ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

XVIII.

Действия наших войск в Чечне. — Заложение укреплений: Неотступного стана, Злобного окопа и Усть-Мартанского редута. — Экспедиция князя Мадатова в Казикумух. — Занятие Хозрека и Казикумуха. — Бегство Сурхай-хана. — Назначение Аслан-хана кюринского ханом казикумухским. — Бегство Мустафы-хана ширванского. — Уничтожение ханской власти в Ширвани. — Переименование отдельного Грузинского корпуса в отдельный Кавказский. — Подчинение Черноморского войска главнокомандующему на Кавказе — Внутреннее состояние Черномории.

Продолжая приводить в исполнение свою программу относительно устройства Кавказской линии и обеспечения ее от хищнических вторжений, Ермолов приказал отряду полковника Верховского оставить Мехтулинское ханство и, перейдя во владения качкалыков, занять селение Горячевское (Исти-су (Предписание Верховскому, 18-го марта 1820 г. А. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 883.). Здесь решено было устроить укрепление на 300 человек гарнизона, с целью воспрепятствовать чеченцам делать набеги на земли аксаевцев и на г. Кизляр. Отряд Верховского был усилен остальными ротами баталионов Ширванского и Апшеронского полков и в лагерь к нему прибыл командующий войсками на Кавказской линии, генерал-маиор Сысоев 2-й. В присутствии последнего было заложено укрепление, названное Неотступным станом.

Одновременно с возведением этого укрепления решено было докончить крепость Внезапную, построить казармы в креп. Грозной и вблизи ее, на р. Сунже, в уроч. «Трех братьев», заложить редут на 100 человек пехоты и 80 казаков, названный Злобным окопом.

Все эти меры клонились к стеснению чеченцев, которых, писал А. П. Ермолов, «желаю я не иначе прощать, как только в таком случае, когда они средствами существования будут от нас в совершенной зависимости». На этом основании [437] главнокомандующий приказал: тех чеченцев, которые будут просить пощады и помилования, селить на новых местах, но не иначе как на равнинных, сколько возможно далеких от леса и гор, и располагать их селения так, чтобы были накрест две прямые и широкие улицы (Предписание полковнику Грекову, 10-го февраля 1820 г. Тиф. Арх. глав. шт. Кав. армии.).

Если подобные переселенцы будут замечены во вредных связях с непокорствующими, то таких приказано отправлять опять за р. Сунжу, «а если противиться будут, то понуждать оружием (Предписание Ермолова полковнику Грекову, 15-го марта 1820 г.)». Для прекращения чеченцам всякой возможности к хищничеству, главнокомандующий приказал пролагать в земле их дороги, делать широкие просеки, уничтожать леса, служившие притоном для шаек грабителей и средством скрываться перед набегом на наши посты и вновь строящиеся укрепления.

Такими набегами в особенности отличались жители селения Гребенчука. Селение это было притоном и убежищем для всех хищников, а впереди лежавший лес, отделявший селение от линии, был сильною преградою для уничтожения полей, на которых они производили хлебопашество и пасли свои стада. Уничтожить эту преграду было необходимо, и потому 6-го марта 1820 года командир 43-го егерского полка, полковник Греков, переправился у креп. Грозной через р. Сунжу, с отрядом в 2 1/2 баталиона пехоты (По одному баталиону Кабардинского и 43-го егерского полков и две роты Тенгинского полка.), 500 казаков и с тысячью человек мирных чеченцев с топорами.

Заняв селение Топли, лежавшее по сю сторону леса, Греков приступил к рубке деревьев, и через три дня широкая просека привела отряд на Гребенчуковскую поляну. Разорив селение Гребенчук, Греков двинулся в Ханкальское ущелье и занялся окончанием просеки, начатой еще в прошлом году. Вековые леса, покрывавшие высоты по обеим сторонам ущелья, были уничтожены, и отряд 15-го марта возвратился в Грозную.

Вслед затем было приступлено к рубке леса по берегам [438] р. Сунжи, при впадении в нее р. Мартана, и 3-го мая заложен редут, названный Усть-Мартинским. Мартанцы и гехинцы отстаивали свою независимость, производили беспрерывные нападения на наши передовые посты, но не имели успеха. Они искали помощи у соседей, но напрасно: дагестанцы, после поражений, нанесенных им Ермоловым, были не в силах оказать содействие, а один из главных двигателей возмущения, Сурхай-хан казикумухский, ожидая наказания за нападение на Чирахский пост, готовился к обороне и думал только о самозащите. Скрывшись в сел. Хозреке, он собирал войска и укреплялся.

В марте 1820 года главнокомандующий поручил князю Мадатову, для наказания Сурхая, двинуться в Казикумух. С этою целью был сформирован особый отряд, в состав которого вошли: по одному баталиону от 41-го егерского и Куринского полков, 6 рот Апшеронского полка, 14 орудий (Легкая рота капитана Флиге и 4 казачьи орудия.), 100 челов. донских казаков и татарская конница из ханств: Ширванского (Шемахинского), Карабагского (Шушинского), Шекинского (Нухинского), Кубинского и Кюринского (Предписания генерал-лейтенанта Вельяминова ханам, от 21-го марта, за №№ 687 и 688. Предписание его же князю Мадатову, 5-го апреля 1820 г., № 35.).

Отправляя войска для наказания казикумухского хана и его сообщников, главнокомандующий просил даргинцев оставаться спокойными, не верить разглашениям изменников и воздержать от соединения с Сурхаем тех, которые могут быть обольщены его обещаниями. «Не принимайте к себе сих злодеев, писал Ермолов даргинцам (В прокламации от 4-го мая, за № 125.), не допустите их возмутить спокойствие народа сильного и уважаемого в Дагестане. Мошенники сии всеми презрены, никогда не возвратят того, что потеряли своими злодействами, и вашему спокойствию завидуют. Они готовы навлечь бедствие войны на прекрасную страну вашу и первые спасутся бегством при малейшей опасности. Рассудите, таким ли мошенникам вспомоществовать возможно?...»

Собрав 500 всадников карабагских, 300 шекинских и 400 [439] ширванских, не смотря на то, что Мустафа-хан ширванский был зять Сурхая и человек, вполне ему сочувствовавший, князь Мадатов отправил всю эту конницу в г. Кубу, куда и сам поехал кратчайшею дорогою. В Кубе явился к князю Мадатову Аслан-хан кюринский с 800 отличных всадников и сопровождал его в м. Зиахур, где должен был сосредоточиться отряд для экспедиции в Казикумух.

Выступив 1-го июля из Кубы и переправившись у Зиахура через р. Самур, кн. Мадатов только 10-го числа прибыл в Чирах. Узкое ущелье, по которому пролегала дурная, но единственная дорога, ведущая в Казикумух, крутые и каменистые горы заставляли перевозить тяжести и орудия на людях. Дорога эта представляла почти сплошную теснину, чрезвычайно трудную для прохода войск. Вековые леса покрывали горы от подножия до крутизны. Бурные потоки, образуемые сильнейшими дождями, часто заваливали огромными каменьями единственную тропу, ведущую в горы. В течение десяти дней похода солдаты были измучены на столько, что кн. Мадатов по необходимости должен был дать им один день отдыха и затем уже двинуть к селен. Хозреку, где собрался неприятель.

Селение Хозрек было расположено на самом неприступном месте и защищало вход в Казикумухское ханство. По сведениям Сурхай находился в селении Гулули, в четырех верстах от Хозрека, в котором был его авангард, состоявший из 6,000 казикумухцев (Рапорты князя Мадатова Ермолову, от 31-го мая и 11-го июня 1820 г., №№ 181 и 190.).

Оставив обоз и тяжести в Чирахе, кн. Мадатов, 12-го июня, двинулся к сел. Хозреку и, не доходя семи верст, был встречен неприятельскою конницею, расположенною по вершинам гор, у подошвы которых приходилось проходить всему отряду. Дорога от Чираха до Хозрека пролегала между отдельными обрывистыми отраслями Кавказских гор, из коих левая постепенно понижалась по мере движения вперед, а правая, мало доступная, тянулась до самых высот Хозрека. Чтобы облегчить себе движение по ущелью, кн. [440] Мадатов приказал одной части татарской конницы обойти селение Гулули, с целью отрезать неприятелю отступление в Казикумух, а другой, под начальством брата Аслан-хана кюринского, маиора Хассан-аги, подняться на гору со стороны левого фланга неприятеля, атаковать его и преследовать до сел. Хозрека. Для поддержания Хассан-аги были отправлены три роты Апшеронского полка, под начальством маиора Мартиненко, которые и двинулись к сел. Хозреку. Маиор Мартиненко штыками выбил казикумухцев из завала, примыкавшего к левому флангу неприятельского расположения, и укрепился в нем. Не будучи в силах овладеть своею первою позициею, горцы отступили к Хозреку, к которому подошли уже главные силы отряда кн. Мадатова.

