ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

XXII.

Волнение в Абхазии. — Нападение мятежников на с. Соуксу. — Экспедиция кн. Горчакова в Абхазию. — Взятие завалов у сел. Схаби. — Занятие Сухума. — Положение Кабарды. — Экспедиции полковника Коцарева за Кубань. — Характеристика их. — Сношения Ермолова с анапским пашою. — Происшествия в Чечне. — Появление имама. — Нападение чеченцев на Амир-Аджи-юрт и Герзель-аул. — Убийство генералов Лисаневича и Грекова. — Меры, принятые Ермоловым к умиротворению края.

Неповиновение цебельдинцев, их грабежи и разбои заставили владетельного князя Абхазии прибегнуть к силе, и один из князей Моршаниевых был арестован. Мера эта произвела сильное впечатление на население, и абхазцы волновались. Подстрекаемые Арслан-беем, желавшим захватить власть в свои руки, и турками, лишившимися выгодной для них торговли людьми, абхазцы не повиновались князю Михаилу и производили грабежи у самого Сухума. Для наказания ближайших к крепости селений начальник гарнизона, подполковник Михин, произвел нападение на одно из селений и разорил его, но при возвращении наткнулся в лесу на неприятельскую засаду и во время перестрелки был убит. Отряд возвратился в Сухум с потерею начальника и 42 человек нижних чинов. Это ободрило абхазцев и в особенности Арслан-бея. Пользуясь юностью владетеля, имевшего всего 16 лет, и неудовольствием народа на управление матери его, «женщины весьма глупой, со всеми недостатками упорного невежества», Арслан-бей, подговаривал абхазцев не повиноваться князю Михаилу и отложиться от власти России.

7-го июня 1824 года владетельный князь Абхазии уведомил находившегося с отрядом в Соуксу, Мингрельского полка штабс-капитана Марачевского, о всеобщем восстании абхазцев против русского правительства и о намерении их истребить русский отряд, назначенный для личной его охраны. Отправив в Сухум мать свою, кн. Тамару, Михаил остался сам в Соуксу, но переселился [513] в укрепление, защищаемое 300 человек с тремя орудиями. Стараясь обеспечить гарнизон водою, дровами и кукурузою, штабс-капитан Марачевский занялся в то же время истреблением лежавших возле укрепления сакель и духанов. 7-го июня всю эту работу он производил беспрепятственно, но на следующий день с девяти часов утра подошедшие мятежники открыли огонь по укреплению и поддерживали его беспрерывно по 18-е июня. Не отваживаясь штурмовать укрепление, абхазцы пытались отвести речку и, заняв в недальнем расстоянии бывший каменный монастырь, устроили в нем бойницы и открыли огонь по внутренности укрепления. Удачными действиями шестифунтового орудия, 16-го июня была сбита крыша монастыря и разрушена часть бойниц. В семь часов утра 18-го числа Марачевский выслал из укрепления команду в 36 человек, под начальством подпоручика Земцова, который штыками выбил неприятеля из монастыря. Абхазцы расположились вокруг укрепления и препятствовали нам брать воду. Марачевский просил сухумского коменданта прислать к берегу судно, дабы отвлечь внимание неприятеля от его укрепления. 29-го июня судно было прислано, и абхазцы, не зная причины и цели его прибытия, действительно бросились к берегу. Пользуясь этим, Марачевский запасся водою на продолжительное время и мог спокойно защищаться до прибытия помощи (Рапорт Марачевского кн. Горчакову, 27-го июля 1824 г., № 199.).

Получив известие о возмущении в Абхазии и зная, что гарнизоны в Сухуме и Соуксу обеспечены продовольствием по 9-е августа, правитель Имеретии, князь П. Д. Горчаков, не опасался за их участь, но, доносил он (Ермолову, от 12-го июня 1824 г., № 878.), «по основательным сведениям о народе и местоположении, честь имею доложить, что мы решительно Абхазии не успокоим, доколе не получим средств занять Гагры и пресечь морем сообщение с турками». Ермолов вполне разделял это мнение и потому приказал князю Горчакову следовать немедленно в Абхазию, и, не занимаясь наказанием мятежников, ограничиться одним присоединением расположенного в Соуксу отряда. Отряд этот главнокомандующий приказал [514] перевести в Сухум, куда должен был переехать и владетель впредь до восстановления его власти и спокойствия в Абхазии. При этом, усмотрению князя Горчакова предоставлялось произвести эту экспедицию или сухим путем, или морем и в последнем случае требовать транспортные суда, приходящие из России в Сухум с провиантом.

«Абхазию во власти нашей удерживать необходимо, писал Ермолов (Начальнику главного штаба, от 1-го июля 1824 г., № 15.), или оставление ее произведет вредное впечатление в умах здешних народов. Вселятся по-прежнему турки; и если Анапа, будучи в руках их, была причиною многих доселе беспокойств, тогда будет еще удобнее производить оные, ибо горцам ничто не воспрепятствует им содействовать. Христиане же первые подвергнутся истреблению. Если не само турецкое правительство воспользуется оставлением (нами) Абхазии, то своевольные паши ближайших провинций не упустят оного, ибо начнется выгодный торг невольниками, и Абхазия возобновит прежнее снабжение гаремов вельможей, можно сказать под глазами нашими».

Главнокомандующий просил прислать морем в Сухум два баталиона, без содействия которых не признавал возможным усмирить Абхазию, и должен был пока ограничиться одною выручкою гарнизона в Соуксу.

Сосредоточив в Редут-кале 1,400 человек пехоты из полков Мингрельского и 44-го егерского, князь Горчаков 1-го июля выступил в Абхазию и с неимоверными затруднениями едва 8-го числа дошел до реки Кодора. От проливных дождей многие реки вышли из берегов, ручьи обратились в стремительные потоки, и отряд от одного ручья до другого должен был тянуть волоком каюки (особый род лодок), необходимые для устройства паромов. Предполагая, что и р. Кодор точно также вышла из берегов, кн. Горчаков приказал следовавшим за отрядом бригу «Орфею» и фрегату «Спешному» находиться под парусами и не терять из вида отряда, чтобы, в случае нужды, огнем своей артиллерии и гребными судами содействовать переправе через р. Кодор. К счастью, переменившаяся погода дозволила найти брод и [515] переправиться через реку у селения Схаби. Цебельдинцы в числе 150 человек засели в каменной церкви с намерением остановить переправу, но потом отступили без боя к устроенным на берегу завалам.

Дав отряду дневку, князь Горчаков, 9-го июля, сел на бриг «Орфей» и отправился вдоль берега осмотреть неприятельские силы и укрепления. Благоприятная погода дозволила подойти близко к берегу и открыть огонь по завалам, за которыми собрались абхазцы и черкесы, пришедшие к ним на помощь, всего до 3,000 человек.

В тот же день прибыл к отряду находившийся в крейсерстве бриг «Меркурий», а 8-го июля присоединился владетель Мингрелии с 300 человек милиции. На другой день прибыло еще 800 человек мингрельцев, и князь Горчаков решился перейти в наступление. Он направил Дадиана с его милициею по проселочной дороге в обход неприятеля; фрегату «Спешному», пользуясь вечерним береговым ветром, приказал подвинуться вперед и стать против главных завалов у Хеласур и сбить их; два брига «Орфей» и «Меркурий», должны были следовать под малыми парусами вдоль берега впереди отряда и действовать по завалам, устроенным абхазцами в разных местах на протяжении восьми верст.

