ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

XI.

Вступление Тормасова в командование войсками и управление краем. — Число войск. — Состояние наших пограничным дел с Персиею и Турциею. — Воззвание Баба-хана. — Письмо Тормасова Аббас-Мирзе. — Вторжение персиян в наши границы. — Боевые средства главнокомандующего. — Отражение неприятеля. — Переговоры о мире. — Происшествия в Талышенском ханстве. — Воззвания грузинского царевича Александра.

Назначенный вместо графа Гудовича главноуправляющим губерниями Астраханскою, Кавказскою и Грузиею, генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов был человек энергичный и решительный, вполне честный и бескорыстный, обладавший твердою волею и некоторою настойчивостию, заставлявшею его однажды сделанное распоряжение приводить в исполнение.

12-го апреля 1809 года Тормасов вступил в управление краем и командование войсками (Всеподданнейший рапорт гр. Гудовича, 12-го апреля. Воен. Учен. Арх., дело № 2416.), состоявшими из 19-й и 20-й пехотных дивизий, с их артиллериею (В состав 19-й пехотной дивизии входили полки: Суздальский, Вологодский, Казанский, Белевский, Севастопольский мушкетерские и 16-й егерский. — В 20-й дивизии были: Херсонский и Кавказский гренадерские; Кабардинский, Саратовский, Тифлисский, Троицкий мушкетерские, 9-й, 15-й и 17-й егерские полки.); из четырех гарнизонных баталионов (Кизлярский двухбаталионный, Моздокский однобаталионный, Владикавказский двухбаталионный и Астраханский трехбаталионный.), пяти кавалерийских полков (Владимирский, Таганрогский, Нижегородский, Борисоглебский и Нарвский драгунские полки.), местных поселенных казаков (Кавказское войско, Кубанское, Хоперское, Волгское, Гребенское, Терское семейное, Терское кизлярское; полки: Моздокский, Астраханский и Линейный казачьи и Моздокская горская команда.) и девятнадцати донских казачьих полков (Донские полки: Персианова, Ахлова, Поздеева, Грекова, Араканцева, Быхалова, Ильина, Петрова 1-го, Каршина, Балабина 1-го, Апостолова, Ежова 1-го, Денисова 9-го, Ребрикова 2-го, Данилова, Агеева, Богачева, Попова 16-го и Сысоева.).

Большинство этих войск находилось на Кавказской линии и лишь меньшая часть — в Закавказье. [229]

На Кавказской линии было расположено четыре пехотных и четыре драгунских полка (Суздальский, Вологодский, Казанский мушкетерские и 16-й егерский полки; драгунские: Владимирский, Таганрогский, Нижегородский и Борисоглебский.), все гарнизонные баталионы, поселенные казаки и одиннадцать донских полков (Персианова, Ахлова, Поздеева, Грекова, Араканцева, Быхалова, Ильина, Петрова 1-го, Каршина, Балабина 1-го и Апостолова.). В Закавказье находились: одиннадцать пехотных и один драгунский полк (19-й дивизии полки Белевский и Севастопольский, вся 20-я дивизия и Нарвский драгунский полк.), один линейный казачий и остальные восемь донских полков. Общая численность войск, как на линии, так и в Закавказье, состояла из 27,648 человек пехоты и 15,886 человек кавалерии (В том числе 825 человек генералов, штаб и обер-офицеров пехоты и 424 человека офицеров кавалерии.), с 36 батарейными и 64 легкими орудиями.

Обязанный с этими войсками охранять границу на весьма большом ее протяжении, Тормасов должен был положить в основание своих действий переданный ему графом Гудовичем рескрипт Императора, в котором высказывалась необходимость утвердиться прочным образом на берегах рек Куры и Аракса.

Одобряя, в общих чертах, действия графа Гудовича у Эривани и Нахичевани, Государь писал ему, чтобы он, утвердившись как в этих пунктах, так и в других удобных местах по Араксу, мирным с Персиею постановлением упрочил бы эту границу на вечные времена за Россиею.

«Если вы признаете за нужное», прибавлял при этом Император (В рескрипте графу Гудовичу, от 3-го декабря 1808 г.), «для прекращения колебания мыслей в тамошних народах и дабы знали они, что христианские области, прибегающие под мою защиту, не могут быть отлучены от оной, довесть до сведения ханов и владельцев Дагестана, Ширвана и всех областей, входящих в предначертанную границу, что, отныне, впредь Кура, Аракс и Арпачай имеют быть границею между российским и персидским владениями, — я разрешаю вам сделать в том смысле от имени вашего прокламацию».

Познакомившись с положением дел еще до вступления [230] своего в звание главнокомандующего, Тормасов не находил необходимым прибегать к прокламации. Он знал, что прокламация для азиятского человека имеет весьма малую цену, и что подданство и покорность ханов обусловливается только занятием войсками их владений. Не только ханы, но и более цивилизованный в этом отношении тегеранский двор не подчинялся и не признавал всех тонкостей европейской дипломатии. Он, по-видимому, искал случая заключить с нами перемирие и прекратить существовавшие враждебные отношения, а на самом деле собирал войска и подготовлял все необходимое для продолжения военных действий. Под покровом мирных переговоров, персияне надеялись усыпить главнокомандующего, отвлечь его внимание от своих приготовлений и, воспользовавшись удобным случаем, вторгнуться нечаянно в пределы Грузии.

Зная коварство тегеранского двора и его двуличность, Тормасов признавал необходимым, не прекращая переговоров о мире, сосредоточить все свободные войска в таком пункте, с которого можно бы было при первой надобности действовать как против Персии, так и против Турции. С последнею хотя и было заключено перемирие, но поведение Порты было таково, что на благополучный исход мирных переговоров рассчитывать было нечего. Правительство султана не имело чистосердечного намерения вступить в мирные соглашения с русским правительством и, заключив перемирие, втайне употребляло все средства к тому, чтобы возбудить подвластное нам магометанское население к восстанию против России. Поводом к такому возбуждению было прекращение наших сношений с горцами, по причине заразительной болезни, появившейся в разных местах среди туземного населения.

