ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

XII.

Поведение имеретинского царя Соломона. — Князь Зураб Церетели. — Воззвание Тормасова к имеретинам. — Последствия этого воззвания. — Положение дел в Абхазии. — Междоусобная вражда за право наследства. — Осада Поти и взятие ее русскими войсками.

Удалившись из Кутаиса и скрывшись в горах, царь Соломон употреблял все средства к тому, что выйти из-под власти России и объявить себя независимым правителем Имеретии. Он поддерживал переписку с беглыми грузинскими царевичами, находился в постоянных сношениях с неприятелями России, персиянами, турками и в особенности с ахалцыхским пашою. Почти все вторжения хищников в Грузию со стороны Ахалцыха происходили по просьбе и подстреканиям царя имеретинского. Подстреканиям этим нельзя было ожидать конца до тех пор, пока Соломон будет оставлен правителем Имеретии. Признавая необходимым принять меры к удалению царя, еще бывший главнокомандующий, граф Гудович, воспользовавшись смертью генерала Рыкгофа, назначил на его место командующим войсками в Имеретии генерала-маиора князя Дмитрия Орбелиани, как человека, имевшего там связи и более других способного восстановить спокойствие в стране и захватить Соломона в свои руки. [253]

Князю Орбелиани поручено было исполнять все просьбы и желания Соломона, за исключением просьбы о выводе войск из Кутаиса. Ему запрещено употреблять силу, «а нужно употреблять вам, писал граф Гудович (Секретное предписание кн. Орбелиани, от 10-го февраля 1809 г, № 15.), самые секретные пружины, через которые могли бы вы приблизиться к своей цели». Орбелиани должен был под каким-либо предлогом вызвать Соломона в Кутаис, но если бы он не согласился туда приехать и продолжал бы скитаться по-прежнему по лесам и деревням, то решено было действовать на его приближенных и самого главного из них — князя Зураба Церетели. Склонив их на выдачу царя, Орбелиани должен был, согласно воле Императора, отправить его в Тифлис со всем семейством и наследником, царевичем Константином.

Прибыв в Имеретию, Орбелиани нашел Соломона скрывающемся в лесу и окруженным толпою около 1,000 человек вооруженных имеретин. Сообщив, что приехал в местопребывание царя потому, что имеет письмо от графа Гудовича, князь Орбелиани долгое время не мог добиться свидания: царь не ехал к нему и не допускал к себе, опасаясь, как потом открылось, многочисленных русских войск, будто бы скрытых в лесах, с целью схватить царя со всем семейством.

Три дня Орбелиани объяснялся с Соломоном через разделявшую их реку и, наконец, на лодке, охраняемой караулом, был переправлен на противоположный берег. Свидание его с царем не привело ни к каким результатам. Соломон не соглашался приехать в Кутаис, ссылаясь на дурной там воздух и свое слабое здоровье, требующее жизни в горах. В ответ на письмо главнокомандующего, царь, по-прежнему, требовал уступки в его владение Лечгума и вывода войск из Кутаиса.

— Если вам угодно, чтобы я отправил депутатов к высочайшему двору, говорил Соломон, то исполните присягу, подписку и слово, данное князем Цициановым, отдайте Лечгум в [254] мое владение, напишите новые условия подданства и выведите войска из Кутаиса, — тогда отправлю депутатов. Если из этих просьб моих ни одна не будет исполнена, то мне невозможно служить войску российскому (России).

Соломон прислал к Тормасову князя Зураба Церетели, с поручением упросить главнокомандующего удовлетворить все его желания и тогда обещал приехать в свою столицу.

По-прежнему двуличничая и желая показать свою преданность русскому правительству, князь Церетели говорил, что Соломон, по слабости своего характера, лично не заслуживает никакого внимания, и обыкновенно следует советам своих приближенных, имеющих на него влияние. При таком положении дел князь Зураб считал полезным, чтобы главнокомандующий обратился с своим воззванием к духовенству и князьям, и призвал их к единодушному соединению на пользу Имеретии и к безусловному исполнению воли Императора (Рапорт кн. Орбелиани Тормасову, 12-го июня. Ак. К. Арх. Ком., т. IV, № 280.).

Оставляя эту меру, как последнее средство, главнокомандующий отправил, однако же, прокламацию к генерал-маиору князю Орбелиани, но с тем, чтобы он обнародовал ее в том случае, если Соломон вновь откажется исполнить наши требования. С князем же Церетели Тормасов отправил письмо, в котором требовал, чтобы царь переехал в Кутаис, прислал аманатов в Тифлис и отправил в Петербург депутатов, в числе которых должен быть непременно и князь Зураб Церетели.

Получив это письмо и углубившись еще далее в горы, Соломон обещал прислать ответ на требование главнокомандующего не ранее, как через десять дней. Между тем, обещанный срок прошел, а ответа не было; тогда генерал-маиор князь Орбелиани обнародовал прокламацию главнокомандующего, но она не произвела ожидаемого действия. Напротив того, приверженцы успели внушить Соломону, что русское правительство уничтожает власть царя, не признает его более законным [255] владетелем и обращается прямо к духовенству, князьям и народу с такими требованиями, исполнение которых принадлежит лично царю.

Соломон поверил этим внушениям, и в лесах, которые в течение двух лет служили ему убежищем, собрал для совета большую часть князей и вооруженного народа, чтобы спросить собравшихся, желают ли они иметь его царем, и увериться в их преданности.

Подарками и допущением своевольства царь думал привлечь на свою сторону имеретин, в чем на время и успел. Привыкшие к своеволию князья боялись русского правления и готовы были защищать Соломона.

«Всех князей, доносил князь Орбелиани, и дворянства внушать в царя противные мысли заставляет и то, что народ сей теперь пользуется от него всем тем, что ему угодно, и царь всякого удовлетворяет требование, хотя и по неволе; притом же, обыкший к своевольству и грабежам, страшится и того, что царь, вступив в совершенное подданство с исполнением обязанностей российскому Императору, будет иметь от Его Величества и во всех случаях защиту и поддержку, а они должны оставаться тогда без уважения царем, тем более, что царь тогда будет над ними сильнее и не будет иметь нужды всякого удовлетворять желание, как делает он теперь. Сверх того, всякому известно, что тогда сделанное каким бы то ни было князем убийство или грабительство наказуемо будет по справедливости, и всякий виновник не останется без должного воздаяния. Сии причины недоброжелателей царя, князей и дворянства вооружают к недопущению царя до его обязанности, и народ сей, обыкший к разным своевольствам, не хочет быть некогда ограниченным в своих буянствах».

Князь Зураб Церетели, по совету которого была написана прокламация, не принимал никаких мер к содействию нашему правительству и устранил себя от деятельности, а князь Орбелиани не успел составить партии нам преданных, ни внушить к себе доверенности царя Соломона. Фамильная вражда, существовавшая между домами князей Орбелиани и Церетели, [256] разъединяла деятельность этих лиц на столько, что первый, встречая повсюду препятствия, просил Тормасова об отозвании его в Грузию, но главнокомандующий, не согласившись на это, предлагал ему, оставив все частные неудовольствия, соединиться с Зурабом и действовать единодушно. Тормасов поручал князю Орбелиани быть снисходительным к Соломону только тогда, когда он будет иметь верную надежду, что снисхождением будет достигнуто удовлетворение наших требований относительно отправления ко двору депутатов и присылки аманатов в Тифлис; в противном же случае действовать решительно и, оставя дальнейшие объяснения, потребовать категорического ответа: будут ли отправлены депутаты или нет? Если не последует ответа через три дня, «или особа сия, полагаясь на леса, болота и горы, служащие ей убежищем, вздумает объявить нам решительное свое несогласие», то прекратить всякие Сношения с Соломоном. «В то время я приму другие меры, писал главнокомандующий (Предписание главнокомандующего князю Орбелиани 17-го июня. Ак. К. А. Ком, т. IV, № 281.), и начну объясняться иным манером, когда кроткие меры были не сильны обратить сего вассала к повиновению и исполнению своих обязанностей».