Остановившись не далее ружейного выстрела от неприятельских укреплений, кн. Мадатов приказал открыть огонь из всех 14 орудий и после часовой бомбардировки почти разрушил непрочные постройки горцев. Потеряв множество убитыми и ранеными и видя свои укрепления разрушенными, казикумухцы пришли в замешательство, лишь только наши войска перешли в наступление. По сигналу «ура!» пехота двинулась на штурм тремя колоннами и во главе их начальник отряда кн. Мадатов. На просьбу удалиться и не подвергаться видимой опасности, он отвечал: «Если я тут не буду, то кто же возьмет Хозрек?»

Командовавший апшеронскими ротами подполковник Сагинов первый бросился на вал, но был ранен; точно также был ранен и следовавший за ним маиор Ван-Гален. Солдаты успели однако же ворваться в пролом, сделанный артиллериею, выбили штыками неприятеля из всех укреплений и гнали его до самой мечети. Здесь казикумухцы упорно сопротивлялись, но апшеронцы скоро овладели мечетью, и знамя полка, утвержденное на башне, возвестило о падении Хозрека. Оставив в Хозреке 1,200 челов. убитыми и ранеными, 603 челов. пленными, 11 значков, 2,000 ружей и весь лагерь, казикумухцы бежали в Сургинский магал (Рапорты Мадатова Ермолову, 13-го и 18-го июня 1820 г., №№ 192 и 200.). Скрытые дороги, служившие для сообщения с лагерем Сурхай-хана, были заняты нашею пехотою и татарскою конницею, [441] овладевшею лагерем и преследовавшею неприятеля. Горцы принуждены были отступать по узкому ущелью, находившемуся под выстрелами наших орудий, и потому потеряли множество убитыми и ранеными.

Сам Сурхай с 20 человеками своих нукеров в самом начале оставил поле сражения и около полуночи прискакал к воротам Казикумуха. Слух о поражении, нанесенном горцам русскими войсками, опередил его, и хан нашел городские ворота запертыми. Появившиеся на стенах города старшины, от имени народа, просили своего владетеля удалиться, если он не желает быть встреченным как неприятель. Сурхай принужден был бежать сначала в Аварию, а потом скрыться у джаро-белоканских лезгин. Штурм Хозрека решил его участь, и старшины большей части магалов являлись с покорностью и с выражением желания принять присягу. Приветливо принятые князем Мадатовым, они были возвращены в свои селения и разнесли весть о кротости и великодушии русских. Раненые горцы были переданы их женам или поручены попечению мулл, под надзором одного из русских врачей. По просьбе Аслан-хана кюринского в тот же день все военнопленные распущены по домам.

14-го июня отряд двинулся в Казикумух. Переправы через реки и горы были столь затруднительны, что орудия и зарядные ящики пришлось тащить на людях, и не смотря на то кн. Мадатов все-таки принужден был оставить на дороге баталион пехоты с 8-ю орудиями. На встречу отряду выехало из Казикумуха трое старшин с заявлением, что в городе учреждено временное управление, что жители готовы встретить русских с полною покорностью; и что старшины, желая облегчить движение отряду, разослали приказания окрестным селениям исправить дороги в продолжение ночи и помогать перетаскивать орудия и тяжести. Переправившись через р. Койсу в глубоком ущелье, по узкому каменному мосту, князь Мадатов, верстах в 10 от города, был встречен депутациею из старшин, поднесших ему хлеб-соль и ключи от крепости. Начальник отряда объявил депутатам, что русские войска пришли в Казикумух единственно для наказания Сурхая, который [442] навсегда лишается ханства, а управление народом поручается Аслан-хану кюринскому.

«Довершено, доносил Ермолов Императору Александру (Всеподданнейший рапорт Ермолова, от 7-го июля 1820 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 93.), начатое в прошлом году покорение Дагестана, и страна сия, гордая, воинственная и в первый раз покорствующая, пала к священным стопам вашего императорского величества».

16-го июня все жители приведены были к присяге, и Аслан-хан кюринский был провозглашен ханом казикумухским. В этот день, с 10 часов утра, были отперты двери большой мечети, среди которой был положен на барабане коран, над которым развевалось знамя баталиона Апшеронского полка. Аслан-хан вошел в мечеть в сопровождении многочисленной свиты; старшины всех магалов поочередно подходили к корану, клали правую руку на книгу и присягали на подданство русскому императору и на повиновение Аслан-хану. «Рота Апшеронского полка была у знамени; прочие русские войска стояли под ружьем, в некотором расстоянии от стен города. По окончании обряда Аслан-хан явился на стене в красной одежде, которою отличаются ханы в подобных торжественных случаях, и 24 пушечных выстрела, далеко отдавшиеся в горах, вместе с кликами народа приветствовали нового владетеля. Вечером весь город был иллюминован (Жизнь князя Мадатова. Издание второе, стр. 79.).

Произведенный впоследствии в генерал-маиоры и утвержденный ханом казикумухским (Высочайшее повеление Ермолову, 22-го июня 1820 г.), Аслан обязался не соединять вместе ханств Кюринского и Казикумухского, по управлять каждым особо и не признавать ничьей власти, кроме власти русского императора; он обещал не иметь никаких союзных связей с соседями без согласия русского начальства, не скрывать ничего от чиновника, который будет находиться при нем от лица главнокомандующего, и следовать со своими войсками туда, куда будет приказано. Обещая не обременять народ налогами и, в знак своего подданства русскому правительству, поставлять ежегодно три [443] тысячи баранов, Аслан просил о скорейшем выводе русских войск из ханства и ручался за полное спокойствие. Оставив в Казикумухе по одной роте от Апшеронского и Куринского полков, князь Мадатов с остальными войсками 19-го числа выступил из Казикумуха. Меньше чем в две недели экспедиция была окончена, и кн. Мадатов был награжден орденом св. Владимира 2-й степени. Русские войска проникли в такие места, в которые никогда не проникала нога победителя, и где жители не знали, что значит быть побежденными.

«Еще наказуя противных, писал Ермолов в приказе (От 22-го июня 1820 г., № 3.), надлежало, храбрые воины, вознести знамена наши на вершины Кавказских гор и войти с победою в ханство Казикумухское.

Сильный мужеством вашим, дал я вам сие приказание, и вы неприятеля, в числе превосходного, в местах и окопах твердых упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай-хан, и владения его вступили в подданство великому нашему государю. Нет противящихся нам народов в Дагестане».

Сурхай-хан со свитою в 30 человек пробрался тайно через Шекинское владение в Ширвань и при содействии Мустафы-хана, 10-го июля, переправившись через р. Куру близ Тилянского селения, оставил наши владения (Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 100; т. VI, ч. I, № 1222.).

Не подозревая о совершившемся уже бегстве и будучи уверен, что Сурхай будет искать убежища у своего зятя Мустафы-хана ширванского, поведение которого возбуждало сильное подозрение, главнокомандующий требовал, чтобы Мустафа не давал ему у себя пристанища, и сам переменил свое поведение.

Уничтожение Шекинского ханства и преследование Сурхая оказали заметное влияние на поведение хана ширванского, и он стал в положение, явно враждебное русскому правительству. Мустафа укреплял Фит-даг, переселял на гору жителей нижних деревень, посылал Сурхаю деньги, парчу, лошадей и старался уклониться от всяких объяснений с находящимися при нем [444] капитаном кн. Макаевым (Рапорт князя Макаева генерал-лейтенанту Вельяминову, 11-го августа 1819 г. Акт Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 1207.). Когда в августе 1819 года генерал-маиор Ахвердов и статский советник Могилевский, прибыв в Нуху для введения в области русского управления, отправили Шефир-бека с приветствием к Мустафе, то хан не скрывал от посланного своего опасения, что русские намерены и его лишить ханства.

— Зачем, спрашивал Мустафа-хан, русское правительство лишило владения Джафар-Кули-ханскую фамилию и справедливо ли это?

— После Джафар-Кули-хана, отвечал Шефир, по трактату наследовал сын его Измаил-хан; но как сей последний умер без наследника, то в Шекинском ханстве и введено русское управление.

— Правда, заметил хан, что старший брат Измаила Беюк-хан не может управлять ста баранами, и шекинцы не любят всю их фамилию, но я знаю, что и моей фамилии готовится та же участь. Я уже стар и болен; не за тем ли ты сюда прислан, чтобы наведаться, скоро ли я умру?

Мустафа жаловался Шефиру, что напрасно его обвиняют в измене и нерасположении к русскому правительству.

— Я столько имею, прибавил он, что с моим богатством во всяком месте прожил бы в изобилии, соответственном моему достоинству; но в Персию не могу ехать, ибо там нашел бы верный для себя гроб. Впрочем, неужели русские полагают, что Дагестан им покорится и что они могут им владеть? Туда приходил Шах-Аббас и другие славные завоеватели, но ничего не сделали. Русские не знают дагестанского народа и того, что скорее они обессилят и сами себя истребят, нежели покорят дагестанские горы и ущелья. Хорошее ли то дело, что (русские) завели теперь войну, хватали в Кубинской провинции людей и, не зная ни кто им верен, ни кто изменник, ссылали в Сибирь?

