ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

XXVII.

Приготовления А. П. Ермолова к наступательным действиям. — Формирование наступательного отряда князя Мадатова. — Переход к наступлению. — Победа, одержанная князем Мадатовым при Шамхоре. — Занятие Елисаветполя. — Назначение генерал-адъютанта Паскевича начальником действующих отрядов. — Поставленная ему цель действий. — Прибытие Паскевича в Елисаветполь. — Мнение его о подчиненных ему войсках. — Елисаветпольское сражение. — Планы Ермолова и Паскевича о дальнейших действиях. — Действия эриванского отряда. — Бой у селения Мирака. — Умиротворение Шамшадыльской и Казахской дистанций. — Очищение от неприятеля провинций: Ширванской, Шекинской и Бакинской. — Экспедиция Паскевича за реку Аракс. — Мнения Паскевича и Дибича о дальнейших действиях. — Наступление зимы. — Расположение войск на зимовых квартирах.

Сосредоточивая войска для наступательных действий и имея в своем распоряжении ограниченные силы, Ермолов приучал полки к построению в две шеренги, как к строю, представляющему достаточную плотность против персидских войск. Главнокомандующий принял меры к формированию подвижных магазинов и к наполнению постоянных; в Тифлисе заготовлялись патроны; негодные лафеты и зарядные ящики заменялись новыми; горные орудия приноравливались к более удобной накладке на вьюки и проч.

В половине августа А. П. Ермолов усилил отряд, расположенный на р. Гассан-су, и командование им поручил генерал-маиору кн. Мадатову. Первоначальное назначение этого отряда состояло в том, чтобы, ограничиваясь оборонительными действиями, прикрывать г. Тифлис со стороны Елисаветполя, наблюдать за Делижанским ущельем и удерживать жителей татарских дистанций от явного возмущения.

«Вы, любезный князь, писал Ермолов Мадатову (В письме от 16-го августа, № 278. «Жизнь князя Мадатова». Изд. 1863 г., стр. 226.), употребите все силы, чтобы не допустить этой сволочи (персиян) подаваться [663] вперед. Каджарам никогда еще не приходилось иметь дело с столь значительными соединенными силами. Ваше мужество и многолетние заслуги служат ручательством в том, что вы успеете внушить неприятелю тот ужас, какой должны вселять в него храбрые русские войска, под начальством опытного генерала».

По занятии персиянами города Елисаветполя, небольшой отряд персидских войск, под начальством Эмир-хана, сардаря, был расположен на реке Шамхорке, близ селения того же имени. Недоброжелательные к нам жители Шамшадыльской и Казахской дистанций, подстрекаемые персиянами и царевичем Александром, надеясь на помощь персиян, собрались в числе нескольких тысяч конных между реками Таузою и Дзегамом и провозгласили своим предводителем царевича Александра. Узнав о таком скопище, князь Мадатов выступил ночью с частью своего отряда и на рассвете напал врасплох на бунтовщиков и рассеял их. Возмутившиеся татары рассыпались в разные стороны, а царевич Александр скрылся у джарских лезгин и впоследствии участвовал в набегах на Кизих.

В конце августа, признавая возможным перейти в наступление, генерал Ермолов предписал князю Мадатову выгнать персиян из Елисаветполя и, остановившись в этом городе, ожидать дальнейших приказаний.

«Не переменяй ничего в моем распоряжении, писал Ермолов (От 28-го августа 1826 г. «Жизнь князя Мадатова». Изд. 1863 г., стр. 104-я.), и ступай с Богом! Будь осторожен в Елисаветполе, и если точно придет Абас Каджар, то имей средство узнать заблаговременно, и во всегдашней будь готовности двинуться. Противу сил несоразмерных не вдавайся в дело. Нам надобен верный успех, и таковой приобретешь ты со всеми твоими войсками без сомнения. Суворов не употреблял слова ретирада, а называл оную прогулкою. И вы, любезнейший князь, прогуляйтесь вовремя, когда будет не под силу; стыда ни мало в том нет. Если, любезный князь, рассеяние неприятельской конницы в Таузе произвело впечатление, то я ожидаю, что изгнание персиян и пришлеца [664] хана из Елисаветполя сделает большое и для нас полезное действие».

По сведениям, силы персиян, находившихся в Елисаветполе, состояли из одной конницы, и потому трудно было предположить, чтобы с наступлением князя Мадатова неприятель мог удержать крепость и город. Но если бы неприятель заперся в крепости, то главнокомандующий приказал немедленно отвести воду из татаула, который был проведен близ крепостных стен. «Один недостаток воды, писал А. П. Ермолов князю Мадатову (В предписании от 22-го августа 1826 года, № 299.), принудит неприятеля сдаться через три или четыре дня. Должно также полагать, что не имеет он там и съестных запасов, следовательно сдаться должен будет; и потому нет никакой нужды штурмовать крепость».

Исполняя приказание корпусного командира, князь Мадатов, для обеспечения операционной линии, оставил на реке Акстафе полковника Грекова с 1 1/2 баталионами пехоты (Баталион Херсонского гренадерского и две роты Ширванского пехотного полков.), Нижегородским драгунским полком (Полк этот прибыл к отряду только за несколько дней до выступления. Он прошел из Царских Колодцев прямо через степь Караю и переправился через реку Куру вброд близ селения Сала-оглы.), четырьмя орудиями и сотнею казаков; сам же выступил 1-го сентября с 3 1/4 баталионами (Баталион Херсонского гренадерского, шесть рот Грузинского гренадерского и три роты 41-го егерского полков.), 12 орудиями, с двумя слабыми по составу казачьими полками (Генерал-маиора Иловайского и полковника Костина.) и 500 человек конной милиции.

На ночлеге у сел. Дзегама князь Мадатов узнал, что персияне стоят у сел. Шамхора; что число их, вместе с присоединившимися к ним возмутившимися жителями, простирается до 10,000 человек и что начальствует над ними принц Мамед-Мирза и при нем в качестве дядьки находится Эмир-хан-сардарь, считавшийся персиянами одним из лучших полководцев.

Ранним утром 3-го сентября князь Мадатов выступил из [665] Дзегама по направлению к Шамхору. Персидские войска занимали позицию за рекою того же имени, на правом берегу ее, по дороге в Елисаветполь, и состояли из двух баталионов пехоты (сарбазов шахской гвардии), с четырьмя орудиями и 20-ю фальконетами, и из 8,000 конницы. Прикрываясь рекою и растянувшись почти на две версты, неприятель имел дугообразное расположение, дававшее ему возможность охватить фланги наступающего и сосредоточить перекрестный огонь на единственную дорогу, по которой должен был приближаться малочисленный отряд князя Мадатова. Хотя поставленная в центре пехота и часть артиллерии были помещены в устроенных наскоро укреплениях и разного рода закрытиях, но местность, занятая персиянами, была невыгодна для обороны, так как левый берег реки командовал над правым.

При приближении наших войск неприятель открыл огонь из всех своих орудий и фальконетов. Князь Мадатов построил свой отряд в три колонны, выдвинул вперед восемь батарейных орудий и, под прикрытием их, двинулся в атаку. Он приказал пехоте не вдаваться в бесполезную перестрелку, а начать и кончить дело штыками.

Через четверть часа после открытия огня нашей артиллерии неприятельская замолкла и защита переправы персиянами ограничилась одним ружейным огнем. Не обращая на него внимания, наши баталионы спустились к реке, перешли ее вброд и стали взбираться на высоты. Впереди всех ехавший князь Мадатов крикнул «ура!» и два баталиона грузинцев и егерей бросились в штыки. Шахская гвардия готова была принять атаку, но в это время в тылу наших колонн, за рекою Шамхором, поднялись столбы пыли, а за ними виднелись какие-то движущиеся конные массы. То приближался обоз в два ряда и на рысях. Движение это было произведено по приказанию князя Мадатова, «знавшего, как вид этого маневра подействует на пугливое воображение азиятского неприятеля («Жизнь князя Мадатова», изд. 1863 г., стр. 109.). Персияне действительно приняли обоз за прибытие подкреплений и стали быстро отступать.

Прежде других оставила поле сражения многочисленная [666] персидская конница, а затем ее примеру последовала и пехота, буквально рассыпавшаяся в разные стороны. При этом толпа в 500 человек, отрезанная нашею кавалериею от пути отступления, была изрублена и в том числе Эмир-хан-сардарь, оказавший в деле особую храбрость и употреблявший все старание, чтобы остановить бегущих.

Одержанная победа стоила нам семи человек убитыми и 24-х человек ранеными; потери неприятеля одними убитыми превышали 1,500 человек и, сверх того, он оставил в наших руках 67 человек пленных, одно орудие, много зарядных ящиков и 11 фальконетов (Отношение генерала Вельяминова князю Саварсемидзе, 5-го сентября 1826 г., № 353.). Князь Мадатов с двумя легкими орудиями и казаками преследовал бегущих, но не на далекое расстояние. После 50-тиверстного перехода и продолжительного боя войска так утомились, что нуждались в отдыхе. Остановившись с конницею, он дождался прибытия пехоты, обходил ряды и поздравлял солдат с победою.

— Вы русские воины, говорил он, я с вами никогда не буду побежден; мы персиян не только здесь, но и везде разобьем.

