ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

VI.

Объявление в Константинополе войны с Россиею. — Рескрипт Императора графу Гудовичу. — Положение Кавказской линии и закавказских провинций. — Нападение турок на Редут-Кале. — Расположение наших войск. — Предполагаемый план действий.

Вступление наших войск в Дунайские княжества и вслед затем занятие Хотина, Бендер, Паланки, Аккермана, Килии и Бухареста встревожили турецкое правительство. На совещании, происходившем у султана, большая часть собравшихся была [128] против войны и настаивала на удовлетворении требований нашего правительства. Члены совета сознавали, что для Порты следствия войны с Россиею будут гораздо ощутительнее, чем все угрозы Наполеона. Россия открыла уже свои действия вступлением в турецкие владения, тогда как Наполеон грозил только в будущем. Мнение противников войны взяло перевес, и в диване положено было удовлетворить требованию петербургского кабинета.

Узнав о таком решении совета, генерал Себастиани успел выхлопотать себе личную аудиенцию у султана и убедить его, что Порта никогда не будет иметь случая, благоприятнее настоящего, для возвращения прежних потерь и даже Крыма. Он обещал содействие Франции и советовал поднять оружие против России, главные силы которой, по его словам, находились на Висле. Себастиани уверял Селима, что Наполеон с 300,000 человек овладел уже Польшею и, следовательно, Россия, будучи отвлечена французами, не в силах будет действовать с успехом против Турции; что французские войска, в случае надобности, пройдут через турецкие владения для действия против русских на Днестре и, наконец, положительно объявил, что Наполеон будет считать султана своим врагом, если он останется в союзе с неприятелями Франции — Россией и Англией. Сам Наполеон, после вступления своего в Берлин, пригласил к себе находившегося там турецкого полномочного и поручил ему сообщить султану Селиму, что он не допустит русских сохранить выгоды, приобретенные ими на Дунае. Это известие ободрило колебавшееся турецкое правительство, и султан, полагаясь на обещания Наполеона, поддался влиянию французского посла. 18-го декабря 1806 года Селим объявил войну России.

«Неверные москвитяне», сказано было в манифесте, «внезапно нарушили договоры, нечаянно и без причины вступили в пределы блистательной Порты и заняли Бендеры и Хотин, обнаруживая тем давно питаемые ими против мусульман вероломные намерения. Потому решено вести с москвитянами войну».

Порта обвиняла Россию в нарушении трактатов, говоря, что, по условиям, заключенным в 1774 году, она не имела права владеть Крымом; что Россия завладела полуостровом [129] самопроизвольно, среди мира и, не смотря на то, Турция все-таки сохранила с нею дружественные отношения. Умалчивая о ясском мире, по которому присоединение Крыма к России было утверждено обеими сторонами, правительство султана обвиняло теперь нас в неправильном завладении Ионическою республикою, в возбуждении подданных Турции к восстанию и в других противозаконных поступках.

В день объявления манифеста, в Константинополе был арестован наш бриг, посланный туда для препровождения посольства, но посланник Италинский успел сесть на английское судно и ушел в Средиземное море, на эскадру вице-адмирала Сенявина.

Сплетенный интригами Наполеона узел, наконец, развязался. Порта снаряжала войска и назначила главнокомандующим войсками на Дунае рущукского аяна Мустафу Байрактара, а в Азии — Юсуф-Зия-пашу эрзерумского. Предполагая действовать на сухом пути и на море, Порта намерена была отправить в Черное море значительную эскадру, составленную из тридцати двух различной величины судов (Письмо барона Будберга графу Гудовичу, 7-го января 1807 года. Акты Кавк. Арх. Ком. том III, № 923.). Хотя цифра эта и казалась преувеличенною, но достоверно было то, что черноморские берега были избраны театром действий для турецкого флота.

Известие об объявлении войны в Константинополе достигло до Петербурга 3-го января 1807 года и вызвало со стороны Императора Александра энергическое решение: для достижения успеха и в этой новой войне — не останавливаться ни перед какими препятствиями и не ограничивать себя никакими средствами.

