ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

X.

Французское посольство в Персии. — Возобновление переговоров о мире. — Письмо графа Гудовича Аббас-Мирзе и ответ на него. — Движение графа Гудовича к Эривани, а генерала Несветаева к Нахичевани. — Обложение Эриванской крепости. — Занятие предместия. — Прокламация графа Гудовича жителям. — Занятие Нахичевани. — Прибытие в русский лагерь секретаря французского посольства. — Штурм Эривани. — Отступление. — Просьба графа Гудовича об увольнении его от звания главнокомандующего и назначение на его место генерала Тормасова.

В сентябре 1807 года прибыл в Эрзерум генерал Гардан, назначенный Наполеоном посланником в Персию. Юсуф-паша принял его с большими почестями и устроил великолепную встречу. Гардан поднес сераскиру богато отделанную шкатулку с червонцами и дорогими вещами, а взамен того, был отдарен турецкими жеребцами в золотых уборах.

Из Эрзерума Гардан отправился в Тавриз, в сопровождении большого числа офицеров всех родов оружия, [201] отправленных Наполеоном для обучения персидских войск европейскому строю. Посольство Гардана имело целью заключить теснейший союз с Персиею. Наполеон обещал Баба-хану быть посредником и прислать даже в Тифлис своего уполномоченного, для содействия скорейшему заключению мира с Россиею.

Французский посол нашел Персию в самом расстроенном состоянии: англичане сделали высадку на берега Персидского залива и, соединившись с багдадским пашою, открыли действия против персиян. Для защиты приморских берегов Шираза, персидское правительство не могло отправить более 4,000 человек, так как остальные войска были необходимы для усмирения внутренних волнений. Находившийся в Хорасане старший сын Баба-хана, будучи недоволен тем, что отец утвердил наследником престола Аббас-Мирзу — одного из младших своих сыновей, — взволновал народ и стал во главе восстания. Разглашая всюду, что Баба-хан нарушает священные законы, издревле чтимые персиянами, он требовал, чтобы отец признал его наследником престола, и угрожал, в противном случае, отстаивать свои права силой (Рапорт генерала Несветаева графу Гудовичу, 5-го января 1808 г, № 35.).

Озабоченный внутренними волнениями, тегеранский двор затягивал мирные переговоры с тем, чтобы, пользуясь временем, привести дела свои в порядок, а между тем, наступала весна и приближалось время, удобное для наездов персидской конницы. Посланные персидского правительства явились уже среди лезгин и в мусульманских провинциях, с приглашением поднять оружие против русских. Бакинцы — почти все тайные сторонники Персии — под видом торговли, развозили воззвания, а жители Сальян приготовляли лодки для переправы персиян через реку Куру (Рапорт генерала Гурьева графу Гудовичу 10-го марта 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 830.).

В предупреждение возможного вторжения неприятеля в наши границы граф Гудович вытребовал с линии Борисоглебский драгунский полк и расположил действующие войска лагерем в трех главных пунктах: у Саганлуга, в двенадцати верстах [202] от Тифлиса (У Саганлуга стояли лагерем: полки Херсонский и Кавказский гренадерские, каждый в трехбаталионном составе, 9-й и 15-й егерские в двухбаталионном; четыре эскадрона Нарвского и пять эскадронов Борисоглебского драгунских полков и казачьи полки: Донской Ребрикова и линейный, и 34 орудия.); в Карабаге, у разоренной крепости Берды (Здесь находились: Троицкий мушкетерский полк, шесть рот 17-го егерского и Донской Попова 16-го полк, под общим начальством генерал-маиора Небольсина.), и в Памбаках, при селении Амамлах (При сел. Амамлах были расположены: Саратовский мушкетерский и Донской Агеева 2-го полки, под начальством генерал-маиора Несветаева, а после смерти его, последовавшей в июне 1808 г, отряд этот поступил под начальство генерал-маиора Портнягина.), где соединялись дороги из Карса и Эривани. Сосредоточение русских войск одинаково страшило как персиян, так и турок. Назначенный вместо Юсуф-паши начальником всех войск в Азиятской Турции, Осман-паша не мог скрыть своего беспокойства перед русским посланным, доставившим ему письмо графа Гудовича.

— Почему Памбакская провинция усилена войсками? спрашивал он прибывшего, и интересовался узнать, сколько войск в Памбаках и Шурагели.

Персияне смущались еще более. Предполагая, что граф Гудович намерен нечаянным нападением овладеть Эриванью, они укрепляли город на скорую руку: в крепостные рвы впускали воду, заготовляли провиант и запретили вывоз соли в русские владения. Собрав толпу вооруженных и расположившись с нею лагерем на Абаране, Хусейн-хан эриванский уверял, что сделал это единственно для перемены воздуха, и распускал слух, что в самом непродолжительном времени прибудет к нему на помощь 12,000 человек из отряда Аббас-Мирзы. Последний отправил в Тифлис своего посланного, под предлогом удовлетворения требований графа Гудовича за разграбление некоторых селений в Карабагском владении, но на самом деле, чтобы определить окончательно те условия, на которых Россия желает установить мир с Персиею и разузнать, нельзя ли рассчитывать на какую-либо уступку в требованиях главнокомандующего.

Воспользовавшись вновь высказанным желанием прекратить [203] вражду, граф Гудович задержал персидского посланного и отправил подполковника барона Бреде с письмами к Аббас-Мирзе, мирзе Безюрку и первому визирю Баба-хана, Мирза-Шефи. Вместе с тем, он писал и генералу Гардану, что как посол союзной с Россией державы, он, конечно, не станет действовать против интересов России, разубедит тегеранский двор в тех ожиданиях, которые он основывал на прежних обещаниях Франции, и даст почувствовать Баба-хану, что, при теперешнем союзе России с Франциею, обещания эти не могут быть исполнены. От персидского же правительства главнокомандующий требовал, чтобы оно дало окончательный ответ: желает или нет заключить сначала перемирие, а потом приступить к переговорам о мире.

В основание мирных соглашений, писал граф Гудович, должна быть положена уступка России земель по рекам Куре, Араксу и Арпачаю, текущему от Шурагели и впадающему в Аракс. «Опытами всех веков дознано», прибавлял главнокомандующий, «что большие реки, Всевышним Провидением определенные быть чертою между великими державами, составляют вернейший способ избегать пограничных, хотя маловажных распрей, но могущих, мало по малу, произвесть взаимное охлаждение. Почему, в сем уважении, нельзя положить приличнейших границ между Россиею и Персиею, как реки Кура, Аракс и Арпачай. Вот настоящее основание, на котором должен быть утвержден мир, и оно составляет главное требование России».