В восемь часов утра, 10-го июля, бриги тронулись, а за ними пошел и отряд. Абхазцы сопротивлялись упорно. Поражаемые выстрелами с судов, они покидали завалы и скрывались в лесу, но когда приближение отряда препятствовало судам продолжать огонь, неприятель снова занимал завалы и покидал их не иначе, как после штыковой свалки. Лишившись 102 человек убитыми и ранеными (Убиты: один офицер, 39 нижних чинов; ранены: один офицер, 58 нижних чинов и без вести пропало три нижних чина.), отряд только к вечеру прибыл в Сухум, сделав переход в 25 верст среди беспрерывного боя, палящего зноя и по раскаленному песку.

«Удостоверясь подробно в Сухуме, доносил князь Горчаков (В рапорте Ермолову, от 2-го «августа 1824 г., № 60.), что неприятель ко всем известным уже мне, еще в 1821 [516] году, трудностям перекопал по берегу дорогу и поделал сильные завалы, у коих работали более месяца, не решился я двинуться вперед, доколе не осмотрел лично положения бунтовщиков и предстоящую меру препятствий».

Прибывший 11-го числа из Севастополя бриг «Ганимед» дал возможность князю Горчакову обойти завалы и сделать высадку. 16-го июля он отправился на бриге «Орфее» осмотреть берег и избрать место для десанта. При селении Пзирехве, в 25-ти верстах от Сухума и почти на самом берегу моря, были замечены сильные завалы, прикрытые спереди развалинами старой каменной крепости и прилегавшие правым флангом к морю, а левым упиравшиеся в отвесные скалы. Не надеясь вытеснить мятежников из этих завалов без значительной потери, князь Горчаков решился произвести высадку в урочище Эйлагу, в семи верстах от укрепления в Соуксу.

В ночь с 19-го на 20-е июля на фрегат и три брига были посажены 800 человек пехоты с одним полевым орудием. Для развлечения внимания неприятеля, суда с десантом весь день 20-го июля продержались в виду завалов, а из Сухума был двинут по берегу моря отряд в 400 человек егерей, под начальством артиллерии капитана Линденфельда. Ему приказано было дойти только до первой речки, верстах в пяти от Сухума, и в ночь вернуться обратно в крепость. 21-го июля суда подошли к месту высадки и, под прикрытием перекрестного огня, спустили гребные суда с десантом в 400 человек. Неприятель, не выдержав огня с судов, скрылся в лесу, и наши войска вышли беспрепятственно на берег и укрепились. Суда были отправлены в Сухум за остальными войсками, и с прибытием их, 23-го числа, князь Горчаков двинулся к Соуксу, а судам приказал следовать к Пицунде, где и произвести ложную высадку.

Не ожидая от нас наступательных действий, абхазцы не были готовы к встрече, защищались слабо, и отряд встречал препятствия только от положенных поперек дороги деревьев. У Соуксу сопротивление было упорнее. Блокировавшие укрепление абхазцы засели в домах, садах и даже на деревьях, но не могли остановить отряда, причем все дома, встреченные на дороге, [517] были сожжены. Штабс-капитан Марачевский произвел вылазку, и неприятель, принятый в два огня, поспешно отступил и потянулся к Пицунде.

В тот же день, в два часа пополудни, князь Горчаков приказал зажечь укрепление и, присоединив к себе гарнизон, в пять часов пополудни возвратился в лагерь на берегу моря. 25-го июля часть отряда была отправлена обратно в Сухум, а 27-го числа прибыл из Севастополя еще фрегат «Евстафий», на который были посажены остальные войска.

Оставив в Сухуме три роты 44-го егерского полка, для подкрепления тамошнего гарнизона, князь Горчаков с остальными войсками сел на суда и прибыл в Редут-кале, а оттуда возвратился в Кутаис. Суда отправлены были в Севастополь, за исключением фрегата «Спешного» и брига «Ганимеда», оставленных в Сухумской бухте (Рапорт кн. Горчакова Ермолову, 18-го августа 1824 г., № 1284.). Владетельный князь Абхазии Михаил, с матерью и со всею фамилиею, переехали на жительство в Мингрелию и поселились в сел. Хета, в 30-ти верстах от Редут-кале (То же, от 13-го августа, № 1286.).

С уходом наших войск, турки на своих кочермах (род лодок) стали подвозить абхазцам боевые припасы и возобновили в широких размерах пленнопродавство. В Абхазии волнение не прекращалось и скоро обратилось в междоусобную войну. Прибывший в Абхазию, по призыву населения, Арслан-бей склонял жителей признать его владетелем, требовал себе присяги, выдачи аманатов и обещал при помощи турок выгнать русских из Сухума (Рапорт капит. Линденфельда кн. Горчакову, 1-го октября 1824 года, № 649.). В ожидании, чем окончатся волнения, княгиня Тамара переехала на жительство в Редут-кале, а сын ее, князь Михаил, отправился в Кутаис, на свидание с князем Горчаковым.

«Возмутившиеся подданные его (кн. Михаила), писал Ермолов Дибичу (От 25-го августа, за № 563.), не раскаялись в измене и никто к нему не обратился. Из обстоятельств сих усмотреть изволите, что еще предстоит [518] случай употребить меры наказания и что без того нельзя оставить мятежников, подающих другим пример соблазнительный».

Наказание это было возможно только с присылкою двух баталионов, просимых Ермоловым, так как войска кавказского корпуса были заняты действиями в Чечне и за Кубанью. Подстрекаемые беглыми кабардинцами, закубанцы продолжали производить хищничества в больших размерах. Для наказания их наши отряды посылались за Кубань, производили усиленные переходы, верст по 80 в день, переправлялись через горные речки на казачьих лошадях, переносили в руках боевые заряды и, напав врасплох, разоряли селения. Закубанцы уходили ближе к горам, и наказание их становилось для нас каждый раз более затруднительным. Тем не менее, в мае 1823 года Ермолов отправил на Кубань своего начальника штаба Вельяминова с поручением принять там общее начальство над войсками и организовать оборону. Прибыв по назначению и познакомившись с положением дел, генерал-маиор Вельяминов 3-й произвел целый ряд экспедиций на реки Малый и Большой Зеленчуки и нанес сильное поражение закубанцам на р. Лабе. Горцы просили пощады и им предложены были следующие условия: 1) не принимать к себе беглых кабардинцев; 2) возвратить всех русских пленных и 3) выдать аманатов. При неисполнении хотя бы одного из этих требований, закубанцы не должны были рассчитывать, чтобы русские войска оставили их в покое.

Собравшись на совещание, закубанцы порешили отправить депутатов с просьбою о помиловании. Узнав об этом, главнокомандующий вызвал к себе бежавшего за Кубань одного из важнейших кабардинских князей Арслан-бека Биесленева, как человека наиболее других здравомыслящего. В сопровождении нескольких человек известных хищников, Биесленев отправился в Казанищи, где в то время находился Ермолов. Он уполномочен был предложить главнокомандующему те условия, на которых кабардинцы готовы возвратиться на прежнее свое жительство. Они требовали, чтобы: 1) правительство уничтожило устроенные в 1822 году крепости и удалило войска от гор; 2) чтобы разбирательство дел оставлено было на прежнем основании, т. е. в [519] руках духовенства, и 3) если правительство не согласится исполнить первых двух требований, то дозволило бы кабардинцам жить за Кубанью и не преследовало их войсками. Кабардинцы обещали тогда прекратить хищничества и выдать аманатов.