Князь Мадатов получил за это дело бриллиантовую саблю с надписью «за храбрость». Награда эта соответствовала той важности и тому впечатлению, которое должна была произвести победа при Шамхоре как на персиян, так и на возмутившееся магометанское население.

«Благодарю Бога, писал Ермолов князю Мадатову (В письме от 29-го сентября 1826 г. «Русская Старина», 1873 года, т. VII, стр. 99.), что вам удалось прогнать подлого мошенника Абаса Каджара, который, не знаю отчего, так быстро побежал, когда не было у вас средств его преследовать и не остановить даже; когда и войск было у него много, и артиллерии он не потерял. Вы, любезный князь, хорошее положили начало при Шамхоре».

Главнокомандующий со вниманием расспрашивал офицера, присланного к нему с донесением, и с особенным удовольствием [667] узнал, что потери в пехоте были незначительны и наибольшее поражение неприятелю было нанесено при его преследовании. «Как хорошо случилось, писал Алексей Петрович (Князю Мадатову в письме от 7-го сентября 1826 года. «Рус. Ст.» 1873 г., т. VII, стр. 98.), что вы, любезный князь, сделали начало совершенно в подтверждение донесения моего, что распорядил я наступательное действие прежде прибытия генерала Паскевича. Думали, что мы перепугались и ничего не смели предпринять! Происшествие сие порадует столицу, а я ожидаю донесения о взятии Елисаветполя».

Главнокомандующий не ошибся в своем предположении. Желая захватить неприятеля врасплох в Елисаветполе, князь Мадатов приказал войскам с наступлением ночи выступить, а сам с 200 человек казаков и двумя орудиями поскакал вперед. Проехав десять верст, он узнал от встречных жителей, что неприятеля уже нет в городе, и что находившийся там баталион, под начальством Назар-Али-хана, был увлечен всеобщим бегством. Несчастный хан понес за это бесстыднейшее в Персии наказание: ему обрили бороду и, посадив на осла лицом к хвосту, возили по всему лагерю Абас-Мирзы (По показанию других, Назар-Али-хан был одет в женское платье и, с намазанною кислым молоком бородою, посажен на осла лицом к хвосту. Впоследствии, когда наследник персидского престола сам потерпел поражение, то, возвратившись в Тавриз, приказал задушить несчастного хана.).

Назар-Али-хан находился в Елисаветполе только в качестве командующего войсками, но краем управлял присланный Абас-Мирзою сын убитого Джевад-хана ганжинского Угурли-хан, который в продолжение сорока дневного управления только и занимался тем, что грабил жителей для своего обогащения. Армяне, населяющие весь форштадт елисаветпольский, расположенный на правом берегу реки Ганжинки, во все время пребывания персиян в городе оказывали им некоторое сопротивление. Они укрепили форштадт, устроили у выходов караулы и объявили Угурли-хану, что готовы сделать пожертвование, если его будут требовать установленным порядком и через посредство назначенных ими старшин; они запретили персиянам вход в форштадт, говоря, [668] что иначе не в состоянии будут отвратить беспорядки, которые могут произойти при подобном посещении.

Назар-Али-хан пытался хитростью завлечь армян в крепость, со всем их имуществом и семейством, уверяя, что намерен защищаться до последней крайности, и сжег все городские строения, находящиеся вне крепости и препятствующие обороне. Армяне не верили словам хана и не переселялись в крепость, а поддавшиеся такому обману татары были жестоко наказаны, ибо перед бегством сарбазы разграбили их имущество и обесчестили многих жен.

Получив известие о несчастии, постигшем персиян под Шамхором, Абас-Мирза, располагавший по окончании минных работ штурмовать Шушинскую крепость, внезапно снял блокаду, оставил у крепости небольшой наблюдательный корпус, а сам 5-го сентября перешел на реку Тертер и остановился в 60 верстах от Елисаветполя. Он намерен был принять на себя разбитые под Шамхором войска, устроить их и, утвердившись в Елисаветполе, атаковать князя Мадатова; но события предупредили персидского принца, и предположения его не увенчались успехом.

Утром, 4-го числа, князь Мадатов со всем своим отрядом вступил уже в Елисаветполь и был встречен христианским населением с большим восторгом. «Народ, предшествуемый духовенством в полном облачении, говорит биограф («Жизнь князя Мадатова». Изд. 1863 г., стр. 112 и 113.), встретил его, как избавителя, со слезами благодарности и кликами радости. Колонны стали в должном порядке, и духовенство служило благодарственный молебен за послание русских для избавления от врага; жители подносили войскам хлеб-соль, плоды и даже обнимали колени предводителя. Все ожило в мрачном пред тем Елисаветполе, и в роскошных садах раздались песни; восклицания: «Кчочаг Мадатов» (молодец Мадатов) повторялись беспрестанно».

Заняв цитадель, начальник отряда приказал водрузить над нею русское знамя и прежде всего принял меры к восстановлению порядка и спокойствия среди населения. Отправив по всем [669] дорогам разъезды, князь Мадатов вывел войска за город и расположился тылом к армянскому форштадту, на дороге, ведущей в Карабаг. Возвращавшиеся разъезды приносили известие о полнейшей деморализации персидских войск. «Невозможно изобразить, доносил князь Мадатов (В рапорте Ермолову, от 5-го сентября 1826 г.), в каком страхе и беспорядке происходило бегство неприятеля даже близ Зейвы». Два лагеря с палатками, наполненными разными жизненными припасами, тысяча четвертей пшеницы, сто пудов пороха и много свинца остались в руках победителя. Последнее приобретение было весьма важно, так как войска вообще нуждались в продовольствии, и прежде чем двигаться вперед, князь Мадатов принужден был заняться собранием хлеба и скота не только для своего отряда, но и для тех войск, которые предполагалось отправить в Карабаг, для освобождения от блокады Шуши и очищения провинции от неприятеля. «В настоящих обстоятельствах, писал Ермолов (В письме Дибичу от 4-го сентября 1826 г.), действия против Абас-Мирзы есть важнейший предмет, и по числу войск, которыми могу располагать, я употребил на оный все возможные средства».

Средства эти были почти ничтожны. В промежуток времени с 3-го до 5-го сентября главнокомандующий успел сосредоточить в селении Муганло шесть рот 7-го карабинерного полка, одну роту 41-го егерского, 8 орудий и подчинил их вместе с отрядом князя Мадатова общему начальству генерал-адъютанта Паскевича. «Известная храбрость и военная репутация сего генерала, доносил Ермолов, делают его полезным мне сотрудником, тем более, что он имел счастие приобрести полную доверенность вашего императорского величества».

Сознавая, что передача новому лицу командования войсками без всякой причины и в то время, когда наступление выразилось столь блестящим успехом, должна была удивить и огорчить князя Мадатова, Ермолов просил его стать выше обстоятельств и помнить, что при тогдашнем состоянии дел необходимо устранить свою личность и действовать единодушно. «Не оскорбитесь, ваше [670] сиятельство, писал Алексей Петрович (Князю Мадатову, от 9-го сентября 1826 г. «Жизнь князя Мадатова». изд. 1863 г., стр. 241.), что вы лишаетесь случая быть начальником отряда, тогда как предлежит ему назначение блистательное. Конечно, это не сделает вам удовольствия, но случай сей не последний; и вы, без сомнения, успеете показать, сколько давнее пребывание ваше здесь, столько знание неприятеля и здешних народов может принести пользы службе государя. Употребите теперь деятельность вашу и помогайте всеми силами новому начальнику, который, по незнанию свойств здешних народов, будет иметь нужду в вашей опытности. Обстоятельства таковы, что мы все должны действовать единодушно».

Поставляя главнейшею целью действий генерал-адъютанта Паскевича очищение Карабага, главнокомандующий ожидал, что он встретит там большое сопротивление, «ибо есть известие, доносил он, что шах сам должен быть в Карабаге (Всеподданнейшее донесение Ермолова, 4-го сентября. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а), лист 83.). По мнению Ермолова, персияне должны были встретить Паскевича или около Шуши, или же, не принимая боя, отступить за Аракс. В первом случае атаку персидского лагеря следовало произвести со стороны Ах-Оглана, так как по полученным сведениям, со стороны Шах-Булага и Аскаранского ущелья все дороги были перекопаны неприятелем, и горные ущелья во многих местах так тесны, что неприятель мог удобно защищаться с небольшими силами. К тому же движение наше на Ах-Оглан отрезывало персиян от единственной переправы у Худо-аферинского моста, и можно было быть уверенным, что неприятель постарается поспешить отступлением. В таком случае главнокомандующий разрешал преследовать его, но только до тех пор, пока он не перейдет за Аракс.

«Отряд, идущий в Карабаг, писал Ермолов Паскевичу (В секретном предписании от 4-го сентября 1826 г., лит. В.), должен находить продовольствие на местах. Князь Мадатов, заняв Елисаветполь, соберет там столько хлеба, что отряд может взять оного с собою дней на 15. Будет собрано также некоторое количество скота, с помощью которого отряд может [671] довольствоваться около 20-ти дней. Сего времени слишком достаточно, чтобы принудить неприятеля к отступлению от Шуши. В Карабаге отряд, достигнув до Ах-Оглана, будет уже иметь позади себя плоскости, на коих находятся главнейшие посевы, и следовательно найдет достаточное средство к продовольствию. Сверх того, с отступлением персиян, армянское население ободрится: многие из татар не участвуют в измене или увлечены в оную поневоле. Все они будут служить усердно, или по крайней мере будут способствовать в отыскании средств продовольствия».