Между тем, имеретинский царь решительно отказывался отправить депутатов в Петербург и высказывал явное недоброжелательство к России. Ни обещания, ни ручательство, ни, наконец, снисхождение не могли переменить его недоверчивость и обратить на путь истины. Преданные нам лица, архиепископы Кутатели и Генатели, сознавались в своем бессилии склонить царя переменить свой образ действий. Удалить Соломона из Имеретии без употребления открытой силы было невозможно, так как, окруженный постоянно вооруженною толпою, он скрывался в труднодоступных лесах, болотах или в горах. Надо было изыскивать иные средства к тому, чтобы захватить царя в свои руки. Князь Зураб Церетели предлагал поставить под каким-либо предлогом русские войска в его имении, и обещал прежде всего отклонить от повиновения царю племянника своего, [257] владетельного князя Гурии, а потом восстановить против Соломона притесняемых им сильнейших князей Рачинского округа.

Отделив от власти имеретинского царя Гурию и Рачу, и заключив его в незначительном пространстве остальной части Имеретии, можно было двинуть войска к его убежищу и надеяться захватить в свои руки (Отношение Тормасова министру иностранных дел 10-го июля. Ак. К. А. К. т. IV, № 284.). Но для этого необходимо было убедиться в том, что преданные нам лица не откажут в своем содействии. В виду этого, Тормасов потребовал от князя Зураба Церетели письменного заявления о желании его содействовать удалению Соломона из Имеретии, но Зураб отвечал весьма уклончиво.

«За счастие признаю, писал он (В письме Тормасову от 30-го июля 1809 г. Ак. К. А. К, т. IV, № 287.), что по своему выбору остаюсь верным славнейшему государю, ради чего, каждый час кровь моя и моих детей готова пролиться. Все доныне бывшие в Грузии государевы начальники признавали меня усердным: покойный князь Цицианов ценил мои слова и отзывался обо мне, как об особе, достойной доверия; также и граф (Гудович) и покойный генерал Рыкгоф. Но вы еще не знаете меня, и если донесение мое вызовет ваше благоволение, то вы убедитесь действительно ли я усерден».

Это усердие прежде всего проявилось в том, что Церетели предлагал главнокомандующему войти в сношение с ахалцыхским пашою и при его посредстве овладеть Ахалцыхом. Не отвечая прямо на вопрос, князь Зураб писал, что паша приглашал к себе его сестру для переговоров по этому делу. Предлагая, затем, содействие к покорению Абхазии, князь Церетели вскользь говорил о своей готовности принять участие в деле умиротворения Имеретии.

«За мою к вам верность, писал он, от меня отобрали имение и лишили должности, которую я имел — хотя еще не вполне, но намерены. Я постоянно тревожусь мыслию об убийстве, и от вас не имея никакой силы, ни на что не могу решиться, ибо страшусь невинного умерщвления. Когда ваша сила будет [258] в моих руках, тогда явно начну действовать и по ахалцыхскому делу и со всех сторон тогда увидите совершение дел. Если вы согласны на мое представление, то пожалуйте мне один полк с Симоновичем, или другим хорошим человеком — генералом или шефом, приказав ему действовать так, как я ему скажу; вместе с тем, отпустите и деньги и тогда думайте, что дела уже совершены, — так оно и будет. Дайте мне ответ поскорее и в случае вашего согласия на мое представление, пусть отряд прибудет в Сурам, и как только я буду о том извещен, переведу его в Имеретию. В противном случае, скажите мне напрямик, что ничего этого не хотите, тогда и я поберегу себя от смерти. Какое приращение государю, если они ни за что убьют меня; однако же, я не прочь и от этого.

Так как в ахалцыхском деле участвует сестра моя, то вам известен азиятский обычай: когда большая особа отправляется к другой такой же особе, то нужны подарки ей, жене, детям, невесткам и путевые издержки. Теперь сестра моя находится в бедном доме, а потому все это понадобится, когда поедет; в противном же случае, вы получите подарки обратно. Еще паша (ахалцыхский) велел сказать: если вы не от себя затеваете со мною дело, а от Государя, то почему не получаю от Него письма и знака? Я ему отвечал: пока не кончится, ничего не будет. Поэтому, пришлите мне кинжал или хорошую табакерку высокой цены, для отсылки к паше».

Уклонение князя Зураба Церетели от прямого ответа на заданный ему вопрос показывало, что его нельзя еще считать в числе деятельных и энергичных противников, готовых на удаление царя, и что дело об умиротворении Имеретии приходится отложить до более удобного времени, когда представится возможность значительно усилить находящиеся там войска и действовать открытою силою. При тогдашнем положении дел, Тормасов, занятый действиями против персиян, не имел возможности отделить от себя ни одной роты, и потому принужден был употреблять слова и убеждения там, где недоставало силы оружия. Он просил князя Зураба Церетели, чтобы он, пользуясь [259] настоящим промедлением, занялся исполнением своего обещания и склонил на нашу сторону своего племянника владетельного князя Гурии, рачинских князей и имеретинское духовенство; словом, чтобы он был готов к тому времени, «когда войдут северные орлы в царство премудрого в древности Соломона».

Наблюдая только за тем, чтобы до наступления такого времени волнение в Имеретии не усилилось и дело оставалось в том положении, в каком было, главнокомандующий предписал генерал-маиору князю Орбелиани прекратить с царем всякие сношения и отправиться в Редут-Кале, где присутствие его было необходимо, так как турки приготовлялись к военным действиям и намерены были напасть на Редут и вторгнуться в Мингрелию.

Поручая князю Орбелиани защиту всего того края, главнокомандующий выражал уверенность, что при содействии мингрельских войск Орбелиани не только отразит турок, но и приобретет крепость Поти. «Употребите при том все меры, писал Тормасов (Князю Орбелиани, от 17-го июня. Ак. Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 286.), чтобы каким-нибудь путем достать в наши руки крепость и пристань Поти на сие вы можете употребить хитрость, обещания, деньги и силу оружия, если только уверены будете в удаче. Впрочем, предварительно можете надеяться, что исполнение сего заслужит особое к вам Высочайшее благоволение. Затем, не останавливайтесь также окончанием дела с абхазским владельцем Сефер-Али-беем, и старанием привлекать на его сторону других частных абхазских владельцев, для поддержки его».

В Абхазии происходила в то время междоусобная война двух братьев, за право владения страною после смерти Келеш-бека.

Возвратившись домой, ночью 2-го мая 1808 года, с званого вечера, Келеш-бек при входе в переднюю, в сопровождении одного из своих сыновей, Батал-бея, был встречен на пороге пистолетным выстрелом сына своего Арслан-бея. Направленный в отца выстрел попал в сына его, и Батал-бей был [260] тяжело ранен. Вслед затем, в самого Келеш-бека последовало четыре выстрела из рук скрытых злодеев, в числе которых главным был Бежан Шервашидзе, брат Манучара Шервашидзе, зятя владетельницы Мингрелии. Отцеубийца с давнего времени вышел из повиновения отца и искал его смерти, но все покушения оставались безуспешными. Наконец, под личиною чистосердечного раскаяния, Арслан-бей возвратился под кровлю отца, успел приобрести его доверенность, а вместе с тем приискать удобный случай привести в исполнение свой зверский умысел. Злоумышленники умертвили еще двух сыновей Келеш-бека, а Арслан-бей подошел к убитому отцу и изрубил его саблею. Умерший владетель заранее избрал своим наследником сына Сефер-Али-бея и, как бы предчувствуя скорую кончину, просил его «быть в повиновении Его Императорского Величества и изыскивать его высокое покровительство (Рапорт Рыкгофа графу Гудовичу, 6-го мая 1808 года, № 83.)».

Опозоривший семейство и преследуемый старшим братом Сефер-Али-беем, Арслан заперся в Сухумской крепости. Не имея достаточно средств к тому, чтобы выгнать брата из крепости, Сефер-бей прислал два прошения: одно на имя Императора Александра, а другое графу Гудовичу, с просьбою принять его в подданство России. Он обещал принять православную веру со всеми князьями и народом, просившим избавить Абхазию от подданства Турции. Сефер-Али-бей писал, что он давно уже перешел в православие, но не решался объявить об этом, опасаясь огорчить тем своего престарелого отца (Влюбленный в сестру покойного князя Григория Дадиана, Сефер-бей искал ее руки, но владетель Мингрелии не соглашался выдать ее, пока Сефер не примет христианства. Названный при крещении Григорием, Сефер женился на сестре Дадиана, но скрывал от отца свою новую религию.).