«Полученное на сих днях известие», писал Государь графу Гудовичу (От 7-го января 1807 г. Арх. Мин. Ин. Дел, 1-13, 1806-1809, № 4.), «о объявлении России войны Портою Оттоманскою, побуждает меня действовать против сего нового неприятеля без всякого ограничения вооруженною рукою. Вам уже довольно известна была продолжительная колеблемость Порты и ожидание разрыва с ее стороны. Не распространяясь здесь о [130] предшествовавших обстоятельствах, ни о справедливости дела, мною защищаемого, я обращаюсь с полною доверенностию к вашим знаниям и испытанному вашему усердию к службе отечественной, с объяснением вам только главных видов плана, предоставляя все прочие действия на собственное ваше соображение.

Из доставленных вам министром иностранных дел сведений вы увидите, что войска российские занимают уже все пространство Молдавии, Валахии и Бесарабии по Дунай, за исключением крепостей Измаила, Браилова и Журжи. Упразднив и сии последние места от турецких гарнизонов, я располагаюсь протянуть оборонительную линию по Дунаю и держаться в сей выгодной позиции, не попускаясь на дальнейшие предприятия, дабы не ослабить войск, действующих на Висле. К успешному выполнению сего намерения весьма могут способствовать наступательные ваши действия, устремленные на азиятские владения Порты, отвлекая для защищения оных часть анатольских войск, назначаемых в Европу.

Пред сим объяснено вам было желание мое, дабы, предупреждая разрыв с Портою, стараться прекратить неприятельские действия с Персиею и, буде можно, соединиться с Баба-ханом против турок, дабы обратить все ваши силы и все внимание в сию сторону. К удовольствию моему скоро я получил известие, что через попечения ваши учинен начальный шаг к мирным переговорам. Ныне сей предмет сделался столь важным, что достижение оного я признаю началом будущих успехов, и потому поручаю сие дело особенному вашему старанию, предоставляя благоразумию вашему изобресть для сего приличнейшие способы. Нахожу нужным только повторить мое желание, чтобы границы российские остались в том положении, в каком оные теперь находятся, т. е. по Куру и часть Аракса, заключающую в себе область Елисаветпольскую и ханство Карабахское».

Таким образом, первое время надежда на успех и вся тяжесть военных действий должна была лечь на немногочисленную кавказскую армию, перед которою стояло два неприятеля: персияне и турки. Одновременная борьба с двумя противниками, [131] без надежды на помощь свежими силами, была крайне затруднительна и не предвещала успеха, а между тем петербургский кабинет, обещая главнокомандующему поддержку только деньгами и подарками, а не войсками, желал, чтобы граф Гудович, не ограничиваясь пассивною обороною, действовал наступательно против турок и овладел крепостями, лежавшими на берегу Черного моря между Мингрелиею и Анапою.

«Из положения границ наших с Портою, около берегов Черного моря, усматривается то неудобство,» писал барон Будберг графу Гудовичу (От 25-го сентября 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 918.), «что от полуострова Тамани российское владение прерывается крепостями Анапою, Сухум-Кале, Изгауром, Анаклиею, потом следует берег мингрельский, принадлежащий России до самого устья Риона, по ту сторону реки опять начинаются турецкие поморские владения: Поти, Батум, Гоние, все издревле принадлежавшие к царству Грузинскому. Следовательно, нельзя не желать возможности присоединить все сии места под державу Российскую, дабы тем вяще обеспечить Грузию и усмирить закубанские народы, находящие пристанище в Анапе и других турецких городах. Тогда только можно надеяться, что воспоследует совершенное покорение горских народов, и что российское начальство, не мешаясь во внутреннее их устройство, будет иметь в руках достаточные способы к удержанию их в должном повиновении.»

«Если в Анапе», писал барон Будберг в другом письме гр. Гудовичу (От 7-го января 1807 г. Там же, № 923.), «не находится еще сильного вооружения, может быть, ваше сиятельство найдете способ занять сию важную крепость некоторыми движениями войск или через дружественные сношения с тамошним турецким начальником.»