Предлагая прислать уполномоченных для переговоров, русское правительство старалось убедить тегеранский двор, что уступка, требуемая Россиею, не может быть ни тягостною, ни унизительною для Персии, потому что владения, лежащие по левую сторону рек Куры и Аракса, давно не состоят под властью Персии, за исключением ханств Эриванского и Нахичеванского, которые в совокупности приносят не более 100,000 рублей годового дохода. Доход этот должен считаться ничтожным в сравнении с теми расходами, которые употребляются персидским правительством на военные потребности. Заключив мир, Персия не будет нуждаться в подобных расходах и, сверх того, [204] приобретет многие выгоды. Она достигнет восстановления упадшей торговли и признания Баба-хана в шахском достоинстве; тегеранский двор получит возможность поддерживать внутреннее спокойствие страны и предупредить волнение при перемене правительства, в случае смерти Баба-хана и вступления на престол его наследника, Аббас-Мирзы.

«Утверждение власти родителя вашего в Персии», писал граф Гудович Аббас-Мирзе (От 25-го марта 1808 г. Акты Кавк. Арх. Ком,, т. III, № 831.), «сопряжено с особыми для вас преимуществами. Неоспоримо то, что личные достоинства ваши, благоразумие и опытность дают вам право на наследство после родителя вашего, но известно, что есть еще ближайший наследник, по праву своего старшинства, который, при первом открывшемся ему удобном случае, может паче чаяния покуситься на отыскание своего права к наследству. Когда же прочно утверждена будет власть вашего родителя в Персии, по восстановлении мира с Россиею, в то время, при сильном подкреплении сей великой державы, поддержано может быть и право ваше как законного наследника после родителя вашего....

Нет ни одной державы, как из европейских, так и азиятских, которая бы в отношениях дружественных или неприязненных могла бы иметь большее влияние на Персию как Россия, по смежности своей с персидскими владениями и по могуществу своему. Французская империя, заключенным миром со Всероссийскою империею, находится теперь с нею в тесном дружественном союзе, и потому все действия ее не могут уже теперь идти во вред России. Если со стороны французской империи, во время продолжавшейся войны с Россиею, и были сделаны какие-либо обещания Персии, кои относились по тогдашнему времени ко вреду России, то ваше высочество, как опытный и благоразумный муж, сами можете видеть, что при теперешнем союзном и дружеском расположении обеих сих великих держав, обещания такие не могут быть исполнены. Следовательно, взяв положение нынешних владений великого Государя Всероссийского в краю здешнем, и рассмотрев положение других [205] европейских держав, нельзя не приметить, что Россия, во всех отношениях, должна иметь важнейшее противу других держав влияние на Персию. Англичане, по запутанности дел своих, восстановив против себя почти всю Европу, в теперешнем своем положении, кроме пышных обещаний, кои ими никогда не могут быть исполнены, никакой пользы не принесут для Персии. А турки, коих Персия, как уже всем известно, почитала злейшими своими неприятелями, никогда не могут быть верными ей союзниками. Итак, приязненное или неприязненное расположение России будет всегда наиболее чувствительно для Персии».

Тегеранский двор не разделял этих убеждений и все еще надеялся да содействие Наполеона.

Только что прибывший в Персию представитель Франции вел себя двулично и, при помощи интриг, старался скорее поссорить, чем сблизить договаривающихся. Правда, с прибытием в Тегеран подполковника Вреде, генерал Гардан старался выставить себя сторонником России и человеком, искренно желающим, чтобы цель приезда русского посланного увенчалась успехом. Гардан выхлопотал барону Вреде две аудиенции у Баба-хана, но эти хлопоты были им предприняты с единственною целью отвлечь внимание нашего правительства от действительных его поступков и сетей, которыми Франция старалась опутать тегеранский двор. Для выгод Франции и имея обширные виды на Персию, тюльерийский двор старался внушить, что при посредстве и содействии Наполеона Персия может рассчитывать на уменьшение требований России и, при заключении мирных условий, избежать территориальной уступки. Поэтому, обе аудиенции Вреде у Баба-хана не имели никакого значения. Побранив князя Цицианова, которому приписывал причину и начало неприязненных действий, Баба-хан спросил Вреде, с кем теперь воюет Россия?

— Победоносным оружием Его Императорского Величества, — отвечал он, — покорена теперь вся шведская Финляндия.

— А каковы вы с англичанами?

— В неприязни. [206]

— Это хорошо, заметил властитель Персии, — они и мои неприятели.

Этим и окончились аудиенции (Отношение графа Гудовича графу Румянцеву от 6-го июля 1808 г.).

Тайно поддерживаемый Франциею и надеясь на обещания Наполеона, тегеранский двор удерживался от окончательного заключения мирных условий, не соглашался ни на какую уступку, и граф Гудович получил от Аббас-Мирзы ответ, совершенно не соответствовавший желанию русского правительства.

«Я получил письмо вашего сиятельства», писал наследник персидского престола (Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 832.), «через вашего посланного, подполковника Вреде. Вы пишите, что реки Кура, Аракс и Арпачай составляют прямую линию, созданную всеведущим Богом для определения границ между двумя державами. Вашему сиятельству небезызвестно, что многие воды в окрестности Моздока составляли границу между Персиею и Россиею, и что оне также прямою линией разделяли владения двух держав. Еще вы пишите, что Персия от оспариваемых владений никакой пользы не извлекала, следовательно, пожертвовать этими маловажными частями государства, имея в виду важнейшую пользу от дружбы с Россией, не должно составлять большого затруднения. На это я отвечаю, что и Россия от оспариваемых владений пользы не имеет. В таком случае, по здравому рассудку явствует, что бесполезным владениям лучше быть в руках старого владетеля, чем в руках похитителя…

Вы, по своему мнению, поставляете мне на вид, что Франция, вступившая теперь с Россиею в дружбу, не исполнит данных нам прежде обещаний, но это не может служить уроном нашего правительства, и это не обяжет нас отказаться от покровительства нашим владениям и не выказывать энергии и мужества в этом отношении. Наше правительство, со дня заключения дружбы с Францией, никогда не имело случая обвинить ее в нарушении обета и убеждено, что если Франция действительно была бы шатка в своих обещаниях, то Россия, [207] отличающаяся дальновидностию и прозорливостью, не доверилась бы ее дружбе, после столь продолжительной вражды. В этих мыслях, после приезда вашего посланного, барона Вреде, решение всех ваших вопросов наш двор предоставил французскому правительству, а вместе с тем предписал нашему чрезвычайному посланнику, Аскер-хану, пребывающему во Франции, чтобы он, по совету его величества императора французов, вступил в переговоры с графом Толстым, русским министром в Париже, и заключил с ним трактат дружбы Персии, Франции и России».

