерю, нападали на наши посты и разъезды в лесу — словом, всеми мерами старались воспрепятствовать нашим работам. Не смотря на то, постройка укрепления подвигалась вперед быстро, и солдаты трудились неутомимо. Малочисленность отряда, в сравнении с обширностью постройки, была причиною того, что почти каждый солдат отправлялся прямо с работы или в конвой, или прикрытие, или в караул (Отношение Ермолова начальнику главного штаба кн. Волконскому, от 10-го августа, № 24.). Чтобы сколько-нибудь облегчить столь усиленный труд строевых солдат и имея в виду постройку в будущем еще нескольких крепостей, Ермолов просил прислать в Георгиевск одну пионерную роту. Император Александр повелел находившуюся при грузинском корпусе пионерную роту разделить на две части, сформировать две полные комплектные роты и, составив таким образом полубаталион, наименовать его восьмым пионерным полубаталионом, с тем, чтобы одна рота этого полубаталиона находилась в Грузии, а другая на Кавказской линии (Отношение Ермолова кн. Волконскому, 9-го июля 1818 г., № 430. Отношение дежурного генерала Ермолову 28-го июля. Приказ по корпусу 4-го октября, № 27.). Полубаталион был сформирован лишь в конце года и не мог принять участия в возведении крепости Грозной, постройка которой была окончена в половине октября 1818 г. [299]

Перенесение линии с Терека на Сунжу отнимало у чеченцев большую часть плодородной земли и стесняло их свободу в хищничестве. Низменное пространство земли и обширные луга, лежавшие между Тереком и Сунжею, с давних пор служили чеченцам местом для посева хлеба и прокормления скота.

Чеченцы, а за ними и все прочие племена Дагестана неприязненно смотрели на построение Грозной и не могли не сознавать, что час их пробил и «что пришло время перестать обманывать российское правительство». Они ясно видели, что теперь русские не намерены более верить их клятвам и обещаниям, что заключение с ними трактатов и мирных условий отложено в сторону, а взамен того приняты систематические меры к упрочению русского владычества между народами Чечни и Дагестана, не признававшими до сих пор ничьей посторонней власти.

Чеченцы видели, что теперь положен предел их набегам и хищничеству, производившему повсюду такой ужас, что по военно-грузинской дороге можно было следовать не иначе как с прикрытием, при котором всегда находилось несколько орудий. С занятием Сунжи каждый набег делался для чеченцев более затруднительным и часто кончался совершенным истреблением хищнических партий.

Страшась за свое имущество и семейства, чеченцы ближайших к нам селений скрылись в горы и леса и жили в устроенных наскоро шалашах. Жены и дети их были в постоянной готовности по первой тревоге оставить и эти скромные жилища. Принудительное переселение или, лучше сказать, изгнание в необитаемые горные пространства, недостаток в жизненных потребностях и другие лишения породили между переселенцами болезни, от которых гибли целые селения. Видя безвыходное положение, многие из бежавших явились с покорностью, получили прощение и дозволение селиться на низменных местах, между реками Тереком и Сунжею.

Оставшиеся в горах всеми мерами старались, между тем, выставить обиду, им нанесенную, как посягательство на свободу всех вольных кавказских народов. Они предсказывали такую же участь и всем остальным обществам Дагестана, если те не [300] соединятся с ними и общими силами не отвратят угрожающей гибели.

В виду всеобщей опасности, горцы соединились в одно целое и, решившись отстаивать свою независимость, отчаянно нападали на наши лагери и транспорты, старались наносить нам как можно более вреда и препятствовать устройству новой Сунженской линии. В этих нападениях содействовали им, по родству и дружбе, и те чеченцы, которые приняли на себя название мирных и поселились между рр. Тереком и Сунжею.

— Мне не нужны мирные мошенники, говорил Ермолов, и требовал выдачи пленных.

«Пленных и беглых солдат, писал он (Обществу старшин чеченского народа от 30-гомая 1818 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч II, № 875.), немедленно отдать. Дать аманатов из лучших фамилий и поручиться, что, когда придут назад ушедшие в горы, то от них будут русские возвращены. В посредниках мне нет нужды... довольно одному мне знать, что я имею дело с злодеями.

«Пленные и беглые — или мщение ужасное!»

Всем муллам, старшинам и почетным людям объявлено, что отныне в делах с чеченцами не будет допущено ничье посредничество, ничье ручательство не будет принято, кроме аманатов, отвечающих за все беспорядки и грабежи (Обвещение муллам и старшинам 24-го июля 1818. Там же, № 876.).

— Живите смирно, говорил Ермолов горцам, не делайте воровства, грабежей и смертоубийств; занимайтесь хлебопашеством и скотоводством: вы будете покойны, богаты и счастливы; в противном случае, за всякое с вашей стороны буйство, за всякое воровство, грабеж и смертоубийство аманаты ваши будут отвечать головою.

Для выдачи и перемены аманатов старшины должны были являться прямо к начальнику кордона; ему же приносить жалобу в случае притеснений, делаемых русскими войсками. Таким образом, деревни избавлялись от дани, которую платили посредникам за бесполезное их ходатайство. За то посредники, и [301] преимущественно владельцы, лишались выгод, а потому высказывали при каждом случае свое неудовольствие и враждебность к русскому правительству. Они распускали слухи в горах и между мирными чеченцами, что русские уговаривают их оставаться спокойными и заниматься сельским хозяйством для того только, чтобы впоследствии воспользоваться их имуществом, а их самих разорив выгнать в горы (Прокламация жителям деревень Амир-Хан-Кичинской и Сунженской 26-го июля 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Комм., т. VI, ч. II, № 877.). Главнокомандующий просил не верить пустым , разглашениям неблагонамеренных людей, оставаться покойными и вкушать удовольствие в кругу своих семейств.

— Я вас уверяю, говорил Ермолов, что русские не имеют намерения искать вашей погибели или разорения, и что собственность ваша, согласно с вашим поведением, останется навсегда неприкосновенною и в целости. Если и впредь дойдут до вас подобные ложные слухи, в таком случае, не теряя времени, должны несколько из известных мне старшин немедленно явиться ко мне с объяснением, и тогда я буду иметь способ вселить в них полную ко мне доверенность, успокоить и научить их мирно жить в домах своих.