«С вашим превосходительством отправляю начальника корпусного штаба, генерал-маиора Вельяминова. В течение 10-ти лет через него проходили все дела; он имел несколько особенных от меня поручений и потому мог узнать многие лица, обычаи и образ понятий здешних народов, их образ войны и многие местные обстоятельства, относящиеся до здешнего края. Сими сведениями может он быть для вас полезным».

Получив такую инструкцию, генерал-адъютант Паскевич 5-го сентября выехал из Тифлиса и, приняв начальство над войсками, собранными в селении Муганло, двинулся к Елисаветполю. Ревнивый к своей славе и опасаясь, что князь Мадатов вырвет из его рук победные лавры, Паскевич с дороги отправил предписание князю не предпринимать без него наступления и, в случае приближения Абас-Мирзы, держаться в Елисаветполе. По пути следования Паскевич присоединил к себе отряды, оставленные на реках Гассан-су и Акстафе, и 10-го числа вступил в Елисаветполь, имея в своем распоряжении, вместе с бывшим отрядом князя Мадатова, 10,319 человек (В составе войск, собранных в Елисаветполе, находились: два баталиона Херсонского гренадерского полка — 2,270 человек; шесть рок Грузинского гренадерского полка — 1,580 чел.; шесть рот 7-го карабинерного полка — 1,780 чел.; один баталион 41-го егерского полка — 1,094 чел.; один баталион Ширванского полка 1,275 чел.; Нижегородский драгунский полк — 800 чел.; донских казаков — 1,020 чел. и грузинской милиции — 500 человек.) с 24-мя орудиями.

Одним из первых донесений Паскевича было заявление о важности одержанной победы при Шамхоре, так как, по его словам, вся дорога на расстоянии 20-ти верст была усеяна мертвыми [672] телами. В первое время отношения между Паскевичем и князем Мадатовым были вполне дружеские. «Князь Мадатов, доносил Паскевич, здесь весьма нужный человек. Он, бывши из первых помещиков в Карабаге и знавши здешние языки, большое влияние имеет на здешние народы» (Всеподданнейший рапорт Паскевича, от 10-го сентября. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а), листы 105 и 106.).

Князь Мадатов передал Паскевичу, что по сведениям, им полученным, Абас-Мирза имеет намерение угнать жителей за Аракс, для чего и делает уже все распоряжения. На этом основании князь Мадатов считал необходимым двинуться как можно скорее в Карабаг, тем более, что в Шуше оставалось весьма мало продовольствия, и укрывшиеся в крепких местах армяне со своими семействами просили помощи. Главнокомандующий также торопил Паскевича выступлением. «В крепости Елисаветпольской, писал он (Генерал-адъютанту Паскевичу, 8-го сентября 1826 г., № 358.), довольно хлеба, следовательно вам надо только добавить сколько нужно, что от самих городских жителей, надеюсь, вы получить можете без потери времени».

Между тем, в 10 часов утра 11-го сентября, партия казаков открыла неприятельскую конницу в шести верстах от нашего лагеря по дороге к Карабагу. Генерал-адъютант Паскевич же выслал на встречу неприятеля семь рот пехоты с шестью орудиями, эскадрон драгун, оба казачьи полка и грузинскую милицию, но персияне тотчас же отступили. На следующий день, в двух верстах от лагеря, Паскевич произвел маневр предполагаемого сражения, с построением войск в две шеренги, чтобы приучить их к действию в таком строе (Мы видели, что строй этот был введен Ермоловым для распространения боевой линии.).

Смотря на войска с предвзятою мыслью, Паскевич находил их недисциплинированными, дурно одетыми и в боевом отношении никуда негодными. «Нельзя представить себе, до какой степени они мало выучены, писал Паскевич императору накануне Елисаветпольского сражения. Боже сохрани с такими войсками быть первый раз в деле; многие из них не умеют построить каре [673] или колонну, — а это все, что я от них требую. Я примечаю даже, сами начальники находят это ненужным. Слепое повиновение им не нравится, — они к этому не привыкли; но я заставлю их делать по-своему».

Одержать победу с такими войсками мог только начальник с блестящими военными дарованиями, человек, выходящий из ряда обыкновенных, энергичный и стойкий. Не такой ли характеристики искал себе Паскевич? Чтобы получить ее и иметь возможность сказать, что он, а не кто другой подготовил войска к победе, Паскевич, накануне сражения, по его собственным словам, «в течение нескольких часов делал всем отрядам движения вправо, влево, вперед и обратно, учил строиться из каре в колонну и из колонны в каре». Едва ли эти часовые ученья принесли более пользы, чем полувековой боевой опыт, хотя Паскевич после своих учений выражал готовность встретиться с неприятелем.

Около полудня 12-го сентября персидская конница вновь появилась на том же самом месте, где она видна была накануне, но, заметив ученье наших войск, поспешно скрылась. По числу и составу ее можно было предполагать, что за нею двигалась вся армия персидская, что и подтвердилось полученными вечером известиями («Описание вторжения персиян в Грузию в 1826 году», полков. Коцебу. Воен.учен. арх., отд. II, дело 2439.). Выбежавшие из персидского стана армяне: Александров, служивший переводчиком у Абас-Мирзы, и мелик Юсуф, карабагский житель, объявили, что персидская армия находится на реке Курак-чае, в 20-ти верстах от Елисаветполя, и что Абас-Мирза намерен атаковать нас в ту же ночь. Граф Симонович в своих записках говорит, что Паскевич сначала предполагал встретить наступающих в узких улицах города; но намерение это было оставлено, вследствие энергических указаний князя Мадатова о той опасности, которой могли подвергнуться войска от такого расположения. Мадатов требовал наступления и был поддержан начальником штаба Вельяминовым. Уступая настояниям, Паскевич неохотно следовал советам сослуживцев [674] Ермолова, не доверял им и был недалек от уверенности, что они желают посягнуть на его честь и доброе имя. При такой подозрительности Паскевич, конечно, должен был переживать тяжелые минуты, преувеличивать опасность и силы неприятеля и умалять свои собственные средства. Он сам тщательно расспрашивал перебежчиков и лазутчиков, показания которых сходились, впрочем, на том, что 12-го числа персидский принц прибыл на реку Курак-чай, и тогда же к нему присоединились до 300 челов. карабагской конницы, 200 челов. шекинцев, 200 челов. ганжинцев (елесаветпольских татар) и до 100 человек джаро-белоканцев (Показание взятого в плен Огурлу-хана елисаветпольского. Воен.учен. арх., отд. П, дело № 5850 (а).).

С рассветом 13-го сентября Абас-Мирза выступил из лагеря со всеми своими силами, состоявшими из 15,000 регулярной пехоты, 20,000 кавалерии и иррегулярной пехоты, 25 орудий и большего числа фальконетов, столь любимых персиянами. Находившиеся в разведках казаки тотчас же дали знать о приближении неприятеля, и по приказанию генерал-адъютанта Паскевича войска наши построились в боевой порядок, но тщетно ожидали появления противника, остановившегося в девяти верстах от Елисаветполя и не двигавшегося вперед. Тогда Паскевич решился идти навстречу персиянам и атаковать их. Оставив в лагере обоз и тяжести под прикрытием двух рот Херсонского гренадерского полка и двух орудий, он в 7 часов утра двинулся вперед в следующем боевом порядке: на правом фланге шел баталион 41-го егерского полка, построенный в двух колоннах; в центре были расположены 12 батарейных орудий, а на левом фланге — баталион Ширванского полка, также в двух колоннах; фланги первой линии прикрывались кавалериею: правый двумя казачьими полками, а левый грузинскою милициею; во второй линии на правом фланге находился баталион 7-го карабинерного полка в двух колоннах, а две его роты, построенные в каре, находились при двух орудиях и в расстоянии 100 сажен от правого фланга второй линии; точно такое же расположение было придано баталиону [675] Грузинского гренадерского полка, составлявшему левый фланг второй линии. Обе линии были поручены генерал-маиору кн. Мадатову. Нижегородский драгунский полк, разделенный подивизионно, стал против интервалов первых двух линий, а за ними следовал резерв в трех колоннах, состоявший из шести рот Херсонского гренадерского полка и имевший перед собою остальные шесть орудий (Всеподданнейший рапорт Паскевича, 14-го сентября. Воен. учен. арх. отд. II, дело № 5850 (а).).

В семи верстах от Елисаветполя, на возвышении, называемом Зазал-Арх, войска наши остановились, а кавалерия, прикрывавшая фланги во время движения, выслала сильные разъезды для наблюдения за неприятелем.

Около 10-ти часов утра, от Курак-чайской почтовой станции показался неприятель, густою, сплошною массою приближавшийся к позиции, занятой русским отрядом. Войска Абас-Мирзы шли с распущенными знаменами и барабанным боем. Князь Мадатов обходил ряды пехоты, располагал орудия на позициях и ободрял солдат. Его спокойствие служило ручательством в успехе.

— Стой смирно; говорил он пехоте, подпускай персиянина, — ему труднее будет уходить.

