ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

VIII.

Кончина Мир-Мустафы-хана талышинского и Джафар-Кули-хана шекинского. — Назначение новых правителей. — Волнение в ханстве Шекинском. — Меры, принятые Ртищевым к прекращению волнений. — Жестокость Измаил-хана Шекинского. — Необходимость административных преобразований в крае вообще и уничтожение ханской власти в мусульманских провинциях в особенности. — Распоряжения Ртищева в этом направлении. — Возвращение в Казикумух бежавшего в Персию Сурхай-хана и его присяга на верность. — Бедственное положение царевича Александра и переговоры с ним Ртищева.

В половине 1814 года скончался Мир-Мустафа-хан талышинский, и владение его было передано старшему сыну умершего Мир-Хассан-хану. Вслед за тем было получено известие, что [145] 22-го августа того же года умер от горячки Джафар-Кули-хан шекинский (Рапорт поручика Шебашева Ртищеву 22-го августа 1814 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 664.). Ханство по трактату должно было перейти в управление старшего его сына, но как последний не состоял в русском подданстве и находился аманатом в Персии еще со времен правления Ага-Магомет-хана, то по просьбе самого Джафара, Император Александр утвердил наследником Шекинского ханства второго его сына полковника Измаила-пашу.

По получении известия о смерти Джафара, генерал Ртищев отправил в Нуху генерал-маиора Ахвердова, приказав ему собрать к себе всех родственников хана, почетнейших беков и в присутствии их ввести Измаила-пашу в управление Шекинским ханством. Ахвердов при особом церемониале привел Измаила к присяге и передал ему бриллиантовое перо, как знак ханского достоинства, и письмо главнокомандующего, утверждавшего его в правах правителя шекинского народа. При этом, по поручению главнокомандующего, генерал-маиор Ахвердов просил нового хана поступать с подвластным ему народом кротко и правосудно, а в особенности с армянским народом, «не обременяя его излишними податями, против прочих жителей мухамеданского исповедания, и наипаче не взыскивая под каким бы то ни было предлогом или названием особой подати за веру христианскую, так как вера сия есть господствующая во всей Российской империи» (Предписание Ахвердову 11-го сентября 1814 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 665.).

Притесняемые прежними ханами и обязанные платить особые деньги за право исповедовать христианскую религию, армяне неоднократно просили избавить их от хана и прислать для управления ими или русского чиновника, или даже солдата. Такое желание большей части населения было для главнокомандующего прекрасным предлогом к тому, чтобы со смертью Джафара уничтожить ханское управление и слить навсегда шекинское владение с империею. Сомнительная преданность ханов и правителей разных областей и возникавшие вследствие того почти беспрерывные беспорядки должны были бы убедить в необходимости уничтожения [146] вассального отношения ханов к русскому правительству. Но в то время думали иначе, и часто случалось, что но смерти хана, нам преданного, восстановляли в ханском достоинстве человека заведомо сомнительной преданности и при этом считали не деликатным вмешиваться во внутренние его дела. Так было и с Ртищевым. Не отвечая на жалобы армян удовлетворением, главнокомандующий отсылал их для разбора претензий к тому же хану, который выдергивал им зубы, беспощадно бил, сажал в тюрьму, брал до 5,000 руб. штрафа, и оставались все армяне «без помощи и без призрения» (Прошение армян, сосланных в Сибирь, армянскому епископу Иоанесу 10-го февраля 1816 г.). С другой стороны, некоторые старшины жаловались Ахвердову на притеснения покойного Джафара, и зная, что Измаил-хан еще более жестокого характера, просили, чтобы народ шекинский был под непосредственным управлением русского правительства, а власть хана вовсе уничтожена. Генерал Ахвердов отклонил эту просьбу и лишь только уехал, как в предместье г. Нухи было замечено волнение народа.

В шекинском владении существовало три партии: одна вовсе не желала иметь хана, другая держала сторону бывшего владельца слепого Мамад-Хассан-хана, жившего в Тифлисе, и наконец, третья была на стороне изменника Селим-хана, который тотчас же прискакал из Персии и, скитаясь по разным местам, вел тайные переговоры с своими приверженцами. Хассан-хан из Тифлиса также работал в свою пользу, и таким образом обе стороны волновали народ.

Собравшийся в предместье г. Нухи народ стал требовать, чтобы ханский диван был закрыт и чтобы никто не признавал власти нового хана. Находившийся в крепости Нухе с ротою Севастопольского полка капитан Данибегов, по совету с ханом, успел вытребовать к себе четырех главных предводителей мятежа и когда узнал от них, что народ не желает иметь у себя ханом полковника Измаила-пашу, то Данибегов посадил их в крепость и потребовал, чтобы толпа разошлась. Шекинцы удалились и, собравшись за форштадтом, стали укрепляться. Данибегов [147] взял тогда 70 человек нижних чинов с одним орудием и, подойдя к толпе, потребовал, чтобы она разошлась по домам. «Робкая чернь» просила прощения, но коноводы не остановились на этом. Подговорив до 250 человек, они, через владения джаро-белаканских лезгин, отправились в Кахетию, а оттуда в Тифлис, с жалобою к главнокомандующему. Ртищев приказал их пропустить, но, не доезжая до Тифлиса, остановить в карантине, окружить баталионом и 100 казаками, отобрать оружие и выбрав 16 человек из числа почетнейших, представить ему. Депутаты, в числе которых был и мулла, заявили главнокомандующему о своем нежелании иметь Измаила своим ханом, как врага религии всего населения. Шекинское владение было населено армянами, исповедавшими христианскую религию, и магометанами секты Омара. Измаил-хан был Алиевой секты и следовательно враждебен даже и магометанскому населению. Ртищев убеждал депутатов покориться обстоятельствам, но они отказывались, и тогда главнокомандующий приказал арестовать их и судить военным судом. Наиболее упорствовавшие 23 человека были наказаны шпицрутенами и сосланы частью в Сибирь, частью в Оренбург, а остальные отправлены для водворения на прежних местах жительства. Слепой Мамед-Хассан-хан, с десятилетним сыном, также выслан на жительство в Харьков (Всеподд рапорт Ртищева 8-го ноября 1814 года. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 667.).