Слова эти не внушили чеченцам доверия к главнокомандующему, и, видя, что на земле их строится укрепление, они волновались, хищничали, разбойничали и бежали в горы. Зная, что горцы вообще готовы все обещать и потом не исполнить данного слова, Ермолов начал с того, что приказал живших на андреевских землях чеченцев выгнать из владений, как единственное средство достигнуть покоя. Разрешено оставить только тех из них, за которых поручатся все князья андреевские, аксаевские и костюковские, и затем за каждое воровство или разбой должны отвечать сами князья и уздени, которых Алексей Петрович грозил лишить достоинства, отнять имение и выгнать в Чечню.

— Лучше от Терека до Сунжи, говорил он, оставить степи, нежели в тылу укреплений наших, учреждающихся по Сунже, терпеть разбойников.

С этою целью, целые деревни: Осман-юрт, Кара-агач, [302] Байрам-аул, Хасав-аул, Генже-аул, Бамат-бек-юрт и Казах-мурза-юрт были сняты и под конвоем препровождены до границ чеченских.

«Сих приказываю выгнать тотчас, писал Ермолов (Владельцам костюковским 5-го сентября 1818 г. Ак. К. А. К., т. VI, ч. II, № 878.), и Боже избави того, кто посмеет ослушаться. Советую исполнить без потери времени, ибо когда придут войска в андреевские владения, тогда уже поздно будет помышлять о том. Я не люблю слышать о беспорядках и не советую допустить меня видеть их собственными глазами».

Чеченцы, жившие в Костюковской и Аксаевской деревнях, также отправлены в горы; русские войска при вступлении в андреевские владения приказано встречать всем князьям и узденям вместе; если же кто ослушается, писал главнокомандующий, «то представьте мне неповинующегося князя или узденя, и это будет последнее в жизни такового неповиновение (Объявление владельцам андреевским, костюковским и аксаевским 5-го августа 1818 г.)».

Владельцам селений, лежавших на берегу р. Терека, приказано выгнать также в Чечню всех тех, которых целое селение признает неблагонадежными; оставить тех, которые замечены спокойными. В случае воровства каждое селение обязано выдать вора, а если он скроется, то его семейство. Но если жители дадут средство к побегу всему семейству вора, то целое селение предается огню. Точно также обещано поступить с селением и в том случае, если жители, видя, что хищники увлекают в плен русского, не отобьют его или не отыщут; из такой деревни за каждого русского, взятого в плен, приказано брать в солдаты по два человека туземцев.

Известно было, что без пособия и укрывательства самих владельцев горцы не могли проезжать от реки Сунжи, и потому по всему пространству своих земель владельцы должны были иметь постоянные караулы. Если же, затем, по исследованию, окажется, что жители беспрепятственно пропустили хищников и не защищались, «то деревня истребляется, жен и детей вырезывают». [303]

«Таким образом, писал Ермолов (Владельцам селений, по берегу Терека лежащих, от 8-го сентября 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 879.), жители, по-прежнему продолжая воровство и разбои, непременно истреблены будут, или от них зависит, занимаясь спокойно хозяйством и проводя жизнь в тишине, пользоваться богатою землею и всеми выгодами, и русские не только не сделают ни малейшей им обиды, но готовы оказать пособие, обогащая их торговлею и свободным сообщением. Предупреждаются владельцы, что через десять дней караулы должны быть на своих местах и строго осмотрены будут».

Крутые меры главнокомандующего не нравились горцам. Русский топор, расчищавший на пушечный выстрел пространство вокруг крепости Грозной, произвел значительное волнение в Чечне и даже в Дагестане. Горцы сознали, что не ружье и пушка, а топор покорит их. Чеченцы не опасались разорения своих скромных хижин, постройка которых им почти ничего не стоила, но они страшились за свои поля, луга и скот. Захват скота и уничтожение полей с проведением просек становились более легкими для русских войск. Чеченские депутаты просили помощи, и горцы собрались на совет, приглашая присутствовать в нем шамхала тарковского и уцмия каракайтагского, как ближайших своих соседей. О первом они знали, как о лице, преданном России, но слабом и не имеющем власти над подданными; а второго надеялись склонить на свою сторону. Ни тот, ни другой не воспользовались приглашением и отклонились от участия в собрании: шамхал — как человек, действительно расположенный к России, а уцмий — как человек, находивший временно выгодным показать себя нашим сторонником. Владения, подвластные уцмию, состояли из двух частей: верхнего и нижнего (терекеме) Кайтага, и граничили на севере с шамхальством, на востоке прилегали к Каспийскому морю, на юге соприкасались с Табасаранью и на западе с Казикумухским ханством. Число жителей, подвластных уцмию, достигало до 20,000 дворов.

Адиль-хан, уцмий каракайтагский, был человек крайне [304] беспокойный, желавший самовластия, независимости, не признававший над собою никакого контроля, не любивший надзора и недоброжелательный России. Он содержал на жалованье хищников, вторгавшихся в наши границы, и снабжал всем необходимым бывшего владетеля Кубинского Ших-Али-хана, за измену выгнанного из ханства.

Узнав, что Ермолов в самом непродолжительном времени думает объехать Дагестан и что при нем будет значительный отряд войск, уцмий боялся, что его потребуют к расчету за все изменнические поступки. Мало того, он знал, что главнокомандующий поручил генералу Пестелю, бывшему окружным начальником в Кубинской провинции, зорко следить за поведением Адиль-хана и разузнать, как принято будет народом, если бы русское правительство заменило уцмия другим лицом. Для этого достаточно было знать только мнение жителей города Башлы, «которого поступки служат земле примером».

Народ, подвластный уцмию и известный под именем терекеме, живший по близости Дербента в одиннадцати деревнях, раскинутых на плоскости, перенося жестокости и притеснения Адиль-хана, открыто заявлял, что с прибытием Алексея Петровича в Дагестан, будет просить о принятии его во всегдашнее управление России и об избавлении от власти уцмия. Следуя примеру жителей этих деревень, и самый город Башлы думал сделать то же.

