Апшеронского полка	8	офицеров	600	строев.	15	нестроев.
Ширванского »	14	»	1,033	»	26	»
Кабардинского »	4	»	443	»	8	»
43-го егерского »	5	»	211	»	2	»
Итого:	31	»	2,287	»	51	»
Моздокского каз. полка	1	»	201	»	—	»
Гребенского войска	3	»	312	»	—	»
Семейного »	1	»	21	»	—	»
Всего:	36	офицеров	2,821	строев.	51	нестроев.

) и с 9-ю орудиями (Четыре оруд. легкой № 2-го роты 22-й артил. бригады и 5 орудий казачьей № 5-го роты. При орудиях было 3 офицера и 98 нижних чинов.) переправился через Терек к Амир-аджи-юрту и двинулся по направлению к Мичику. Остановившись у сел. Койсунгури, полковник Греков с раннего утра следующего дня приступил к работам. Под прикрытием роты Ширванского, роты Апшеронского полков, 150 егерей и всех спешенных казаков, до четырех тысяч топоров принялись за работу, и к вечеру была сделана широкая просека почти до самого Мичика на расстоянии трех верст. Хотя лес был не сплошной и во многих местах пересекался полянами, но работа была весьма трудна, потому что он состоял из бука чрезвычайно крепкого и толстого: «редкое дерево тонее обхвата, а многие в два и более». «О состоянии Мичика, доносил Греков (В рапорте генералу Сталю, от 10-го марта 1821 г., № 52-й. Тиф. Арх. глав. шт. Кавказс. армии.), обязываюсь доложить, что р. Мичик протекает по пологому ущелью, покрытому толстым лесом. От Аксая к Гудермесу и на всем протяжении оного не было никаких полян природных, но когда качкалыки, быв утесняемы нами, принуждены были оставить свои деревни, то начали по р. Мичику истреблять местами лес, выжигать оный и делать полянки для кукурузы, через что в некоторых местах открылись поляны, не более полуверсты, пересекаемые [474] перелесками. В сих-то местах поселились они, поделали землянки и живут в самой нищете. Через очистку ныне дороги открылись пять деревень, и лучшее их поле, в продолжение трех лет ими очищенное, они теперь должны бросить или покориться нам, ибо близость крепости и набеги, кои можно будет сделать туда со временем, конечно отнимут у них возможность и охоту там жить.

Вниз по Мичику, где с давнего времени жили несколько домов из Горячевской деревни, прочищено поле не более как полторы версты в длину. Оно закрыто большим лесом и лежит неподалеку Маюртупской деревни. Сия последняя расположена также среди леса и имеет всей поляны не более двух верст. Я не знаю, какой другой народ в состоянии жить в такой крайности и упорствовать в покорности».

Разрушив селение Койсунгури, полковник Греков перешел к Неотступному стану и на следующий день, 5-го марта, очистил от деревьев Горячевскую деревню (Исти-су) и разрушил до основания дома, чтобы хищники не имели убежища и средств вредить нашему гарнизону. За разрушение жилищ чеченцы отвечали усиленным нападением на наши посты, и полковник Греков принужден был в течение лета 1821 года произвести еще несколько экспедиций для наказания непокорных. Наказанные искали спасения в лесах и горах или шли в толпу Ахмед-хана аварского, собиравшего ополчение, чтобы воспрепятствовать возведению нами укрепления в г. Тарках.

Назначенный для того отряд, под командою начальника корпусного штаба генерал-маиора Вельяминова 3-го, состоял из двух, баталионов Ширванского, одного баталиона Апшеронского и одного Куринского полков, из 14 орудий (Шесть батарейных орудий роты № 1-го и шесть легких орудий роты № 2-го 22-й артил. бригады и два конно-казачьих.) и 200 линейных казаков (Предписание Вельяминова 1-го Сталю, от 13-го марта, № 686. Тиф. Арх. глав. шт. Кавк. армии.).

Еще в феврале 1821 г. генерал-маиор Вельяминов 3-й просил шамхала тарковского заготовить необходимые для укрепления камень, известь и бревна. Материалы были заготовлены, и в апреле [475] было приступлено к заложению укрепления. Первое время работы шли довольно успешно, но потом жители шамхальства, по внушению Ахмед-хана аварского, отказались давать рабочих и арбы.

Собравши с разных племен Чечни и Дагестана до 1,000 человек вооруженных, Ахмед-хан явился с ними в мехтулинском владении в сел. Даргали. Шамхал просил содействия русских войск к изгнанию толпы из его владений. Генерал-лейтенант Вельяминов 1-й пригласил Аслан-хана кюринского принять меры к изгнанию изменника, но «если собственными силами, прибавлял при этом Вельяминов Аслан-хану (В письме от 10-го августа 1821 г. Тиф. Арх. гл. шт. Кавказ. армии.), вы не будете в состоянии приступить к наказанию мятежников, то прошу вас, собрав вашу конницу, поспешить присоединиться к находящемуся в Тарках отряду». Кюринский хан предпочел присоединиться к отряду Вельяминова, состоявшему всего из 600 человек. Двинувшись в Мехтулинское владение и подойдя на орудийный выстрел к сел. Аймакам (См. операционную карту.), где укреплялись лезгины и находился Ахмед-хан аварский, Вельяминов приказал двум ротам Апшеронского полка сбить лезгин с гор и занять фланговое укрепление. Поддержанные огнем двух орудий, апшеронцы скоро овладели укреплением, и когда были двинуты вперед остальные войска, то лезгины оставили свои укрепления и собрались на защиту селения Аймак. Для обстреливания этого аула Вельяминов 3-й потребовал шесть орудий, но они прибыли нескоро: горы были так круты, что пришлось выпречь лошадей, и доставкою орудий на позицию были заняты три роты Ширванского полка. Артиллерийский огонь озадачил горцев, с ужасом смотревших, как один удачный выстрел обращал их дома в развалины, уничтожал каменные сакли и зараз выводил из строя нескольких человек. Считая до сих пор свои постройки непроницаемыми для огнестрельного оружия, они пришли в большое замешательство, и лишь только Вельяминов приказал полуроте апшеронцев обойти горами и спуститься в тылу селения, как неприятель стал поспешно уходить в узкое ущелье, по тропинке, ведущей в Гергебиль. Наступившая ночь [476] помешала преследованию. «Я счел неблагоразумным, доносил Вельяминов 3-й (В рапорте генер.-лейт. Вельяминову 1-му. от 12-го ноября 1821 г., № 13. Тифлис. Арх. глав. шт. Кавк. армии.), вдаваться в сие необыкновенно тесное ущелье, которое нам совершенно неизвестно было». Заняв главнейшие входы в селение и высоты к стороне неприятеля, отряд расположился, перед аулом, на биваке.

На утро Вельяминов узнал, что поражение, нанесенное горцам, и ужас их объявший были столь велики, что жители Гергебиля оставили свои дома и бежали в горы. По сведениям султан Ахмед-хан аварский был ранен и лишился двух пальцев; лошадь его была убита и найдена с седлом в Гергебильском ущелье.

Уничтожив до основания селение Аймаки, генерал-маиор Вельяминов возвратился с отрядом в Тарки. Здесь он продолжал трудиться над окончанием крепости, которую и назвал Отрадною, но впоследствии Ермолов переменил это название, и вновь построенная крепость была названа Бурною (Отношение начальника штаба генералу Сталю 2-му, от 30-го января 1822 г., № 318-й.), по причине свирепствовавших в тех местах бурь. Крепость эта была расположена на скале и вблизи замка шамхала тарковского («Кавказ», 1863 г., № 83-й.).

В таком положении были дела наши в Чечне и Дагестане, когда, в ноябре, Ермолов, возвращаясь из С.-Петербурга, прибыл в Георгиевск. Желая поощрить чеченцев, которые оказывали содействие войскам при рубке леса, главнокомандующий приказал объявить прощение тем, которые по 1819 год были замечены в воровстве и других проступках, кроме смертоубийства. Всех покоряющихся чеченцев приказано было переселять на левый берег р. Сунжи; качкалыкам не дозволять жить ни на Мичике, ни на р. Аксае, а предложить им поселиться или на левом берегу р. Сунжи, выше крепости Грозной, или на землях между устьями рек Гудермеса и Сунжи. Для наказания непокорных принять более суровые меры: выгнать чеченцев из Малой Атаги, а селение Шали, а галашевцев наказать за измену и набеги. [477] Исполнение этих предположений было поручено полковнику Грекову, произведенному в следующем году в генерал-маиоры. В первых числах февраля 1822 г. Греков разорил селения Гойты, Урус-Мартан; взял с этих селений аманатов и, вырубив в окрестностях лес, возвратился в Хан-калу. «Сделавши опыт над толстым лесом в Хан-кале, доносил он генералу Сталю, удостоверился я, что жечь его невозможно — горит только тонкий, — а должно рубить его на мелкие части».

8-го февраля Греков с отрядом в 2,935 челов. и 13 орудиями переправился через р. Аргунь и, остановившись у сел. Большой Чечен, приступил к рубке леса на Аргуни. Под влиянием проповеди гребенчуковского кадия Абдул-Кадыря, чеченцы и качкалыки в огромном числе собрались против нашего отряда. Обещая всем убитым на войне рай Магомета, Абдул-Кадырь предсказывал гибель русским и с клятвою уверял, что не более как через четыре месяца явятся турецкие войска, и тогда следа неверных (русских) не останется на р. Сунже. Веря в справедливость слов своего кадия, горцы более двух часов упорно защищали лес, но были рассеяны, причем Абдул-Кадырю оторвало ядром ногу, и он на третий день умер. Греков двинулся далее, сжег сел. Шали, Малую Атагу и, расчистив Топлинскую поляну, 14-го февраля возвратился в крепость Грозную.

