ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

XXV.

Отъезд князя Меншикова в Персию. — Новые претензии тегеранского двора. — Приготовления персиян к военным действиям. — Распоряжения Ермолова по обороне края. — Измена талышенского хана и нападение его на кр. Ленкорань. — Вторжение персиян в наши пределы. — Положение Карабага. — Неудачное дело у Гюрунзур. — Восстание в Ширванской и Шекинской провинциях. — Выступление войск из Талышенского ханства. — Боевые средства Ермолова. — Приказ по войскам. — Просьба о присылке подкреплений. — Воззвание к грузинам. — Блокада крепости Шуши. — Затруднительное положение гарнизона. — Переговоры полковника Реута с Абас-Мирзою. — Заключение перемирия. — Продолжение блокады. — Переписка Реута с Ермоловым и Вельяминовым.

В Тифлисе кн. Меншиков прожил довольно долго, прежде чем получил уведомление тегеранского двора о готовности его принять посла русского императора. Шах и его приближенные всего более надеялись на личную податливость государя и потому предпочитали вести переговоры в Петербурге, а не принимать у себя посла, который, конечно, не мог быть уполномочен на удовлетворение всех капризных претензий и случайных требований. На этом основании Абас-Мирза заявил, что он намерен отправить в Петербург одного из своих сыновей. Князь Меншиков отвечал, что такое отправление неудобно потому, что император отправится сначала в Москву для коронования, а затем предполагает посетить некоторые губернии, и когда возвратится в свою столицу — неизвестно. Ермолов находил такой ответ весьма приличным, так как посылка в Петербург сына наследника персидского престола не могла привести ни к каким конечным результатам и отвечала бы только одной вежливости. В бытность Ермолова в Персии шах также хотел отправить в Петербург своего сына; но ограничился одним обещанием. Главнокомандующий находил однако же, что в этом случае Абас-Мирза желал принести большую жертву, так как хотел отправить одного сына из 25, а шах — одного из 70.

Получив, наконец, разрешение отправиться в путь и прибыв [603] на границу Персии к Худо-аферинскому мосту, князь Меншиков был встречен мухендисом Мирза-Джафарбм, полковником Бартоломеем и нашим поверенным в делах Амбургером. Они были присланы Абас-Мирзою не столько для приветствия посла, сколько для вручения письма наследного принца, заявлявшего претензию о том, будто бы наши войска, произвольно и не имея на то права, заняли разрушенное селение Мирак (Письмо это было следующего содержания: «На сих днях случилось некоторое дело со стороны князя Севарсемидзе на эриванской границе, о подробностях коего высокостепенные полковник Бартоломей и г. Амбургер известны. Мы написали о сем предмете высокостепенному губернатору тавризскому и нашему церемониймейстеру Фетх-Али-хану. Поелику прибытие ваше близко и так как вы едете со стороны российской к персидскому двору, то мы повелели, чтобы на эриванской границе, со стороны пограничных начальников, никоим образом не делали никаких противных поступков, и почли за лучшее о сем наперед вас уведомить. Почему, отправляя к вам высокостепенного Мирзу-Джафара, нашего инженера, дали ему некоторое к вам поручение. Следует чтобы вы, как поверенный великого государя императора и отправленный с поручением к сей вечной державе, на наше письмо в скорости отвечали, дабы имели мы о сем известие (Госуд. арх, XI, № 1177).). Занятие это, по словам встречавших посла, произвело столь дурное впечатление на принца, что он хотел остановить князя Меншикова и не допустить его до Тавриза. Ясно было, что миролюбивые намерения императора были не но сердцу тегеранскому двору и что персидское правительство, решившись добиться уступок хотя бы при помощи войны, придиралось к каждому случаю, чтобы выставить притязательные виды нашего правительства. Имея приказание употребить все меры к сохранению дружественных отношений, кн. Меншиков принужден был действовать осторожно и осмотрительно.

Селение Мирак входило в черту, занятую нашими войсками, и не могло быть никакого вопроса о принадлежности его персиянам; но русский посол уклонился от прямого ответа и предпочел заявить, что в претензии этой кроется какое-либо недоразумение. Опасаясь, чтобы столь ничтожный факт не имел влияния на дальнейшие переговоры и даже на прекращение их, князь Меншиков просил генерала Вельяминова, если возможно, устранить этот [604] неприятный случай. Вельяминов приказал командиру Тифлисского полка князю Севарсемидзе оставить селение Мирак, если сардарь эриванский сведет оттуда свои войска, непременно сохранить все дружественные сношения и, под строгою ответственностью, уклоняться от всяких неприязненных действий (Предписание Вельяминова князю Севарсемидзе, от 4-го июня 1826 года. Арх. штаба кавк. воен. округа, дело 19.).

Вместе с тем, чтобы еще более доказать персиянам желание России сохранить дружбу и доброе согласие, Вельяминов приказал прекратить постройку укрепления, предположенного к возведению на реке Балык-чае, а в Шурагели остановить заселение земель, принадлежавших нам по Гюлистанскому трактату.

Земли эти, открывая свободный и беспрепятственный вход в наши границы, были столь важны, что на уступку их Персии согласиться было невозможно, и если бы оне не были заняты нашими войсками, то сардарь эриванский, по своей наглости и не обращая внимания на трактат, занял бы их точно так же, как самовольно заселил урочища Дашкент и Зад. В виду таких поступков хана Вельяминов просил князя Меншикова внушить Абас-Мирзе, что если сардарь эриванский вздумает выслать хотя одну соху на земли, принадлежащие России по трактату, то, не смотря на пребывание русского посольства в Персии, он не ручается, чтобы главнокомандующий не принял соответствующих мер.

«Я никогда не сомневался, прибавлял Вельяминов (В письме князю Меншикову, от 30-го мая 1826 г. Лит. Д. Госуд. арх., XI, № 1177.), как вам самим известно из наших разговоров, о больших затруднениях, кои вы встретите в своих негоциациях с персиянами. Еще раз почитаю за обязанность поставить на вид вашей светлости, что персияне, по высокомерию и гордости своей, никак не захотят понимать, что вы будете делать им уступки, хотя бы вы им уступили Карабаг, а будут принимать оное как по праву им принадлежащее, ибо есть письмо невежи сардаря эриванского, коим он утверждает, что все земли от Дербента до Редут-кале принадлежат Персии. Все вельможи и персидское правительство одного с сардарем мнения, а потому ничего не будет [605] удивительного, если вы на всяком шагу ваших переговоров сильные встретите затруднения».

Затруднения эти были такого рода, что, сколько бы кн. Меншиков ни прилагал усилий для их устранения, он все-таки не достиг бы желаемой цели. Где ложь и двуличие считаются достоинством и добродетелью, а честность и откровенность пороками, там нельзя определить ни желаний, ни истинных намерений. Решаясь объявить войну и надеясь силою возвратить потерянное, персияне преднамеренно затягивали переговоры и усиленно готовились к военным действиям.

Карадагский начальник Юсуф-хан, всегда строго исполнявший все требования князя Мадатова относительно укрощения своих подвластных от вторжения и грабежа в наших пределах, стал теперь отвечать совсем иным тоном. Он наполнял свои письма преимущественно восточными учтивостями или посторонними обстоятельствами, совершенно уклоняясь от сущности дела. По его распоряжению в ближайших к Араксу местах устраивались магазины, свозилось и осматривалось оружие для набираемых войск (Тифлисский арх. штаба кавказск. армии, дело генерального штаба № 17.). По уверению его и других правителей пограничных с нами персидских областей, помощь шаху готовы были оказать большая часть жителей тифлисских, елисаветпольских, карабагских, шекинских, ширванских и кубинских. Бывший шах ширванский Мустафа уверял, что в Ширвани все уже подготовлено, и ему стоит только дать знать, как все русские чиновники будут вырезаны.

В половине июня было получено достоверное сведение, что собранные в разных пунктах и расположенные вблизи нашей границы персидские войска готовы вторгнуться в Карабаг, как только поспеет хлеб в поле; что карабагские беки обещали вспомоществовать им и содействовать к занятию крепости Шуши. Командовавший войсками в Карабаге полковник Реут принимал все меры предосторожности и поручил карабагскому коменданту, маиору Чиляеву, выставить на границе караулы из жителей, но не давать [606] повода населению к волнению и беспокойству (Рапорт Реута Вельяминову, 17-го июня, № 779. Воен. учен. арх., отд. II, дело № 4439.). Чиляев пытался сформировать конную милицию из армян, но не имел успеха, так как они были заняты укрывательством своих семейств в безопасных местах и поспешною уборкою хлеба.

В виду общего недостатка войск в крае Вельяминов просил Реута не растягивать войска, держать их сосредоточенными, стараться оборонять только важнейшие пункты и не заботиться о защите второстепенных (Предписание Вельяминова Реуту, 21-го июня 1826 г. Лит. К. Тифлисский арх. окружного штаба.). Цепь выставленных из жителей передовых постов должна была сообщать Реуту о малейших покушениях неприятеля переправиться через реку Аракс в сколько-нибудь значительных силах. Не надеясь на бдительность этих постов и даже на верность всего мусульманского населения Карабага, полковник Реут просил прислать ему подкрепления (Рапорт Реута Вельяминову, 2-го июля 1826 г., № 869.), тем более необходимые, что по сведениям миссия князя Меншикова встречала довольно значительные затруднения.

Имея полномочие отца на всякого рода переговоры с нашим правительством, Абас-Мирза уклонился от всяких объяснений с князем Меншиковым в Тавризе и назначил их в Султаниэ, очевидно с тою целью, чтобы, в случае неудачи военных действий, народ не обвинил его как начинщика. Он желал сложить всю ответственность на отца и явиться в роли исполнителя, тогда как шах полагался во всем на него и ни в чем не поступал против его воли.