Прежде всего эта болезнь появилась за Тереком и за кордоном Кавказской линии, расположенным в селение Эндери, а потом в деревнях, принадлежавших аксаевцам и костюковцам (Отношение главнокомандующего военному министру, 3-го января, № 3.). В Кабарде зараза особенно сильно свирепствовала в так называемых Чегемских горах. В предохранение от [231] распространения болезни, в наших селениях и станицах были устроены карантины: в сел. Прохладном, близ Георгиевска, и между Константиногорским и Кумским штерншанцами. Турки старались воспользоваться последним распоряжением нашего правительства и выставляли карантины новым стеснением со стороны России. Лишенные временно свободного сообщения с нашими пограничными селениями и городами, горцы волновались. Жители сел. Эндери и кабардинских аулов отправились в Чечню для возмущения тамошнего населения противу России. Они взяли с собою фирман султана, полученный ими через закубанцев, фирман просивший помощи вольных народов против врагов мусульманства. Султан обещал помочь своим единоверцам порохом, свинцом, оружием и подарками, лишь бы только они соединились воедино для совокупного действия против «пришельцев с севера». Кабардинские муллы собирались на совещания, проповедовали священную войну и, удерживая народ от сношений с нами, как с христианами, требовали признания русских врагами. По проискам кабардинского духовенства ингуши стали переходить в магометанство, строили мечети и дали присягу действовать враждебно против русских. Все захваченное у нас в добычу ингуши постановили, делить между собою, уступая каждый раз пятую часть на долю мулл. В пользу последних они обязались давать с каждого двора по 50 мер пшеницы, проса и ячменя. Кто не исполнит такого условия, от того народ решил отобрать все имущество и скот.

Не ограничиваясь возмущением подвластного нам населения, Порта вступила в соглашение с тегеранским двором и при посредстве английского посольства заключила дружественный союз с Персиею.

Около этого времени прибыл в Тегеран английский посланник Гарфорт Джонес. Представитель народа, враждебного России и Франции, Джонес был отправлен с целью не допустить Персию до заключения мирных условий с нами и союза с Франциею. Он предложил Баба-хану выслать из Персии французское посольство и обещал за это значительную сумму денег, обещал уступить часть владений в Индии и построить для персиян [232] флот на Каспийском море. Отклоняя тегеранский двор от заключения мирных условий с Россиею, Джонес содействовал заключению союза Персии с Турциею. Оба государства постановили употребить все средства к тому, чтобы одновременно поднять знамя бунта на всем протяжении наших владений между Черным и Каспийским морями. Турецкие эмиссары явились в Имеретии, Мингрелии, Гурии и Абхазии, а сторонники Персии пробрались в мусульманские провинции Закавказья.

Получаемые из Персии известия были одного и того же содержания и сводились все к тому, что в июне Баба-хан прибудет с войсками в Адербейджан, откуда отправит одного своего сына Аббас-Мирзу в Карабаг и Ширван, а другого Мамед-Али-хана двинет со стороны Эривани. По сведениям, у Аббас-Мирзы, сверх конницы, было до 10,000 человек сарбазов или регулярной персидской пехоты, обученной офицерами бывшего в Персии французского посольства. Повелитель Ирана в сотый раз говорил, что пока не выгонит русских из Грузии, до тех пор не повернет «узды своего движения» в столицу Персии. Обещая изгнанному Селиму шекинскому возвести его на ханство, Баба-хан писал шамшадыльским старшинам, что скоро прибудет к ним с непобедимыми войсками, и отправил царевича Александра в Ахалцых, а Теймураза — в Имеретию. Царевичи рассылали свои письма по Грузии, писали жителям Джавского ущелья и возмущали тагаурцев. Приглашая их к поднятию оружия, Александр говорил, что каждый, пришедший к нему на помощь, будет любимым его братом, а не подданным, и что для всех таких он будет истинным благодетелем.

Все эти приглашения и подговоры происходили тогда, когда персидское правительство официально переговаривалось с Тормасовым о заключении мирных условий. Оно высказывало непременное желание отправить своего посла в Петербург к высочайшему двору. В столице хотя и понимали, что такое желание клонится исключительно к тому, чтобы выиграть время, тем не менее готовы были сделать уступку. Император Александр поручил Тормасову внушить тегеранскому двору, что если [233] Персия желает искренно достигнуть мирных соглашений, то всего полезнее для нее избирать пути самые близкие и, отклонив посторонние вмешательства, войти в непосредственное сношение с главнокомандующим, уполномоченным на все случаи, могущие встретиться при переговорах. Впрочем, если бы персидское правительство стало настаивать на отправлении своего посла в Петербург, то Император готов был принять его в своей столице.

Исполняя волю Государя и отправляя письмо к наследнику персидского престола, Тормасов снова перечислил Аббас-Мирзе те выгоды, которые может приобрести Персия по заключении мира с Россиею. Главнокомандующий говорил, что, при содействии России, Персия может возвратить все области, отнятые турками, и успокоить внутренние волнения в стране; что Император Александр признает Баба-хана в шахском достоинстве, а Аббас-Мирзу — законным и единственным наследником и что, наконец, такое признание будет охранено от всех врагов, как внутренних, так и внешних. «Тогда», писал Тормасов Аббас-Мирзе (В письме от 27-го июня 1809 г. Акты Кавк. Арх. Ком., т. IV, № 1060.), «нет сомнения, что все противники, явно и тайно восстающие противу спокойствия знаменитейшего каджарского колена, должны будут умолкнуть с покорностию и тогда благоденствие Персии, также собственное могущественного вашего родителя, равно и ваше останется никем ненарушимо...»