Чеченцы, и в особенности дагестанцы, сознали невозможность возвратить ту часть земель, которые в последнее время были заняты русскими войсками. Лучшие их предводители, Хасан-хан мехтулинский и Ших-Али-хан, бывший хан дербентский, умерли, Адиль-хан уцмий каракайдагский был убит своим родственником Эмир-Гамза-беком, а Абдула-бек эрсинский просил прощения, и ему было разрешено жить в вольной Табасарани, но с условием выдать в аманаты одного из любимейших своих сыновей. В Дагестане водворилось временное спокойствие, и хотя аварцы и андийцы продолжали хищничать, но толпы их были слишком ничтожны для того, чтобы преследовать грабителей целыми отрядами, и войскам дан был отдых. Этот отдых, после беспрерывных трудов и движений, не послужил им в пользу. Во многих укреплениях, при скученности войск и дурных климатических [478] условиях, развились болезни и значительная смертность. В этом отношении более всего страдал гарнизон Неотступного стана, и генерал-маиор Греков просил прислать ему смену. А. П. Ермолов предпочел совсем покинуть это укрепление, приказал перевести гарнизон временно в сел. Амир-Аджи-Юрт и укрепить его, но на смену гарнизона прислать не мог, так как все свободные войска были в то время отправлены в Кабарду.

Беспрерывные набеги на Кавказскую линию кабардинцев вместе с закубанцами заставили главнокомандующего ввести в Кабарду отряд, который, не имея постоянных квартир, должен был быстро переходить из одного аула в другой и угрожать населению истреблением стад и отгоном табунов.

С этою целью под начальством артиллерии полковника Коцарева был сформирован отряд из тысячи человек Кабардинского полка, пяти орудий и 200 линейных казаков. Не оставаясь долго на одном и том же месте, полковник Коцарев должен был высылать казачьи партии по разным направлениям, а сам с пехотою служить им поддержкою и подкреплением. Если бы кабардинцы, притесняемые своими владельцами, искали нашего покровительства и защиты, то таких приказано переселять на р. Малку и на левый берег р. Терека. Таким переселившимся главнокомандующий уполномочил объявлять полную свободу и независимость от их владельцев. Последних, писал Ермолов (В предпис. генер. Сталю, от 28-го ноября 1821 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 834.), «буде можно, брать живыми, для наказания в пример прочим, как гнусных изменников великому государю и нарушителей многократно данной присяги в верности. Воспретить впредь называть кабардинских владельцев князьями, кроме тех, кои, служа в войсках наших, таковыми признаваемы правительством».

Появление отряда Коцарева, захват им табунов и стад устрашили многих кабардинских владельцев, считавших свое поведение небезгрешным. Покидая аулы и скрываясь в горах, они силою уводили с собой подвластных, вовсе не сочувствовавших такому переселению. Узнав об этом, главнокомандующий [479] обратился с воззванием преимущественно к простому народу; прося его не слушать изменников и оставаться в своих домах.

«Беспрерывные набеги в наши границы, писал Ермолов кабардинцам (В воззвании, от 14-го января 1822 г. Воззвание это напечатано в материалах, собранных М. П. Погодиным для биографии Ермолова, но в измененном виде, несогласном с подлинником.), разорения жителей и самые убийства, производимые кабардинскими владельцами, заставили меня употребить силу оружия для наказания их.

Долго и без успеха употреблял я терпение и кротость, и знают кабардинцы, сколько желал я отвратить от них бедствия. В 1818 году лично мне даны обещания главнейшими эфендиями и владельцами, и обещания сии, так же как и прежде много раз данные клятвы, не исполнены. Вместо того, чтобы исполнять обязанности верноподданных, разбой и убийства умножились. Я дал повеление войскам вступить в Кабарду и жителям оной объявляю:

Владельцы, которые чувствуют себя невиновными, могут обратиться ко мне с доверенностью. Они сохранят права свои, сохранят власть над подданными их, — и они одни признаны будут в достоинстве владельцев. Те владельцы, которые не явятся к начальнику российских войск, будучи прежде замешаны в злодействах, изгонятся из Кабарды. Подвластным их объявится свобода и независимость; они (подвластные) принимаются под защиту и покровительство, и впредь нет над ними власти, кроме великого нашего государя; их в самой Кабарде наделю я землями и выгонами.

Убеждаю народ кабардинский не верить обольщениям своих владельцев: они обманывают вас и первые оставят в крайности. Не спасут их твердые места, в которых думают они укрыться, и нет таковых, куда бы не прошли войска наши. Не защитят вас мошенники, которые ничего не разумеют, кроме подлого воровства и разбоя.

Не отмщеваю я простому народу и в последней раз обещаю ему жизнь покойную, счастливую и свободную: после поздно уже будет просить о пощаде». [480]

Объявив всю Кабардинскую землю собственностью правительства, Ермолов обещал раздавать ее по своему усмотрению тем лицам, которые окажутся преданными России. Все более или менее подозрительные аулы главнокомандующий приказал, для лучшего надзора, переселить на плоскость или ближе к Кавказской линии. По требованию полковника Коцарева, 14 кабардинских аулов вышли из ущелий и поселились на левом берегу р. Терека, по р. Уруху (при впадении ее в Терек), на р. Черной, на р. Кахуне (рукав Терека), близ р. Баксана и проч. «Во всех сил местах, доносил генерал Сталь (Ермолову, от 14-го марта 1822 г., № 75-й. Тиф. Арх. глав. шт. Кавк. армии.), построены бараки, перевезено из ущельев имущество, жены, дети, скот, лошади и бараны, но постройка домов по неудобности времени еще не производится».

Не согласившиеся же на переселение кабардинцы на совещании с закубанцами решили просить разрешения остаться в горах, а в противном случае усилить набеги, чтобы заставить русское правительство согласиться на их требование. Во главе недовольных стояли владельцы: Арслан-Бек-Бесленев и Али-Кара-Мурзин из фамилии Мисостовых, которые, решившись сопротивляться, советовали преследовать всеми способами тех, кои изъявили согласие переселиться на плоскость. Тогда в мае 1822 года А. П. Ермолов сам явился в Кабарду и принял начальство над отрядом, состоявшим из двух баталионов пехоты (По одному баталиону Ширванского пехотного и 7-го карабинерного полков.), восьми орудий и 300 линейных казаков. Поручив генерал-маиору Сталю усилить отряд полковника Коцарева, расположенный на р. Баксане, и принять над ним начальство, главнокомандующий приказал ему занять на р. Малке урочище, известное под именем Каменного моста. Полковнику Победному с донскими казаками приказано наблюдать за кабардинцами в вершинах р. Кубани.

Двинувшись с своим отрядом вдоль по течению р. Уруха, главнокомандующий перешел потом в вершины р. Черека и имел небольшую перестрелку с кабардинцами. Предав огню несколько непокорных селений, Ермолов выслал небольшой летучий отряд [481] на р. Нальчик, который отбил табун лошадей и стадо овец, а затем двинулся вверх по р. Чегему, где, не смотря на труднодоступную местность, атаковал селение и сжег его. Отсюда главнокомандующий перешел к вершинам р. Баксана, соединился с отрядом генерал-маиора Сталя и проник в такие места, где пехота должна была пробираться по тесным тропинкам почти в одиночку. Засевший в самом узком месте ущелья неприятель пытался остановить наши войска. Ночью четыре орудия были подняты на гору на людях, и после нескольких выстрелов кабардинцы очистили путь. Отряд двинулся далее и, следуя по обоим берегам р. Баксана, остановился близ селения Ксанти. Здесь собрались главнейшие из кабардинских хищников, устроили каменные завалы и решились защищаться. Отряд приготовился к штурму, но в ночь защитники покинули свои завалы и бежали частью за Кубань, частью к карачаевцам. Жители окрестных селений просили пощады и уверяли Ермолова, что страдают напрасно, что всегда были верны русскому правительству и не думали о хищничестве.

«Кто из владельцев, спрашивал в ответ на это Ермолов (Прокламация Ермолова кабардинцам 26-го июня 1822 г., лагерь на р. Ксанти.), которого сын, брат или ближайший из родственников или подвластный уздень или рабы их, свободу получившие, не делали злодейств? Кто сказать может в оправдание свое, что не знает о том? Через чьи земли не проходили шайки разбойников? кто отказал им в пристанище? Возвратившиеся из плена люди называют их по именам, бегущих подлецов не раз видали в лицо преследующие наши войска.

Полковник Подпрятов и полковник Коцарев никого не наказывали самопроизвольно. Все участвовали в измене и должны были нести наказание. Я требовал разбойников для наказания — их не выдали, хотя их было малое число; укрывая их злодейства, умножили число их и справедливо за то потерпели. Я хочу забыть прежнее, и владельцам и узденям, вышедшим из гор по моему призванию, не только не допущу впредь делать ни малейшей обиды, напротив, готов быть полезным. [482] Всемилостивейшие грамоты покойной императрицы Екатерины II и ныне благополучно царствующего великого императора даны были кабардинцам, как подданным покорным и верным. Будут впредь кабардинцы таковыми — и их заслужить можно.

Теперь в пользу кабардинцев установляю: сохраню свободное отправление веры и прежние обычаи. Принимаю выселившихся из гор владельцев и узденей в прежнем их достоинстве и звании; не отъемлю земель их и ничего из собственности. Незначащая часть земли занята будет под большие дороги, для общей пользы, для устраивающихся крепостей и небольших участков для огородов и сенокосов. Установлю суд для самих владельцев и узденей на правах российских и назначу, в каких случаях надобно будет призывать власть духовных людей. Свободный торг нисколько не воспрещу никому, но, напротив, буду всячески способствовать.

Предоставляю владельцам и узденям прежние права над подвластными, но отныне впредь уничтожается власть лишать рабов жизни. Кто из владельцев и узденей нарушит сие, будет жестоко наказан, а семейство лишенного жизни получит свободу. Рабов, обвиняемых в уголовных преступлениях, отдавать под военный суд и препровождать к начальнику ближайшей крепости. Детей, бывших прежде аманатами, возвращу родителям, когда поведением и верностью сих последних правительство будет довольно.