Лишь только князь Меншиков выехал из Тавриза, как Абас-Мирза обогнал его на пути и отправился с большою поспешностью в Султаниэ. Он собрался в дорогу так скоро, что не взял даже палатки, и при отъезде своем разослал приказания войскам быть готовыми к походу. В Тавризе говорили, будто бы шах вытребовал его и приказал прибыть в три дня под предлогом переговоров с русским послом о пограничных делах, но на самом деле — для совещаний об объявлении нам войны и [607] вооружении всех правоверных мусульман против России. В последнее время духовенство приобрело столь большое влияние на шаха, что князь Меншиков на дороге в Султаниэ встретил шурина Абас-Мирзы, везшего уже в Тавриз воззвание шейха кербелайского, возбуждавшее народ к восстанию против неверных (Рапорт кн. Меншикова генерал-лейтенанту Вельяминову, 23-го июня 1826 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 628.). Воззвание это было быстро разослано повсюду и в Нахичевани публично прочитано народу племянником кербелайского муджтехида. Собрав в мечеть множество народа, он убеждал последователей Магомета к скорейшему поднятию оружия против русских и к истреблению их во всех занимаемых ими мусульманских провинциях. Он говорил, что в России существует теперь всеобщий мятеж и несогласие между правительством и народом; что, следовательно, сам Бог попускает к наказанию противников Магомета и что вся Персия готова к этому. Запертая в мечети толпа легковерных клялась перед кораном не щадить себя и первый опыт мести к христианам показать в Карабаге (Тоже маиора Чиляева, от 25-го июня 1826 г. Там же, № 629.). Муджтехид тавризский поступил точно так же и затем отправил письмо шаху с заявлением, что все улемы и законоведы прилагают старание к возбуждению тавризских жителей к пожертвованию жизнью в борьбе с неверными. Шах благодарил услужливого подданного и уверял, что «орудия искоренения врагов религии и государства уже готовы, и победоносное войско шахское, находящееся в походе, в скором времени будет украшать собою страны российские». Фетх-Али-шах просил муджтехида усугубить свою деятельность, тщательнее молиться о даровании победы и извещать его о своих нуждах (Ракам Фетх-Али-шаха тавризскому муджтехиду. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 631.).

В Персии делались большие приготовления к военным действиям; войска были в полном сборе и сосредоточивались главнейшим образом против Карабага. Всем изменникам и бежавшим ханам были поручены более или менее значительные отряды для вторжения в разных пунктах и поднятия подвластного нам [608] магометанского населения. Последнее не оставалось безучастным: карабагские беки и многие влиятельные лица прочих провинций имели беспрерывное сношение с персидским правительством, жаловались на притеснение религии и, по восточному обыкновению, отправили в Персию женские покрывала и исподнее платье, как бы упрекая тем персиян в женоподобии и убеждая к скорейшему освобождению мусульман от подданства России (Рапорт Чиляева Вельяминову, 1-го июля 1826 г. Там же, № 632.). В Султаниэ приезжали посланцы из разных провинций и городов с заявлением верности шаху. Духовенство и население Дербента, Ширвани, Шеки, Баку, Кубы и Талыши просили поспешить объявлением войны, а уполномоченные Карабага предлагали вырезать русских и обещали удержать Шушу до прибытия персиян. «Войска, находящиеся в Султаниэ, доносил князь Меншиков (Донесение кн. Меншикова Вельяминову, 2-го июля. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 633.), готовятся к походу, и весь народ дышит войною».

Прибыв в Султаниэ, кн. Меншиков нашел там вопрос о войне с Россиею уже решенным. Первенствующий министр шаха и его зять Аллах-Яр-хан, будучи мало знаком с делами, принужден был прибегать в сношениях своих с иностранными державами к помощи других министров и находился в их руках. Двое из них, Абуль-Хассан-хан и Мирза-Абуль-Вехаб, хотели воспользоваться этим случаем, чтобы свергнуть Аллах-Яр-хана, доказав его неспособность и представив свидетельство, что он похитил 80,000 туманов из казны. Видя близкую гибель, Аллах-Яр-хан находил единственное спасение в объявлении войны России. Он вошел в связь с сеидом кербелайским и нашел в нем ревностного пособника. С другой стороны он послал за Абас-Мирзою, который и поспешил прибыть на помощь своему зятю. Сеид стал проповедовать войну за веру, а Аллах-Яр-хан представил шаху многочисленные просьбы от представителей наших мусульманских провинций, призывавших персиян к себе на помощь. Абас-Мирза настаивал на необходимости поддержать единоверцев, и шах, не смотря на отвращение к войне, [609] согласился с мнением сына. Войска получили приказание выступить к нашим границам; по всем провинциям было разослано воззвание духовенства к народу, и восторжествовавший Аллах-Яр-хан мог считать свое положение до времени обеспеченным.

В виду решения, принятого тегеранским кабинетом, положение кн. Меншикова было крайне затруднительно и неприятно. Персияне прекратили вежливое обращение с послом и, окружив караулом палатку, в которой он жил, препятствовали всяким сношениям его с посторонними. На публичной аудиенции у шаха, не смотря на то, что церемониал был предварительно утвержден, послу с умыслом не были оказаны даже и те почести, которыми пользовались поверенные в делах при тегеранском дворе. Так по церемониалу шах должен был сам принять из рук князя Меншикова письмо императора, но когда наступил этот момент, то шах указал рукою на подушку, на которую и было положено письмо. «По обычаям здешней страны, замечает кн. Меншиков, сей поступок означает неуважение к императору», и хотя впоследствии персияне извинялись, что это произошло по недоразумению, но в сущности все это делалось для того, чтобы раздражить посла. На бывшей вслед затем конференции Аллах-Яр-хан требовал от князя Меншикова, чтобы берега озера Гокчи были непременно уступлены Персии. В ответ на это русский посол представил письмо Абас-Мирзы к Ермолову, в котором он соглашался уступить России эти берега взамен земли между Копаном и Копанак-чаем.

— Шах никогда не соглашался на подобный размен, отвечал Аллах-Яр-хан, и я его не одобрял, следовательно принять такую замену невозможно.

— Такая перемена мыслей, заметил кн. Меншиков, не была известна императору, когда я выехал из Петербурга, а потому в полученных мною инструкциях не могло быть упомянуто о деле, случившемся после моего отъезда, но я поспешу испросить новые предписания у моего правительства.

Не найдя слов для возражения, Аллах-Яр-хан сказал только, что по случаю скорого отъезда шаха в Ардебиль, князю Меншикову даны будут средства к возвращению в Тифлис, и [610] дальнейшие переговоры могут продолжаться в пограничном городе, который для сего будет избран по взаимному соглашению.

«Наследный принц, доносил князь Меншиков (Воен.ученый архив, отд. II, № 2438.), выехал сегодня для соединения войск своих на нашей карабагской границе. Он мечтает, что обладает уже Тифлисом и предписывает мир России. В упоении высокомерными надеждами, он предается ребяческому тщеславию, и уже сравнивает себя с Тамерланом и Надир-шахом.

Наследный принц отправил курьера из Мианы к зятю своему Аллах-Яр-хану, чтобы побудить его к отвращению подозрения, будто Персия начала войну. В следствие сего определено было в совещании единомышленников, собравшихся у сего министра, предложить мне окончание споров о границах по условиям Гюлистанского трактата, дав им смысл, на который я никак не мог согласиться».

При этом Аллах-Яр-хан объявил, что если переговоры не будут ведены на основании Гюлистанского мира, то петербургский кабинет не будет иметь основания жаловаться на дальнейшее решение Персии. Князь Меншиков отвечал, что император при вступлении своем на престол нашел проект разграничения, предложенный Россиею, и другой, представленный шахом. В этих документах разногласие было весьма маловажное, и его легко можно было устранить при обоюдном желании сделать некоторые уступки, да и самое посольство кн. Меншикова вызвано именно желанием русского двора войти в соглашение обоюдных интересов.

— Двор российский, говорил кн. Меншиков, желающий единственно сохранения мира, не теряющий из вида ни своих выгод, ни прав Персии и не ищущий никакого увеличения пределов своих, примет с истинным удовольствием предложение вести переговоры на основании Гюлистанского трактата.

Такое заявление было совершенно неожиданно для Аллах-Яр-хана и, он, не зная как вывернуться, оставил предложение кн. Меншикова без ответа, до тех пор, пока русский посол, вследствие [611] вероломного вторжения персиян в наши пределы, должен был уехать из Персии.

Основывая успехи свои на поголовном восстании и имея, по-видимому, столь прочные доказательства во всеобщем сочувствии, персидское правительство собирало вокруг себя всех почему-либо недовольных русским правлением и русскою властью. В числе главнейших был грузинский царевич Александр, которого вытребовали в Тавриз, чтобы дать соответствующее поручение; бежавший имеретинский царевич Вахтанг появился в Трепизонде и завел переписку с Александром. Он обещал при первом объявлении персиянами войны России появиться в Имеретии и поднять тамошнее население. По-видимому, все складывалось в пользу тегеранского двора, и представители власти обсуждали уже план кампании: Абас-Мирза должен был действовать со стороны Эривани, а шах — двинуться к Ардебилю. Рассчитывали на сильные кавалерийские набеги для возмущения народа, подкрепляя их регулярною пехотою, которую, впрочем, считали более удобным не вводить в сражения.

Боевые средства Абас-Мирзы состояли из 16 баталионов пехоты, из коих три были вновь сформированы (Два шагагские баталиона имели по 1,200 человек, а прочие — по 1,000 и по 800 человек в строю.), и до 24-х орудий с прислугою и лошадьми; кочевой конницы он мог собирать от 10,000 до 15,000 человек и имел в запасе от 9,000 до 10,000 ружей не вполне исправных.

В султанийском лагере находилось 12 малолюдных и почти необученных баталионов (Баталионы эти были весьма разнообразного состава: слабейшие — по 400 человек, а сильнейшие — по 600 человек под ружьем.), не более 15,000 иррегулярной конницы и 12 орудий, из коих в исправном состоянии было 5 орудий английских. Сил этих, конечно, было недостаточно для борьбы с таким государством, как Россия, и потому решено было усилить их иррегулярною кавалериею. По приказанию Абас-Мирзы, хойские и урумийские войска должны были собраться в Эривани, хамаданские — прибыть в Тавриз, тавризские — отправиться в Каианский магал, а шахсеванская конница — собраться в Ардебиле. [612]

Не смотря, однако же, на столь деятельные приготовления, шах не желал войны, «но муллы, доносил князь Меншиков, стращают его, с одной стороны, в надежде успеха, а с другой — в надежде извлечь из казны его значительные суммы и обратить в свою пользу, если войны не будет.

