ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM VI.

XV.

Положение Дагестана в начале 1819 года. — Предположения А. П. Ермолова о защите края. — Просьба о прибавке войск. — Отправление десяти полков на укомплектование грузинского корпуса. — Рекогносцировка реки Сунжи. — Заложение крепости Внезапной. — Действия князя Мадатова в Табасарани, и Ермолова против хана аварского. — Измена уцмия каракайтагского и уничтожение его власти. — Экспедиция Ермолова в Акушу. — Стойкая защита капитаном Овечкиным Чирагского поста. — Геройская смерть прапорщика Щербины. — Занятие Акуши нашими войсками. — Попытки к введению русской администрации в Дагестане. — Кончина Измаил-хана Шекинского. — Уничтожение ханской власти и введение русского правления во вновь образованной Шекинской области.

Построив на р. Сунже крепость Грозную, Ермолов хотя и отнял у чеченцев значительное пространство плодородной земли, но сознавал, что одна эта крепость недостаточна для укрощения народа буйного, имеющего защиту в непроходимых лесах и в тесном укрепленном Хан-Кальском ущелье. Начатое дело необходимо было довести до конца; и главнокомандующий, пользуясь суровостью зимы, когда горцы менее всего способны к действиям, поручил командиру 16-го егерского полка, полковнику Грекову, занять близлежащий лес и вырубить в нем широкую дорогу. В помощь Грекову и под предлогом перемены гарнизона в крепости Грозной, были двинуты войска, расположенные по р. Тереку. Перед самым выступлением этих отрядов настала оттепель. Опасаясь движения льда по р. Тереку, когда обыкновенно в течение двух недель не бывало никакой переправы, полковник Греков был в нерешимости трогать войска или нет, но приказание Ермолова было на столько определенно, что всякое замедление в исполнении его считалось делом невозможным. Войска выступили из своих зимних квартир, и в ночь на 29-е января сделалась такая гололедица, что весь талый снег покрылся льдом почти на полдюйма. Движение было крайне затруднительно: люди и лошади портили себе [350] ноги; но зато лед на р. Тереке укрепился настолько, что пехота могла безопасно переправиться на противоположную сторону реки.

Сосредоточив отряд в крепости Грозной (В составе отряда находились: три роты Троицкого полка, семь рот Кабардинского, баталион егерей, 6 легких орудий № 37-го роты 19-й артиллерийской бригады, 2 орудия, состоявшие при Троицком баталионе, 480 пеших и 270 конных казаков с двумя конными казачьими орудиями.), полковник Греков двинулся ночью к Хан-Кальскому ущелью. Весь успех зависел от быстроты движения и занятия ущелья, прежде чем чеченцы могли появиться для его защиты. Посланные вперед лазутчики принесли известие, что в Хан-Кале нет ни одного защитника. Чеченцы не подозревали о движении русских войск, и между ними не было заметно никакой тревоги.

За два часа до света, отряд был уже в ущелье, расставил наблюдательные посты, и с первою зарею 640 топоров дружно принялись за работу. К 9 часам утра небольшой ров укрепления или, лучше сказать, завала, устроенного чеченцами, был засыпан и сделан подъем на пригорок, на котором расположен лагерь и размещены орудия. Войска развели огонь и разложили костры; в котлах варили пищу и распускали снег для питья, так как долгое время вблизи лагеря не могли отыскать живой воды. Впоследствии был отыскан родник, из которого брали воду и водили на водопой лошадей под сильным конвоем.

Чеченцы поздно узнали о происходившем в Хан-Кальском ущелье и, имея весьма плохую обувь, затруднялись в сборе защитников. Одиночные люди пытались подкрадываться к отряду, но были останавливаемы цепью стрелков и секретов. Наши солдаты неутомимо работали над рубкою леса, и в первый день никто не помышлял об отдыхе. В двое суток почти все Хан-Кальское ущелье было вырублено, и широкая просека в 500 сажен открывала вход в землю чеченцев (Рапорты полков. Грекова Ермолову, от 6-го и 10-го февраля 1819 г., №№ 156 и 200.).

За Хан-Калою лежала обширная долина, на которой чеченцы производили хлебопашество, пасли стада и вокруг которой лежали почти все их селения. Видя, что доступ в их аулы теперь [351] ничем не защищен, что дорога русским открыта, жители большего Куллара и других селений, с целью пользоваться плодородными землями, принуждены были покориться, обещались даже защищать переправу через р. Сунжу, не пропускать хищников и в залог верности выдали аманатов из лучших фамилий. Ермолов рад был такому поступку, обласкал их старшин, избавил население от всякой повинности и обещал забыть все прошедшее. Хотя главнокомандующий и не верил в чистосердечие горцев, по считал необходимым усыпить их до тех пор, пока можно будет построить по р. Сунже еще несколько укреплений.

С своей стороны чеченцы не думали об исполнении данных обещаний и старались только удалить на время висевшую над ними грозу, чтобы иметь возможность войти в переговоры с дагестанцами и заручиться их помощью. Переговоры о взаимной помощи деятельно велись во всю зиму 1819 года. Дагестанские вольные общества, аварский хан, Сурхай-хан казикумухский и Ших-Али, бывший хан дербентский, получивший 4,000 туманов от персидского правительства, придумывали сообща меры к защите. Прежде всего они положили отклонить шамхала от преданности русским, а если он на то не согласится, то восстановить против него акушинцев, и тогда шамхал по необходимости сделается бессильным. Узнав об этой интриге, Мегди-шамхал пригласил к себе на совещание акушинцев и даргинцев. Они согласились приехать в Губдень с тем, чтобы шамхал приехал туда же для объяснений. Когда Мегди получил известие, что в Губдени собралось из каждого акушинского магала по тысяче человек, он побоялся явиться перед ними и, ссылаясь на болезнь, будто бы препятствующую ему сесть на лошадь, просил собравшихся выбрать депутатов и прислать их в Тарки. Горцы согласились и в числе нескольких сот человек прибыли на совещание, тянувшееся 12 дней и не приводившее ни к какому результату; горцы обещали повиноваться шамхалу, но с условием, чтобы русские не появлялись в их владениях.

— Мы из колена в колено пребываем твоими нукерами (слугами), говорили собравшиеся шамхалу; ты нам господин, мы твои слуги и, кроме тебя, служить никому не будем, с условием, [352] чтобы ты не пропускал русского войска через границу Терека и Кизляра, также через границу Дербента по сю сторону и чтобы сына своего Сулеймана-пашу передал нам, для удержания при себе. В таком случае мы спокойно будем служить тебе и не изменим русскому правительству.

— Акушинцы и даргинцы! отвечал шамхал. Оставьте в стороне глупые слова и не предлагайте невозможного. Я не в состоянии запретить войску падишаха (императора) перейти чрез Дербент, Кизляр и Терек на эту сторону: предложение это несообразно с рассудком; но я могу сделать следующее: я скажу русскому начальству, что акушинцы и даргинцы мои нукеры и что они не изменники и не злоумышленники против русского правительства, следовательно должны быть под моим покровительством.

Горские депутаты требовали, чтобы шамхал отдал им своего сына в аманаты и обещал защищать их. После долгих споров и наставлений Мегди-шамхал согласился на требование горцев, но отказался защищать жителей г. Башлы, аварского хана, Хасан-хана и кайтагцев, действовавших враждебно против русских.

«Я одарил их вещами, писал шамхал Ермолову, и сына своего, Сулеймана-пашу, передав им, отправил в Акушу потому более, что и я в малолетстве моим отцом поручен был акушинцам и несколько лет жил между ними, имея в виду, что они иначе не могут иметь ко мне доверия, будучи подстрекаемы злонамеренными людьми. Одним словом, я, уповая на Бога, решился сына своего Сулеймана-пашу, как половину своего тела, передать в их руки; другого средства не было».

После отъезда акушинцев и даргинцев, прибыло в Тарки до 500 челов. унцукульцев, живших по соседству с Авариею. Унцукульцы считались храбрейшими в Дагестане, и подобно тому, как акушинцы были руководителями даргинцев, так унцукульцы были примером для койсубулинцев. Унцукульцы передали шамхалу письмо аварского хана, призывавшее их к соединению против русских.

«Мы все, писал аварский хан унцукульцам, получили приятное известие, что между Турциею, несчастною Россиею и Грузиею открылась война. До сих пор все народы вместе со мною помогали русским, ныне же видят, что я удалился от них.

Для славы и почести веры и Алкорана, я с помощью и милостью их после открытия дорог выступаю в поход к стороне Грузии; а как вы люди великодушные, то приготовьтесь к тому же с твердою надеждою на милосердие и помощь Аллаха».

Презирая хана за то, что он получал жалованье от нашего правительства, унцукульцы осмеяли его посланного.

— Вероятно, хан, говорили они, отправляется получать свое жалованье; мы не намерены ему сопутствовать.

Успокоенные шамхалом, что никакой войны между Россиею и Турциею не существует, унцукульцы отправились домой, и попытка аварского хана поднять их не увенчалась успехом (Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 214.). Тогда, раздосадованные поведением шамхала, дагестанские союзники решились оклеветать его перед русским правительством. Сурхай-хан казикумухский писал генерал-маиору Пестелю, что шамхал в заговоре с акушинцами и выдал им своего сына в аманаты, что он, хан казикумухский, чистосердечнее Мегди, потому что и к нему приезжали акушинцы и предлагали быть с ними заодно, но он отверг их предложение (Письмо Сурхая, представленное при рапорте генерала Пестеля Ермолову 20-го января 1819 г., № 104.).

Все эти происшествия заставили Ермолова предписать генерал-маиору Вреде, назначенному вместо Пестеля управлять Кубинскою провинциею, строго следить за всем происходившим в Дагестане. Ему поручено было оказывать шамхалу уважение, уверить, что русское правительство всегда будет его защищать, но знать, что сам шамхал, по своей бездеятельности, чрезмерной скупости и неуверенности в подвластных своих, недавно против него восстававших, сам собою ни для себя, ни для нас ничего предпринять не может. «Брат его Шабас, писал Ермолов генералу Вреде (В предписании от 4-го марта 1819 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 14.), человек благонамеренный, но весьма глупый, к которому также прошу иметь некоторое внимание. Сын сего [354] последнего и в то же время зять шамхала, Амалат-бек, вместе с аварским ханом действовавший против войск наших, как изменник, не достоин никакого внимания. Но, но уважению к шамхалу и отцу его, я не требовал его изгнания и показал себя снисходительным. Если же бы в надежде его на оное могли вы достать его, то взять и строго содержать в крепости».