Ермолов отвечал, что он не может входить в переговоры и заключать условия с людьми, нарушившими присягу своему государю; что они должны просить прощения, а не предлагать условия, и, что, наконец, несправедливо было бы предоставить большие выгоды изменникам перед теми, которые покорны правительству и исполняют все его распоряжения. Главнокомандующий требовал безусловного повиновения и, наделив депутата подарками, отправил обратно. Тронутый вниманием главнокомандующего, Биесленев заявил, что лично он при первой возможности возвратится в Кабарду, но за остальных поручиться не может. И действительно, пока он был в Дагестане, кабардинцы вместе с закубанцами произвели несколько нападений на наши селения.

Болезнь генерал-маиора Вельяминова заставила его отправиться в Тифлис, и войска на Кубани были поручены командиру 22-й артиллерийской бригады, полковнику Коцареву, скоро сделавшемуся грозою для закубанцев. В своих действиях против горцев Коцарев усвоил особые правила, заключавшиеся в уменье скрыть войска, быстро переходить с места на место, внезапно напасть на селения и нанести решительный удар там, где горцы всего менее ожидали его. Войска никогда не держались в сборе и были размещены по квартирам. Собираясь в экспедицию, Коцарев рассылал секретные предписания начальникам частей, чтобы они к определенному числу и не иначе, как ночными переходами, собрались к месту, назначенному для переправы через Кубань (Записки Радожицкого.). Переправившись через эту реку, Коцарев нападал на аулы, угонял скот, брал пленных и разорял жилища. Набеги Коцарева на р. Белую, Уруп, Тегень и Чамлык заставили закубанцев подумать о своем положении, и 15-го апреля 1824 года в лагерь у поста Погорелого приехали к Коцареву князья и старшины всех племен, живших от вершин Кубани до р. Белой. Поводом к их [520] приезду было возвращение из Дагестана Арслан-бека Биесленева, от которого они узнали о милостивом приеме его главнокомандующим. Князья и старшины просили прощения за все прежние шалости и, обещаясь не делать ничего противного воле русского правительства, готовы были дать в том клятву на коране. Биесленев и князья, бежавшие из Кабарды, просили разрешения поселиться с их подвластными в вершине р. Кубани по обоим берегам ее и, обещая отвечать за своих подвластных, уверяли, что не предпримут ничего против русского правительства. При этом Биесленев заявил, что на такое переселение есть согласие главнокомандующего и даже письменное.

Коцарев потребовал, чтобы ему была показана бумага.

— Я оставил ее дома, отвечал Биесленев.

— Пошлите за нею нарочного, сказал Коцарев.

Через сутки посланный возвратился и заявил, что кадий, у которого хранится эта бумага, уехал в горы, а без него ее отыскать невозможно. Коцарев хотя и видел ясно, что это обман, но объявил кабардинцам, что на Кубань скоро приедет сам главнокомандующий, который и разъяснит недоразумение, а чтобы они не теряли удобного времени для хлебопашества, то разрешает им поселиться на левом берегу Кубани до впадения в нее р. Зеленчука. Князья не согласились поселяться на этих условиях и оставили лагерь Коцарева.

По отъезде их явились к Коцареву ногайцы также с просьбою о помиловании. Им разрешено было поселиться по левому берегу Кубани между рр. Зеленчуком и Урупом, но с тем, чтобы они отвечали за всякий прорыв неприятеля и обязались не принимать в свои табуны чужого скота и лошадей. Окончательным сроком для переселения было назначено 1-е мая (Рапорт Коцарева генералу Сталю, 21-го апреля 1824 г., № 501.). Чтобы побудить и кабардинцев исполнить наши требования и выселиться из гор, полковник Коцарев в мае произвел новые набеги на рр. Уруп, Тегень и Чамлык, а затем выступил 24-го июля за Кубань и возвратился 3-го сентября только потому, что истомленные люди не имели продовольствия. [521]

От беспрерывных движений люди и лошади были изнурены до крайности; запас провианта истощился, и солдаты кормились только просом, который топтали и уничтожали у горцев. Смоловши его между каменьями, они варили себе кашу без соли и без сала; у офицеров не было ни чаю, ни сахару, ни табаку, и продукты маркитантов все истощились. Платье и обувь отряда были вполне фантастические. Очевидец такими словами описывает баталион Ширванского полка, только что возвратившийся из экспедиции. Солдаты, говорит он, были «большею частью без мундиров, в куртках разного покроя, подходящих к зеленому цвету, в мохнатых черкесских шапках, в синих холщевых шальварах и в пестрых рубахах». Этот баталион, после утомительного похода за Кубань, был двинут в Кабарду и в шесть дней прошел 300 верст не по паркетной дороге. «Одна только любовь к дядюшке», как называли солдаты Ермолова, могла дать им такую чудесную силу (Записки Радожицкого.).

Разорение, причиненное закубанцам экспедициями полковника Коцарева, было на столько сильно, что они вынуждены были обратиться к анапскому паше и просить его защиты. Не признавая фактически власти Порты над собою, закубанцы в трудные для них дни обращались к турецкому правительству с просьбою о помощи и тогда готовы были на словах стать в зависимое положение и временно подчиниться султану. Оттоманское правительство, ревнивое к распространению русских владений за Кубанью, охотно заступалось за закубанцев, хотя и без всякой надежды сохранить над ними свою власть или влияние. Анапский паша просил Ермолова не переходить за Кубань и тем не нарушать дружбы между двумя державами.

«Готов всегда жить мирно с народами дружественной державы, отвечал Алексей Петрович анапскому паше (В письме от 29-го июля 1824 г., № 3282.), и конечно не хуже вас умею соблюдать правила существующего трактата, почему, приступая к оружию, я обратился прежде с просьбою моею, когда в 1821 году закубанцы сделали нападение на земли черноморских [522] казаков, живших в совершенном покое, чтобы ваше высокостепенство народы вам подвластные воздержали от разбоев. Вы сего не сделали и только тем кончили, что написали мне письмо.

В 1822 году закубанцы приняли к себе самых подлых и гнусных изменников, беглых кабардинцев. Я пришел с войсками к Кубани, но, храня обязанности дружбы, не преследовал кабардинцев на землях державы приязненной, и ни один русский не переходил за Кубань. Вашему высокостепенству жаловался на то, что закубанцы дают у себя убежище мошенникам кабардинским и что сии последние, живучи между ними, не перестают делать набеги и разбои; какое сделали вы мне удовлетворение? В 1823 году закубанцы разорили селение Круглолесское и увлекли довольно значительный плен. Сделали ли вы какое распоряжение, дабы усмирить разбои и удовлетворить за разорение, и ни один из пленных не возвращен. Подобные оскорбления не дают места снисхождению, особливо когда видно весьма, что закубанцы нимало не страшатся власти вашей и даже смеют оказывать ей неуважение. Мне по долгу звания моего надлежало оградить от разорения подданных моего великого государя и по необходимости, совершенно против желания моего, должен был я прибегнуть к оружию, которого обязан не оставлять, пока не увижу достаточной безопасности и прочного спокойствия. От вашего высокостепенства зависит доставить их, если имеете вы силу удержать в порядке закубанцев».