В сих обстоятельствах я полагаю, что важнейший предмет моих действий есть проволочка переговоров до зимы, дабы мы успели приготовиться к войне; но длить переговоры не в моей будет зависимости, и потому я намерен под конец предложить персиянам послать чиновника в С.-Петербург, под предлогом, что уступки, ими требуемые, превышают данную мне власть».

Разделяя мнение князя Меншикова о необходимости продлить переговоры, А. Н. Ермолов все еще не допускал возможности, чтобы персияне открыли военные действия в то время, когда посол русского императора находился при дворе шаха. Военные приготовления главнокомандующий объяснял угрозою и желанием дать больший вес своим требованиям, а потому и просил князя Меншикова противопоставить им твердость, так как только ею и совершенным равнодушием к их приготовлениям можно было, по мнению главнокомандующего, удерживать тегеранский двор в пределах умеренности. Сознавая, однако же, что посольство князя Меншикова должно иметь решительный характер, и получая сведения о волнениях, происходивших в мусульманских наших провинциях, Ермолов 3-го июля возвратился в Тифлис.

Между тем персияне с намерением затягивали переговоры и усиливали требования; они обвиняли во всем Ермолова, говоря, что он не желал сделать уступки в их справедливых требованиях. Меншиков отвечал, что он также не уполномочен исполнить предъявленные ему требования, предлагал отправить посла в Петербург или выслать уполномоченных на границу. Шах и его приближенные отмалчивались, а между тем эриванский хан, сосредоточив свои войска, расположился против нашего лагеря у урочища Мирака. Он выслал вперед своего брата с конницею, которая, ворвавшись в Шурагельскую провинцию, производила ежедневные разъезды по нашим деревням и распускала слухи, что шах, в случае неуступчивости кн. Меншикова, приказал хану [613] предать разграблению всю провинцию. Испуганные жители в течение нескольких дней не выходили на работу, но не соглашались принять сторону персиян. Один только артикский владелец Будаг-султан изменил нам, но и его попытка склонить своих подвластных бежать в Персию не удалась (Отношение Ермолова кн. Меншикову, 15-го июля 1826 г., № 18. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 645.).

С другой стороны, полковник Реут доносил, что персияне намерены ворваться в Карабаг прежде объявления войны, с тою целью, чтобы не дать возможности соединиться нашим войскам в Чинахчах (Чинахи — имение князя Мадатова.) или Гюрюсах. Зная подробно, где и сколько расположено наших войск, персияне рассчитывали разбить их по частям и тем облегчить себе дальнейшие операции. «Не знаю, — писал Ермолов полковнику Реуту (В предписании от 9-го июля 1825 г., № 91. Арх. штаба кавказского военного округа.), — как могут персияне препятствовать соединению войск в Гюрюсах расположенных с теми, кои находятся в Чинахчах, когда земля, гористая, на всяком шагу представляющая немалые персиянам затруднения, должна препятствовать скорости их движения и употреблению больших сил».

Главнокомандующий требовал, чтобы стоявшие близ границы войска не были разбросаны, и сообщение между ними поддерживалось постоянно. Пункты, наиболее отдаленные, откуда пехота не могла быть скоро выведена, наблюдались бы армянами, на верность которых можно было положиться. Затем, сосредоточив в Чинахчах свои силы и устроив там хотя временные укрепления, Реут имел возможность с успехом обороняться против многочисленного неприятеля, и едва ли персияне, располагавшие по преимуществу иррегулярною конницею, могли предпринять против него что-либо серьезное. «Во всяком случае, — писал Ермолов Реуту (В предписании 13-го июля 1826 г , № 99. Там же.), — всех пунктов на границе, каждого селения в особенности и паче кочевья защищать войсками невозможно».

На этом основании главнокомандующий приказал полковнику [614] Реуту расположить свои силы так, чтобы их можно было соединить без затруднения, и оне не подверглись бы опасности защищаться по частям и малыми командами; чтобы дорога в Чинахчи, где находилась штабс-квартира полка, не была ни в каком случае отрезана; чтобы крепость Шуша была удержана и в нее переселены были семейства всех значительных беков, тех, кои преданы нам, для безопасности, а недоброжелательствующих — чтобы служили залогом (Предписание Ермолова карабагскому коменданту, маиору Чиляеву, 13-го июля 1826 г., № 100. Арх. шт. кавк. воен. округа, опись 19.).

Распоряжение это было получено полковником Реутом 17-го июля, только днем ранее переправы неприятеля через Аракс, и, конечно, не могло быть приведено в исполнение. Впоследствии многие обвиняли Ермолова в том, что он, зная о неизбежности войны с Персиею, не сосредоточил заблаговременно войск на важнейших пунктах и не принимал никаких предварительных мер против вторжения неприятеля.

— Какие меры ни принимай, — отвечал на это Алексей Петрович, — с ничтожными моими силами не могу я прикрыть все непомерное протяжение границы. Предупредить набега персиян невозможно, а между тем, если узнают, что я собираю на границе отряд, то в Европе скажут, что русские начали войну, что русские зачинщики. Пусть персияне первые откроют действия, пусть они вторгнутся к нам, — я только того и желаю (Из рассказов Мазаровича.).

Желания главнокомандующего не замедлили исполниться.

В конце июня и начале июля стали обнаруживаться волнения среди мусульманского населения, и слухи о скором вступлении персиян в наши границы с каждым днем усиливались. Сельские жители оканчивали полевые работы, а горожане остановили все постройки и принялись кто тайно, а кто и явно исправлять оружие под предлогом предосторожности и защиты от неприятеля. Многие муллы и сеиты, нам преданные и жившие в пограничных селениях, просили выдать им пропускные билеты во внутренние наши провинции; лица же, заведомо преданные персиянам, собирались по [615] ночам на тайные совещания (Рапорт маиора Ашеберга Ермолову, 18-го июля 1826 г., № 29.). Талышенский Мир-Гассан-хан выказал полнейшее малодушие: он отправил тайно свое имущество в Персию и вел переписку с тегеранским двором. Переписка эта была открыта, и хану не оставалось ничего более, как оставить свою резиденцию и скрыться в лесах. Измена хана произвела большой переполох среди населения, и «трудно верить, — доносил маиор Ильинский (Генералу Вельяминову, от 3-го июля 1826 г., № 512. Арх. штаба кавк. армии, дело генерального штаба № 22.), как народ испуган; но я показываю им равнодушие, продолжая постройку казарм и прочих работ». Часть жителей приняла сторону хана, собирала свое имущество с намерением скрыться в лесах, а другая часть прибегла под защиту крепости Ленкорани. Предосторожность эта была не лишняя, потому что в самом начале июля Мир-Гассан-хан собрал шайку вооруженных людей, напал на нашу команду, работавшую в лесу, и вслед затем окружил крепость своими караулами (Рапорт Ильинского Вельяминову, 5-го июля, № 514. Там же.).

Имея в своем распоряжении 660 человек Каспийского морского баталиона, маиор Ильинский был поставлен в затруднительное положение относительно защиты ханства. Ленкоранское укрепление состояло из полуразрушенного земляного вала и не могло вместить даже и этого малочисленного гарнизона; в укреплении не было ни провиантских магазинов, ни цейхгаузов, ни даже достаточно воды. Магазин был устроен в стороне от крепости, на берегу моря, был ветх и требовал особой защиты, а цейхгауз был переведен на остров Сару. Вооружение укрепления состояло из негодных орудий: почти все они имели раковины или трещины.

При первом известии о волнении жителей, маиор Ильинский оставил лагерь и перешел в крепость. Разрушенный земляной вал он утвердил кольями и плетнем, возвысил его двумя рядами бревен и сделал амбразуры. Очистив на довольно значительное расстояние местность вокруг вала, он углубил ров и [616] приготовил рогатки, чтобы удобнее было отражать неприятеля штыками (Рапорт Ильинского Ермолову, 14-го августа 1826 г., № 830.).

Желая сохранить людей, разбросанных на отдельных постах, маиор Ильинский приказал им следовать в Ленкорань, но посланные его были перехвачены и большею частью умерщвлены. Тогда он отправил посланного в Ширвань к маиору Ашебергу, прося его помощи. Последний, не ожидая приказаний, послал в Ленкорань 98 человек Бутырского полка, следовавших на укомплектование Каспийского морского баталиона (Рапорт маиора Ашеберга Вельяминову, 8-го июля 1826 году. Лит. Г. Арх. штаба кавк. армии, д. генерального штаба № 22.). Вместе с тем, не надеясь на жителей Сальянского магала (уезда), где жил народ буйный, «изобилующий чрез меру духовенством и тунеядцами агаларами», Ашеберг предлагал Ермолову вооружить от 200 до 300 человек находившихся там русских рыбопромышленников (Рапорт Ашеберга Ермолову, 18-го июля 1826 г., № 29.).

Ильинский успел, между тем, захватить одну из ханских жен, нескольких подозрительных лиц и приближенных хана и всех их отправил на остров Сару. Он разослал воззвания жителям, прося их не верить слухам, рассеваемым злоумышленниками (Рапорты Ильинского Вельяминову, 6-го и 7-го июля 1826 года, № 518 и 524. Там же.). Талышенцы не слушали увещаний, а попытка разогнать толпы возмутителей, окружавших Ленкорань, не увенчалась успехом. Высланная Ильинским небольшая команда в 70 челов., под начальством капитанов Перкина и Музайки, наткнувшись на засаду, потерпели неудачу, причем Музайко был убит. Маиор Ильинский растерялся и не знал, что делать. «Помощи нет ни с которой стороны, доносил он (То же, от 10-го июля 1826 г.); нахожусь совсем в руках злодея, и все мое любезное войско приходит в упалость, о каковом происшествии более не могу писать». Неприятель захватил Кизил-Агачский пост, овладел постами Аркеванским, Герминским и заставил Сальянский пост отступить на остров [617] Сару. «Теперь, — говорил Ильинский (Рапорт Ильинского Вельяминову, от 11-го июля 1826 г., № 550.), — совершенно считаю себя погибшим, не видя помощи и прося ее со всех сторон».