Поступив таким образом, генерал Ртищев ободрил Измаила-хана, разнуздал его и дал полную волю его зверским инстинктам. Он разорил 70 дворов евреев, живших в Варташете, и взял с них до 40,000 рублей. Чиновники хана, посланные для этой экзекуции, насиловали женщин, резали носы и уши мужчинам. Не давая никакого содержания своим братьям, грабя народ, отдавая преимущество во всем хойским жителям, приведенным Джафаром, молодой хан скоро заслужил всеобщую ненависть народа, и Ртищеву пришлось не раз сожалеть, что он не послушал населения и не уничтожил ханской власти в Шекинском владении. [148]

«С крайним сокрушением сердца вижу, писал главнокомандующий Измаил-хану (От 23-го мая 1816 года. А. К. А. Ком., т. V, № 672.), что кротость, снисхождение и дружеские советы, многократно вам от меня преподанные, не могут на вас действовать, ибо грабительства, насилие и разорение, час от часа умножаясь под вашим управлением, выходят из всякой меры. Народ шекинский, которому вы должны быть отцом попечительным о его благе и защитником от несправедливости, страждет в неимоверном угнетении. Итак, если собственные ваши чувствования и понятия не могли вас привести к той цели, с каковою российское правительство вверило вам управление Шекинским ханством, то священнейший долг звания моего и обязанности, высочайше на меня возложенные, заставляют меня в сем случае обратиться к другим мерам и принять посредство между народом и вами. На сей конец, препроводив к военному окружному начальнику генерал-маиору Тихоновскому все просьбы, дошедшие до меня о беспорядках и насилиях, происходящих в Шекинском владении, я приказал ему немедленно отправиться в г. Нуху, исследовать на месте с верностью и беспристрастием народные жалобы и заставить ваше превосходительство быть правосудным в удовлетворении всех претензий, кои окажутся действительно истинными».

Таким образом, генералу Ртищеву под конец своего управления краем пришлось собственным опытом дойти до сознания о необходимости скорейшего слияния с составом Империи всего населения или добровольно покорившегося, или завоеванного русским оружием. Слияние это могло произойти только с уничтожением власти отдельных правителей и со введением русского правления. Последняя мера была необходима даже и там, где ни царской, ни ханской власти не существовало. Прежнее местное управление оказывалось несостоятельным, и главнокомандующему приходилось вводить в крае новые административные начала. Так, в начале 1814 года, в Елисаветпольском округе был учрежден окружной суд по примеру того, который был в Грузии в Телавском и [149] Сигнахском округах (Предписание Симоновичу 17 апреля 1814 г. Ак. Кав. Арх. Ком. т. V, № 645.). Моуравы в Грузии получили новую инструкцию, в основание которой положено каждому из них снискивать любовь народа «ласковым обхождением, примерным поведением и поступками», стараться избегать притеснений и, напротив того, «каждому по жалобе доставлять скорое и справедливое удовлетворение» (Инструкции моуравам 28 мая 1813 г., №№ 557-559.).

По положению, утвержденному в марте 1814 года, временное правление в Имеретии составлено из четырех мдиван-беков или советников, из коих двое были из имеретинских князей и двое из русских чиновников. Все дела, относившиеся до частей исполнительной и казенной, возложены на правителя, как на главного хозяина. Производство дел гражданских предоставлено мдиван-бекам, обязанным судить по законам Вахтанга и по обычаям народа; дела решались большинством голосов и решения приводились в исполнение посылаемыми на место бакаулами (есаулами). В случае недовольства тяжущихся решением, оно представлялось на рассмотрение правителя Имеретии, а затем и главнокомандующего.

Такими мерами, а главное уничтожением мысли в народе о возможности когда-либо возвратиться к царскому правлению, Имеретия доведена была до спокойного состояния. «Следы величайших бедствий в течение трех лет сряду, доносил Ртищев (Всеподданнейший рапорт Ртищева 3-го сентября 1816 г., № 104.), попеременно опустошавших сию землю внутренними мятежами, нашествием неприятеля, чрезвычайным голодом, необыкновенным наводнением и свирепою язвою, которая одна истребила почти треть жителей, начали изглаживаться весьма ощутительным образом; но, за всем тем, в многочисленности рассеявшиеся в разные соседственные владения семейства и в половину не возвратились еще в свои жилища, а народ в состоянии своем едва только дошел до посредственной возможности удовлетворять необходимые нужды своих семейств. Что же касается до нравственности, то, взяв от [150] первых классов людей всякого звания до народа, я заметил вообще отличнейшую их преимущественно простоту нравов, чистосердечие и отменную приветливость, с свойственным всем состояниям гостеприимством и многие добродетельные черты, могущие ручаться, что народ с подобными свойствами и ныне искренно раскаявшийся в ослеплении, объявшем их умы, которое произошло от увлекаемой их привязанности к бывшему законному их царю, просившему их помощи... в скором времени может соделаться в верности и преданности к высочайшему российскому престолу ничем неразличаемым се природными российскими подданными».