Подъехав к казакам, начальник боевых линий говорил им: «держитесь час, — неприятель подастся» («Жизнь князя Мадатова», стр. 121.).

Персияне подходили, однакожь, все ближе и ближе и наконец, остановившись не далее пушечного выстрела, стали развертываться вправо и влево.

Местность, на которой находились оба противника, представляла равнину, имевшую весьма малую покатость к р. Куре. Наша позиция пересекалась несколькими оврагами, до сажени глубиною, в которых часть наших войск могла укрыться от неприятельских выстрелов, до самой решительной минуты атаки. Персияне расположились полумесяцем, за которым в резерве стоял хаз-баталион или телохранители Абас-Мирзы. В центре боевой линии были поставлены 18 орудий, а за ними стояли в три линии [676] тавризские баталионы и баталион, составленный из беглых русских солдат. По обоим флангам стояла конница и по шести баталионов пехоты с орудиями. За пехотою в центре и за кавалериею правого фланга были поставлены фальконеты (зимбуран) на верблюдах. Весь полукруг персидской армии представлял дугу около трех верст длины и одну в поперечнике. Левым флангом командовал Аллах-Яр-хан, зять шаха; правым флангом — Мехмет-Мирза, старший сын Абас-Мирзы; центром — сам наследник персидского престола и резервом — второй сын его, Измаил-Мирза (См. «Русский Инвалид» 1854 г., №№ 44 и 45.). Вогнутость персидского боевого порядка была на столько велика, что когда Паскевич остановился для окончательного приготовления к бою, то фланги неприятельской армии были почти в тылу наших резервов.

Противники около часа стояли неподвижно, и, по-видимому, ни та, ни другая сторона не хотела начинать. Сравнивая свои и неприятельские силы, Паскевич стал колебаться и, по словам Давыдова, намерен был отступить под защиту города; но настояния князя Мадатова и Вельяминова заставили его принять сражение. Наши баталионы двинулись вперед. Персияне с напряженным вниманием следили за приближением их и были вполне уверены, что русские идут внутрь их полулуния, как в ловушку.

День был совершенно тихий и безветренный.

Подойдя на полупушечный выстрел, колонны наши снова остановились.

«Паскевич, пишет участник (Влад. Толстой. См. «Елисаветпольский бой». «Русский Мир». 1873 г. № 11.), осмотрев местность, остановил свой отряд, слез с лошади, велел подать барабан за фронт и уселся в глубоком раздумье. Ужасные мысли должны были бродить в голове Паскевича, находившегося посреди войск, преданных до фанатизма его предместнику, Ермолову. Уже тогда вкралось в Паскевича недоверие к «ермоловским», — он так называл сподвижников этого славного генерала, постоянно подозревая, что они подводят его славу под неудачи».

«Вельяминов первый подъехал к Паскевичу, сидевшему на [677] барабане, с головою, поникшею на руку, опертую на колене, и доложил ему, что время атаковать неприятеля.

Паскевич поднял голову, сурово взглянул на подъехавшего и промолвил: «место русского генерала под ядрами». Вельяминов повернул лошадь, выбрал курган перед фронтом, слез с коня и лег на подостланную бурку, под градом ядер, вырвавших несколько лошадей его конвойной команды».

Горячий по натуре и возбужденный еще более остановкою в наступлении, князь Мадатов подскакал к Вельяминову с упреком и спросил, что он делает и чего ждет?

— Я исполняю приказание находиться под ядрами, отвечал он с своею неподражаемою флегмою.

Князь Мадатов поскакал к Паскевичу с просьбою позволить ему немедленно атаковать неприятеля, а то эта золотоголовая (кизил-баш) сволочь, говорил он, опомнится и шапками закидает русский отряд. Паскевич, в знак согласия, махнул рукой. Князь Мадатов вернулся к Вельяминову со словами: «отдавай приказания».

— Пошли Левковича, говорил Вельяминов, с его дивизионом Нижегородского драгунского полка в атаку проломить центр неприятеля; баталионам Ширванского полка Юдина и Овечкина, с двумя орудиями, но без ранцев и киверов, вели беглым шагом следовать за драгунами, и когда неприятельская кавалерия с флангов понесется окружать нижегородцев, ей в хвост ударить картечью — и в штыки. Казаков пошли прикрывать фланги ширванцев; когда же вся эта персидская толпа пустится утекать, казаки будут близко к ней и им станет удобно преследовать опрокинутого неприятеля.

Пока Вельяминов и князь Мадатов рассуждали о плане атаки, граф Симонич также обратился к Паскевичу с просьбою позволить атаковать неприятеля.

— Наши кавказские солдаты, говорил граф, не привыкли обороняться; они нападают.

— Уверены ли вы в победе? спросил Паскевич.

— Уверен, и вот мой товарищ Греков тоже отвечает головой за успех. [678]

— Ну, так идите с Богом.

Граф Симонич и полковник Греков поскакали к ширванцам, но в это время, как бы по сигналу, открылась канонада с обеих сторон и, при полном безветрии, почти непроницаемый дым покрыл все поле сражения. Под прикрытием его персияне двинули против нашего левого фланга 18 баталионов, которые подошли на полуружейный выстрел прежде, чем наша батарее успела произвести картечный выстрел. Следом за пехотой неприятельская конница, обскакав первую линию, направила свой удар на две роты Грузинского полка, стоявшие в каре уступом между первою и второю линиями. Высланные вперед стрелки Грузинского полка быстро отступили в каре и под удары персидской конницы попали казаки и татары левого фланга. Не выдержав атаки, они повернули и поскакали назад. Теперь участь сражения зависела, можно сказать, от одного мгновения и находчивости. По словам Симонича, в это время Паскевич обходил пешком интервалы линий и случайно, в сопровождении только одного адъютанта, очутился в толпе в беспорядке отступившей татарской милиции. Спокойствие главного начальника и его хладнокровие заставили татар опомниться, и они, остановившись, стали строиться. Между тем кавалерия и сарбазы, направлявшиеся на каре рот Грузинского полка, совершенно неожиданно для них, наткнулись на небольшой, по весьма крутой овраг, который издали не мог быть ими замечен. Неприятель остановился и попал под сильный огонь грузинцев, а оправившиеся казаки и татары стремительно атаковали его. Лишившись стремительности удара, а с ним и увлечения, не имея возможности переправиться через овраг и поражаемые учащенным огнем нашей пехоты, персияне при самом начале атаки казаков и татар повернули назад и, обнажив свою пехоту, рассыпались по полю. Паскевич вызвал из резерва баталион Херсонского полка с четырьмя орудиями и приказал командиру Нижегородского драгунского полка, генералу Шабельскому, атаковать сарбазов. 3-й эскадрон врезался в неприятельскую пехоту с фронта, а 2-й эскадрон охватил ее с флангов и тыла. Неприятель был почти уничтожен, и напрасно персидская конница старалась выручить сарбазов — опрокинутая пехота бежала [679] с поля сражения, оставив в руках нижегородцев свое знамя. Прибывшему на место боя баталиону Херсонского полка оставалось только преследовать рассеянного неприятеля и оказать помощь пехоте, боровшейся с персиянами в центре.

Стоявший в первой линии ширванский баталион прежде других бросился в штыки, а за ним грузинский гренадерский и баталион 41-го егерского полка. Персияне встретили атакующих картечью настолько сильною, что боевые наши баталионы не могли дойти до рукопашной схватки. «Вдруг, доносил Паскевич (Во всеподданнейшем рапорте 21-го сентября. См. план сражения.), солдаты бросают ранцы и бегут на картечь и пули, опрокидывают неприятеля и две версты его преследуют так, что он расстроенный побежал (Ранцы были брошены по приказанию князя Мадатова и собирались потом в течение целых суток.)».

В то время, когда в центре и на левом фланге была одержана полная победа, и наши войска преследовали уже разбитого неприятеля, на правом фланге продолжалось еще весьма упорное сражение. Персидская конница, обойдя наши линии, огромною массою обрушилась на казаков, потеснила их и погнала по направлению к Елисаветполю. Две роты Херсонского полка с двумя орудиями и 1 й дивизион Нижегородского полка напрасно старались преградить путь неприятельской коннице и не дать ей пройти в тыл нашей позиции. Они наткнулись на баталионы сарбазов и принуждены были вступить в неравный бой. Положение их было весьма трудное, и только прибытие шести рот 7-го карабинерного полка изменило дело. Роты эти были первоначально вызваны из резерва Паскевичем для поддержки войск, преследовавших неприятеля, разбитого в центре и на левом фланге. На пути они были встречены командиром Нижегородского драгунского полка, генералом Шабельским, который, видя опасность, которой подвергался левый фланг, направил их во фланг персидской пехоты, с приказанием, если окажется возможным, то отрезать противнику путь отступления. Персияне своевременно заметили этот маневр и стали подаваться назад; тогда лихие эскадроны (1-й и 2-й) [680] нижегородцев, имея во главе своего командира, обскакали неприятеля с другого фланга и одновременно с карабинерами атаковали его. Это была одна из тех атак, при которых все встречающееся бывает смято, стоптано и уничтожено. Оторванные от главных сил персияне бежали к горам, и только сильно гористая и изрезанная оврагами местность спасла их от полного уничтожения. Для преследования этой колонны были посланы четыре роты Херсонского полка, под начальством генерал-маиора князя Мадатова, принявшего общее начальство над всем отрядом, действовавшим в этом направлении. Мадатов настиг отступавших неподалеку от Курак-чайского ущелья, в пяти верстах от поля сражения, где они, пользуясь возвышением, стали окапываться с желанием обороняться, но, окруженные со всех сторон и расстроенные картечными выстрелами нашей артиллерии, принуждены были положить оружие в числе 950-ти человек с двумя баталионными командирами и семью офицерами («Описание вторжения персиян в Грузию в 1826 г.», полковника Коцебу. Воен.учен. арх., отд. I, дело № 2439.). Остальная часть наших сил под личным начальством генерал-адъютанта Паскевича преследовала персидскую армию на протяжении 12-ти верст, до второго лагеря, находившегося в трех верстах за рекой Курак-чаем. Персияне не думали о сопротивлении и бежали без оглядки.