Аббас-Мирза, по совету Гардана, предлагал заключить перемирие на год, но граф Гудович не соглашался и требовал скорейшего заключения мира. Мирза-Шефи, визирь Баба-хана, писал, что мир может быть заключен, но не иначе как под условием, чтобы каждая из двух держав владела своим древним достоянием. Сам Гардан, отвечая на письмо графа Гудовича, уверял его, что употребляет все усилия, чтобы сделать угодное русскому правительству, но что труды его, в этом отношении, парализуются крайнею подозрительностию и недоверчивостью персиян. По мнению французского министра, самым лучшим средством к уничтожению недоверчивости и недоразумений, было бы перенесение мирных переговоров в Париж. Искавший главенства во всем, император Наполеон желал принять опеку над Персиею и непосредственное участие в переговорах наших с этою державою, но русское правительство не могло допустить подобного вмешательства, и Император Александр не изъявил согласия на предложение французского министра. «Сколько ни уверен я в дружественных расположениях сего государя (Наполеона)», писал Император графу Гудовичу (В рескрипте от 31-го июля 1808. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 857.), «не могу согласиться на перенесение мирной негоциации в Париж, по причине отдаления сего места от персидских границ». Главнокомандующему поручено объявить тегеранскому двору, что удовлетворение его желаний. послужит только еще к более медленному [208] восстановлению мирных отношений, и потому не может быть допущено русским правительством. В случае упорства персиян и отказа прислать уполномоченных, графу Гудовичу разрешено было действовать по своему усмотрению, и если признает полезным, то открыть военные действия.

Отправив письма Аббас-Мирзе и министерству, с объявлением последней воли Императора Александра, главнокомандующий требовал, чтобы уполномоченные с обеих сторон были назначены безотлагательно, и объявлял, что в противном случае будет считать мирные сношения наши с тегеранским двором окончательно прерванными. Вместе с тем, чтобы принудить персиян дать скорейший и решительный ответ, граф Гудович оставил лагерь у Саганлуга и перешел в Памбаки, ближе к персидским границам.

Хотя известие о том, что Император Александр не изъявил согласия на перенесение мирных переговоров в Париж, крайне опечалило тегеранский двор, но, ободряемый французским посольством, Баба-хан, все-таки, не соглашался прислать полномочных в Тифлис. По обыкновению, он не давал никакого ответа, и тогда граф Гудович решился, перейдя границу, открыть одновременно военные действия в ханствах Эриванском и Нахичеванском. Он приказал находившемуся в Карабаге с отрядом генералу Небольсину двинуться прямою дорогою к Нахичевани и стараться овладеть городом в то время, когда сам граф Гудович, с главными силами, подойдет к Эривани. Занятие Нахичевани имело целью лишить персиян возможности подать помощь Эривани.

Чтобы ввести неприятеля в заблуждение относительно направления действий, главнокомандующий запретил пропускать персидские караваны в наши границы, приказал приезжающих из Персии курьеров останавливать на передовых постах, так чтобы они не могли видеть нашего лагеря, и препровождать их в главную квартиру только в таком случае, если бы прислан был от Аббас-Мирзы сам мирза Безюрк или какой-либо важный чиновник. Наступившая осень и отсутствие подножного корма, как единственного средства продовольствия, лишали персиян [209] возможности собрать значительное число войск, состоявших преимущественно из кавалерии. Главнокомандующий надеялся, что неожиданным движением и в такое позднее время года он скорее всего принудит персидское правительство согласиться на решительные предложения, ему сделанные.

Выступив в поход с отрядом, состоявшим из 240 человек офицеров и 7,506 человек нижних чинов (Отряд его состоял из драгунских полков: Нарвского, 23 офицера, 539 чел. нижних чинов; Борисоглебского, 21 офицер, 449 чел. н. ч.; гренадерских пехотных: Херсонского, 40 офицеров, 1,467 чел. н. ч.; Кавказского, 44 офицера и 1660 ч. н. ч.; мушкетерских полков: Саратовского, 13 офицеров, 555 н. ч.; Тифлисского, 11 офицеров, 463 ч. н. ч.; егерских полков: Девятого, 26 офицеров, 667 н.ч.; Пятнадцатого, 29 офицеров, 1,004 ниж. ч.; 20-й артиллерийской бригады, 17 офицеров, 476 чел. н. ч.; Донского Денисова полка, 90 офицеров, 401 чел. н. ч.; Ребрикова 2-го полка, 7 офицеров, 315 н. ч. (Рапорт генерала барона Розена графу Гудовичу 29-го декабря 1808 г, дело № 251).), граф Гудович, 25-го сентября, остановился при разоренной деревне Памбе. На следующий день он вступил в эриванские пределы и дошел до селения Абарани, где замечена была неприятельская партия в 500 человек, тотчас же удалившаяся. Стоявший у Абарани с 4,000 конницы Хусейн-хан эриванский, по получении известия о движении русских, занял высоты у деревни Аштарак, но был, 29-го сентября, оттеснен к Эчмиадзину. Преследуя его, граф Гудович подошел также к Эчмиадзинскому монастырю, где и был встречен духовенством. Хусейн-хан отступал по дороге к Эривани, жег все деревни, поля, хлеб, фураж и уводил с собою жителей. В Эривани, при содействии французских офицеров, производилась усиленная деятельность по крепостным работам: контр-эскарп и ров одевали камнем, устраивали фугасы, очищали сады и свозили в крепость бревна и камни, чтобы, в случае штурма, спускать их со стен на атакующих. Большая часть жителей, преимущественно армян, переселена за реку Аракс, а в крепости и окрестных деревнях оставлены только самые надежные. Аббас-Мирза стоял в Хое, с намерением, в случае надобности, подать помощь Эривани. Войск у него было немного, но персидский принц заготовлял значительное число палаток и переговаривался с [210] Осман-пашою, сераскиром эрзерумским, о совокупном действии против русских.

Между тем, граф Гудович, простояв у Эчмиадзина двое суток, оставил в монастыре обоз и больных, под прикрытием 180 человек пехоты при двух орудиях, а сам с остальными войсками двинулся далее. Переправившись в шести верстах от Эривани через быструю и каменистую речку Зангу, он, 3-го октября, остановился лагерем в виду города и в трех верстах от него. Отсюда главнокомандующий отправил в Эривань прокламацию, в которой, предлагая сдать крепость без кровопролития и тем избавить от смерти жен и детей, обещал дать свободу гарнизону и ручался за безопасность каждого, как личную, так и имущественную.