Точно также, до времени, должен был пользоваться нашим снисхождением и уцмий каракайтагский, человек самых изменнических свойств, недоверчивый и враждебный русскому правительству. Стараясь казаться нам преданным, потому что сын его находился в Дербенте аманатом, уцмий вел тайные сношения с Сурхаем, которому верить ни в чем было невозможно. Существовавшая вражда между Сурхаем и полковником Аслан-ханом Кюринским, человеком нам преданным, была отчасти средством для обуздания хана казикумухского. Подвластный Сурхаю народ не мог обойтись без хлеба Кюринской провинции, и потому, поддерживая Аслан-хана и не отпуская хлеба в Казикумух, мы могли держать население в некоторой покорности и зависимости. Того и другого можно было достигнуть только до известной степени, потому что владельцы не столько заботились о благе своих подданных, сколько о своей личной независимости, которой, по их мнению, угрожала величайшая опасность. Для отвращения этой опасности, дагестанские союзники принимали все меры: приглашали царевича Александра приехать в Тионеты для возмущения грузин против России и отправили своих посланных в Тавриз с просьбою о помощи. Шамхал тарковский писал, что весь Дагестан волнуется, собирается напасть на его владения, разорить их и что он оставляет Тарки и уезжает на Сулак (Рапорт ген.-м. Пестеля Ермолову 12-го марта 1819 г., № 335.). Адиль-хан, уцмий каракайтагский, подтверждал сообщение шамхала и, находясь в непосредственном сношении с заговорщиками, употреблял все средства, чтобы выручить сына. Он уверял Ермолова, что дагестанцы хотят разорить и его владение; что если главнокомандующий не появится скоро в Дагестане, то там могут возникнуть большие смуты. [355]

«Может быть, писал вкрадчиво Адиль-хан Ермолову (В письме, полученном 18-го марта 1819 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 139.), тамошние ваши занятия замедлят ваш приезд: в таком случае для ограждения меня от угрожающих со стороны дагестанских возмутителей опасностей, не благоугодно ли будет вам придать мне в помощники старшего моего сына Хан-Мамеда, живущего в Дербенте в качестве аманата». Обещая взамен его прислать другого сына, Адиль-хан поручил своему посланному просить Ермолова об освобождении малолетних башлинцев, взятых Пестелем, и уверить главнокомандующего, что в случае удовлетворения его просьбы хан ручается удержать спокойствие в Дагестане до прибытия русских войск.

— Я не тот начальник, отвечал Ермолов, которого можно удовлетворить одними обещаниями, и вам полезно знать, что я понимаю, что значит присяга дагестанцев. Я не тот человек, который не умел бы уважать достойных, но и не тот, который бы верил одним словам.

«Благодарю за письмо ваше, писал Алексей Петрович Адиль-хану (В письме от 19-го апреля 1819 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 140.), в котором уведомляете меня о делах дагестанских. Знаю, что подлый изменник, аварский хан, возмущает народы; но не вижу, какую причину могут иметь сии народы желать истребить ваше высокостепенство, ибо они в подвластных ваших имеют всегда верных товарищей в злых намерениях против российского правительства, и вы, подобно как и в прошлом году, не будете в состоянии удержать их.

Вы находите пребывание мое нужным в Дагестане, и я могу вас уверить, что все распоряжения сделаны будут надлежащим образом. От сына вашего Хан-Мамед-бека получил я письмо, в котором он рассуждает весьма благоразумно, и мне приятно иметь надежду, что он будет усердный подданный своему государю. Не хочу обманывать вас пустыми обещаниями и скажу чистосердечно, что я нахожу полезным еще некоторое время [356] продолжить пребывание его в Дербенте; ибо от того дела ваши не могут расстроиться.

В прошлом году он был при вас, и народ каракайтагский весь возмутился против своего государя. Не сын ваш Хан-Мамед-бек, как человек молодой, а ваше высокостепенство должны управлять народом».

Получив это письмо, уцмий при свидании с генералом Вреде говорил, что не знает причины, почему его считают изменником; что он всегда был вереи русскому правительству, и если не дрался с нашими войсками против дагестанцев, то будто бы потому только, что Ермолов не требовал от него услуг. Адиль-хан не подозревал, что русскому правительству известны были все его сношения с Ахмед-ханом Аварским и его союзниками, в числе которых видную роль играл Ших-Али, бывший хан дербентский. Имея постоянные сношения с Персиею, Ших-Али убедил аварского и казикумухского ханов и уцмия отправить посланного в Тавриз с письмом к Аббас-Мирзе. Наш поверенный в делах в Персии уведомлял Ермолова, что дагестанские союзники писали наследнику престола, что они единодушно поклялись на коране с наступлением весны выступить против русских с такими силами, какие только можно будет собрать. «Если вы, прибавляли писавшие Аббас-Мирзе (Записка, приложенная к отношению Ермолова гр. Нессельроде от 22-го апреля. № 31. Отношение ему же 2-го мая 1819 г., № 36.), исповедуете ту же веру, какую и мы, и если вы правоверный, то мы надеемся, что вы не упустите воспользоваться сим случаем, для занятия всеми своими силами Грузии, для вспомоществования нашим усилиям. Мы вас заклинаем именем великого пророка и нашей религии не оставлять нас одних в исполнении наших предприятий, и тогда, с помощью Бога, мы надеемся истребить неверных. Впрочем, если вы имеете какое-либо сомнение на счет верности шамхала тарковского, то знайте, что он уже отдал одного из своих сыновей в аманаты Сурхай-хану».

Аббас-Мирза принял посланного с почестями, обнадежил своею помощью и отправил до 20,000 руб. Ших-Али-хану на [357] наем войска. Последний прежде всего обратил внимание на чеченцев, как на наиболее обиженных русским правительством отнятием у них территории. Подкрепленные деньгами и обещанием помощи дагестанцев, чеченцы усилили свои хищничества. Жители Куллара и других селений, так недавно покорившиеся русскому правительству, стали сначала пропускать хищников, потом давать им убежище в своих селениях, передавать хлеб чеченцам, жившим в горах, которых предполагалось смирить голодом, — словом, приняли деятельное участие в грабежах и разбоях, «от которых, писал Ермолов (Отношение Ермолова Волконскому, 15-го апреля 1819 г., № 1523.), только что начинают уменьшаться слезы и стон жителей левого фланга Кавказской линии».

Сознавая сами, что подобное поведение не может остаться безнаказанным, жители сел. Куллара стали перевозить понемногу все свое имущество в горы. Перевозка эта была давно известным признаком, что горцы готовятся к неприязненным действиям. За перевозкою имущества следовал обыкновенно отгон в горы скота, потом отправление престарелых, жен и детей, а оставшееся мужское население принималось за оружие.

Едва только чеченцы приступили к первому акту, т. е. к перевозке имущества, как Ермолов приказал полковнику Грекову наказать жителей Большего Куллара, что и было исполнено полным разорением и разрушением селения. Чеченцы снова просили пощады; им разрешено вернуться на прежнее место, но с условием, чтобы они доставили в Куллар, на свой счет, 5,000 бревен, для предполагаемых построек и возведения новых укреплений (Предписание полков. Грекову, 25-го марта, № 1338.).

Для занятия и обороны этих укреплений было недостаточно тех войск, которые находились в распоряжении Ермолова, и он просил об усилении грузинского корпуса тремя полками пехоты и двумя ротами легкой артиллерии. Отвечая своею головою, что внешней войны с персиянами не будет, Ермолов говорил, что война эта вовсе не так важна, как внутренние беспокойства на [358] Кавказской линии. «Горские народы, доносил он (Во всеподданнейшем донесении от 12-го февраля 1819 г.), примером независимости своей, в самих подданных вашего императорского величества порождают дух мятежный и любовь независимости. Теперь средствами малыми можно отвратить худые следствия; несколько позднее и умноженных будет недостаточно. В Дагестане возобновляются беспокойства и утесняемы хранящие нам верность. Они просят справедливой защиты государя великого, и что произведут тщетные их ожидания? Защита сия не состоит в бесславном рассеянии и наказании мятежников, ибо они появляются после, но необходимо между ними пребывание войск, и сей есть единственный способ смирить несколько народ дагестанский.

Акушинцы, о коих доносил я прежде, виною всех беспокойств, и так далеко простирается их дерзость, что если и не будет высочайшего соизволения на дополнение трех полков пехоты и двух рот легкой артиллерии, я должен непременно идти для наказания сего народа, и мне, государь, не за себя страшиться надобно будет. Иначе Кубинская богатейшая наша провинция может быть угрожаема нападением, и за ее непоколебимость ответствовать не можно. Теперь уже нет у нас сообщения верного Кавказской линии с Дербентом, пресеклась торговля от расхищения караванов и убийства торгующих. Так было и прежде, и конечно, ничего не будет хуже того, что было при последних моих предместниках; но не в моих правилах терпеть, чтобы власть государя моего была не уважаема разбойниками, и чтобы народы покорствующие вотще надеялись на его защиту.

Вашему величеству я обязан говорить правду, и слава государю, когда подданный говорит ее безбоязненно! Полки прибавленные уничтожат власть злодейскую ханов, которых правление не соответствует славе царствования вашего императорского величества, а жители ханств, стенящие под тяжестью сей власти, уразумеют счастие быть подданными великого государя».

Обуздание ханской власти, желание обеспечить жителей края от хищничества горцев и нечаянного вторжения персиян, всегда возможного без предварительных дипломатических переговоров, [359] заставили Ермолова еще в 1818 году просить об устройстве нескольких крепостей в Закавказье. Прежде всего он находил необходимым укрепить Дербент и Баку, как пункты весьма важные по своему положению. Дербент закрывал вход в Россию западным берегом Каспийского моря и держал в страхе весь Дагестан. Бакинский рейд был самый удобный на всем западном берегу того же моря, и потому, для подержания постоянного сообщения с Астраханью, необходимо было укрепить г. Баку, чтобы он не мог быть занят открытою силою.

Подвигаясь от Баку на запад, главнокомандующий находил необходимым укрепить старую Шемаху, запирающую вход в Дагестан и находившуюся в узле всех путей, ведущих из Ширванского ханства в соседние провинции. «Предполагаемая крепость в старой Шемахе, доносил Ермолов, нужна не только в отношении к военным действиям, но должна еще быть залогом верности ханов ширванских, на которую слишком полагаться не должно».