Башлинцы были недовольны Адиль-ханом за то, что, после смерти своего брата Али-хана, он истребил всех его родственников и приверженцев, с единственною корыстною целию присвоить себе их имения.

Гонение родственников покойного брата и жестокое обращение уцмия с своими подвластными заставили племянников его, Эмира-Гамзу (17 лет) и Исей-Бобу (14 лет), бежать к аварскому султану. Зная, что достоинство уцмия, по закону страны, должно перейти к старшему в роде, т. е. Эмиру-Гамзе, и уверенный, что после смерти его народ ни в каком случае не захочет признать сына его уцмием, Адиль-хан решился устроить это при жизни.

Сговорившись с шамхалом тарковским, уцмий женил своего сына Хан-Мемед-бека на дочери шамхала, а вслед затем [305] объявил, что сам отказывается от носимого им звания в пользу своего сына, которого отдает в опеку шамхала.

Ловко задуманный план первое время ставил в недоумение многих: никто не мог объяснить причины, служившей побуждением к столь крутому повороту в поведении Адиль-хана. Из явных врагов России он сделался вдруг ее сторонником. Не останавливаясь на этом и пойдя далее, уцмий дал ключ к разгадке.

Не скрывая своего прежнего нерасположения к России, Адиль-хан, чтобы вкрасться в большую доверенность, писал Ермолову о своем сожалении, что до сих пор не видал будто бы всей благости русского правления. Теперь же, видя это и желая оставаться верным России, передает управление народом сыну своему, под надзором тестя его, шамхала, в искреннем расположении которого русское правительство не может иметь причины сомневаться. Самому же оставаться правителем он считал бесполезным и даже вредным, на том будто бы основании, что дал покойному брату страшную клятву: «чтобы не въезжать в заведываемые Россиею города, не только Кизляр и Тифлис, но даже и в Дербент; а если хотя в один какой-либо город въедет, против заклятия, им сделанного, то должен лишиться даже жен своих (Рапорт дербентского коменданта Ермолову от 20-го марта 1818 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 118.).

«Согласно с этою строгою клятвою и обетом, писал Адиль-хан Ермолову (Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 119.), я до сих пор не являлся к русскому начальству и не явлюсь в подвластные России владения. Между тем я имею и то в виду, что подобный образ поведения не может послужить никому в пользу, а напротив, бросит на меня тень измены, вражды и послужить, наконец, к моему уничижению».

Хотя клятва Адиль-хана и не была простою выдумкою, но азиятцы вообще не придают никакого значения нарушению ее. И Адиль-хан ссылался на клятву только тогда, когда его требовали в Дербент для объяснений, из боязни быть там задержанным, но готов был видеться с русскими в чистом поле, где он мог [306] вести переговоры, окруженный многочисленною свитою. Так, он имел, в разное время, свидания с генералами князем Орбелиани, Тихоновским и Пестелем, но не ближе, как за три версты от Дербента. Вооруженный с ног до головы и в панцире, Адиль-хан выезжал на свидание, имея каждый раз при себе не менее 500 человек вооруженной свиты.

Как умций, так и шамхал тарковский посылали письмо за письмом Ермолову, прося его признать замену и утвердит уцмием Хан-Мамед-бека, а его, Адиль-хана, уволить в Мекку на богомолье. Сообщая главнокомандующему, что Адиль-хан решается сложить с себя звание уцмия, обратиться к уединению и посвятить жизнь молитве, шамхал тарковский прибавлял: «Ныне поручает он своего сына милости Бога, а затем покровительству России и моему попечению, как моего зятя, дабы я направил его на путь той же преданности, с какою служу сам России, и дабы всякий раз, когда я отправлюсь в Дербент или Кубу, или в другое какое место, его сын сопутствовал мне и во всем держал себя согласно моим советам и указанию, не отступая от них ни на волос».

С своей стороны Адиль-хан выражал уверенность, что главнокомандующий не ударит рукою отказа о его грудь, примет сына его в службу падишаха и, утвердив в звании уцмия, удостоит его наследственных прав в Кайтаге. Ермолов отвечал, что без воли императора он не может решиться на такое признание, обещал ходатайствовать и просил Адиль-хана не ехать в Мекку и не покидать своих владений. «Удивляюсь я, прибавлял Ермолов (В письме уцмию от 1810 апреля 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком. т. VI. ч. I, № 119.), что предместники мои не имели сведения о клятве, данной вами, и не искали средства облегчить вас от оной, или по крайней мере удостовериться, что оная не простирается на все ваше семейство, — каковое сведение необходимо было для службы великого нашего государя. Я, как от приятеля, не хочу от вас скрыть, что я весьма доволен, что сын ваш сей клятве не подвержен». [307]

Сознавая, что уцмий требует с нашей стороны действий беззаконных, что на основании обычаев, сохраняемых свято в Дагестане, кайтагское владение должно перейти другому, Ермолов не торопился ходатайствовать об утверждении Хан-Мамед-бека уцмием. Главнокомандующий требовал, чтобы Адиль-хан не докидал своих владений, и если бы он самовольно отправился в Мекку, то приказал задержать его и содержать в крепости Бакинской под присмотром. Мегди-шамхалу тарковскому главнокомандующий сообщил, что, за отсутствием государя из Петербурга, ответ на представление его не может последовать скоро, и потому, писал Алексей Петрович, «предуведомляю вас, чтобы вы медленность не отнесли к тому, что я удержал представление». Такое сообщение не согласовалось с видами шамхала, принимавшего в этом деле деятельное участие по двум причинам: во-первых, взяв под свою опеку Хан-Мамед-бека, шамхал надеялся таким поступком угодить русскому правительству, а во-вторых, имея влияние на дела в Кайтаге, он думал приобрести большое значение в Дагестане. «Вашему высокопревосходительству не безызвестно, писал шамхал Ермолову, что Кайтаг есть общее название нескольких владений. Подобно тому, как я сопровождаю русский отряд через мои владения, то же самое обещает сделать и уцмий. Он находится в настоящее время со мною в тесной дружбе; службу же российскому правительству предоставляет сыну. Отныне дела примут благоприятный оборот, благодаря взаимным содействиям».