В этих словах ширванский хан выразил все неудовольствие и опасения за свою участь. Человек умный и [445] наблюдательный; Мустафа скоро оценил характер Ермолова, цель и систему его действий и не ошибся в своих заключениях. Еще в ноябре 1819 года главнокомандующий набросал вчерне штат для управления Ширванскою областью (См. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 1209.), и ожидал только случая, чтобы и здесь уничтожить ханскую власть. Сознавая, что для действительного владычества русских на Кавказе и для объединения края в одно органическое целое, необходимо удалить ханов и ввести в областях русское управление, Алексей Петрович шел к цели быстро. Требуя, чтобы Мустафа не давал у себя убежища Сурхаю, Ермолов не скрывал, что ему хорошо известно поведение Мустафы и его сношения с Дагестаном.

«До сего времени, писал Алексей Петрович Мустафе (От 21-го июля, № 2452.), с позволения вашего часто к беглецу Ших-Али-хану приезжали из Персии люди и провозимы были деньги. Я в праве думать, что еще охотнее дадите вы всякую противозаконную помощь Ченке Хамбутаю (Сурхаю), при котором находились от вас люди в самый тот день, как бежал он из Хозрека. Ваше превосходительство не обращали никакого внимания к моим приятельским вам советам и поведение ваше давно уже не согласуется с теми милостями великого моего государя, которые всегда готов он был оказывать вам с удовольствием. Я исполняю еще мою обязанность и вас предостерегаю.

Также не приступая ни к каким распоряжениям, не объяснясь прежде с вами, прошу ваше превосходительство сообщить мне: какие причины заставляют вас переселять на Фит-даг жителей из других мест, вопреки их желания и даже нанося им разорение? Мне известно, что волю вашу исполняют они из одной боязни, но не желают жить в таком месте, где не имеют они ни малейших выгод.

Для чего укрепляете вы Фит-даг? Кого вы опасаетесь и кто ваш неприятель? Со времени покорения Акуши и наконец Казыкумуха мне известны все связи ваши с Дагестаном, и там не имели вы неприятелей. Со стороны Персии вы не угрожаемы [446] никакою опасностью, и между сим государством и Россиею существует доброе и прочное согласие. Итак не знаю, к чему приписать вашу бесполезную осторожность? Я прошу ваше превосходительство не употреблять насилия в переселении жителей на Фит-даг, ибо я строгому подвергаюсь ответу перед великим государем моим, что не воздержал вас от разорений жителей, его верноподданных. Ваше превосходительство можете жить там с людьми вас окружающими и теми, кои того пожелают, и как бы ни мало было число таковых, вы столько же там в безопасности, как собрали бы туда их тысячи. Не беспокойтесь, русские войска всегда готовы на защиту вас, буде бы могла потребоваться в том нужда, и я слишком внимателен к обстоятельствам, чтобы не знал, когда им быть там надлежит».

Письмо это произвело тем более сильное впечатление на Мустафу-хана, что незадолго перед тем он узнал, что главнокомандующий успел захватить в свои руки одного из самых близких ему людей. Пойманный открыл все связи хана в Дагестане, указал на сношения Мустафы с персиянами, на связи с Сурхай-ханом и акушинцами, которых он восстановлял против русского правительства. Желая оправдаться в своих поступках и скрыть до времени свое поведение, Мустафа решился на подкуп. Состоявшему при нем капитану кн. Макаеву хан прислал значительную сумму денег в подарок, но тот представил их главнокомандующему. Через откупщика рыбных промыслов, надворного советника Иванова, он разослал письма ко всем своим знакомым чиновникам и переводчикам, служившим при Ермолове, поручая им не щадить ни денег, ни подарков, а уверить только главнокомандующего, что он о проезде Сурхай-хана не знал и давно прервал с ним всякие связи. «С армянином Ивановым, пишет Алексей Петрович в своих записках, приехал секретарь его (Мирза-Ахмед), имея тысячу червонцев на подарки при первом случае в моей канцелярии; Иванову же поручено было, по надобности, занять на имя его (хана) большие суммы. Деньги тысячу червонцев приказал я полициймейстеру и коменданту взять в казну, и вместо ответа на письма Мустафы-хана, доставленные ко мне через нарочных трех чиновников, приказал я командующему [447] в Кубе, генерал-маиору барону Вреде, отправить в Ширвань два баталиона пехоты с артиллериею форсированным маршем, и туда поспешнейшим образом послал войска донского генерал-маиора Власова 3-го с 800 человек казаков, дабы отнять средства к побегу и, буде можно, схватить Мустафу-хана».

Последнее не удалось главнокомандующему, так как Мустафа давно уже решил оставить свое владение и заблаговременно отправлял за границу все свои драгоценные вещи. Известно было, что такая отправка вещей и денег состоялась два раза: в первый раз послано было 100,000, а во второй 40,000 червонцев (Секретный рапорт полковника Реута генерал-лейтенанту Вельяминову, от 29-го июля, за № 280.). В ожидании, какой оборот примут дела его в Тифлисе, Мустафа 9-го августа отправил за р. Куру все свое имущество, выслал туда же многие семейства, собрал в одно место всех своих многочисленных жен и готовился к отъезду. Для лучшего успеха в побеге шахсеванский Ата-хан, по просьбе Мустафы-хана ширванского, явился на Муганской степи, на противоположном берегу р. Куры, с 800 человек конницы.

Лишь только, 19-го августа, хан узнал о движении русских войск, от тотчас же переправился через р. Куру и ушел в Персию, где был принят весьма благосклонно Аббас-Мирзою.

«Я открыл измену, писал Ермолов кн. Волконскому (В собственноручном письме от 25-го сентября 1820 г. Воен. Учен. Арх., отд. II, № 4488.), тайного и злого врага нашего Мустафы-хана ширванского, и уже нет его в ханстве. Он старался измену свою закрыть уверениями в приверженности к престолу и за сохранение ханского достоинства предлагал деньги и большие подарки. Он готов был пожертвовать годовым доходом, а это не менее полумиллиона рублей!

По необходимости действуя беспрерывно оружием, вы не поверите, как радовался я, что оба ханства, Шекинское и Ширванское, достались нам без выстрела. Первое приобрел я истолкованием трактата, как мусульмане толкуют алкоран, т. е. как приличествует обстоятельствам. Ширванское ханство достал познанием свойств хана: он наклонен к боязливости и ее [448] усиливает в нем ипохондрия ужасная. Нетрудно мне было держать его в состоянии робости, доводя до него стороною, что каждое его действие мне известно. Наконец, схватил я одного из ближайших его людей, хранителя всех тайн, и сие решило бегство хана. Он некогда собственными войсками разбил теперешнего наследника Персии, но посланных мною тысячи казаков не дождался. Итак в руках наших ханство прекрасное и богатое; я достиг главнейшей моей цели и событие сие почитаю счастливейшим во время моего здесь пребывания, ибо могу надеяться на внутреннее спокойствие. Осталось немного неприятелей и менее таковых, кои служат персиянам, а сих, Бога самого беру в свидетели, что он не созидал ничего презрительнейшего».

Персияне принимали всех беглых из наших провинций с распростертыми объятиями, и Аббас-Мирза оказывал особое внимание к явившимся к нему ханам.

«Если, писал Ермолов А. С. Грибоедову, вся сия беглецов сволочь (Мустафа и Сурхай-ханы) будут выставлять опасности, которые она преодолела, чтобы предать себя в великодушное покровительство наследника, то уверьте сего последнего, что никто не останавливал их и что, напротив, я надеюсь умножить число взыскующих его благодеяния. Недавно с неудовольствием отозвался я к одному из начальников, что Ших-Али-хану, уже при самой Куре бывшему, воспрепятствовал побег в Персию, что впредь не будет делаемо с намерением. Нигде с большим приличием беглец сей не может быть принят, как при лице наследника, который, называя его слугою Ирана, себя почитает обязанным вспомоществовать ему».

Бегство Мустафы не произвело никакого впечатления в Ширвани: народ оставался равнодушным, а армяне были рады совершившемуся факту.

Всем жителям Ширвани объявлено, что Мустафа лишен навсегда ханского достоинства, и «ханство принимается в российское управление».

Для устройства дел и введения управления в Ширвани, были отправлены генерал-маиор князь Мадатов и правитель канцелярии главнокомандующего, статский советник Могилевский. Им было [449] поручено установить точно такое же управление, как было учреждено в Кубинской провинции, привести в известность доходы, не усиливать податей, выслать в Персию всех приверженных к Мустафе чиновников и составить список всем родственникам бывшего хана.

Спокойствие в Ширвани не нарушалось, и 18-го сентября в крепости Фит-даге был уже открыт городовой суд. Все магалы (округи), исключая двух самых отдаленных, к этому числу были уже приведены к присяге (Рапорт князя Мадатова и Могилевского Ермолову, 21-го сентября 1820 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 1225.). Главный город ханства, по неудобству гористого местоположения, упразднен, и все присутственные места переведены в Старую Шемаху, некогда бывшую обширным городом, остатки которого, находившиеся в развалинах, свидетельствовали о прежнем его великолепии.