Желающих принять христианский закон я не могу отклонять от онаго, но отнюдь не допущу приглашать к тому обольщениями; до сего принявших христианский закон возвратить не могу. Возвращу рабов, которые бежали от своих владельцев по переселении их уже в горы.

Позволяю пасти скот на пустопорожней земле за р. Малкою, но не стесняя тех, кои туда переселиться желают. Позволяю брать для скота соляную грязь со стороны Кубани, и будет назначено время, когда для того отправляться караванам. Владельцы и уздени сохраняют в своей собственности летние места для пастбищ скота в горах. Владельцы и уздени, остающиеся в горах, лишаются достоинства своего, равно и дети их; лишаются также [483] земель, которые без разрешения моего никем занимаемы быть не могут. Рабы их, которые бежали, получают вольность. Владельцам и узденям верноподданным великого государя воспрещается всякое с сими изменниками сношение, — и накажу строго, если узнаю о том. Имена сих мошенников, лишенных прежнего достоинства, мною обнародованы будут».

Разослав свое воззвание, главнокомандующий с отрядом вышел из Баксанского ущелья, вернулся на р. Подкумок, потом перешел на Куму и наконец вышел к Каменному мосту. Войска прошли по местам, по понятию кабардинцев, недоступным; несколько раз переваливали через высокие горы и пробирались по узким, едва доступным тропинкам. Кабардинцы, сопротивляясь весьма слабо, предпочитали бежать за Кубань. Осмотрев таким образом всю страну от Владикавказа до Каменного моста, Ермолов признал необходимым построить ряд укреплений для обуздания кабардинцев и вместе с тем перенести Кавказскую линию ближе к р. Кубани.

«Я собственными удостоверился глазами, доносил Алексей Петрович (Всепод. донесение от 27-го июля 1822 г.), что нынешнюю Кавказскую линию, расположенную в местах знойных, производящих в войсках болезни и смертность необычайные, полезно перенести к подошве так называемых Черных гор — от Владикавказа и до верхней Кубани.

Протяжение линии сократится, укрепления и посты устроятся в местах выгодных и здоровых, и новое размещение войск даст возможность некоторую часть оных приблизить к р. Кубани, за которою живут народы для нас опаснейшие, многолюдные и воинственные.

Всеподданнейше испрашиваю, государь, высочайшее соизволение ваше на перенесение линии, и я награжден буду пользою, которую вскоре почувствуют и успокоенные обитатели прежней линии, и храбрые войска, оставя позади себя мятежную и уже издавна вредную Кабардинскую землю, которой счастье соделать может единая покорность и верность».

Новая линия должна была окружить кабардинцев, причем [484] Ермолов предполагал сблизить кабардинские селения, а пространство между Кубанью и Малкою очистить для русских селений или для поселений линейных казаков. При обширности земель, сравнительно с числом населения, сближение кабардинских аулов было делом вполне возможным, а переселение на освобожденные земли линейных казаков или русских переселенцев должно было принести громадную пользу, так как сообщение кабардинцев с закубанцами почти совершенно прерывалось. Столь очевидные преимущества заставили главнокомандующего приступить немедленно к заложению укреплений: в вершинах р. Тахтамыша; на р. Куме, у бывшего Хахандукова аула; на р. Подкумке, при урочище Бургусанте; при кургане, называемом Красивый; на р. Малке, у Каменного моста, где проходили лучшие дороги за Кубань; на р. Баксане, близ урочища Кызбурун; на реках Чегеме, Череке, Урухе и наконец главное укрепление на р. Нальчике, где должна была расположиться штаб-квартира полка, назначенного для охранения порядка в Кабарде.

Одновременно с заложением укреплений, приказано было прорубить дорогу через лес на Татартупском хребте до р. Белой, воспрещено горцам селиться на правом берегу р. Кубани и наконец военно-грузинской дороге дано иное направление. Перенося ее с правого на левый берег р. Терека, Алексей Петрович прикрыл ее укреплениями Пришибским, Урухским, Минаретским и Ардонским.

Сознавая всю важность мер, предпринятых главнокомандующим, кабардинцы явились к Ермолову с покорностью, обещали выселиться из гор, быть покойными и просили остановить постройку укреплений.

— О крепостях просьбы ваши бесполезны, отвечал Алексей Петрович; я сказал, что оне будут, — и оне строятся.

Главнокомандующий требовал, чтобы кабардинцы непременно выселились из гор, и обещал жестоко преследовать тех, которые не исполнят его требований. «В случае измены, писал он кабардинцам (В воззваниях от 1-го и 9 го августа 1822 г.), или участия в разбоях, всякий владелец [485] или уздень теряет свое достоинство и наказывается, как всякий преступник, по законам российским.

«Я объявляю вам, кабардинцам, и в особенности простому народу, что всех владельцев и узденей, бежавших за Кубань или укрывающихся в горах, как явных изменников своему государю, лишаю всех прав и достоинств. Если кто из кабардинцев будет иметь с ними связь и сношения, будут строго наказаны. С ними запрещается вступать в новые связи родства.

Узденям и простому народу повелеваю, при всякой встрече с изменниками, действовать оружием и забыть глупое обыкновение не стрелять в князя, когда он стреляет. Если кто из изменников, бежавших за Кубань или укрывающихся в горах, будет нападать на селения или дознан будет в преследовании и против него простой народ стрелять не будет, то селение будет наказано оружием. Мошенники, по гнусному прежнему обыкновению, будут защищаться тем, что они князья. Простой народ не должен сему верить, и я еще повторяю, что со всех вообще изменников сняты прежние их достоинства.

Отныне впредь запрещается всем кабардинским владельцам и узденям отдавать детей своих на воспитание к чужим народам, т. е к закубанцам, карачаевцам и вообще горским народам, но воспитывать их в Кабарде. Тех, кои отданы прежде, тотчас возвратить».

Вместе с тем для уничтожения влияния на народ грубого и необразованного духовенства, в руках которого находилось разбирательство дел, Ермолов учредил в Нальчике временный суд, для разбора дел тяжебных по правам и обычаям народа, но с применением, по возможности, русских законов. Решению суда предоставлены все тяжебные дела, не превышающие 200 руб., а выше представлялись на рассмотрение управляющего Кабардою. Все штрафные деньги, взыскиваемые по обычаю, не поступали в пользу судей, а должны были храниться в ведении суда и без разрешения не расходоваться. Дела уголовные были совершенно изъяты из ведения суда, и виновные судились военным судом.

В состав временного кабардинского суда были назначены: один председатель, один кадий, шесть судей, два депутата, один [486] секретарь и один русский чиновник, «для поверки журналов, веденных в суде». Наблюдение за правильностью действий суда было возложено на полковника Коцарева, назначенного командующим войсками, в Кабарде расположенными. На усиление его боевых средств Ермолов оставил в Кабарде два баталиона Ширванского полка, а для пресечения сношений кабардинцев с закубанцами были поставлены на реках Куме и Подкумке по одной роте Тенгинского полка с орудием и 40-50 челов. донских казаков (Предпис. Ермолова маиору Принцу и капитану Кашутину, 30-го июля 1822 г., №№ 14 и 15.). Отряды эти были слишком незначительны для того, чтобы прекратить хищничество, и наше правительство пришло к мысли о необходимости войти в торговые связи с закубанцами, преимущественно с черкесами и абазинцами, «дабы чрез то смягчить суровость нравов их и положить конец неприязненным их действиям к нарушению тишины на кубанских пределах наших».

После многих рассуждений и массы проектов, подаваемых разными лицами, министерство иностранных дел отправило коллежского советника Скасси (Скасси был по происхождению генуэзец, жил в Одессе и имел торговые сношения с абхазцами. Он выменивал там строевой лес на различные произведения Европы, особенно на железо и соль. Принятый в русскую службу, Скасси был употреблен, как руководитель, к умиротворению горцев при помощи торговли.) в Керчь с поручением завести торговые сношения с обитателями восточных берегов Черного моря. После нескольких лет своей деятельности коллежский советник Скасси уверил правительство, что он успел приобрести расположение многих старейшин и надеется на успех своей миссии. Тогда, в конце октября 1821 года, были высочайше утверждены правила для торговых сношений с черкесами и абазинцами, и даже составлен особый штат для «попечителя торговли» и чиновников, в его ведомстве состоящих. Пунктами для торговли избраны гг. Керчь и Бугаз, из которых в первом устраивался полный портовый карантин и таможня, а во втором — меновой двор с очистительными пакгаузами.

Все произведения черкесов и абазинцев, привозимые морем, [487] должны были беспошлинно приниматься в Керчи, а сухим путем — в Бугазе. Попечитель торговли обязан был жить в Керчи, один из его помощников в Бугазе, один у черкесов и один у абазинцев, в тех пунктах, из которых последует отправление товаров. Товары эти должны были состоять преимущественно из произведений земли, сельской промышленности, леса и скота. Горцы могли выменивать на них все что угодно, за исключением монеты, банковых ассигнаций, оружия, пороха и свинца, как в деле, так и слитках.

Обширная инструкция, данная г. Скасси, и составленные для торговли правила ясно свидетельствуют, что сам г. Скасси и министерство иностранных дел имели весьма смутное понятие о племенах, с которыми намерены были завести торговлю. Произведения земли закубанцев были ничтожны, и единственным средством к их обогащению было пленнопродавство. Ни заготовок леса, ни избытка скота у черкесов не было, а притом доставка того и другого к берегу моря, при отсутствии путей сообщения, была немыслима. Основываясь на словах Скасси, Ермолов также думал сначала, что он завел связи с черкесами и абазинцами. «Но, писал Алексей Петрович (Графу Нессельроде, 27-го апреля 1822 г. Ак. Кав. Арх. Ком. т. VI, ч. II, № 589.), узнал я от самого поверенного его (Скасси), находящегося для промена железа в Абхазии, иностранца Гибаля, что связи сии ограничиваются некоторым знакомством, которое здесь не весьма трудно сделать, но оно ни малейшим обеспечением торговли служить не может. Доказательством небольших успехов Скасси может быть то, что Гибаль оставался даже без способов содержания и должен был приехать в Тифлис взять у меня на оное денег, которые и уплачены генералом графом Ланжероном, а Гибаль в Абхазию уже не возвратился».