Выдавая дочь свою в замужество за Хан-Мамед-бека и приобретая влияние на дела Кайтага, шамхал тарковский усиливал свое значение в Дагестане еще и тем, что вступал в свойство с Аслан-ханом кюринским, родственником кайтагских владельцев. Предаваясь беспрерывно пьянству, Аслан-хан кюринский потерял через то всякую способность управлять народом, а еще меньше мог внушить к себе уважение. Распутного Аслан-хана легко было склонить на что угодно, в особенности под пьяную руку. Адиль-хан уцмий, как родственник, советовал Аслан-хану избегать свидания с русскими, что тот и делал. Подданные его производили грабежи и хищничества в наших пределах, и Аслан-хан, не будучи в силах удержать их, намерен был [308] бежать из своего владения. Отправив все свое лучшее имущество и собираемые с ханства доходы в Кубачи под охрану уцмия каракайтагского, Аслан-хан удалился из Кюрага, где находился воинский начальник и были расположены две роты Троицкого полка. Поселившись в селении Касим-кенде, он, среди шумных оргий и попоек, выслушивал советы и наущения от посланных уцмия и аварского султана.

Ахмет-хан аварский, генерал-маиор нашей службы, получавший 5,000 рублей жалованья, принимал к себе разных преступников, бродяг, беглых и хищников, занимавшихся кражею скота у кубинских жителей. Когда чеченцы явились в Дагестан с просьбою о помощи, то Ахмет-хан первый отправил к ним известного провожатого воровских партий, унцукульского жителя Нур-Магомета, по выражению Ермолова, «товарища в славных делах беглого царевича Александра». Прибыв с толпою лезгин, Нур-Магомет, подкрепленный чеченцами, подошел к лагерю у Грозной, но был прогнан 150-ю казаками, высланными Ермоловым. В другой раз Нур-Магомет пытался напасть на транспорт с провиантом, но и тут потерпел неудачу, будучи прогнан высланными против него шестью ротами с пятью орудиями. После этой неудачи лезгины разошлись но домам, отговариваясь тем, что не могут переносить жаркого климата. Чеченцы снова просили помощи у аварского хана, и он стал тайно готовиться к военным действиям. Главнейшим советником Ахмет-хана и двигателем народов Дагестана на неприязненные действия против России был брат его Хасан-хан дженгутайский, человек, пользовавшийся большим уважением среди туземного населения. Хасан-хан был личный и непримиримый враг шамхала тарковского, а брат его, Ахмет-хан аварский, враждовал с уцмием каракайтагским. Воспользовавшись тем, что шамхал и уцмий отказались участвовать в общем собрании и совете горцев, Хасан составил против них оппозицию, пригласив к тому своего брата, аварского хана, и Сурхай-хана казикумухского, знаменитого изменника, имевшего большое влияние на своего зятя, Мустафу-хана ширванского. Рассчитывая на содействие ширванцев, среди которых уже происходили волнения и беспорядки, союзники возлагали [309] большую надежду на помощь акушинцев и аксаевцев, получивших приглашение принять участие в общем восстании. Ермолов советовал аксаевцам оставаться спокойными и предупреждал, что за всякое беспокойство, произведенное ими, они ответят своими головами. «Для сего довольно вам знать, писал главнокомандующий, что я у вас буду (Объявление аксаевским князьям, 28-го июля и 5-го августа. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, №№ 942 и 943.).

Возмутители не столько рассчитывали на аксаевцев, сколько на акушинцев — народ сильный, склонный ко всякого рода беспорядкам, гордившийся своею воинственностию и независимостию. Среди акушинцев жил и беглый Ших-Али, бывший хан дербентский и кубинский, возмущавший табасаранцев и склонявший акушинцев к действию против русских. Горцы собрались на совет, говорили об обиде, нанесенной русскими чеченцам, и по совету Хасан-хана дженгутайского, для отвлечения наших сил, решили напасть на шамхала тарковского и уцмия каракайтагского, как сторонников России, отказавшихся защищать общее дело дагестанских обществ.

«Вскоре должен быть съезд, писал Ермолов аварскому хану (В письме от 24-го июля 1818 г. Там же, № 45.), на котором рассуждаемо будет о предприятиях, противных намерениям великого нашего государя, дабы народы Дагестана жили в тишине и спокойствии. Есть злонамеренный замысел акушинского народа и прочих обществ сделать нападение на владения уцмия и шамхала.

Не хотел бы я верить, что брат ваш возмущает сии народы, но прежнее его, известное мне, поведение в прошлом году, явная вражда с шамхалом, о которой писал я к вам и просил посредства вашего для прекращения оной, заставляют меня нимало в том не сомневаться. Я, тверд будучи в исполнении воли великого императора, не прибегая ни к каким средствам неприятным, обращаюсь к вам, как к российскому знатному чиновнику, дабы вы, по долгу звания вашего, воздержали брата вашего, который поступками своими ни вам не делает чести, ни себе не [310] приносит пользы, и, возмущая народ акушинский, обязавшийся не предпринимать ничего вредного, призовет на него справедливое наказание, которого, конечно, он первый не захочет разделить с ними тягость.

Не приличествует мне делать угрозы, и я в том нужды не имею, также ни хвастать средствами моими, но я отдаю на собственное рассуждение вашего превосходительства, могу ли я, имея по воле великого моего государя и власть, и силу, допустить, чтобы нанесли оскорбление верноподданным его, и чтобы я оставил то без примерного наказания? Могу ли я потерпеть своевольства такого человека, которого я потому только знаю, что он имеет честь быть братом вашим, и который разве бы низкими и подлыми сплетнями и происками мог сделаться известным?

Простите откровенности моей, но так всегда говорю я с моими приятелями и против них не умею быть не только слаб, ниже излишне снисходителен».

Аварский хан старался уверить Ермолова, что он предан России, и, желая отвлечь всякое подозрение в соучастии с злоумышленниками, сообщал как новость, что Нур-Магомет собирается с лезгинами на помощь чеченцам. Главнокомандующий отвечал, что не только знает о намерениях Нур-Магомета, но давно прогнал уже его в горы.