Конечно не во власти анапского паши было обуздать племена, считавшие себя независимыми и не признававшие над собою ничьей власти. Он хотел сохранить над ними хотя некоторое влияние, и потому в сентябре 1824 года снова обратился с просьбою прекратить экспедиции за Кубань и уверял, что употребит строгие меры к воздержанию закубанцев от разбоев и набегов в наши границы. Паша обещал учредить посты по р. Кубани и принять на себя наблюдение, чтобы никто из хищников самовольно не переходил через реку.

«В доказательство, отвечал Ермолов (В письме анапскому паше, от 10-го сентября 1824 г.), чистосердечного [523] желания сохранить дружественные отношения наши, приказал я прекратить действия против закубанцев, а вас прошу запретить им производить разбои. Не скрою от вашего высокостепенства, что не престану всячески преследовать изменников великого моего государя, укрывающихся за Кубанью кабардинцев. Вы не обвините меня, если наказывать стану тех, кои будут давать им у себя убежище и пособие. Нельзя равнодушно смотреть на подобное нарушение дружбы, а вы, позволив им жить в границах ваших, доказываете тем, что удовлетворения дать не намерены».

Назначая в августе, по случаю смерти генерал-маиора Сталя, временным начальником войск на кавказской линии генерал-маиора Вельяминова 3-го, главнокомандующий приказал ему остановить на некоторое время действия против закубанцев, и весь сентябрь наши войска не переходили через р. Кубань. Такая уступчивость только ободрила горцев, и они не прекращали своих грабежей. Тогда генерал-маиор Вельяминов решился нанести им чувствительный удар и предпринял весьма продолжительную экспедицию. Переправившись 28-го сентября через р. Кубань, он оставался в неприятельской стороне до 30-го октября, прошел по рр. Урупу, Чамлыку, Лабе, Ходьзю, Фарсу, опять по Лабе и возвратился в Прочный Окоп.

В январе 1825 года анапский паша вновь обратился к Вельяминову с просьбою не переправляться через Кубань и не разорять население, которое по последнему мирному трактату находится под властью Порты (Письмо паши Вельяминову, 21-го января 1825 г.).

В ответ на это Вельяминов просил пашу заставить закубанцев возвратить наших пленных, изгнать от себя беглых кабардинцев и удовлетворить нас за грабежи, сделанные ими в границах наших. «Тогда, писал Вельяминов (В письме паше, от 16-го февраля 1825 г., № 374. Прочный Окоп.), ни один человек со стороны нашей не перейдет за Кубань с оружием в руках, а до тех пор войска российские не перестанут наносить закубанцам всевозможный вред».

Видя невозможность борьбы с русскими войсками, закубанцы [524] постепенно отодвигались от р. Кубани и селились ближе к горам; часть кабардинцев признала более выгодным для себя покориться русскому правительству и, выходя из гор, селилась отдельными аулами на указанных местах. Те же из кабардинцев, которые считали невозможным подчиниться требованиям русской власти, также ушли в горы или пробирались в Чечню, где готовилось всеобщее восстание во имя религии, повелевавшей вести упорную борьбу с неверными.

Слух о религиозном учении, возникшем в Дагестане, достиг до Чечни, и среди населения стали говорить о скором появлении пророка, творящего чудеса и заговаривающего всех правоверных от русских пуль. Сообщники Бейбулата, уроженца сел. Гельдыгена и известного коновода хищнических партий, говорили, что пророк, или имам — как называли его чеченцы — послан самим Магометом для избавления правоверных от власти русских. Чеченцы рассказывали, что имам летает по воздуху на бурке, может ходить выше леса, ниже травы и по воде как посуху; что он заговаривает русские пушки и ружья, которые хотя и будут стрелять, но без вреда, а если и убьют кого из чеченцев, то только грешника, не верящего в святость и в пришествие имама. Переписываясь друг с другом, муллы старались усилить народное суеверие и даже присылали сказать мирным чеченцам, чтобы в известный день они убрали с полок посуду, так как имам сделает землетрясение. Наиболее ревностным проповедником и распространителем слухов об имаме был маюртупский мулла Магома. Он рассказывал, что настало время явиться имаму Хариса (Гариса), что он видел чудеса имама и что он скоро явится народу. По наущению муллы Магомы и стараниям Бейбулата, герменчуковский чеченец Яук (Авко) принял временно на себя звание имама и, будучи известен в народе как юродивый, стал теперь, по толкованию Магомы, человеком вдохновенным Божьею благодатью. Притворившись немым, Яук не отвечал ни на какие вопросы своих соотечественников, а Магома объявлял народу, что пророк начнет свою проповедь вместе с чудесами, которые будут в самом непродолжительном времени.

Получив известие о появлении пророка в Чечне, генерал-маиор [525] Греков старался разузнать о цели и происхождении такого пророчества. Когда подосланный Грековым явился к мулле Магому и стал расспрашивать об имаме, то мулла отказался дать ему объяснение.

— Погодите, говорил Магома, вы сами увидите, что будет; только верьте мне и корану.

Мулла рассказывал, что ночью явился к нему святой и от имени Аллаха приказал собрать близ Маюртупа 45 человек правоверных, взять красного быка, двух черных баранов и идти с ними к большому дереву, где и должен явиться имам. Все это было исполнено в точности. Перед деревом стоял полунагой Яук, с тупым и бессмысленным выражением лица. Многие, зная лично Яука, не без удивления смотрели на происходившее, но Магома старался убедить, что Бог избирает и осеняет своею благодатию людей сирых, убогих и гонимых. Присутствовавшие поверили, стали на молитву, а в это время имам исчез. Мулла Магома зарезал быка и двух баранов и после двухдневного пиршества распустил всех по домам. Участники пира разнесли повсюду известие, что видели имама, что весною 1825 года он явится с чудесами, — и тогда ни одного русского не будет не только на Сунже, но и на р. Тереке.

Не придавая особого значения рассказам, ходившим между чеченцами, генерал Греков донес о том временно-командовавшему войсками на кавказской линии, генерал-маиору Вельяминову. Узнав от последнего о происходящем в Чечне, главнокомандующий посмотрел на это дело гораздо серьезнее, сам приехал в крепость Грозную, приказал снабдить всем необходимым крепости, расположенные по Сунже, и привести их в лучшее оборонительное положение. Прибытие Ермолова испугало чеченцев, и они, готовясь ко всеобщему восстанию, отправляли потихоньку свои семейства в горы.

Сознавая, что учение о войне против неверных может соединить чеченцев и дагестанцев в одно целое и что, при единодушном действии, горцы могут нанести много вреда нашим пограничным селениям и кавказской линии, Ермолов решился уничтожить это зло в самом начале. Не зная, где находится корень этого учения, и предполагая, что зародыш его находится в Чечне, [526] главнокомандующий требовал от населения полной покорности и просил не верить пустым и нелепым слухам.