Впоследствии Ермолов узнал, что все сношения Скасси с Абхазиею и его торговля там «состояли в одних хвастливых рассказах, а в самом деле товары заключались в нескольких пудах съеденного ржавчиною железного лома, с которыми находился в Сухуме комиссионер его, г. Гибаль» (Отношение Ермолова начальнику главного штаба, 1-го июля 1824 г., № 15.). [488]

Не предвидя никакого успеха в предполагаемых торговых сношениях, главнокомандующий не видел другого средства смирить закубанцев, как действовать против них силою. Стараясь разъединить их с кабардинцами, Ермолов вместе с тем положил устроить несколько укреплений против закубанцев и призывал к деятельности черноморское войско, усиленное прибытием переселенцев.

В мае 1821 года было уже известно, что на пути в Черноморию были: 4,937 душ мужского пола из Черниговской и 7,447 душ мужского пола из Полтавской губерний. Вслед затем изъявили согласие на переселение еще 4,510 душ мужского пола (1,602 души из Черниговской и 2,908 душ из Полтавской), так что общее число переселенцев доходило до 16,794 душ мужского пола. Алексей Петрович приказал их селить не отдельно, а присоединять по нескольку семейств к прежним жителям, «ибо, говорил он (В предписании полковнику Матвееву, 29-го июня 1281 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 802.), неблагоразумно было бы людей, к опасностям войны необыкших, подвергать оным и охранение их предоставлять одной передовой страже».

Нападения закубанцев производились преимущественно на ту часть кордона, где река Кубань представляла удобнейшую переправу, и селения черноморцев, в большом расстоянии друг от друга находившиеся, не имели средств подкреплять передовую стражу. Для заполнения, так сказать, пустого пространства, главнокомандующий приказал увеличить число селений, придвинуть их ближе к Кубани и для того вызвать желающих из числа природных жителей, но отнюдь не из переселенцев. Последние находились в самом бедственном положении и без всяких средств к существованию. Продав на месте свое имущество за бесценок, переселенцы были отправлены в путь осенью, в самое неудобное время, и, лишившись в дороге скота, доходили до Черномории или нищими, или оставались зимовать по разным губерниям, прося милостыню. Войско черноморское по недостатку средств не могло оказать им никакой помощи, и Ермолову пришлось обратиться к [489] частной, благотворительности. Подписка в пользу переселяющихся малороссиян шла довольно успешно, и по 27-е декабря 1821 года было собрано до 10,000 рублей ассигнациями, 64 четверти хлеба, 317 штук скота, 16 лошадей и 1,044 овцы.

«Подписка еще не прекращена, писал Ермолов в приказе по корпусу (От 4-го мал 1882 г., № 18.), и можно надеяться, что черноморцы, побуждаемые благотворительным чувством, не ограничатся первым пожертвованием; конечно, не откажутся участвовать в оном и посторонние. Дабы облегчить участь новых поселенцев и предупредить все их нужды, в Черномории учрежден мною особый комитет».

Обеспечение переселенцев и вообще устройство черноморского войска составляло в это время главнейшую заботу главнокомандующего. При ограниченности боевых средств и огромном протяжении кавказской линии, черноморское войско должно было в себе самом искать средства для отражения хищнических набегов закубанцев. Отделить хотя часть войск для обеспечения Черномории Ермолов не мог, так как их едва хватало для действий в Чечне и Дагестане.

В конце сентября 1822 г. Ахмед-хан аварский сообщил чеченцам, что султан объявил войну России, и весною придут к ним турецкие войска на помощь (Рапорт генер.-маиора Грекова генералу Вельяминову 1-му, от 5-го октября 1822 г., № 70.). Ахмед просил чеченцев отстаивать свою независимость до прихода подкреплений и был уверен, что, при легковерии народа, достигнет своей цели. Качкалыки, чеченцы, жившие за Тереком и в особенности за Аргуном, тотчас же усилили свои хищничества. Генерал-маиор Греков потребовал от качкалыков новой присяги, обязательства отвечать за свои земли и переменить аманатов. К жившим же за Аргуном чеченцам Греков обратился с особым воззванием.

«Изменники, писал он (В воззвании от 4-го октября 1822 г. Тифлис. Арх.), никогда не живут счастливо, ибо они, обманувши Бога, посрамляют закон его и рано или поздно наказуются. Вы присягали по закону своему Богу и великому [490] государю и, слушая разбойников, нарушаете присягу — следственно обманули Бога и своего пророка.

Однако же, Бог справедлив: Он всегда карает тех, кои влекут в несчастие народ невинный. Так погиб ваш кадий Абдул-Кадырь, Муртаза и много им подобных, и так поразит Бог тех, кои ложно присягали. Вы рано или поздно все погибнете, ежели не раскаетесь. Вы не хотели отдать аманатов, когда я был за Аргуном, и жить спокойно, а сколько у вас погибло людей? Чего стоят Шали и Малая Атага? Это все бы было цело, ежели бы вы жили спокойно! Какую пользу получаете вы, что несколько человек злодеев ездят на разбой к нам: если они утащат человека у нас, то выкупают его ваши же единоверцы; если они убьют у нас кого, то мы вместо одного двух отсылаем в Сибирь, — какая же вам из этого польза и выгода?

Мне жалко бедный и невинный народ, ибо, ежели я пойду зимой за Аргун, то сколько у вас погибнет народа невинного! А потому и советую вам, не слушайте, ибо будете раскаиваться, но уже поздно.

Ежели хотите найти милость и помилование начальства, то пришлите хороших людей в Сунженскую деревню, я пришлю тоже почтенных стариков, и там поговорят о деле, от которого зависит ваше спасение».

Воззвание это, переведенное на арабский язык, было разослано по разным аулам, но как в Чечне грамотных было весьма мало, то муллы всегда обманывали народ и передавали содержание по своему усмотрению. После совещаний, бывавших обыкновенно по пятницам, чеченцы отвечали Грекову, что они никогда не изменяли государю, что они не имеют силы драться с русскими войсками, но «мы боимся русских, говорили они, которые хотят, обманувши, истребить всех». Чеченцы обвиняли нас в том, что многие лучшие их люди повешены безвинно, другие сосланы в Сибирь, а за убийство одного казака в сел. Шалях разорено все селение.

— Впрочем, говорили чеченцы, мы посоветуемся с качкалыками и тогда дадим другой ответ.

Переговоры с качкалыками продолжались более двух недель, [491] и наконец они просили уничтожить укрепление в Герзель-ауле и при Амир-Аджи-юртовской переправе.

— Тогда, говорили они, мы войдем в свои старые деревни, будем отвечать за земли от Гудермеса до Аксая, будем иметь свои караулы и ручаемся как за себя, так и за родственников своих, в горах живущих.

— Для чего же вы просите, спрашивали качкалыков, чтобы сняты были укрепления, которые вам нисколько не мешают?

— Мы боимся, отвечали они, что, надеясь на наше ручательство, солдаты станут ходить малыми командами и без осторожности; с ними может что-нибудь случиться, а мы будем отвечать.

В ответ на это генерал Греков 28-го октября двинулся с отрядом в сел. Топли, сжег до тысячи стогов сена, порубил до 2,000 баранов и привел в Грозную до 40 штук рогатого скота (Рап. Грекова Ермолову, 30-го октября 1822 г., № 78-й.).

— В следующую пятницу, говорил он, увижу я, какой оборот возьмут дела чеченские.

Пятница прошла, а чеченцы не показывали желания покориться. Тогда Греков, сформировав наскоро отряд из 500 человек пехоты, 5 орудий, 400 казаков и 200 мирных чеченцев, двинулся на поляну, лежавшую за Аргуном, между аулами Малый Чечень и Малою Атагою. Пролегая в длину на десять верст, параллельно Аргуну, поляна эта считалась чеченцами недоступною для наших войск. Пользуясь туманом и изморозью, Греков подошел незамеченным к поляне, захватил всех работавших, уничтожил заготовленное сено и отогнал 415 штук рогатого скота (Рапорт ген.-маиора Грекова генер.-маиору Сталю, 20-го ноября 1822 г., № 85.). Горцы принуждены были снова просить пощады, и в течение зимы большинство их, оставаясь покойными, хищничали в одиночку или самыми незначительными партиями.

Не предвидя важных действий на линии и снабдив начальников отделов подробными инструкциями, Ермолов отправился в Тифлис. [492]

XXI.

Бегство в Персию Мехти-Кули-хана карабагского. — Уничтожение ханской власти в Карабаге и введение русского правления. — Мнение Ермолова о мусульманских провинциях Закавказья. — Убийство полковника Верховского Амалат-беком. — Экспедиция генерал маиора Краббе. — Происшествия в Дагестане в 1823 году.

Прибыв в столицу Грузии, главнокомандующий узнал, что 21-го ноября 1822 года Мехти-Кули-хан карабагский бежал в Персию. Поводом к тому были жалобы подвластных на жестокости и притеснения хана, на его грабежи и насилия.

Входя в разоренное положение Карабага, Император Александр I сложил с жителей недоимки за несколько лет, но Мехти-хан, при помощи насилия и истязаний, собрал эти недоимки в свою пользу. При разделе имения между своими родственниками, хан обделил своего племянника и прямого наследника, полковника Джафар-Кули-агу, и тем возбудил к себе его ненависть.

Вражда между этими двумя лицами с каждым днем возрастала, и А. П. Ермолов, не смотря на все старания, был не в силах примирить двух врагов. Джафар искал случая отмстить хану и, долго не находя его, придумал особый и оригинальный способ. Проезжая ночью по улицам г. Шуши, он ранил себя двумя выстрелами и, явившись к окружному начальнику в Карабаге, князю Мадатову, заявил, что бывшие при нем слуги испугались и в темноте ночи не могли задержать убийц. При этом Джафар говорил, что за несколько дней его предупреждали, будто бы Мехти-Кули-хан намерен лишить его жизни.