«Как новый в здешнем крае начальник, писал Ермолов аварскому хану (В письме от 13-го августа 1818 г.), не зная хорошо лезгин, имел я к ним несколько еще уважения, но теперь достойный Нур-Магомет меня с ними несколько познакомил, и я вижу, что более подлейших трусов нет на свете… Подданные вашего превосходительства были также с Нур-Магометом; хочу верить, что о том вы не знали, или не имели власти, чтобы удержать их, но уверяю вас, что за то ни мало не сержусь».

Убеждая аварского хана не принимать участия в совещаниях горцев и уговорить своего брата Хасан-хана не возмущать акушинцев, Ермолов в то же время предупреждает и союзника их Аслан-хана кюринского, что поступки его известны; что при нем [311] находится множество беглых из разных владений, и что он мало заботится об удержании жителей своего ханства от грабежа и воровства в кубинских и дербентских границах (Письмо Ермолова Аслан-хану кюринскому, от 24-го июля 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 79.). Алексей Петрович советовал Аслан-хану рассудить, не приличнее ли ему будет окружить себя людьми верными, а не хищниками.

— Знаете, ваше высокостепенство, говорил ему главнокомандующий, что если я возьмусь по своим правилам вас воздерживать, то вам будет очень неприятно, а подвластные ваши, увидя, что вы их защитить не в силах, потеряют к вам уважение.

Дагестанцы не оставляли, однако, своих намерений и приготовлялись, вместе с чеченцами, отстаивать свою стесненную независимость. Ших-Али-хан из Акуши отправил своих посланных к Абдул-беку эрсинскому, приглашая его в собрание и предлагая принять на себя возбуждение табасаранского народа к восстанию. Аварский Ахмет-хан отправил большую партию лезгинов в помощь чеченцам и заготовлял на долгое время запасы соли из тарковских озер, не встречая в том препятствия со стороны шамхала. Желая иметь первенство в Дагестане, шамхал, видя свою слабость над подданными, думал подобными средствами задобрить народы Дагестана (Рапорт ген. Пестеля Вельяминову 1-му, от 10-го августа, № 753.).

Пользуясь такою неопределенностию поведения шамхала, дагестанцы принуждали его прервать сообщение между Дербентом и линиею, а когда тот отказался, то склоняли на свою сторону его зятя, обещая возвести в звание шамхала и предоставить ему все владения, кроме города Тарки. Склоняли на свою сторону и уцмия, грозя ему, в случае упорства, избрать на это достоинство одного из беглых его родственников, живших у аварского султана (Отношение Ермолова князю Волконскому, 15-го декабря, № 40.).

Этой угрозы было совершенно достаточно, чтобы шамхал тарковский и умций каракайтагский оба просили нашей защиты. Ермолов обещал оградить их от всяких покушений неприятеля и просил не ездить в собрание горских народов. Адиль-хану, [312] уцмию каракайтагскому, прощено все прошедшее, если он останется верным России и единодушным в своих действиях с шамхалом.

Вместе с тем для удержания в страхе дагестанцев Ермолов приказал остановить выдачу жалованья аварскому хану и произвести диверсию против акушинцев, как народа, наиболее сильного в Дагестане. С этою целью генерал-маиор Пестель получил предписание взять два баталиона, шесть орудий и выступить из г. Кубы к урочищу Дарбах (Дарвах), а если найдет место более удобное для лагеря, то и ближе к селен. Башлы.

«В сем положении, писал Ермолов генералу Пестелю (В предписании от 24-го июля 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 4.), заставьте акушинский народ помышлять о собственной защите, и они оставят мысль нападения на уцмия или шамхала. Аслан-хану кюринскому объявите приказание мое, чтобы он находился в лагере, с своею конницею. Возьмите также часть оной из г. Кубы и даже из Дербента и к сей последней не имейте ни малейшего доверия. Скройте в непроницаемой тайне точное назначение войск, и чтобы из самого лагеря, в котором остановитесь, всегда ожидали выступления вашего далее. Возьмите к себе беков, которых аварский хан возвратил в Каракайтаг, и удержите их в Дербенте под присмотром, под предлогом, чтобы уцмий чего-нибудь против них не предпринял. Возьмите под покровительство свое Султан-Ахмеда, племянника умция, жившего в прошлом году в Дербенте, и объявите ему тайно, что он на содержание будет получать от меня пенсию. Уцмий получит от того большую в народе власть, который, видя наше ему покровительство, будет опасаться вдаться в согласные с акушинцами против него замыслы, и сия его в народе власть на сей раз нам весьма полезна. По прибытии в лагерь, чрез некоторое время потребуйте от шамхала (так, чтобы известно было в горах), чтобы он старался приготовить провианта на 3,000 человек, ищущих в Дагестан войск. Ему известно будет, что он должен отозваться невозможностью». [313]

Требуя от акушинцев, даргинцев и цудахаринского общества аманатов, Ермолов писал им (Объявление обществам народов акушинского, даргинского и цудахаринского от 24-го июля 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 78.):

«Дошло до сведения моего через верных чиновников моих, что вы, в несправедливой злобе вашей, намереваетесь сделать нападение на землю верноподданных моего государя и грозите уцмию и шамхалу.

Вас обманывают обещанием добычи и выгод, но вы ничего иметь не будете. Вас обманывают хитрые и коварные люди, и, за собственную вражду свою, хотят употребить вас для наказания своих неприятелей. Два года, как по воле великого моего государя, начальствую я в обширных странах сих, и столько же времени не испытали вы ни малейшего неудовольствия, и теперь еще хочу я дать вам приязненный совет мой, которому последуйте для пользы вашей.

Довольствуйтесь великодушным российского правительства к вам расположением, которое уважает веру вашу, не нарушает ваши обычаи, не касается вашей собственности и ничего от вас не требует. Но знайте, что оскорбление и вред, нанесенные верноподданным великого государя, наказываются сирого и отмщеваются до конца! Если что-нибудь дерзнете вы предпринять против уцмия и шамхала, я предупреждаю, что победоносные войска государя императора явятся среди жилищ, а вам останется одно бесчестное средство — бегство в горы, или за наглый поступок ваш заплатите всем вашим имуществом. Коварные люди, подающие вам пагубные советы, первые оставят вас и даже гибели вашей с вами не разделят.