Таким образом, в течение одного года было введено русское управление в двух ханствах без малейших с нашей стороны пожертвований. Владычество России распространилось далеко за пределы Грузии, которая составляла теперь лишь небольшую центральную часть наших владений за хребтом Кавказских гор. В подчинении главнокомандующего находились разнохарактерные войска и разнообразное население. Являлась необходимость сроднить войска с населением и сплотить их в одно целое; необходимо было убедить туземцев, что отныне все, что живет на Кавказе и в Закавказье, должно составлять одно целое с русской Империей. С этою целью, по ходатайству Ермолова, Император Александр I повелел уничтожить название отдельного Грузинского корпуса и впредь именовать войска, находящиеся на Кавказе и в Закавказье, отдельным Кавказским корпусом (Отношение дежурного генерала Ермолову, 31-го августа, № 8610.). «Вы не в состоянии вообразить, писал Алексей Петрович князю Волконскому (В письме от 25-го сентября 1820 г. Воен. Учен. Арх., № 4188.), до какой степени я восхищен, что корпус назван Кавказским».

Несколько ранее этого переименования признано было необходимым, для лучшего порядка и единства управления, подчинить [450] главнокомандующему и Черноморское войско, до сих пор находившееся в ведении херсонского военного губернатора. Таким образом, все пространство между Азовским морем и землею войска Донского было присоединено к Кавказской губернии (Отношение начальника Глав. Шт. князя Волконского Ермолову, 21-годекабря 1819 года, № 2092.).

В Черноморском войске, исключая офицеров, считалось тогда 37,046 челов. мужского пола. Войско обязано было выставлять 21 полк и одну конноартиллерийскую роту, в которых состояло на службе 12,416 челов. и, сверх того, на сторожевой службе 3,739 челов. Не смотря на значительность боевой силы войска, закубанцы хозяйничали в земле черноморцев, как у себя дома. По выражению Ермолова, войско состояло из людей, «похитивших наименование военных» (Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 855.), и причиною тому были беспорядки, существовавшие во внутреннем управлении.

Атаман полковник Матвеев был человек слабый и находился под влиянием лиц, имевших значение или по своему богатству, или положению, и «конечно, писал Ермолов (Князю Волконскому, от 18-го ноября 1821 г., № 190.), не он может исправить беспорядки, успешно умножению их содействуя». Удаляясь от личного присутствования в войсковой канцелярии, атаман завел с нею переписку, бесполезную по результатам и обременительную по числу бумаг. Этим воспользовались люди-взяточники и в отчетах показывалось израсходованным в течение года 865 стоп бумаги и 7 пудов сургуча. С июня и но ноябрь 1821 года показано израсходованными 315 стоп бумаги и 4 пуда сургуча, т. е. более 60 стоп в месяц.

Войсковая канцелярия не имела определенного штата и в составе ее находилось 127 человек; содержание служащим назначалось по произволу и в расходовании войсковых сумм не было никакого контроля. По отчетам, представленным Ермолову, на войсковую канцелярию расходовалось ежегодно по 13,000 рублей. «Дела в канцелярии, писал Ермолов кн. Волконскому (В рапорте от 18-го ноября 1821 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 1022.), никакого [451] разделения по роду их не имеют; нет ясной отчетности в суммах, нет никаких правил в руководство. Ничтожные причины множат дела, ибо войсковая канцелярия, уравненная в обязанностях с уездным судом, никакой власти не имеет, и то, что должно бы зависеть от непосредственного и скорого ее решения, по малозначению предметов подвергается рассмотрению палаты уголовного и гражданского суда, проходя все медленные формы производства. Словом, в таком состоянии канцелярия действовать не может, и едва ли есть слобода крестьян, хуже управляемая, как войско Черноморское».

К этому необходимо прибавить, что в сущности ни атаман, ни войсковая канцелярия не имели никакого значения и ими самовластно управляли адъютанты херсонских военных губернаторов, сначала Дюка де Ришелье, а потом графа Ланжерона. Бесчисленные исключения из общего правила и разного рода послабления были следствием такого положения дел. Повинности разлагались неуравнительно, наряд войска на кордонную стражу производился не по строгой очереди, полки пешие и конные составлялись без разбора людей по способностям: казак, ловкий на коне, служил пешим, и, наоборот, не умевший ездить назначался в состав конных полков. Служба внутренняя по войску, несравненно легчайшая, не различалась от службы на границе. Полковым командирам и даже казакам, имевшим сильную руку, дозволялось не находиться при полках и заниматься хозяйством. От этого полки были некомплектны, казаки не имели понятия о дисциплине, были дурно обучены и плохо вооружены; в лошадях ощущался большой недостаток, и хотя в Черномории был свой конский завод, тем не менее в пяти полках, находившихся на службе, было только 1,598 человек на надежных лошадях.

Вступая в командование войском, Ермолов отправил в Черноморию войска Донского генерал-маиора Власова 3-го, поручив ему осмотреть в подробности расположение полков, вооружение казаков, общественные заведения и хозяйство. Обращая внимание на исправность отправления кордонной службы, главнокомандующий приказал атаману Черноморского войска возвратить немедленно в полки всех людей, отвлеченных разными занятиями, а для [452] исправления внутренней службы по войску определить отставных казаков; вместо четырех орудий приказано выставлять восемь и подтверждено, чтобы командиры находились непременно при своих полках.

«Должен предуведомить вас, господин атаман, писал Алексей Петрович Матвееву (В предписании от 15-го января 1821 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI. ч. I, № 680.), что, возложив на генерал-маиора Власова 3-го ответственность за исправность кордонной стражи, я хорошо разумел, что ему надобны помощники усердные, деятельные, неусыпные, и потому поручил я ему вникать в способности офицеров и удалить всех тех, кои, будучи нерадивы к должностям своим, продолжать будут в войске разврат, который более мужикам, нежели воинам его уподобляет. Вы, господин атаман, объявите всем вообще, что удаление их не предоставит им свободы предаться праздности; но что всех удаленных от должностей за нерадение и неисправности возьму я для научения порядка в войска на Кавказской линии, где под начальством строгих командиров познают, как достойно носить звание офицеров.

Внушите чиновникам, что несоблюдение чинопочитания наказывать я буду строгим образом. Редко подвергаю я воинскому суду и только тех, кои, знав обязанности свои, не исполняют их, по надеянности на снисхождение и слабость начальства, коего должны они быть усердными помощниками. Для упрямых, своенравных, упорствующих против необходимого порядка, рассеивающих разврат есть у меня средства смиряющие, и желаю чистосердечно, чтобы офицеры войска Черноморского не познакомились со службою в Грузии и крепостями Кавказской линии».

Прибыв в войско и познакомившись с положением дел, Власов нашел население в самом печальном состоянии. Войсковые и общественные суммы находились в полном расхищении; сиротский капитал был роздан почти весь в частные руки и без всякого обеспечения. Тяжебные и судебные дела оставались нерешенными с 1811 года, а между тем арестантов содержать [453] было негде, за исключением одной тюрьмы, в которой заключенные были помещены так тесно, что многие лежали под нарами. Общественные конский и овчарный заводы, не принося никакого дохода, стоили войску: первый 69,100 руб., а второй 26,600 руб. Екатеринодарская суконная фабрика стоила 69,840 руб. и 63 человека рабочих довольствовались войсковым провиантом. Основанная в 1814 году, фабрика эта к 1821 году приготовила 242 куска сукна, которые лежали в складе неокрашенными по неимению красильни. Фабрика и заводы составляли откупную статью и источник доходов для наиболее влиятельных членов войсковой канцелярии, допускавших громаднейшие злоупотребления в сборе войсковых доходов. Так, по показанию канцелярии, в 1820 году было продано за пределы войска 425 лошадей, 11,249 штук рогатого скота, 1,930 овец, и за все это собрано в войсковой доход 2,431 р. 30 коп. (За проданный и выведенный из пределов войска скот платилось пошлины: за лошадь и рогатую скотину по 20 коп., а за овцу по 5 коп.). На самом же деле оказалось, что было продано: 19,364 штуки рогатого скота, 27,502 овцы и в доход войска должно было поступить 5,332 руб. 90 коп. Подобные же злоупотребления существовали и в разного рода статьях, отдаваемых на откуп, так что доход войска был слишком незначителен, а расходы на общественные нужды велики. Чтобы пополнить их, казакам приходилось ежегодно платить большие деньги, а между тем хлебопашество было до такой степени мало развито, что войсковое правление для содержания кордонных полков должно было покупать хлеб в соседних губерниях. Будучи заняты обороною границ и не имея времени заняться хлебопашеством, черноморцы находились в самом бедном состоянии. Главные доходы и средства к существованию извлекались из скотоводства и рыбных промыслов, но и они не имели достаточного развития. Распространявшаяся все более и более бедность грозила, что в близком будущем казаки не будут в состоянии охранять собственными средствами границу, и тогда правительству пришлось бы сделать на это значительные издержки: содержать войска, строить крепости и проч. [454]

В отвращение этого решено было переселить на черноморские земли 25,000 семейств желающих из губерний Черниговской и Полтавской, из которых, по тесноте земель, многие семейства сами шли в Черноморию. К такому переселению приглашались преимущественно малороссийские казаки, и притом таких мест, которые наиболее нуждались в земле. Разрешение на переселение давалось преимущественно тем семействам, которые имели более женского пола. Черноморскому войску поставлено в обязанность назначить переселенцам удобные земли и оказать пособие. Переселение решено произвести в трехлетний срок, с тем, чтобы новым поселенцам были отведены земли наравне со старыми казаками.