За Шемахою наиболее важным пунктом был Асландузский брод, укрепление которого лишало персиян возможности вторгнуться в Карабаг значительными силами. Не овладев этою крепостью, персияне не могли утвердиться в Карабаге и должны бы были ограничиваться набегами небольших партий. Сверх того, сооружение Асландузской крепости должно было уверить карабагцев, что область сия навсегда присоединена к России и никогда не будет принадлежать Персии.

После Асландуза наиболее важное стратегическое значение имело селение Гумри (ныне Александрополь), лежавшее в самом углу границ наших с Персиею и Турциею, где сходились пути из обоих государств, единственно удобные для движения во всякое время года. Устроенная в Гумри крепость сколько, с одной стороны, способствовала действию наших войск в Эриванской области и Карсском пашалыке, столько же, с другой, затрудняла действия неприятеля в земле нашей.

Наконец, для обеспечения сообщения России с восточным берегом Черного моря необходимо было укрепить Редут-Кале, как [360] место склада всего привозимого из России, и м. Гартискаро, как пункт, обеспечивавший наши сообщения с Кавказскою линиею.

Всем этим крепостям, по мнению главнокомандующего, необходимо было дать собственную оборону, независимую от подвижных сил грузинского корпуса, или, другими словами, учредить для крепостей особые гарнизонные баталионы, общая численность которых должна была достигать значительной цифры 14,000 человек (В деталях предполагалось назначить: для защиты Редут-Кале 3,000 человек, Гумри — 3,000, Карабага — 2,400, Баку — 1,000, Дербента — 1,600, Старой Шемахи — 2,000 и Гартискаро 1,000 человек.

). При этом Алексей Петрович считал полезным не называть эти войска гарнизонными, сравнять их содержание и производство с армейскими полками и часть их иметь подвижною.

«Сообразив внимательно, отвечал император Ермолову (В указе 19-го апреля 1819 г. Чтения Общества истории и древностей.), все ваши донесения и требования, сообщаю по оным вам следующую мою решимость:

Переменить состава корпуса вашего я не имею возможности, ибо, прибавя к оному число полков, расстрою я устройство прочих армий, коих число и состав определены по зрелым размышлениям. Но надеюсь, однако же, достигнуть до желаемой вами цели следующим образом.

Я могу временно выслать под начальство ваше десять полков пехоты, с тем предположением, чтобы ими укомплектовать единожды надежным образом грузинский корпус, чего присылкою рекрут никогда не достигалось, ибо, от столь дальнего перехода и непривычки переносить трудности, потеря в оных была всякий раз весьма чувствительна.

Укомплектование сие я нахожу нужным произвести на следующем основании: число полков, составляющих грузинский корпус, останется прежнее, т. е. 8 пехотных, 4 егерских, 2 гренадерских и 1 карабинерный — итого 15 полков. Каждый из сих полков предписываю привести в 3,900 чел., разумея 300 унтер-офицеров и 3,600 рядовых; каждый же баталион будет состоять из 100 унтер-офицеров и 1,200 рядовых. [361]

Таким образом корпус, вам вверенный, конечно, может иметь всегда под ружьем здоровых более 50,000 человек.

Я предпочитаю сие знатное число войск отправить в ваш корпус образованными полками, со всем нужным числом штаб, обер и унтер-офицеров, нежели составными временно командами, единственно для провода до нового места их назначения. Прибывшие полки к вам в корпус принесут с собою ружья нового образца, чем исполнится равномерно желание ваше о перемене старых ружей, находящихся в полках в Грузии. На перевозку же оных обыкновенным образом потребовалось бы 115,000 рублей».

Назначенные в грузинский корпус полки были следующие: пехотные: Апшеронский, Тенгинский, Навагинский, Ширванский, Куринский и Мингрельский, 41-й, 42-й, 43-й и 45-й егерские. Вместе с тем высочайше повелено отправить в Грузию две легкие артиллерийские роты № 51-го и № 52-го.

Находившийся временно при корпусе 8-го егерский полк также должен был поступить на укомплектование, и затем все войска, находившиеся на Кавказе и в Закавказье, должны были составить по прежнему две дивизии, 19-ю и 20-ю, и одну гренадерскую бригаду.

В состав 19-й дивизии вошли полки: Кабардинский, Тенгинский, Навагинский, Мингрельский пехотные; 43-й и 45-й егерские, причем 16-го июля 1819 г. 45-й егерский переименован в 44-й егерский полк (Отношение князя Волконского Ермолову, от 18-го июля 1819 года, № 1283.).

20-ю пехотную дивизию составляли полки: Апшеронский, Ширванский, Куринский, Тифлисский пехотные; 41-й и 42-й егерские.

В гренадерскую бригаду вошли полки: Херсонский, Грузинский, и 7-й карабинерный.

По мере укомплектования этих полков теми войсками, которые находились на Кавказе и в Закавказье, главнокомандующему повелено было высылать назад кадры следующих полков: Севастопольского, Троицкого, Суздальского, Вологодского, Казанского, [362] Белевского пехотных; 8-го, 9-го, 15-го, 16-го и 17-го егерских полков. Для составления кадров в каждой роте полка приказано оставить по 1 унтер-офицеру и 10 рядовых. Ермолову предоставлено, если признает нужным, прибавить в каждую роту остающихся у него полков по одному обер-офицеру и перевести во вверенный ему корпус всех тех штаб и обер-офицеров, служба и опытность которых будет признана им полезною и необходимою.

Приказав на смену пяти донских полков отправить с Дона другие полки, Император Александр признал более полезным для занятия крепостей назначить такие войска, которые, в случае надобности, могли бы быть употреблены и для действия в поле. Поэтому, не соглашаясь на сформирование гарнизонных баталионов, император повелел на оборону крепостей обратить вторые баталионы всех полков, кроме гренадерских, что составляло вообще от 8 полков, бывших в Грузии, 10,400 челов. и от 4 полков, бывших на Кавказской линии, 5,200 челов., а всего 15,600 человек. Гурийский гарнизонный полк и Бакинский гарнизонный баталион предполагалось упразднить, как только грузинский корпус будет сформирован по новому положению (Отношение князя Волконского Ермолову, 22-го июня 1819 г., № 1154.).

Таким образом, хотя государь, признавая просьбу Ермолова основательною, и согласился на усиление грузинского корпуса, но в Петербурге вообще не одобряли распоряжений главнокомандующего. В столице все еще считали возможным смирить горцев кротостию, признанием их воюющею стороною, с которою можно заключать мирные условия, свято исполняемые договаривающимися обеих сторон. Кн. Волконский писал Ермолову, что император не одобряет тех мер, которые могут нарушить общее спокойствие, «вопреки намерения его императорского величества, нарочито пекущегося о сохранении мира как в сем краю, так и вообще со всеми державами».

Находясь у самого дела и сознавая, что чеченцы не держава, а шайка разбойников, Алексей Петрович поступал по внушению совести и в интересах пользы отечества. Он подтвердил [363] поселенным от Моздока до Кизляра казачьим полкам и войскам, расположенным по Тереку и Сунже, делать чеченцам всевозможное зло и без всякой пощады. В случае участия в грабежах так называемых мирных чеченцев, наказывать их строго, требовать выдачи каждого хищника, а если он скроется, то родственников и пристанодержателей отправлять в горы.

Предполагая построить еще несколько укреплений по р. Сунже, главнокомандующий приказал полковнику Грекову исподволь осмотреть ее течение, а затем, воспользовавшись волнениями в Дагестане и под предлогом защиты владений Андреевских, Аксаевских и Костюковских, составил особый отряд, под начальством начальника корпусного штаба, генерал-маиора Вельяминова. Последнему было поручено, вступив в сел. Андреевское, ободрить жителей и уговорить их оставаться спокойными и в своих домах; ни с шамхалом, ни с аварским ханом не входить ни в какие объяснения.

18-го мая генерал Вельяминов прибыл во Владикавказ, где собирался отряд (В состав отряда были назначены: 8-й егерский полк и расположенные по Тереку: баталион Кабардинского и баталион Троицкого полков, 6 батарейных и 6 легких орудий, 2 орудия, находившиеся при Троицком полку, 4 орудия конной казачьей артиллерии и 300 линейных казаков. Впоследствии к отряду присоединились: еще баталион Кабардинского полка и пионерная рота.), и из сел. Назрана должен был начать обозрение р. Сунжи. В селении Кулларе предполагалось построит укрепление на две роты, которое, после крепости Грозной, должно было быть сильнейшим на р. Сунже, «ибо все прочие пункты, говорил Ермолов, будут только посты для связи линии». Около Алхан-Юрта и Кахан-Юрта, где были лучшие в летнее время переправы, предполагалось устроить укрепленный пост на одну роту.

«Если обстоятельства удержат меня в Грузии, писал Ермолов Вельяминову (От 27-го мая 1819 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч I, № 664.), то, собрав войска, извольте переправиться за Терек и следовать к селению Андреевскому, где сделать все приготовления к работам. В случае, если бы не мог я долго [364] приехать, то на избранном в прошедшем году месте начать и самое производство работ».

Прибыв в селение Шелкозаводское, генерал-маиор Вельяминов виделся почти со всеми кумыкскими владельцами. Приняв их ласково, Вельяминов старался успокоить как их, так и народ андреевский. «Кажется, писал он Ермолову (В письме от 8-го июня 1819 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 950.), что все обойдется без большого шума. После случившегося между андреевцами возмущения, никто из значущих и богатых людей не вывозит своего имущества, да и из меньшего класса весьма немногие, так что и 20 домов насчитать нельзя».

В начале июня отряд выступил по назначению, и в конце того же месяца осмотр р. Сунжи был уже окончен.

«Одна крайность, доносил Вельяминов Ермолову От 23-го июня 1819 года, № 19.), может растолковать бессмысленному народу чеченскому необходимость совершенно и безусловно покориться русскому правительству. Избранное вами средство скорее всякого другого доведет их до сей крайности».