«Жители Эривани!» прибавлял он (В прокламации начальнику эриванского гарнизона, старшинам, духовенству и народу 4-го октября 1808 г, № 147. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 443.): «Вы не берите в пример прежней неудачной блокады крепости эриванской. Тогда были одни обстоятельства, а теперь совсем другие. Тогда предводительствовал войсками князь Цицианов — из молодых генералов, не столько еще опытный в военном искусстве, а теперь я имею счастие командовать здесь победоносными войсками моего великого и всемилостивейшего Государя Императора, водив уже более тридцати лет сильные российские армии. Притом же в прежнюю блокаду Эривани было несравненно меньше войска, а теперь я столько имею здесь оного, что не только могу истребить крепость, но и пройти всю Персию.

За всем тем, щадя кровь человеческую, я еще призываю вас размыслить о предстоящем вам неминуемом бедствии, если вы будете упорствовать, и о том спокойном обладании каждым своею собственностию и имуществом, также уверенностию в своей жизни и безопасности, когда покоритесь и сдадите крепость добровольно. Избирайте то или другое! — Я отдаю сие на вашу волю. Только решайтесь скорее, пока есть еще время. Не надейтесь, впрочем, жители Эривани, ни на какой секурс, ибо крепость ни откуда оного не получит. Я имею столько войска, что, [211] обложив крепость, выйду в поле с другою частию победоносных войск против всякого секурса и рассею оный. Итак, все ваше спокойствие и целость зависит теперь только от скорейшей решимости на сдачу города. Ответ жду завтрашнего утра».

Никто не отвечал на заявленное требование, и сам эриванский хан, оставив в крепости до 2,000 человек регулярной пехоты под начальством Хасан-хана, ушел из города. Хусейн-Кули-хан удалился за речку Гарни-чай, в селение Верды, с намерением, разъезжая по высотам, окружающим крепость, наблюдать за движениями графа Гудовича и беспокоить наши войска. Для преследования Хусейн-Кули-хана был отправлен, 4-го октября, генерал-маиор Портнягин с тремя баталионами (Баталион Тифлисского и два 15-го егерского полков.), четырьмя эскадронами (Нарвского драгунского полка.) и тремястами линейных казаков. Портнягин не настиг хана и узнал от жителей, что Хусейн бежал за Аракс и далее по горам к Нахичевани. Вернув в лагерь отряд генерала Портнягина, главнокомандующий разослал ко всем жителям ханства прокламации, в которых просил оставаться в своих селениях, а бежавших возвратиться в свои дома и обратить внимание на то, что везде, где ни проходили русские войска, туземное население было сохранено от разграбления и повсюду ему оказано было покровительство и защита.

«Итак, по сему», писал граф Гудович (Прокламация жителям шалдуйским и Веддсского ущелья, от 8-го октября.), «вы можете судить, что я отнюдь не следую жестоким правилам Хусейн-Кули-хана, противным самому человечеству, в том, что он, видя слабость свою противу столь сильной армии, увлек вас и ваши семейства за реку Аракс из мест, где погребены ваши предки, отцы и дети, зажег ваши жилища и предал огню все богатство поселян, т. е. хлеб; разорил до основания целые селения, доставлявшие спокойную жизнь как поселянам, так помещикам; я же, имея с собою столько войск, что мог бы пройти всю Персию, хотя и имею все средства произвесть подобные жестокости, но отвращаюсь от оных, руководствуясь правилами [212] человечества и следуя неизреченному человеколюбию моего великого и всемилостивейшего Государя Императора, жалеющего пролития крови даже и неприятелей России».

— Руководствуясь этими правилами, говорил граф Гудович приходившим к нему жителям, я стеснил совершенно гарнизон Эривани и не беру крепости только потому, чтобы не пострадали невинные.

После трехдневного бездействия в виду крепости, главнокомандующий, 7-го октября, приказал полковнику Симоновичу взять по одному баталиону Кавказского, Тифлисского, 9-го и 15-го егерского полков, обойти по грузинской дороге крепость и занять предместие, а баталиону Херсонского полка занять в то же время сады, прилегавшие в крепости (См. прилагаемый при сем план действий.).

С рассветом 8-го числа неприятель, не замечая движения полковника Симоновича, вступившего уже в ущелье, увидел перед собою баталион Херсонского гренадерского полка, под начальством маиора Бухвостова. Полагая, что баталион этот один послан для действия против крепости, персияне заняли ближайший бугор и обратили все свои силы против наступавших. Бухвостов принужден был остановиться вне выстрелов и выждать прибытия сначала 60 егерей 15-го егерского полка, части линейных казаков и грузинской конницы, а потом и баталиона Кавказского полка. Сбитый с бугра, неприятель бежал в крепость, и сады были заняты в то время, когда отправленный с Саратовским баталионом маиор Борщов, пройдя вверх по реке Занге и по левому ее берегу, занял курган Муханат, лежавший близ крепости. На кургане была тотчас же начата постройка батареи для двух мортир.

На следующее утро полковник Симонович, без большой потери, занял караван-сарай, мечеть и другие пункты предназначенной ему позиции в предместье. Он протянул свою цепь за р. Зангу, заложил батарею и сделал распоряжение к постройке моста через реку. Таким образом, Эриванская крепость была блокирована со всех сторон и построены две батареи: одна — [213] со стороны мечети, другая — на кургане. Граф Гудович с остальными войсками стоял в виду крепости; Хусейн-Кули-хан находился за Гарни-чаем, и то показывался с своею кавалериею и беспокоил наших фуражиров, то снова скрывался в Ведисском ущелье.

Для прогнания его за Араке был сформирован отряд из 200 человек 15-го егерского полка, четырех эскадронов нарвских драгунов и 200 линейных казаков, под начальством подполковника Подлуцкого. Присоединив к этому отряду 700 человек татарской конницы, под начальством генерал-маиора князя Орбелиани, граф Гудович поручил им сделать нечаянное нападение на Хусейн-Кули-хана, зная, что без этого он будет уклоняться от встречи. Эриванский хан, избегая боя, при первой атаке бежал за Аракс, оставив в наших руках свою канцелярию, все вьюки и багаж.

«Весь его лагерь», доносил подполковник Подлуцкий (Графу Гудовичу, 17-го октября 1808 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 874.), «и собственный его экипаж, катеров до 50 с вьюками в добычу досталось грузинским, шамшадильским, борчалинским и российским войскам, кои ныне все тяжело обвьючены. У казаков добычи нет никакой, потому что за ними драгунские фуктели вслед летели».

Полагая, что удаление Хусейн-хана за Аракс будет иметь влияние на деятельность эриванского гарнизона, главнокомандующий вторично требовал сдачи крепости. «Не получив ответа» писал он (В письме коменданту Хасан-хану от 17-го октября 1808 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 447.), «не только в определенный мною срок, но и до сих пор, т. е. целые полмесяца, я принял сие за явный знак несогласия на сдачу крепости, почему и устроил все то, что послужит к конечному истреблению сего города. За всем тем, я еще от сего удерживаюсь единственно в чаянии, что вы и народ эриванский размыслите о тех снисходительных и человеколюбивых предложениях, кои я сделал вам именем моего великого Государя Императора, когда добровольно будет сдана [214] крепость, и не доведете до того, чтобы напрасно пролилась кровь человеческая и вся крепость погибла.