Для удовлетворения таким требованиям, главнокомандующий должен был сосредоточить все свое внимание на двух главных предметах: поспешить скорейшим заключением мира или перемирия с Персиею и затем устремить все свои силы на [132] турецкие области, сопредельные Грузии. Усмотрению графа Гудовича предоставлялось действовать в последнем случае силою оружия или склонением к вступлению под покровительство России пограничных нам пашей, подвластных Турции. Сношением с карсским пашой, Келеш-беком владельцем абхазским, и другими думали облегчить труды войск в предстоящих действиях и сложить часть тяжелой обороны на новых союзников, до тех пор, пока «не откроется возможность действовать всеми нашими силами».

При незначительности боевых сил на линии и в Закавказье трудно было удовлетворить желанию нашего правительства. Большее или меньшее число свободных войск, с которыми можно было открыть наступательные действия, определялось положением самого края, протяжением его границ, внутренним состоянием страны и, наконец, числительным составом войск.

На преданность России вновь приобретенных провинций главнокомандующий рассчитывать не мог, точно так же, как на скорое заключение мирных условий с Персиею, потому что вскоре после объявления войны в Константинополе французский эмиссар Жоберт проехал в Персию вместе с возвращавшимся из Парижа посланником Баба-хана. Это известие не оставляло сомнения, что, при посредстве Турции, последовало сближение между Франциею и Персиею, и что первая употребит все свои усилия, чтобы отклонить тегеранский двор от заключения мирных условий с Россиею. На этом основании[ необходимо было иметь особый отряд для отражения персиян и содержать постоянные гарнизоны: в Дербенте, Баку, Шуше, Шеке, Елисаветполе, Имеретии, Мингрелии и против Джаро-Белоканцев. Сомнительная верность жителей этих провинций не дозволяла вывести гарнизоны, но, напротив, требовала, чтобы они были самостоятельными по численности, так как, с выступлением главных сил против неприятеля, они не могли уже рассчитывать ни на какую поддержку.

В конце 1806 года, все войска, как, бывшие на Кавказской линии, так и находившиеся в Закавказье, разделены на [133] две дивизии: 19-ю на линии и 20-ю в Закавказье (В состав ее входили полки: Владимирский, Таганрогский, Нижегородский и Борисоглебский драгунские; Казанский, Суздальский и Вологодский мушкетерские; Севастопольский и Белевский, находившиеся в Закавказье; 16-й егерский полк; гарнизонные полки: Астраханский, Кизлярский, Владикавказский и Моздокский.

В 20-й дивизии были полки: Нарвский драгунский; Херсонский и Кавказский гренадерские; Кабардинский, Троицкий, Тифлисский и Саратовский мушкетерские; 9-й, 15-й и 17-й егерские.). Начальником первой назначен генерал от инфантерии Булгаков, главная квартира которого была в Георгиевске, а второй — генерал-лейтенант барон Розен, находившийся в Тифлисе.

На всем протяжении Кавказской линии происходили почти беспрерывно грабежи и хищничества. Закубанцы разграбили Воровсколесскую станицу, нападали несколько раз на Ставрополь, хищничали у Моздока и Кумского ретраншамента. Подговоренные анапским пашою, шапсуги, собравшись значительными партиями, вторгались в земли черноморских казаков, выжигали селения и уводили в плен жителей. На реке Урупе собралось до 4,000 бесленейцев, а значительное скопище темиргойцев стояло в вершинах реки Лабы. Анапский паша отправил своего посланного для возмущения кабардинцев. Он снабдил его значительною суммою денег для раздачи более влиятельным князьям, которым писал, что к нему прибыло уже турецкое войско на пяти кораблях, что с этим войском он скоро придет на линию, и что «покровительствующий весь мир государь (султан) повелел восстать всем магометанам против неверных врагов». Паша приглашал кабардинцев соединиться с ним, как сделали это абадзехи, шапсуги и натухайцы, уже прибывшие к нему, и высказывал полную уверенность, что они исполнят повеление «великого государя, который признает себя могущим победить все войска, на земле имеющиеся, или все места обратить в ничтожность, яко неверных» (Перевод турецкого письма анапского паши. Военно-Ученый Архив, «Дело о нападении закубанских черкесов».).