«Вы не можете представить себе их рассеянность, писал Паскевич Дибичу (В собственноручном письме от 14-го сентября 1826 г.), но догонять было нечем, да и трудно, ибо они так бегут, что трудно их догнать. Однако, не думайте, чтобы они совершенно дурно дрались, — пришли в дистанцию без выстрела фронтом, открыли батальный огонь хотя бы и лучшей пехоте; но истинным мужеством войск были рассеяны. Могу уверить, что дурные войска были бы опрокинуты (Будем справедливы и припомним, что за несколько дней назад эти же самые войска Паскевич находил никуда негодными.). Я доволен драгунами (нижегородцами), которых посылал на пехоту и кавалерию. Если бы у меня было 12 орудий конной артиллерии, то все пушки и половина пехоты была бы в наших руках».

Трофеями этого достопамятного дня были два лагеря, одно [681] орудие, несколько фальконетов, четыре знамя, до 80-ти брошенных на дороге натронных и зарядных ящиков и 1,100 человек пленных. Персияне лишились до 1,000 человек убитыми; с нашей стороны было 40 человек убитых и 240 раненых. В числе убитых особенно сожалели командира Ширванского полка, подполковника Грекова, первого бросившегося в штыки; поддержавший его командир Грузинского гренадерского полка, подполковник граф Симонич, был тяжело ранен в ногу.

Донося об одержанной победе, Паскевич обращал внимание императора «на истинные военные достоинства» генерал-маиоров князя Мадатова и Вельяминова. а также и на многих командиров частей.

«С особенным удовольствием усмотрел я, отвечал государь (В рескрипте от 29-го сентября 1826 г. из Москвы. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а).), из донесений ваших, что вы при первой встрече с неприятельскою армиею, предводительствуемою самим наследником персидского престола, нанесли оной значительное поражение и наказали тем за вероломное вторжение в пределы любезного нашего отечества.

Относя сие к благоразумным распоряжениям вашим и к тому испытанному духу храбрости, который всегда служил подчиненным вашим первым примером, мне приятно, в изъявление отличного моего к вам расположения и в память одержанной над персиянами победы, препроводить к вам украшенную алмазами шпагу с надписью: «за поражение персиян при Елисаветполе», уверен будучи, что оная в руках ваших укажет храбрым войскам нашим путь к новым победам».

Князь Мадатов получил чин генерал-лейтенанта, генералу Вельяминову пожалован орден Св. Георгия 3-й степени; многие офицеры получили этот орден 4-й степени».

Сформировав авангард из шести рот Херсонского полка, двух 41-го егерского, двух дивизионов драгун, двух полков казаков, всей грузинской милиции и восьми орудий, Паскевич поручил его князю Мадатову, который и ринулся по пятам [682] отступавших персиян. 18-го сентября авангард дошел до Шах-Булахского замка, и отсюда князь Мадатов отправился в Шушу, которая с этого дня считала себя освобожденною. 24-го числа главные силы остановились на реке Черекень, в 14-ти верстах от Ах-Оглана, на дороге к Асландузскому броду.

Главнокомандующий просил генерал адъютанта Паскевича ограничить преследование рекою Араксом, а далее не ходить, не обеспечив внутреннего спокойствия в крае. С этою последнею целью Ермолов поручал ему, прежде всего, восстановить спокойствие в Карабаге, а потом войти в связь с генералом Краббе и общими силами выгнать из Ширвани Мустафу-хана (Предписание Паскевичу, 19-го сентября 1826 г., № 376. Тифл. арх. штаба Кавк. воен. округа.).

Такая задача не нравилась Паскевичу, желавшему исполнить программу императора и немедленно двинуться за р. Аракс.

«Если угодно будет принять мое мнение, — доносил он Ермолову (В рапорте 17-го сентября. Воен.учен. арх., отд. II, д. № 5850 (а).), — то вот случай воспользоваться всею важностью победы. За Араксом первый город Агар без укрепления, в котором можно найти продовольствие, потом Тавриз. Неприятель не соберет и 6,000 пехоты, — единственное оружие, которым он может защищаться в городах. Если найдут продовольствие, позвольте мне идти на эти города. Я бы желал, чтобы ваше высокопревосходительство сами приехали, ибо могут быть обстоятельства весьма важные; мне кажется, надобно пользоваться этою минутой».

С точки зрения начальника отдельного отряда, которому приказано действовать против неприятеля, желания Паскевича были естественны и мнение справедливо. Но с точки зрения главнокомандующего, обязанного отвечать за целость края, за самого Паскевича и его отряд, дело представлялось в другом виде: нельзя было рисковать и подвергаться случайностям там, где нужно было действовать осмотрительно, осторожно и в связи с общим состоянием края.

«Движение на города Агар и потом Тавриз, — отвечал [683] Ермолов (Предписание Ермолова Паскевичу, от 21-го сентября 1826 г., № 379. Тифлис. арх. штаба Кавказ. воен. округа.); — я решительно воспрещаю, по точным местным сведениям о ханстве Карадагском. Ваше превосходительство точно бы нашли город Агар неукрепленным, но в то же время встретили бы землю гористую, представляющую пути затруднительные. Неприятель поспешностью бегства много над вами впереди имеет времени и может приготовить средства обороны. Спасши почти всю артиллерию свою, не может он иметь пехоту в такой рассеянности, чтобы не сохранил он довольно значительных сил, к которым может присоединиться сам шах».

Ермолов справедливо говорил, что если Паскевич в Карабаге испытывал затруднение в продовольствии, то чего же можно было ожидать в пределах Карадага, и в мирное время весьма бедного, а теперь совершенно разоренного персиянами.

Отряд Паскевича был обеспечен сухарями всего на четыре дня, а запас провианта и фуража оказался столь незначителен, что пришлось раздавать пшеницу и варить ее в зерне, чтобы сберечь хлеб. Усиленные труды и недостаток в продовольствии породили болезни, и ежедневно от 25-ти до 30-ти человек выходили из строя. «Здесь еще так жарко,— писал Паскевич (В собственноручном письме Дибичу, 22-го сентября 1826 г.), — как бы летом в Петербурге, и солнце весьма печет, что после холодных ночей производит болезни».

Допустив, что затруднения по продовольствию будут устранены, и войска наши беспрепятственно достигнут до Тавриза, то и тогда Абас-Мирза, при помощи находившихся в его свите англичан, мог так укрепить город, что овладение им было бы не по силам малочисленному отряду Паскевича.

Касаясь разбора плана, присланного из Петербурга, о наступательном движении в Эриванское ханство, Ермолов решал его также в отрицательном смысле. По его мнению, неприятель, укрывшись в крепостях Эриванской и Сардарь-Абаде, мог оказать довольно сильное сопротивление. «Неизвестно мне хорошо, — доносил главнокомандующий (От 17-го сентября 1826 г. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а).), о состоянии крепости Сардарь-Абада, но имею [684] уведомление, что при ней производятся большие работы; Эриванская же крепость требует осады, как то уверяет генерал-маиор князь Меншиков, имеющий о ней точные сведения».

Конечно, крепости эти можно было обойти, но для этого необходим был особый наблюдательный отряд, сформировать который, при ограниченности сил, не представлялось никакой возможности до прибытия подкреплений. Отправленная на усиление кавказского корпуса 20-я дивизия могла прибыть не скоро, и даже передовые казачьи полки, высланные с Дона, ожидались не ранее, как с 28-го сентября (Письмо Ермолова Дибичу, 30-го сентября 1826 г. Воен.-уч. арх., отд. II, дело № 5850 (а).). В виду всего этого А. П. Ермолов решительно противился всякой попытке переправляться за Аракс и действовать наступательно.

— Если Абас-Мирза, — говорил он, — не имеет довольно сил, чтобы опять вступить в Карабаг, то и за Араксом противиться не станет, а не имея конницы преследовать конницу нам невозможно. Но за то Абаз-Мирза может, отвлекая за собою войска наши, бросить сильные толпы своей конницы на левый берег Аракса, произвести опустошение в Карабаге, где еще нет спокойствия, и увлечь в плен жителей.

«Положим, — писал Ермолов Паскевичу (В предписании от 29-го сентября 1826 г., № 398. Тифлис. арх. штаба Кавказ. воен. округа.), — что ваше превосходительство, перейдя через Аракс, понудите Абаз-Мирзу отдалиться от оного, — он в сем случае столь же мало потеряет, сколько мало вы приобретете. Он оставит степь незаселенную, в которой вы и тех малых средств не найдете, от каковых вы отдалились. Я одобрил бы движение за Аракс, если бы вы располагали большим числом войск и можно бы было некоторую часть оставить в Карабаге, для удержания жителей в спокойствии и учреждения безостановочного продовольствия действующих войск».