«Искомый Англиею союз с Персиею», прибавлял главнокомандующий, от коей, как известно мне, прибыло в Бендер-Бушир посольство с дружественными предложениями, отнюдь не может быть для Персии полезен, а тем еще меньше Персия может полагаться на обещания англичан, будучи уже, конечно, известна, сколь в прошлом году гибельные следствия постигли две сильные державы, обольщенные обещаниями Англии, и именно Швецию, потерявшую лучшую часть своих владений, приобретенных силою оружия моего великого и всемилостивейшего Государя Императора, и Испанию, невозвратно погибшую. Ныне же воспоследовал еще ближайший пример с Австриею, повергшею [234] себя в бедственное положение тем, что, по внушениям Англии и проискам ее, начав войну против Франции, в продолжение четырех недель понесла уже неоднократно жестокие поражения, и, наконец, быв принуждена самую столицу своей империи — Вену передать на произвол победителю, тщетно ожидает и ожидать будет своего спасения от союза с Англиею».

Посланный с этим письмом главнокомандующего подполковник барон Вреде был задержан в Эривани, в ожидании дальнейших приказаний Баба-хана. Эта задержка не обещала, конечно, ничего хорошего, и тем более, что вскоре после того было получено в Тифлисе известие, что персияне появились на наших границах. Известие это поставило Тормасова в самое затруднительное положение: войск у него было мало, и повсюду происходили волнения. Дагестан и горские народы производили хищнические набеги и требовали с нашей стороны содержания довольно значительных наблюдательных отрядов; осетины также волновались, а имеретинский царь Соломон был готов отказаться от подданства России. Развлечение войск для охранения края было так велико, что главнокомандующий мог назначить в состав главных сил только четыре баталиона пехоты, шесть эскадронов кавалерии и до тысячи казаков. С этим отрядом он должен был действовать одновременно против турок и персиян, что, очевидно, было невозможно, и Тормасов просил о прибавке войск. В виду тогдашнего состояния политических дел, Император не признал возможным усилить кавказскую армию, и она принуждена была ограничиться одною обороною, крайне тяжелою для полков, как пехотных, так и кавалерийских.

Грузия окружена была со всех сторон неприязненными соседями и имела тысячу дорог, для такого неприятеля, каким были персияне, преимущественно конные, двигавшиеся без артиллерии и обоза. Притом же персидское правительство не имело ни регулярных войск, ни понятия о правилах и законах войны, принятых в европейских государствах. В лице персиян мы имели не неприятеля, а хищника, хлопотавшего только о том, как бы разорить селения, сжечь поля, захватить пленных и [235] отогнать скот. Персияне всегда и всеми мерами старались избежать встречи с нашими войсками, и будучи конными, обходили такими местами, где пехота не могла их преследовать или предупредить занятием дорог. Занять главнейшие пункты границы было делом совершенно невозможным, по малочисленности войск, и для защиты края приходилось делать большие переходы от одного места к другому; часто случалось приходить туда, где не было уже надобности, и вновь спешить к третьему пункту, атакованному неприятелем. Такой способ ведения войны, утомляя войска, доставлял неприятелю возможность иметь успех в своих намерениях.

Пользуясь быстротою движения, персияне производили грабежи, хищничества и вторгались в наши границы, преимущественно в Карабагское владение. Для защиты, как этой провинции, так и вообще для охраны всего левого фланга Закавказья, имелся всего только один отряд генерал-маиора Небольсина, находившийся на правом берегу р. Тертера и состоявший из двух баталионов Троицкого полка, двух баталионов 17-го егерского полка, гренадерского баталиона Кабардинского мушкетерского полка и донского Попова 16-го полка. Отряд этот предназначался для отражения неприятеля, если бы он попытался вторгнуться в значительных силах в Карабаг, Шеку или Ширвань.

Для поддержания, в случае надобности, этого отряда имелось два баталиона 9-го егерского полка, находившихся в казахской дистанции, под начальством полковника Лисаневича. Расположившись на р. Джагоре, при урочище Чардахлу, Лисаневич должен был, главнейшим образом, охранять Елисаветпольский и Шамшадыльский округи, и препятствовать персиянам ворваться в наши границы через Делижанское ущелье. В случае требования генерала Небольсина, Лисаневичу приказано было отправить ему в помощь один баталион, а самому оставаться с другим баталионом в Чардахлу. Для поддержания спокойствия во вновь покоренных ханствах и наблюдения за поведением самих владельцев, Тормасов мог назначить лишь по нескольку рот. Так, две роты Троицкого полка находились в Елисаветполе, одна — в Нухе и одна с орудием — в Шемахе (Ширвани); две [236] роты 17-го егерского полка расположены в Шуше (Карабаге) и две роты того же полка на Загаме. Вот все боевые силы, которыми мог располагать главнокомандующий для защиты всего левого фланга нашей границы. Сознавая их ничтожество, Тормасов призывал население к собственной защите, и требовал, чтобы ханы карабагский, ширванский и шекинский приняли надлежащие меры к обеспечению своих владений собственными войсками. Он просил, чтобы для содействия русским войскам владельцы выставили по тысяче человек конницы и обеспечили их провиантом на две недели (Письмо Тормасова ханам, от 30-го июля 1809 г.).

Татары казахской, борчалинской и шурагельской дистанций и хан карабагский выставили свою конницу и заняли наблюдательные посты почти по всем дорогам, по которым могли пробраться персияне в их границы, но Джафар-Кули-хан шекинский долгое время уклонялся от исполнения требований главнокомандующего, и лишь после неоднократных повторений выслал несколько человек всадников, без провианта и плохо вооруженных. Генерал-маиор Небольсин доносил (Рапорт Небольсина Тормасову, 19-го августа, № 276.), что присланная к нему нухинская конница не только не полезна, но отяготительна, ибо, по худобе лошадей, употреблять ее невозможно. У самих нухинцев не было хлеба, и они, оставляя посты, расходились в разные стороны, по домам. Что касается до Мустафы-хана ширванского, то он вовсе не высылал своей конницы и не скрывал своего недоброжельства к России. Поддерживая сношения с родственником своим Селимом, бывшим ханом шекинским, Мустафа давал ему пристанище в своих владениях, снабжал его съестными припасами и уверял всех, что делает это с разрешения главнокомандующего (Рапорт подполковника Тихановского, 24-го июля. А. К. А. К, т. IV, № 759.).