В Черноморском войске все вообще селения и хутора не имели отмежеванной земли, и каждый пользовался землею свободно, т. с. занимал ее под хлебопашество и сенокошение столько, сколько в силах был обработать. Самые выгодные и плодородные участки были, конечно, в руках офицеров и чиновников, служивших по внутреннему управлению войска. Многие из них обратили эти участки в свою собственность и даже поселили на них крестьян (Впоследствии Император Александр повелел всех таких крестьян вывести из пределов войска и поселить в имениях тех же владельцев, если они имели таковые во внутренних губерниях России, а в противном случае записать в казаки, сделав помещикам надлежащее за них удовлетворение (Высочайшее повеление Ермолову, 7-го июля 1821 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 1016).).

«В сословии казаков сего войска, доносил генерал-маиор Власов, есть довольное число так называемых бурлаков или сирот. Это люди, которые разновременно и из разных мест зашли на землю Черноморскую, для заработков, без билетов и по билетам, но, по просрочке оных, были приняты в казачье звание. Они холосты, не имеют домов, ниже какого заведения, а живут у других по найму, а особливо охотно нанимаются на рыбные заводы, где более им свободы для развратной жизни».

Таких бездомных казаков считалось в Черноморском войске 2,536 чел. На них-то большею частью и лежала вся тяжесть [455] кордонной службы и служба вне пределов войсковой территории. Нанимаясь за богатых, или за семейства, их приютившие, бурлаки уже не спускались с кордона, а отпускались домой люди зажиточные, имевшие возможность «поблагодарить» полкового командира. В полку, отправленном на службу в царство Польское, было 350 человек бурлаков, следовательно почти две трети полка.

Находя подобное положение бурлаков не только бесполезным, но и вредным для Черноморского войска, генерал-маиор Власов считал необходимым отвести им земли, одновременно с отводом земель для переселяющихся малороссиян.

Алексей Петрович вполне разделял это мнение и, лично посетивши Черноморию, убедился в необходимости преобразования всего внутреннего строя казаков.

«Был я у черноморцев, писал главнокомандующий князю Волконскому (В собственноручном письме от 9-го ноября 1821 г. Арх. Канц. воен. министер. Св. 44, д. № 160.), можно поблагодарить за команду над ними! В управлении нет тени порядка. Канцелярия трибунал ужасный: писцов более, нежели в главном штабе: по октябрь 20,000 нумеров и едва ли десятая доля надобных. Дела в сенате не продолжительнее, плутни и воровство и таможенным хищникам могли бы быть образцом! Разве неусыпность генерал-маиора Власова сделает войско лучшим, но хорошим скоро не будет. Я не ближе графа Ланжерона, а в отдалении и я буду не полезнее как и mousquetaire gris.

«Войско Донское не модель совершенства, а на первый случай и у него хочу заимствовать некоторые постановления и пишу к Чернышеву».

Собираясь ехать в Петербург, Ермолов надеялся лично переговорить с Чернышевым, получить от него необходимые сведения и по возвращении из столицы приступить к преобразованию внутреннего быта Черноморского войска. [456]

XIX.

Кончина абхазского владельца князя Георгия Шервашидзе. — Восстание в Абхазии. — Вмешательство в дела князя Левана Дадиана. — Письмо его генералу Вельяминову 1-му. — Посылка маиора Огаркова в Сухум. — Арестование Хассан-бея. — Письмо княгини Тамары об освобождении Хассана. — Прибытие в Абхазию Арслан-бея, брата Хассана. — Назначение князя Дмитрия Шервашидзе владетелем Абхазии. — Отправление войск для усмирения восстания. — Воззвание к абхазцам князя Дмитрия Шервашидзе. — Штурм завалов у Кодора. — Прибытие отряда в Сухум. — Инструкция, данная князю Дмитрию для управления народом. — Кончина его и утверждение абхазским владельцем князя Михаила Шервашидзе.

Считая спокойствие края вполне обеспеченным, А. П. Ермолов поручил командование войсками и управление краем генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му, и в конце декабря 1820 года выехал из Тифлиса в Петербург. Но едва он прибыл в столицу, как получил известие о волнениях, возникших в Абхазии.

7-го февраля 1821 года скончался владетель Абхазии, кн. Георгий Шервашидзе (Сефер-бей), а 8-го числа абхазцы селений, соседних с Сухумскою крепостью и подвластные Хассан-бею, брату и личному врагу умершего, собравшись толпою человек в двести, напали на нашу команду, посланную в ближайший лес за дровами. Комендант Сухумской крепости, маиор Могилянский, выслал на помощь атакованным поручика Гришкова с ротою пехоты и одним орудием. Гришков рассеял толпу, но в происшедшей при этом перестрелке потерял одного убитым и ранеными четырех нижних чинов (Рапорт маиора Могилянского полковнику князю Абхазову, 8-го февраля 1821 года, № 48. Тифлис. Арх. глав. штаба Кавказ. армии.).

Абхазия только на картах была введена в черту владений России, но в действительности власть наша в этой стране была совершено ничтожна. Влияние, которое мы имели в Абхазии, поддерживалось единственно тем гарнизоном, который находился в [457] крепости Сухум-кале, взятой у турок в последнюю войну, и можно сказать утвердительно, что власть наша далее стен этой крепости не распространялась. Находясь на берегу Черного моря, крепость эта, по своему положению, не имела никакой связи с владениями нашими ни по сю, ни по ту сторону Кавказа. По дикости и необузданности абхазцев, по причине их грабежей и хищничества, мы не имели с Сухумом никакого сухопутного сообщения, и все необходимое доставлялось морем. Сообщение это, при тогдашних парусных судах, не всегда было обеспечено, и в те весенние, осенние и частью зимние месяцы, когда на Черном море свирепствовали бури, мы не получали никаких известий о гарнизоне, состоявшем не более как из 500 человек. Не имея, кроме Сухума, ни одного поста в Абхазии, нельзя было иметь влияние среди народа, «утопающего в крайнем невежестве и не имевшего никакого понятия об обязанностях человека к Богу или друг к другу».

Покойный владетель Абхазии, князь Георгий Шервашидзе, был человек слабый, почти не имевший значения в народе. Фамилия Шервашидзе тогда только получала перевес над прочими князьями, когда кто-либо из членов ее личным молодечеством мог первенствовать над другими. Определенной подати владельцу никто и никогда не платил, но за то владелец пользовался неоспоримым правом грабить слабейших и взыскивать в свою пользу часть награбленного частными лицами. Абхазцы занимались пленнопродавством. Не имея ни хлебопашества, ни скотоводства, а тем более промышленности, Абхазия, по словам Ермолова, «ничем, кроме пленных, и торговать не может, а потому, начиная с владетеля и родных его, торгует оными всякий».

«Прекратить торг людьми, доносил главнокомандующий еще в 1818 г. (Императору Александру, от 28-го марта 1818 г., № 72.), противный человеколюбивым намерениям вашего императорского величества, привести в надлежащее повиновение дикий и хищный народ, в случае разрыва с турками удержаться в Абхазии и получить от земли сей ощутительную пользу, не иначе можно, как умножив там значительно военные силы наши, [458] приведя Сухум в хорошее оборонительное состояние и учредив посты еще в некоторых местах Абхазии. Невозможно отделить туда войск, ни из Грузии, ни с Кавказской линии, ибо корпус едва достаточен для охранения занимаемых им земель. Итак для Абхазии нужны особенные войска и не менее двух баталионов пехоты, которые из оной не отлучать по крайней мере в течение весьма многих лет».

Баталионы эти должны были, по указанию главнокомандующего, занять два главные пункта: Сухум и Гагры. С занятием последнего прерывалось сообщение абхазцев с Анапою и с закубанцами, мог быть прекращен торг людьми, хищничество, и Абхазия могла быть приведена в полную покорность русскому правительству.

Предположения Ермолова не были, однако ж, приведены в исполнение, когда после смерти князя Георгия Шервашидзе в Абхазии возникли беспорядки, и вдова умершего, княгиня Тамара, обратилась с просьбою о помощи.