Не забывайте, народы, что в руках моих есть обещание ваше, что вы ничего не предпримете противного пользам России. Может быть, не воздержу я вас моим советом, но я исполнил долг мой, вас предупредив, и сколько бы уважал вас спокойными и кроткими, столько страшно буду наказывать дерзких и своевольных. Остерегитесь!»

Сурхай-хана казикумухского главнокомандующий также [314] предупреждал, что участие его в советах с горцами известно, и советовал ему остерегаться от поступков, которые могут привести на память прежнее его поведение. «Вспомните лета ваши и достоинство, писал ему Алексей Петрович (В письме от 24-го июля 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 78.), и вы согласитесь со мною, что, конечно, приличествует чести известного человека окончить дни свои в почтении и уважении. Сих чувств достигают одними добрыми делами. Не пренебрегайте дружеского моего совета и не заставьте меня принять на себя труд дать вам лично о том наставление».

Ермолов просил Сурхая употребить все меры, чтобы следующие его советам народы не дерзали наносить вреда верноподданным русского императора, и сообщил, что скоро надеется сам быть в Дагестане и имеет нужду лично видеться с ним.

Сурхай-хан, а с ним вместе и прочие коноводы не оставляли своих намерений. Акушинцы и даргинцы отказались выдать аманатов, и на просьбу генерал-маиора Пестеля, чтобы аварский хан уговорил их исполнить наше требование, Ахмед отвечал, что они на то не соглашаются, но дают присягу, что никакого вреда делать не будут. С этим известием хан отправил своего посланного в Тифлис и при этом писал главнокомандующему, что брат его, Хасан-хан дженгутайский, готов вступить в подданство России, но желает знать, какие будут ему за то милости от императора.

— Великий государь мой, отвечал Ермолов, не покупает подданных милостями и наградами, а щедро дает им тогда, когда видит усердие и верность ему служащих, а потому должно те милости прежде заслужить, а потом уже просить их.

«Я брата вашего, писал Ермолов аварскому хану (В письме от 17-го сентября 1818 года. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 48.), и других подобных ему беков не разумею иначе, как или подданных моего великого государя, или как неприятелей русских. Я и в том, и другом случае знаю, как мне поступать надлежит. [315] Прошу ваше превосходительство сказать мне: тем или другим он быть избирает?»

Что касается до того, что акушинцы и даргинцы обещали не делать вреда, то Ермолов одобрил их намерение и благодарил аварского хана за посредничество, «но как вы, прибавлял главнокомандующий (В письме Ахмед-хану от 17-го сентября 1818 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 49.), упоминаете о существующих в Дагестане обыкновениях, то и я должен вам сказать о моем обыкновении.

Я когда что требую, то никогда уже того не переменяю. Аманаты от даргинского народа мне надобны, и я их иметь буду, и присягу они дать должны. Может быть, хотят они иметь войска великого государя моего свидетелями оной, то и в сей чести я им не откажу.

Не уверяйте меня, что подданные ваши не приходили на помощь чеченцам: они были; но я верю, что вы, как верноподданный государю императору, о том, конечно, не знали или удержать их не имели власти».

Наступившая осень не дозволяла Ермолову двинуться в Дагестан, и потому он ограничился одною угрозою аварскому хану, но поручил Пестелю настаивать на выдаче аманатов от акушинцев и даргинцев и без получения их не делать ни одного шага назад. «Prenez garde, писал ему Ермолов (Письмо Ермолова Пестелю, от 29-го августа 1818 г. Там же, ч. I, № 1195.), de partir sans avoir pris des otages; les peuples ignorants et gates par notre faiblesse croiront pouvoir toujours se soustraire a ce que nous exigeons d'eux». Для лучшего успеха в своих требованиях Пестель должен был распустить слух, что он идет на встречу отряду, который скоро прибудет с Кавказской линии для того, чтобы зимовать в Дагестане. Сам Ермолов намерен был, по окончании главнейших построек в крепости Грозной, около 12-15 чисел октября отправить отряд в Аксай с тою целью, чтобы акушинцы приняли это за движение в Дагестан.

Пестель повторил требование о выдаче аманатов и грозил в случае отказа взять их силою. Распространившиеся слухи о [316] скором прибытии значительного русского отряда заставили горцев, для отвращения грозившей им опасности, затянуть время в переговорах до наступления зимы, когда горы, покрытые снегом, были трудно проходимы. Аварский хан вторично отправил посланного с письмом к главнокомандующему, в котором писал, что брат его Хасан-хан всегда был и желает быть подданным русского императора, и чтобы рельефнее выставить свою верность, сообщал, будто бы акушинцы и даргинцы пошли на помощь кайтагцам.

«Против кого? спрашивал Ермолов (Аварского хана в письме от 11-го октября 1818 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 50.). Российские войска не нападают на кайтагцев, ибо они подданные императора. Если против русских, то я приказал уже прогнать сих взбунтовавшихся мошенников, изменяющих данной ими присяге. Они, как вы говорите, просят вас сделать согласие между ними и генералом Пестелем. Это весьма легко: надобно дать ему аманатов, которых не он требует, а я. Надобно их дать теперь, или после будет уже поздно. Если нет — постигнет мошенников наказание, а вашему превосходительству, как другу их, доставлю я удовольствие дать им у себя в горах убежище. Земли их займу храбрыми государя моего войсками. Аманатов — или разорение!»

Названный другом мошенников, аварский хан должен был понять, что ему не удалось обмануть главнокомандующего, видевшего его двуличное поведение, и Ахмед-хан принужден был разочароваться в том, что русское правительство смотрит на него, как на человека необходимого, без посредства которого невозможно склонить горцев ни к выдаче аманатов, ни к прекращению неприязненных действий. Опасаясь наказания и веря безусловно в распространившиеся слухи о движении значительного отряда русских войск в Дагестан, аварский хан собирал под свои знамена дагестанцев, обещая им истребить наши войска, дать горцам полную свободу и изгнать русских. Ших-Али-хан составил себе отряд из акушинцев. Абдула-бек эрсинский [317] формировал свою толпу из Табасарани. Уцмий каракайтагский колебался, но считал на этот раз более для себя выгодным держать сторону шамхала, который один оставался верным России. В Дагестане образовались, таким образом, две партии: с одной стороны шамхал и уцмий, с другой — все остальные владельцы и народы Дагестана. Уцмий хотя и искал поддержки в русском правительстве, но не потому, чтобы был предан ему, а потому, что опасался своих противников (Впоследствии, когда опасность миновала, он не затруднился изменою.).