С построением крепости Грозной, с расчисткою Хан-Кальского ущелья, чеченцы почувствовали большой недостаток в хлебе, и борьба за насущную потребность, за землю, произвела междоусобную вражду и драку. Видя недостаточность земли, годной для обрабатывания, чеченцы переселялись не только к единоплеменным им качкалыкам, но и к карабулахам, с которыми они находились прежде в постоянной вражде. С учреждением линии от сел. Андреевского, чрез Аксай, к устью Сунжи, не только чеченцы не могли иметь убежища, но и сами качкалыки принуждены будут искать существования от щедрот наших. Для стеснения чеченцев со стороны карабулахов, генерал Вельяминов предлагал перенести укрепление Преградный стан к сел. Казах-Кичу и устроить его в версте выше деревни. Все пространство от Назрановского поста до Казах-Кичу и от Сунжи до Ассы, отделявшее карабулахов от чеченцев, было совершенно обнажено и не [365] представляло никаких препятствий к прорыву хищников. Устроив на Ассе два поста, мы стесняли чеченцев, да и карабулахов могли содержать в большом повиновении.

Далее, весь правый берег р. Сунжи, от Казах-Кичу почти до Грозной, был покрыт беспрерывным большим лесом, который для безопасности линии необходимо было вырубить и затем учредить ряд сторожевых постов, причем наиболее сильный пост должен быть устроен в Алхан-Юрте. «Смею уверить, писал Вельяминов, что тогда как самые посты но р. Сунже, так и сообщение между ними будет совершенно безопасно. Что же касается до покушений больших хищнических партий на Терек, то на сие и теперь чеченцы отваживаться уже не смеют. Увидев берега Сунжи, нахожу я воздержанность их весьма основательною, ибо при малейшем преследовании из Грозной или из Преградного стана весьма трудно большой партии переправиться обратно за Сунжу — единственное теперь убежище чеченцев.

«Ниже Грозной можно впоследствии устроить пост близ Теплинской переправы». Левый берег Сунжи от этой переправы и до Грозной был открыт, а от Теплинской переправы до Брагунской деревни все пространство было покрыто лесом.

Рекогносцировка р. Сунжи показала, что прежде всего необходимо было построить укрепление в сел. Андреевском, где сосредоточивались все связи горцев, где был главнейший и почти единственный торг их. Здесь был торг невольниками, которые вывозились из гор и за весьма дорогую цену продавались в Константинополь. Большая часть таких невольников были пленные наши солдаты и жители Грузии, похищаемые лезгинами. В прошлом 1818 году андреевцы сами просили построить у них укрепление, а теперь, когда появился отряд Вельяминова, среди жителей селения заметно было некоторое волнение. Понимая, что в этом случае много действует интрига дагестанцев, Вельяминов старался успокоить население и представить ему все выгоды спокойной жизни.

«Андреевцы! писал он (В прокламации, от 5-го июня 1819 г.). Не верьте коварным людям — [366] менее всего они заботятся о пользе вашей. Советы их могут только навлечь на вас тьму злополучий, и конечно не получите вы ни малейшей пользы, если оным последуете. Возмущающие вас, в случае несчастия, первые вас оставят, но я уверен, что добрый народ андреевский не будет обманут сими злоумышленниками, не захочет подвергнуть себя бедствиям для удовлетворения преступных желаний их и разрушит замыслы возмутителей точным исполнением воли начальства.

Андреевцы! между вами есть люди почтенные, искони заслужившие доверенность вашу беспристрастным поведением. Спросите их, должно ли вам желать крепости и правительства российского, или страшиться оных. Они скажут вам, что крепость оградит вас от врагов ваших; что правительство российское обеспечит свободу вашу, собственность, спокойствие и все, что может составить благополучие ваше. Чего же страшиться вам? Положитесь на милосердие Монарха и будьте уверены, что все, по высочайшей воле его предпринимаемое, имеет единственною целью обеспечить благосостояние ваше».

Волнение андреевцев заставило Ермолова поторопиться отъездом на Кавказскую линию и, поручив командование войсками в Закавказье и управление краем генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му, главнокомандующий 1-го июля прибыл в селение Андреевское. Приступить немедленно к заложению крепости было невозможно, потому что место это было засеяно хлебом и надобно было вырубать много леса. Не прежде половины июля начались работы, а между тем прибытие главнокомандующего на линию вызвало лихорадочную деятельность со стороны дагестанских предводителей. Аварский хан собирал толпу вооруженных и намерен был, для отвлечения нашего внимания, двинуться на разорение Кубинской провинции. Ших-Али-хан также формировал ополчение с тем, чтобы часть его отправить на помощь чеченцам, а с другою присоединиться к аварскому хану; к ним же намерены были присоединиться и акушинцы (Рапорт Вельяминова 1-го Ермолову, 11-го августа, № 129.).

Султан Ахмед-хан аварский распускал слух среди [367] дагестанцев, что, разорив селение Андреевское, русские схватили всех жен и распродали их на рынках; что подобная участь грозит всем магометанам, и потому он идет на освобождение веры. Следовавшая за ним толпа большею частию никогда не видала русских; почти все жители андреевских селений были в заговоре с лезгинами и дали присягу аварскому хану, что будут исполнять его волю. Сурхай-хан казикумухский готовился к обороне. Генерал Вреде спрашивал, какая опасность заставляет его укреплять свои границы тогда, когда русские всегда готовы защитить его, если он объявит своих неприятелей. Сурхай отвечал, что недоброжелательство к нему Аслан-хана кюринского заставляет его принять меры к защите (Рапорт генерала Вреде Ермолову, от 6-го августа, № 37.).

Чеченцы собирались в разных местах небольшими партиями и, в ожидании прибытия подкреплений, скрывались в лесах; они намерены были напасть на Грозную и прервать наши сообщения с Тереком. Главнокомандующий приказал находившемуся в креп. Грозной полковнику Грекову делать частые вторжения в Чечню и тревожить население как в Хан-Кальском ущелье, так и к стороне Аргуна, стараясь захватывать людей, скот, лошадей, сжигать хлеб, сено, словом — наносить им сколь возможно более вреда.

«Есть известие, писал Ермолов Грекову (От 28-го июля 1819 г., № 30.), что большая партия чеченцев собирается на Аргуне, чтобы действовать на сообщение наше с Тереком. Хорошо, если бы вы воспользовались сим случаем, когда все внимание чеченцев обращено на отряд при сел. Андрееве, и сделали бы набег за Хан-Калу, стараясь захватить все, что возможно».

Вместе с тем все селения, лежавшие на пути сообщения с Тереком, были уничтожены, чтобы хищники не могли защищаться в них (Рапорт полковника Верховского 29-го и 31-го июля, за №№ 1 и 4.), переправы были очищены от камышей, в которых могли скрываться горцы перед нападением.

Ермолов приказал всех аварцев, приезжавших по [368] торговым делам в гг. Кубу и Нуху, брать под стражу и отправлять в Елисаветпольскую крепость, где и употреблять в крепостные работы. То же самое делать и с теми, которые приедут в Кахетию, причем «тот, кто представит начальству взятого аварца, имеет право пользоваться его товаром и другим имуществом беспрекословно (Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI. ч. II, №№ 55, 56 и 57.)». Арестование нескольких соумышленников Ших-Али в Кубинской провинции и советы шамхала тарковского несколько образумили акушинцев и они отказались от нападения на Кубинскую провинцию и вообще от содействия аварскому хану и его брату Хасан-хану дженгутайскому. Такое решение акушинцев значительно ослабляло силы дагестанцев; тем не менее, 17 июля, в урочище Кубдень-Дыкка съехались на совещание: Ших-Али, аварский хан и брат его Хасан. Они положили собраться на р. Богуляль и оттуда двинуться: аварскому хану к Казиюртовскому укреплению, брату его Хасан-хану дженгутайскому против отряда, расположенного в Андреевском селении, а Ших-Али и Абдул-бек эрсинский, соединившись с каракайтагцами, двинутся на Табасарань и будут стараться ворваться в Кубинскую провинцию (Рапорт Вельяминова 1-го Ермолову, 3-го августа 1819 г., № 122.).

В Кубинской провинции власть беков, до бесконечности угнетавших народ, была ограничена, и освобождавшееся из-под их власти население охотно исполняло все наши требования. Кубинцы образовали из себя пограничную конную стражу и назвали ее диванными нукерами. Скоро служить в нукерах стало считаться большим почетом, и многие искали случая поступить в дружину.

Таким образом среди населения Кубинской провинции нельзя было ожидать волнений, но для защиты ее от внешних неприятелей главнокомандующий отправил в Кубу генерал-маиора князя Мадатова, под начальством которого должен был сформироваться отряд в 1,500 человек пехоты из полков Троицкого и Севастопольского, при 6 орудиях, и 300 человек казаков при двух конных орудиях. Для усиления князя Мадатова Ермолов приказал ему потребовать татарскую конницу от ханов ширванского, шекинского и карабагского. Переправившись через р. [369] Самур, князь Мадатов должен был идти на встречу мятежникам, если бы они появились у Курага или Чираха.

«Ты верно уже пришел с иностранными твоими легионами (татарами), писал Ермолов князю Мадатову (От 26 го июля 1819 г. Из собрания писем к князю Мадатову.). Теперь надо ограничиться наблюдением за Табасаранью и пользоваться случаями делать возможный вред Абдул-беку эрсинскому, зятю Ших-Али-хана.... Если, видя тебя приблизившегося к Табасарани, акушинцы, которые по глупости своей думают себя в праве во все мешаться, обратятся к тебе с своими бумагами или посланцами, ты отвечай им, что без приказания моего не можешь вступить с ними ни в какое объяснение, но только знаешь то, что будешь истреблять тех, которые осмелятся делать вред подданным государя! Я бы желал, чтобы они были покойны сколько возможно времени. Ударит час воли Божией — и преступники изобличатся».

«Размножай страх и ужас между злодеями, писал главнокомандующий кн. Мадатову (В августе 1819 г. Там же.), ты хорошо знаешь татар. Акушинцев, если они не восстанут явно, надобно держать до известного времени в обольщении. Ударит час воли Божией!»

Одною из главных обязанностей князя Мадатова было, в случае значительного восстания в Дагестане, открыть сообщение с Ермоловым, так как отряд, расположенный в селении Андреевском, был весьма незначителен (Предписание Вельяминова 1-го князю Мадатову, 14-го июня, № 13.). Он состоял из 8-го егерского полка, в котором один баталион был из рекрут последнего набора, из шести рот Кабардинского полка и 30 человек казаков при 12 орудиях. Баталион Троицкого полка и две роты Кабардинского отправлены были для занятия важных постов.