«Известно мне, писал Алексей Петрович чеченцам (В прокламации от 21-го октября.), что вы, обмануты будучи мошенником Бейбулатом и обещаниями одного глупого лезгина, назвавшего себя имамом, нарушили данную вами присягу и, оставив жизнь спокойную, обратились к прежним злодействам. Легко вы можете видеть обман сей, ибо может ли имам одобрять измену, участвовать в воровствах и разбоях? Вы могли видеть, что хитрый мошенник Бейбулат обманывает вас для собственной пользы, ибо получил над вами власть, которой никто из вас, между собою равных, не имел никогда. Вы как рабы ему покорствуете; но можете ли вы верить, чтобы он не предложил мне своих услуг, как то он сделал два года назад. Он ничего не теряет, когда вы погибнете от оружия русских, ибо всегда бежит первый и его не достигает пуля русская. Нет стыда для известного труса.

Знаю я между чеченцами людей благонадежных и добрых: хочу еще быть великодушным и, прощая заблуждение, советую возвратиться к раскаянию. Задержите и не выпускайте из рук ваших бродягу имама, ибо близко уже время, в которое я приду смирить изменников и нарушителей клятвы, потребую имама, или за укрывательство его заплатите собственною кровью, жизнью жен и детей ваших; увидите, что трус Бейбулат не подвергнется опасности и первый оставит вас.

Даю вам время опомниться и прекратить возмущение и разбои, искать моего прощения или жестоко накажу гнусных и презрительных мошенников».

Желая усыпить наше внимание, Бейбулат, через кумыкского старшину, маиора князя Мусу Хасаева, прислал сказать генералу Грекову, что чеченцы, не видя от имама никаких чудес, перестали ему верить и что он сам предлагает свои услуги русскому правительству. Греков отвечал, что самая лучшая услуга его будет та, если он прекратит свои хищничества и останется [527] верным. Что же касается до пророка, то выдумка чеченцев слишком глупа, и русские смеются над дурачеством чеченцев.

Этот ответ указал коноводам, что начальство на кавказской линии не придает особого значения происшествиям в Чечне, и, надеясь застать нас врасплох, чеченцы положили оставаться спокойными до весны, а затем атаковать русских одновременно в нескольких пунктах. Разглашая, что пророк явится скоро и что наступило время войне с неверными, Бейбулат успел поднять качкалыков и ауховцев, а мулла Магома усилил свои проповеди.

Между тем генерал-маиор Греков, пользуясь временным затишьем, произвел в течение зимы несколько экспедиций в Чечню с целью наказать аулы, принявшие к себе беглых кабардинцев, и расчистить дороги. Он разорил аулы Гойту, Урус-Мартан и Гехи. «Нельзя было желать, доносил он (Рапорт ген. Грекова генералу Вельяминову, 26-го января 1825 г., № 28.), гибельнее погоды для чеченцев. Со дня выступления моего из Грозной и до возвращения холод продолжался довольно жестокий. Кроме глубокого в Чечне снега, морозы постоянно держались от 8 до 12 градусов; наконец, гололедь, продолжавшаяся четыре дня, покрыв льдом все деревья и все растения, лишила последнего средства продовольствовать скот в лесах обрубленными ветвями дерев в то время, как сено осталось или в деревнях, или в степи. Две сии крайности довольно сильны, чтобы поработить всякий другой народ, но оне едва поколебали несколько чеченцев, — упорство их неимоверное». В марте 1825 года, но приказанию Грекова, было приступлено к рубке леса и расчистке дорог во многих местах. Так, на пространстве 3 1/2 верст от Брагун к Амир-Аджи-Юрту была вырублена просека в 300 сажен шириною; от Брагун к Аксаю проложена дорога и вырублен лес на шесть верст в длину и на 120 сажен в ширину; от Аксая до Герзель-аула расчищено пространство на шесть верст в длину и наконец вырублен лес вокруг крепости Внезапной. Чеченцы не препятствовали этим работам и каждую пятницу ожидали появления имама.

Так прошел март месяц, и на кавказскую линию прибыл новый начальник, генерал-лейтенант Лисаневич. Высочайшим приказом 13-го сентября 1824 года Лисаневич был назначен [528] командиром 22-й пехотной дивизии и начальником Кавказской области, на правах губернатора. 4-го марта он прибыл в Прочный Окоп, а 12-го числа вступил в командование войсками, причем те из них, которые были предназначены для действия против закубанцев, были поручены генерал-маиору Вельяминову.

Знакомясь с положением края со слов генерала Грекова, Лисаневич был уверен последним, что религиозное движение в Чечне не имеет особого значения, и потому не обратил на это должного внимания. Никем не тревожимые чеченцы собирались на совещание, и скоро распространился слух, что в мае, в третью пятницу, имам явится народу. Бейбулат и мулла Магома сделали три знамени и, выйдя из сел. Маюртупа, расположились в ближайшем лесу. Сюда созывали они правоверных, обещая показать им имама. Чеченцы со всех сторон стекались к Маюртупу, но имам все не показывался, потому что Бейбулат считал собравшихся недостаточным, чтобы идти с ними на русские укрепления. Скучая бездействием, мичиковский мулла выразил сомнение в возможности появления имама.

— Почему так долго нет имама? спросил он, обращаясь к мулле Магому. — Не обманываешь ли ты народ, отвлекая его от работ и приводя в нищету?

Сомнение мичиковского муллы было поддержано несколькими чеченцами, и Магома понял, что далее медлить невозможно, а так или иначе надо выйти из затруднительного положения.

Он назначил общее собрание 24-го мая и объявил, что в .этот день явится пророк. Огромная толпа народа собралась у маюртупской мечети. «Вдруг дверь распахнулась, и из мечети выступила процессия. Во главе шел мулла маюртупский, а за ним несколько других мулл, затем Бейбулат, осеняемый тремя значками, и наконец партия его приверженцев. Мгновенно воцарилось мертвое молчание, и толпы хлынули вслед процессии, направлявшейся за селение к заповедному дереву («Кавказский сборник», т. X.; статья Н. А. Волконского: «Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 г.», стр. 73. См. также «Древ. и Нов. Россия» 1880 г. № 10, стр. 318-337.). Но и здесь пророка все-таки не было. [529]

Толпа шумела, и тогда мулла Магома выступил перед нею и поднял руку кверху.

— Знайте, правоверные, произнес он с решимостью и воодушевлением, я — имам. Я видел пророка Магомета и слышал голос Аллаха. Я послан от них избавить вас от власти русских.

Толпа оцепенела. Сообщник Магомы и его товарищ Бейбулат торопился воспользоваться произведенным впечатлением, схватил в руки коран и, бросившись на колени перед имамом, принес торжественную присягу в верности ему.

— Как стою я на земле, говорил Бейбулат народу, так верно то, что я сам своими глазами видел ангела в огненном образе, сходящего в мечеть, когда святой мулла Магома молился в ней.

Большинство собравшихся поверило сказанному, но некоторые просили, чтобы имам показал им какое-либо чудо.

— Грехи ваши слишком велики, отвечал Магома, и не пришло еще время чудесам.