Император Александр повелел оказать содействие в изгнании из Абхазии Арслана и обещал принять Сефера со всем его владением под покровительство России, но с тем, чтобы он сохранял это до времени в тайне, пока начатые с Портою переговоры о мире будут приведены к окончанию (Отношение графа Румянцева графу Гудовичу 13-го июня 1808 г. Предписание Гудовича генерал-маиору Рыкгофу, 14-го июля 1808 г. № 99.). [261]

Граф Гудович требовал, чтобы Сефер-бей представил от себя просительные пункты о подданстве и основание, на котором он желает поступить в состав обширных владений русского Императора. В залог своей верности Сефер обещал дать в аманаты своего старшего сына и исполнять в точности все требования русского правительства. Тогда граф Гудович разрешил правительнице Мингрелии и находившемуся там с войсками генерал-маиору Рыкгофу дать помощь Сеферу, для изгнания из Сухумской крепости брата его Арслан-бея.

Мингрельские войска вступили в границы Абхазии и прибыли к Сухумской крепости в то время, когда подошел к ней владелец Поти, Кучук-бей, на трех судах со вспомогательным турецким войском, присланным Арслан-бею. Мингрельцы не решились одни вступить в дело с таким числом неприятеля и все ограничилось переговорами о сдаче Сухумской крепости. Арслан-бей, конечно, не согласился и мингрельцы отступили, а наших войск генерал Рыкгоф вовсе не посылал, так как, по полученным сведениям, Сухумская крепость была довольно сильна и имела значительную артиллерию. Взамен того, Рыкгоф предлагал отправить десант и сжечь Сухум (Рапорт генерала Рыкгофа графу Гудовичу 10-го августа 1805 г. № 151.), но предложение его не было приведено в исполнение.

В таком положении были дела Абхазии, когда генерал-маиор князь Дмитрий Орбелиани, приехав в Редут-Кале, пригласил к себе владетеля Поти, Кучук-бея, с намерением обещаниями и ласками привлечь его на нашу сторону. В случае же нежелания Кучука вступить в наше подданство, решено было захватить крепость в наши руки нечаянным нападением.

Положение наше в Имеретии и Мингрелии могло быть прочно только тогда, когда находившиеся на восточном берегу Черного моря и на левой стороне устья Риона крепость Поти была бы в наших руках. Поти была одним из важнейших для нас пунктов, как относительно доставки провианта в реку Рион, так и для ограждения от турок Имеретии и Мингрелии. Владея устьем Риона, можно было уничтожить пленнопродавство, [262] сообщение турок с горскими народами и запереть главные пункты и дороги для хищников.

Важные преимущества, сопряженные с приобретением этой крепости, заставляли нас принять все меры к тому, чтобы привлечь ее владельца ко вступлению в подданство России. К содействию в этом деле были приглашены все лица, которые или находились в родстве с Кучук-беем, или пользовались его доверием. Подполковник князь Эристов, Вахтанг Гуриели, двоюродный брат Кучука, и зять правительницы Мингрелии князь Манучар Шервашидзе были направлены на владетеля Поти (Рапорты князя Орбелиани Тормасову 30-го мая и 7-го июня 1809 г.). Главнокомандующий не жалел для этого дела ни денег, ни подарков: богатая сабля в 1,000 рублей и две в 100 рублей, один кинжал с каменьями в 750 р., два обыкновенные по 80 рублей и пять медалей: три золотые и две серебряные обещаны в подарок Кучук-бею и наиболее влиятельным лицам (Предписание Тормасова князю Орбелиани, 17-го июня 1809 г, № 38.).

Не отказываясь от русских подарков, Кучук все еще продолжал сношения с Арслан-беем. Последний, видя, что своим зверским поступком возбудил негодование народа, просил князя Орбелиани о принятии его в подданство России, вместе с Сухумскою крепостью. Просьба эта была отклонена, во-первых, потому, что принятие его в подданство отдалило бы от русского правительства народ и влиятельных лиц Абхазии, а во-вторых, и потому, что Сефер-бей представил уже пункты, на основании которых он искал подданства России. Наше правительство полагало назначить его правителем всей Абхазии, куда должна была войти и Сухумская крепость, бывшая всегда местопребыванием владетельных князей Абхазии.

Хотя для нас было бы выгодно воспользоваться предложением Арслан-бея и овладеть Сухумскою крепостью, тем не менее, главнокомандующий приказал князю Орбелиани обещать покровительство и защиту только одному Сефер-бею. С Арслан-беем решено прекратить всякие переговоры и стараться [263] «искусным образом восстановить против него всех частных владельцев Абхазии, имеющих сколько-нибудь силы и влияния в народе», чтобы с помощью их Сефер-бей мог вытеснить Арслана из Сухума (Предписание Тормасова кн. Орбелиани, 17-го июня 1809 г, № 38.). Имея же постоянно при Сефере русского чиновника, мы могли завладеть Сухумом без всякой траты и потери.

Между тем, турки, узнавшие о желании Арслана вступить в подданство России, старались отговорить его от такого поступка и обещали ему значительные деньги, богатые подарки и даже войска, если он откажется от своего намерения. С Кучуком же Порта вела переговоры о нападении на Мингрелию и Редут-Кале, подговаривая к тому же и цебельдинцев, с тем, чтобы, заняв Анаклийскую крепость, находившуюся в восемнадцати верстах от Редут-Кале, действовать с этой стороны совокупными силами. В Редут-Кале и его окрестностях было тогда шесть рот Белевского полка, которые могли быть усилены несколькими ротами, находившимися в Имеретии, но и то только в самом крайнем случае, так как царь Соломон не оставлял своих происков и становился к нам в явно неприязненные отношения.

«Нет слов удобных — доносил князь Орбелиани (В рапорте Тормасову, от 21-го октября, № 598.) — выразить всю ядовитость, коею человек сей (Соломон) дышит на русских, и ежели бы нашел удобность избить их каким-нибудь способом, то, конечно, не пожалел бы ничего на сие усовершение».

Выехав на границы Ахалцыхского пашалыка, Соломон имел свидание с царевичем Александром, после которого отправил в Ахалцых зятя своего князя Малхаза Андроникова, князя Ростома Нижерадзе и Рачис Эристова. Целью посольства было желание склонить пашу к совокупному нападению на Сурам и на русские войска, находившиеся в Имеретии. Присутствие Тормасова в Сомхетии и русский лагерь в сел. Квешах препятствовали ахалцыхскому паше удовлетворить просьбе царя имеретинского. Опасаясь, чтобы русские не двинулись к Ахалцыху и не будучи готов их встретить, Селим-паша прикинулся [264] человеком нам доброжелательным, и снова возбудил вопрос о вступлении под покровительство России. Он прислал даже к Тормасову своего чиновника Мустафу-Агу для переговоров по этому делу. Первое сношение главнокомандующего с Селим-пашою началось еще в мае 1809 года, когда живший в Ахалцыхе слепой Мамед-Хассан, бывший прежде ханом шекинским, прислал к Селим-паше доверенное лицо для возобновления перемирия и мира. Воспользовавшись обещанием Мамед-Хассана содействовать склонению ахалцыхского паши на нашу сторону, главнокомандующий отправил маиора Джораева с письмом к Селиму о своем вступлении в управление краем. Действуя через Мамед-Хассана, Джораев должен был склонить пашу к принятию подданства России и объявить ему о цели своей посылки только тогда, когда увидит, что наставлениями слепого Мамеда Селим-паша приготовлен уже на столько, что готов принять наше предложение. До того же времени Джораеву поручено было, при всех случаях, обращать внимание паши на те выгоды, которые он приобретет со вступлением в покровительство или подданство России, и представить, что настоящая власть его непрочна, так как Селим имеет сильного врага в сераскире Шериф-паше, который только ищет случая, чтобы отомстить ему, Селиму. То же самое было сказано главнокомандующим и присланному к нему чиновнику, Мустафе-аге.

Хотя переговоры с ахалцыхским пашою не привели ни к какому конечному результату и были скоро прерваны, но они принесли нам ту пользу, что Селим прекратил хищнические вторжения в Грузию, отказал в помощи Соломону и, предоставив его собственным силам, сделал царя имеретинского совершенно безвредным для нас. Сам по себе Соломон не мог предпринять ничего решительного и принужден был ограничиться возмущением жителей Мингрелии и Гурии.

Между тем, генерал-маиор князь Орбелиани, видя также, что и его переговоры с Кучуком не обещают успеха, и что владетель Поти также весьма далек от вступления в подданство России, решился действовать открытою силою и взять крепость с боя. Дружественные отношения Кучука к [265] Арслан-бею, и помощь, оказанная владельцем Поти сухумской крепости, были достаточным поводом к тому, чтобы признать Кучука неприятелем России. Имея сведение, что в потийской крепости находится не более 400 человек гарнизона, генерал-маиор князь Орбелиани выступил, 12-го августа, из Редут-Кале с отрядом, в котором находилось шесть рот Белевского полка, рота 9-го егерского, 50 казаков, пять орудий и князья мингрельские, абхазские и гуриельские со своею конницею.