Для содержания Дагестана в спокойном состоянии, необходимо было держать одну партию в страхе, другой внушить осторожность. Достигнуть этого можно было только усилением незначительного отряда, там бывшего. Но как сделать это, не ослабляя обороны в других пунктах? Ермолов находился точно в таком же положении, как и все его предшественники. Пространство охраняемой земли было несоразмерно велико с числом разбросанных на ней войск, действия которых не всегда могли ответствовать «достоинству оружия». Конечно, сосредоточив все войска, расположенные на линии, в одном пункте, мы имели бы такую массу, которая легко могла противиться совокупному нападению горских народов, вместе с их соседями. Но те же войска, растянутые в нитку, не могли внушить такого опасения для горцев.

В отдельном грузинском корпусе был значительный недостаток в людях. К 10-му числу октября 1818 года в одних только регулярных войсках недоставало 8,408 человек, а на пополнение этого недостатка назначено было лишь 8,000 рекрут, которые ранее апреля следующего года прибыть не могли. Убыль в корпусе простиралась средним числом до 500 человек в месяц; следовательно, к апрелю некомплект в людях должен был дойти до значительной цифры — 11,408 человек. Наконец, в самых рекрутских партиях также можно было ожидать убыли, и потому для укомплектования войск необходимо было назначить, по крайней мере, 12,000 рекрут, о присылке которых и просил главнокомандующий (Отношение Ермолова дежурному генералу Закревскому, 11-го декабря 1818 г., № 1216.). [318]

Пока армия была не укомплектована, главнокомандующему по необходимости приходилось отказываться от наступательных действий и заботиться единственно об обороне собственных границ, часто весьма слабо защищаемых от нападения.

Идея о том, что дикие горские народы следует смирять кротостью и снисхождением, оказывалась несостоятельною; кротость принималась за слабость, снисхождение — за недостаток военных способов. Точно также несостоятельно было и то мнение, что ослаблять воинственность и хищничество горцев лучше всего размножением роскоши, прихотей, нужд и потребностей, стараясь облегчать только с нашей стороны средства к удовлетворению ими.

«Я хорошо знаю это правило», писал Ермолов (Начальнику главного штаба князю Волконскому, 10-го августа, № 23.), «но со тщанием различаю, кому из народов оно приличествовать может и другого употреблять не должно, а кому надобно прежде дать чувствовать могущество наше и потом дозволить воспользоваться великодушием правительства. Здесь равно вредны: как сила, неуместно употребленная, так и кротость, без приличия оказанная, ибо первая уничтожает доверенность, последняя приемлется в виде недостатка сил и, поощряя к дерзости, заставляет впоследствии прибегать к напряжению средств в большей степени, нежели каковые вначале потребны были».

Одобряя в главных основаниях мысль Ермолова, император Александр просил, однако, приложить все старание к сохранению мира, «ибо войны государю императору ни под каким предлогом не угодно (Отношение князя Волконского Ермолову, 30-го сентября, № 366.)».

Не смотря на то, что в Петербурге смотрели, например, на чеченцев как на отдельное, самостоятельное государство, с которым можно заключать мирные трактаты и условия, свято исполняемые с обеих сторон (Отношение князя Волконского Ермолову, 13-го марта 1819 г., № 405.), Ермолов вынужден был обстоятельствами уклониться от исполнения миролюбивых желаний императора.

Коварство и обман жителей, собрание горцев в разных [319] пунктах, с целью открыть неприязненные действия, заставили генерала Пестеля занять город Башлы, принадлежавший уцмию, но жители которого мало ему повиновались. Занятие этого пункта было огромною ошибкою с нашей стороны. Слабый отряд очутился среди многолюдного города, среди неблагонамеренных жителей и в местоположении самом невыгодном. Русские войска расположились в тесных улицах города, окруженного лесами и господствующими крутыми возвышениями. Горцы, не осмеливавшиеся встретиться с нами в поле, решились теперь воспользоваться невыгодами нашего расположения. Акушинцы и прочие народы Дагестана быстро шли на помощь каракайтагцам. Старшины по всем деревням проповедовали восстание и набирали конно-вооруженных жителей.

Вступив в Башлы и как бы не сознавая опасности, генерал Пестель, имея уже аманатов от башлинцев, потребовал их от акушинцев и даргинцев. Вместо ответа, народы эти, собравшись в числе 20,000 человек, появились в виду города, в котором находилось не более 2,000 человек русского гарнизона (Отношение Ермолова генерал-маиору Дельпоццо, 3-го декабря 1818 г., № 1177.). Толпами горцев предводительствовали: аварский хан, брат его Хасан-хан и Ших-Али-хан. Здесь были акушинцы, даргинцы, каракайтагцы, табасаранцы и зять шамхала тарковского с своею толпою, которого горцы обещали возвести в достоинство шамхала. В короткое время восстал весь Дагестан. Один только Мегди-шамхал и город Тарки, где он жил, остались верными России.

В два часа пополудни, 23-го октября, неприятель появился на высотах и в ущельях, а вслед затем атаковал некоторые укрепления. Пестель не принял никаких мер против нечаянного нападения. Находясь с самого раннего утра в веселом расположении духа и проводя день в самом оскорбительном для населения распутстве, генерал Пестель не видел, что совершалось вокруг него, не замечал, что жители вывозят свои семейства, имущество и имеют открытое сношение с неприятелем. Войска наши не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Пестель заперся в замке и, оказавшись «робким», не делал никаких [320] распоряжений. Одна распорядительность артиллерии подполковника Мищенко и Севастопольского полка маиора Износкова, успевших собрать возле себя часть отряда, спасли его от конечной гибели.

Большая часть солдат, разбросанных по всему городу, не успели соединиться с товарищами, были окружены в домах многочисленным неприятелем и дрались в одиночку, без всякой связи и порядка. Сгруппировавшиеся около подполковника Мищенко и маиора Износкова солдаты заняли дом уцмия и замок и отбивали отчаянные атаки горцев (Рапорт князя Мадатова генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му, 14-го ноября, № 377.).