Восстание в Талышах с каждым днем усиливалось, и в ночь с 15-го на 16-е июля ленкоранский гарнизон в течение четырех часов имел усиленную перестрелку с неприятелем. «Нет ни одного часа к спокойствию солдат, — доносил Ильинский (То же, 16-го июля 1826 года, № 575.), — беспрестанно в боевом порядке; многолюдные партии со всех сторон появляются, увлекают побоями людей и вооружают против нас».

Мир-Гассан-хан занял все дороги и выставил свои посты далеко вперед: с одной стороны к Баку. а с другой — к Шемахе. Он вошел в сношение с явившимися на границе бывшими ханами ширванским и бакинским и порешили открыть действия в бывших своих владениях, как только Персия объявит войну России.

Объявление это последовало первыми выстрелами, произведенными войсками эриванского хана.

Рано утром 16-го июля разъезды эриванского хана произвели несколько выстрелов по передовым нашим войскам, стоявшим вблизи Мирака. Командир Тифлисского полка, князь Саварсемизде, отправил письмо хану, прося его остановить беспорядки, но посланный был задержан, и персияне кричали, что сардарь не имеет нужды в объяснениях с русским начальником и, будучи извещен Абас-Мирзою о последовавшем разрыве с Россиею, истребит и самого полковника.

Спустя час, персидская конница атаковала наши пикеты, схватила девять человек казаков и несколько татар, а затем двинулась к лагерю, куда направился и сам сардарь с двумя регулярными баталионами сарбазов. Князь Саварсемидзе принужден был снять лагерь и отступить. Каменистую и тесную дорогу, по которой ему приходилось идти, он нашел занятою неприятельскою конницею, часть которой, спешившись, находилась под защитою шести фальконетов. [618]

Взяв 150 человек и одно орудие, кн. Саварсемидзе штыками открыл себе путь, тогда как остальная его пехота, построенная в каре и не превышавшая 500 человек, при двух орудиях, вела перестрелку с неприятелем, собравшимся в числе 5,000 челов. и наседавшим с тыла и флангов. Возвратившись в каре, кн. Саварсемидзе перешел в наступление и, заставив неприятеля податься назад, прошел почти без потери весь путь до сел. Гумри (ныне г. Александрополь). Здесь он узнал, что брат эриванского хана в тот же день разорил сел. Малый Караклис и увел в плен более 150 душ, что неприятельская конница в 200 челов. появилась на реке Гамза-чемене, вырезала 15 человек солдат, бывших на покосе, и отогнала казенных лошадей Тифлисского полка; что наши посты на Садага-хаче и Балык-чае сбиты и кочевья казахских татар подверглись нападению (Отношение Ермолова кн. Меншикову, 19-го июля. Всеподданнейший рапорт Ермолова, 22-го июля 1826 г. Акт. Кав. Арх. Комис, т. VI, ч. II, № 646 и 648. Журнал военных действий в провинциях Памбаках и Шурагели. Тифлисский арх., д. генерального штаба, 1826 г. № 79 и 1827 № 87.).

Пользуясь первым успехом, эриванский хан старался возмутить население и разослал казахским агаларам циркулярное письмо следующего содержания:

«Прежде сего, как между нами и русскими был мир, вы несколько раз излагали перед нами просьбу свою и именем Бога просили, дабы мы пощадили вас и избавили вас и семейства ваши из рук русских, обещаясь показать услуги и те бедствия, которые наведете на русских. Я в прошлом году ездил в Тегеран и доложил шаху о просьбах и обещаниях, которые вы сделали; много старался и несколько раз писал письма к муджитехиду, дабы он принял на себя почин освобождения вас от неверных, и наконец успел в том, что он приехал из Кербелая к шаху. По просьбам вашим и по моему ходатайству шах решился истребить неверных и из-под ига их освободить правоверных. Войско аракское, фарское, хоросанское и весь народ иранский двинулись из своих жилищ и мы, основываясь на обещаниях ваших, разрушили мир, доселе существовавший между нами и русскими, побили их солдат, разорили всю Шурагельскую [619] область и тем исполнили желание ваше. Шах-заде с многочисленными адзербейджанскими войсками пошел к стороне Карабага; ханы же дагестанский (казикумухский) и ширванский, которые находились при шахе, пошли с войсками к собственным их владениям. Собственное шахское войско также двинулось и следует в сии страны. Мы обязываемся пригласить вас к сему делу, дабы сказать вам, что если вы к оному хотите приступить с чистосердечием и усердием, то уже настал к тому случай и к исполнению оного вы должны сделать первый шаг и тем исполнить данное вами обещание. Следовательно всех русских, находящихся среди вас, должны вы убить и будете во избавлении себя нам сотрудниками. В противном случае, если не исполните сего, мы причиним вам возможное зло, ибо тогда вы устранитесь от собрания правоверных и удалитесь в общество неверных; тогда имущество ваше, семейство и кровь ваша будут безгрешною жертвою, и вы погибнете как на этом, так и на будущем свете. Рассудите сами, лучше ли быть в числе правоверных или предаться неверным».

Население отвечало, что само собою сделать ничего не может, но противиться успеху персиян не будет.

Между тем Ермолов, получив первые известия о вторжении персиян, приказал князю Саварсемидзе защищать только Большой Караклис, чтобы закрыть вход через ущелье в Памбакскую провинцию и Балык-чайский пост на Гокче, преграждавший персиянам доступ в татарские дистанции (Всеподд. донесение Ермолова, 30-го июля 1826 г. Военно-ученый арх., отд. II, д. № 5850 (а), л. 40.). Для поддержания же отряда кн. Саварсемидзе был двинут, 19-го июля, из Белого Ключа на р. Каменку (Джелал-оглы-чай) сводный баталион из двух рот 7-го карабинерного и двух рот 41-го егерского полков с четырьмя орудиями, под начальством маиора Кошутина.

Когда князь Севарсемидзе получил предписание главнокомандующего, Гумры и Караклис были уже окружены неприятелем и сообщения повсюду прерваны. В распоряжении князя Саварсемидзе было всего 60 человек донских казаков, так что все сведения о [620] движении и действиях неприятеля получались только от местных жителей, часто искажавших их в пользу персиян. При таких условиях кн. Саварсемидзе не решился сразу покинуть Гумры и перевезти все тяжести в Караклис, а оставил в Гумрах две роты с четырьмя орудиями, под начальством флигель-адъютанта, полковника барона Фридерикса. С уходом князя Саварсемидзе в Б. Караклис персияне еще теснее обложили Гумры, и положение Фридерикса было крайне затруднительно. Такое состояние продолжалось до тех пор, пока в ночь с 28-го на 29-е июля не прибыл в Караклис сводный баталион Кошутина. Тогда полковник Фридерикс присоединил к себе команды, находившиеся в Беканте и Амамлах, и вместе с ними отступил к Караклису — последнему пункту, остававшемуся в наших руках в провинциях Памбакской и Шурагельской. И здесь положение эриванского отряда было далеко не блестяще: продовольствия почти не было, и оно добывалось при помощи фуражировок, не всегда удачных. 1-го августа было получено приказание Ермолова оставить Памбакскую провинцию и, отступив за Безобдал, укрепиться на Лори или в Джелал-оглу. Князь Саварсемидзе выбрал последний пункт, как наиболее удобный для продовольствия и поддержания сообщений. Для лучшего удовлетворения последней цели, войска эриванского отряда были расположены следующим образом (Журнал военных действий в Памбаках и Шурагели. Тифлис. архив, д. генерального штаба 1826 г. № 79 и 1827 г. № 87.): на Акзебиюке, у так называемых Волчих ворот, находился баталион Херсонского гренадерского полка с четырьмя орудиями; в Джелал-оглу — 2-я гренадерская рота Тифлисского полка с одним орудием и сотнею казаков; в Гергерах — две роты, из коих одна женатых нижних чинов того же полка, и два орудия; на горе Безобдале — две роты 41-го егерского полка с двумя орудиями; в селении Кишлаке — три роты Тифлисского полка с тремя орудиями. В случае надобности от этого отряда высылалась рота с одним орудием к спуску, обращенному к Караклису, к тому месту, где сходятся верхняя и нижняя дороги. В самом Караклисе находился князь Саварсемидзе с тремя ротами 7-го карабинерного, тремя ротами Тифлисского [621] полков, с семью орудиями, 120 казаками, 50 человеками борчалинской и 100 челов. армянской конницы.

4-го августа персидская конница появилась в виду Караклиса, но не предпринимала ничего серьезного. Как здесь, так и на других пунктах персияне избегали боя и были уверены, что русские сами оставят Грузию по причине междоусобия, будто бы происходившего в России. В этом уверены были самые высшие сановники, государства. Когда через Эривань проезжал, посланный князем Меншиковым к Ермолову, армянин Ковалев, эриванский сардарь прямо высказал последнему свою уверенность, что Россия не в состоянии бороться с Персиею.

— Вашим войскам приказано возвратиться, говорил Хуссейн-хан, по какой же причине они остаются на нашей границе? Не желают ли войны? Я удивляюсь, что, с одной стороны, посланник просит признать императором Николая Павловича и подписать о том бумагу, а с другой стороны, занимают наши границы своими войсками. Что происходит у вас, нам все известно. Нам пишут сюда ваши подданные татары, что у вас нет здесь вовсе войск; что ваши государи, два брата, между собою воюют. Константин Павлович просит помощи у французов и немцев, а войска в Грузии находятся у генерала Ермолова, который сам не знает, повелениям которого государя следовать; генерал же Вельяминов прислал ныне сюда войска и занял мои двери. Если войска эти не будут взяты к своим местам, то ни посланник не будет иметь успеха, ни я не позволю, чтобы русские занимали мои двери. Если на этот раз войска не будут сняты, то из числа моих нукеров одного сделаю губернатором в Тифлисе, другого — комендантом, третьего — полициймейстером. Удивительно, я 20 лет нахожусь в здешней стране, и никогда в Гокче или Абаране русских войск не видал. Тогда у нас не было еще никакого военного устройства, а теперь мы имеем сарбазов превосходнее русских солдат, пушки — лучше их пушек, и из сего явствует, что наказание их настало. Русским надо бы было стараться быть спокойными, а они, напротив, прибавляют злость свою: обнадеживают греков уничтожить власть турок и восстановить греческое царство, а на этой стороне тягаются с нами на счет границ. [622]

Таковы были взгляды эриванского хана, грозившего распространить ужас до Тифлиса и прежде всего уничтожить наш эриванский отряд.