Не ограничиваясь одними воззваниями, паша оставил Анапу, переехал в горы и поселился у натухайцев. Получив с [134] кораблей военные припасы, он раздавал их горцам, одарял князей и влиятельнейших лиц из духовенства подарками, назначил многим из них жалованье, а простой народ обязывал присягою действовать заодно с войсками султана. Одновременно с этим, в Кабарде, в Закубанье и у чеченцев появились турецкие эмиссары с фирманами султана и с значительною суммою денег, присланных князьям на наем войск против русских. Порта приглашала их сделать нападение на крепости Усть-Лабинскую, Прочноокопскую и на Екатеринодар. Вскоре получено было сведение, что закубанцы вторглись в Черноморию против Корсунского селения, в семнадцати верстах от редута Изрядного источника; другая партия прорвалась между постами Погорелым и Державным на селение Богоявленское, третья у Беломечетского поста, и, наконец, на шедший из Владикавказа транспорт напала партия чеченцев. Кабардинцы также волновались и разделились на две партии: люди молодые желали соединиться с турками и действовать против России, а наученные опытом князья уговаривали народ оставаться нейтральным.

— Мы пробовали, — говорили князья буйной молодежи, — несколько раз обольщаться турецким золотом и довели себя тем до совершенного разорения, и если бы Россия не была столь милосердна, мы давно уже были бы в корень истреблены. При теперешних бедственных наших обстоятельствах, когда Бог нас наказал, и моровая язва истребила почти половину народа, если бы Россия не помогла нам хлебом, то и последние все бы померли голодною смертью. Правда, молодые люди сему случаю много радуются, но они глупы, ничего не знают.

Убеждения эти хотя на этот раз и удержали Кабарду от явного восстания, тем не менее среди ее населения явилась раздельность интересов и борьба партий. Шеф Суздальского полка, генерал-маиор Шеншин, призвал к себе в Усть-Лабу владельцев и убеждал их оставаться верными России и не слушать турок. Князья обещали сохранить нейтралитет, но положительно отказались не только собрать войска для действия [135] против турок, но и сопротивляться им, если бы турки прошли через их владения (Отношение графа Гудовича военному министру, 31-го марта 1807 г, № 105. Рапорт Шеншина графу Гудовичу, 3-го апреля, № 366.).

Для привлечения главнейших князей на нашу сторону главнокомандующий отправил в распоряжение Шеншина 200 голландских червонцев и приказал употребить их на подарки кабардинцам. Вместе с тем, для обеспечения линии от вторжения закубанцев, были собраны и поставлены лагерем два отряда: один у Баталпашинской переправы и Невинного мыса, под начальством генерал-лейтенанта Капцевича (В состав этого отряда вошли: 16-й егерский полк, Нижегородский и Борисоглебский драгунские и часть Казанского мушкетерского полка.), другой — у Кавказской крепости, неподалеку от Сухого Дуба, под начальством генерал-лейтенанта Мусина-Пушкина (Вологодский мушкетерский и Таганрогский драгунский.). Сверх того, генерал от инфантерии Булгаков просил главнокомандующего выслать на службу 3,000 калмыков, приказал всем отставным казакам, имевшим ружья, выдать порох, свинец и употреблять их на службу вместе со служащими полками. Граф Гудович признавал необходимым вдоль всей линии протянуть казачью цепь и писал, что с таким распоряжением, он уверен «что линия будет безопасна» (Предписание графа Гудовича генералу Булгакову, 6-го апреля, № 111.).

Безопасность эта требовала особенной бдительности войск и наблюдения чуть ли не за каждым проезжающим горцем, которых не редко ловили с возмутительными письмами, рассылаемыми в значительном числе турецким правительством. При таких условиях было бы весьма рискованно взять с линии хотя одного солдата и тем более, что с ослаблением обороны на линии тыл войск, находившихся в Закавказье, не был ничем обеспечен.