На следующий день князь Орбелиани подошел к Поти совершенно скрытно, что весьма удобно было сделать, ибо сплошной лес подходил тогда с трех сторон под самый форштат крепости. Переправив на противоположный левый берег р. Риона три роты, часть мингрельских и абхазских войск, Орбелиани приказал им занять позицию в трех верстах от крепости, а сам в тот же день спустился с остальным отрядом вниз по Риону на пароме, так как по тому пути, по которому шли три роты, невозможно было провезти орудий. На правом берегу реки было оставлено только одно орудие с прикрытием, для обстреливания форштата. Для обеспечения себя со стороны Батума и воспрепятствования туркам подать помощь осажденным, были поставлены на правом берегу братья Гуриели с их милициею, замененною потом казачьими наблюдательными постами.

В тот же день, вечером, 13-го августа, инженер-подпоручик Фрейман, которому поручено было орудие, построил на левом берегу Риона батарею, для обстреливания крепости и форштата. Работа эта производилась под прикрытием орудий, поставленных на правом берегу реки. Меткий огонь этого единственного орудия заставил турок очистить форштат и укрыться в строениях, ближайших к крепости. Тогда, 14-го августа, мингрельцы, под командою князя Дадиана, и абхазцы, под начальством князя Шервашидзе, были посланы занять форштат, причем для подкрепления милиции были двинуты по одной роте 9-го егерского и Белевского полков, под командою маиора Реута.

После незначительного сопротивления со стороны турок, форштат был занят с весьма небольшою потерею с нашей [266] стороны (Она состояла из 8-ми раненых и 12-ти убитых мингрельских и абхазских милиционеров.) и войска еще ближе придвинуты к крепости. Они обложили ее с трех сторон, и чтобы воспрепятствовать сообщению гарнизона с морем, заложили у правого устья Риона батарею, которая и была окончена в тот же день. Через неделю, 23-го августа, была построена еще одна батарея, по своему положению особенно вредившая крепости. Огнем этой батареи многие орудия неприятеля были подбиты, но, к сожалению, в отряде стал ощущаться недостаток в боевых припасах. Под конец осады, недостаток этот был так велик, что заставил князя Орбелиани лить на месте медные ядра из старых пушек и колоколов, доставляемых в отряд с особенною готовностию и предупредительностию правительницею Мингрелии и сыном ее, князем Леваном Дадиани (Рапорт князя Орбелиани Тормасову 21-го октября. А. К. А. Ком, т. IV, № 522.).

Независимо от доставки таких материалов, правительница Мингрелии во все время осады снабжала отряд всем необходимым. Она, писал впоследствии Тормасов (Отношение Тормасова графу Румянцову 11-го января 1810 г. Там же, № 524.), «снабдевала наш отряд несколько раз порциею, поставляла всегда рабочих людей, сколько оных ни было требовано, без всякой заплаты и из единого своего усердия и, наконец, чтобы подать пример сыну своему и войскам мингрельским к твердости и верной службе, неоднократно с опасностию в жизни приезжала в войска, осаждавшие крепость и даже находилась при работах, производимых в устроении батарей, каковой твердости духа и истинной преданности еще никогда не было здесь примера». При содействии правительницы, мингрельцы и гурийцы оказывали действительную помощь нашим войскам в осаде Поти. Видя рвение всех чинов отряда, князь Орбелиани уверял Тормасова, что, сколько бы ни продолжалась осада, крепость все-таки будет наша, и просил о скорейшем доставке снарядов, которые и были отправлены из Тифлиса, на вьюках. Транспорт этот, [267] следовавший под прикрытием 60 человек конвойных, был встречен на границе и окружен имеретинами, высланными царем Соломоном. Шесть дней транспорт этот должен был отбиваться от шайки разбойников и оставаться на месте до прибытия подкреплений.

Для подкрепления генерал-маиора князя Орбелиани были отправлены сначала две роты Кабардинского и одна рода 9-го егерского полков, под командою маиора князя Орбелиани, а вслед затем послан полковник Симонович с двумя баталионами Кавказского гренадерского полка, с тем, чтобы он, во-первых, спешил к Поти, а во-вторых, решил участь Соломона, «закоснелого в непокорности и вредных замыслах противу войск Его Императорского Величества».

Удовлетворяя просьбе князя Зураба Церетели и отправляя в Имеретию полковника Симоновича, главнокомандующий послал туда же и зятя Церетели, князя Тарханова, давно уже бывшего посредником во всех переговорах по устройству имеретинских дел. «Сей человек, писал Тормасов Симоновичу (В предписании от 11-го октября, № 103. А. Е. А. К. т. IV, № 290.), как поверенный между мною и князем Зурабом Церетели, равномерно известен о важности возлагаемого на вас поручения, а потому и можете ему вверяться по сношениям вашим с князем Зурабом Церетели, с которым по окончании экспедиции на Поти, а не прежде, вы должны будете действовать соединенно и по взаимному совету предпринять решительное дело против известного вассала России, носящего имя премудрого Соломона».

Симоновичу приказано употреблять сначала меры кротости и снисхождения, но если затем, говорил главнокомандующий, «признаете меры сии недействительными и увидите невозможность, чтобы нечаянно, без дальних последствий, овладеть особою, именуемою высочеством, то разве тогда приступите к обыкновенной военной решимости и истощите все способы, чтобы положить конец гнездящимся уже пять лет беспокойствам в земле, управляемой премудрым, который, по злобе и недоверчивости своей к российским войскам, предпочитает своей столице [268] обыкновенную резиденцию свою в болотах, лесах и горах, откуда вам должно будет его освободить». При этом князю Зурабу Церетели сообщено, чтобы он приготовил духовенство и народ к тому «перелому», который при соединенных его с Симоновичем действиях должен был воспоследовать в «некотором царстве».

Решаясь действовать энергически и открыто, Тормасов не считал нужным скрывать от Соломона, что ему известны все проделки его и поступки, враждебные России. «Полагаю, писал он царю имеретинскому (В письме от 11-го октября 1809 г. Ак. К. Арх. Ком, т. IV, № 290.), что может статься не дошло еще до сведения вашего высочества, что неизвестно какие люди, но по примечаниям должны быть некоторые легкомысленные и ветренные хищники из имеретинских деревень, собравшись на границе Имеретии, неприятельски окружили было пороховой транспорт, из Сурама следовавший в Мингрелию, кои, однако же, оружием были отражены, и транспорт пришел благополучно. А потому, не могши пройти сего в молчании, я долгом моим счел при сем случае донести вашему высочеству о таковом происшествии, случившемся на самой границе Имеретинского царства. Впрочем, уповаю, что, конечно, ваше высочество охотно будете с своей стороны содействовать отправленным ныне войскам и по присяге своей не отречетесь доставить им нужные пособия».

Соломон не только не оказал никакого пособия, но, напротив, старался всеми мерами затруднить следование Симоновичу. Он приказал во многих местах перерыть дорогу канавами и завалить ее лесом. И без того трудный путь, пролегавший верст на 60 по болотам и трясинам, теперь был еще более испорчен и представлял большие затруднения при следовании наших войск (Всеподданнейший рапорт Тормасова, 16-го декабря 1809 г. № 171.). Симонович при всем своем старании не успел придти вовремя на помощь князю Орбелиани и соединился с ним тогда, когда Поти была присоединена уже в русской державе (Там же.).

Во второй половине октября князь Орбелиани узнал, что имеретинский царь Соломон вместе с князем Мамием Гуриелем [269] успели склонить Шериф-пашу, сераскира трапезондского, подать помощь Поти. Выдав аманатов, просители обещали оказать полное содействие и пособие при следовании турецких войск. Шериф, 30-го октября, прибыл со своими войсками в числе 9,000 человек на берег Черного моря. Войска его следовали частию на лодках, частию берегом через Гурию и остановились в 20 верстах от Поти, осажденной нашими войсками. Турки тотчас же укрепились в лагере: они сделали вокруг его засеки, а на самом берегу Черного моря построили несколько редутов и окопов. С правой стороны их лагеря протекала р. Молтаква, с левой — Григолети, а с тылу прилегали к лагерю лесные и болотистые места, которыми изобиловал весь берег Черного моря на пространстве между Поти и Батумом («Славянин» 1828 г. т. VII, стр. 272 и 273.).