Стягивая войска к Джелал-оглу и отправляя постепенно транспорты с имуществом и семействами нижних чинов, кн. Саварсемидзе, в 2 часа пополудни 9-го августа, оставил Караклис, предав пламени все строения. Неприятель следил за движением наших войск и изредка перестреливался. Присоединив к себе отряды, находившиеся в Гергерах и Кишлаке, кн. Саварсемидзе остановился на ночь у подошвы Безобдала в довольно тесном ущелье, не доходя версты полторы до крутого подъема. Неприятель сильно напирал на арриергард. Полковник барон Фридерикс, занимая с тремя ротами и тремя орудиями высоту возле дороги, удерживал персиян и, дав всей колонне втянуться в ущелье, сам последовал за ней. Наступившая темнота и сильный дождь удалили неприятеля. На следующий день отряд прибыл в Гергеры, где и расположился лагерем. К 17-му августа большая часть отряда сосредоточилась у Джелал-оглу, и войска князя Саварсемидзе расположились следующим образом: на Акзебиюке у Волчих ворот две роты 7-го карабинерного полка, два орудия и 20 казаков, под командою маиора Хомуцкого; у старой церкви Мотур, в пяти верстах от Джелал-оглу, на левом берегу реки Джилги, — одна рота с орудием и 15-ю казаками; вверх по Джилге, верстах в десяти от Джелал-оглу, — казачий пикет из 20-ти человек при офицере. В лагере в Джелал-оглу, под начальством кн. Саварсемидзе, находились две роты 7-го карабинерного, пять рот Тифлисского пехотного и две роты 41-го егерского полков, девять орудий Кавказской гренадерской артиллерийской бригады и 240 донских казаков. В Гергере — две роты Тифлисского полка с двумя орудиями и 75 казаков; при греческой деревне Гулакерах — рота Тифлисского полка с орудием; при армянской деревне Дурмакатуре — рота Тифлисского полка с орудием. Главные силы неприятеля, под начальством сардаря эриванского, находились в это время в Гамзачемане; Гассан же хан, с своею конницею, четырьмя орудиями и частью сарбазов, расположился в сел. Кишлаке, имея передовые караулы на Безобдале. [623]

Почти одновременно с нападением на эриванский отряд, персияне появились и в Карабаге.

18-го июля полковник Реут получил донесение от подполковника Назимки, находившегося в гористой части Карабага, в сел. Гюрюсах, что персияне, под начальством Эмир-хана, заняли пограничное наше селение Парнаут (Рапорт Реута обер-квартирмейстеру полковнику Коцебу, 30-го ноября 1827 года, с приложением журнала действий. Тифлис. арх., д. генер. штаба № 3.). На следующий день, 19-го июля, было уже известно, что неприятель с артиллерией и многочисленною конницею, всего до 30,000 человек, переправившись через Аракс у Худо-аферинского моста, вступил в Карабаг, где находилось только девять рот 42-го егерского полка, шесть легких орудий и один слабый по составу казачий полк (Разбросанный по постам для поддержания сообщений.). Из этого отряда одна рота находилась в Шуше, а три роты с двумя орудиями — в гористой части Карабага, в селении Гюрюсах, для охранения кочующего населения. Имея неточные сведения о движении неприятеля и вводимый в заблуждение туземными жителями, содержавшими кордоны, полковник Реут не успел соединить своих сил в Чинахчах и тем подверг их печальной участи. Персияне ворвались в Карабаг так неожиданно, что Реут не считал возможным выждать прибытия из Гюрюс отряда Назимки и защищаться в Чинахчах, так как окружающие высоты командовали над этим селением. Он решился отступить в крепость Шушу, «ибо, доносил он (В рапорте обер-квартирмейстеру, полковнику Коцебу, 30-го ноября 1827 года, с приложением журнала действий. Арх. штаба Кавказской армии, д. генерального штаба № 3.), сверх того не имел я в запасе провианта и не предвидел совершенно никаких способов к заготовлению оного, по причине возмущения жителей». Из пяти рот 42-го егерского полка, находившихся в Чинахчах, Реут командировал 19-го июля две роты в Шушу, на присоединение к шестой роте там находившейся и с целью обеспечить крепость от быстрого набега и нечаянного нападения неприятеля. Остальные роты назначались для вывода жителей и прикрытия обозов; но в тот же день, вечером, Реут узнал, что персияне, желая отрезать ему путь отступления, [624] направились на Топ-хане, находившееся вблизи крепости Шуши. Это известие изменило все предположения Реута и заставило его спешить отступлением. Оставив на месте все тяжести, кроме заручного оружия, пороха и свинца, он в тот же день выступил и 20-го, поутру, прибыл в Шушу, с остальными тремя ротами, четырьмя орудиями и 256-ю человеками казаков.

Впоследствии оказалось, что отступление это было предпринято слишком поспешно, так как персияне показались только через пять дней; что Реут растерялся и что ему не было нужды бросать казенное имущество и торопиться выступлением из своей штаб-квартиры.

Выступая из Чинахчи, Реут предписал подполковнику Назимке с его тремя ротами и двумя орудиями, оставить Гюрюсы и кратчайшею дорогою, как можно поспешнее следовать в Шушу к нему на соединение. Последний вечером 20-го июля, выступив из Гюрюс, имел в строю: 18 офицеров и 874 человека 42-го егерского полка, три офицера и 94 человека казаков донского Молчанова полка и два легкие орудия. Темнота ночи препятствовала быстроте движения, а на рассвете 21-го числа отряд был окружен у селен. Гюрюнзура возмутившимися жителями и присоединившимися к ним персиянами.

Обремененные орудиями роты принуждены были отступать по дороге почти непроходимой. После продолжительного и упорного боя, среди невыносимого зноя и жажды, отряд потерял почти половину людей, а остальные, по почину подполковника Назимки, решились сдаться военнопленными. Два офицера, успевшие укрыться у армян, явились впоследствии в полку и были вестниками неудачи. «Какое подлое дело Назимки, писал Ермолов полковнику Реуту (По-польски в письме от 2-го августа 1826 г., № 285.). Вы должны сие заслужить собственною неустрашимостью». Пленение остатков рот 42-го егерского полка крайне огорчило и императора. «Русских превосходством сил одолевали, писал он главнокомандующему (В рескрипте от 10-го августа 1826 года.), истребляли, но в плен не брали. Сколько из бумаг понять я мог, везде в частном исполнении видна [625] оплошность неимоверная: где предвиделись военные обстоятельства, должно бы было к ним и приготовиться».

Ермолов сам видел оплошность Реута и требовал от него стойкости, бдительности и осторожности. Он просил беречь выстрелы, ласкать армян и поступать без сожаления с изменниками татарами. «Надобно, писал главнокомандующий, чтобы каждая рота знала свою часть стены для обороны и был резерв для подкрепления более угрожаемых частей. Пока слаб неприятель, можно делать вылазки собственно для доставления провианта, ежели есть оный по близости. Хороши вылазки ночью, на близкую часть неприятеля, если он только неосторожен; но и собственного беспорядка страшиться надобно».

Из доставленных лазутчиками сведений было известно, что Абас-Мирза ввел в Карабаг до 30,000 человек, к которым присоединилось почти все магометанское население провинции. Армяне бежали в гористые и крепкие места, а покинутые ими селения были заняты неприятелем, который частью вытравил, а частью сжег весь хлеб, остававшийся на корне. «Явно обнаруживавшееся теперь недоброжелательство к нам татар, доносил полковник Реут (В рапорте Ермолову, от 19-го июля 1826 г., № 1040. Воен.учен. арх., отд. II, д. № 4439.), весьма хитро было ими скрываемо, и даже не было ни одного из них сколько-нибудь преданного, чтобы, по крайней мере, иметь какие-нибудь настоящие (достоверные) чрез них сведения. Всем им формально известно было прибытие к Араксу персидских войск, но они сие скрывали и даже посторонние сведения о том умели иначе представить. Армяне же не могли знать ничего настоящего, ибо по боязни своей не осмеливались и показываться близко у границы, и если бы не случилось захвачения в плен хорунжего Крюкова, то, конечно, я о прибытии персиян узнал бы только в то время, как они приблизились бы к нашим казачьим передовым пикетам».

Измене населения много способствовало присутствие при персидских войсках бежавших в Персию ханов и других владельцев. Поддерживая постоянные сношения с некоторыми лицами [626] нам преданными, ханы успели возмутить против России почти все мусульманские провинции, и одновременно с вторжением персиян в Карабаг в Ширвани явился бывший хан Мустафа. Маиор Ашеберг просил находящегося в Кубе генерал-маиора Краббе оказать ему помощь. Командировав тотчас же в Ширвань три роты Апшеронского полка, Краббе сам отправился туда же, поручив начальство над войсками в Кубинской и Дербентской провинциях, а также и в Талышинском ханстве, артиллерии полковнику Мищенко.

Прибыв 23-го июля в Старую Шемаху, генерал маиор Краббе нашел край в полном восстании, и хотя он принял все меры к тому, чтобы успокоить население, но внушения его почти не действовали. «Нет никого истинно нам преданных, доносил он (Ермолову, от 25-го июля, № 67. Тифлис. арх. штаба Кавказской армии, д. 1825 г. № 17.), и никто не доставляет нам верных сведений. Некоторые уверяют, что беглец Мустафа, бывший хан (ширванский), с 5,000 сарбазов и с многочисленною конницею находится на реке Куре, где в оную впадает река Аракс, и оттуда рассылает прокламации в магалы; другие же говорят, что он переправился по сю сторону Куры, но не имеет у себя сарбазов, а одну только набранную им конницу».