Паскевич был недоволен таким решением, да и вообще вмешательством Ермолова в его дела. Он весьма редко доносил о своих действиях, так что главнокомандующий долгое время оставался в неведении, освобождена ли Шуша от блокады и есть ли [685] неприятель на нашей стороне Аракса и вообще в Карабаге. Это заставило Ермолова требовать от Паскевича, чтобы через каждые четыре дня доносилось о том, что делается в отряде (Предписание Ермолова Паскевичу, 27-го сентября 1826 г., № 396. Тифлис. арх. штаба Кавказ. военного округа.).

Главнокомандующий предложил ему отойти от Аракса и расположиться в наиболее населенной части Карабага, чтобы, с одной стороны, лучше обеспечить себя продовольствием, а с другой приблизиться к Ширвани и тем содействовать успокоению как этой, так и других мусульманских провинций (Всеподданнейший рапорт Ермолова, 30-го сентября 1826 г. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а).).

Елисаветпольское сражение имело громадное нравственное влияние не только на персиян, но и на всех жителей наших мусульманских провинций. «Трудно изобразить, говорит биограф князя Мадатова (Жизнь князя .Мадатова, изд. 1863 г., стр. 125.), какое сильное впечатление произвело на персиян и наших подданных столь скорое и решительное истребление многочисленной армии. Не в одном Елисаветполе и Грузии, но и в самой Персии, сочиняемы были в честь победителей песни, и подвиги их, нераздельные с именем князя Мадатова, воспламеняли воображение поэтов; храброе войско наше представлялось им каким-то грозным и истребительным фантомом, который повсюду являлся внезапно на поражение противников». Все земли, занятые персиянами, были почти сразу очищены. Абас-Мирза с своею армиею быстро пробежал через Карабаг и 18-го сентября перешел уже через р. Аракс у Асландузской переправы. Его примеру, как увидим ниже, последовали: Мустафа, бывший хан ширванский, и Селим, хан нухинский. Перед сражением в лагере Абаз-Мирзы собрались депутаты из Дагестана и подвластных нам провинций, дабы, в случае проигрыша сражения русскими, разнести о том известие повсюду и поднять общее знамя бунта. Теперь же все с трепетом ожидали наказания, но главнокомандующий отложил его до более удобного времени, т. е. до тех пор, пока побочные отряды неприятеля будут изгнаны из наших владений. Из таких побочных отрядов наибольшее [686] внимание обращал на себя сардарь эриванский и его брат, Гассан-хан.

Пользуясь выступлением наших войск из лагеря на р. Акстафе, эриванский хан ворвался в Шамшадыльскую дистанцию и, расположившись в вершинах р. Дзегамы, старался угрозами возмутить преданный нам простой народ. Он намерен был приблизиться к р. Куре, поддержать находившегося у джаро-белоканцев царевича Александра, дать лезгинам возможность соединиться с шекинским ханом и затем совокупными силами напасть на Кахетию. Чтобы не допустить хана до исполнения ни одного из своих намерений, Ермолов сформировал, под своим начальством, отряд для действий в Казахской и Шамшадыльской дистанциях и, усилив эриванский отряд небольшим числом грузинской конницы, назначил начальником его генерал-маиора Дениса Давыдова. Последнему было поручено озаботиться скорейшим окончанием постройки укрепления в Джелал-Оглу и, оставив в нем не более 500 человек гарнизона, двинуться против Гассан-хана, брата эриванского сардаря. Целью этого движения было изгнание неприятеля из селений, лежавших вблизи дорог с Безобдала в Памбакскую долину.

«Я отправляю к вам, писал Ермолов Давыдову (В предписании от 11-го сентября 1826 г., № 362.), грузинскую конницу. Она исполнена усердия и доброй воли, но знать надлежит, что продолжительный мир ослабил здешних жителей воинственность и уже нет между ними опытности, которую утверждали прежние беспокойства. Ваше превосходительство, не подвергнете их трудным испытаниям, но, предоставляя им поощрение легкими успехами, приготовите их к подвигам достойнейшим, чего желаю я для дворянства, предложившего себя на службу с величайшею охотою».

В сопровождении 1,000 человек грузинской милиции, Давыдов 15-го сентября прибыл к отряду и 19-го выступил к селению Кишлаку, имея в строю девять рот пехоты (Три роты 7-го карабинерного и шесть рот Тифлисского пехотного полков.) с девятью орудиями, 150 казаков и 600 грузинской конницы. Получив известие, что неприятель повсюду отступает, Давыдов решился идти прямо [687] к сел. Мираку. Подходя, утром 21-го сентября, к этому селению и спускаясь в долину, ведущую к Абаран-полю, в отряде заметили, что неприятельская кавалерия, под начальством Гассан-хана, зажигая траву, отступала многими толпами вне пушечного выстрела. Дойдя до начатого нами укрепления на Мираке, персияне остановились и, по-видимому, намерены были выждать наше нападение. Генерал-маиор Давыдов тотчас же приказал шедшим в авангарде, под начальством полковника князя Саварсемидзе, трем ротам Тифлисского полка с тремя орудиями сбить правый фланг неприятеля с высоты около укрепления. В помощь авангарду была выслана вся кавалерия, состоявшая из казаков, грузинской конницы и присоединившихся добровольно пеших и конных армян. Неприятель держался упорно и, сбитый дружным ударом с высоты, оборонялся в долине речки Мирака. Только наступление темноты прекратило сражение; персияне отступили, а на следующий день, 22-го сентября, генерал Давыдов перешел границу и, вступив в Эриванское ханство, дошел до дер. Кулюдже, в девяти верстах от Мирака. Здесь он получил приказание главнокомандующего немедленно возвратиться в Джелал-Оглы. Имея строго обдуманный план действий, А. П. Ермолов, запрещая Паскевичу переходить р. Аракс, не мог, конечно, одобрить переход границы Давыдовым.

«Рад сердечно успехам твоим, писал ему главнокомандующий, но досадую, что залетел ты слишком далеко. Напротив, доволен тем, что ты сумел воспользоваться обстоятельствами, ничего не делая наудачу. Похваляю весьма скромность твою в донесениях, которые не омрачены наглою хвастливостью, и сужу об успехах твоих действий по месту, из которого ты пишешь. Имей терпение, не ропщи на бездействие, которое я налагаю на тебя; оно по общей связи дел необходимо».

Получив такое предписание и разорив до восьми расположенных в окрестностях деревень, отряд в час дня 23-го сентября выступил обратно в Гумри и 29-го вечером вступил в Джелал-Оглу (Журнал военных действий. Арх. штаба Кавказск. воен. округа, дела генерального штаба, 1826 г. № 79 и 1827 г. № 87.). [688]

Одновременно с этим, для удержания спокойствия в Казахской и Шамшадыльской дистанциях, сам Ермолов выступил 12-го сентября из Тифлиса с двумя баталионами Ширванского полка, сводным гвардейским полком (Сформированным из нижних чинов, принимавших участие в возмущении 14-го декабря 1825 г.), сводным баталионом из разных полков, 12-ю орудиями и 400 казаками. «Со мною идут последние войска, доносил главнокомандующий (12-го сентября 1826 г. Воен.учен. арх., отд. II. дело № 5850 (а).), которые имел я на случай усиления действующих на эриванской границе и для наблюдения за турецкими пограничными землями, где, по новому распоряжению султана, формируются войска».

С появлением Алексея Петровича на р. Гассан-су, эриванский хан отступил сначала в горы близ озера Гокча, а потом, узнав о движении отряда генерала Давыдова к сел. Кулюдже, скрылся в Эриванской крепости (Всеподданнейший рапорт Ермолова, 30-го сентября. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а).). В течение десятидневного пребывания главнокомандующего на Гассан-су все главные беки старшины Шамшадыльской и Казахской дистанций явились с покорностью и раскаянием; пристава по-прежнему вступили в отправление своих должностей, жители выставили караулы, содержали разъезды и, по предложению Ермолова, согласились доставить провиант в джелал-оглинский и шулаверский магазины.

Водворив совершенный порядок и спокойствие в татарских дистанциях, главнокомандующий 2-го октября возвратился в Тифлис («Описание вторжения персиян в Грузию в 1826 г.», сочинение Коцебу. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 2439.), где оставался, впрочем, недолго и должен был выступить для окончательного успокоения Ширванской, Шекинской и Кубанской провинций.

Спустя несколько дней после победы, одержанной нами под Елисаветполем, когда персияне стали отступать повсеместно, находившийся в Кубе генерал-маиор Краббе сформировал особый отряд для преследования неприятеля. Поручив его командиру Апшеронского полка, полковнику Мищенко, Краббе приказал ему [689] восстановить порядок в Кубинской провинции и изгнать из Ширвана Мустафу-хана с его приверженцами и его ополчением. С отрядом из восьми рот пехоты, 11-ти орудий и команды донских казаков, на изнуренных лошадях, полковник Мищенко двинулся по направлению к старой Шемахе.