Собравшиеся разошлись по домам, и весть о появлении давно ожидаемого имама облетела всю Чечню, проникла к карабулакам и даже кабардинцам. Распространителем слуха в этой местности был яндырский старшина Джембулат Дчечоев, который ездил по селениям карабулаков и сзывал их на соединение с имамом. Побывавши в Маюртупе, Дчечоев отправился в Назран, но здесь был арестован и отправлен в Грозную, где, по приказанию Ермолова, был прогнан сквозь строй шесть раз через тысячу человек (Рапорт Лисаневича Ермолову, от 5-го июня 1825 г., № 802. Резолюция Ермолова на этом же рапорте, от 23-го июня, за № 2370.), а затем труп его был вздернут на виселицу. Наказание это не образумило население, и «хотя всякий порядочный чеченец, писал Греков, видит кроющееся здесь одно мошенничество разбойников, желающих только сим способом поколебать народ, но за всем тем многие верят всем предсказанным нелепостям, не смотря на то, что оне не сбываются, ибо ежели взять в соображение, что понятия многих чеченцев не превышают скотов, то, конечно, удивляться не должно ничему между ними происходящему».

Так писал генерал Греков в то время, когда религиозный [530] фанатизм чеченцев был уже возбужден, и над мечетью в Маюртупе развевалось три знамени, приглашавшие правоверных соединиться в одно целое. 29-го мая собралось здесь множество чеченцев, исключая герменчуковцев, которые, после провозглашения имамом их односельца, юродивого Яука, не могли поверить, что в Маюртупе явился действительный имам. Герменчуковцы долгое время не соглашались следовать общему течению и отвергали все обольщения и даже угрозы Бейбулата. Последний, явившись перед собравшеюся толпою, уверял, что Аллах послал им имама, чтобы примирить всех мусульман между собою. Он просил соотечественников прекратить воровство друг у друга, жить по-братски и помнить, что у них есть только одни враги — русские.

Человек среднего роста, но плотный, с хитрыми, кровавыми глазами, которые прятались под тучею бровей, Бейбулат был энергичен, деятелен и быстр на столько, что всегда умел увлекать толпу за собою. Он уверил чеченцев, что в самом непродолжительном времени к ним прибудет с войсками Амалат-бек и тогда он поведет их на истребление русских. Ожидая скорого избавления, чеченцы стали глухи ко всем нашим требованиям и весьма часто собирались для совещаний. В Маюртуп прибыли кодухский мулла и казикумухский хаджи, которые, посмотрев на муллу Магому и побеседовав с ним, признали в нем истинного имама, присланного Аллахом для спасения мусульман. Это признание, а затем жгучая, пламенная речь двух гостей и привлекательная, картина свободы еще более наэлектризовали чеченцев, и они ожидали только сигнала для поголовного вооружения. Горцы дали клятву изменить свою жизнь, установили 50 руб. штрафа за передачу русским каких бы то ни было сведений и, как первое доказательство соединения воедино, избрали десятских, явившихся первым проявлением административной власти.

22-го июня было получено известие, что гумбетовцы и аварцы пришли в ичкеринские селения в числе до 200 конных и до 100 пеших. Начальниками их были гумбетовский кади, сын аварского хана, и Амалат-бек. Ермолов тотчас же приказал баталиону 41-го егерского полка, расположенному в Ширвани, следовать в станицы Гребенского войска, а двум баталионам Ширванского [531] полка, находившимся в Кабарде, быть в полной готовности к выступлению по первому требованию. Баталион 41-го егерского полка, по просьбе генерала Грекова, был остановлен в Грозной (Рапорт Грекова Ермолову, 6-го июня 1825 г., № 45. Предписание Ермолова Грекову, 10-го июня 1825 г., № 1.), так как среди чеченцев замечено было усиленное движение: посланные Амалат-бека созывали народ на совет с каждого двора по одному человеку. Отсюда совещавшиеся намерены были двинуться к сел. Атаге за р. Аргуном; качкалыки и ауховцы также волновались; в Аксае и у кумыков явились фанатики-проповедники (Рапорт ген.-лейт. Лисаневича Ермолову, 3-го июня 1825 г., № 1047.). Генерал-маиор Греков разослал по всем укреплениям и постам приказание быть готовым к встрече неприятеля и соблюдать все меры осторожности.

В конце июня вооруженная толпа стала приближаться к сел. Атаге, находившемуся против креп. Грозной за Ханкальским ущельем. Наэлектризованные муллами и Бейбулатом, чеченцы верили в успех своего предприятия. Они были уверены, что мулла Магома послан Аллахом для восстановления мусульманской веры, что он не намерен драться с русскими, но что одно его появление заставит последних оставить свои крепости и бежать за р. Терек.

Желая разубедить волнующееся население, Греков приказал сказать чеченцам, что он придет к ним за Хан-калу, и извещает их заранее для того, чтобы впоследствии они не сказали, что он пришел к ним нечаянно; и если они удержат его за Хан-калою и не допустят разорить их селения, тогда они могут верить святости имама и поклоняться ему.

С рассветом 30-го июня, среди проливного дождя, Греков с двумя ротами егерей и небольшим числом казаков, собранных с разных постов, выступил из Грозной и двинулся за Хан-калу. Появление русского отряда заставило чеченцев удалиться в Гойтинский лес.

— Теперь начинать еще не время, сказал имам, уходя в лес прежде других.

Эта предосторожность со стороны муллы Магомы и Бейбулата [532] была весьма благоразумна. Они понимали, что если при первой встрече с русскими толпа будет разбита, то все предприятие их рушится само собою. Поэтому, по совету предводителей, вооруженная толпа горцев прошла через Гойтинский лес и расположилась на Гехинских полях правее креп. Грозной, в земле карабулаков.

Таким образом весь левый фланг, начиная от Аксая и почти до Владикавказа, принял участие в волнениях. В это же самое время и кабардинцы, желая воспользоваться отвлечением наших войск против чеченцев, соединились с закубанцами и усилили свои хищничества. Генерал-маиор Вельяминов принужден был пойти с отрядом за Кубань, а генерал-маиор Греков отправился в Амир-Аджи-Юрт, откуда намерен был двинуться к качкалыкам, так как около Аксая собралась, под предводительством Бейбулата, толпа возмутившихся в числе до 2,000 человек.

3-го июля Греков с отрядом из двух егерских рот, двух орудий и 300 казаков двинулся форсированным маршем к Аксаю, и затем, 7-го июля, пришел в Герзель-аул. Отсюда он послал приказание в Амир-Аджи-Юртовское укрепление принять все меры осторожности. В укреплении находился сборный гарнизон из 155 человек от полков Апшеронского, Куринского, 41-го и 43-го егерских. Амир-Аджи-Юртовское укрепление состояло из плетневой ограды, окопанной рвом, через который легко было можно перескочить. В бытность свою в укреплении и после из Аксая генерал-маиор Греков подтверждал начальнику гарнизона, 43-го егерского полка капитану Осипову, чтобы он был очень осторожен и ожидал нападения горцев. Капитан Осипов распределил людей по фасам укрепления, но вместо того, чтобы усилить часовых и поддержать их резервами, разрешил всем нижним чинам спать в казарме и лишь по тревоге запять назначенные им места.