Рассказы один нелепее другого распространялись в народе, и силы неприятеля преднамеренно увеличивались. Веря чистосердечно в многочисленность персидских войск и их несокрушимость, жители портили мельницы и лишали нас возможности запастись продовольствием. В Шемахе Краббе нашел провианта только 200 четвертей, но и тот в зерне. Не имея возможности обратить его в муку, он просил армян доставить продовольствие войскам, но армяне везли только зерновой хлеб, потому что муки сами не имели. Краббе хотя и сделал распоряжение о доставлении провианта из Кубы и Баку, но, считая при таких обстоятельствах неудобным оставаться в городе, выступил с четырьмя ротами Апшеронского полка к сел. Керкеич и остановился там лагерем; в [627] городе были оставлены две роты 42-го егерского полка с тремя орудиями.

Отъезжая в Шемаху, Краббе прекратил все работы при полковых штабах и приказал следовать в Ширвань четырем ротам Куринского, одной Апшеронского полков, двум орудиям и сотне казаков. В лагерь к нему прибыло 150 человек кубинской конницы и ожидалось еще человек до двух сот. Таким образом, генерал Краббе надеялся сосредоточить отряд из пяти рот Апшеронского полка, баталиона Куринского, восьми орудий и около 400 человек конницы.

Вечером 25-го июля было получено известие, будто бы Мустафа-хан занял Аксу и что все жители присоединились к нему; но верно ли это известие — решить было трудно. «Ни обещания важнейших наград, доносил Краббе (В рапорте Ермолову, от 26-го июля 1826 года, № 75.), ни деньги, раздаваемые лазутчикам, ничто и нисколько не приносит мне пользы. Ясно видно, что вся провинция заблаговременно приготовлена к измене. Сам комендант не представил мне ни одного еще человека, на преданность и усердие которого можно бы было положиться, и сие донесение отправляю через своих кубинцев к шекинскому коменданту». Посланные с этим рапортом не могли доехать до г. Нухи и донесли Краббе, что но причине всеобщего восстания в Шекинской провинции войска наши, там находившиеся, принуждены были отступить по направлению к Тифлису. Генералу Краббе пришлось посылать свои донесения через гг. Кубу, Кизляр и Моздок. Кружный путь этот был причиною того, что из Ширвани долгое время не было никаких известий, что, конечно, крайне беспокоило Ермолова. «Удивляюсь, писал он (В предписании генерал-маиору Краббе, 5-го августа. № 25.), что ваше превосходительство не сыщите человека, который бы прошел ко мне с известием. Извольте действовать с живостью. Провинция представляет все средства продовольствия и щадить изменников нет причины. Все для войск потребное брать, но не истреблять хлебов, ибо нужны будут впоследствии. Направить кубинцев на чепаулы (набеги), к чему [628] охотно они поступят, нока войска наши будут находиться в Ширвани».

Надежды и желания главнокомандующего сохранить за собою хотя эту провинцию не оправдались. Недостаток продовольствия, всеобщее возмущение населения как в Ширвани, так в Шекинской и Бакинской провинциях и наконец появление в окрестностях Кубы сына Ших-Али, бывшего хана дербентского, — заставили Краббе покинуть Шекинскую провинцию. С отрядом из 2 1/2 баталионов (Баталионы Куринского и Апшеронского полков и две роты 42-го егерского полка.), 150 человек казаков, 700 человек кубинской конницы и с девятью орудиями, Краббе, 25-го августа, стал отступать к Новой Кубе, куда и прибыл 21-го числа.

Отступление это было совершено с весьма большими затруднениями. Лишенные всякого содействия обывателей, войска принуждены были оставить на месте почти весь обоз и даже заручную амуницию и могли взять с собою только путевое довольствие, больных и раненых. Маиор Ашеберг бросил все свое имущество; все служившие в комендантском управлении чиновники сделали то же и отступали за отрядом пешие. Ашеберг мог взять с собою только казенные деньги, конфискованный шелк и отчеты; все же прочие письменные дела были оставлены и достались неприятелю (Рапорт Ашеберга Ермолову, 25-го августа 1826 года, № 95.). Отступая к Кубе, генерал Краббе оставил на р. Ата-чае баталион куринцев, три роты апшеронцев, при семи орудиях и 50-ти казаках, под начальством маиора Марченко.

Несколько ранее отступления Краббе, и именно 1-го августа, маиор Ильинский сообщил стоявшему на рейде капитан-лейтенанту барону Левендалю, что намерен оставить Ленкорань. Он просил прислать все киржимы и гребные суда, на что Левендаль отвечал, что по захождении луны все суда будут присланы. Ильинский облил нефтью весь остающийся провиант, свез в пороховой погреб большую часть лафетов и захваченное имущество хана. Уничтожив все, что можно было, в крепости, он поджег [629] облитые нефтью строения, сел на суда и отплыл на остров Сару (Рапорт барона Левендаля Ермолову, 3-го августа, № 1334.). Талышинское ханство осталось во власти персиян.

Последние, рассыпавшись более или менее значительными отрядами по нашим мусульманским провинциям, охватили Грузию с юга и востока, а пробравшийся в Джары Сурхай, бывший хан казикумухский, угрожал ей с севера. В прежние времена кахетинцы умели сами отражать все покушения джаро-белоканских лезгин, а теперь искали защиты русских войск, число которых было весьма ограничено и недостаточно для защиты всех вероятных пунктов нападения.

В это время войска Кавказского корпуса были расположены следующим образом: четыре полка и 6 рот находились на Кавказской линии; бригада пехоты была в Кубе и Дербенте, для наблюдения за Дагестаном, население которого, помимо своей воинственности, сочувствовало персиянам, и потому, для поддержания спокойствия в том крае, сил этих было едва достаточно. Из бригады, расположенной в Имеретии, Мингрелии и Абхазии, можно было взять не более одного баталиона, так как необходимо было принять меры осторожности против Ахалцыхского пашалыка, вследствие возникавших уже тогда несогласий между Россиею и Турциею. Порта сосредоточила вблизи Ахалцыха десятитысячный корпус, который при первом разрыве мог вступить в наши пределы.

Таким образом, при всех усилиях, Ермолов мог сосредоточить в Закавказье не более 12-ти сводных баталионов, с которыми и намерен был действовать оборонительно и до прибытия подкреплений защищать только одну Грузию, ибо, при тогдашних обстоятельствах и враждебности к нам населения, она одна могла доставлять средства для продовольствия. Нельзя не сказать, что и для такой скромной задачи 12 баталионов было бы слишком недостаточно, если бы Ермолов не был уверен в стойкости и самоотвержении воспитанных им войск.

«Недавно возвратился я с Кавказской линии, писал главнокомандующий в приказе (От 26-го июля 1826 г. Арх. Глав. Штаба в С.-Петербурге. Секрет. дела 1826 г., д. № 98.), где наказал возмутившихся чеченцев; [630] но здесь персияне гораздо бессовестнее, с большою наглостью начали делать нападения на войска наши.

Они прервали мир, когда со стороны нашей все употреблены были средства продолжать доброе согласие; прервали тогда, когда посланный от государя императора генерал князь Меншиков, для переговоров о границе, находился в Персии и самим шахом был принят благосклонно.

Со стороны Эривани вошел с войском сардарь и разбойнически грабит и истребляет мирных жителей, подданных великого нашего государя, возмущает и подговаривает к измене. В Карабаг вступили войска персидские, и один из сыновей шахских Абас-Мирза, издавна дружески принимавший к себе всех бежавших от нас ханов и разных изменников, ведет их с собою, обещая им возвратить прежние их владения.

Распоряжение сие делает сын шахский, как будто бы не было вас здесь, храбрые мои товарищи! Он думает отнять у нас мужеством вашим покоренные области. Не стану говорить о храбрости вашей и неустрашимости: везде и постоянно оказывали вы оные, и когда же не были таковы воины русские? Всегда отличались вы верностью к государю; но я требую от вас, сам будучи вам примером, новому государю нового усердия. Имейте терпение и защищайтесь с твердостью. Я укажу вам, храбрые товарищи, когда нанести удар на врагов нашего императора».

Удар этот мог быть произведен только с прибытием подкреплений, и Ермолов вновь просил о присылке ему двух полных дивизий пехоты и шести донских полков. Спустя несколько дней, он писал, что просил прислать казаков в том предположении, чтобы употреблять с ними татарскую конницу; но, видя всеобщую измену татар, находит, что без пяти или шести тысяч легкой кавалерии обойтись невозможно (Отношение Ермолова начальнику главного штаба Дибичу, 30-го июля 1826 г. Лит. А. Военно-учен. арх., отд. II, дело № 5850 (а).). В ожидании прибытия этих подкреплений, Алексей Петрович решился сохранить за собою только Грузию и просил жителей вооружиться на защиту семейств и имущества против врагов православной веры. Для поддержки [631] населения и вообще для обеспечения Кахетии от вторжения джаро-белоканцев, Ермолов назначил баталион Грузинского гренадерского полка, с тремя орудиями и 400 человек 3-го баталиона Ширванского полка, которых и приказал сосредоточить вблизи Алазани и по возможности в центральном пункте, из которого можно было бы подавать помощь в разных направлениях.

«Никаких отделений от баталиона не иметь, писал главнокомандующий (Генерал-лейтенанту кн. Эристову, 3-го августа, № 236; предписание Ермолова полковнику Ковалеву, 3-го августа, № 243.), и оставить здешнюю привычку желать защитить все в одно время, — привычку вредную разбросать людей на малые части и быть повсюду столько слабыми, что малейшие усилия неприятеля встречают сопротивление бессильное и дают ему успехи». Главнокомандующий приказал уменьшить обоз, оставив по одной повозке на роту, а офицерам иметь вьюки; просил не поддаваться ложным слухам о появлении неприятеля и не беспокоить людей напрасными движениями; действовать только оборонительно и ни в каком случае не вступать в земли джаро-белоканских лезгин. Ермолов просил начальника лезгинской линии, генерала кн. Эристова, побуждать князей и дворян к скорейшему вооружению людей, к занятию ими необходимых постов и отправил к нему свое воззвание, обращенное ко всем жителям Грузии.