Сухумский гарнизон, по своей малочисленности, не мог ни усмирить волнений, ни оказать пособия княгине Тамаре, а потому правитель Имеретии, князь Горчаков 2-й, приказал Могилянскому ограничить свои действия защитою Сухума, не вмешиваться в дела Абхазии, но, в случае нужды, дать в крепости убежище княгине Тамаре, которая легко могла попасть в руки Хассан-бея (Рапорты князя Горчакова 2-го генерал-лейтенанту Вельяминову, 13-го февраля 1821 г., № 121. Тифлис. Арх. главн. штаба Кавказск, армии.). Последний, два дня спустя после нападения его подвластных на нашу команду, а именно 11-го февраля, приехал к Могилянскому и требовал, чтобы ему были возвращены его люди, захваченные в плен. На предложение усмирить бунт и выдать мятежников, Хассан отговаривался болезнью и ничего не предпринимал (Рапорт маиора Могилянского полковнику князю Абхазову, от 13-го февраля 1821 г., № 52, Там же.).

Имея в виду неприязненные поступки Хассан-бея, генерал-лейтенант Вельяминов предписал кн. Горчакову оказать пособие княгине Тамаре и для усмирения непокорных отправить в Абхазию две роты Мингрельского полка, при двух орудиях и [459] полусотне казаков, когда разлитие рек не будет препятствовать движению отряда сухим путем. При этом Вельяминов просил Дадиана мингрельского снабдить наш отряд продовольствием и оказать помощь войсками своей тетке, княгине Тамаре.

«Исполнение повеления вашего превосходительства, отвечал князь Горчаков (Рапорт князя Горчакова 2-го генерал-лейтенанту Вельяминову, 18-го февраля 1821 г. Тифлис. Арх. гл. штаба Кавказ. армии.), весьма меня затрудняет; мне совершенно неизвестно, какого рода пособия ожидает жена покойного владельца и чего она хочет. Вместе со вступлением войск наших и даже тотчас как мы вмешаемся в дела абхазцев, следует нам, по моему мнению, торжественно объявить, кого мы признаем наследником или кому хотя временно поручаем управление. Мера сия необходима, дабы некоторым образом, соединив приверженцев признанного нами и преданных нашему правительству, составить в земле партию, без коей мы сделать ничего не в состоянии».

Не решаясь сам признать кого-либо наследником Абхазии, без распоряжения правительства, и «следуя принятому во всей Европе обычаю», что в случае малолетства старшего сына мать должна быть регентшею, или правительницею, Вельяминов приказал правителю Имеретии объявить княгиню Тамару правительницею Абхазии, впредь до утверждения наследника Императором Александром.

Число абхазцев, приверженных к России, было весьма ограничено и состояло из лиц, исповедовавших христианскую религию; большинство же населения, будучи магометанами и язычниками, скорее готово было склониться на сторону Турции или желало независимости. При таких условиях, введение русского управления в Абхазии было почти невозможно, точно также невозможно было предоставить княгине Тамаре управление народом воинственным и необузданным.

Вопрос о том, кто должен быть преемником умершего владельца, был еще весьма далек от решения, а между тем князь Леван Дадиан готов был вмешаться в дела Абхазии и присвоить себе право на избрание нового владетеля. [460]

Сообщая о смерти Георгия Шервашидзе, князь Леван Дадиан, писал Вельяминову (В письме от 13-го февраля 1821 г. Тифлис. Арх. глав. штаба Кавказск. армии.), что как покойный «по моему предстательству был принят под высочайшее покровительство и, сверх того, при помощи моей владел Абхазиею, то и поставляю долгом доложить вам о делах тамошних: 1) обыкновение есть у тамошних всякого состояния жителей производить после смерти владельца большое смятение, грабежи и разные бесчинства, что и теперь начинают, как слышно; 2) они не будут смотреть, кому по закону принадлежит наследство и кто должен быть законным преемником, но кто теперь сильнее покажется им и в случае междоусобия и грабежей более успеет, к тому и пристанет народ.

До нынешнего времени, когда умирали владельцы Абхазии и начинались со стороны жителей междоусобия и беспорядки, обыкновенно усмиряемы были они и восстановлялись спокойствие и порядок предками моими Дадианами, и кому по закону доставалось, того Дадианы и делали преемником абхазского владельца, а непокорных приводили силою к повиновению».

Покойный владетель имел трех сыновей, из коих старший, Дмитрий, был законным наследником и воспитывался в Петербурге. Ходатайствуя о назначении Дмитрия Шервашидзе владетелем, князь Леван Дадиан присовокуплял, что он собрал войска и двинулся в Абхазию, «чтобы помочь вдове и сиротам».

На самом деле ему хотелось завладеть некоторою частью Абхазии, которая некогда была под властью Дадианов. Не ожидая никакой пользы от мингрельского ополчения и сознавая, что поход Дадиана только еще более восстановит абхазцев как против него, так и против русских, кн. Горчаков просил князя Левана приехать в Марань для личного с ним свидания. Правитель Имеретии намерен был уговорить Дадиана оставить свои замыслы по крайней мере до тех пор, пока русские войска будут двинуты на усмирение волнующихся, т. е. до апреля месяца. Ранее этого срока мы не могли предпринять ничего решительного, по весьма ограниченному числу войск и по недостатку продовольствия. В [461] кутаисском гарнизоне было только до 376 челов. строевых, а в трех ротах Мингрельского полка, которые могли быть двинуты, всего 358 челов. рядовых; все же остальные войска находились на различного рода постах, с которых тронуть их было невозможно, в виду только что прекратившихся волнений в Имеретии и Гурии. Князь Горчаков просил прислать ему находившийся на военно-грузинской дороге баталион Мингрельского полка и тогда намерен был двинуться в Абхазию береговою дорогою, имея провиант на баркасах, следующих на одной высоте с войсками.

Вместе с тем он отправил маиора Огаркова в Сухум, чтобы тот подробно узнал о всем происходящем в Абхазии и об образе мыслей жителей. С ним отправлены были письма княгине Тамаре и Хассан-бею, в которых кн. Горчаков писал, что без воли русского императора наследник Абхазии ни избран, ни утвержден быть не может, и выражал уверенность, что каждый абхазец будет содействовать поддержанию спокойствия. Но как участие Хассан-бея в происшедших у Сухума беспорядках было несомненно, то Огаркову было поручено, если представится возможность, арестовать Хассана. Близко знакомый с делами Абхазии, маиор Огарков находил это крайне неудобным, так как Хассан имел большое влияние на Цебельдинский и Пицундский округи, и арестование его вызвало бы большие беспорядки. Князь Горчаков разделял это мнение, но генерал Вельяминов, еще ранее посылки маиора Огаркова, приказал Могилянскому арестовать Хассан-бея при первом удобном случае.

Человек буйного и неукротимого характера, не признававший ничьей власти, никогда неповиновавшийся брату, Хассан-бей имел сильную партию и мечтал захватить власть в свои руки. Магометанин по религии, он был приверженцем Порты и ее орудием во всех замыслах против России. Такой человек не мог быть оставлен в Абхазии при тогдашнем положении дел, и удаление его было необходимо.

Пригласив к себе в дом, под предлогом переговоров об освобождении захваченных в плен трех человек его подвластных, Могилянский арестовал Хассан-бея и приказал его связать. Немногочисленная свита Хассана, ожидавшая на галерее его выхода, [462] выхватив оружие, бросилась на освобождение своего князя, но не была допущена командою, причем в происшедшей схватке два цебельдинских князя были заколоты штыками, а другие задержаны и посажены на гауптвахту (Рапорт маиора Могилянского генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му, 10-го марта 1821 г., № 96. Тифлис. Арх. глав. штаба Кавказск. армии.). Связанный Хассан-бей был тотчас же отправлен на корвет «Крым», стоявший у Сухума, и содержался там до дальнейших распоряжений о его отправлении из Абхазии.

Арестование Хассана произвело большое волнение, и маиор Огарков, по приезде в Редут-кале, считал бесполезным ехать далее, в Сухум, потому что «сила слова, доносил он (Рапорт маиора Огаркова князю Горчакову, 18-го марта 1821 г., № 176. Там же.), к народу почти дикому, необузданному и ожесточенному обстоятельствами, едва ли может иметь успех». Абхазцы собрались толпою к княгине Тамаре и требовали ее ходатайства об освобождении Хассана. Испуганная женщина написала письма генералам Вельяминову, кн. Горчакову и своему племяннику кн. Левану Дадиану, прося об освобождении Хассана и страшась за свою участь.

«Покойный муж мой, писала она кн. Горчакову (Письмо княгини Тамары князю Горчакову, без числа. Тифлис. Арх. главн. штаба Кавказ. армии.), умирая, поручил нас и весь дом свой попечению брата своего Хассан-бея, внушив ему быть покорным российскому государю.

Хассан-бей не успел похоронить брата, как злодеи произвели свое действие и убили солдат. Хассан-бей был одержим болезнью; получив облегчение, он желал открыть виновников сего злодеяния, но между тем взят комендантом сухумским, а дела, требующие распоряжения, остались без действия. Если вы желаете мне (добра) и владению моему, уважьте мою и всего народа нашего просьбу об освобождении Хассан-бея. Я совсем погибну и без куска хлеба останусь, если Хассан-бей не будет выпущен. Народ здешний дикий, не знает Бога. Прошу уважить сию просьбу мою и написать о том генералу Вельяминову».