Князь Мадатов приказал произвести строжайшее следствие и взять под стражу нескольких людей, находившихся при карабагском хане. Опасаясь, чтобы и его не арестовали, Мехти-Кули-хан решился покинуть Карабаг и утром 21-го ноября, в сопровождении 15-ти — 20-ти нукеров, бежал в Персию, почти без денег и с самым незначительным, бывшим при нем имуществом. [493] Хан оставил в Карабаге всех своих жен, но захватил с собою большую часть грамот Императора Александра.

Князь Мадатов тотчас же объявил ханскую власть в Карабаге уничтоженною, и жители приняли это известие с большою радостью. Для управления ханством в хозяйственном и административном отношениях назначен был полковник Реут. «Почтенные беки и прочих состояний жители — писал А. П. Ермолов карабагцам (Акты Кавк. Археогр. Комиссии, т. VI, ч. I, № 1299.), — могут совершенно положиться на покровительство и защиту российского правительства. Приятно мне уверить их, что собственность их останется неприкосновенною, что обыкновения земли сохраню я с удовольствием и что верным и усердным всегда будет открыт путь к получению наград, соответственных заслугам. Но вся строгость и жестокое преследование постигнет тех, кои участвовали в измене беглеца-хана и кои дерзнут иметь с ними тайные сношения».

Для предупреждения интриг и волнений, все ханские жены и сестры были переведены сначала в город Шушу, а потом, по их просьбе и желанию, отправлены в Персию. Племянник хана, Джафар-Кули-ага, с сыном Керимом, были высланы в Симбирск на постоянное жительство.

Мехти-Кули-хан скоро сознал, что, бежавши в Персию, сделал большую ошибку и через князя Мадатова просил разрешения возвратиться в кавказские владения России. Ермолов не отказывал прямо, но и не желал особенно возвращения хана.

«Более всего удивляет меня, писал Алексей Петрович князю Мадатову (В письме от 23-го июля 1823 г.), намерение Мехти-хана, и я не могу понять странного желания жить в гор. Кубе или Тифлисе, нежели в Персии, где сестра его (Бывшая женою шаха.), конечно, более доставить может выгод и лучшее содержание, нежели мы. Любимые его упражнения может он и там иметь свободно; между персиянами они стыда не делают.

Не знаю, много ли он может делать нам вреда, ибо доселе не оставляют нас природные карабагцы, а бегают одни только [494] кочующие, которых, если у нас будет Мехти-хан, удержать будет невозможно. Сверх того, уведомляет Амбургер (Наш поверенный в делах в Персии.), что его хотят удалить от границы, что, впрочем, может быть и одна обыкновенная персидская ложь.

Если бы переманил он от нас 500 или тысячу семейств, это нас не разорит, и люди порядочные не перейдут к нему. Не век жить будет шах; кончится сила сестры Мехти-хана, и на него смотреть никто не захочет. Аббас-Мирзе много хлопот будет с братьями, и мы во время суматохи все возвратить можем.

Рассуди обо всем с разборчивостью!

Если же его еще не взяли с границы или узнаете вы, что не намереваются удалить, тогда можно, продолжая с ним изредка секретные сношения, предложить следующее: мне не приличествует вызывать беглеца и обещать ему содержание, но если он сам, надеясь на великодушие государя, явится ко мне, прося спокойного убежища, я, достойно милосердия его, не откажу ему содержания. Никакой бумаги от него не нужно и быть не должно, ибо нет условий с тем, кому делается милость. Четыре тысячи червонцев, конечно, дать можно, но вспомните, любезный друг, что с ним явится несколько людей, у которых взято в казну все имение, и они также будут просить или о содержании, или о возврате взятого. Надобно женам дать способы особенно, и это уже не 4,000 червонцев будет.

Может быть не осмелится Мехти-хан явиться сам, то наклонить его к сему можно посредством Ростом-бека, которому дайте сие наставление. Ему поверит он во всем. Если и бесполезному человеку дадим мы деньги, по крайней мере, за них будет ужасно стыдно персидскому правительству, что от него бежит человек, недалеким будучи родственником шаха.

Между нами сказать, мы, подержавши несколько хана в Тифлисе, отправим в Россию».

Мехти-хан не решился возвратиться, а между тем Ермолов, вскоре после его бегства, сам отправился в Карабаг, лично привел к присяге жителей гор. Шуши, приказал сделать то же во [495] всем ханстве и учредил городовой суд или диван. Обеспечив многих преданных нам лиц раздачею земель или назначением жалованья, которым они не пользовались при хане, главнокомандующий привлек к себе всеобщее расположение населения.

Осмотрев Карабаг и введя в нем русское управление, А. П. Ермолов проехал по многим местам Ширванской провинции и остался в восторге от всего им виденного.

«Обозрев прелестные наши мусульманские области, писал он А. В. Казадаеву (На подлинном письме нет ни месяца, ни числа.), я тебе, как другу, сказать откровенно могу, что восхищался мыслью, сколько введение в них управления российского послужит в короткое время к их улучшению. Сколько ни противится вера сих народов всякому просвещению, сколько истолкователи оной, по озлоблению на христиан, ни охлаждают против нас, не могут они не чувствовать выгод благоустройства, которые достаточно объясняет одно обеспечение — неприкосновенность собственности.

«Введение нашего управления есть дело, мне нераздельно принадлежащее, и меня утешает польза, правительству принесенная! Может быть на сие и совсем не обращается внимания, но я награжден собственным чувством удовольствия... Как чувствую, друг любезнейший, недостаток сведений моих по обширности моих занятий; как досадна мысль, что непременно впаду во множество погрешностей, которых, при некоторых познаниях, даже весьма обыкновенные люди удобно избегают. Все мои усилия недостаточны, и я, бывши некогда изрядным солдатом, грущу, что в половину не таков, сделавшись администратором».

«Графу Румянцову, писал Алексей Петрович в другом письме (От 16-го ноября 1822 года.); как вельможе, столько заботящемуся о просвещении и большие пожертвования делающему для полезных открытий, предлежит на его иждивении прислать сюда несколько ученых людей, для описания здешней страны и населяющих ее народов. Это был бы памятник, его достойный! Скажи ему слегка мысль сию в разговоре». [496]

Прибыв в гор. Старую Шемаху, главнокомандующий вызвал к себе начальствовавшего в Дагестане генерал-маиора барона Вреде и командиров Аншеронского и Куринского полков. Последние заявили о неудобствах расположения войск в гор. Кубе, отличавшемся дурными климатическими условиями и вредным влиянием на здоровье нижних чинов.

«Давно желал я, пишет Ермолов в своих записках, избавиться неопрятного и гнусного города, в котором войска подвергались всегда необыкновенной смертности, но, по недеятельности и лености барона Вреде, не мог того достигнуть». Избрав лично селение Кусары, на речке того же имени, для штаб-квартиры Апшеронского полка, главнокомандующий, в январе 1823 года, приказал перенести туда управление Кубинскою провинциею. Куба была упразднена, посты в Чираге, Ричи и Кураге уничтожены (Акты Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 708.). Для штабс-квартиры Куринского полка было равномерно избрано место неподалеку от Дербента (Одновременно с этим было изменено квартирное расположение и других полков. Так, уроч. Манглис было назначено для штаба 7-го карабинерного полка, Белый Ключ — для 31-го егерского и Гергеры — для 41-го егерского полков. Во всех этих местах решено было поселить женатых нижних чинов.), и на командира полка, полковника Верховского, было возложено управление Табасаранью и Каракайтагскою провинциею.

В Дагестане было все спокойно, и крепостные работы в Бурной продолжались. Назначенный для того отряд, под начальством подполковника Евреинова (Командира 8-го пионерного баталиона.), состоял: из одного баталиона Апшеронского, одного баталиона Куринского полков, 2-й пионерной роты 8-го баталиона, 4-х орудий и 30-ти линейных казаков.

Прибыв в Бурную и приступая к работам, Евреинов потребовал от шамхала тарковского рабочих, которые должны были работать как в самом укреплении, так и подвозить необходимый материал. Первое время жители исполняли наше требование беспрекословно, но затем несколько селений Мехтулинской провинции отказались идти на работу в крепость Бурную. Подполковник [497] Евреинов отправил к ним пристава, прапорщика Батырева, и переводчика своего, прапорщика Мещерякова. На требование их нарядить рабочих жители сел. Оглы объявили, что, работая в Бурной, они лишаются сенокоса и жатвы хлеба и, будучи не в состоянии переносить зноя, бывающего летом в Тарках, умирают. Посланные завели ссору и думали употребить силу, но, жители, ненавидя своего пристава за злоупотребления, избили как Батырева, так и Мещерякова. Поступок жителей сел. Оглы был представлен как открытое восстание всех мехтулинцев против правительства и против власти шамхала. Последний подтвердил донесение Батырева и присовокупил, что жители селений Эрпери, Караная и Ишкарты отказались также идти на работу в Бурную, а взамен того обещались платить в год по 500 баранов (Рап. Сталя Ермолову, от 23-го июля 1823 г., № 1403.). Шамхал просил генерал-маиора Краббе, назначенного вместо барона Вреде (По приказу главнокомандующего, 15-го апреля 1823 г., генерал-маиор Краббе вступил в управление Кубинскою провинциею и покоренными областями в Дагестане.), усмирить волнующихся, отговариваясь, что, в противном случае, волнение охватит все его владение. Генерал-маиор Краббе направил в Мехтулу два отряда: подполковника Евреинова из Бурной и полковника Верховского из Кусар. Соединение этих отрядов должно было произойти в сел. Парауле, и тогда полковник Верховский, приняв общее начальство, должен был действовать по обстоятельствам и усмирить мятежников (Рапорт генер.-маиора Краббе главнокомандующему, 9-го июля 1823 г., № 6.).