Постоянно враждовавший против Джафар-Кули-хана шекинского Мустафа приобрел в нем явного и опасного врага, зорко следившего за его поведением и поступками. Джафар был [237] человек пожилой, опытный и себе на уме. Полагая, по обычаю азиятцев, что самый лучший признак верности заключается в доносах на соседа, Джафар занимался ими с особым прилежанием. Он засыпал Тормасова жалобами и доносами, во многих случаях хотя и справедливыми, но запоздалыми, не новыми и давно известными из более достоверных источников. В сообщениях Джафара нового было только то, что было ложно и выдумано ханом шекинским, из личных выгод. Главнокомандующий ценил эти сообщения по их достоинству, и зная, что сам Джафар верен нам потому только, что сидит на ханстве при нашей охране, предложил ему помириться с Мустафою. В примирении этом Тормасов видел облегчение своего положения, спокойствие для населения, и потому поручил генерал-маиору Гурьеву быть посредником в прекращении вражды между двумя ханами. По предложению Гурьева, Мустафа согласился помириться с Джафаром и даже отправился на свидание с ханом шекинским, но на дороге получил вторичное требование генерал-маиора Небольсина о высылке к нему тысячи человек ширванской конницы. Под предлогом необходимых распоряжений и полученного известия о том, что персияне появились у Худо-аферинского моста, Мустафа отказался ехать далее и возвратился в Новую Шемаху. Это возвращение не побудило однако же его выслать требуемую конницу, и хан оставался спокойным зрителем, чья сторона одолеет и кто станет повелевать Ширваном: Россия или Персия. На все требования собрать и отправить конницу, Мустафа отвечал, что сделать этого не может, так как все жители, из опасения вторжения персиян, перебираются в горы.

Бездеятельность ширванского хана в защите собственных границ указывала на его двуличие, малую преданность России и на то, что он не считает персиян своими врагами. Действительно, скоро стало достоверно известно, что, с приближением персиян к нашим границам, Мустафа отправил к Аббас-Мирзе своего посланного муллу Абдурахман-эфенди. Под видом купца, мулла съездил к наследнику Персии и возвратился с письмом, в котором Аббас-Мирза, удивляясь, почему Мустафа [238] служит Государю, обещал 200,000 руб. если изменит ему. Мустафа считал еще пока неудобным последовать такому совету, ибо щедрость персиян на одних только словах была давно известна всем, и властитель Ирана не стеснялся обещаниями. Он сулил огромные суммы денег и награды всем тем, которые присоединятся к его полчищам. Баба-хан отправил свои фирманы в Дагестан, Ших-Али, бывшему хану кубинскому, хану талышенскому, осетинам, царю имеретинскому и даже к пограничным с Грузиею турецким пашам, «приглашая их с большими обещаниями к содействию ему в военных предприятиях» (Отношение Тормасова графу Аракчееву, 11-го июля 1809 г. А. К. А. К, т. IV, № 1062.). Сам он, в начале июля, выступил из Тегерана и остановился в м. Уджан по сю сторону Тавриза. Баба-хан намерен был испытать другой род войны с русскими: обходить наши войска своею конницею, появляться в местах, лишенных защиты и, вторгаясь нечаянно в наши границы, разорять и опустошать селения. С этою целью он разделил свои войска на три части, из коих одна, под начальством Аббас-Мирзы, предназначалась для действия в Карабаге; другая, под предводительством старшего сына Баба-хана, Мамед-Али-хана, сосредоточившись в Эривани, должна была вторгнуться в Памбакскую и Шурагельскую провинции, и наконец сам Баба-хан, дойдя до озера Гокча, намерен был произвести опустошение в Елисаветпольском округе, Шамшадыльской и Казахской дистанциях.

23-го июля персияне в числе до 10,000 человек вторглись в Памбакскую провинцию и напали на пост при сел. Амамлах, занятый двумя баталионами Саратовского мушкетерского полка. Бой продолжался в течение шести часов; персияне были разбиты и принуждены отступить. Оставив наши границы, Мамед-Али-хан отошел к Эривани и остановился близ Абарани.

При первом известии о приближении неприятеля к нашим границам, Тормасов, успевший собрать с большим затруднением отряд из семи баталионов пехоты, восьми эскадронов [239] кавалерии и двух казачьих полков (В отряде Тормасова находилось по два баталиона от полков Херсонского и Кавказского гренадерских, два баталиона 9-го и один 15-го егерского полков; по четыре эскадрона Нарвского и Нижегородского драгунских полков и донские Денисова и Ежова полки.), перешел из лагеря под Тифлисом к сел. Думанисам. Это передвижение устрашило персиян и расстроило все их планы. Урочище Думанисы находилось близ границ Ахалцыхского пашалыка и через него же пролегала дорога в Эривань. Полагая, что движение русских войск в этом направлении сделано с тою целью, чтобы, соединившись с войсками, находившимися в Памбаках и Шурагели, отрезать персиян и идти на Эривань, Мамед-Али-хан торопился уйти от наших границ и, вместе с тем, прикрыть этот город. Оставаясь у Эривани, Мамед решился выждать, пока с одной стороны обозначится намерение Тормасова, а с другой Аббас-Мирза, своим вторжением в Карабаг, не отвлечет наши силы в ту сторону.

Почти одновременно с появлением персиян в Памбаках, наследник Персии с своим ополчением подошел к Араксу, с намерением переправиться через Худо-аферинский мост. Здесь он узнал, что в Карабаге его ожидает генерал-маиор Небольсин с довольно сильным отрядом, и что русские выступили уже из лагеря при р. Тертере и перешли в г. Шушу с тою целью, чтобы не только не допустить персиян вторгнуться в наши границы, но, напротив, встретить их в их же владениях. Не надеясь на успех действий при таких условиях и полагая, что с переходом Тормасова в Думанисы, Елисаветпольский округ оставлен вовсе без защиты, Аббас-Мирза решился, миновав Карабаг, двинуться к Елисаветполю. Быстрыми и усиленными переходами от потянулся к Нахичевани, а оттуда к верховьям Шамхора. Рассчитывая на легкий успех и скорое овладение городом, Аббас был крайне удивлен, когда узнал, что Тормасов с главными силами стоит уже у Шамхора.