Вы, почтенный комендант, конечно, уже знаете и сами видите, сколь многочисленную я имею армию при сильной артиллерии; известно также вам должно быть и то, что Хусейн-Кули-хан эриванский с его конницею, посыланным от меня особым отрядом войск, прогнан далеко за Аракс, причем множество побито персиян, взята вся канцелярия Хусейн-Кули-хана и много пленных, также отбито 600 вьюков, 60 катеров и лошадь самого хана, каковая победа одержана вчерашнего числа. Наконец, нельзя статься, чтобы вы также не знали и о весьма худом положении Персии».

Граф Гудович писал, что Нахичевань занята уже русскими войсками, и потому Эриванской крепости не остается ничего более, как сдаться. В этом последнем случае, главнокомандующий обещал утвердить коменданта ханом эриванским, со всеми правами, преимуществами и почестями, приличными такому званию.

«Относительно добровольной сдачи вам крепости», писал в ответ Хасан (Военно-учен. архив, д. № 2419 (А).), «и того, что во взаимность оной дадите мне Эриванское ханство, то известно, что распорядители делами эриванскими суть подданные моего великого государя персидского. Если поступок такой может быть похвален, то и я имею от великого моего государя волю на то, что если вы согласитесь служить персидскому государю, то во взаимство получите ханство Эриванское, Тавризское и еще много чего».

Упорство коменданта объяснялось известием, что в помощь хану эриванскому прибыл Фарадж-Улах-хан с 3,500 человек кавалерии. Соединившись вместе, персияне думали или пробраться в крепость, или беспокоить осаждающих. Для воспрепятствования тому и другому, главнокомандующий поручил генерал-маиору Портнягину взять баталион Кавказского гренадерского полка, сто человек егерей 9-го и 15-го егерских полков, 50 донских казаков, и, приняв общее начальство над отрядами [215] подполковника Подлуцкого и генерал-маиора князя Орбелиани, рассеять персиян.

Портнягин не нашел неприятеля на нашей стороне Аракса. Посадив егерей на лошадей вместе с драгунами, Портнягин, 24-го октября, переправился через Аракс с двумя эскадронами драгунов, со всеми казаками, татарскою и грузинскою конницею; остальной отряд он отправил вниз по реке с тою целью, чтобы вредить неприятелю, если бы он вздумал следовать вдоль противоположного берега. После незначительной перестрелки, персияне отступили за речку Кара-су, по топкости которой Портнягин не мог преследовать отступивших. Переправившись обратно через Аракс, он расположился у селения Шады, где и оставался для наблюдения за движением Хусейн-Кули-хана и для воспрепятствования ему пробиться в крепость.

Донося главнокомандующему о результате своих действий, Портнягин присовокупил, что, по полученным от пленных известиям, генерал-маиор Небольсин, со своим отрядом, приближается к Нахичевани и через несколько дней будет в виду города.

Беспрерывные дожди и трудный поход через снеговые горы задержали Небольсина на столько, что он не успел подойти к Нахичевани в то время, когда главные силы явились у Эривани. Со дня выступления из Карабага, Небольсин не встречал неприятеля и только подходя к Нахичевани, в 18 верстах от города, при деревни Кара-баба, был атакован Аббас-Мирзою, в распоряжении которого находилось: 3,000 пехоты, 12,000 конницы, 12 орудий и 60 фальконетов. Хотя в отряде Небольсина было только 78 офицеров и 3,052 человека нижних чинов с 9-ю орудиями (Троицкого полка, 54 офиц., 2,104 чел. н. ч.; Семнадцатого егерского, 18 офицеров, 716 чел. н. ч.; Донского Попова 16-го полка, 6 офиц. и 232 чел. н. ч.), тем не менее персияне были разбиты.

Нападение многочисленного неприятеля на отряд, в котором находились полковники Лисаневич и Котляревский, было неопасно. Аббас-Мирза потерпел поражение и принужден был отступить к Нахичевани и, притом, с такою поспепшостью, что [216] оставил на дороге всех своих раненых. Преследуя неприятеля, Небольсин, 1-го ноября, также подошел к Нахичевани и, при содействии сына хана, Ших-Али-бека, в тот же день занял город.

Получив донесение о занятии Нахичевани, граф Гудович поручил Небольсину объявить жителям, что не только город, но и вся область должна поступить на вечные времена в подданство русского Императора. Главнокомандующий просил старшин, духовенство и народ, как новых подданных и соотечественников, «безбоязненно и с полною уверенностию в своей безопасности» возвратиться в свои жилища, сохранить верность России и прервать всякие сношения с неприятелями России.

В Нахичевани все было покойно, и жители возвратились в свои селения. Ших-Али-бек, дравшийся с персиянами в рядах русских при селении Кара-баба, хлопотал теперь о доставлении нашим войскам провианта и всего необходимого (Это преданность заставила потом Ших-Али-бека бежать в Россию, и он поселился в Карабаге.). Граф Гудович ставил его в пример и предлагал коменданту Эриванской крепости поступить точно так же. Хасан-хан отвечал отказом, хотя и сознавал, что с каждым лишним днем осады положение его гарнизона и жителей, запертых в городе, становилось все более и более затруднительным.

Осаждающие успели отвести воду со стороны Темир-булака и спустить ее в поле. Имея внутри крепости только один небольшой и притом дурной источник воды, персияне принуждены были с значительною потерею, под огнем нашей артиллерии и стрелков, добывать воду из реки Занги, спускаясь для того по обрывистому и каменистому берегу. Устроенные в двух местах бреш-батареи успели сбить две неприятельские башни и заставить умолкнуть бывшие на них орудия; в некоторых местах стены были сделаны повреждения, но гарнизон все-таки не сдавался, надеясь на силу своих укреплений. В последнее время, при содействии французских офицеров, Эривань [217] действительно была весьма хорошо укреплена, имела гласис; а за ним ров и две стены, снабженные артиллериею (Всеподд. рапорт графа Гудовича 29-го октября. Воен. учен. архив, д. № 2419 (А).).