Опасаясь преследований, мехтулинцы бежали в горы и отправили гонцов к аварскому хану, прося помочь в постигшем их горе.

11-го июля подполковник Евреинов выступил из Бурной с баталионом Апшеронского полка и четырьмя орудиями и 13-го числа прибыл к м. Кулецме. Оставшиеся в селении жители, которых было весьма немного, встретили отряд в 10-ти верстах и просили простить их. Евреинов приказал им разбросать начатые завалы и, ободрив их, остановился здесь лагерем. К ушедшим в горы он отправил приказание возвратиться в [498] селение и обещал прощение виновным. Жители селений Оглы и Гапши тотчас же явились с покорностью, объявили, что пойдут на работы в Бурную, но жаловались на притеснения пристава Батырева и его казаков (Рапорт подполк. Евреинова полковнику Верховскому, 22-го июля 1823 г., № 66.). Евреинов скоро убедился, что в Мехтуле не было никакого возмущения, и что этим словом названа дерзкая выходка нескольких человек сел. Оглы против пристава и переводчика, «вынужденная собственным их неблагоразумием (Рапорт Евреинова генер.-маиору Грекову, 22-го июля 1823 г., № 65.)». Злоупотребления и невежество пристава, неуменье соединить ласку со строгостью, леность, своекорыстие и опасение, что все эти качества будут открыты правительством, были причиною наделанной тревоги. «Кажется, в настоящих обстоятельствах, доносил Евреинов (В том же рапорте.), весьма нужна не жестокость, но даже некоторое с нашей стороны снисхождение. Это народ природно-добрый, но несправедливость ожесточает и самые простые нравы».

«Не жалею, писал Ермолов шамхалу (В письме от 21-го июля 1823 г., № 67.), о потере времени, столь нужного для работ в крепости, о трудах отряда, особливо артиллерии, при переходе горы Калантай, потому только, что мне открылось многое, бывшее до того, времени для меня тайной. Непорядочное управление народом, злоупотребления управляющих довели, наконец, бедных мехтулинцев до того, что они, потеряв терпение, решились, оставя свои дома, скитаться в горах и искать чуждого крова».

Видя всеобщую покорность населения, подполковник Евреинов отпустил баталион в Тарки, а сам отправился на свидание с Верховским, прибывшим с отрядом в Карабудагкент. Здесь они узнали, что Ахмед-хан аварский явился в Гергебиль, но не более, как с 50-ю всадниками, что он приглашал андийцев соединиться с ним, но они не согласились последовать его советам. Тогда аварский хан вошел в сношение с Амалат-беком, племянником и личным врагом Мехти-шамхала.

Сын бойнакского владельца Шах-Абаса, двоюродного брата [499] шамхала тарковского, Амалат-бек, мечтал о возвращении наследственного владения, старался показать себя преданным русскому правительству, но когда увидал, что шамхал пользуется особым покровительством главнокомандующего, то решился изменить и перейти на сторону аварского хана. В то время, когда отряд полковника Верховского возвращался обратно в Кусары, Амалат-бек находился при войсках. В 7 часов утра 19-го июля отряд выступил в поход, и полковник Верховский уехал вперед версты на две. Его сопровождали: штаб-лекарь Апшеронского полка Амарантов и переводчик; а шагах в пяти сзади ехал Амалат-бек с двумя своими нукерами. На пути, между селениями Губдень и Атемиш, Амалат-бек, по наущению аварского хана, выстрелами из трех ружей убил Верховского. Преследовать убийц было некому, и Амалат бежал в Аварию (Рапорт Краббе генералу Ермолову, 22-го июля 1823 г., № 9. То же маиора Ашеберга, 20-го июля 1823 г., № 785. Очень краткие сведения об этом происшествии можно найти в письмах с Кавказа И. Радожицкого. Чтения в Общ. Истор. и Древн. 1874 г., книга II-я.). Принявший начальство над отрядом артиллерии полковник Мищенко остановился близ селения Кая-Кенд, в ожидании дальнейших приказаний (В отряде этом находились: 1 баталион Апшеронского полка, две роты Куринского полка, три орудия и несколько человек татарской конницы.).

На другой день после этого происшествия посланные аварского хана явились в Чечне с известием, что в Дагестане убит первый человек у русских, всегда бывавший при главнокомандующем. На чеченцев известие это не произвело никакого впечатления, но подвластные шамхалу, ненавидя своего владетеля, волновались и сочувствовали Амалат-беку. Опасаясь, чтобы волнение не распространилось и на мехтулинцев, шамхал просил занять войсками селение Параул и усмирить его подвластных.

Прибыв в селение Кая-Кенд и приняв начальство над отрядом, генерал-маиор Краббе вызвал к себе из Бурной отряд Евреинова и, по соединении с ним, 29-го июля выступил к селению Каранаю. Подходя к аулу, отряд был встречен выстрелами, принужден брать штурмом несколько завалов, но тем не менее сел. Каранай было в тот же день занято, сожжено и разрушено. [500]

В 5 часов утра 30-го июля Краббе двинулся к сел. Эрпери. По высотам, к стороне Койсубу, видны были толпы жителей, следившие за движением отряда, но не предпринимавших неприязненных действий. Находившийся при отряде шамхал уверял Краббе, что собравшиеся на горах пришли просить пощады и прощения и что они не намерены драться с русскими войсками. Краббе обещал исходатайствовать прощение, если население возвратится в свои дома, а в противном случае грозил сжечь и разрушить селение Эрпери. Горцы отвечали, что они явятся с покорностью тогда, когда русские войска оставят их владения; теперь же этого сделать, не могут, потому что койсубулинцы и другие племена, обещавшие защищать их, разорят их дома. Скоро оказалось, что ни эрперинцы, ни каранайцы не думали о покорности, а ожидали прибытия койсубулинцев и других племен Дагестана. Краббе приказал зажечь Эрпери, и едва только наши стрелки стали подходить к селению, как были встречены самым сильным огнем. После восьмичасового упорного боя, Эрпери было взято штурмом и разрушено. В защите его принимали участие унцукульцы, гимринцы, черкеевцы и жители селения Ишкарты. Во время сражения шамхал оставался вне выстрелов и был праздным зрителем совершавшихся событий (Рапорт Краббе Ермолову, 1-го августа 1823 г., № 22. В записках Ермолова ошибочно напечатано, что сражения у Эрпери и Караная происходили 29-го и 30-го июня.).

«Хотя и жаль трудов храбрых воинов наших, писал Ермолов Краббе (В предписании от 12-го августа 1823 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 33.), в пользу шамхала, который народом управлять не умеет, нам не содействует и еще робостью своею может ободрить неприятелей своих, но необходимо было скорое наказание бунтующих, дабы не последовали примеру их другие».

Из Эрпери генерал-маиор Краббе отошел к Темир-хан-Шуре и в 3 часа утра 31-го июля расположился лагерем на левом берегу р. Эрпери-озень.

Отъезжая в г. Кубу и поручив командование отрядом подполковнику Евреинову, генерал-маиор Краббе доносил, что, для удержания в страхе койсубулинцев и других племен Дагестана, [501] необходимо учредить постоянный пост в Темир-хан-Шуре. Главнокомандующий вполне разделял это мнение, и хотя около этого времени было получено известие, что Ахмед-хан аварский 30-го июля умер, но Ермолов знал, что и со смертью его недостатка в возмутителях не будет. Амалат-бек и сын Хасан-хана дженгутайского были последователями умершего аварского хана. Первый, по вражде к шамхалу и при желании народа избавиться от его правления, имел многих сторонников, а второй в глазах дженгутайцев был законный наследник Хасан-хана. А. П. Ермолов поручил генерал-маиору Краббе зорко следить за этими лицами и быть готовым на всякого рода случайности. Предположения главнокомандующего вполне оправдались.

Поселившись в Унцукуле, Амалат-бек формировал там свои силы, делил их на сотни и старался ввести некоторый порядок (Рапорт Краббе Ермолову, 6-го сентября 1823 г., № 40.). Находясь долгое время при русских начальниках, он знал о малочисленности наших войск в Мехтулинском округе и его окрестностях, возмущал подвластных шамхала и обещал, заступив его место, избавить население от налогов и от власти русских. По наущению Амалат-бека, дженгутайцы убили ненавистного им пристава, прапорщика Батырева, и, собравшись в значительном числе, подошли к Таркам. Жители селений Нараула, Шуре, Дургали и других присоединились к возмутившимся, и для их усмирения Мехти-шамхал не мог собрать даже и 200 человек себе преданных. Находившийся в Мехтулинском округе, в селении Парауле, отряд Евреинова состоял всего из 1,300 человек пехоты, и для доставления продовольствия этому отряду был выслан из крепости Бурной транспорт под прикрытием роты Апшеронского полка. Дойдя до селения Кафер-Кумык, транспорт был окружен толпою возмутившихся более 2,000 человек. Командир роты, капитан Овечкин, знаменитый защитник Чирага, построил из повозок каре и решился защищаться до последнего. Окруженный со всех сторон неприятелем, он не мог никому дать знать о своем положении, но подполковник Евреинов, видя, что транспорт долго не прибывает, и предполагая, что он задержан, [502] пошел ему на встречу. С прибытием Евреинова, горцы лишились надежды овладеть транспортом, рассеялись в разные стороны, но не переставали тревожить отряд и вели перестрелку до самого вечера. Остановившись на равнине у сел. Кафер-Кумыка, подполковник Евреинов устроил каре из повозок и расположился на ночлег. Горцы заняли окрестные высоты, окопались и собрались в числе до 10,000 человек.