Заботясь о возвращении населения в свои жилища, главнокомандующий ограничил власть помещиков и запретил продажу крестьян. «Дворянство и вообще имеретинские помещики, доносил Ртищев, при необразованности своей, удивительной беспечности и страсти к поддержанию азиятской пышности своих соседей турок, не находя способов удовлетворять оной иначе как на счет подвластных им крестьян, почти все приняли правилом, чтобы за хорошую лошадь, ружье, парчи и прочее им нужное, равно и в приятельских подарках отделываться уступкою своего крестьянина, а иногда и нескольких семейств, не смотря на вывод их вне границ Имеретии. Не говорю уже о существовавшей под конец царского правления терпимости богопротивной продажи христиан туркам, которая ныне принятыми строгими мерами от российского правительства почти вовсе прекращена».

Узнав от духовенства и почетнейших князей, что в прежнее время в Имеретии за пленнопродавство существовала строжайшая казнь и продажа крестьян за границы Имеретии была строго запрещена и лишь в последнее время допущена была Соломоном, главнокомандующий объявил населению, что отныне строго запрещается дворянам и помещикам всякого состояния продавать или дарить людей вне границ Имеретии как по одиночке, так и целыми семействами. Виновных в неисполнении этого распоряжения приказано было подвергать уголовному суду. Внутри Имеретии продажа крестьян допускалась, но не иначе как целыми семействами с землею и только по купчим крепостям и со взносом [151] в пользу казны надлежащей пошлины за совершение купчей. «Сверх сего, писал Ртищев, по разысканиям моим я открыл другое зло, которое также слабостию последнего царя вкоренилось в Имеретии между помещиками к предосуждению веры христианской и состоящее в том, что они почитали себе позволенным крестьян своих христианского исповедания отдавать незаконно под залог и даже продавать евреям природным кутаисским жителям».

Для пресечения этого обычая главнокомандующий предписал временному имеретинскому правлению: чтобы все таковые христианские семейства были отобраны от евреев и помещики заплатили за них ту сумму, за которую семейства эти были заложены. Если бы помещик оказался несостоятельным к выкупу своего крестьянина, то предоставлялось это сделать его родственнику «или другим помещикам, для удовлетворения евреев по мере возможности. Буде бы ни сами помещики, ни их родственники, ни другие желающие не явились к сему выкупу, в таком случае семейства сии обратить в казенных крестьян, предоставив свободу евреям судебным порядком искать своего удовлетворения».

Вместе с тем, для лучшего управления духовенством, как в Имеретии, так и в Грузии, был назначен один экзарх грузинский и имеретинский, непосредственно подчиненный Синоду. В Тифлисе учреждена синодальная контора (Открыта 8-го мая 1815 г. Донесение Ртищева обер-прокурору Синода кн. Голицыну, 9-го мая, 1815 г. № 50.), а бывшая там дикастерия упразднена и должна была быть перенесенною в Кутаис, для церквей состоящих в Имеретии, Мингрелии и Гурии.

Новое устройство духовной части еще до введения его в действие вызвало волнения в Имеретии, Гурии и Мингрелии, так как с преобразованием ее вызывалось преобразование церковных имений. Владетели Мингрелии и Гурии видели в этом посягательство на нарушение заключенных с ними трактатов. Имеретинское духовенство смотрело как на лишение доходов, и многочисленные просьбы заставили Ртищева оставить управление духовною частию на прежнем основании, установить в Имеретии над несколькими церквами благочинных и подчинить все духовенство в Имеретии, [152] Мингрелии и Гурии тифлисской синодальной конторе. Вся же Грузия была разделена на три епархии: Карталинскую, Осетинскую и Сигнахскую (Указ Сената Ртищеву 28-го января 1815 г.).

Заботясь о благосостоянии населения главнокомандующему необходимо было, для окончательного успокоения Грузии, покончить дело с царевичем Александром, поселившимся в Дагестане у анцухских лезгин и продолжавшим волновать население. Терпя во всем нужду, царевич рассылал письма, в которых жаловался, что грузины забыли его и ни один «не вспомнил хлеба и соли отца нашего».

С заключением Гюлистанского трактата положение царевича еще более ухудшилось: Персия не могла уже оказать ему никакой другой помощи кроме покровительства и присылки денег для поддержания его существования. Аббас-Мирза просил Ртищева дозволить Александру выехать в Персию и остаться под покровительством этой державы. Главнокомандующий соглашался, но с условием, что если царевич войдет в сношения с грузинами и это будет доказано, то персидское правительство его выдаст (Письмо Ртищева Мирза-Абуль-Хассан-хану 18-го октября 1813 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 882.). При согласии на это условие Ртищев требовал: 1) чтобы Александр немедленно освободил захваченных им в плен русских офицеров и солдат; 2) чтобы он ехал в Персию по тем местам, которые будут указаны и 3) чтобы царевич дал окончательный ответ в течение одного месяца, и затем уже по истечении этого времени главнокомандующий не будет отвечать за его безопасность. Не зная на что решиться, царевич сначала затягивал переговоры, а потом совершенно отказался от предложенных ему условий и предпочел остаться в Дагестане. Он надеялся на содействие Сурхай-хана казикумухского, возвратившегося из Персии и возмущавшего окрестное население.

Несколько раз возобновлявший присягу на верность и нарушавший ее при каждом удобном случае, Сурхай-хан, 11 июня 1813 года, с скопищем до 3 тысяч человек ворвался в Кюринскую [153] провинцию и прибыв в селение Колханы, стал укрепляться. Он был уверен, что жители Кюринской провинции перейдут на его сторону и признают его власть. Получив известие о появлении неприятеля, Севастопольского полка маиор Рябинин составил отряд из 50 стрелков и 10 казаков и, присоединив к ним часть кюринской конницы, приказал выбить Сурхая из его укрепленной позиции. 12-го июня неприятельские пикеты были сбиты, но, по неимению артиллерии, штурмовать деревню Колханы было невозможно. Тогда Рябинин отправил в отряд одно орудие под прикрытием 25 стрелков, и после пятичасового боя дер. Колханы была взята, причем победителям досталось до тысячи ружей, весь багаж и много лошадей (Рапорт Рябинина генерал-маиору Хатунцову, 17-го июня 1813 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 756.). Сурхай бежал с поля сражения и не смея показаться в Казикумухе, ушел в Персию с 30 человеками своей свиты.