Между тем, генерал-маиор князь Орбелиани, руководивший осадою Поти, узнав, что турецкие войска усиливаются, что их поддерживают Соломон и Мамия Гуриель, вошел в сношение с гуриельским митрополитом Джумателем. Он склонил митрополита убедить народ гуриельский, чтобы, содействуя нам, напасть на турок с тылу в то время, когда сам князь Орбелиани атакует их с фронта.

На рассвете 2-го ноября прибыл к князю Орбелиани архимандрит Иосиф, объявивший о согласии гуриельцев действовать вместе с русскими войсками. Иосиф заявил, что гуриельцы приближаются уже к Поти и что сам владетельный князь их, Мамия Гуриель, видя, что он один в поле не воин и что народ не разделяет его мнения, следует с гуриельскими войсками.

Мамия обещал напасть на турок со стороны Григолети в то время, когда русские атакуют их лагерь с фронта. Хотя генерал-маиор князь Орбелиани и сомневался в чистосердечии Мамия, но решился, однако же, не снимая осады крепости, двинуть часть мингрельских и абхазских войск к р. Молтакве. Стоявший в шести верстах от этой реки маиор князь Орбелиани с двумя ротами Кабардинского мушкетерского полка и [270] двумя орудиями получил приказание поддержать мингрельцев и абхазцев.

Гуриельцы прежде всех атаковали турок и, к удивлению последних, вступили с ними в самый упорный бой. Вслед затем, прибывший к переправе маиор князь Орбелиани открыл огонь по неприятелю со стороны р. Молтаквы, и под прикрытием его мингрельцы и абхазцы стали переправляться через реку: конные бросились вплавь, а пешие искали брода. Пехота и артиллерия с генерал-маиором князем Орбелиани переправились на лодках и атаковали с фронта. Первым ударом в штыки взято фланговое укрепление, и турки стали тотчас же отступать, оставляя укрепления, в которых было взято нами одно орудие, два знамени и 18 человек пленных.

Неприятель отступал быстро; наши войска на расстоянии десяти верст преследовали турок, бежавших к морю с намерением сесть на суда и отплыть. На берегу произошел ужасный беспорядок: все торопились уйти от преследования и захватить себе место на лодке или судне. Бросаясь в воду, турки спешили к судам, толпились около них и множество людей погибло в морских волнах, так как севшие на суда, опасаясь, чтобы от излишнего числа людей лодки не затонули, рубили руки своим товарищам, хватавшимся за борты, для спасения от смерти. Оставшиеся на берегу пытались защищаться, но были рассеяны по лесу и болотам.

С наступлением ночи сражение окончилось; неприятель потерял 1,500 человек убитыми и 283 человека пленными. Двадцать знамен и весь лагерь достались в руки победителей. Потеря с нашей стороны простиралась до 70 чел. убитыми, 237 чел. ранеными, большая часть которых были мингрельские и гурийские милиционеры.

Одержав победу над турками, генерал-маиор князь Орбелиани тотчас же известил о том владельца Поти и требовал сдачи крепости. Кучук не верил известию о нашем успехе и не согласился на сдачу. Тогда осаждающий устроил против крепости новую возвышенную батарею, с которой можно было обстреливать всю внутренность крепости, и приступил к [271] заготовлению штурмовых лестниц. Огонь этой батареи, приготовление наше к штурму, полученные достоверные сведения о поражении Шериф-паши и, наконец, известие, что на помощь осаждающим идут новые русские войска, до того устрашили Кучука что он, 12-го ноября, отправил в наш лагерь посланного с просьбою прислать к нему для переговоров князя Шервашидзе. На другой день условлено было, что гарнизон с оружием в руках выступит из крепости, оставив в ней все материалы, припасы и орудия. Русские войска займут крепость не прежде, как по уходе гарнизона.

Эти условия были приняты князем Орбелиани, и как гарнизон должен был отправиться морем и не имел достаточного числа судов, то ему дано десять мингрельских лодок и один баркас, с условием, чтобы суда эти были потом возвращены («Действия в Азиятской Турции», рукоп. в Воен. Учен. Арх.).

В девять часов утра, 15-го ноября, крепость Поти сдалась и Кучук-бей поднес ключи генерал-маиору князю Орбелиани. Турецкий гарнизон, состоявший из 272 человек, отпущен на лодках в Трапезонт, и русские войска, в виду удаляющегося неприятеля, с распущенными знаменами и музыкою вступили в крепость, в которой было найдено 35 орудий и значительное число снарядов (Всеподданнейший рапорт Тормасова, 3-го декабря 1809 г. № 156.).

«Таким образом, писал Тормасов (В прокламации от 24-го ноября. Акты Кав. Арх. Ком. т. IV, № 1158.), сия крепость, важнейшая по своему местоположению и укреплениям, связующая беспрепятственное сообщение Мингрелии с Тавридою и пресекшая все пути туркам в том краю увлекать в плен утесненный ими мингрельский народ, исповедующий христианскую веру, и обращаться в богопротивном пленнопродавстве, повергла себя в вечное подданство Всероссийской Империи».

Первым распоряжением генерал-маиора князя Орбелиани, по занятии Поти, было приказание очистить от леса окрестности крепости на пушечный выстрел. На эту работу были употреблены жители Мингрелии по найму. Они рубили вековые деревья [272] так же охотно, как добросовестно помогли нам в овладении крепостью. Главнокомандующий ходатайствовал о награде многих лиц, за то небывалое, как он выразился, содействие, которое было оказано нам мингрельскою, гурийскою и абхазскою милициями. Утвердив представление Тормасова, Император Александр произвел князя Мамия Гуриеля в полковники и пожаловал ему орден св. Анны 2-й степени, а правительнице Мингрелии, княгине Нине Георгиевне — ежегодный пенсион по 3,000 р. ассигнациями (Отношение графа Румянцова Тормасову 14-го февраля 1810 г. Акты Кав. Арх. Ком, т. IV, № 527.).

Сознавая всю важность приобретения Поти, главнокомандующий поручил генерал-маиору князю Орбелиани оставить один баталион Белевского полка в крепости, одну роту поставить в Редут-Кале, две роты — в Хопи, а остальные войска в Имеретии и, близ ее границ, в Грузии.

Вместе с тем, снисходя на просьбу генерал-маиора князя Орбелиани, Тормасов отозвал его в Грузию, а командование войсками в Имеретии и Мингрелии, согласно желания князя Зураба Церетели, поручил полковнику Симоновичу. Последнему поставлено в непременное условие, чтобы один баталион Кавказского гренадерского полка был расположен в имении князя Зураба, дабы он, согласно данному обещанию, мог действовать открыто и не опасаясь преследования Соломона. Церетели сообщено, что теперь наступила пора действовать, но князь Зураб, готовый на все на словах, был далек от исполнения своих обещаний на деле. Он говорил Симоновичу, что лучше бы было оставить царя и предоставить ему управление народом имеретинским. Тормасов удивлялся такому двуличию и писал, что удаление Соломона из Имеретии дело решенное, что оно необходимо, и что с его удалением князь Зураб будет назначен первым членом правления и получит значительную награду. Церетели на все это отвечал отказом.

«В настоящее время, писал он (Тормасову, 30-го декабря 1809 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 298.), я не могу открыто [273] действовать, ибо не знаю, кой час убьют меня за верность к вам; даже и теперь намеревались меня убить, для чего племянник мой Кайхосро, по азиятскому коварству уже обязал клятвою подобных себе людей, но я под разными предлогами уехал скрытно в дом свой, переменив обычную дорогу, в сопровождении двух людей и повидавшись перед тем ночью с полковником (Симоновичем)».

«Опять скажу, прибавлял он, что не нужно медлить этим делом, ибо неприятели ждут лета, когда вас отвлекут различные дела, а они в распустившихся лесах укрепятся и затем придет Баба-хан, который посланцу их наказывал сказать от его имени, причем шах провел рукою по кудрям своей бороды, что «если-де я ношу эту бороду, то должен исторгнуть вас из-под власти русских.