«В пути моем, доносил он Ермолову (В рапорте от 25-го октября 1826 г., № 345.), я находил повсюду опустошение, народ в рассеянии по лесам и камышам». Восстановляя порядок, Мищенко двигался медленно, запасался продовольствием и собирал туземную конницу. Проливные дожди, шедшие несколько дней сряду, сделали дороги непроходимыми, и потому, отказавшись от движения по ближайшей алты-агинской дороге, Мищенко перешел на большую почтовую бакинскую дорогу. Присоединив к себе у Арбатского поста две роты Каспийского морского баталиона, Мищенко с отрядом в 1,881 человек (В составе отряда находилось:

), 7-го октября занял Старую Шемаху. Толпы неприятеля, бывшие в Кубинской и Бакинской провинциях, бежали на Муганскую степь (Рапорт Мищенко генерал-адъютанту Паскевичу, 9-го октября 1826 года, № 296. Арх. штаба Кавказ. воен. округа.), и полковник Мищенко, преследуя их, 13-го октября выступил из Аксу к Джевадской переправе. Сделав переход в 75 верст, он настиг Мустафу-хана с 1,500 сарбазов на берегу р. Куры, при слиянии ее с р. Араксом. Быстрый натиск отряда и выстрелы четырех орудий не дозволили персиянам уничтожить плавучий мост, устроенный на канатах через р. Куру, но они успели обрезать канаты на противоположном берегу. Наступившая ночь лишила возможности в тот же день нанести поражение неприятелю. [690]

На следующий день мост был восстановлен, но оказался столь узким, что годился только для переправы пехоты и кавалерии, часть которой и была переправлена на Муганскую степь для разъездов и открытия следов неприятеля. Оказалось, что Мустафа-хан и его сообщники направились вверх по Араксу (Рапорт Мищенко Паскевичу от 15-го октября, № 311.) к Карадагу, а бывшие при нем сарбазы — по дороге к Ардевилю. Почти следом за ними явился на Муганской степи и хан бакинский.

Окружив город и крепость прибывшими с ним персидскими войсками, бакинский Гуссейн-хан прервал сухопутное сообщение, но штурмовать крепость не отваживался. Обеспеченный достаточным продовольствием, гарнизон решился защищаться до последней крайности, хотя и с малою надеждою на успех. Будучи малочислен, он к тому же состоял из людей старых и дряхлых, так что начальник его, полковник барон Розен, принужден был вооружить нестроевых и армян. Всех этих людей едва хватало для занятия батарей и прислуги при орудиях; стены же крепости оставались без всякой обороны и даже без караулов. При таких условиях крепость была удержана нами, и барон Розен не приписывал себе особых заслуг в ее защите, а говорил, что в этом «есть Всемогущего Бога покровительство, ослепившего неприятеля понять состояние наше» (Рапорт полковника барона Розена генералу Краббе, 10-го сентября 1826 года, № 37.).

Прибытие, в октябре, двух наших судов к ленкоранским берегам облегчило положение Баку, куда были перевезены две роты Каспийского морского баталиона. С прибытием их и с появлением в Ширвани отряда полковника Мищенко, бакинский хан, опасаясь быть отрезанным с сухого пути и с моря, признал более удобным удалиться на Муганскую степь. Изменник Мир-Гассан-хан талышинский все еще оставался в Ленкорани, но бомбардирование города нашими судами заставило его отправить семейство в горы к Ардевилю.

Население мало по малу возвращалось в свои жилища. Бакинская и Кубинская провинции были успокоены и волнения [691] происходили только в Шекинской провинции, где еще оставались бывший хан и его дети. Полковник Мищенко выступил было против них, но на пути узнал, что к Нухе подходит сам главнокомандующий, и потому отступил к Джавату (Рапорт полков. Мищенко Ермолову, 30-го октября 1826 г., № 355.).

Переправившись 17-го октября через реку Алазань, А. П. Ермолов 19-го пришел в Нуху с отрядом из лейб-гвардии Сводного полка, роты Грузинского гренадерского, полутора баталионов Ширванского (Второй баталион этого полка находился на Кавказской линии и вскоре после вторжения персиян был вытребован в Закавказье. Отличаясь особенною преданностию к Ермолову, ширванцы быстро явились в Тифлис. «От подошвы Эльбруса, писал Ермолов в приказе (24-го августа 1826 г., № 36), прошел он (баталион) в Екатериноград с чрезвычайною поспешностью; но далее скорость движения его была неимоверная, ибо, выступив из Екатеринограда 8-го числа, был уже 16-го числа у самого Тифлиса. Вижу, что мне стоит только сказать желание мое храбрым товарищам. Так, в 1824 г. потребовал я баталион сей, только что возвращавшийся из-за Кубани, и он из Прочного Окопа в седьмой день явился у крепости на Нальчике».), двух рот 41-го егерского и трех казачьих полков с 18-ю орудиями (Всеподданнейший рапорт Ермолова, 14-го октября. Воен.учен. архив, отд. II, дело № 5850 (а).). При появлении русских войск хан и бывшие с ним персияне бежали столь поспешно, что посланные для преследования казаки не могли их догнать. Простой народ встретил русские войска с радостью, но большинство беков бежало вместе с ханом. Они распускали слух, что Абас-Мирза с значительными силами стоит у Худо-аферинского моста; что он только на время оставил наши мусульманские провинции и что занять их опять не умедлит (Предписание Ермолова Паскевичу, 21-го октября 1826 г., № 429. Всеподданнейшее донесение главнокомандующего, от 7-го ноября 1826 г.). Разоренные и ограбленные жители со страхом встречали подобные известия., и оставить их без покровительства войск было невозможно.

Остановка и продолжительное наше бездействие ободрило Абас-Мирзу, и он, действительно, приблизившись к реке Араксу, стал переправлять через нее небольшие конные партии, для грабежа в нагих пределах. Персияне забирали хлеб и ячмень у [692] жителей и принуждали их переселяться в свои пределы. Дабы прекратить такие беспорядки, Паскевич просил разрешения двинуться вперед и в случае нужды перейти даже и через Аракс. Движение это вызывалось следующими соображениями: 1) получить точные сведения о силах и расположении противника; 2) заставить Абас-Мирзу отодвинуться от Аракса, и если бы он вздумал держаться в горах и ущельях, то удачным нападением на него показать, что и это положение его небезопасно; 3) движением вперед угрожать сообщениям Абас-Мирзы с Тавризом; 4) возвратить часть семейств, увлеченных персиянами и находившихся еще близ Аракса; 5) отогнать скот и захватить ближайшие запасы персиян и обеспечить ими продовольствие собственного отряда. Главнокомандующий согласился удовлетворить желание Паскевича, но, зная хорошо край и противника, не ожидал от экспедиции ничего важного, ибо, говорил Ермолов (Всеподданнейшее донесение Ермолова, 7-го ноября 1826 г. Чтения в Москов. общ истории и древн., 1867 г., кн. IV, 301.), «неприятель, не имеющий достаточно сил, противиться не станет».

Оставив в лагере больных и вагенбург под прикрытием роты Херсонского гренадерского полка с двумя орудиями, Паскевич с остальными войсками двинулся к Худо-аферинскому мосту. Выступив в шесть часов утра 24-го октября, он на реке Козлу-чае узнал, что Абас-Мирза отступил к Ханбагу, в 20-ти верстах от Худо-аферинского моста. Отряд тотчас же был повернут и направлен на брод у деревни Маральян и остановился на ночлег у селения Кауджак. По причине нескольких крутых подъемов и спусков переход был затруднителен, отчего обоз и арриергард прибыли на ночлег поздно вечером. Посланная ночью партия татар и армян не открыла неприятеля, и утром 25-го октября отряд продолжил свое движение. На пути Паскевич узнал, что Абас-Мирза 24-го числа имел ночлег на реке Карапашалы и тянется на ардебильскую дорогу. Войска прибавили шага и в тот же день начали переправу через Аракс. Высланные рекогносцировочные отряды не находили нигде сколько-нибудь значительных персидских сил. При движении 26-го октября [693] главных сил через ущелье Хотай к реке Карапашалы явился лазутчик, объявивший, что Абас-Мирза распустил до весны все свои войска и с небольшим только конвоем направляется к Ардевилю. Атаковать или преследовать было некого, и Паскевичу оставалось только принять меры к возвращению в более широких размерах пограничных наших жителей, угнанных персиянами при их бегстве. С этою целью были разосланы отряды по разным направлениям, а главные силы дошли до реки Карапашалы, потом повернули вниз по реке Даравурту и, дойдя до Аракса, переправились обратно у Асландузского брода. В этом месте Аракс течет быстро, имеет 70 сажен ширины и около 3-х футов глубины. Для обеспечения перехода людей были поставлены в воде восемь орудий, соединенных между собою канатом. «Люди шли один за другим, держась за канат; для облегчения их ружья перевезены на арбах, на которых также переправлены больные и слабые. Ниже переправы поставлены были конные казаки, а на берегу — надежные из солдат пловцы для подания в случае нужды помощи» Переправа продолжалась восемь часов, и на той стороне, для прикрытия переправляющихся семейств и отогнанного скота, был составлен арриерград из шести рот 7-го карабинерного полка, казаков и четырех орудий. На другой день, т. е. 31-го октября, к двум часам пополудни, все было уже переправлено на нашу сторону. Последствием этой экспедиции было возвращение 268-ми семейств, отогнание 5,574 штук разного рода скота, обеспечивавшего отряд продовольствием на 40 дней (Журнал воен. действий генерал-адъютанта Паскевича с 24-го октября по 1-е ноября 1826 г. Воен.-учен. арх., дело № 5850 (а).).