Прожив около года в Тавризе в свите Аббас-Мирзы и не получив никакой помощи, казикумухский хан с заключением Гюлистанского мира решился возвратиться в свое владение. С партиею, составленною из дагестанцев разных обществ, шатавшихся в Персии, и простиравшеюся до 125 человек, Сурхай прибыл на границу Елисаветпольской области с намерением тайными путями пробраться в Казикумух. Замеченный нашими разъездами, он решился прорваться силою и после небольшой перестрелки с казаками направился по Чаламбирской дороге. У устья р. Качкарки, впадающей в р. Куру, оп был настигнут елисаветпольским окружным начальником, подполковником Калатузовым, с казаками собранными с разных постов. Калатузов застал еще весь багаж Сурхая на этой стороне реки под прикрытием половины конвоя; другая же половина с Сурхаем и родственниками уже переправилась на левый берег р. Куры. Отрядив часть людей, для воспрепятствования оставшейся неприятельской коннице переправиться, Калатузов с остальными бросился в р. Куру, переправился на противоположный берег и атаковал Сурхая. Вероломный 75-тилетний старик обратился в бегство, а старший сын [154] его, известный своею храбростью Закар-бек, решился защищаться и пожертвовать собою, чтобы спасти отца и дать ему средства к побегу. Он защищался отчаянно до тех пор, пока не был убит вместе с старшим внуком Сурхая — Ибраим-беком. Тогда оставшиеся спутники бывшего хана рассыпались в разные стороны и были преследованы до р. Иоры на расстоянии 25 верст от Куры. Другая часть дагестанцев, остававшаяся на нравом берегу, при первом появлении казаков, бросилась вплавь, но не успела спасти багажа, большая часть которого была потоплена, а часть осталась в добычу победителям. Многие из переправлявшихся также утонули, а остальные были или убиты, или взяты в плен. В числе последних были: родной племянник Сурхая и второй его внук, которые были отвезены в Тифлис и содержались в крепости под самым строгим караулом.

«Сей его внук, доносил Ртищев (Во всепод. рапорте от 9-го ноября 1814 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 759.), весьма для него важен по великой силе и доверию, какие отец его Нух-бек имеет в кумухском народе. А потому сам Сурхай-хан, не будучи в безопасности, прилагает все старания об освобождении его и недавно прислал ко мне первого своего чиновника с письмом, в коем, ходатайствуя за него, приносит повинность свою и раскаяние в содеянных им преступлениях, обещая притом доказать впоследствии верноподданническую покорность свою Вашему Императорскому Величеству самыми важными опытами».

Не веря в искренность обещаний вероломного хана, главнокомандующий не отвечал на письмо, отправил обратно его посланного и поручил словесно передать Сурхаю, что не поверит его раскаянию, пока он не задержит царевича Александра и не представит его в Тифлис. Без этого, прибавил Ртищев, он не может надеяться на прощение и войска «уже готовы найти его в самом Кумухе, истребить сие гнездо, обитаемое вероломными разбойниками». Получил такой ответ, Сурхай-хан прекратил переговоры и стал производить периодические набеги на Кюринскую провинцию. В августе 1815 года толпа дагестанцев, под [155] начальством сына Сурхая Муртуз-Али-бека, ворвалась в верхние деревни Кюринского ханства и грабила жителей. Тогда генерал-маиор Хатунцов поручил маиору Подревскому 2-му выгнать неприятеля, что и было исполнено с весьма значительным уроном для горцев (Рапорт Хатунцова Ртищеву 13-го августа 1815 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 763.). Сурхай снова искал примирения и наконец, по совету Ртищева, в присутствии маиора Севастопольского пехотного полка Данибекова 1-го присягнул 6-го июля 1816 года на верность России вместе с подвластным ему народом (Клятвенное обещание Сурхая, там же, № 766.).

Между тем главнокомандующий, пользуясь последним поражением сына Сурхая и прибытием в Тифлис Келб-Али-хана, присланного Аббас-Мирзою с 1.500 руб. денег для вызова Александра в Персию, вошел опять в сношение с царевичем. Он отправил к Александру нескольких человек персиян из свиты Келб-Али-хана и, присоединив к ним своего чиновника Егора (Гогия) Бастамова, писал царевичу, чтобы он избрал одно из двух: или покорился русскому Императору, или же отправился в Персию. В первом случае Ртищев обещал принять его с почестью, приличною «знаменитому» его роду, испросить прощение всей его свите и водворить ее на прежних местах жительства. В случае же желания Александра отправиться в Персию, главнокомандующий обещал принять меры к безопасному его препровождению.

«Без сомнения, прибавлял Ртищев (В письме царевичу Александру, 5-го августа 1815 г. Ак. Кав. Арх. Ком. т. V, № 466.), милосердие Божие не вовсе еще оставило вашу светлость, когда в нынешнем положении вашем, столь несоответствующем знаменитой крови предков ваших, дарует вам средство провести остаток своей жизни благородно и спокойно, под покровом которого-либо из двух сильных государей, соединенных между собою неразрывною дружбою, кои не отклоняются принять вас с милосердием и дать вам убежище, приличное вашему происхождению.