Не смотря на то, что большая часть жителей самого селения и почти все деревни, Андреевским владениям принадлежавшие, постепенно принимали сторону аварского хана, и что сообщение отряда с линиею делалось сомнительным, Ермолов деятельно продолжал работы по возведению крепости, названной им Внезапною. [370] Земляная работа производилась весьма успешно, и главнокомандующий надеялся окончить ее к концу августа. «Самая большая забота, писал он кн. Мадатову (В письме от 8-го августа 1819 г. Из собрания писем князя Мадатова.), состоит в строении жилья для гарнизона и едва ли что-нибудь можно будет сделать порядочного. Крепость такая, что и нездешним дуракам взять ее невозможно. Немного трудна работа, ибо напали мы на камень и на ужасный лес. Скоро начнут приходить полки наши из России, и мы по истине будем ужасны. Не даром горцы нас потрушивают — все будет благополучно».

Уверенность главнокомандующего вполне оправдалась: неприятель испытал ряд поражений и прежде всего наказаны были чеченцы. Прибыль воды в реках долгое время не дозволяла полковнику Грекову выступить в Чечню, но он исполнил это 4-го августа. В Хан-Кальском ущелье отряд не встретил никого, точно также, как и в Шавдоне. Жители скрылись в леса и горы; деревни были пусты, точно все вымерло: ни жен, ни детей, ни имущества в них не было. Казаки сожгли 40 стогов сена в Шавдоне, уничтожили несколько деревень на р. Аргуне и сожгли там более 200 стогов сена (Рапорты полковника Грекова Вельяминову, 30-го июля, 4-го и 9-го августа 1819 г., №№ 31, 35 и 36.).

Почти одновременно с полковником Грековым выступил из Кубинской провинции и кн. Мадатов со своим отрядом (В состав отряда вошли: 1,500 челов. из полков Севастопольского и Троицкого, 6 орудий, 300 казаков, 250 челов. шекинской, 200 карабагской и 200 челов. ширванской конницы.). Узнав о переправе русских через р. Самур, Сурхай-хан так струсил, что боялся пошевелиться, и на все предложения дагестанцев отвечал отказом (Письмо князя Мадатова Ермолову, 8-го августа 1819 г.). Вступив в Табасарань, князь Мадатов привел к покорности три магала верхней части и затем двинулся далее, чтобы захватить в свои руки изменников Шах-Гирея и Абдула-бека эрсинского. С этою целью князь Мадатов сделал два перехода до деревни Маграга (Мурега?) и здесь сформировал два летучих отряда: один (400 человек пехоты, два орудия и часть [371] табасаранской конницы), под начальством маиора Износкова, он направил к сел. Туруф, где жил Шах-Гирей, а с другим (500 человек пехоты, 3 орудия, 150 казаков и несколько сотен татарской конницы) двинулся сам к дер. Хушни, в которой находился Абдула-бек эрсинский. Следуя форсированным маршем по самым трудным и гористым местам, русский отряд совершенно неожиданно явился перед сел. Хушни, где собраны были все жители нижних деревень. После незначительного сопротивления неприятель рассеялся, а тяжело раненый Абдула-бек успел бежать в Акушу со всем своим семейством. Той же участи подвергся и Шах-Гирей, вытесненный маиором Износковым из своего селения. Разорив несколько деревень, оба отряда возвратились к дер. Маграга. Приведя к покорности и остальных жителей Табасарани, кн. Мадатов поручил управление ими Абдул-Резак-беку, зятю шамхала тарковского (Рапорт князя Мадатова Вельяминову, 5-го августа 1819 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 159.).

«Целую тебя, любезный мой Мадатов, и поздравляю с успехом, писал Ермолов (В письме от 22-го августа 1819 года.). Ты предпринял дело смелое и окончил славно. Весьма хорошо, что сие произошло в то самое время, когда дагестанская каналья делает против нас заговор и присягу. Теперь не время помышлять им об истреблении неверных — надобно думать о собственной защите.

Некоторое время должен я, любезный князь Валериан Григорьевич, стеснить твою деятельность, но сего требуют обстоятельства: потерпи немного, недалеки случаи, где царю нашему полезна будет храбрость твоя и усердие. Если бы мог я столько положиться на каждого из моих товарищей, то не столь было бы мне трудно, ибо ты не менее каждого делаешь по должности и не мало еще делаешь по дружбе ко мне и давней свычке....

Adieuj cher Madatow, je n'ai qu'une chose a vous recommander, c'est de prendre garde aux Akouschis et qu'ils ne vous arrive avec de trop grandes forces. Le moindre mouvemeut retrograde de votre part pourra les encourager et faire du tort a nos aifaires. [372]

Tachez de tenir la plaine ou vous serez invincible, mais quittez au plutot le pays montagneux de Tabassaran, d'ou il ne vous sera pas facile de sortir en leur presence» («Прощай, любезный Мадатов, я могу тебе посоветовать только одно, чтобы ты был осторожен с акушинцами. Малейшее отступление с твоей стороны может ободрить их и повредить нам. Старайся держаться на равнине, где тебя нельзя одолеть, но лучше поскорее выйди из гористой Табасарани, откуда тебе не легко будет удалиться в их (акушинцев) присутствии.»).

Поражение, нанесенное Абдула-беку эрсинскому, заставило союзника его аварского хана выйти из выжидательного положения. Соединившись с чеченцами и присоединив лезгин, которым он обещал освобождение от русских, как утеснителей веры мусульманской, аварский хан с толпою от пяти до шести тысяч человек подошел к сел. Баутугай, лежавшему на р. Сулаке, в 16 верстах от строящейся крепости Внезапной. Сюда же пришли к нему на помощь с своим скопищем Хасан-хан дженгутайский и Гирей, владелец Казанищ. Жители кумыкских селений готовы были поднять оружие; из Андрея многие уздени бежали в толпу мятежников; ближайшие к Андрею селения салатавцев нам изменили — словом, все вокруг отряда было в заговоре.

Желая предупредить измену многих селений, остававшихся еще до сих пор спокойными, Ермолов перед светом 29-го августа выступил из креп. Внезапной, с семью ротами Кабардинского, шестью ротами 8-го егерского полков, двумя баталионами незадолго перед тем прибывшего на линию 42-го егерского полка, 13 орудиями и с 300 казаками.

Не доходя до сел. Баутугай, войска встречены были неприятелем; бывшие в авангарде две роты 8-го егерского полка с двумя орудиями и 250 казаков имели горячую схватку с горцами, выдержали весьма сильный огонь и два раза оттеснили неприятеля. Усилившиеся прибытием свежих сил, лезгины бросились в кинжалы, и этот новый род нападения привел егерей в некоторое замешательство, но подоспевшие две роты Кабардинского полка ударили в штыки и неприятель был опрокинут. Лезгины обратились в бегство на столько стремительное, что не успели, по [373] обычаю, подобрать тел убитых. По крутизне гор нельзя было ни преследовать бегущих, ни спустить орудий для поражения их артиллерийским огнем. Лезгины и аварцы успели скрыться в ущелье между р. Сулаком и утесистыми горами и засели за приготовленными прежде окопами, в месте, хорошо защищенном самою природою.

Войска наши заняли селение Баутугай и расположились по высотам на ружейный выстрел от окопов. Сообщение неприятеля с плоскостью и окружными селениями было отрезано. Зная, что между засевшими в укреплениях разными племенами горцев не может долгое время сохраняться ни единодушие, ни согласие, Ермолов в продолжение четырех дней ограничивался одним бомбардированием. В ночь на 3-е сентября аварский хан и брат его Хасан-хан первые бежали из укреплений и скрылись в горах. За ними последовали и все остальные защитники, с такою поспешностью, что бросили часть одежды и хлеб, в котором сильно нуждались. Пользуясь всеобщим ужасом, главнокомандующий двинулся в горы, сделал несколько переходов по местам столь трудным для движения, что едва мог провезти два легкие орудия, истребил несколько селений, сжег хлеб, сено и, не встретив на пути ни одного человека, возвратился в креп. Внезапную (Всеподданнейший рапорт Ермолова, от 10-го сентября 1819 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч II, № 58. Письмо Ермолова князю Мадатову, 6-го сентября, № 34.).

Здесь главнокомандующий получил письмо уцмия каракайтагского, писавшего, что Абдула-бек эрсинский снова собирает толпы вооруженных и возмущает каракайтагцев против России. Не подозревая измены, Ермолов предписал кн. Мадатову с его отрядом двинуться в Каракайтаг и для лучшего успеха действий взять с собою старшего сына уцмия, Хан-Мамед-бека, содержавшегося в Дербенте в качестве аманата. Главнокомандующий надеялся, что в интересах последнего будет содействовать нам к скорейшему успокоению населения.

Приведя к присяге Мамед-бека и условившись с уцмием о направлении действий, кн. Мадатов взял 500 человек пехоты, [374] два орудия, 150 человек казаков, часть кюринской и табасаранской конницы и с этим отрядом вступил в Каракайтаг. Разогнав скопище у дер. Берекий и Уллу-Терекеме, кн. Мадатов захватил все имущество Ибах-бека, сообщника Абдулы-бека эрсинского, и возвратился с отрядом к р. Дарбаху, где и расположился лагерем.

Добившись возвращения сына, уцмий не считал более нужным скрывать свое поведение и в ночь на 5-е сентября забрал все свое семейство и скрылся в горах, сообщив кн. Мадатову, что причиною такого поступка полученное будто бы им известие, что русское правительство намерено истребить его со всем семейством.

«Я к тебе явился, писал уцмий князю Мадатову, только для освобождения сына — теперь возьми мои земли, жертвую ими потому, что не хочу иметь старшего над собою».

Спустя некоторое время, кн. Мадатов узнал, что, поселившись в сел. Башлах, уцмий собрал до 3,000 человек вооруженных и намерен совокупно с дагестанцами действовать против русских. 5-го октября кн. Мадатов атаковал сел. Башлы, и разбитый уцмий укрепился в местечке Симси. Чтобы вызвать его из этой крепкой позиции, кн. Мадатов двинулся к резиденции уцмия к сел. Янги-Кенду. Адиль-хан явился на защиту этого селения, но был сбит и прогнан в горы. Селение сожжено и дом уцмия разорен до основания (Всеподданнейший рапорт Ермолова 27-го сентября. Рапорт Мадатова Ермолову 22-го октября. Рапорты князя Мадатова Вельяминову 1-му 4-го и 5-го сентября.).