Знаете, государь мой, что дураку нужна палка для его образумления, да и князь Орбелиани, кажется, делал вам представление в этом смысле. Эту мысль не надо упускать из виду, ибо, как уроженец этой земли, знаю, каким путем более можно привлечь здешних людей. Я стараюсь тоже подкупить их на верность Государю любимым ими золотом, но меня останавливает дороговизна этого металла. Перед сим я взял у князя Дмитрия (Орбелиани) 340 червонцев и, добавив к ним еще третью часть своих собственных, израсходовал в короткое время на подкуп некоторых царских визирей, и теперь они так же верны, как и я; а на князей гурийских, чтоб они враждовали против Шериф-паши, я издержал много своих вещей и золота, и если б я всегда имел деньги на подобное употребление, дело пошло бы лучше, что и предоставляю вашему рассуждению.

Так как я сторонниками царя уже признан в числе ваших верных приверженцев, то они лишили меня всех доходов и гоф-маршальства, тогда как одно последнее звание доставляло мне до 4,000 рублей, не говоря о других общих выгодах — и все это я потерял. Самому переводчику Аслану известно, что грузинские князья обогащались при царском дворе — тем более я, управлявший всею этою землею». [274]

Князь Зураб говорил, что без значительной прибавки войск в Имеретии нет возможности не только схватить Соломона, но и добиться от него отправления депутатов и выдачи царевича Константина; что если войска не будут присланы теперь же, то он принужден будет перейти на сторону царя и тем избавиться от ежечасного опасения быть убитым.

Тормасов не опасался за жизнь князя Зураба и не считал ее в такой опасности. Подозревая в нем двуличие, главнокомандующий не мог не сознать, однако же, что настояния князя Церетели об усилении войск, находившихся в Имеретии, вполне справедливы, и что без прибавки войск не стоит начинать действий, так как они не приведут ни к чему решительному и определенному. Соломона можно было заставить исполнить наши требования только одною силою оружия, что при тогдашних обстоятельствах было невозможно. Ничем не кончившиеся наши переговоры о мире с тегеранским двором, постоянные нарушения перемирия персиянами, их вторжения в наши границы и, наконец, хищнические набеги на кубинскую провинцию дагестанцев, под предводительством Ших-Али, бывшего хана дербентского, лишали главнокомандующего возможности тронуть войска с мест расположения и ослабить защиту пунктов, подверженных нападению. Так или иначе, но в Имеретии сохранялось еще наружное спокойствие и нарушать его в то время, когда предстояла опасность в других местах, значило бы увеличить число врагов России. И без того имея перед собою достаточное число неприятельских сил, Тормасов оставил до времени Соломона в том положении, в каком он находился, и обратил всю свою деятельность на ведение мирных переговоров с Персиею и на изгнание Ших-Али-хана, производившего волнение в кубинской провинции. [275]

XIII.

Происшествия в Кубе и Казикумухе. — Деятельность бежавшего Ших-Али-хана дербентского. — Сурхай-хан казикумухский. — Сношения наши с Персиею. — Положение ханства Талышенского. — Переговоры о мире с Персиею и прекращение их.

Бежавший из Дербента Ших-Али-хан нашел пристанище у уцмия каракайдагского, генерала-маиора нашей службы, считавшегося в подданстве России. Пользуясь тем, что русские войска были заняты военными действиями против персиян, турок и в Имеретии, и получив от персидского правительства большую сумму денег для найма дагестанских хищников, Ших-Али успел собрать значительную партию, с которою и делал вторжения в Кубинскую провинцию. Набеги эти продолжались до тех пор, пока из Баку и Ширвани не были направлены войска, заставившие бывшего дербентского хана укрыться в деревне Эрси, во владениях кадия табасаранского. Найдя там убежище, Ших-Али, с толпою своих приверженцев, то подходил к Дербенту и ожидал, пока выгонят скот из города, чтобы угнать его в горы, то нападал на наши пикеты. Прекратить подобное хищничество было крайне затруднительно: имея за собою почти недоступные горы и пользуясь гостеприимством уцмия каракайдагского и кадия табасаранского, Ших-Али всегда успевал скрыться от нашего преследования. Главнокомандующий приглашал обоих владельцев принять меры к тому, чтобы поймать бежавшего хана, и предупреждал, что если они будут содействовать ему, то не только потеряют навсегда определенное им жалованье, но могут лишиться и своих владений (Предписание Репину, 27-го апреля и 22-го июня 1809 г. №№ 44 и 249. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, №№ 941 и 974.). Кадий и уцмий отделывались молчанием, точно так же, как и шамхал тарковский, владения которого были смежны с селением Эрси.

Мегди шамхал долго не отвечал на требование [276] главнокомандующего задержать Ших-Али, а затем заявил, что он не в силах остановить дагестанцев от присоединения к толпе бывшего хана дербентского. Мегди писал, что он истратил много наличных денег из высочайше пожалованного ему жалованья, которое отпускается неаккуратно, и прибавлял, что хотя и получил в управление Дербентское ханство, но так как в Дербенте, Баку и Кубе распоряжается всем генерал-лейтенант Репин, то он и не может ничего сделать в пользу России.

— Если будет отдано приказание, — говорил шамхал, — чтобы Дербент и Куба состояли под полною и единственною моею властью, то обещаю, что очищу дорогу от р. Койсу до самой Кубы, и будет там совершенно безопасно.

Тормасов не находил полезным удовлетворить последнему желанию. шамхала, хотя и видел, что спокойствие в Кубе и Дербенте не будет восстановлено до тех пор, пока Ших-Али-хан будет пользоваться гостеприимством соседних владельцев и не будет принужден удалиться в Персию. Не имея достаточно средств, чтобы сформировать довольно сильный отряд для действия против Ших-Али, главнокомандующий объявил, что выдаст 1,500 червонцев тому, кто доставит Шиха живым, и 700 червонцев, кто принесет его голову.

Это объявление заставило Ших-Али покинуть прежнее местожительство, бежать в Дагестан и искать защиты у Сурхай-хана казикумухского.

— Если бы ты, — говорил ему Сурхай, — послушал меня давно, то с тобой не случилось бы ничего подобного.

Сурхай обещал собрать акушинцев, лезгин и пригласить уцмия каракайдагского и кадия табасаранского, для совокупного действия против общего врага. Собрав до 500 человек конницы, Сурхай отправил их в Кубинское ханство, где успел разорить селение Касим-Кенды и увести в плен многих жителей.

Сурхай считался до сих пор независимым и непокоренным. Несколько раз русские войска появлялись в его владениях, но он ловко избегал стычки с ними, старался выиграть время и избежать подданства. На этот раз Тормасов, [277] как только узнал о бегстве Ших-Али-хана в Казикумухское ханство, тотчас же отправил Сурхаю письмо, в котором писал, что без подданства России ему обойтись невозможно, и рано или поздно его владение будет присоединено к составу Империи. Главнокомандующий требовал, чтобы Сурхай немедленно подписал трактат о подданстве, и обещал сложить с него дань, с условием, чтобы хан присылал ежегодно в Тифлис, в знак своей зависимости, по два жеребца, три ковра или другие какие-либо изделия его земли. В случае сопротивления Сурхая в исполнении наших требований, Тормасов угрожал запретить всем владельцам, окружавшим Казикумухское ханство и состоявшим в подданстве России, иметь с ним сношение и никого из подвластных хану ни за какими надобностями не впускать в наши пределы. Такое запрещение, писал главнокомандующий генералу Репину, подвергнет владение его «нуждам и лишению самых потребностей для жизни» (Предписание генералу Репину, 27-го апреля 1809 г. Ак. Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 941.).

Настоятельное требование Тормасова заставило Сурхая принять на себя личину покорности, и он объявил, что для переговоров готов приехать в Кубу, в Дербент или куда будет назначено. Отправляясь в Баку, главнокомандующий избрал этот город местом свидания, но Сурхай под разными предлогами не ехал в Баку (Акты Кавк. Арх. Ком, т. Г?, №№ 924-948.). Тормасов писал ему письма, требовал ответа, а Сурхай приглашал акушинских старшин сделать, вместе с ним, вторжение в кубинское владение. Заручившись их согласием, он тотчас же изменил свое поведение и отказался от покорности.

«Мы, в числе дагестанского народа, писал Сурхай в ответ на письма главнокомандующего (Письмо Сурхая Тормасову, 13-го июля.), люди вольные, где более удовольствия, туда и держимся; живем по своему желанию, а не под строгим начальством и повелением, дабы все приказания исполнять в скорости. Мы не те люди! О сем вас уведомляем, — будьте известны, что желания вашего, которого от меня [278] требовали, исполнить не можем». Письмо это не удивило Тормасова, «ибо известно, писал он (Ген.-лейт. Репину, 22-го июля 1809 года, № 325. Ак. Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 950.), что с сим народом можно говорить осенью и зимою, потому что они в сие время всегда бывают сговорчивее, и можно тогда из них все делать; в летнее же время обыкновенно у них болят головы от ветров».