Итак, теперь от собственной воли и благоразумия вашей [156] светлости зависит не упускать своего счастия и решиться немедленно на предлагаемый вам выбор, ибо для вас нет другой средины, как или теперь же поручить судьбу свою милосердию которого-либо из двух союзных монархов, или навсегда потерять надежду на их покровительство. Притом по чистосердечию моему, я не скрою перед вашею светлостью, что, знавши каждый шаг, сделанный вами в нынешнем году и даже имея в руках своих подлинные возмутительные письма ваши к кахетинскому народу, если и терпел до сих пор пребывание ваше у анцухских народов, то делал сие единственно из уважения к участию, принимаемому в вас персидским правительством, и в ожидании, что вы, наконец, сами признавши неосновательность своих предприятий, обратитесь на путь истинный. Но когда вы и теперь, в течение нынешнего августа, не решитесь или отправиться в Персию, или прибыть ко мне в Тифлис, то никакое место в Дагестане не укроет вас от праведного преследования, и казнь небесная падет не только на главу вашу, но и на тех, кои по коварству и недоброжелательству к вам удерживают вас от прямого пути, давая вам пристанище.

В заключение же, следуя гласу человеколюбия, я должен привести вам на память, что вы человек и притом христианин. Как человек, вы должны вспомнить, что вы смертны, и час, в который должно будет заплатить дань природе, может наступить неожиданно, а как христианин должны позаботиться об очищении своей совести и приготовить себя к тому страшному времени, в которое всякий в деяниях своих и даже в сокровеннейших помышлениях обязан отдать отчет Сердцеведцу и нелицеприятному судии. Где же более ваша светлость можете найти способов к сему душевному спокойствию, как не в недрах святой религии, нас соединяющей, как не пред милосердным престолом христианнейшего российского Государя Императора, приявшего под покров свой братьев и сестер ваших, коих, осыпав своими щедротами, даровал истинное благоденствие, и который готов также принять и вашу светлость с нежностью человеколюбивейшего отца... Впрочем, если воля и собственный рассудок вашей светлости заставляют вас предпочесть для себя покровительство [157] Фетх-Али-шаха, то и в сем случае никто из здравомыслящих не осудит вас, потому что ваша светлость по крайней мере имели благоразумие прибегнуть к тому монарху, который велик, милосерд и соединен сердечною дружбою с моим великим и всемилостивейшим Государем Императором и коего высочайший двор может служить приличным убежищем для царского сына. Но, оставшись у лезгин, среди разбойнических скопищ ваша светлость, кроме того, что должны будете опасаться всегда той же участи, какая постигла племянника вашего царевича Левана, — вы учинитесь рабом у прежних рабов светлейшего дома вашего, унизите себя до того, что прострете руку для принятия насущного хлеба от их милосердия; воля и свобода ваша будут зависеть от их воли и расположений, и, наконец, погубя и тело и душу свою, покроете себя вечным посрамлением.

Вот мои искренние суждения! Помыслите о них со вниманием и не оставьте как можно скорее, через почтенного Егора Бастамова почтить меня ответом вашим, на что вы решитесь.»

Царевич отвечал, что он давно искал покровительства России и предпочитает его всякому другому; что он несколько раз обращался к графу Гудовичу и Тормасову, но они оставили его желание без внимания и с тех пор он постоянно изыскивает средства «получить наследие свое».

«Ваше высокопревосходительство пишите ко мне, говорил Александр (В ответном письме Ртищеву от 23-го августа 1815 г.), что я имею переписку в Кахетии и письма мои доставлены к вам. Сие нимало не удивляет меня, ибо каждый человек, имея здравый рассудок, обязан до скончания жизни пещись о себе и до последней капли крови жертвовать за приобретение наследственного своего имения, а не напротив оставаться беспечным. Касательно же того, что я, если в течение текущего августа не пожелаю избрать покровительство кого-либо из сих великих держав, лишусь пристанища, довольно может вам служить сие примером, что и пернатые, будучи защищаемы всемогущим Творцом, пользуются покровительством его и имеют пристанище — следовательно, Всевышний и меня не оставит без онаго, чтобы я нигде не мог [158] приобрести по крайней мере приличного состоянию моему пристанища и нужного содержания».

Царевич писал, что он не нуждается в Келб-Али-хане, что сам найдет дорогу в Персию и просит только прислать ему бумагу на свободный проезд по русским владениям. — Александр поручил Бастамову словесно передать главнокомандующему, что он примет покровительство России только в том случае, когда ему будет возвращено его владение, или другими словами, когда он будет царем Грузии. Получив ложные известия, что Наполеон опять покорил всю Россию, что турки также в войне с Россиею, что истребили всех русских в здешнем крае и наконец, что все грузинские царевичи, находящиеся в России, сосланы в Сибирь и что самого его, когда он поедет с Келб-Али-ханом, приказано схватить, — Александр поручил Бастамову передать Ртищеву, что если к исходу августа главнокомандующий не согласится на уступку Грузии, то он объявляет ему войну (Письмо Ртищева Аббас-Мирзе, 2-го сентября 1815 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. V, № 908.).