Жители селений каракайтагских, кара-даргинских и терекемейских владений, Адиль-хану принадлежавших, просили пощады, отказались повиноваться своему бывшему владельцу и присягнули на верность России. Звание и достоинство уцмия каракайтагского было навсегда уничтожено, и Адиль-хану не было возврата. Соединившись с Сурхай-ханом казикумухским, Адиль-хан подговорил его напасть на Чирахский пост, а акушинцев — сделать вторжение во владение шамхала тарковского, находившегося в то время при Ермолове в селен. Андреевском. Акушинцы были недовольны [375] тем, что шамхал взял от них своего сына, и готовились отомстить ему за это

Получив известие о намерениях акушинцев, Ермолов тотчас же выступил из креп. Внезапной в Тарки. В отряде его находились: два баталиона Апшеронского, два баталиона Тифлисского (в новом составе), два баталиона Куринского, один баталион Троицкого пехотных и два баталиона 42-го егерского полков, с 400 казаков. К этому отряду должен был присоединиться кн. Мадатов, следовавший из Каракайтага с двумя слабыми по составу баталионами пехоты, 6-ю орудиями, 200 казаков и 400 чел. татарской конницы.

«От меня, писал Ермолов кн. Волконскому (От 11-го ноября 1819 г. № 66.), долгое время не будет известий, ибо сообщения мои с Кавказскою линиею не будут безопасны, а для составления безопасных конвоев надобно бы было раздроблять силы.

Я пойду довольно далеко в горы и к народам многочисленнейшим в Дагестане, которые на землях своих со времени шаха Надира не видали неприятеля. Государя Императора прозорливым попечением преподаны мне средства — по оным соразмерно наказан будет гордый неприятель. Сближающаяся зима есть удобнейшее для нас время».

Прибыв 14-го ноября в Тарки, Ермолов приказал кн. Мадатову с его отрядом занять селение Карабудахкент (См. операционную карту.), лежавшее в одном переходе от Тарков. Следуя по весьма трудной дороге, задерживаемый на переправах, кн. Мадатов подвигался довольно медленно. Усталые и измученные солдаты на ночлегах не находили ни воды для питья, ни дров для топлива. Только 20-го ноября кн. Мадатов пришел в дер. Буйнак, где соединился с высланными к нему на встречу баталионами Куринского, Аншеронского и Троицкого полков с восемью орудиями. 21-го ноября князь Мадатов вступил в Карабудахкент (Письмо Ермолова князю Мадатову, 16-го ноября. 1819 г. № 68. Рапорт князя Мадатова Ермолову, 20-го ноября, 1819 г. № 425.). [376]

Непогода и необычайно глубокий снег, прервавший сообщения, задержали и самого Ермолова в Тарках более двух недель. В гористой части Дагестана, в одном переходе от Тарков, не было снега и 2,000 рабочих расчищали дорогу. Генерал-маиору князю Мадатову приказано занять селение Губдень и сильными партиями кавалерии по дороге на Акушу отвлекать на себя внимание неприятеля.

Отправив к акушинцам воззвание, главнокомандующий требовал, чтобы они дали присягу на верность русскому императору, прислали аманатов из лучших фамилий, не давали у себя убежища изменникам и возвратили наших пленных. В противном случае, Ермолов обещал наказать их оружием и взять главное их селение — Акушу. Жителям Мехтулинской провинции объявлено, что если они не останутся покойными, то будут разорены до основания, и сколько бы ни было пленных — все будут отправлены в Россию.

Опасаясь, чтобы русские не отогнали богатые стада скота, акушинцы принуждены были разделить свои силы, приступить к укреплению нескольких пунктов, а следовательно ослабить оборону против главных сил (Ермолов князю Мадатову, 28-го ноября 1819 г., № 70.).

Получив в начале декабря приказание занять высоту Калантау, через которую пролегала лучшая дорога в Акушу, кн. Мадатов отправил из своего отряда 2-й баталион Троицкого и 3-й баталион Севастопольского полков с четырьмя орудиями и 250 линейных казаков. В третьем часу пополудни 9-го декабря отряд этот выступил из дер. Шоры и в половине 5-го часа расположился уже на высоте, пройдя до Калантау около пяти верст по довольно хорошей дороге. Снега на всем пути было очень мало, а на вершине и совсем его не было. Подъем на гору был не особенно затруднителен, и артиллерия была поднята с небольшим пособием пехоты. Положение отряда на высоте было весьма удобно, но чувствовался недостаток в воде, которой не было совершенно.

Получив известие о беспрепятственном занятии высоты, главнокомандующий приказал кн. Мадатову оставить там тысячу человек пехоты с артиллериею, а самому с остальными войсками [377] следовать к сел. Уруму, вблизи которого, почти по неприступным высотам, засели акушинцы и их союзники. Следом за кн. Мадатовым шел и Ермолов с главными силами.

Прибыв в сел. Урум, принадлежавшее мехтулинцам и лежавшее за хребтом высоких гор, ограждавших акушинские селения, кн. Мадатов сбил все передовые караулы горцев и выгнал их из селения. Движение главных сил, при которых был обоз и артиллерия, встретило немалые затруднения; в течение трех дней орудия подымались на гору, и войска ожидали их присоединения. «Взятые в проводники жители земли, пишет Алексей Петрович в своих записках, не веря успеху предприятия нашего, показывали как бы в насмешку места, где разбиты были войска шаха Надира, дороги, по коим спасались они — рассеянные. Таково было мнение о могуществе акушинского народа, и немало удивляло всех появление наше в сей стране».

Под прикрытием трех баталионов пехоты и 400 казаков, Ермолов 17-го декабря лично произвел рекогносцировку неприятельского расположения. По показанию самих акушинцев толпа их простиралась до 15,000 человек. Здесь были: Ших-Али-хан, Адиль-хан, бывший уцмий каракайтагский, сын Сурхай-хана казикумухского и другие менее значительные владельцы. Кроме акушинцев, на защиту этой позиции пришли и соседние им народы Дагестана.

Ряд крутых возвышений занят был неприятельскими окопами, левый фланг оканчивался укрепленным холмом, а правый упирался в обрыв ущелья, по которому протекала речка. Там, на другом берегу реки, хотя и видны были отряды неприятеля, но настолько незначительные, что не могли воспрепятствовать нашему обходу и овладению высотами. Поставив на этих высотах артиллерию, мы могли открыть огонь вдоль всей линии неприятельского расположения и угрожать его отступлению. Заметив, что доступ к высотам, составлявшим, так сказать, продолжение правого неприятельского фланга, не особенно затруднителен, Ермолов избрал этот фланг главным пунктом атаки. Отпустив 18-го декабря акушинских депутатов, прибывших с обманчивыми предложениями, главнокомандующий в ту же ночь выступил из Урума и [378] перед рассветом остановился на пушечный выстрел от передового неприятельского укрепления.

Не смотря на ясную, лунную ночь, акушинцы не заметили нашего приближения и защиту правого фланга предоставили «части войск, слабой и столько же нерадивой».

Оставленный позади главных сил и закрытый ими, генерал-маиор князь Мадатов, с пятью баталионами пехоты и шестью орудиями, спустился в ущелье, переправился через реку и быстрым движением занял противоположный берег. Неприятель, могший при этой переправе нанести значительный вред, оставил это место без наблюдения. Никто не препятствовал князю Мадатову завладеть несколькими возвышениями и поставить на них орудия. Только тогда, когда наши батареи открыли огонь вдоль неприятельской линии, акушинцы заметили, что русские появились у них на фланге и, обстреливая дорогу, угрожают пути их отступления.

Как только кн. Мадатов появился на высотах, ему тотчас же отправлены были в подкрепление два баталиона пехоты с артиллериею и все донские и линейные казаки. На правом фланге нашего расположения оставлен шамхал тарковский с своею конницею, имевшею целию только развлечение неприятельских сил. Удачное действие артиллерии заставило неприятеля очистить передовое укрепление.

Татары, заметив его бегство, вскакали в укрепление, а вслед за ними прибежал баталион Ширванского полка. Поставленные в укрепление батарейные орудия били в тыл отступавших акушинцев. Стрелки Куринского, Троицкого и Егерского полков овладели утесами, нависшими над дорогою, на которой теснился бегущий неприятель. Казаки обходным движением появились в тылу неприятеля; татары преследовали бегущих «в таких местах, куда проводить может одна добрая воля и редко решительность начальника».

От начала и до конца сражения прошло не более двух часов. Неприятель с необыкновенною быстротою скрылся в бесчисленных ущельях гор и «бросался с таких крутизн, что едва глазам верили мы, чтобы спуститься с оных было возможно».

Вся потеря наша в этом деле состояла из четырех убитых [379] нижних чинов и раненых — двух обер-офицеров и 24 нижних чинов (Отношение Ермолова князю Волконскому, 10-го января 1820 г., Тифлис. Арх. Глав. Шт. Кавказской армии.). Войска немедленно заняли соседнее селение Лаваши и расположились в нем.

Победа эта имела огромное влияние как н акушинцев, так и на Сурхай-хана казикумухского, торопившегося снять блокаду осажденного им Чирахского поста.

В то время, когда Ермолов действовал против акушинцев, Сурхай-хан казикумухский успел собрать до 6,000 человек и в 6 часов утра 19-го декабря 1819 года напал с ними на Чирахский пост, защищаемый двумя ротами Троицкого полка, под командою штабс-капитана Овечкина.

Находившееся в Кюринском ханстве селение Чирах оборонялось редутом, состоявшим из небольшого квадрата, но с значительно высоким бруствером, обеспечивающим от нечаянного нападения. По своей тесноте укрепление не могло вместить всего гарнизона, и потому магазин и казармы были вынесены из редута, и часть нижних чинов находилась в самом селении.