Как только главнокомандующий получил известие о том, что Аббас-Мирза потянулся к Нахичевани, он понял тотчас [240] же, что персидский принц намерен ворваться в образовавшийся промежуток между главным отрядом и войсками Небольсина, т. е. в Елисаветпольский округ. Следуя на помощь войскам, расположенным в Памбаках, Тормасов, после двух переходов, быстро переменил направление, двинулся к Елисаветполю и в четыре перехода; достиг до Шамхора. Русские войска встретили персиян лишь только они, в числе 4,000 человек, стали спускаться с гор, с намерением выжечь хлеб и разорить селения. Видя свои планы разрушенными, а жителей спокойными и не выказывающими желания изменить русскому правительству, Аббас-Мирза удалился в горы.

Попытки двух братьев не увенчались успехом, и до половины августа персияне, вторгаясь в, наши границы небольшими партиями, занимались мелким грабежом. Наши отряды ходили по разным направлениям, старались догнать неприятеля или предупредить его вторжение, но, утомляясь беспрерывными движениями, редко когда успевали встретиться с противником, быстро уходившим и скрывавшимся в горах.

В половине августа персияне в значительных силах снова вторглись со стороны озера Гокча в Елисаветпольский округ и остановились в урочище Хач-булаге, в 30 верстах от Елисаветполя. 13-го августа неприятельская партия, подъехав к форштадту города, имела перестрелку с обывателями и ротою Троицкого мушкетерского полка. Тормасов тотчас же двинулся к Елисаветполю и, расположившись лагерем на Загаме, поручил правителю Грузии связать все пехотные полки казачьею цепью и содержать в Тифлисе в готовности резерв, для отправления куда встретится надобность (Предписание правителю Грузии, 14-го августа, № 1503.). Персияне в числе от четырех до пяти тысяч человек все еще стояли у Хач-булага; позади их в пяти агачах (около 35 верст) стоял Аббас-Мирза с 20,000 человек (Рапорт полковника Якимова Тормасову. 14-го августа, № 680.). С приближением Тормасова оба отряда отступили к Шамхору, с намерением не допустить наши главные силы до Елисаветполя. Торопясь догнать неприятеля [241] и атаковать его, главнокомандующий предписал Лисаневичу с его двумя баталионами 9-го егерского полка следовать к Шамхору на соединение с главными силами. Как только авангард последних дошел до р. Шамхора, Тормасов приказал генерал-маиору маркизу Паулуччи взять два баталиона 9-го егерского полка с несколькими казаками и открыть место расположения неприятеля.

Пройдя четыре версты за реку, Паулуччи встретил толпу персиян в числе около 4,000 человек, быстро отступавших за урочище Хач-булаг в горы, прилегающие к Елисаветполю. Неприятель уходил быстро, скрывался в горах и догнать его нашей пехоте не представлялось никакой возможности. Маркиз Паулуччи остановился на Кораархе и расположился там лагерем. Видя новую неудачу, Аббас-Мирза отступил к Эривани, куда скоро пришел к нему и Мамед-Али-хан, также безуспешно кончивший свое вторичное покушение вторгнуться в Памбаки.

Находившийся с отрядом в Памбаках генерал-маиор Портнягин донес главнокомандующему, что 17-го августа показалась на границе толпа персиян в числе около 12,000 человек, перед тем стоявших на Абаране. Портнягин тотчас же выступил навстречу, но неприятель, избегая сражения, отошел к турецким границам Карсского пашалыка. На другой день персияне отступили к урочищу Кара-агач, по направлению к Борчалинской дистанции. Для преследования неприятеля был отправлен полковник Печерский с баталионом 15-го егерского полка, тремя эскадронами Нарвских драгун и сотнею казаков. Переваливши через высокий и труднопроходимый хребет Безобдальский, Печерский 22-го августа прибыл на Лори, но не нашел там неприятеля. Партия персиян, состоявшая из одной только конницы, сделала в эту ночь и следующий день 130 верст и ворвавшись в Борчалинскую дистанцию, близ урочища Агзебиюк, разорила восемь деревень татар, только что возвратившихся с кочевья и спустившихся с гор на плоскость.

Это был последний разбойничий наезд, когда 22-го августа к Тормасову явился посланный с письмом визиря Мирзы [242] Безюрка, в котором тот уведомлял, что Персия желает мира, но для заключения его считает необходимым послать в Петербург полномочное посольство, «ибо уступка провинций и взятие оных, — говорил он, зависит от воли самих государей (См. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 1070.)».

Причину продолжающейся войны Безюрк приписывал Тормасову, который, по его словам, вместе с сообщением согласия Императора принять посольство в своей столице, — заявил требование об уступке России ханств Эриванского и Нахичеванского.

«Такой ответ, писал визирь, который горче яда во время переговоров о дружбе, был весьма странен с вашей стороны. Хотя правительство мое из этого ответа сделало заключение о намерении вашем продолжать вражду, которая даст известный плод, но, принимая в соображение и дружеские ваши изъяснения в том письме, я решился отправить к вам Хаджи-Абуль-Хассана, и сообщаю вам, что если вы, подобно нам, имеете наклонность к дружбе, то на этот раз оставьте горький ответ и напишите такое письмо, которое более усилило бы наше расположение к приязни, а не усугубило вражды между двумя державами. Если же вы такой наклонности не имеете, то воля ваша».

Вслед за этим посланием и на следующий день главнокомандующий получил письмо и от Аббас-Мирзы с таким же точно предложением, причем оба посланные заявили, что правительство их настаивает на отправлении посольства в Петербург потому, что договариваться об определении границ на месте считает для себя унизительным и обидным в глазах народа. Тормасов отвечал, что Император согласился на принятие послов в своей столице в том только случае, когда на месте будут постановлены главные основания мирных условий, т. е. когда будут определены границы.