В 2 часа утра 14-го августа они всеми силами спустились с гор и атаковали наш отряд, но, встреченные картечью, были отбиты. Первая неудача не остановила неприятеля, и атаки повторялись беспрерывно до 8 часов утра, когда совершенно рассвело и Евреинов сам перешел в наступление, выгнал неприятеля из селения, взял некоторые завалы и утвердился на командующих высотах. «По окончании сражения, доносил он, я приказал тотчас повесить четырех пленных койсубулинцев и не позволил хоронить их убитых без особого приказания». Оставив на месте до 300 тел и пытаясь, по обычаю, взять их с поля сражения, горцы в течение целого дня вели самую ожесточенную перестрелку. На следующее утро, 15-го августа, подошли к отряду две роты Апшеронского и две роты Куринского полков, конвоировавшие транспорт с боевыми припасами, отправленными в отряд Евреинова. С прибытием их, горцы скрылись в ущельях, и когда на следующий день Евреинов двинулся к Параулу, го мехтулинцы явились просить помилования (Всепод. рапорт Ермолова, 12-го сентября 1823 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 203.).

Не обещая исполнить их просьбы, Евреинов потребовал аманатов и передал их, 26-го августа, прибывшему в Параул генерал-маиору Краббе, а сам отправился в Тарки. Теперь, когда, после понесенных поражений и потерь, мехтулинцы сами искали покорности, Мехти-шамхал стал их подговаривать, чтобы они просили не назначать к ним русского пристава, а отдать в управление шамхала. «Поведение шамхала, доносил Краббе (Ермолову, от 26-го августа 1823 г., № 35.), требует объяснения. В минувшие беспокойства он много виноват, подав трусостью своею дурной пример подвластным, которые, видя оную, [503] питая к нему ненависть и, судя по его страху о могуществе неприятеля, без всякого отлагательства и охотно пристали и содействовали противной стороне. Между тем, он, по окончании военных действий, заступается за многие деревни, доказывая их невинность, дабы показать перед народом, что он им покровительствует, желая через то не быть предметом мести за наказание, определяемое правительством».

«Он слаб до того, писал Краббе в другом донесении (В рапорте Ермолову, от 6-го сентября 1823 г., № 40.), что, желая оказать всякому заступление. сделался покровителем всех мошенников, кои всегдашними его врагами были и останутся, и, не видя собственного своего через такое поведение вреда, ревностно защищает их, уверяя в верности их и преданности правительству».

Население видело в шамхале человека слабого, корыстолюбивого и жадного. Подвластные шамхалу неохотно повиновались ему, и жители селений Эрпери, Караная, Ишкарты и других разделились на две партии, из коих одна, состоявшая из людей зажиточных, желала тишины и покоя, а другая — из людей бедных и бездомных, требовала сохранения данной присяги поддержать Амалат-бека. Унцукульцы также разделились на две стороны: одна требовала удаления Амалата, а другая старалась ему покровительствовать. Партия противников восторжествовала, и Амалат принужден был удалиться в Андию. Горцы постановили не просить прощения у русских, но оставаться спокойными; в случае же нападения защищаться всеми силами.

В Аварии было тихо, и вдова умершего просила утвердить ханом ее сына, но Ермолов назначил ханом Сурхая, сына Гебекова. Семейству умершего Ахмед-хана было объявлено, что оно тогда только может воспользоваться покровительством русского правительства, когда выедет из Аварии. Предвидя, что вдова на это не согласится и что при перемене правления могут произойти беспорядки, главнокомандующий сам отправился из Тифлиса на линию и приказал перейти из Кабарды в Тарки 1-му баталиону Ширванского полка с четырьмя орудиями. [504]

Не смотря на то, что баталион этот был весьма нужен в Кабарде, Алексей Петрович должен был решиться на эту меру в виду серьезного положения и недостатка войск в Дагестане. Во второй половине 1823 года, в войсках отдельного кавказского корпуса, с прикомандированными к нему частями, был некомплект более чем в 16,000 человек (При инспекторских смотрах, произведенных в конце октября и начале ноября, численный состав корпуса был следующий:

	состояло на лицо		не доставало до комплекта
	строев.	нестроев.	строев.	нестроев.
Кавказской гренадерской бригады.
В Херсонском полку	2990	303	949	27
» Грузинском	2802	286	1098	47
» 7-м карабинерном полку	3115	313	785	31
Итого в бригаде:	8907	902	2832	105
21-й пехотной дивизии.
В Апшеронском полку	З053	221	900	4
» Куринском »	2952	192	1017	32
» Тифлисском »	3291	268	653	2
» 3-м Ширванском батал.	1018	138	318	-
» 41-м егерском полку .	2884	288	1066	8
» 42-м » »	2991	212	936	21
Итого в дивизии:	16189	1319	4890	67
22-й пехотной дивизии.
В Тенгинском полку	3045	215	949	12
» Навагинском »	3287	221	644	5
» Кабардинском »	3234	221	741	16
» Мингрельском »	2344	210	1602	17
» 43-м егерском полку	2850	213	1139	13
» 44-м » »	2268	187	1685	43
Итого в дивизии:	17028	1267	6760	106
В Нижегородском драгунск. п.	1151	152	245	54
» гарнизонных баталионах	3603	259	1159	26
» инвалидных ротах	268	8	62	2
» рабочих ротах	434	6	63	4
Итого:	5456	425	1529	86
Всего во всем корпусе:	47580	3913	16011	364
	51493		16375
Примечание. 1-й и 2-и баталионы Ширванского полка осмотрены не были, так как находились в походе.

), причем наличное число [505] людей в действующих полках доходило до 48,500 человек. Цифра эта была слишком недостаточна для обороны столь обширного края, и главнокомандующий просил об укомплектовании его корпуса. Военное министерство отправило на Кавказ из 1-й армии все восьмые роты из 3-го и 5-го пехотных корпусов (По мере прибытия, роты эти поступали на укомплектование следующих частей: 3-го пехотного корпуса, 7-й пехотной дивизии, роты Муромского и Нижегородского п. — в Тенгинский, Низовского и Симбирского — в Навагинский, 13-го и 14-го егерских — в 43-й егерский; 8-й пехотной дивизии: Троицкого и Пензенского п. — в Тифлисский, Тамбовского — в 42-й егерский, Саратовского — в артиллерию, 15-го и 16-го егерских — в 41-и егерский; 9-й пехотной дивизии: Черниговского и Полтавского — в Кабардинский, Алексопольского и Кременчугского — в Ширванский, 17-го егерского — в 43-й егерский, 18-го егерского — в 44-й егерский; 5-го пехотного корпуса, 13-й пехотной дивизии: Владимирского и Суздальского — в Херсонский гренадерский, Углицкого и Ярославского — в Грузинский гренадерский, 25-го и 26-го егерских — в 7-й карабинерный; 14-й пехотной дивизии: Московского, Бутырского и Бородинского — в Мингрельский, Тарутинского — полроты в Мингрельский и полроты в 44-й егерский, 27-го егерского — полроты в 41-й и полроты — в 42-й егерские; 28-го егерского — в 42-й егерский; 15-й пехотной дивизии: Рязанского и Ряжского — в Куринский, Белевского и Тульского — в Апшеронский, 29-го и 30-го егерских — в 44-й егерский. Общая численность 36-ти рот, присланных на укомплектование, состояла из 9,000 человек строевых и 228 человек нестроевых, следовательно некомплект действующих полков не пополнялся вполне и с прибытием этих рот.

К этому надобно прибавить, что роты эти пришли в ужасном состоянии. «Главнокомандующим 1-ю армиею, доносил Ермолов Императору Александру, строго предписано было, пополнив в ротах недостающее число людей и не делая никаких перемен в оных, отправить их в настоящем их составе. Имевши случай осмотреть некоторые из рот лично и увидев, сколько небрежно исполнено строгое его приказание, собрал я обстоятельное сведение о всех ротах на укомплектование поступивших. В. И. В. всеподданнейше осмеливаюсь представить ведомость, в коей означено число людей из прежнего состава рот, в полках оставленных, которые замещены на выбор самыми худшими. Количество таковых в некоторых ротах простирается до числа неимоверного. Даны во множестве люди к службе неспособные; переменены хорошие унтер-офицеры. Во многих из рот собраны люди штрафованные и неблагонадежные, как будто приличнейшее их употребление на границе. Вижу следствия подобного укомплектования войск и ту тяжкую ответственность, которой подвергнусь я необходимо. Уже начались побеги необыкновенные, и не одни удаляются люди для службы бесполезные, но они рождают разврат между воинами храбрыми». (Всепод. рапорт Ермолова, от 26-го августа 1824 г.).), но так [506] как оне могли прибыть лишь к концу года, то Ермолов приказал баталиону Херсонского гренадерского полка с двумя горными орудиями передвинуться из Грузии во Владикавказ. Присоединив к нему баталион Ширванского полка, пришедший из Кабарды, сотню линейных казаков, шесть орудий, и, приняв над ними начальство, Алексей Петрович, 20-го сентября, двинулся по реке Сунже, чтобы лично осмотреть места вновь учрежденной линии. 23-го сентября главнокомандующий прибыл в крепость Грозную, где узнал, что Абдула-бек эрсинский возмущал народ в Табасарани и производил разбои, а Хан-Мамад, сын бывшего уцмия, делал то же самое в вольном Каракайтаге. Для обуздания их главнокомандующий приказал отправить в Дербент две роты 41-го егерского полка, расположенные близ старой Шемахи, а сам, 25-го сентября, выступил из Грозной и через Внезапную, укрепления Амир-Аджи-юрт и Кази-юрт, 3-го октября, прибыл в крепость Бурную. Отсюда Ермолов двинулся в Мехтулинский округ и расположился в селении Казанищи.

В Казанищи явился к Ермолову сын умершего мехтулинского владельца Хасан-хана и просил прощения. Главнокомандующий привел его к присяге на верность и возвратил селения, бывшие в управлении отца его. Утвердив наибом гор. Башлы Эмир-Гамзу-бека, Алексей Петрович предоставил селение Янги-Кенд в пользование семейства умершего уцмия.