Сверх весьма важного материального приобретения, экспедиция за Аракс имела значительное нравственное влияние, ибо персияне не могли считать гор своих неприступными для русских. Они видели, что наши войска, подымаясь на самые крутые возвышенности и спускаясь в глубокие ущелья, прошли их не только с пехотою, кавалериею, но и с батарейными орудиями. Экспедиция эта еще более убедила Паскевича в необходимости быстрого и безотлагательного движения вперед. Он находил, что, с [694] изгнанием ширнанского хана и прибытием на Аракс отрядов полковника Мищенки и самого главнокомандующего, можно было сформировать силы в 12,000 человек и, снабдив их двухмесячным продовольствием, подвезенным на арбах, идти за реку Аракс, через Мешкин на Агар, чтобы, заняв последний, устроить кратчайшее сообщение через Худо-аферинский мост. Затруднения в этом, по его мнению, быть не могло, ибо в Агаре было почти развалившееся укрепление, а у Абас-Мирзы войск вовсе не было, да и за исключением конвоя в 1,000 человек остальные были распущены по домам.

Конечно, в Петербурге или Москве, за несколько тысяч верст, было трудно проверить, справедлив или нет Паскевич. Там не знали, что иметь повозки не в обычае жителей, что в крае их нет и купить их невозможно; что в это время года Кура бывает в разливе и переправляться через нее не на чем; что горные дороги были дурны, а осенью почти и совсем непроходимы, и проч. Ермолов не считал нужным заявлять об этом и приводил в исполнение свой план действий сообразно с обстоятельствами и временем, а Паскевич писал и писал много.

Устроив в Агаре опорный пункт, он предполагал двинуться на Тавриз. «Через скорое наше появление, говорил Паскевич (Приложение Б к всеподданнейшему рапорту Паскевича, от 11-го декабря 1826 г. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 4439.), там ничего не успели бы приготовить к защищению, ибо войска разошлись по домам. Но положим, что успели бы собрать тысяч пять сарбазов, тогда воду отнять, ибо в Тавризе нет реки, а только большие проводные канавы и ручей». Тавриз был средоточием всякого рода боевых заготовлений. В нем были устроены Абас-Мирзою арсенал, литейный завод, оружейная слесарня, пороховые запасы и склады ружей и снарядов. «Окрестности Тавриза весьма населены, писал Паскевич, так что около 60-ти деревень находится между Агаром и Тавризом; притом, в сем последнем около 30,000 жителей, — они делают свои запасы на всю зиму, — нельзя, чтобы мы не нашли продовольствия. Но положим, что сие бы случилось, то к необыкновенному нашему [695] счастью неприятель не истребил запаса на реке Куре, возле Зардоба, состоящего в 8,000 четвертях. Итак, вот еще продовольствие на три месяца, а если бы уменьшить дачу хлеба, как это я сделал, и прибавить по порции мяса, то можно и четыре месяца жить. Выходит, что мы шесть месяцев не нуждались бы в продовольствии, а между тем в это время подвозы из Астрахани могли быть в Баку, от которой до Зардоба 200 верст».

Замечательно, что и начальник главного штаба барон Иван Иванович Дибич вторил Паскевичу и старался поддержать его в этом направлении. «Истинно жалею, писал он Паскевичу в письме от 25-го октября, что недостаток в продовольствии и малочисленность войск не позволили пользоваться паническим страхом персиян, ибо я уверен, что начальное предположение ваше идти на Тавриз было бы увенчано полным успехом, если бы имели только 2,000 — 3,000 пехоты и столько же кавалерии, хотя бы иррегулярной (?!), и может быть нашлось тогда и продовольствие. Несчастная система раздробления распространила последствия свои и на успехи ваши; дай Бог только, чтобы по крайней мере послужило сие уроком для будущего времени».

Трудно поверить, чтобы строки эти были написаны с убеждением и чтобы Дибич верил в солидность своих слов. Форма частного письма дозволяла говорить что угодно, и Дибич, вероятно, отказался бы стать во главе движения на Тавриз с такими силами, которые он считал достаточными для Паскевича. Вернее предположить, что поддакивание вызывалось возрастающею силою и значением Паскевича в глазах императора, а затем и убеждением, что если такой человек потерпит неудачу, то и это будет недурно для самого Дибича. Справедливы или нет такие предположения, но во всяком случае и Дибич, и Паскевич сходились в том, что, по их мнению, с падением Тавриза персияне неизбежно должны просить мира.

«Я уверен, писал Паскевич, что вскоре по взятии Тавриза неприятель просил бы мира, а особливо когда бы резервы подошли; если бы нет, то весьма легко было бы взбунтовать народ против [696] правительства, которое ненавидимо персиянами (В этих и последующих строках слышится противоречие и незнание ни предшествовавших политических событий, ни характера персиян.), и обещавши независимость ханам под нашим покровительством, как это было сделано при Цицианове, который четыре провинции сим приобрел России. Но сего последнего нельзя сделать при генерале Ермолове, который выгнал трех ханов: ширванского, карабагского и нухинского (шекинского), говорят, худым обхождением своим. Сии ханы, распространяя, что нельзя доверять русскому правительству, обескредитовали русских в Персии».

Если Ермолов, в течение десятилетнего управления краем, ознаменовал свою деятельность некоторыми заслугами, то в числе самых выдающихся было, конечно, удаление ханов. Излишне повторять то, что сказано в этом и предыдущих томах нашего исследования, а достаточно заметить, что только отсутствию ханов мы обязаны тем, что при вторжении персиян в наши пределы мы удержались в Закавказье; что силы восставших мусульман были раздроблены и не имели единства действий. Ермолов ближе знал край, его особенности и, признавая план Паскевича правильным относительно направления для наступательных действий, не желал подвергать войска случайностям в отношении продовольствия и тыла, который нельзя было считать обеспеченным до тех пор, пока мусульманское население наших провинций не будет окончательно усмирено.

Между тем наступил ноябрь месяц и с ним пришло ненастье. И без того дурные пути теперь с каждым днем портились все более и более. Ермолов принужден был приступить к формированию казенного транспорта, так как иначе доставка продовольствия к отряду Паскевича была крайне затруднительна и почти невозможна. Разоренное местное население не имело ни запасов, ни перевозочных средств. Князь Мадатов хотя и сделал раскладку на жителей, но никто из них не вез ни хлеба, ни фуража. Паскевич просил прислать ему 2,000 четвертей муки и доносил, что людям дают в день один фунт муки, а другой пшеницы, от которой делаются поносы. В виду почти безвыходного [697] положения Ермолов приказал распустить войска на зимние квартиры, и желание императора действовать быстро и решительно не исполнилось.

Паскевич винил во всем Ермолова. Он доносил государю, что не знает никаких предположений главнокомандующего и «на счет общих планов военных действий, — говорил Паскевич (Во всеподданнейшем рапорте от 3-го ноября 1826 г. Воен.учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а).), — он мне ничего не сообщал». Отношения между им и Ермоловым были крайне натянуты: поставленные в неестественное положение, они враждебно смотрели друг на друга. Ермолов видел в Паскевиче соглядатая, присланного наблюдать за его действиями, а Паскевич считал свое положение мелким в сравнении с тем, какое ему было обещано в Москве. Ни тот, ни другой не могли сохранить хладнокровия, и отсутствием его отличается вся их переписка.

Предполагая разместить войска на зимние квартиры, Ермолов спрашивал Паскевича, находит ли он возможным поставить часть их в Бергушетском магале. «Не будучи приготовлен к такого рода вопросу; — отвечал Паскевич (В рапорте от 3-го ноября 1826 г., № 187.), — я буду иметь честь отвечать при первом моем рапорте. Не имея ни верных карт, ни людей, которые бы знали сей край хорошо, ибо даже и те, кои десять лет здесь находятся, доносили мне на счет здешнего края несправедливо; и там я находил кустарники, где бы следовало быть лесам; и голод там, где обещали совершенно хорошее продовольствие Будьте уверены, что без моей заботливости отряд терпел бы совершенный голод. Вторжением моим в Персию я запасся на два месяца мясом; продовольствие вверенного мне отряда весьма поправилось, так что, давая по одному фунту мяса вместо одного фунта хлеба, оного достанет по 25-е число сего месяца».

Подобные донесения только подливали огонь и разжигали страсти. Неприязнь друг к другу еще более усилилась, когда Ермолов приказал войскам, бывшим под начальством Паскевича, [698] разойтись по зимним квартирам. Для наблюдения за неприятелем в Карабаге был сформирован особый отряд из шести баталионов пехоты (42-й егерский полк, баталион Херсонского, баталион Грузинского гренадерских и баталион Карабинерного полков.), 14-ти орудий и четырех казачьих полков (Полки Иловайского, Костина, Шамшева и Молчанова.). Сдав начальство над этим отрядом князю Мадатову, генерал-адъютант Паскевич отправился в Тифлис, где и занялся составлением обвинительного акта против Ермолова.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888