«Сухумский комендант арестовал Хассан-бея, писала [463] княгиня Тамара своему племяннику, кн. Левану мингрельскому (Тифлис. Арх. глав. штаба Кавказс. армии.). Абхазцы и без того нехорошие люди, а теперь совсем взбесились. Если его возьмут, говорят они, то ни один из нас не останется в Абхазии, ниже кому другому позволим остаться — это их намерение. Я написала в Тифлис бумагу к генерал-лейтенанту Вельяминову, которую поручила доставить верному мне Марганию. Если меня любите и желаете добра моим сиротам, то пошлите при письме брата моего Николая и напишите от вас также бумагу, чтобы выпустили Хассан-бея. Если они письма моего теперь же не доставят, то после того мне уже невозможно будет здесь оставаться, пожалуйте сами и возьмите как меня, так и сирот моих».

Князь Леван Дадиан также просил об освобождении Хассан-бея, но выпустить его было трудно, так как за оскорбление, нанесенное ему арестованием, ничего, кроме мщения, ожидать было невозможно. 27-го марта Хассан-бей был доставлен в Редут-кале, а оттуда, по распоряжению Вельяминова, препровожден в Кутаис и далее в г. Гори (Резолюция Вельяминова от 31-го марта, на рапорте князя Горчакова от 28-го марта 1821 г., за № 28-м. Тифлис. Арх. главн. штаба Кавказ. армии.). Княгине Тамаре Вельяминов писал, что Хассан арестован не за участие в нападении на нашу команду, а вообще за неблагонамеренное его поведение. «В истине сего, писал Вельяминов (От 1-го апреля 1821 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 934.), наибольше могут удостоверить вас опыты прежних его против светлейшего дома вашего неприятных поступков и различие самой веры, им исповедуемой, которая мусульманам вменяет в добродетель ненависть и презрение к христианам». Вельяминов находил, что княгиня Тамара не только не должна была ходатайствовать об его освобождении, но желать его удаления для спокойствия сына ее, как будущего владельца Абхазии.

Получив известие о происшедших в Абхазии беспорядках, Ермолов просил императора о скорейшем отправлении из С.-Петербурга старшего сына умершего владельца кн. Дмитрия Шервашидзе. Главнокомандующий хотя и не допускал, чтобы дикий народ [464] абхазский подчинился молодому князю, но надеялся, что, получивши воспитание в Петербурге, Дмитрий Шервашидзе будет по крайней мере предан России и сообразоваться с волею нашего правительства (Отношение Ермолова к графу Нессельроде, от 29-го мая 1821 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 935.). Император Александр произвел кн. Дмитрия в полковники и назначил его владетелем Абхазии. Ермолов лично объяснил новому владельцу предстоящие ему обязанности, просил его обратить особенное внимание на состояние дел и стараться усмирить народное волнение, все более и более усиливавшееся (Письмо Ермолова князю Дмитрию Шервашидзе, 21-го августа 1821 г. Там же, № 938.).

Вскоре после отправления Хассан-бея в Имеретию, подвластные ему князья пригласили бежавшего в Турцию брата Хассана, известного отцеубийцу Арслан-бея, который, явившись в Абхазию, уверил жителей, что он имеет фирман от турецкого правительства, подписанный русским посланником в Константинополе, по которому он не только утверждается владетелем Абхазии, но Россия отдает ему во власть и крепость Сухум-кале. При помощи такого обмана Арслан-бей успел собрать себе значительную партию приверженцев и стал угрожать Сухуму. Он прислал к подполковнику Михину, заменившему маиора Могилянского, двух человек, требовавших, чтобы русские войска были выведены из крепости. Посланные вызвали переводчика и заявили ему, что Сухум принадлежит Арслан-бею, а не русским, и что Абхазия всегда была подвластна Турции, а не России. Подполковник Михин объявил прибывшим, что если еще кто-нибудь явится с подобным предложением, то встречен будет выстрелами, а Арслан-бею просил сказать, чтобы он и его единомышленники «ожидали скорой гибели с семействами своими».

Утром 11-го сентября Арслан-бей, с значительным числом конницы и с пятью распущенными знаменами, проехал мимо Сухума; толпа его с каждым днем росла, и подполковник Михин считал свое положение крайне затруднительным. «Я после сего, [465] доносил он кн. Горчакову (В рапорте от 11-го сентября 1821 г., № 28. Тифлис. Арх. главн. шт. Кавказ. армии.), не решусь послать в лес за дровами, которых у меня может стать по 1-е октября; после буду ломать строение, пришедшее в ветхость. Единственно, чтобы не потерять без крайности людей, прошу покорнейше, ваше сиятельство, не оставьте предписать кому следует о скорейшей присылке ко мне в крепость палаток, как необходимо нужных в то время, когда крайность заставит ломать строения на дрова».

Получив этот рапорт, князь Горчаков сосредоточил в Редут-кале отряд в 600 человек, из трех рот Мингрельского и трех рот 44-го егерского полков, с двумя орудиями и 40 челов. казаков. Поручив начальство над этим отрядом командиру 44-го егерского полка, полковнику князю Абхазову, кн. Горчаков приказал ему следовать в Самурзакань и, выбрав для лагеря удобную позицию, ожидать дальнейших распоряжений. Для переправы через р. Ингур, князь Абхазов должен был устроить паром, который потом отправить в Анаклию, под защиту укреплений. Здесь отряд должен был ожидать прибытия отправленного из С.-Петербурга князя Дмитрия Шервашидзе (Рапорт князя Горчакова Вельяминову, 29-го сентября 1821 г., № 52. Предписание князя Горчакова полковнику князю Абхазову, 25-го сентября, № 1534. Тифлис. Арх. главн. шт. Кавказ. армии.). Вельяминов не одобрил этого распоряжения и предписал кн. Горчакову, не ожидая прибытия наследника, немедленно двинуться на помощь гарнизону Сухума (Резолюция Вельяминова от 11-го октября за № 65. Тифлис. Арх. главн, шт. Кавказ. армии.).

Поручив управление Имеретиею и Гуриею командиру Мингрельского полка, полковнику кн. Бебутову, князь Горчаков все-таки дождался прибытия князя Дмитрия Шервашидзе и вместе с ним, под охраною мингрельской кавалерии, собранной князем Дадианом, выехал из Кутаиса для принятия личного начальства над отрядом. Арслан-бей с помощью приведенных им черкес успел овладеть почти всею Абхазию и взял от главнейших князей [466] аманатов. Оставленная почти всеми, княгиня Тамара, поселившись в доме своем в селении Кодор, отстоявшем от крепости Сухума в 30 верстах, была окружена бунтовщиками. Принудив ее дать присягу в том, что не будет иметь никаких сношений с русскими, Арслан-бей двинулся к Самурзаканской границе, но, узнав, что в селении Набакеви стоит полковник князь Абхазов с отрядом, вернулся в Зупсу. 27-го октября он опять появился с своим ополчением на границах Самурзакани, и тогда полковник князь Абхазов перешел в наступление. Арслан отступил к р. Галидзге, пригласил к себе черкес и увеличил свою толпу до 3,000 человек. 1-го ноября кн. Горчаков и Дмитрий Шервашидзе догнали отряд и разослали объявление, составленное генералом Вельяминовым, от имени нового владетеля.

«Сиятельные абхазские князья, писал Дмитрий Шервашидзе (См. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 940.), почтенное духовенство и весь народ!

Всем и каждому из вас известно, что его императорское величество, державнейший и могущественный всероссийский государь император, приняв в высокое свое покровительство и вечное подданство абхазскую землю, Богом дарованную власти моих предков, всемилостивейше соизволил утвердить владетелем оныя блаженной памяти родителя моего, светлейшего кн. Георгия Шервашидзе. Рановременная, однако же, кончина его, поразившая жестокою скорбью владетельный дом наш, подала повод некоторым неблагонамеренным людям, врагам покойного родителя моего и врагам общего вашего спокойствия, воспользовавшись моим отсутствием, посеять в Абхазии своеволие, мятеж и отпадение от покорности светлейшей родительнице моей княгине Тамаре, а чрез то подвигнуть вас на измену и самой могущественной Всероссийской империи.

Извещенный о таковых неустройствах, великий государь император, жалея о несчастном заблуждении абхазского народа, благоволил высочайше утвердить меня, как единственного и законного наследника Абхазии, во всех правах и преимуществах [467] покойного моего родителя и вместе с тем повелел мне, оставя счастливую и блистательную столицу его империи, отправиться в Абхазию, принять бразды правления, всемилостивейше над вами мне вверенного, и восстановить спокойствие любезного ему абхазского народа. Таким образом, взысканный неисчетными милостями августейшего российского монарха, возвратился я ныне к наследию моих предков.