«Мне весьма приятно было видеть, писал Император Александр Ермолову (В рескрипте, от 15-го февраля 1824 г.), счастливое во всех отношениях окончание предприятия вашего к восстановлению спокойствия, нарушенного в том краю мятежествующими горскими народами; но особенную мою благодарность заслуживают благоразумные меры кротости, принятые вами для достижения сей цели. Оне совершенно соответствуют намерениям моим: почитая жителей Дагестана вместе и обитателями части Российской Империи, я всегда с крайним сожалением принимал известия об употреблении силы оружия к [507] обузданию их своеволия; тем более остаюсь довольным настоящим укрощением их, без всякого кровопролития в действие приведенным».

Оставаясь некоторое время в Казанищах, Ермолов узнал, что в Дагестане возникает новое религиозное учение, известное впоследствии под именем мюридизма, сплотившего горцев в одно целое, сообщившего им единство и цель действий.

Началом мюридизма послужило проповедование народу неизвестной ему дотоле части корана. Последний состоит из трех частей: шариата, т. е. изречений Магомета, имеющих для его последователей силу закона, тариката — изложение действий и поступков пророка, достойных подражания для каждого правоверного, и хякиката — видений и верований пророка. — «Таким образом, шариат есть слово, тарикат — дело, хякикат — мысль, идея».

Сущность первоначального тариката, возникшего у горцев, заключалась в постоянной молитве, т. е. воспоминании Бога. Всякий следующий тарикату обязан был прежде всего повиноваться «ниспосланной книге» и последовать пророку: искренно раскаяться в грехах, удовлетворить обиженных, просить у них прощения, стараться удалять себя от всего противного Богу и украшаться хорошими и похвальными поступками. Истинный последователь тариката должен отказаться от лишней еды, лишнего сна и разговора, не есть ничего непозволительного, «постоянно нуждаться в Боге, с полным самоунижением прибегать к нему во всех делах и обстоятельствах, извергнуть из себя страсть к сему обманчивому дому (вещественному миру) и быть довольным судьбою».

Эти основы религии по-видимому несовместимы с враждою и злобою к кому бы то ни было, а тем более не могли допускать пролития крови, но в руках ловких проповедников среди горцев учение о тарикате приобрело иное значение. В начале двадцатых годов на Кавказе было два последователя и учителя тариката: эфендий Гаджи-Измаил, проживавший в Ширванском ханстве в с. Кюрдомире, и мулла Магомет — в селении Яраге, или Ярагларе, в ханстве Кюринском. Незнакомые между собою, они изучали коран отдельно, толковали его каждый по-своему и имели своих последователей. Один из общих их учеников, [508] Хас-Магоммет, познакомил двух проповедников и свел их. На первом же совещании, происходившем в селении Кюрдомире в 1823 году, оба проповедника пришли к убеждению о необходимости направлять на путь истинный совратившихся с него мусульман. Рисуя мрачными красками положение дагестанского населения, мулла Магомет говорил, что оно имеет смутное и сбивчивое понятие о религии, хотя и соблюдает некоторые обряды; что богослужение отправляется неправильно и большинство не имеет понятия о шариате.

Отсюда, по словам муллы Магомета, «истекали все заблуждения и все проступки: бесстыдство у мужчин и женщин, разврат, пьянство, воровство, вечная праздность. Гражданской общности и единства не было, политической связи никакой. Хотя во главе народа стояли власти — старшины и кадии, избираемые на год, на два и на три, и хотя они решали дела по адату (обычаю), но сами были невежественны, бессильны и не имели никакого нравственного влияния на народ, потому что оказывались не чужды общих пороков. Убийства и кровомщения были в большом ходу; кровь убитого нередко оплачивалась виновным его родственникам одною или двумя шкурками молодого барашка, и мировая запивалась бузою; словом, в народе господствовал тот безобразный нравственный хаос, который нельзя было назвать иначе, как полным духовным растлением».

Такое нравственное состояние населения требовало радикальной перемены, и Гаджи-Измаил, как пользовавшийся наибольшим уважением, благословил муллу Магомета на подвиг, возвел его в звание старшего мюршида (учителя) и поручил ему приступить к открытому проповеданию тариката.

Возвратившись домой, мулла Магомет тотчас же приступил к делу и выказал свою деятельность многочисленными воззваниями и речами.

«Народ! говорил он, вы не магометане, не христиане и не идолопоклонники. Магометане не могут быть под властью неверных... Кто считает себя мусульманином, для того первое дело — газават (война за веру) и потом исполнение шариата. Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. [509] Будучи под властью неверных, или чьею бы то ни было, все ваши намазы, все урючи, все странствия в Мекку, ваш нынешний брак и все ваши дети незаконны».

«Народ! клянись оставить все грехи и впредь их не делать, дни и ночи проводить в мечети. Молитесь Богу с усердием, плачьте и просите его, дабы он нас помиловал, а когда нужно будет вооружиться — о том я узнаю по вдохновению от Бога и тогда объявлю вам; но до той поры плачьте и молитесь».

Таким образом, в основу первой же проповеди было положено политическое движение, — идея освобождения мусульман и борьба с неверными. Это было в духе и желании горцев, а потому народ стал быстро стекаться к проповеднику. Все приходили послушать мюршида и в его учении найти истину, свет и спасение. Слух о новом учении облетел все углы Дагестана и проник даже а Чечню. В Яраге появились муллы, желавшие посвятить себя изучению новых неведомых им тайн и требований религии; они проживали здесь целые недели, постились, голодали и не уходили до тех пор, пока не получали одобрения Магомета в том, что достойны быть его последователями. Большинство, конечно, не понимало сущности нового учения, но слово газават приходилось всем по душе, и население Кюринского и Казикумухского ханств разгуливало по селениям с деревянными шашками, ударяя ими по скалам и саклям, наивно кричало: газават! газават!

Первое приложение слов к делу проявилось у мехтулинцев, желавших избавиться от русской власти. В начале августа они, как мы видели, убили нашего пристава и взялись за оружие, но личное прибытие Ермолова в Дагестан прекратило волнение.

Имея некоторые сведения о возникающем учении и опасаясь возможных от того волнений, главнокомандующий для противодействия проповедникам решился противопоставить им араканского кадия Сеид-эфенди, пользовавшегося величайшим уважением и доверием горцев. В селении Казанищах Ермолов имел тайное свидание с Сеидом, нашел в нем человека здравомыслящего и желающего спокойствия. Получив от пего обещание служить нашим интересам, главнокомандующий назначил ему жалованье и [510] впоследствии не имел причины сожалеть об этом. Пользуясь огромным влиянием среди акушинцев и других ближайших народов, Сеид в течение нескольких лет был противовесом для разных лжеучителей и других религиозных проповедников Дагестана, вредных русскому господству в крае. Вместе с тем, после свидания с Сеидом, Ермолов, приехав в Кубу, потребовал к себе Аслан-хана кюринско-казикумухского и приказал принять меры к прекращению религиозных волнений в его владениях. Аслан призвал к себе муллу Магомета с его ближайшими последователями и потребовал, чтобы тот разъяснил ему сущность своего учения и действий. Повинуясь своему хану, Магомет рассказал в чем дело и старался оправдать большинство своих учеников бессознательностью их поступков.

— Они в исступлении, говорил он, и невинны в своих действиях, потому что не понимают, что делают; но эти действия ясно показывают, что должно всем делать.

Эта последняя фраза была многознаменательна для самого Аслана, которого Магомет упрекал в неисполнении шариата. Возмущенный хан дал ему публично пощечину, но на другой день опомнился, извинился, одарил обиженного и вступил с ним в религиозную беседу. Мулла Магомет понял свое нравственное превосходство над ханом и старался окончательно убедить его своим красноречием. После продолжительной беседы дело кончилось тем, что Аслан перешел на сторону нового учения и согласился с проповедником, что война против неверных законна и необходима. Чтобы до времени прикрыть свою измену, Аслан-хан просил быть осторожнее и оставить в покое Кюру и Казикумух. Просьба эта оказалась несвоевременною, потому что кроме Магомета появился уже новый и впоследствии знаменитый проповедник тариката — Джемал-эдин-Гусейн казикумухский.

Бывший письмоводитель Аслан-хана, Джемал-эдин, при первых слухах о новом учении, оставил хана, присоединился к Магомету и принял от него тарикат. Вслед затем в числе последователей ярагского проповедника явились уже политические деятели: Кази-мулла, Гамзат-бек и наконец Шамиль. Пропаганда о новом учении распространялась все шире и шире и пустила [511] глубокие корни в Чечне и Дагестане. Этому много способствовали также внушения персидских и турецких агентов, возбуждавших население к восстанию и уверявших, что при первом поднятии оружия против русских их державы окажут магометанскому населению скорую и действительную помощь. Не доверяя вполне этим обещаниям, многие племена соглашались следовать шариату, но отказывались от газавата, сознавая свое бессилие. Магомет не насиловал их и, требуя только строгого исполнения шариата, предоставлял будущему вооруженное восстание.

— Вы можете, говорил он, повиноваться и давать русским аманатов до тех пор, пока они сильнее вас; но наступит время, когда кто-либо из сильных владык Востока, во славу корана, покорит русских, — и вы тогда должны восстать против них и объявить газават. До тех же пор повинуйтесь им.

Магомет хорошо понимал, что прежде всего необходимо сплотить население во имя религии и подготовить его так, чтобы оно явилось послушным орудием в руках духовенства. В конце 1824 года Магомет посвятил Джемал-эдина в звание мюршида и велел ему распространять учение. Ермолов скоро увидел, что учение это небезопасно для русской власти, и приказал арестовать Магомета. Аслан-хан хотя и исполнил приказание главнокомандующего, но дал возможность Магомету бежать в вольную Табасарань, а Джемал-эдин сам бежал в Цудахар. Оба они не оставили своей миссии, но, не смотря на быстрое распространение нового учения, горцы усвоили себе значение его не ранее 1829 года. В описываемую же нами эпоху оно было еще в зародыше и, как увидим, лишь в слабой степени проявилось в Чечне, как политический двигатель.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.