Под покровом темной декабрьской ночи казикумухцы спустились с гор и, внезапно вторгшись в селение Чирах, вырезали большую часть спавших в казарме солдат (80 челов.) и лишь немногим удалось скрыться в укреплении. В числе успевших избежать смерти был прапорщик Щербина, собравший вокруг себя до 50 чел. нижних чинов и засевший с ними в мечети, обращенной в магазин. Окружив со всех сторон Чирах, Сурхай уничтожил все мосты, отрезал защитников от крепости Кюры (Кюраг) и лишил возможности маиора Троицкого полка Ягупова оказать помощь Чирахскому посту (Отношение Ермолова князю Волконскому 16-го февраля 1820 г. № 148.). Осажденные были поставлены в крайне затруднительное положение: деревня и солдатская казарма были заняты неприятелем, употреблявшим все усилия к тому, чтобы прежде всего овладеть мечетью и ее высоким минаретом. Желая выручить товарищей, засевших в мечети, Овечкин произвел вылазку, но Щербина просил его возвратиться. [380]

— Береги людей для охраны крепости, кричал он ему: они нужнее меня отечеству! Я обрек себя на смерть, но умру не даром, и если не станет свинцу, то своим падением задавлю неприятеля.

В течение целого дня Щербина и его товарищи били горцев на выбор, но за то десятки пуль проникали в амбразуры и число храбрых уменьшалось. Наконец горцам удалось отбить двери, ворваться внутрь мечети и броситься в кинжалы. Защищаясь штыками, наши солдаты пали геройскою смертью, но несколько человек из них с прапорщиком Щербиною успели забраться в минарет по лестнице, и каждая голова горца, показывавшаяся в узком отверстии, слетала вниз на окровавленную площадку. Лишившись многих храбрых, казикумухцы отказались от штурма лестницы и стали подрывать минарет. Два дня Щербина и его немногочисленные товарищи оставались без пищи и воды, наконец минарет был опрокинут и храбрый офицер вместе с солдатами были погребены под его развалинами. Ободренные горцы пытались штурмовать укрепление, но, встреченные картечью, спустились в ров и завязали перестрелку. Чтобы вернее поражать неприятеля, солдаты взбирались на бруствер и подвергали себя верной смерти; ряды защитников редели, и большая часть офицеров была или убита, или ранена. Осада длилась уже три дня и в укреплении не было ни капли воды; несколько удальцов, спускаясь ночью с бруствера, прокрадывались к реке, находившейся не далее 200 шагов от укрепления, но немногие из них вернулись. Солдаты глотали порох, чтобы утолить жажду, и посылали последние пули на поражение врага. Казикумухцы требовали сдачи, но предложение это, несколько раз отвергнутое в начале осады, возбудило теперь некоторое колебание. Заметив, что солдаты переглядываются между собою, штабс-капитан Овечкин, с простреленною ногою, обходил ряды и ободрял своих подчиненных.

— Товарищи! говорил он; я делил с вами труды и славу, заслужил с вами все раны, не один раз водил вас вперед и никогда не видал в побеге. Не дайте же при конце моей жизни увидеть вас, как трусов, без оружия, а себя в постыдном плену. Уж если вы решились опозорить имя русское, то прежде [381] пристрелите меня и тогда делайте что хотите, если не можете делать того, что должно: убейте начальника, когда не хотите бить врагов.

Еще никогда не бывало, чтобы русский солдат покидал своего начальника, а тем более не повиновался ему. Слова и пример Овечкина ободрили защитников, и они снова кинулись на вал — и снова посыпались пули в засевшего во рву неприятеля. Прошло несколько часов, и штабс-капитан Овечкин, от потери крови, стал приходить в бессознательное состояние. Тогда фельдфебель одной из рот предложил сдаться. Овечкин встрепенулся и приказал связать фельдфебеля.

— Я застрелю, сказал он, того, кто первым упомянет о сдаче!

Приказав поднести себя к орудию, Овечкин сам взял фитиль и выстрелил, но в это время десятки пуль ворвались в амбразуру и, простреленный двумя из них в бок и ухо, Овечкин покатился с платформы. Лишившись начальника и изнемогая от усталости, защитники дрались отчаянно, как вдруг на склоне гор засверкали русские штыки отряда, спешившего на помощь. Имея уже известие о поражении Ермоловым акушинцев, Сурхай предпочел избегнуть встречи с русскими войсками. Оставив во рву 40 лестниц, казикумухский хан торопился уйти, не ожидая прибытия отрядов, один за другим пришедших к Чираху: из Зиахур (Зейхур), под начальством капитана Севастопольского полка Агеева (С капитаном Агеевым пришло всего 50 человек рядовых с одним орудием.), и из Кюры, под начальством генерал-маиора барона Вреде (У генерала барона Вреде было 100 человек пехоты и незначительное число татарской конницы.). Прибывшие с восторгом приветствовали осажденных, из которых осталось только 70 челов. и из них лишь восемь человек нераненых (Славный защитник укрепления, штабс-капитан Овечкин, спасший Кюринское ханство от вторжения в него полчищ грабителей, был приведен в чувство и скоро потом выздоровел от полученных ран. Награжденный чином капитана и орденом Св. Владимира 4-й степени с бантом, он в июне следующего года уже принимал участие в новой экспедиции в Казикумух.). [382]

Между тем Ермолов, не ограничиваясь рассеянием акушинцев, двинулся далее, разорил несколько богатых селений и, не встретив на пути ни одного человека, 21-го декабря занял Акушу, оставленную жителями. Горцы признали необходимым покориться, и из отдаленных мест народ приходил просить пощады и присягал на верность.

«Область, повергшаяся под скипетр вашего императорского величества, доносил Ермолов (От 10-го января 1820 г. Тифлис. Арх. Глав. Шт. Кавк. армии.), состоит из 60,000 жителей, народа никому не покорствовавшего, воинственного и управлявшего всем Дагестаном. Разрушено скопище злоумышлявших против нас; пристанище всех врагов и изменяющих нам».

Главный виновник возмущения, акушинский кадий Мамед, бывший в сношениях с Ших-Али-ханом, был сменен и на его место назначен Зухум-кадий, человек нам более расположенный. На его обязанность возложено: 1) сохранять прежний образ управления и прежние обычаи без всякой перемены; 2) не признавать ничьей власти, кроме власти главнокомандующего; 3) наблюдать, чтобы во владениях даргинских не было пристанища неприятелям и изменникам России и не иметь с ними никакой связи; 4) наблюдать, чтобы народ даргинский сохранял спокойствие и дружбу со всеми подданными русского императора, не принимать участия в распрях соседей и не давать никому помощи без разрешения главнокомандующего; 5) войска собирать только для охранения своих границ и без воли главнокомандующего не входить в чужие земли (Письмо Ермолова к Зухум-кадию. 23-го декабря 1819 г. Акт. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 178.).

Потребовав 25 челов. аманатов и обложив население ежегодной данью в 2,000 баранов, А. П. Ермолов писал даргинцам, «что отныне впредь главные кадии назначаемы будут по высочайшей воле императора и о том объявляемо будет главнокомандующим в здешнем краю. Люди верные и усердные из каждой фамилии могут получить сие достоинство.

Великий государь мой оставляет по-прежнему образ правления [383] вашего и обычаи ваши; собственность ваша будет сохранена; позволяет вам свободный повсюду торг и во всех российских областях будете принимаемы вы дружественно. Во всех нуждах народа старший кадий относится к главнокомандующему в здешнем крае, и нет над ним никакой другой власти. Со всеми верноподданными великого российского государя общество даргинское должно сохранять приязнь и дружбу. Неприятелей и изменников во владениях даргинских не терпеть и не иметь с ними связи.

Я надеюсь, что общество даргинское сохранит присягу свою и верность великому своему государю, и что я не явлюсь неприятелем в землях ваших, о разорении которых и теперь я сожалею (Извещение обществу даргинскому, 24-го декабря 1819 г. Акт. Кавк. Арх. Ком.. т. VI, ч. II, № 179.)».

Старшины приняли это объявление с полною покорностью и поднесли главнокомандующему прекрасную саблю в знак победы над собою и в ознаменование того, что русские войска проникли в главный город народа, первенствовавшего в Дагестане. Приняв саблю, Ермолов отнес всю заслугу войскам и благодарил их за блестящие действия.

«Труды ваши, храбрые товарищи, писал главнокомандующий в приказе (От 1-го января 1820 г. Там же, № 180.), и усердие к службе проложили нам путь в средину владений акушинских, народа воинственного, сильнейшего в Дагестане. Страшными явились вы перед лицом неприятеля и многие тысячи не противостали вам: рассеялись и бегством искали спасения. Область покорена, и новые подданные великого нашего государя благодарны за великодушную пощаду.

Вижу, храбрые товарищи, что не вам могут предлежать горы неприступные, пути непроходимые. Скажу волю императора — и препятствия исчезают пред вами. Заслуги ваши смело свидетельствую пред государем императором — и кто, достойный из вас, не одарен его милостью?»

Окончив блистательным образом зимнюю экспедицию 1819 года, Ермолов оставил на зиму в селениях Мехтулинского [384] ханства войска под начальством полковника Верховского. В состав этого отряда вошли: два баталиона 42-го егерского (Баталионы эти были оставлены здесь временно, так как 42-й егерский полк должен был переформировываться по новому положению в Карабаге. Вместо баталионов 42-го егерского полка в отряд Верховского отправлены из Кубы переформированные уже баталионы Севастопольского и Троицкого полков.), два баталиона Ширванского, две гренадерские роты Апшеронского и Куринского пехот. полков, сотня линейных казаков, шесть батарейных орудий роты № 1-го 19-й артиллерийской бригады, шесть легких орудий сводной полуроты капитана Семчевского и одно конно-казачье орудие.

Войска эти были расположены в сел. Казанищах (Баталион Троицкого полка.), Кака-Шуре (Баталион Севастопольского полка.), Буйнаке (Гренадерские роты Апшеронского и Куринского полков.) и других, причем на полковника Верховского возложено и гражданское управление как в Мехтулинском ханстве, так и в других обществах Дагестана. Напомнив полковнику Верховскому о передаче во власть шамхала деревень, принадлежавших прежде Султан-Ахмед-хану аварскому и умершему Хасан-хану (Селения Параул, Дургали, Урум, Кака-Шура, Казанищи.), главнокомандующий писал ему, что «шамхал в селениях сих учредит своих наибов и собственное по произволу распоряжение. От вас зависеть будет наблюдение над спокойным и безмятежным их пребыванием. Уголовные преступления подлежат непосредственному разбирательству военного начальства. В распределении повинностей относительно войск вы действуете через шамхала» (Предписание Ермолова полковнику Верховскому, 11-го января 1820 года, сел. Параул. Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 62.).