При первом известии о приближении графа Гудовича к границам Эриванского ханства, генерал Гардан отправил своих офицеров для осмотра крепости и приведения ее в лучшее оборонительное положение. Он же уверял Баба-хана, что Франция, будучи в состоянии сделать все, что захочет, конечно, не допустит, чтобы Россия сохранила свои приобретения. Вообще, французская миссия в Персии вредила теперь нашему правительству гораздо более, чем тогда, когда между Россиею и Франциею существовали враждебные отношения. Гардан уверял тегеранский двор, что так как «высокославная империя персидская и великолепная и знаменитая империя французская соединены между собою и нет между ними никакого различия» (Письмо Гардана Аббас-Мирзе на татарском языке. Воен. учен. арх. д. № 2419 (А).), то он употребит все усилия, чтобы мир с Россиею был заключен с выгодою для Персии. Баба-хан безусловно верил подобным внушениям, не уступал никаким просьбам, не слушал ничьих советов. Наследник был точно такого же мнения, и его первый министр, мирза Безюрк, просил личного свидания с графом Гудовичем, присовокупляя, что для содействия в примирении двух держав Гардан назначил своего секретаря посольства, г. Лежара, для отправления в русский лагерь. По словам Безюрка, отправление это могло состояться только тогда, когда граф Гудович уведомит, что поручение, данное Лежару, будет соглашено с пользою обеих держав, и Россия не станет настаивать на исключительном удовлетворении своих требований. Поручению Лежара персияне придавали большое значение; они полагали, что поездка его в русский лагерь увенчается полным успехом, и что дело будет улажено непременно.

Посланный мирза Безюрка доставил главнокомандующему письмо Хусейн-Кули-хана, который писал, что находится в Девалу, и что хотя к нему прибыли новые войска, но он [218] прекращает военные действия на три дня, так как получил о том повеление Аббас-Мирзы, желающего вступить в мирные переговоры (Письмо Хусейн-Кули-хана графу Гудовичу. Воен. Уч. Арх. д. № 2419 (А).).

«В сообщении вашем о прибытии к вам нового войска я не имел никакой надобности», отвечал главнокомандующий эриванскому хану (От 23-го октября 1808 г. Там же.). «Что касается до прекращения вами военных действий на три дня, то на сие не имею я вам ничего отвечать, потому что о делах, до положения Персии касающихся, я никогда с вами не трактовал, а сношусь только по сему предмету с знаменитым наследником Персии и прочими персидскими министрами. Впрочем, я вас видел у Аштарака, видел у Эчмиадзина; также слышал, что вы были на Гарни-чае, откуда отретировались за Аракс. Теперь же, по письму вашему, знаю, что находитесь в Девалу с войсками, а дальше увидим, что будет и что случится».

Мирзе Безюрку граф Гудович писал, что благополучное окончание дел с Персиею зависит от нее самой; что он не может изменить своих требований и оснований для заключения мира, и если Персия согласится на уступку земель по реки Куру и Аракс, которые почти уже и заняты русскими войсками, тогда он готов иметь с ним личное свидание (Отношение графа Гудовича графу Салтыкову 11-го декабря 1808 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 468.). Что же касается до приезда г. Лежара в русский лагерь, то главнокомандующий предоставлял на волю персидского правительства присылать его или нет, и притом высказывал уверенность, что Лежар, как секретарь посольства державы, дружественной с Россиею, не станет действовать против интересов последней.

Ожидания гр. Гудовича не оправдались, и последующие обстоятельства показали, что генерал Гардан склонялся исключительно на сторону одной только Персии. Прибыв в главную квартиру, Лежар привез с собою письма от Аббас-Мирзы, мирзы Безюрка, Мирза-Шефи и генерала Гардана. Последний писал, что [219] гр. Гудович в своих требованиях не обращает внимания на союз, существующий между Франциею и Персиею, и потому он считает необходимым, для доверенных объяснений, отправить к главнокомандующему своего секретаря, сообщения которого и просит принять, как его собственные слова. На вопрос: зачем он приехал? Лежар отвечал, что уполномочен от своего министра и персидского правительства просить главнокомандующего, чтобы он остановил военные действия и вышел с войсками из Эриванской области.

— Французское посольство, — отвечал гр. Гудович, должно быть известно о постоянных двухлетних требованиях России относительно определения границ, которыми я овладел уже силою оружия, за исключением одной эриванской. Следовательно, приобрев оружием те места, которые должны составлять границу с Персиею, могу ли я их оставить? От французского в Персии посольства, как от двора, дружественного и союзного с Россиею, я скорее ожидал содействия пользам России, нежели старания о выгодах Персии.

— Трактатом, заключенным между Франциею и Персию, — отвечал Лежар, французская империя обязана соблюдать целость и неприкосновенность персидских провинций.

— Такая гарантия, — ответил граф Гудович, — могла иметь место, когда Франция и Россия находились в войне между собою, но разве и теперь Франция намерена поддерживать прежние свои обещания?

— Мы не имеем от своего правительства никаких других наставлений, — отвечал уклончиво г. Лежар.

— Но я уверен, что император Наполеон скорее предпочтет союз и дружбу с Россиею, нежели захочет, во вред оной, доставить прежде обещанные выгоды Персии.

Лежар уклонился от прямого ответа на замечание, высказанное главнокомандующим.

— Мне поручено от генерала Гардана, — сказал он, — протестовать, если вы будете продолжать военные действия в Эриванской области. [220]

— Генералу Гардану известно, что я действую не сам собою, а по воле моего Государя. Протестовать он может, но тогда должен протестовать не против меня, а против русского правительства.

Лежар просил дать ему время до утра обдумать свое положение, и на следующий день объявил, что подобный протест не может иметь места и что он его не подаст.

«Тут же», доносил граф Гудович, «между прочими разговорами, где уже переменился тон его речей со мною, он почти сам признался, что со стороны его министра, генерала Гардана, были сделаны ошибки в поведении относительно дел, между Россиею и Персиею продолжающихся, и что, конечно, ему не должно бы было мешаться в такие дела».

Видя неуступчивость главнокомандующего, Лежар сам вызвался написать эриванскому коменданту, что он, встретив со стороны русских решительное несогласие оставить военные действия и выйти из эриванских владений, не может более действовать в пользу осажденных.

Письмо Лежара было отправлено в Эривань вместе с прокламациею графа Гудовича. Уведомляя коменданта о прогнании за Аракс Хусейн-Кули-хана, вместе с прибывшими к нему подкреплениями, главнокомандующий писал, что осажденным не откуда ждать помощи, и потому самый лучший исход сдать крепость.

«Виноваты были бы вы», писал граф Гудович (В письме от 14-го ноября 1808 г. Акт. Кав. Арх. Ком, т. III, № 459.), «ежели бы вы сдали крепость, не защищая оной, но вы оную крепость довольно защищаете, видя в стенах проломы и несколько подбитых пушек. Виноваты бы вы были, ежели бы, ожидая скорого секурса и, не дождав, сдали оную... Ваше высокостепенство сделавши все по вашей должности, виноваты будете как комендант крепости, ежели вы, не внимая гласу человеколюбия, допустите оную брать штурмом, с крайним кровопролитием к [225] пагубе народа, и притом, что и мир уже тогда на границах Аракса положен быть не может, чем и еще удалите мир, желаемый Персиею, и сделаете вред могущественному владетелю вашему.