Следующие числа, 24-е и 25-го октября, днем и ночью, продолжалось беспрерывное нападение горцев. Солдаты двое суток не готовили пищи и защищались от натиска постепенно усилившегося неприятеля. Дом уцмия и замок, препятствовавший приближению неприятеля к городу и имевший высокие стены, были надежнейшими пунктами обороны. Горцы отрядили 3,000 человек, которые начали стеснять со всех сторон замок окопами и отняли всякую возможность к вылазкам. Отчаянный фанатизм неприятеля делал оборону весьма трудною. Горцы стремительно бросались на наши батареи, достигали до самых орудий и падали под их картечью. Некоторые, надеясь на свои панцири и под защитою их, врывались в ряды солдат и умирали под ударами штыков. Храбрый маиор Севастопольского полка Износков, при каждой атаке на батарею, выдвигал своих стрелков «и закрывал их валом из неприятельских тел (Отношение Ермолова князю Волконскому, 15-го декабря, № 40.)».

Видя, что открытого нападения недостаточно для того, чтобы принудить русских очистить Башлы, что нельзя даже заставить орудия переменить место, горцы окружили со всех сторон город и стали окапываться. Башлинцы оставались спокойными только до тех пор, пока в виду их не появились толпы неприятеля. Обязавшись клятвою быть верными, выдав аманатов, помогая нам строить укрепления, они сначала даже взяли на себя защиту части этих укреплений. С появлением же неприятеля, жители города Башлы [321] снабжали горцев порохом, свинцом и продовольствием, а впоследствии также открыли огонь по нашему отряду.

Дома изменников, прилегавшие к тылу батареи, были заняты неприятелем. Генерал Пестель вынужден был переменить позицию; он прикрылся канавою, прорезывавшею город по всей ширине его. Горцы продолжали наступать, но были опрокидываемы, а дома, в которых они засели, зажигаемы. Около замка лезгины были выгнаны из окопов посланными туда двумя ротами Троицкого полка.

Временно устроенные нами укрепления были сплошь обложены телами убитых, но горцы не прекращали своих действий. Приступив к устройству апрошей и закрываясь фашинами, неприятель подошел, вечером 26-го октября, не более как на 15 сажен от наших войск.

Трое суток отряд оставался без пищи, крова и сна. Опасаясь остаться без продовольствия, быть отрезанным от сообщения, не ожидая ни откуда помощи и получив сведение, что Ших-Али-хан со своею толпою отделился и двинулся к Кубе, генерал Пестель, по требованию подполковника Мищенко и маиора Износкова, оставил Башлы, тем более, что большая часть зарядов и патронов были израсходованы. Покидая город, солдаты сожгли многие дома и вышли в открытое иоле. В руках отряда было двадцать девять аманатов от различных дагестанских обществ.

Горцы, в течение четырех с половиною часов, отчаянно наседали на отступавших, но, встречаемые каждый раз картечью, должны были отказаться от своего намерения уничтожить отряд, отступивший сначала к р. Бугами (Уллу-чай), а потом к Дербенту, где, по приказанию Ермолова, семнадцать аманатов были повешены, а остальные оставлены в городе как малолетние. Посланный генерал-лейтенантом Вельяминовым разузнать о подробностях происшедшего в Башлах, князь Мадатов, прибыв в Дербент, нашел отряд генерал-маиора Пестеля в самом печальном положении.

«Держась всегда правила, писал князь Мадатов Ермолову, не делать никому из товарищей своих зла и не выставлять поступка их перед начальством, но будучи одушевлен верностью и [322] усердием к пользе службы государя императора и по особенной преданности к особе вашего высокопревосходительства, не могу скрыть в сем случае перед вами того положения, в каком я нашел отряд генерал-маиора Пестеля и здешний край.

Хотя стыдясь, но должен сказать, что бедные воины России, под командою его находящиеся, через не дельное (дурное) распоряжение в бытность отряда в Башлах потерпели значительную потерю в штаб и обер-офицерах и нижних чинах. Потеря с нашей стороны в столь неважном деле есть следующая: 3 обер-офицера убитых на месте и 8 раненых; сверх того ранен артиллерии подполковник Мищенко и более 500 человек раненых и убитых нижних чинов (В рапорте генералу Вельяминову 1-му, от 30-го октября 1818 т., № 1221, и главнокомандующему, 31 октября, № 1224, генерал Пестель показал убитыми 3-х офицеров и 137 нижних чинов, ранеными 9 офицеров и 269 нижних чинов.). Если бы не благоразумные содействия в распоряжении и отличная храбрость в сем деле подполковника Мищенко и маиора Износкова, то наверно весь отряд должен был быть жертвою такого неприятеля, который всегда ничего не значил, но сим сражением столько окуражен, что стремительным нападением заставил наших ретироваться из Башлов в беспорядке. Все до одного раненого солдата кричат, что погибли напрасно, и весьма ропщут на слабое командование генерал-маиора Пестеля...

Весь народ здешний, будучи крайне недоволен правлением генерал-маиора Пестеля, готов всякую удобную минуту поднять оружие. Ужасный ропот в народе на несправедливые и нерезонные поступки Пестеля дошел до меня в самом начале въезда моего в здешние провинции, который (народ) говорит, что ни удовлетворения ни в чем не видит и даже ни одного ласкового слова от Пестеля, а слышит одни лишь только всегдашние повторения его: «прикажу повесить». Народ с нетерпением желает видеть скорее ваше высокопревосходительство и излить в милостивое и справедливое благоусмотрение ваше все обиды, им претерпеваемые, и угнетения, каковых оп не видывал с самого начала подданства России. Я твердо уверен, что ваше [323] высокопревосходительство без всякого оружия приведете в покорность не только подведомственный народ, но и тот, который дерется с нами, будучи вынужден к тому разными причинами. Я должен признаться, что не могу всего того описать, что мне известно. Здесь я усерднейше прошу ускорить своим прибытием сюда и тогда увидеть изволите, что все изложенное мною справедливо (Письмо кн. Мадатова Ермолову без месяца и числа. Из собрания писем князя Мадатова.)».

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888