«Персияне, писал главнокомандующий в этом воззвании (От 4-го августа 1826 г.), или, лучше сказать кизил-баши, издавна известные грузинам по врожденному их бесстыдству, неожиданно вторглись, с набранными ими полчищами, в границы наши, зная хорошо, что великий наш государь, как и мы, его верноподданные, сохраняли всегда свято права за 13 лет заключенного пред сим мира со стороны их таким низким образом нарушенного в то время, когда посланник наш еще доселе находится у них.

Не нахожу нужным распространяться о персиянах; вы, грузины, их совершенно знаете; но не должен умолчать здесь о том, что они успели большую часть своих единоверцев татар, в принадлежащих нам провинциях, склонить на свою сторону, обещая [632] войскам своим все достояние грузинское, которым варварски пользоваться привыкли они в прежние времена. Но забыли они о том, что грузины из любви к православной вере, из преданности к отчизне своей, с горстью земского войска, неоднократно поражали их даже в пределах самой Персии, не будучи тогда защищаемы сильною рукою государя всероссийского... Теперь, когда справедливое мщение ожидает персиян от государя нашего за разбойническое вторжение в землю нашу, вы, без сомнения, все поспешите ополчиться противу врагов религии нашей, врагов алкающих крови грузинской! Кто из вас не помнит или не знает о нашествии Ага-Магомед-хана, дяди нынешнего шаха персидского, в пепел обратившего Тифлис? Не персияне ли, изверги, гордились всюду жертвами здешними, наполняя ими гаремы свои, и несметное число христиан, соотчичей ваших, принужденно обращали в магометанскую веру?

Когда, подобные персиянам, вероломные единоверцы их, подданные наши татары, отважились изменить законному нашему правительству, то не довлеет ли мне требовать от всех христиан, жителей высочайше вверенного мне края, единодушного усердия, дабы всякого состояния люди, т. е. князья, дворяне и вообще поселяне, оставя из своих лишь нужное число стражи для домашней безопасности, сами вооружились и поспешили с 20-тидневным провиантом в назначенное для сборища место — Тифлис. Из каждого уезда поведет сие земское войско дворянский маршал или его кандидат, тогда велю я с частью победоносного российского воинства ударить на нарушителей вашего спокойствия и при помощи Божией разобьем подлых неверных персиян, выгоним из земли нашей, а по прибытии скоро ожидаемых из России войск, внесем войну в самое сердце Персии и сугубо отмстим, в недрах их отечества, за все несчастия от них Грузиею потерпенные и за то бедствие, которое так нагло вновь они ныне для вас предуготовляют. Мне же дайте случай всеподданнейше довести до сведения моего всемилостивейшего государя об отличном усердии вашем на пользу службы Его Величества в десятилетнее управление мое вашим краем, постоянно вами оказываемом, и испросить за то [633] монаршее воззрение, коего недостойными соделались одни только неверные татары.

Всеконечно, после сего обвещения никто из вас не в нраве отговариваться впоследствии тем, что он не имел случая быть полезным собственному отечеству и службе государевой.

Вызывая вас на поприще чести и славы и для ограждения безопасности ваших семейств, я остаюсь уверенным, что то же сделаете по долгу христианскому и по долгу присяги, на верность моему великому государю императору вами данной, и получите такие поверхности, каких кизил-баши давно собственно от грузин не видали. Надеюсь, что дворянство первое подаст собою пример воинам-земледельцам, общим вооружением против неприятелей наших и самою храбростью».

Имея в виду, что в Грузии было много крестьян, принадлежавших духовенству, Ермолов просил экзарха, чтобы он принял меры к вооружению их. Преосвященный Иона тотчас же откликнулся на призыв и, сверх того, установил, чтобы во всех церквах грузинских совершалось молебствие с коленопреклонением о сокрушении нечестивых мусульман (Акты Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, №№ 654 и 655.).

В самом непродолжительном времени грузины выставили до 1,500 человек конного ополчения. Ермолов приказал для вооружения его выдать заручное оружие, а из полков — экономический порох и свинец, оставшийся от учебных припасов, а также разрешил продавать порох всем желающим грузинам.

Между тем лезгины успели напасть на Караагач и разорить его. Тогда Ермолов обратился с воззванием ко всему джарскому обществу, предупреждая его, что подобное поведение не останется безнаказанным и что напрасно они верят льстивым обещаниям персиян (Воззвание джарскому обществу, 6-го августа 1826 года.). Горцы не переставали хищничать, и князь Эристов просил помощи, говоря, что жители считают себя брошенными, видя, как войска покидают Кахетию. Ермолов отвечал, что тех войск, которые находятся в Кахетии, весьма достаточно для ее защиты при содействии жителей. Главнокомандующий просил князя [634] Эристова, пользуясь всеобщим уважением, возбудить угасшую бодрость дворянства и прибавлял, что донесет императору, что охранение Кахетии возложено на мужество грузин, и страна будет покойна (Предписание Ермолова князю Эристову, 12-го августа, № 267.).

В безопасности Грузии главнокомандующий был уверен, но его беспокоило положение полковника Реута, одиноко запертого в Шуше и отрезанного от всякого сообщения с Тифлисом.

Крепость Шуша была в самом плохом состоянии: большая часть стен или обвалилась, или была разобрана жителями на постройку домов, рвы осыпались и на вооружении было всего две старые азиятские негодные пушки, забитые камнями, без лафетов и снарядов; запасов продовольствия не было вовсе, и роты обеспечены были только восьмидневным запасом провианта.

Обширное пространство, занимаемое крепостью, требовало для ее защиты нескольких баталионов, и следовательно шести рот с четырьмя полевыми орудиями, даже и при пособии армян, живших в крепости, было недостаточно против неприятеля, численность которого доходила до 50,000 человек с 30-ю орудиями.

Работая день и ночь над починкою стен, гарнизон с первых же дней своего заключения принужден был довольствоваться половинною дачею провианта, да и тот собирался от жителей (Поставку хлеба в магазины взял на себя генерал-лейтенант кн. Мадатов, который покупал его у жителей, на этот раз не успевших собрать его.).

В виду затруднительности положения, полковник Реут собрал военный совет, на котором, по предложению маиора Клюки-фон-Клугенау (Впоследствии генерал-лейтенант и известный деятель на Кавказе, Франц Карлович Клюки-фон-Клюгенау был родом из Богемии, служил сначала в австрийских войсках, а 18-го марта 1818 года принят в русскую службу.), было положено: 1) уменьшить дачу провианта одним фунтом и заменить его мясом, взяв порционный скот у жителей под расписку; 2) вооружить запасным оружием всех армян и расставить их по стенам вперемешку с войсками; 3) Гюрюсские ворота и другие проходы заложить наглухо, испортить [635] все доступы к ним, а орудия выставлять там, где по ходу неприятельских действий они будут оказываться более необходимыми, и наконец, 4) обезоружить всех татар, а ханов и наиболее почетных беков арестовать и тем хотя отчасти удержать их родственников от явной измены и действия против нас («Русск. Старина» 1874 года, № 9-й, стр. 139.). Не смотря на то, большинство магометанского населения перешло на сторону неприятеля, значительные силы которого 25-го июля подошли к Шуше и остановились на месте называемом Гавахан. Все беки получили письма от Мехти-Кули-хана, коими он объявил себя ханом карабагским и обещал всем преданным ему большие милости и награды в будущем. С своей стороны персидский принц объявил, что, имея дело только с русскими, не будет нарушать спокойствия жителей.

На другой день, 26-го июля, Абас-Мирза, лично командовавший войсками, потребовал сдачи крепости. Полковник Реут отвечал, что ни в какие переговоры вступить с ними не может, а будет исполнять свой долг, сколько обязанность и честь того требуют.

Получив такой ответ и не решаясь предпринять штурм, Абас-Мирза ограничился одною блокадою, на столько бездеятельною, что наш гарнизон свободно и без всякой помехи произвел несколько фуражировок. В течение многих дней блокада ограничивались незначительною перестрелкою, передвижением неприятельских частей в виду гарнизона и нападением на наш скот, по недостатку фуража пасшийся под выстрелами крепости. Попытки эти не увенчались успехом, и тогда 30-го июля, по распоряжению Абас-Мирзы, были заложены две батареи на горе Топ-хана, которые на следующий день и открыли огонь по крепостным веркам.

1-го августа персидский принц отпустил в Шушу взятого в плен из отряда Назимки капитана Мадатова, с которым прислал вторичное требование сдать крепость и два перехваченные предписания Ермолова. В одном из них главнокомандующий приказывал Реуту, в случае наступления на него значительных [636]

сил неприятеля, оставить на время Карабаг. Не предполагая сдавать крепость, но желая затянуть только время, полковник Реут вступил с Абас-Мирзою в переговоры и просил прислать к нему чиновника. 3-го августа персидский принц прислал в Шушу Бежан-хана с блестящим конвоем. Клюки-фон-Клугенау встретил его у Елисаветпольских ворот, приказал завязать глаза и повел в дом Реута, где находились комендант и прочие штаб-офицеры. Бежан предъявил требование Абас-Мирзы сдать крепость, обещая выпустить гарнизон со всеми почестями.

— В сдаче крепости, говорил хан, нет для вас ничего бесчестного, тем более, что отступление разрешено самим корпусным командиром.

— Мы охотно исполнили бы предписание Ермолова, отвечали присутствующие, если бы оно застало нас еще в Чинахчи; но как мы уже заняли крепость Шушу, лишились имущества и не имеем никаких средств поднять свои тяжести, то, при всем великодушии его высочества предоставить нам свободное отступление, мы не можем им воспользоваться.

Присланный опять на следующий день Бежан объявил, что Абас-Мирза предлагает Реуту потребное число подвод для поднятия тяжестей, обещает снабдить наши войска провиантом, дать в проводники одного из своих ханов и обеспечить им путь отступления.

— Все прочие начальники, говорил Бежан, давно уже исполнили предписание Ермолова, и вследствие этого Шемаха, Куба и Нуха оставлены русскими войсками.

На это Реут отвечал, что хотя персияне заняли все эти пункты и он имеет предписание главнокомандующего очистить Карабаг, но с тех пор обстоятельства могли измениться, и для очищения Шуши ему необходимо вторичное приказание. Реут просил Абас-Мирзу разрешить ему отправить своего посланного в Тифлис.