С наступлением ночи 7-го июля чеченцы тихо подползли среди высокой травы к укреплению со стороны леса и, не будучи замечены часовыми, перед рассветом с гиком бросились в укрепление; ближайший к неприятелю часовой только успел выстрелить, но тотчас же был изрублен. Чеченцы сломали плетень и прежде всего зажгли сарай. Разбуженные криком солдаты пришли в замешательство, и, пока успели взяться за оружие, неприятель рубил [533] уже беззащитных. Один лишь незначительный унтер-офицерский караул не был застигнут врасплох и перестреливался с неприятелем. Прибежавший к нему капитан Осипов приказал повернуть против неприятеля стоявший вблизи бракованный десятифунтовой единорог и успел произвести два выстрела картечью. Между тем пожар от сарая распространялся по всему укреплению и вслед за выстрелами последовал взрыв пороха, сложенного под навесом по случаю переделки погреба. Взрыв был так силен, что все строения в укреплении, патронный ящик и лафеты под орудиями разбило и разбросало за Терек; почти все люди, бывшие в укреплении, погибли. Видя, что укрепление потеряно, и будучи сам ранен в плечо, Осипов приказал уцелевшим спасаться кто куда может и сам бросился в реку, где и утонул. Два офицера и около 60-ти нижних чинов, хотя многие и раненые, успели однако же переплыть через р. Терек, а остальные или погибли в укреплении, или утонули. Впоследствии, по разрытии обрушившихся стен, найдено было только 25 тел, а остальные были так обезображены, что определить число их и узнать, к какой нации они принадлежали, было невозможно (Рапорт Грекова Ермолову, от 16-го июня 1825 г. Записки Ермолова и Радожицкого.). Чеченцы увели в плен подпоручика гарнизонной артиллерии Дмитриева и 13 человек нижних чинов. После взрыва неприятель бросился вон из укрепления и более уже не возвращался.

«Неприятные происшествия сии, писал А. П. Ермолов генералу Грекову (От 13-го июля 1825 г., № 15.), особенно если входит тут оплошность и недостаток распорядительности начальствующих постами офицеров, должны приготовить нас еще к неприятнейшим случаям, ибо, ободренные, как думать надобно, довольно легким успехом, приобретут они (чеченцы) сообщников и средства к дальнейшим предприятиям».

Чтобы уничтожить зло в самом зародыше, главнокомандующий отправил из Кабарды в Грозную два баталиона Ширванского полка. Генерал-маиор Греков не мог сам придти на помощь [534] атакованному Амир-Аджи-Юртовскому укреплению, так как истомленные форсированным переходом люди его отряда выбились из сил и нуждались в отдыхе. Между тем Бейбулат появился с своим скопищем на Сунже у Гудермеса. Угрозами и увещаниями он привлек новые толпы, и можно было опасаться за спокойствие надтеречных чеченцев. Опасаясь за сообщения наши с Тереком, Греков торопился возвратиться в Грозную. Он усилил гарнизон Герзель-аула одною ротою 41-го егерского полка с двумя орудиями и приказал исправить укрепление. Пройдя затем в крепость Внезапную, генерал-маиор Греков оставил там тоже одну роту егерей и возвратился в крепость Грозную с целью собрать там новый отряд для наказания возмутившихся.

В это время чеченцы, ободренные первым успехом, собравшись в числе до 4,000 человек, подошли к Герзель-аулу и 9-го июля окружили его. В укреплении находилось 380 человек егерей 41-го и 43-го полков с 12 орудиями, под начальством маиора 43-го егерского полка Пантелеева. В течение четырех дней продолжалась беспрерывная перестрелка, и толпа пыталась несколько раз штурмовать укрепление. Имам советовал идти на штурм, говоря, что русские пушки и ядра не будут им вредить. Предсказания его почти сбылись: лафеты под орудиями от сильных жаров так рассохлись, что после первых выстрелов почти все развалились. Чеченцы пытались штурмовать, но были отбиты штыками и ружейными пулями. Тогда они решились приступить к осаде, успели отвести воду р. Аксая к правому берегу его и стали приготовлять особого рода туры. Сняв колеса с арб (телег), они вложили между спицами бревна и, катя их перед собою, приближались к укреплению, поджигали одежду с наружной стороны бруствера и бросались в шашки, но каждый раз были отбиваемы. Отрезав гарнизону путь к реке, неприятель поставил защитников в крайне затруднительное положение и заставил Пантелеева приказать выдавать запасную воду не иначе, как порциями, и притом постепенно уменьшаемыми. Стояли жаркие июльские дни; наши солдаты видели, как чеченцы купались в реке, а в укреплении не было воды для питья и приходилось употреблять лед, сохранившийся в погребах. На третий день и это средство к утолению [535] жажды исчезло, а между тем неприятель был уже во рву. Для поражения его маиор Пантелеев приказал бросать руками зажженные бомбы, и чеченцы несли огромные потери от их разрыва (Рапорт маиора Пантелеева подполковнику Сарочану, 16-го июля 1825 г., № 84.). Видя, что гарнизон страдает от жажды, и зная многих солдат в лицо, чеченцы требовали сдачи, обещали пощадить их, дать чуреков и воды. В ответ на это солдаты бросали им сухари и последние кусочки льда.

Наконец, в три часа пополудни 15-го июля, на помощь осажденному герзель-аульскому гарнизону пришли генерал-лейтенант Лисаневич и генерал-маиор Греков с отрядом в 1,360 человек с 11-ю орудиями (В отряде находились: 253 челов. 41-го егерского и 562 челов. 43-го егерского полков, 545 казаков Моздокского полка, Гребенского и Терского семейного войск.). С прибытием их вооруженная толпа стала быстро отступать к сел. Кош-гелды. Греков отправил в обход казаков, но они не успели отрезать уходивших. Тогда Греков с несколькими казаками бросился к укреплению и, перескочив через вал, приказал маиору Пантелееву произвести вылазку. В это же время прискакал в укрепление и генерал Лисаневич с пикою в руке.

— Ребята, говорил он, накажите злодеев; помогайте друг другу и один другого не оставляйте. В штыки, «ура!»

Забывши свою усталость, гарнизон бросился из укрепления, выгнал оставшихся чеченцев из приготовленных ими завалов и преследовал на довольно значительное расстояние. В числе убитых было много и аксаевцев, часть которых изменила лам, не смотря на все старания пристава капитана Филатова и маиора кн. Мусы Хасаева удержать их в пределах покорности. Узнав, что почти все аксаевцы снабжали мятежников продовольствием и давали им убежище в своем селении, генерал-лейтенант Лисаневич приказал Хасаеву представить к себе всех почетнейших старшин с тем, чтобы при этом были самые буйные и склонные к мятежу. Так как накануне аксаевцы просили прощения, то генерал-маиор Греков, ближе знакомый с характером [537] народа, советовал Лисаневичу не задерживать виновных, а тем более не подвергать их наказанию. Такой поступок мог совершенно уничтожить доверие к русскому начальству и к данному слову. А. П. Ермолов постоянно твердил своим подчиненным, что «слово российского чиновника должно быть свято, и надобно, чтобы горцы верили оному более, нежели корану».