Главнокомандующий положил, не возражая Сурхаю на последнее письмо, сохранять с ним до времени дружественные отношения, не допустить его до соединения с Ших-Али-ханом дербентским, наблюдать за его поведением и с кем он будет иметь связи. Так довести дело до осени, когда снова напомнить о трактате и принять меры к тому, чтобы к весне он был непременно подписан.

Между тем, 8-го сентября состоялось свидание Сурхая с Ших-Али-ханом, на котором присутствовало до 50 акушинских старшин. Собрание решило через десять дней собраться для нападения на Кубу. Генерал-лейтенант Репин старался расстроить замыслы противников и приказал маиору Рябинину с тремя ротами, двумя орудиями и 30 казаками занять крепкий пост, неподалеку от кубинской крепости (Рапорты Репина Тормасову, 19-го сентября, № 1098, и 23-го сентября, № 1121.).

20-го сентября Рябинин выступил с отрядом в дер. Зиахур и потребовал к себе старшин из дер. Сторжал, куда переехал на жительство Ших-Али-хан. Деревня эта ни от кого не зависела и управлялась юс-башами. Испуганные приходом русских войск, старшины явились с покорностью и приняли присягу на верность.

Присяга эта была не по вкусу Ших-Али. Скрывшись в глубине Дагестана, он искал помощи Персии и приглашал лезгин к нападению на Кубу. Ших-Али все еще надеялся быть владетелем ханств Дербентского и Кубинского. Полагаясь на обещания Баба-хана принять под свое покровительство и защиту всех желающих противиться России, бывший хан Дербента просил прислать ободряющий фирман повелителя Персии ко всем [279] табасаранским и каракайдагским старшинам и народу. В этом фирмане он просил написать, что тегеранский двор одобряет подвиги, понесенные за веру в борьбе с русскими; что за такие поступки все противящиеся России получат денежное награждение, халаты, жалованье и в особенности будут награждены те, которые содействуют Ших-Али и впредь не выйдут из его повелений (Перехваченное письмо Ших-Али первому визирю Баба-хана Мирза-Шефи, без числа.).

Жалуясь Баба-хану, что табасаранский кадий и шамхал тарковский находятся на жалованье у русских, Ших-Али хвастался своими мнимыми победами, и уверял, что дела наши в Закавказье столь плохи, что если Баба-хан, до уборки хлеба, прибудет со своими войсками в старую Шемаху, то легко выгонит русских. Ших-Али писал, что если властитель Персии запасется на четыре года провиантом и двинется на Кизляр и Астрахань, то легко может покорить всю Россию. Хотя Баба-хан и не простирал свои виды так далеко, но, веря сообщениям о слабости русской власти за Кавказом, мечтал о возможности возвратить Персии потерянные ею мусульманские провинции. Опутанный ложными донесениями и бесконечной лестью, он счел выгодным воспользоваться обстоятельствами и прервал переговоры с нашим правительством.

Настаивая на отправлении посольства в Петербург, персидское правительство не имело чистосердечного намерения вступить в мирные соглашения с Россиею. Оно желало только продлить время, заняться внутренним устройством и собраться с новыми силами.

Власть Баба-хана не утвердилась еще прочно в Персии и в самом семействе его существовали вражда и несогласие. Мы имели уже случай сказать, что братья Аббас-Мирзы, завидуя тому, что он назначен наследником престола не по старшинству рождения, искали его погибели. Баба-хан и Аббас-Мирза видели это и знали, что противники их могут иметь успех, если продолжится война с Россиею. Естественно, что оба они желали хотя на время остановить военные действия и легко бы достигли этого, [280] если бы не воспрепятствовали тому посторонние внушения сначала Франции, а потом Англии, подкупавшей первых сановников государства. Польза отечества и бескорыстие — это такие вещи, которые непонятны персиянину, и при помощи денег всегда можно управлять Персиею по своему произволу.

Англичане широко пользовались этою чертою народного характера и интриговали с успехом.

Тем не менее, наше правительство, надеясь, что собственные и личные интересы двух представителей страны заставят их взглянуть на дело более трезво, поручило Тормасову войти вновь в сношение с Аббас-Мирзою и просить личного свидания или же прислать доверенную особу для переговоров. Тормасову поручено объявить, что Государь Император, искренно желая положить предел кровопролитию и восстановить прежнюю дружбу между обоими государствами, «с благоугодностию принять изволил» предложение тегеранского двора об отправлении чрезвычайного посольства в Петербург. В случае же, если бы персидское правительство изъявило желание заключить перемирие на месте, то Тормасов должен был требовать, чтобы оно было заключено на время от двух до пяти лет и распространено на все подвластные России мусульманские владения. В удостоверение же того, что данные обязательства будут соблюдаемы свято, персидское правительство должно было, в виде залога, уступить нам на время перемирия крепости Нахичевань и Эривань, для занятия их русскими войсками. При несогласии на такую уступку Тормасову разрешалось и без этих условий заключить перемирие, но не более как на два года, и все переговоры вести словесно, «дабы, в случае, если бы домогательства наши оказались безуспешными, не было следов, что они могли быть не уважены» (Румянцев Тормасову, 16-го ноября 1809 г. Ак. Кавк. Арх. Ком, № 1080.).

Последние слова свидетельствуют, что наше правительство не надеялось на благоприятный исход мирных сношений. Петербургский кабинет требовал уступки провинций, нами еще не занятых, и хотя справедливость своих желаний подтверждал [281] примерами из истории Европы (Наше правительство указывало на Австрию, которая при заключении перемирия вверила Наполеону не только крепости, но и целые области, что и послужило к скорейшему заключению мира между двумя державами.), но персияне не могли согласиться на подобные условия.

Предполагая, что такие требования происходят исключительно от произвола главнокомандующего, тегеранский двор отправил через Константинополь в Петербург Кербелай-Хаджи-Хусейн-хана, в качестве уполномоченного, и полагал, что этим путем он скорее достигнет желаемых условий мира. Едва только известие об отправлении Хусейн-хана достигло до Петербурга, как Тормасов получил приказание сообщить Аббас-мирзе, что хотя неожиданное появление персидского посла со стороны Константинополя и удивляет русское правительство, но тем не менее Император, желая доказать искреннее свое расположение к миру, приказал препроводить Хусейн-хана в Киев, где он останется до получения от Аббас-Мирзы уведомления: действительно ли Хусейн-хан назначен послом, или же для заключения мирных условий будет отправлено другое посольство (Румянцев Тормасову, 26-го декабря 1809 г. Ак. Кав. Арх. Ком., № 1082.).

Сознавая, что отправление посла помимо главнокомандующего крайне неуместно, и будучи поставлен в весьма неловкое положение относительно Тормасова, Аббас-Мирза отвечал, что Хусейн-хан не был назначен послом и не имел полномочия для заключения мира России с Персиею, но был отправлен от Мирза-Шефи, первого министра Баба-хана, с одним только приветствием к главнокомандующему молдавскою армиею, и что ему повелено возвратиться обратно. Но, прибавлял Аббас-Мирза, если Хусейн-хан находится уже в России, то ему будет приказано оставаться там до прибытия особо назначенного посла. Это последнее заявление наводило на мысль, что персидское правительство действительно намерено заключить мир и в непродолжительном времени отправит посольство в Петербург (Тормасов Румянцеву, 8-го марта 1810 г. Ак. Кав. Арх. Ком, № 1085.). Предположение это казалось тем более вероятным, что наследник [282] Персии выражал желание, чтобы предшествующее миру перемирие было заключено в Карабаге, на границах Персии, и обещал уполномочить для того своего визиря Мирза-Безюрка. Получив такое уведомление, Тормасов избрал местом свидания крепость Аскаран, куда и приехал 19-го апреля, а на следующий день прибыл туда же Мирза-Безюрк.

После взаимных приветствий, переговоры продолжались беспрерывно в течение восемнадцати дней. Вопрос о признании Талышенского ханства под покровительством России не был принят Мирзою-Безюрком, и переговоры собственно по этому ханству продолжались шесть дней. Персидское правительство считало Талышенское ханство в своей зависимости и имело в виду, тотчас же по заключении мира, обратить часть своих войск против хана и привести его к покорности. Баба-хан все еще настаивал, чтобы, Мир-Мустафа отправил свою восьмилетнюю дочь в замужество за одного из его сыновей. Хан отговаривался и, под предлогом малолетства дочери, просил отсрочить эту посылку хотя на три года. Властитель Персии настаивал на своем, великолепно принимал посланных хана, писал ему льстивые фирманы и употреблять все меры, чтобы отвлечь его от России. Не поддаваясь таким прельщениям, Мир-Мустафа не соглашался ни на какие предложения персидского двора и просил свидания у лейтенанта Неклюдова, стоявшего у острова Саро, которое и было назначено в Ленкорани 15-го февраля 1810 года.