Угроза эта могла вызвать только улыбку главнокомандующего, хорошо знавшего то положение, в котором находился царевич. Голод в Дагестане и недостаток корма для скота заставили ближайших к нам лезгин просить о дозволении пасти свой скот на полях Грузии. Им обещано было разрешение, если доставят в Тифлис Александра, который со слезами умолял их не выдавать его русскому правительству и обещал немедленно уехать в Персию. Он отправил письмо Ртищеву, в котором просил дозволить его посланным проехать в Эривань за какими-то приказаниями шаха. «Когда между обоими великими государями заключен договор, писал Александр (Письмо царевича Ртищеву 5-го октября 1815 г.), то могу ли я сопротивляться и начать другое дело? Какое повеление я получил от персидского государя по сему повелению расположил себя и какие я имел намерения и мысли все оставил.» Ртищев не согласился на просьбу царевича, но с прибытием в Тифлис персидского чиновника Мамед-Вели-бека принужден был вновь войти в сношение с Александром. [159]

Не зная, какой оборот примут переговоры посла Абуль-Хассан-хана в Петербурге, и считая выгодным для Персии иметь в своих руках царевича Александра, Аббас-Мирза отправил в столицу Грузии Мамед-Вели-бека, с тем, чтобы снова уговорить царевича ехать в Персию. Наследник персидского престола находил, что в случае каких бы то ни было несогласий с Россиею, такой человек, как Александр, мог быть весьма полезен для тегеранского двора и приписывал ему влияние в Грузии, которого царевич вовсе не имел. По просьбе Вели-бека, Ртищев спрашивал царевича, в каком месте он желает быть принятым в Кахетии и через какие места он намерен отправиться до границ персидских. — «Тогда, писал главнокомандующий (В письме от 1-го января 1816 года. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V; № 469.), я отправлю к вам остающегося здесь персидского чиновника Мамед-Вели-бека, который примет вас на свои руки, заплатит за вас долги из денег с ним присланных и вручит вам халат, имеющийся для вас от его высочества Аббас-Мирзы; с моей же стороны дан вам будет безопаснейший воинский конвой, для препровождения до самой персидской границы, и предписано будет всем по той дороге находящимся российским начальникам и воинским командам пропустить вас без малейшего препятствия».

Царевич Александр и на этот раз не дал решительного ответа, так как ожидал известий из Петербурга от лиц, посланных им с прошением к Императору Александру. Избрав армянина Георгия (Гогия) Бастамова своим поверенным, царевич просил его съездить в Петербург с прошением к Императору Александру. Бастамову ехать было невозможно, и он передал врученные ему бумаги армянину Карганову, который самовольно и никем неуполномоченный отправился в столицу. Явившись мнимым уполномоченным Карганов представил два письма царевича: одно на высочайшее имя, а другое на имя управлявшего министерством иностранных дел графа Нессельроде.

«Всемилостивейший Государь! писал царевич (От 6-го октября 1815 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 470.). Известно [160] Вашему Величеству все обстоятельство мое; хотя имею причину оправдать себя, но оставляя оную, прибегаю к благодетельному снисхождению вашему, так вопиющий: Великий Государь, прими меня милостиво под покровительство Вашего Величества и удостой мя узреть вас, государя моего, о чем жаждущая душа моя с Соломоном вопиет к тебе: «преклони ухо твое к нищему и отвечай ему мирная в кротости, изми обидимого из руки обидящего и не малодушествуй егда судиши». После милостивого принятия меня дай мне случай воспеть с Давидом: «Господь часть достояния моего и чаша моя: Ты еси удостой достояние мое мне».

«Всемилостивейший Государь! Ныне я нахожусь на Кавказе и именно в Дагестане, и сие душевное мое желание есть не новое, но давнишнее, которое я всегда имел».

Не вникнув хорошо в содержание письма царевича и упустив из вида, что Александр выражает желание покориться только при условии возвращения ему его достояния, гр. Нессельроде вошел в объяснение с Каргановым.

Последний, 26-го апреля 1816 года, подал министру иностранных дел записку, в которой писал, что царевич Александр «желает, по прибытии в С.-Петербург, находиться всегда при лице Императора, занимаясь военною службою. И сие полагает таким образом, что из находящейся при нем свиты и из вызванных еще из Грузии преданных ему людей сформирует конный полк и будет его командиром.»Министр иностранных дел, поверив всем рассказам Карганова, не заметил в них никакого противоречия с письмом самого царевича, и находил, что если и нельзя положиться вполне на искренность Александра, то все-таки «надобно не упустить из вида сего случая и все возможное и приличное приноровить к тому, чтобы попытаться его из ущельев лезгинских вызвать благовидно». Не справившись о том, что за люди Карганов и Бастамов, граф Нессельроде устранил главнокомандующего от всякого участия в вызове Александра в Россию и, помимо Ртищева, сделал все распоряжения к принятию царевича на Кавказской линии (Арх. Мин. Инос. Дел, 1-13, 1806-1837 г., № 10.). Отправив Карганова на линию, [161] графе Нессельроде поручил командовавшему там войсками генерал-маиору Дельпоццо принять Александра с почестями в Кизляре и доставить оттуда в Петербург, вместе с Бастамовым, которого вызвать предварительно на линию. Получив такое распоряжение Дельпоццо донес о том Ртищеву и просил его прислать к нему Бастамова. Не зная зачем и почему требуют последнего, Ртищев приказал его арестовать и под конвоем отправил на линию. Так как Бастамов передал все бумаги Карганову, то и мог сказать Дельпоццо только то, что Александр по-видимому имеет искреннее намерение покориться русскому Императору. Дельпоццо отправил тогда своего посланного к царевичу с письмом Карганова, в котором тот обнадежил его многими милостями Императора и намекнул, чтобы Александр просил денег. Через три недели посланный возвратился в Кизляр и привез с собой трех человек грузин из свиты царевича и следующий ответ его Карганову (От 15-го июня 1816 года из Анцуха. Арх. Мин. Ин. Дел, 1-13, 1806-1837, № 10.): «Письмо ваше от 30-го мая получил я, в коем вы пишете и клятвою уверяете, что я нашел хлеб родителя моего у Государя Императора. Вы пишете о денежных расходах, сколько потребно здесь будет? Вы знаете, что страна сия дагестанская прескудная, и я ничего не имею, а для того отправил я к его превосходительству Ивану Петровичу (Дельпоццо) Ростома Сагинова, Давида Матарела и Хихо Масакла. Они вам скажут, сколько нужно будет денег. Притом прошу вас как можно скорее приехать ко мне».