Персидский принц отвечал, что подчиненный обязан исполнить волю своего начальника по первому приказанию, и потому он не соглашается на отправление посланного в Тифлис, тем более, что будто бы русские войска оставили все мусульманские [637] провинции; что помощи ни откуда гарнизону не будет по случаю войны России с Турциею и всеобщего возмущения в Грузии.

Реут прекратил переговоры, распределил оборону фасов между штаб-офицерами, а сам принял общее командование. «Господа офицеры, писал он в приказе (От 7-го августа 1826 г. Воен. учен. арх. отд. II, д. 4439.), состоящие на порученных им постах, должны твердо защищать оные без отступления. Ротным и фасным командирам назначить на стены людей цельно стреляющих, а в резерве иметь сильных и мужественных, более способных к действию штыками. Засим, остаюсь совершенно уверенным, что всякий из моих сотоварищей по долгу присяги, чести, преданности к государю и любви к отечеству, неизменно будет исполнять свою обязанность, не щадя себя до последней капли крови, имея в виду непременным правилом победить или умереть и тем потщиться приобресть бессмертную славу. В деле формальном нужно сколько можно хладнокровия, потому о соблюдении оного особенно всех прошу и подтверждаю притом, чтобы без необходимости сикурсу из резерва не требовать».

Между тем, 8-го августа, неприятель приступил к заложению новой батареи на шесть орудий на высоте, известной под именем Дав-Талап. Открытое вслед затем бомбардирование как с этой, так и с других батарей, не дало персиянам никаких результатов, и тогда Абас-Мирза просил Реута прислать к нему в лагерь штаб-офицера для некоторых важных объяснений. Реут назначил маиора Клюки-фон-Клугенау. Встреченный с большим почетом, посланный с переводчиком, капитаном Мурачевым, был введен в палатку Абас-Мирзы.

— Я потерял всякое терпение, — начал персидский принц, — быть более снисходительным к вам и жителям города. Войска мои неотступно требуют штурма, но я, уважая вас и не желая напрасного кровопролития, по сие время ждал, полагая, что вы образумитесь и примите мои предложения. Неужели вы думаете, что я пришел сюда с войсками только для одной Шуши? У меня еще [638] много дела впереди, ибо предваряю вас, что ежели соглашусь заключить мир, то не иначе, как на берегах Москвы.

Клюки-фон-Клугенау выслушал эту речь с едва сдерживаемою улыбкою, которая не скрылась от Абас-Мирзы.

— Вы не верите мне, — продолжал принц, — но я честью уверяю вас, что вы напрасно надеетесь на помощь; вы верно не знаете, что государь ваш ведет междоусобную войну с своим старшим братом, следовательно ему теперь не до Кавказа, а Ермолов давно уже оставил Тифлис.

Клугенау отвечал, что он не имеет никаких приказаний относительно сдачи крепости, и что для получения вторичного предписания Ермолова всего удобнее послать в Тифлис, на что потребуется не более 10-ти дней.

— Ваше высочество; — говорил Клугенау, — обвиняете полковника Реута в упрямстве и неисполнении приказания начальства, но вы, без сомнения, знаете наши обычаи, а также в чем заключается честь и долг каждого воина к своему государю и отечеству; поэтому я уверен, что только одни вы можете отдать нам должную справедливость; все прочие, окружающие вас, не рассуждают о будущем, — они только жаждут грабежа. По словам вашего высочества, Карабаг есть достояние ваших предков, отнятое будто бы от вас русскими несправедливо; но неужели вы хотите ознаменовать первое ваше завоевание кровопролитием и истреблением ваших будущих подданных, которые ни в чем не виноваты? Имея сорокатысячную армию, ваше высочество, конечно, можете взять Шушу; наш малочисленный гарнизон, всего из 1,500 штыков, с двумя орудиями, ослабленный трудами и недостатками всякого рода, не долго может сопротивляться; но эти 1,500 штыков, защищая свою честь и семейства, не дешево вам достанутся, и, вместо богатого населенного города, вы найдете одни развалины и войдете в него по трупам ваших подданных, — и все это через подстрекательство неблагонамеренных людей, желающих только обогатиться грабежами, тогда как через несколько дней вы займете крепость без всякой потери, ибо, ежели удержание Карабага не входит в соображение Ермолова, то он наверное согласится на предлагаемые вами честные условия. [639]

— Я сделал все, что мог, — отвечал Абас-Мирза; и едва ли в состоянии буду удержать мой народ от желания немедленно штурмовать крепость. В Тифлис же посылать вам незачем, ибо я уже сказал, что русских там нет.

Оканчивая аудиенцию, персидский принц прибавил, что за будущее отвечать он не будет и всю ответственность слагает на полковника Реута («Русская Старина» 1874 г., № 9, стр. 145 и 146.). На следующий день в персидском лагере было значительное передвижение войск, производилась усиленная работа над возведением батарей, и лазутчики сообщили, что приступлено к подземным работам и что персияне готовятся к штурму. И, действительно, в одну из ночей замечено было приближение неприятеля, но лишь только местность осветилась зажженными нефтяными тряпками, выброшенными осажденными, как персияне бросились бежать, провожаемые картечными и ружейными выстрелами.

С такими войсками трудно было овладеть крепостью, и Абас-Мирза вновь просил прислать к нему Клюки-фон-Клугенау.

— Ну, что, одумался ли ваш полковник? — спрашивал принц. — Кажется, уже пора?

— К сожалению, — отвечал Клугенау, — относительно очищения крепости я не имею никаких наставлений и знаю только, что первое условие к окончанию этого дела — отправить к Ермолову штаб-офицера за приказаниями, а до получения его заключить перемирие.

— Из личного моего уважения к вам, — сказал Абас-Мирза, несколько подумав, — я предоставляю вам самим составить условия перемирия, и я их утвержу, но с тем, чтобы вы же и отправились к генералу Ермолову.

До возвращения посланного было постановлено не предпринимать никаких военных действий, и в залог этого полковник Реут отправил в персидский лагерь исправлявшего должность карабагского коменданта маиора Чиляева и капитана 42-го егерского полка Шевелева. Оба они должны были оставаться там только до возвращения посланного в Тифлис маиора [640] Клюки-фон-Клугенау. Взамен Чиляева и Шевелева, полковник Реут не требовал никого из персиян, так как не желал иметь в крепости такого человека, который бы присутствием своим мог оказывать влияние на жителей, и без того волновавшихся и приходивших в уныние.

Пользуясь временем перемирия, полковник Реут занимался перемолом хлеба, починкою крепости и приготовлением зарядов, заимствуя порох из неприятельских неразорвавшихся гранат.

12-го августа, Абас-Мирза отошел за гору Дов-Талап и расположился двумя лагерями против деревень Киркиджан и Хан-Кенты, а Юсуф-хан устроил свой лагерь на горе Топ-хана и окружил его двойным плетнем, между которым была насыпана земля.

Персидский принц старался уверить своих соотечественников, что не штурмует крепости из одного великодушия, и потому, «что жители и младенцы их обоего пола вышли с унижением из крепости и подняли великий вопль, то мы остановили приступ на день или два (Приказ Абас-Мирзы Мирзе-Измаилу. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 662.)».

Между тем, не имея никаких известий из Карабага и зная только, что полковник Реут заперся в Шуше, Ермолов писал ему (От 9-го августа 1826 г., № 265.): «Защищаться твердо и неустрашимо! Силою персияне крепости не возьмут; остерегаться измены. Подозрительных беков содержать под строжайшим караулом. Обнаруживающихся в измене содержать без всякой пощады, а в крайности лишать жизни. У татар взять провиант для войск и нужду пусть они терпят».

«Требую от вас, чтобы все употреблены были средства для обороны. Армян под ружьем имейте большое количество, и они защищаться будут. Вы должны знать, сколько трусливы и подлы персияне. Князь Саварсемидзе с горстью людей гоняет их большие силы. Одни вы до сих пор их несколько ободряли. Придет время и будете освобождены». [641]

Спустя неделю, Ермолов и Вельяминов оба писали Реуту (От 18-го августа 1826 г., № 289. Письмо это следует читать через строчку.): «Вы знаете почерк моей руки. Я в Грузии; есть у нас войска Чтобы персияне не подписались под руку корпусного командира и еще идут новые. Отвечаете честию и головою, если осмелитесь не доставили бы вам какой-нибудь приказ в свою выгоду, он сдать крепость. Защищайтесь до последнего; употребите в пищу приказал мне прибавить моею рукою, под которую подпи— весь скот, лошадей и чтобы не было подлой сдачи крепости. Дожи— саться трудно, чтобы вы ни под каким видом из кре — дайтесь нас. Генерал Ермолов».

пости не выходили и не сдавали бы ее персиянам, не смотря ни на какие со стороны их предложения и обещания. В нужде можно прожить весьма небольшими съестными запасами, уменьшив заблаговременно выдачу оных. Генерал-маиор Вельяминов».

С окончанием перемирия, 21-го августа, полковник Реут потребовал от Абас-Мирзы возвращения маиора Чиляева и капитана Шепелева, на что персидский принц отвечал требованием выпустить арестованных беков и очистить крепость. Реут прекратил переговоры, и неприятель приступил к постройке новой батареи на покатости горы Дов-Талап, в весьма близком расстоянии от крепостной стены.

27-го числа персияне открыли бомбардирование, произвели брешь в крепостной стене, но в следующую ночь она была заделана. Среди бомбардирования, продолжавшегося несколько дней, Абас-Мирза не терял еще надежды убедить Реута оставить крепость, обещая не делать нападения при отступлении и пропустить гарнизон в Тифлис. Реут отвечал, что ни в каком случае не оставит крепости, «ибо всякий солдат, под командою моею, охотно готов умереть под стенами оной, имея правилом — свойственно русскому духу — побеждать врагов, не смотря ни на какое превосходство оных».

Видя упорство гарнизона и не решаясь штурмовать крепость, [642] Абас-Мирза оставил у Шуши наблюдательный отряд, а сам в ночь на 5-е сентября с главными своими силами потянулся по большой дороге к Елисаветполю.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888