Сознавая, что все обещания Баба-хана были не более как сеть, расставляемые талышенскому хану, за его приверженность к России, Мир-Мустафа просил Неклюдова дать ему военное судно для отправления на нем, через Баку в Тифлис, своего сына с просьбою о помощи против персиян. Имея в виду, что отправление ханского сына сухим путем было невозможно, так как путь лежал через владения враждебных ему лиц. Неклюдов согласился на просьбу Мустафы, и транспорт «Пчела» был приготовлен для отвоза посланного в Тифлис.

Между тем, Баба-хан не терял еще надежды подчинить своей власти Талышенское ханство. Он успел склонить родственника хана, кизыл-агачского бека, восстать против Мустафы [283] и писал талышенцам, чтобы они не повиновались хану. Два ханские сына отправлены были для усмирения восставшего бека, который бежал в Персию, и волнение прекратилось. Тогда властитель Персии прислал к Мустафе своего посланного с обещанием возвратить хану все владения, перед тем отнятые, если только он откажется от покровительства России. Предложение это было слишком соблазнительно, и Мустафа стал раздумывать: отправлять или нет своего сына в Тифлис; но когда оказалось, что посланный уполномочен возвратить эти владения только тогда, когда хан отправит с ним свою дочь, то Мустафа предпочел отказаться от такого предложения. Посланный уехал, и хан, страшась мщения, строил на острове Саро барак и амбар для помещения в нем до 2,000 пудов пшена. Он вторично пригласил к себе Неклюдова и на бывшем 28-го марта свидании просил помощи, говоря, что без нее его поданные взбунтуются из опасения нового нашествия персиян, ожидаемого ими в близком будущем.

В самом деле, хан был в то время в крайне неопределенном положении, и в народе ходили весьма тревожные слухи. Одни рассказывали, что Талышенское ханство, на происходящих переговорах, признано ни от кого независящим; другие утверждали, что, по заключенным условиям, русские должны оставить Дагестан и Ширвань и уступить их Персии. Все же единогласно твердили о значительном сборе персидских войск и о прибытии в Гилян до тысячи человек англичан, разного рода мастеровых и кораблестроителей. Для какой цели они присланы и куда будут направлены персидские войска, никто не знал, но известно было, что Аббас-Мирза требовал, чтобы Талышенский хан прислал свои войска для усиления его армии.

— Шах-Задэ требует от меня войско, — говорил Мустафа, но знает, что меня разорил, отнял много подданных и оставил меня с голыми руками. Какие же войска я ему дам? Если пошлю остальные, то со мною русские сделают то же, что и персияне.

Неуступчивость хана и его последний ответ страшили его подвластных. Не спрашивая согласия Мустафы, талышенцы [284] отправили от своего имени посланного к Аббас-Мирзе, с обещанием дать в аманаты ханского родственника Эмир-Кули-бека, если только Талышенское ханство не будет подвергнуто новому разорению и будет отменена посылка к Баба-хану ханской дочери. Получив на это согласие персидского правительства, народ потребовал, чтобы хан отправил аманата. Мустафа принужден был согласиться, но задержал отправление его на десять дней; и в это время просил нашей помощи, говоря, что в противном случае принужден будет удалиться со всем своим семейством в Россию (Рапорт Неклюдова капитан-лейтенанту Челееву, 30-го марта. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 898.).

Удаление это было бы крайне невыгодно для наших интересов, и Талышенское ханство могло признать над собою власть Баба-хана. Не желая упускать из рук владение, столь долгое время искавшее покровительства России, Тормасов ободрял Мустафу и обещал, при предстоящих переговорах, сделать все возможное в его пользу. Требование главнокомандующего признать ханство под покровительством России, как мы видели, встретило сопротивление со стороны Мирза-Безюрка. Тогда Тормасов предложил заключить особое условие, в котором постановить, что до заключения полного мира, при котором должна решиться участь Талышенского ханства, не будут в него введены, без нарушения перемирия, ни русские, ни персидские войска. Не соглашаясь и на это, Мирза-Безюрк, обещал спросить разрешение Аббас-Мирзы, находившегося тогда в Нахичевани.

Главнокомандующий отправил Аббас-Мирзе письмо (От 28-го апреля 1810 года. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 899.), в ответ на которое наследник писал, что решить этот вопрос он не может, но спросит отца, и так как ответ будет получен не скоро, то полагает, что такая мелочь, как Талышенское ханство, не может остановить переговоров о восстановлении мирных отношений между двумя государствами; что о Талышенском ханстве можно говорить после, или, другими словами, тогда, когда персияне успеют разорить его. Аббас-Мирза писал, что излишние требования России дадут о ней дурную славу и послужат [285] поводом к обвинению в том, что такое ничтожное ханство, как Талышенское, могло послужить к разрыву мирных переговоров.

«Поводом этих маловажных посторонних дел, писал Аббас-Мирза, вы не должны покрыть пылью прозрачное зеркало дружбы, а если, по разным обстоятельствам, заметите в нем (зеркале) потускнение, то, по мере возможности, должны стараться его очистить и тем уничтожить следы вражды в сердцах».

Тормасов настаивал, однако же, на этой мелочи, а Мирза-Безюрк не соглашался. После долгих совещаний договаривающиеся решились, не упоминая прямо в статьях о перемирии о Талышенском ханстве, оговорить только, что ни с той, ни с другой стороны не будут предприняты никакие неприятельские покушения на земли, города, ханства и царства, приобретенные трактатами до подписания акта перемирия, покоренные оружием и состоящие под покровительством той или другой державы.

Составленный на этом основании проект трактата был уже готов, когда Мирза-Безюрк получил от своего правительства секретное распоряжение, вследствие которого стал явно уклоняться от заключения мирных условий. Поводом к такой перемене тегеранского двора послужили интриги английского посольства, всеми мерами старавшегося не допустить Персию до соглашения с Россиею. По внушению английского посла Гарфорта Джонеса, Персия решилась не заключать перемирия с Россиею, а взамен того открыть переговоры о союзе с Турциею. Лишь только последние окончились формальным соглашением о совокупном действии против России, и Порта обещала дать в помощь Персии 12,000 лучших анатолийским войск, как Мирза-Бизюрк получил приказание прервать переговоры (Румянцев Тормасову, от 24-го июня 1810 г.). Он стал заявлять вновь такие требования, на которые согласиться было невозможно. Мирза-Безюрк требовал, чтобы Россия отказалась от покровительства Талышенскому ханству и предоставила его Персии; чтобы из титула Тормасова, обозначенного в полномочии, исключено было выражение «главнокомандующего в Дагестане», показывая [286] тем, что Персия имеет притязание и на эту страну; чтобы Мустафа, хан ширванский доставил полное удовлетворение жителям соседних персидских провинций, за отогнанные им 15,000 баранов, тогда как Мустафа вызван был на этот поступок самими персиянами, разорявшими его владение; чтобы, во все время перемирия, Россия не поднимала оружия против Ахалцыхского и Карского пашалыков и, наконец, чтобы мигринский и гюнейский магалы, в Карабаге, были уступлены Персии. Все эти ничем не оправдываемые требования заставили Тормасова предложить разменяться полномочиями без постановления перемирия, на что Мирза-Безюрк охотно согласился и на другой же день отправился в обратный путь (Тормасов графу Румянцеву, 26-го мая 1810 г, № 74. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 1092.).

Таким образом, переговоры были окончательно прерваны, и Тормасов с сожалением видел, что «вес золота английского и турецкого дворов, при всем желании персидского правительства восстановить с Империею Российскою союз и мир, заставил его из корыстолюбия поколебаться и быть весьма нерешительным, что весьма заметно было во время переговоров, по медленности Мирзы-Безюрка и по разным выдумкам и пустым претензиям» (Из отношения Тормасова Симоновичу, от 10-го мая, № 67.).

Оставив Аскаран, главнокомандующий спешил в Тифлис, где присутствие его было крайне необходимо, в виду происшедших событий в Имеретии.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887