Объяснивши все откровенно и справедливо, ожидаю завтра поутру, при восходе солнца, а не далее, краткого ответа: сдаете ли вы крепость, или нет?»

Ни это требование, ни письмо Лежара не оказали своего действия и, как следовало ожидать, граф Гудович получил отказ сдать крепость.

«Я получил письмо вашего сиятельства», — отвечал Хасан-хан, — «в котором вы предлагаете мне уступить вам крепость Эривань, сообщив мне, что вы разбили нашу армию и прогнали за Аракс. Да будет вам известно, что мы, вступив в эту крепость, закрыли глаза от надежды на помощь со стороны своей армии, а существование и несуществование ее сочли одинаковыми, — следовательно, мы не ожидаем ее, пусть она удалится куда угодно. По милости Аллаха, мы не имеем нужды в ее содействии. Также пишете вы, что от действия ваших пушек будто некоторые крепостные башни разрушены и некоторые наши пушки, помещавшиеся на них, опрокинуты. Мы готовы даже вне крепости, в чистом поле, также действовать против вас, ибо внутри крепости защищаться и действовать против вас не составляет большой важности. Всякий может обороняться внутри крепости и быть свидетелем того же последствия, которое постигло вас при осаде Ахалкалак.

Еще вы уверяете, что силою и штурмом покорите крепость. Очевидно, что когда дело дойдет до приступа, конец будет совершенно удовлетворительный. Во всяком случае, да будет вам ведомо, что гарнизон этой крепости уже решился на самоотвержение и ожидает предопределения Аллаха.

Вы поставляете мне еще на вид, что в ответных письмах к Мирза-Шефи и мирзе Безюрку вы отвечали, что имеете повеление от своего падишаха покорить крепость Эривань, но мы также имеем повеление от своего падишаха защищать ее. Следовательно, ожидайте ответа от названных лиц». [222]

При этом графу Гудовичу было передано, что гарнизон скорее ляжет весь на месте, чем положит оружие.

— Весь гарнизон, — говорил эриванский чиновник, — состоит из отборных стрелков, взятых из отдаленных внутренних провинций, где остались их жены и дети под присмотром, как заложники. Для них лучше умереть одним, чем подвергать тому же и свои семейства, которых погибель неизбежна, если осажденные не будут защищать крепости.

Позднее время года не дозволяло главнокомандующему оставлять войска в лагере, а между тем осада Эривани тянулась, хотя крепость была ослаблена в значительной степени. Предместие и садовые стенки дозволили обложить Эривань в некоторых местах на весьма близком расстоянии: ближе ружейного выстрела. На эспланаде были устроены две бреш-батареи, из которых одна в 70-ти, а другая в 60-ти только саженях от наружной крепостной стены. Выстрелами последней батареи был сделан большой пролом в наружной стене, а во второй, внутренней, сбита вся оборона. Крепость была отрезана от всякой помощи, и эриванский хан, вместе с прибывшими к нему подкреплениями, был прогнан за Аракс и не мог оказать никакого содействия гарнизону. При таких-то условиях граф Гудович решился штурмовать крепость, и потерпел неудачу.

Для атаки были составлены четыре действующие колонны и пятая резервная.

Первая колонна, при которой находился и начальник дивизии, генерал-лейтенант барон Розен, была под начальством полковника Симоновича и состояла из 1,100 человек (Кавказского гренад. 430 челов.; 9-го егерского 270; в резерве — 16-го егерского 400 челов. Для прикрытия батареи 100 челов. Борисоглебского драгунского полка.); вторая — под начальством маиора Новицкого, из 508 человек (Тифлисского полка 300 челов.; в резерве 180 челов. того же полка и 28 челов. 9-го егерского полка. Для прикрытия батареи 50 человек пеших драгун Борисоглебского полка.); третья — под начальством капитана Челищева, из 732 [223] человек (Херсонского гренад. полка 400; в резерве — 332 человека того же полка.); четвертая — под начальством маиора Борщова, из 645 человек (Саратовского полка 400 челов.; 15-го егерского 100 челов. и в резерве — 145 чел. Саратовского полка. Для прикрытия батареи 50 человек Борисоглебского драгунского полка.); остальные войска находились в резерве (По одному баталиону Херсонского и Кавказского полков, 100 чел. драгун Борисоглебского полка и 200 челов. линейных казаков.).

Первая колонна должна была наступать против бреш-батареи; вторая — против крепостного угла, образуемого пересечением северного и восточного фасов; третья — против полуденного фаса, а четвертая, переправившись через реку Зангу, ниже садов, атаковать большую угловую башню.

При наступлении приказано колоннам идти как можно поспешнее, ставить лестницы и «под жестоким штрафом» запрещено стрелять прежде, чем взлезут на стену. «Взлезши на стену», сказано в диспозиции, «стрелять по неприятелю, ибо тогда равный бой, но покуда на банкете не соберется довольное число, вниз на штыки с банкета не сходить». Войскам запрещено убивать жен, детей и в особенности христиан, и не кидаться на грабеж, пока неприятель не будет истреблен окончательно.

В пять часов утра, 17-го ноября, был подан условный сигнал тремя выстрелами, и атака началась. Заметив движение наших войск, неприятель бросил несколько светящих ядер и, осветив ими местность, как днем, открыл сильный огонь, как ружейный, так и артиллерийский. Персияне дрались отчаянно, и по всем приемам их видно было, что совет и наставления французских офицеров не остались бесследными. Первая колонна, шедшая к пролому, сделанному бреш-батареею, была остановлена во рву разрывами бомб, бросаемых неприятелем в значительном числе. Ведший эту колонну полковник Симонович, при самом начале атаки, был тяжело ранен; заступивший его место маиор Вылазков — тоже. Во второй колонне люди хотя и успели взобраться на стену, но, не поддержанные остальными, были отбиты, и начальник колонны, маиор [224] Новицкий, был тяжело ранен: Принявший после него команду, по собственному желанию, подполковник Борисоглебского драгунского полка Булгаков, был также ранен и вскоре умер. Не смотря на то, некоторые офицеры с гренадерами ворвались в город и дрались с неприятелем. Персияне окружили их со всех сторон и принудили отступить, так как резерв этой колонны, посланный на подкрепление, был встречен во рву сильными картечными выстрелами и не мог взобраться на стену. В третьей колонне приставленные к стенке лестницы, не смотря на свою пятисаженную длину, оказались короткими.