Приняв под покровительство императора детей умершего Хасан-хана дженгутайского, Ермолов оставил за ними владение отца их (Владение это составляли селения: Большой и Малый Дженгутай. Кулецма, Аймяки, Ахкенд, Дуренги, Гапши, Чаглы и Оглы.) и для управления населением назначил наибом [385] Тахмасб-Хан-бека, которому запретил делать какие бы то ни было распоряжения без разрешения полковника Верховского.

«Пребывание Тахмасб-Хан-бека должно быть в Дженгутае, писал Ермолов Верховскому, но ему приказано от меня сколь можно чаще объезжать селения, наблюдая за порядком и повиновением. Не бесполезно вам будет посылать и собственных для надзора чиновников....

Полагаясь на известное мне благоразумие ваше, уверен я, что вы согласите выгоду войск, сколько возможно, с спокойствием жителей и что кроткое и справедливое ими управление оставит в них добрую о пребывании войск ваших память. Вы столько же, как и я, хорошо знаете, что лучший способ приобрести их признательность есть уравнительная раскладка повинностей. Распоряжения ваши учредите вы по усмотрению обстоятельств в случаях, которых я не мог предвидеть».

29-го декабря главнокомандующий оставил покоренную область и отправился в Дербент, для окончательного устройства дел и введения русской администрации в большей части Дагестана. Еще во время пребывания Ермолова в Акуше старшины двух казикумухских магалов (уездов) явились к нему с покорностью, приняли присягу и отказались повиноваться изменнику Сурхай-хану. Главнокомандующий принял их ласково и объявил, что поручает управление магалами Аслан-хану кюринскому. Находившегося в Тифлисе сына Сурхай-хана приказано арестовать и отправить в Темнолесскую крепость; прислугу его также разослать по разным местам (Предписание Ермолова генерал-лейтенанту Вельяминову 25-го декабря 1819 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 86.).

Жившему по соседству с Казикумухом каракайтагскому народу объявлено, что отныне он будет управляем, по своим обычаям, беками и кевхами, а по духовным делам — кадием и будет зависеть единственно от русского императора и ни от кого более. Уцмием никто быть не может без утверждения императора и «сего достоинства, писал Ермолов (В обвещении каракайтагскому народу 28-го января 1820 г. Там же, № 146.), не иначе достигнуть можно, [386] как отличною верностью, большими трудами и усердною службою». Разрешая каракайтагцам в течение 1820 года не платить никаких податей, А. П. Ермолов объявил, что на будущее время все доходы, принадлежавшие уцмию, должны поступать в казну, и что правительство, в облегчение народа, примет все меры к уменьшению по возможности денежных сборов.

Запрещая всякого рода грабежи, покровительство хищникам, прием беглых наших солдат и пленнопродавство, Ермолов выражал уверенность, что народ каракайтагский для собственного блага свято сохранит данную им присягу, «и правительство твердо надеется, что он никогда не нарушит оной».

Точно такое же управление введено и в Гамри-Юзенском обществе (См. Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 20.). Унцукульцы также искали защиты и покровительства русской власти, но Ермолов объявил им, что до тех пор не войдет с ними в переговоры, пока из сел. Аракана не будет удален «беглый мошенник» Ших-Али-хан.

— Составляя главную часть общества, говорил Ермолов унцукульцам, вы можете принудить к тому жителей Аракана, сторону которых держат не более двух селений.

В случае согласия унцукульцев исполнить требование главнокомандующего, полковник Верховский должен был привести их к присяге, взять аманатов и отправить их в Кизляр, а на общество наложить самую незначительную дань, как знак зависимости их от России (Предписание Ермолова Верховскому 7-го февраля 1820 г. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 21.).

Не желая иметь неприязненных столкновений с соседями, унцукульцы отказывались от принуждения жителей сел. Аракана изгнать Ших-Али-хана, но лично за себя ручались оставаться покойными. Мехтулинцы также охотно приняли все распоряжения главнокомандующего, выставили, вместе с соседями, до 400 человек народной стражи, которая производила беспрерывные разъезды по указанию шамхала тарковского, поселившегося в больших Казанищах. Собственно же для его защиты, акушинцы прислали 60 [387] человек самых надежных всадников. В большей части Дагестана было восстановлено полное спокойствие, и «если, доносил полковник Верховский (Рапорт Верховского Ермолову, 24-го апреля 1820 г., № 391. Акт. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. II, № 216.), случатся там неприятности в отсутствие войск, то сие не иначе может произойти, как через особую беспечность владельца (шамхала тарковского)».

Вводя русскую администрацию и отторгая владения, Ермолов мало по малу стеснял район действий главнейших изменников: аварского хана, Сурхая и уцмия. Лишаясь своих владений, они лишались вместе с тем союзников и прежде всего в лице хана шекинского (нухинского).

24-го июля 1819 г. скончался после непродолжительной болезни Измаил-хаи шекинский.

«Жалел бы я очень об Измаил-хане, писал Ермолов князю Мадатову (В августе 1819 г. Из собрания писем князю Мадатову.), если бы ханство должно было достаться подобному, как он, наследнику, но утешаюсь, что оно не поступит в гнусное управление, и потому остается мне только просить Магомета стараться о спасении души его.

Я воображаю большую теперь путаницу в ханстве, и не мешало бы тебе там остаться на некоторое время, пока Иван Александрович (Вельяминов 1-й) прислал бы чиновника принять ханство в управление. Кичик-ага, без сомнения, делает там величайшие мерзости и некому остановить его. Разграбят они имение ханское, а верно у него были кое-какие деньги, которые были бы полезны нам для содержания его семейства, дабы не употреблять на то доходы ханства».

Опасения главнокомандующего были предусмотрены и предупреждены. Остававшийся старшим из военных начальников в г. Нухе маиор Дистерло 2-й тотчас же собрал к себе старшин всех четырех магалов и в присутствии их отобрал все ханские печати и приступил к поверке доходов, получаемых ханом. Для предупреждения волнений среди жителей, генерал-лейтенант Вельяминов отправил в Нуху, вдобавок к бывшим [388] там войскам, баталион 9-го егерского полка, два орудия и казачий Золотарева полк. Мера эта была необходима в ожидании интриг со стороны родственников умершего и прежней ханской линии. Бежавший в Персию Селим-хан, брат его, слепой Мамед-Хасан-хан, мать Измаил-хана, женщина хитрая и ловкая, а также жена умершего — все эти лица, имея приверженцев, работали каждый в свою пользу. Труды их остались бесплодными, так как Ермолов давно уже решил, при первом удобном случае, лишать ханов их власти и во всех ханствах постепенно вводить русское управление

Получив известие о смерти Измаила, главнокомандующий, под предлогом неимения прямых наследников, приказал ввести в ханстве Шекинском русское управление на тех самых основаниях, на которых оно введено в Кубинской провинции. Вместе с тем было приказано: привести в известность ханские доходы, не изменяя ни количества их, ни порядка взноса; печать ханскую и мирзу, управляющего делами, взять под стражу, дабы пресечь ему возможность выдавать фальшивые ханские грамоты. Привести в известность грамоты, выданные Измаил-ханом на управление деревнями или на разного рода имущество, данное в собственность; описать собственное имущество хана, долженствующее поступить в казну; составить список всему ханскому семейству с обозначением состоящей у каждого собственности, чтобы определить им приличное содержание от казны.

«Прислугу ханскую, писал Ермолов (В собственноручном предписании генералу Вельяминову, 31-го июля 1819 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 1097.), состоящую большею частию из людей, по различию секты в земле нетерпимых, выслать в Персию, написав Аббас-Мирзе, что они пожелали возвратиться в отечество, счастливое благодетельным и отеческим его управлением. Они, будучи в совершенной бедности, обогатились в ханстве, и потому справедливо, чтобы уплатили имеющиеся на них основательные претензии». Мать умершего хана и большая часть его родственников были отправлены в [389] Елисаветполь, кроме жены покойного, оставленной в г. Нухе (Рапорт Вельяминова Ермолову, 18-го октября 1819 г. Ак. Кавк. Арх. Ком., т. VI, ч. I, № 1126.). Маиор Дистерло 2-й назначен комендантом города, а для сбора доходов назначен особый чиновник.

«Отныне впредь, писал Ермолов жителям (В прокламации. от 31-го июля 1819 г.), уничтожается имя ханства и оное называется Шекинскою областью».

Населению объявлено, что оно может быть уверено в своей безопасности и в полном обеспечении собственности, которая признается священным достоянием каждого; что личный произвол правителей будет уничтожен и налоги по возможности уменьшены. «По возвращении в Грузию, доносил главнокомандующий (Письмо Ермолова графу Нессельроде, 2-го августа 1819 г. Там же, № 1098.), займусь я исправлением погрешностей прежнего злодейского управления, и народ, отдохнув от неистовств оного, будет благословлять благотворительнейшего из монархов».

О введении русского управления в Шекинской области и об уничтожении ханской власти было сообщено всем ханам и владельцам, с присовокуплением главнокомандующего, что «каждому из единоверцев покойного Измаил-хана приятно будет знать, что великий государь, уважая службу его и верность, семейство его не оставит без высокой милости и покровительства (Объявление жителям ханств: Ширванского, Карабагского, Талышинского, Кюринского, Кубинской провинции и прочих мусульманских областей, 31-го июля 1819 г.)». Это последнее заверение для многих ханов было плохим утешением, и они не совсем равнодушно приняли это сообщение.

— Я давно знал, что так будет, говорил с неудовольствием Мустафа-хан ширванский, получив прокламацию Ермолова.

Назначенные для введения русского правления в Шекинской области, генерал-маиор Ахвердов и правитель канцелярии главнокомандующего, ст. сов. Могилевский, 17-го августа прибыли в г. Нуху и на следующий день пригласили к себе беков, [390] управлявших магалами. В Шекинской области было все спокойно, и народ, за исключением нескольких лиц, облагодетельствованных покойным Измаил-ханом, сам желал введения русского управления.

22-го августа объявлено в г. Нухе воззвание главнокомандующего, и шекинцы приведены к присяге; ханские грамоты и знамя отобраны от семейства покойного. В г. Нухе введен городовой суд, под председательством коменданта и при участии судей, выбранных от общества. Шекинцы толпами спешили в суд с заявлением претензий на хойцев и были чрезвычайно довольны скорым решением дел. Претензий этих было так много, что главнокомандующий признал необходимым прекратить все иски и выслать хойцев в Персию. 30-го сентября они в числе 130 семейств, в которых считалось 632 души, были отправлены под конвоем в Карабаг и далее за границу.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том VI. СПб. 1888