Персияне быть может сами по себе и согласились бы на это требование, но подстрекаемые англичанами они видели в таком заявлении русского правительства неравенство отношений между государствами и притязательность России. По всему видно было, [243] что расточаемое щедрыми руками английское золото оказало свое действие не только на жадных и алчных приближенных, но и на самого Баба-хана. Главнокомандующий не ожидал удовлетворительного исхода мирных переговоров, и, не задерживая долго посланных, 25-го августа отправил их обратно. Тормасов писал в своем ответе, что он уполномочен заключить мир, но только с непременным условием, чтобы реки Кура, Аракс и Арпачай были границами между двумя государствами, и если тегеранский двор искренно желает мира и согласен на эти условия, то он готов приступить теперь же к переговорам.

— Не могу, однако же, не заметить, — говорил он, отпуская посланных, — что искание мира и разорение невинных жителей — две вещи совершенно противные. Если бы Персия искренно желала мира, то воздержалась бы от набегов на наши границы, тем более, что при первом открытии Персиею мирных предложений, предместником моим запрещено нашим войскам входить в персидские пределы, что и по сие время свято наблюдается с нашей стороны. В настоящее время я не буду столь уступчив, и, при первом нарушении, постараюсь наказать нарушителей даже и в том случае, если бы представители персидского правительства находились в это время в С.-Петербурге.

Угрозы эти не подействовали, и спустя день после отправления персидских посланных, партия персиян сделала набег на борчалинских татар и, разорив несколько селений, поспешно удалилась в пределы Турции. Решаясь наказать хищников и имея в виду, что в Карабаге не было неприятеля, Тормасов вызвал к себе генерал-маиора Небольсина с тремя баталионами и двумя казачьими полками. Оставив на месте все тяжести и присоединив отряд Небольсина, главнокомандующий, в ночь на 28-е августа, двинулся к м. Чардахлы, находившемуся в 30 верстах от его лагеря. Там, по самым вернейшим сведениям, находился Аббас-Мирза с 6,000 пехоты и 20,000 конницы, передовые посты которой были замечены на вершинах Шамхорских гор. После трудного ночного перехода [244] по Ясаманскому ущелью и подъема на горы, Тормасов не нашел там не только войск, но и отдельных партий, ибо Аббас-Мирза, узнав о намерении русских атаковать его в горах, ушел верст за 40 внутрь Персии.

Имея Высочайшее повеление действовать оборонительно и располагая только пехотою, главнокомандующий не имел возможности преследовать конного неприятеля, бывшего от него в сорока верстах, а тем более входить в пределы Персии. Остановившись в м. Чардахлы, Тормасов отправил генерала Небольсина с его отрядом к Елисаветполю, для охранения крепости и округа, а полковника Лисаневича — к Шамхору для защиты туземного населения и шамшадыльских татар. Сам главнокомандующий намерен был двинуться к Тифлису, но едва стал спускаться с гор, как к нему прибыл новый посланный от Аббас-Мирзы с письмом, в котором наследник персидского престола просил заключить перемирие и уведомлял, что приказал немедленно отпустить барона Вреде, задержанного в Эривани. Тормасов отвечал, что, имея полномочие только на заключение полного мира, не может без Высочайшего разрешения приступить к заключению перемирия, но обещает не вступать в пределы Персии, если сами персияне не коснутся границ наших (Тормасов военному министру, 10-го сентября. Воен. Учен. Арх., д. № 2420.).

Под видом удовлетворения желания русского правительства, а на самом деле по недостатку продовольствия, персияне удалились от наших границ, но вслед за тем вторглись в Талышенское ханство, считавшееся под покровительством России.

Поводом к такому вторжению был отказ Мир-Мустафы-хана талышенского выдать свою дочь за одного из сыновей Баба-хана. Сообщая Тормасову ответ, данный повелителю Персии, и ожидая нападения, Мустафа просил о поддержке его русскими войсками. Главнокомандующий уверял хана, что, с наступлением осени ему нечего опасаться персиян, не имеющих возможности, по недостатку продовольствия, предпринять что-либо решительное, а тем более тогда, когда в Персии происходили [245] внутренние волнения, когда Хоросанская провинция отложилась от власти Баба-хана и между авганцами существовала междоусобная вражда. Тормасов писал, что Талышенское ханство укреплено самою природою и весьма удобно для защиты с небольшим числом войск, но на это получил ответ Мустафы-хана, что некоторые из его подвластных, отложившись, передались персиянам и что хану не с кем защищать своих владений. Тогда из Баку была отправлена к талышенским берегам эскадра из одного бомбардирского корабля и двух малых судов, под начальством капитан-лейтенанта Челеева.

В три часа пополудни 28-го августа Челеев вышел из Бакинской гавани и через 36 часов прибыл к Ленкорани. Он нашел жителей объятыми паническим страхом, в ожидании скорого вторжения неприятеля. Проходя по некоторым улицам, Челеев заметил, что город почти опустел, а оставшееся население вместе с ханом были похожи на преступников, ожидавших смертной казни. «Можно даже при первом взгляде, — доносил Челеев (Тормасову, от 1-го сентября. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 875.), — не исследуя причины пасмурности, читать на лице их какое-то прискорбие». Прибытие русских судов несколько ободрило туземное население, но не надолго как только талышенцы узнали, что русские войска не будут присланы им на помощь — они предались еще большему отчаянию, спешили оставить Ленкорань и укрыться на бесплодном полуострове, находившемся неподалеку от города. Хан умолял о присылке ему 1,000 человек пехоты, но Тормасов, выставляя малочисленность своих войск, писал, что не имеет никакой возможности оказать ему помощи в этом отношении.

В сентябре персияне, в числе 11,000 человек, вступили в пределы Талышенского ханства и 16-го числа, менее чем в четыре часа, овладели Ленкоранью и превратили город в пепел. Стоявшие на рейде наши суда не могли принять участия в отражении неприятеля, ибо все дело происходило за лесом, которым окружен был город. «Я чувствую себя, — доносил Челеев (Тормасову, от 19-го сентября 1809 г. Ак. Кав. Арх. Ком., т. IV, № 880.), — недостаточным совершенно изобразить картину [246] трогательнейшего положения жителей, при воззрении на коих каждый человек, хотя бы он имел варварское сердце, должен испустить несколько вздохов чувствительности к человечеству сам победитель содрогнулся бы, когда миновалось бы его исступление. Горестно очень быть чувствительной душе свидетелем ужасной сцены, когда жители, переселясь на полуостров, длиною на милю, со всеми животными влачат свою жизнь без покровов от непогод, кои их начинают преследовать, в песке, в грязи, без жизненного запаса себе и скоту».