Прибывшие грузины заявили, что царевич не может тронуться из Дагестана, потому что обременен долгами, для уплаты которых необходимо до 20,000 руб. Имея широкое полномочие от Нессельроде расходовать деньги по своему усмотрению и требовать их из кавказской казенной палаты, Дельпоццо остановился перед столь значительной суммой, но решился послать Александру 500 червонцев и 1,500 руб. сер., что составляло более 11,000 руб. ассигн. Отправив сверх того много вещей и платья как для царевича, так и бывших с ним князей, Дельпоццо послал со всем этим [162] армян Карганова и Бастамова; трех грузин, прибывших от Александра, кумыкского владельца князя Биарслана и штабс-капитана Филатова. С этим посольством было отправлено и письмо царевичу от графа Нессельроде, в котором тот писал, что Император будет рад, «если без малейшего отлагательства, оставя место нынешнего пребывания вашего, отправитесь прямо сюда, дабы повергнуться с покорностию пред престолом кротости и милосердия» (Письмо гр. Нессельроде царевичу от 8-го мая 1816 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 470.).

Прибыв 10-го августа 1816 года в Анцух, Карганов передал царевичу только часть денег, вещи и письмо графа Нессельроде, а остальные предпочел оставить у себя. Видя, что письмо управлявшего министерством иностранных дел не служит прямым ответом на просьбу, посланную Императору Александру, и получив достаточную сумму денег, царевич отложил свой отъезд в Россию и намерен был извлечь пользу из письма графа Нессельроде. Он отправил в Тифлис армянина Мадатова с письмом к Ртищеву, в котором писал, что «как свита, при нем служащая из грузинских князей, дворян и другого состояния людей, по большей части оставлена им в Персии и находится в Эривани и Тавризе, то прежде исполнения воли Императора, он намерен предварительно известить всех своих людей, чтобы и они могли воспользоваться милостью Государя. Царевич спрашивал главнокомандующего, дозволит ли он посланным с таким объявлением его людям проехать в Персию?

Только теперь Ртищев узнал о прямых переговорах Александра с Петербургом, и распоряжения министра иностранных дел показались ему обидными.

«Сколь ни велика чрезвычайность сего случая, доносил он (Во всеподд. рапорте 3-го сент. 1816 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 473.), и сколь ни вредное может иметь влияние на дела здешнего края известность, что предметы подобной важности, сопряженные с политическими видами здешнего правительства в отношении к разным державам и народам, сопредельным Грузии, могут быть поручаемы к исполнению частным чиновникам, мимо [163] главного здесь местного начальства, но я, имея в предмете единую священную волю Вашего Императорского Величества, немедленно обратил к царевичу Александру армянина Мадатова».

Ртищев отвечал Александру, что готов пропустить его посланных в Персию, но в душе был убежден, что царевич не имеет вовсе намерения выехать в Россию. Об этом тянулись переговоры уже более шести лет почти беспрерывно, и Александр то выражал свое желание покориться, то отказывался от него. Он требовал, чтобы в случае его покорности был оставлен в Грузии на всегдашнее пребывание, чтобы ему дан был приличный удел, были предоставлены все почести и уважение, приличные его званию, и наконец, чтобы для удостоверения в исполнении его желаний был бы прислан к нему один из важных русских чиновников. Выбор царевича всегда падал или на одного из известных генералов, или на правителя канцелярии главнокомандующего, т. е. на таких лиц, задержание которых в горах обеспечивало положение самого Александра. Ему хотелось «заманить к себе в горы и задержать у дикого народа таких чиновников, кои по званию и заслугам своим могли, по мнению их, быть верными заложниками в безопасности самого царевича и в том, что войска российские в таком случае не предпримут наказания сих народов открытою силою». Последнее обстоятельство было особенно важно для царевича: будучи кругом должен, он жил в Дагестане из милости, и чтобы обеспечить свою безопасность, он хотел получить от России то же, что и от Персии, задержавшей депутатов анцухского народа, посланных Александром под предлогом просьбы о помощи. Депутаты были люди из лучших фамилий, пользовавшиеся уважением населения, и, будучи задержаны тегеранским двором, служили залогом спокойного и безопасного пребывания царевича в Анцухе.

Все эти поступки Александра убеждали Ртищева, что в действительности царевич не имеет намерения покориться русскому правительству, что он служит двум богам и что для склонения его на нашу сторону, надо много уменья, такта, а главное, чтобы лицо, которому поручено будет вести переговоры, пользовалось известностью и общим уважением. [164]

«Прапорщик Карганов же, доносил главнокомандующий (Во всеподд. донесении 3-го сентября 1816 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 473.), сверх молодости своей и легкомыслия, известен всей Грузии по дурному поведению и нравственности самой развращенной, неоднократно подвергавшей его уголовному суду, церковным покаяниям и дошедший наконец до такого к нему презрения, что самые грузины убегают обхождения с ним, а благородное общество князей прошлого года, при дворянских выборах, запретило ему в полном собрании подавать свой голос и участвовать в баллотировании. Сих-то свойств человек, потерянный в своем отечестве, испросив от правительства письменный вид на отъезд в С.-Петербург по своим делам, принимает на себя в губерниях им проезжаемых ложное название чиновника, принадлежащего к штату главнокомандующего в Грузии и от него отправленного с важными делами, именуется достоинством поручика, как я усматриваю сие из сообщенного его ко мне рапорта, вероятно присвоенным им ложным же образом, потому что он не оказал еще никакой заслуги, за которую мог бы получить столь важное награждение, и, явясь перед министерством, находит такое к себе внимание, что на него возлагается весьма важная порученность.»