Лисаневич не послушал совета, и после обеда 16-го июля маиор князь Хасаев привел в укрепление Герзель-аул 318 человек лучших жителей Аксая. Все они были обезоружены, и лишь некоторым почетным людям Греков разрешил оставить кинжалы. Лисаневич вышел к собравшимся в сопровождении Грекова, кумыкского старшины князя Мусы Хасаева, пристава Филатова, переводчика Соколова и гевальдигера поручика Трони. Зная хорошо татарский язык, Лисаневич в оскорбительных выражениях упрекал собравшихся в гнусной измене, грозил одних повесить, а других наказать розгами. Вынув затем список наиболее виновным, доставленный ему князем Хасаевым, Лисаневич стал сам выкликать фамилии. Первые двое вышли с покорностью, были отведены в сторону и арестованы, но третий не выходил. Это был мулла Учар-Хаджи, в зеленом бешмете и белой чалме, с обнаженными до колен ногами и с большим поясным кинжалом. Лисаневич повторил вызов; толпа расступилась на двое, и в углублении ее стоял Учар с нахмуренным лицом.

— Кто зовет меня? спросил он.

— Тебя зовет генерал Лисаневич, отвечал переводчик Соколов, и, подойдя к Учару, взял его за плечи, вывел из толпы и поставил рядом с двумя первыми.

— Соколов, сказал Лисаневич, восьми у него кинжал.

— Не тронь меня! крикнул Учар и, выхватив кинжал, бросился на Грекова, ударил его сбоку под правую руку, а когда тот падал, то нанес ему рану в живот; вслед затем он обратился к Лисаневичу и ударил его в крестец.

От Лисаневича Учар бросился бежать, но наткнулся на Филатова и нанес ему серьезные раны. В это время Хасаев ударил Учара шашкою по голове, а андреевский уздень Эмин убил [537] его выстрелом из ружья. Все свидетели этой сцены были до такой степени изумлены, что никто не шел на помощь Лисаневичу. Последний, закрыв рукою рану, поднялся на ноги и, видя как Учар убил Грекова и бросился бежать, закричал: «коли!». Это было сигналом для истребления аксаевцев: солдаты приняли их в штыки, а когда они бросились бежать из укрепления, то преследовали их выстрелами. На пути бегства аксаевцы были встречены двумястами человек солдат, возвращавшихся с фуражировки. Не зная, в чем дело, солдаты встретили бежавших огнем и штыками, и немногие из аксаевцев возвратились в селение. До 200 человек их сделалось жертвою рассвирепевших солдат, мстивших за убийство двух начальников. Аксай опустел, и все население скрылось в лесу.

22-го июля скончался генерал-лейтенант Лисаневич, и на кавказской линии не было ни одного генерала, так как генерал-маиор Вельяминов находился в это время в экспедиции за Кубанью. Ермолов сам хотел отправиться на линию тотчас после известия о происшедшем в Амир-Аджи-Юрте, но болезнь удерживала его в Тифлисе. 24-го июля, еще больной, главнокомандующий отправился во Владикавказ, где должен был по причине той же болезни отдохнуть несколько дней, прежде чем двинуться далее. Пользуясь своим пребыванием во Владикавказе, Алексей Петрович приказал упразднить укрепление Преградный стан, как расположенное на таком расстоянии от р. Сунжи, что вода легко могла быть отрезана неприятелем. Одновременно с этим, по распоряжению главнокомандующего, старая дорога от Моздока до Владикавказа, через хребет Кабардинских гор, как неудобная для движения транспортов и подверженная нападению хищников, была перенесена от Екатеринограда, через Урухскую крепость, мимо Татартупского мыса и через р. Ардон до Владикавказа. Перенесение этой дороги было особенно необходимо потому, что положение нашей линии против Кабарды и Чечни было подвержено большой опасности. Войск на линии было мало, и главнокомандующий торопился придти к ним на помощь с новыми силами. Его особенно заботило положение Герзель-аула и всего левого фланга линии, начальство над которым принял подполковник Сарочан. [538]

С выступлением последнего в Грозную из Герзель-аула, где был оставлен ширванский баталион и по роте 41-го и 43-го егерских полков, чеченцы в ту же ночь вошли в Аксай и 25-го июля сожгли три дома, принадлежавшие лицам нам приверженным, и в том числе дом князя Мусы Хасаева. Аксаевцы и качкалыки присоединились к чеченцам, и мятежники разделились на две партии: одна пошла вниз, а другая — в Аух, с намерением двинуться к Андрееву, склонить на свою сторону жителей и, при их содействии, атаковать крепость Внезапную (Рапорт капитана Филатова подполковнику Сарочану, 25-го июля, № 238.).

Все эти известия заставляли Ермолова торопиться выступлением. «Долго зажился я здесь, писал главнокомандующий полковнику Сарочану (В письме от 7-го августа 1825 г.), потому что болезнь моя усилилась и могла быть не скоро излеченною. Теперь я здоров и только осталась слабость; со всем тем скоро я буду в Грозной. Не переставайте, любезный сослуживец, подтверждать войскам о соблюдении самой строгой осторожности и чтобы имели в памяти Осипова, которого имя да будет поруганием. Старайтесь повсюду запастись провиантом и чтобы доставление оного к местам было обеспечено».

9-го августа главнокомандующий выступил из Владикавказа и, через Назран, Казах-кечу, Грозную и Червленную, прибыл к Амир-Аджи-Юрту. Присоединяя по пути войска, он, при переправе через р. Терек, имел в своем распоряжении шесть рот пехоты, 300 донских и 250 линейных казаков с девятью орудиями. Ермолов торопился прибыть к сел. Андреево, где неблагонамеренные люди готовы были произвести возмущение и, соединясь с соседними горцами, пристать к имаму, продолжавшему возбуждать население к всеобщему восстанию. Еще будучи в Грозной, главнокомандующий писал кумыкам, что скоро прибудет в Андреево, и просил быть осторожными в своем поведении.

«Прибыв в крепость Грозную, писал А. П. Ермолов андреевским князьям, узденям и народу, узнал я, что изменники аксаевские приглашают мошенников чеченцев идти в Андреево, обещая им, что сообщники их, готовые возмутить жителей [539] Андреева, примут их дружественно и дадут им средство, вырезав армян, обогатиться добычею.

Не хочу я верить сему, но советую быть осторожными, ибо подобное происшествие, если в нем участвовать будут жители самого Андреева, может быть причиною гибели самого города.

Мне хорошо известны обстоятельства, и я весьма скоро буду в Андрееве.

Уверяю людей честных и благонамеренных в моем благорасположении. Никогда не будет позволено возвратиться никому из тех, которые теперь оставят город. На время моего здесь пребывания начальником в кумыкских владениях назначаю артиллерии полковника Мищенко, которому князья и народ должны оказывать повиновение».

Из Амир-Аджи-Юрта Ермолов пошел сначала к г. Аксаю, а затем намерен был идти к Андрею. С приближением наших войск население бежало — и Аксай был пуст. Вызвав жителей, Ермолов объявил им прощение, но с тем, чтобы они переселились на новое место жительства. Переселение это было необходимо для окончательного прервания связи аксаевцев с чеченцами, и место для нового Аксая было назначено на р. Таш-кечу, «несравненно выгоднейшее прежнего; ибо здесь жители Аксая имели лучшее свое хлебопашество, здесь прежде бывало богатое их скотоводство». Для охранения нового поселения и вместе с тем для удержания его в страхе, 7-го октября было заложено укрепление Таш-кечу, а 10-го числа укрепление Герзель-аул было упразднено.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888