Видя неудачу атаки, граф Гудович приказал ударить отбой, и войска, отступив, заняли те места, которые занимали до атаки. Эриванская крепость осталась, по-прежнему, в осаде. Главнокомандующий сложил всю вину в неудаче на то, что во рву были поставлены пушки, действовавшие картечью, «чего персияне никогда не делали; также были фугасы и бомбы с подведенными стопинами (Всеподданнейший рапорт 11-го декабря 1808 г. Воен. учен. арх. т 2419 (А).).

Потеряв 743 человека, выбывшими из строя, из которых 279 убито и 464 челов. ранено (Рапорт генерал-лейтенанта барона Розена, 29-го декабря, № 4105, дело № 251.), Гудович не овладел Эриванью. Многие полки пришли в такое расстройство, что о повторении штурма и думать было нечего. Тифлисский полк, шедший на штурм в составе 463 человек нижних чинов, возвратился из дела с 194 человеками. Другие полки пришли в не меньшее расстройство (Там же.). Сознавая, что при таких условиях нельзя взять Эривань силою, граф Гудович пытался достигнуть того же при помощи угроз.

«Если вы надеетесь, что после бывшего штурма», — писал он (В объявлении коменданту, духовенству и народу от 23-го ноября, № 170.), — «я с войсками отступлю от Эриванской крепости, то в противность такого ожидания, могу вас уверить, что надежды вас обманывают. [225]

Едва пятая часть войск, со мною находящихся, была на штурме. Из числа же бывших на стенах знают уже дорогу в самую крепость. Итак, верьте моему слову, что с храбрыми войсками удобно могу предпринять второй и третий штурм. Верьте также и тому, что скорее сам лягу под стенами, нежели оставлю крепость.

У меня войск еще много, также провианта, скота и всего нужного довольно. Храбрые войска ни в чем не имеют нужды, а зима для русских не страшна, ибо русские, родясь в холодном климате, всегда в военное время проводят жестокие зимы в поле. Наконец, вся Эриванская область, кроме одной крепости, и вся Нахичеванская провинция на вечные времена покорены под владения Всероссийской империи. Между тем крепость Эриванская, ни откуда не может ожидать себе секурса, ибо и последний, с сердарем Хусейн-ханом, осмелившийся после бывшего уже штурма переправиться на сю сторону Аракса, моим отрядом, нарочно для того оставленным, рассеян и удалился в беспорядке за Кара-су, причем видно было, что он не для помощи крепости приходил, а единственно для разорения жителей эриванских деревень, которых несколько на бегу своем и ограбил.

И так, решительно и в последнее объявляю вам, почтенный комендант и все эриванское общество, что если вы тотчас не сдадите мне добровольно крепости, то в то время, когда я необходимостию доведу оную до сдачи, прежние мои снисходительные обещания не будут иметь уже места, и в то время весь гарнизон, защищающий крепость, должен будет остаться военнопленным».

«Исполнив сим мою обязанность и долг человечества, я призываю вас, почтенный комендант, размыслить о сем и дать мне скорый и решительный ответ».

Ответа не последовало. Граф Гудович в течение двух недель держал крепость точно в такой же блокаде, как до начала штурма, но, получив известие, что в горах выпал такой большой снег, что курьеры проезжают с большим [226] трудом, решился снять блокаду, опасаясь, чтобы сообщение его с Грузиею по трудно проходимым горам не было прервано.

В ночь с 28-го на 29-го ноября все тяжести и больные отправлены в лагерь, и в составе осадного корпуса оставлены только войска здоровые и артиллерия. 30-го числа приказано отступить и всем остальным войскам, с таким расчетом, чтобы к рассвету быть в лагере (Предписание ген.-лейт. барону Розену, 28-го ноября, № 173.).

Осада крепости была тяжела для наших солдат, но еще труднее был переход по глубокому снегу, при вьюге и стуже, сопровождавших войска. 6-го декабря отряд возвратился в Грузию и был распущен на зимовые квартиры.

Отступая от Эривани, граф Гудович приказал и генерал-маиору Небольсину оставить Нахичевань и отступив к Елисаветполю, взяв с собою всех тех жителей, которые пожелают переселиться в наши границы (Предписание графа Гудовича генералу Небольсину, 23-го ноября, № 169.). Небольсин оставил Нахичевань 1-го декабря, а вслед за ним вступил в город Аббас-Кули-хан с своею конницею. Он отправил своего сына с 3,000 человек для преследования Небольсина. Во время отступления, начиная со 2-го и по 5-е декабря, персияне делали беспрерывные нападения, но Небольсин, отражая атаки, шел не останавливаясь. 4-го декабря Аббас-Мирза с 30,000 человек и 20 фальконетами прибыл в селение Кара-баба и на следующий день поутру атаковал Небольсина всеми своими силами. Упорное сражение длилось до самого вечера, когда Небольсин перешел в наступление, сбил неприятеля со всех высот и преследовал с таким успехом, что персияне принуждены были посадить свою пехоту на лошадей, чтобы скорее выйти из-под выстрелов русских. Небольсин продолжал отступать, и 8-го декабря возвратился в Карабаг.

Так кончилась персидская кампания 1808 года. Безуспешность переговоров с персиянами, а главное постоянные отказы, которые получал главнокомандующий на свои представления об усилении войск, действующих в Закавказье, заставили графа [227] Гудовича оставить край. Под предлогом болезни, он просил уволить его от звания главнокомандующего, и на этот раз просьба его была уважена. Высочайшим приказом 18-го июня генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов был назначен сначала в распоряжение главнокомандующего, а спустя несколько времени графу Гудовичу сообщено, что он назначается ему преемником.

«С крайним прискорбием», писал при этом Император (Графу Гудовичу, в рескрипте от 25-го октября 1808 года.), «видя из полученного прошения вашего, что здоровье ваше побуждает вас оставить службу, мне чувствительно весьма лишиться такого фельдмаршала, как вы. Знаю, что проведенная на службе отечеству жизнь ваша, в преклонности лет, требует отдохновения, и что расстроенное от понесенных вами трудов здоровье ваше ничем иным поправлено быть не может, как спокойствием; но за всем тем побуждаюсь просить отложить желание ваше до того времени, когда генерал от кавалерии Тормасов ознакомится с тамошним краем и узнает все ваши распоряжения, по армии, дабы потом, руководствуясь планами вашими, мог он действовать сообразно намерениям вашим, стремящимся всегда ко благу общему. Когда же г. Тормасов достигнет сей цели, в то время я предоставляю вам уведомить о том меня, и желание ваше, хотя с прискорбием, но будет мною исполнено».

Вскоре после отступления от Эривани граф Гудович повторил свою просьбу, и указом сенату, 5-го марта 1809 года, генерал от кавалерии Тормасов был назначен ему преемником.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887