Такой человек, конечно, не мог с успехом исполнить возложенного на него поручения, и во второй половине сентября 1816 года армяне Мадатов и Бастамов прибыли в Тифлис с письмом царевича, в котором тот писал главнокомандующему, что отправляет с ними своих людей в Персию. Людей этих однако же не было, и на вопрос Ртищева: где же они? Мадатов и Бастамов отвечали, что посланных с ними царевич вернул обратно, в виду распущенного Каргановым слуха, что они будут схвачены и отправлены в Сибирь. Они добавили при этом, что царевич недоволен Каргановым за то, что он передал ему не все деньги, посланные генерал-маиором Дельпоццо, и что значительную часть их он промотал. Через три дня явился к Ртищеву бежавший из свиты Александра имеретинский дворянин [165] Семен Мачавариани и представил ему рапорт Карганова. Последний доносил, что он находится под строгим арестом у анцухских лезгин за то будто бы, что писал правителю канцелярии главнокомандующего Могилевскому о нечистосердечии, коварстве и намерении царевича пробраться в Персию тайными путями. По словам Карганова, письмо это он передал своему товарищу Мадатову, а тот представил его Александру и тем навлек на него гнев царевича. На самом деле Александр был недоволен и возмущен тем, что Карганов утаил часть денег, присланных ему от русского правительства, о чем и сообщил Дельпоццо.

«Ныне долгом себе поставляю сим объяснить, писал царевич генерал-маиору Дельпоццо (От 9-го сентября 1816 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1806-1837, № 10.), все мои обстоятельства с самого начала и до днесь».

«В 1815 году получил я письмо от главнокомандующего в Грузии, г. Ртищева, коим приглашал он меня вступить в покровительство великого монарха, всегда мною желаемое душевно. В ответ на письмо Ртищева отправил я к нему верного мне дворянина Георгия Бастамова с объявлением того желания моего, дабы удостовериться в условии, на каком можно б было мне выехать в Россию, но Ртищев на то ничего не отвечал и дворянина того к высочайшему двору не пропустил с просьбою моею на имя Государя Императора и с письмом к гр. Нессельроде. Верный оный Бастамов, увидя себя в таком положении, искал способа как-нибудь просьбу мою доставить в С.-Петербург гр. Нессельроде. В сем случае нашел он Ивана Карганова, отправлявшегося в Петербург, и дал ему те просьбы мои с тем, чтобы он представил их к гр. Нессельроде и испросил бы позволения ему, Бастамову, мною уполномоченному, приехать туда же, а до приезда его Карганову быть в Петербурге. Напротив того, Карганов выдумал от себя разные пустые слова и объявил их министру гр. Нессельроде от моего имени. Уверяю ваше превосходительство, что Карганов от меня ни слова не слыхал и никакого дела [166] я ему не поручал, да и в глаза его не видывал, а уполномочен мною во всем Бастамов, а не Карганов.

Ныне же как открылись непозволительные его поступки, я хотел наказать его за оные достойно, но из уважения к высочайшему двору, яко посланного к оному, не наказал; однако отрешил его от всех дел моих и лишил доверенности, почему и вас покорнейше прошу также с ним поступить, а притом и написать гр. Нессельроде, чтобы он также его отрешил и не имел бы к нему никакого доверия, ибо Карганов не только от дел наших исключения достоин, но и от службы государевой.

«Ныне, имея письма Государя Императора и гр. Нессельроде, я совсем готов выехать в Россию; только ожидаю оставшихся в Персии людей моей свиты, послать за коими просил я позволения Ртищева и, получив оное, отправил за ними моего человека, коего вскоре сюда ожидаю с ними. Сверх сего, желая оказать усердие мое, привлек старанием моим всех анцухцев к добровольному повиновению Государю Императору, как прежде они повиновались царям грузинским. Они писали письмо Ртищеву, а другое к вашему превосходительству на случай буде г. Ртищев не уважит письма их, то чтоб вы представили его куда следует. Кроме того, если благоугодно будет Государю Императору дать мне волю и способ, то могу и весь Дагестан привесть к добровольному повиновению Государю Императору.»

Это письмо царевича и заявление Мачавариани, что Бастамов и Мадатов на животворящем кресте, носимом Александром на шее, присягали служить ему верно, убедили Ртищева, что они люди подозрительные, точно также, как и Карганов. Устроив за ними секретный надзор, главнокомандующий скоро узнал, что Бастамов и Мадатов были подосланы разведать: 1) сохранятся ли мирные отношения России с Персиею; 2) известно ли главнокомандующему, что персидское правительство прислало царевичу тысячу червонцев для расплаты с анцухцами, и 3) выманить у русского правительства еще тысячу червонцев, которые было поручено Бастамову выпросить у генерал-маиора Дельпоццо.

По получении всех этих сведений, Ртищев принял меры, чтобы Александр не мог пробраться в Персию, и писал анцухцам, что они тогда только могут рассчитывать на прощение, когда убедят царевича ехать в Кизляр; но если они его упустят, то сила русского оружия превратит в прах их жилища и покарает их самих и их семейства (Всеподд. рапорт Ртищева 28-го сентября 1816 года. Ак. Кав. Арх. Ком., т. V, № 474.). Тем не менее царевич не ехал в Кизляр и писал генерал-маиору Дельцоццо, что причиною тому ожидание прибытия в Грузию назначенного вместо Ртищева нового главнокомандующего, генерал-лейтенанта Ермолова.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888