С занятием Ленкорани неприятелем, большая часть талышенцев отложилась от Мустафы-хана и он с небольшим числом преданных ему войск, со всем семейством и имуществом принужден был скрыться также на полуострове. Хотя хан и принимал все меры к защите, но, признавая их совершенно ничтожными, умолял Тормасова оказать ему помощь русскими войсками. Одна рота Севастопольского полка была послана на судах из Баку в Талыши, но с тем, чтобы она не удалялась далеко от берегов внутрь Талышенского ханства. Отправить в помощь хану более значительный отряд Тормасов не признавал возможным. Талышенское ханство лежало за Араксом, и переправа через эту реку наших войск могла бы подать предлог тегеранскому двору утверждать, что русские не ограничиваются исканием границы по р. Аракс, а имеют более обширные виды на расширение своих владений. Такое заключение было несогласно с желанием Императора Александра, стремившегося к скорейшему достижению мирных соглашений с Персиею, и потому главнокомандующий принужден был ограничиться посылкою лишь незначительной части войск, предназначавшихся исключительно для защиты самого хана и его семейства. С этою целью капитан-лейтенанту Челееву приказано было, в случае крайней опасности для хана и нашей роты, посадить их на суда и отплыть от талышенских берегов.

Полуостров, на котором заперся хан с остатками своих войск, был местом весьма крепким и защищенным самою природою. С прибавкою в некоторых пунктах [247] искусственных укреплений можно было весьма долгое время держаться против многочисленного неприятеля, и потому Мир-Мустафа, по совету Челеева, приступил немедленно к постройке нескольких батарей, для защиты которых было высажено на берег 30 матросов с двумя орудиями. Для поддержки их, находившиеся на рейде суда были расставлены так, что могли обстреливать впереди лежащую местность и доставить довольно сильную оборону, но, к сожалению, она не могла быть продолжительна по недостатку продовольствия.

«Увядает Талышенское ханство, — доносил Челеев (Тормасову, от 15-го октября. Ак, Кав. Арх. Ком, т. IV, № 884.), — увядает очень приметно; хан уже потерял прежнюю бодрость духа; приверженные же воины его, которые остались делить с ним несчастную участь и испить вместе чашу горести, не прежние бодрые талышенцы, но унылые узники».

Неприятель господствовал повсюду: по горам и долинам персияне распоряжались как у себя дома. Жители бежали из своих жилищ и скитались в нищете, испытывая голод и холод. Запас пищи истощился почти у всех; скот — главное имущество поселян, не имея корма, устлал своими трупами почти весь полуостров, а между тем, перехваченные фирманы Баба-хана указывали, что персияне намерены оставаться там всю зиму, чтобы весною начать новое разорение. Оставшиеся без крова и без пищи талышенцы, с наступлением осени и зимы, могли быть поставлены в ужасное положение, если бы Фарадж-Уллах-хан, командовавший персидскими войсками, не вступил в переговоры с Мир-Мустафою.

17-го октября Фарадж прислал своего посланного с требованием, чтобы хан талышенский пожертвовал преданностию России в пользу Персии, и отдал бы сына в аманаты, в залог своей верности повелителю Ирана. Считаясь более 10-ти лет под покровительством России, хан предпочел оставаться в том же положении, и отказался исполнить требование тегеранского двора. Переговоры между Мустафою и Фарадж-Уллах-ханом готовы были прекратиться, когда капитан-лейтенант [248] Челеев, зная, что персияне добиваются заключения перемирия, принял на себя роль посредника и требовал, чтобы Фарадж удалился с своими войсками из Талыши. После довольно продолжительных сношений Фарадж согласился исполнить требование, но с тем, чтобы Мустафа освободил трех старшин, взятых им в плен на Муганской степи. Требование было исполнено, и персияне удалились (Рапорт Челеева Тормасову, 11-го ноября. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 885.).

Успокоившиеся талышенцы возвращались в свои селения, и порядок в ханстве мало-помалу восстанавливался. Тогда главнокомандующий, имея в виду, что Мир-Мустафа и его подданные не находятся в прямой зависимости России, а считаются лишь под покровительством ее, приказал Челееву простоять некоторое время у талышенских берегов, а затем, когда с наступлением осени пребывание в море сделается опасным для наших судов, посадить на них роту Севастопольского полка и отплыть к бакинскому рейду (Предписание Челееву, 20-го ноября. Там же, № 887.). Хан умолял не удалять флотилии и оставить войска, которые были необходимы ему как для обеспечения от вторичного нападения персиян, так и для приведения к покорности отложившихся его подданных.

С одной стороны, покровительство, столь долгое время оказываемое талышенскому хану, побуждало главнокомандующего оказать ему помощь, а с другой — крайняя ограниченность боевых средств и происходившие повсюду волнения, заставляли Тормасова уклоняться от исполнения просьбы Мир-Мустафы-хана. Имея для защиты трех обширных провинций: Дербентской, Кубинской и Бакинской только один Севастопольский полк, Тормасов не мог послать значительный отряд на защиту талышенского ханства, а между тем, посылка и оставление в ханстве нескольких рот было бесполезно, ибо могло служить поводом к нарушению доброго согласия с персидским правительством, по-видимому, искавшим прекращения враждебных отношений. Все эти причины заставили Тормасова отказать в помощи хану. [249]

«Доселе, писал он Мир-Мустафе (В письме от 29-го декабря. Ак. Кав. Ар. Ком. т. IV, №891.), делал я вам всю возможную помощь и, сколько позволяли мне то обстоятельства, защищал владение ваше со стороны моря военными судами и артиллериею, давал пехотные войска для содействия вам, требовал от персидского правительства, чтобы неприятельские против вас действия были прекращены и войска персидские выведены из талышенского владения, как покровительствуемого Всероссийскою Империею, что, как известно мне, и исполнено со стороны Персии по моему настоянию; я делал в пользу вашу все то, что требовали от меня мой долг и обязанность».