С самых отдаленнейших времен абхазский народ отличался всегда верностью и преданностью к своим владельцам. Итак, на сем народном благородном духе основываю я призвание, знаменитые князья, духовенство и весь абхазский народ, обратиться к священным обязанностям, к верности законному владельцу и, оставя нарушителя вашего спокойствия, отцеубийцу Арслан-бея, явиться ко мне с раскаянием и покорностью.

Неужели в обуявшем вас ослеплении забыли вы, что божеские и человеческие законы, рано или поздно, навсегда неизбежно карают отцеубийц страшною гибелью, поражая бедствиями и их сподвижников? Неужели также не предусматриваете, что упорство в измене могущественной Российской империи может навлечь на мятежников праведный гнев всесильного монарха и силою непобедимых его войск истребить их с лица земли, подвергнув тому же жребию жен и чад ваших?

Я требую, чтобы почтеннейшие из князей и духовенства абхазского немедленно явились ко мне и в знак искреннего своего раскаяния представили бы благонадежных аманатов. Таковая покорность возвратит моему народу всю нежность сердца, болезнующего ныне о его заблуждении.

И я в таком случае торжественно, пред лицом всеведущего Бога, обещаю быть пред российским правительством ревностным ходатаем о предании всего прошедшего вечному забвению, и дабы жизнь, собственность и права каждого из раскаявшихся искренно оставлены были неприкосновенными, с моей стороны для таковых верных и покорных моих подданных, посвятя всю свою жизнь на устроение их счастья, я буду в их спокойствии и благоденствии искать единой моей славы и собственного блага. [468]

Напротив того, злых и непокорных мятежников не укроют ни леса, ни горы от праведной казни. Славное воинство покровительствующей мне России уже вступило в Абхазию на преследование изменников и конечное их повсюду истребление.

Одно благоразумие теперь укажет вам верный путь к счастью или погибели вашей».

Отряд между тем подвигался вперед с целью атаковать Арслан-бея, если воззвание князя Дмитрия не будет иметь желаемого успеха.

Укрепившись с значительным числом приверженцев и Хелорусских турок между Кодорским мысом и м. Хелорусами, Арслан-бей намерен был не допустить наш отряд до Сухума. Остановившись 13-го ноября на ночлеге у сел. Скабии, князь Горчаков утром 14-го ноября выступил далее, отправив в авангарде полковника князя Николая Дадиана с мингрельскими войсками, для разузнания сил и расположения неприятеля. Верстах в четырех от Кодора абхазцы встретили мингрельцев сильным огнем из расположенных на берегу моря завалов и, рассыпавшись «по едва проходимой колючке и лесу», старались атаковать правый фланг Дадиана. Потеряв нескольких князей и дворян, мингрельцы остановились и выждали прибытия русских войск. Князь Горчаков тотчас же отправил на правый фланг стрелков, а полковнику князю Абхазову приказал атаковать завалы. Выбив штыками неприятеля и овладев завалами, Абхазов преследовал бегущих по берегу моря. Отряд двинулся вперед, а засевшие в лесу абхазцы, пропустив ариергард, открыли огонь в тыл нашему отряду. Желая скорее достигнуть Сухума, князь Горчаков не обращал внимания на отдельные шайки и изредка останавливался, для прогнания наседавшего неприятеля. По мере движения вперед и преследования бегущих, толпа приверженцев Арслан-бея постепенно уменьшалась, и наконец сам он принужден был, с небольшим числом всадников, скрыться у черкес, близ Анапы. Во время этой перестрелки был убит Мингрельского полка прапорщик князь Бебутов и ранен 44-го егерского полка прапорщик Ракилевич, нижних чинов убито девять [469] и ранено 38 человек; мингрельцы потеряли 10 человек убитыми и 16 ранеными (Рапорт князя Горчакова Вельяминову, 23-го декабря 1821 г., № 13. Тифлис. Арх. главн. шт. Кавказск. армии.).

Прибыв в Сухум-кале, князь Горчаков тотчас же отправил полковника Абхазова с небольшим отрядом в Цебельду, для наказания главных виновников возмущения и сторонников Арслан-бея. Щадя тех, которые покорялись и выдавали аманатов, Абхазов разорил до основания селения непокорных, уничтожил их запасы, вырубил виноградники, рассеял жителей и, принудив князей бежать к черкесам, возвратился в Сухум. Спокойствие в Абхазии было восстановлено, и 30-го ноября 1821 года князь Дмитрий Шервашидзе торжественно провозглашен владетелем Абхазии (Рапорты князя Горчакова Вельяминову, 5-го ноября и 7-го декабря 1821 г., № 1831 и № 8. Там же.).

В этот день в Соуксу, резиденции владетеля, при многочисленном собрании князей и дворян и в присутствии всего отряда русских войск, князь Горчаков объявил кн. Дмитрию Шервашидзе пожалованный ему чии полковника; вручил ему знамя, как знак власти, и привел к присяге. После присяги князей и дворян был отслужен благодарственный молебен и провозглашено многолетие русскому императору, при громе пушечных выстрелов.

Оставив в Соуксу, для охраны нового владетеля, две роты Мингрельского полка, под начальством маиора Ракоци, и отправив остальные войска обратно в Имеретию, князь Горчаков остался сам на несколько дней в Сухум-кале, для окончательного устройства дел в Абхазии и для указания новому владельцу обязанностей как относительно России, так и его подвластных.

«Излишним почитаю, писал он князю Дмитрию Шервашидзе (В письме от 7-го декабря 1821 г., № 6. Тифлис. Арх. главн. штаба Кавказск. армии.), упоминать вашей светлости об обязанностях ваших в отношении к облагодетельствовавшему вас государю императору. Быв воспитаны и возведены на высокое достоинство его милостями, [470] не могу я сомневаться в верности вашей, а благородные чувства, которые примечаю в вашей светлости на каждом шагу, без сомнения, внушат вам более, нежели все то, что я могу сказать касательно сего предмета.

Полудикие нравы, невежество и обычай подданных ваших должны казаться вам странными, и ваша светлость, без сомнения, ясно видите сами необходимость ввести лучшее устройство во всех частях. За всем тем советую вам не вдруг переменять насилием обычаи, господствующие уже несколько столетий в сей стране. Пример вашей светлости, особенно когда познакомитесь с абхазским языком, будет для подвластных вам лучшая наука.

Личная безопасность ваша, при теперешних смутных обстоятельствах, требует беспрестанных мер осторожности, почему и почитаю нужным повторить вам то, что имел честь докладывать изустно, именно: сколь необходимо иметь вам беспрестанно при себе не менее 50 человек надежной конницы. Легко можно вам собрать и содержать сие малое число людей. Несколько ласковых слов и незначительные подарки привяжут к вам сию стражу самым нелицемерным образом. При всем пособии от российского правительства не можете вы ожидать, чтобы войска могли гоняться за малыми шайками и наказывать легкие грабительства, но конница ваша может их преследовать всюду и заставлять абхазцев повиноваться вашей власти».

Всех бежавших за границу и возвратившихся с покорностью князь Горчаков просил прощать и возвращать в свои жилища, но дядей владетеля Арслан-бея, Ростом-бея и Таяр-бея, ни в каком случае в Абхазию не допускать. Им никакой пощады даровано быть не может, говорил князь Горчаков; «пролитая ими кровь русская да будет мститься до потомства и именем высшего начальства возлагаю на вашу светлость обязанность преследования их всюду».

Видя, что абхазцы смотрят на нового владельца, как на иноземца, незнающего родного языка, и что они неохотно будут повиноваться ему, князь Горчаков взял аманатов от всех наиболее влиятельных фамилий и отправил их в Мингрелию, под [471] надзор князя Левана Дадиана. Без этой меры трудно было сохранить спокойствие в Абхазии, а еще более заставить народ повиноваться молодому владетелю. Вскоре после отъезда кн. Горчакова, Дмитрий Шервашидзе отправил своих посланных к джихетским князьям, некогда подвластных абхазским владельцам, с требованием не пропускать Арслан-бея и не дозволять ему проводить войска по их владениям. Джихетские князья отказались исполнить требование и отвечали, что не признают князя Дмитрия потомком дома Шервашидзе.

— Если бы он был из Шервашидзевой фамилии, говорили князья посланным, то не отдал бы своей земли русским. Если он истинный сын покойного Сефер-бея (кн. Георгия), то пусть выгонит русских из своего владения и из Сухума.

Цебельдинские князья также мало повиновались владетелю, и ничтожная власть князя Дмитрия продолжалась недолго: 16-го октября 1822 г. он скончался, будучи отравлен приверженцем Арслан-бея, абхазцем Урусом Лаквари. Ближайшим наследником после Дмитрия был брат его Михаил, 16-тилетний юноша, преданный России и успевший отличиться в 1821 году при разбитии толпы мятежников. По ходатайству Ермолова, Император Александр произвел Михаила в маиоры, назначил ему ежегодно по тысяче рублей содержания и утвердил владетелем Абхазии.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888