Желая однакоже сохранить влияние России в талышенском ханстве, Тормасов спрашивал министра иностранных дел, какая система действий должна быть принята относительно хана и, выставляя затруднительность своего положения от недостатка войск, искренно желал скорейшего заключения мира с тегеранским двором. Даже и с прекращением неприязненных действий с персиянами, положение наше в Закавказье было весьма затруднительно. Кроме персиян, мы имели весьма сильного врага в лице турок, готовившихся к открытию военных действий; в Абхазии происходили волнения и междоусобный спор за наследство, а ахалцыхский паша и лезгины производили весьма частые набеги на Грузию. Подстрекаемые грузинским царевичем Александром, лезгины и турки грабили селения и уводили в плен жителей.

Пробравшись через турецкие владения в Ахалцых, царевич Александр выкупил там нескольких человек грузин и отпустил их в отечество с своими наставлениями и письмами к князьям, дворянам, духовенству и народу.

«Любезного вам царя, писал он (От 31-го августа. Там же, № 191.), и памятного отца вашего Ираклия, сын Александр изъявляю любовь, мир и привет всем вообще старикам, как моим отцам, а молодым — как моим братьям. Не иду на вас с силою и мечом, ни с враждою против тех из вас, которые много или мало провинились перед высоким домом нашим; но иду с силою [250] Божиею на врагов, питая ко всем вам мир и любовь. Обнимаю вас как братьев и почитаю как отцов; знаком с вашими фамилиями, знаю их самоотверженную до крови службу, помню вашу почтительность и из любви к вам и жизни своей не пожалею, пока не избавлю вас от господства чужих, которые не умеют чтить вас, не знают ваших отцов, дедов и в чьих руках не будет конца вашей печали... Я имею с собою силу и казну трех сильных и великих держав — всего Ирана, османов и англичан для вашего освобождения из рук чужих. Это есть минута вашего счастия, когда вы можете возобновить усердие ваших предков и принять честь, подобающую великим и малым; когда вы пожалеете ваших домашних крестьян и имения, и для мирного охранения вашего поспешно и с усердием выйдете ко мне на границу Грузии, откуда дойдет до вас весть о моем прибытии. А если не захотите, то я не отвечаю за все ваши огорчения, чего отнюдь я не желаю, так как весь мой неусыпный труд предпринят только из любви к вам».

Независимо от этого царевич отправил свои воззвания к кабардинцам, осетинам и жителям Джавского ущелья. И здесь он точно также хвалился своими средствами, как боевыми, так и финансовыми. Царевич уверял, что нынешние приготовления Баба-хана непохожи на прежние; что на этот раз он или покончит со всем Ираном, или выгонит русских из Грузии.

— Теперь, — говорил царевич, пора вам сослужить службу: на дорогах поставьте людей; в случае, если будет следовать русское войско не пропускайте его. Вы всегда нашему дому служили и усердствовали, а теперь от вашего мужества зависит, как вы за нас потрудитесь: мы тоже прибудем в Грузию с войском, а вы спуститесь в Цхинвал.

Воззвания эти, не смотря на всю их несостоятельность и нелепость, не оставались без последствий. Князья Мачабеловы укрепляли свои замки в местах их жительства к стороне осетинских ущелий, заготовляли в них хлеб и вино, а осетины покупали рогатый скот, в ожидании скорого прибытия [251] царевича. В Грузии также происходили волнения от распускаемых ложных слухов. Сторонники Александра рассказывали, что главнокомандующий разбит персиянами и отряд его уничтожен, что неприятель находится в Елисаветполе и скоро появится у Тифлиса. Весь уезд и даже город были встревожены такими известиями, и население находилось в большом беспокойстве (Предписание Тормасова генералу Ахвердову, 24-го августа. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 1071.). Опасаясь, чтобы и прочие уезды не пришли в сомнение и из одного легковерия не возбудили беспорядков, Тормасов спешил сам в Грузию. Оставив в Елисаветполе генерал-маиора Небольсина с его отрядом, он перешел в Сомхетию и расположился лагерем у селения Квеши, близь границ ахалцыхских, чтобы уничтожить намерение паши вторгнуться в Карталинию и заставить его опасаться вступления наших войск в его владения (Отношение Тормасова военному министру, 10-го сентября. Воен. Учен. Арх. д. № 2420.).

Ахалцыхские войска не были еще готовы предпринять что-либо решительное по недостатку провианта, которого нельзя было ожидать и в будущем, так как поля не были обработаны. Лезгины небольшими партиями вторгались в Горийский уезд, грабили и разоряли жителей; царевич Александр хвастался их победами, но все видели какого сорта были эти победы, и дело царевича было не в блестящем положении, тем более, что с возвращением Тормасова все ложные слухи рассеялись и надежды на восстание уничтожились. Паша ахалцыхский и царь имеретинский обнадеживали еще Александра и обещали оказать помощь, но на самом деле опасались предпринять что-либо решительное. Тем не менее, главнокомандующий совершенно справедливо видел здесь гораздо большую для себя опасность, чем со стороны Персии и в мусульманских наших владениях Закавказья. Турки были, без сравнения, более сильным противником, чем персияне, и владели гораздо большими средствами к возбуждению горских народов против России. Происки персиян, не касаясь населения, в большинстве глухого ко всякого [252] рода воззваниям, имели влияние только на отдельных лиц, далеко не воинственного характера, тогда как интриги Порты отзывались на кавказской линии и приводили нас к столкновению с племенами воинственными, вольными и независимыми. Все это убеждало Тормасова, что для утверждения спокойствия в новопокоренном крае необходимо начать с умиротворения правого нашего фланга и отчасти с ближайшего соседа Грузии — царя имеретинского, по словам главнокомандующего, находившегося «не в должной покорности».

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887