Мтиулетинцы, гудомакарцы, хевсуры и жители Хевского ущелья также волновались и намерены были напасть на Пасанаурский пост, охраняемый незначительным гарнизоном, имевшим «весьма неисправное оружие». Вслед затем, в Тифлисе [136] получено было известие, что жители Ксанского ущелья и осетины собрались против селения Цирков и, вооруженные, двинулись в Горийский уезд к селению Чалам. Посылаемые отряды разгоняли собравшихся, но не могли прекратить волнений и грабежа. Уступая силе, хищники разбегались и через несколько дней снова появлялись, то на Гартискарском посту, близ Пасанаура, то вторгались в Памбакскую провинцию, или отгоняли скот, пасшийся у Беканта. Караклис, селения Метехи, Саганлуг, Демурчасалы, Казанча, Артик, Ларс и Кайшаур испытали их вторжение. Все эти места требовали обороны, которая затруднялась еще более вследствие ложной системы, принятой в устройстве внутреннего управления вновь покоренными ханствами. Не уничтожая ханского звания и плодя ханов, граф Гудович создавал себе тайных врагов или в лице самих правителей, или среди туземного населения. Жители Дербентского ханства жаловались на притеснения шамхала тарковского, на установление новых налогов и поборов. В Кубе происходили волнения и беспорядки. Поставленный там наибом Хаджи-бек, был человек слабого характера, нерешительный и не имевший никакой силы в народе. Не принимая участия в делах, он жил большею частию в своей деревне, предоставив распоряжаться ханством беглому Ших-Али-хану. В этом виноват был сам главнокомандующий, не дозволявший русским властям вмешиваться в управление туземного населения. Пользуясь бездеятельностью Хаджи-бека и тем, что ближайший надзор за кубинским владением был поручен генерал-маиору Гурьеву, находившемуся в Баку, Ших-Али избрал себе доверенным лицом Явангул-бека, через которого и управлял кубинским владением. Он разъезжал по селениям, устанавливал налоги, собрал с жителей более 14,000 руб. и даже учредил монетный двор. Хаджи-бек не противился существовавшему порядку; оставленный без всякой поддержки и опоры, он боялся Ших-Али, при котором всегда находилось до 400 человек хорошо вооруженных лезгин (Рапорт Гурьева графу Гудовичу, 6-го февраля 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 749.). [137]

Граф Гудович, подобно Хаджи-беку, не найдя средств к удалению Ших-Али, предписал генерал-маиору Гурьеву ласкать его и стараться обратить к верности и усердию, но советы главнокомандующего были до того оригинальны, что не обещали никакого успеха. «Ших-Али,» писал он (Предписание Гурьеву 3-го июля 1807 г. Там же, № 750.), «продолжайте ласкать, а между тем держите оного в неизвестности, дабы тем надежнее обратить его к верности и усердию для российского правления; не упускайте случаев уверять его, что владение его никогда уже из наших рук не выйдет, а потому и оставил бы он уповать на персиян и сноситься с ними, а во всем вспомоществовал бы нашим пользам. Сим единым средством найдет он во мне своего ходатая пред всемилостивейшим Монархом, но прежде он не может надеяться достигнуть ханства кубинского, пока не приедет ко мне, ибо на таковое важное достоинство должен он принять присягу в присутствии моем.»

Такое поручение Гурьеву, после изгнания Ших-Али из ханства и назначения шамхала тарковского ханом дербентским и кубинским, было более чем странно. Ших-Али понимал, что его не предпочтут шамхалу; что он может добиться ханства только одною силою, и конечно, не ехал в Тифлис, чтобы присягать в присутствии главнокомандующего. К тому же, по азиятским понятиям, присяга, данная гяуру, не обязывая присягавшего исполнять в точности данную клятву, не была для нас залогом верности ханов.

Мехти-Кули-хан карабагский присягал в Тифлисе, клялся быть верным, а по приезде в свое владение стал действовать против интересов России. Он окружил себя лицами, нам недоброжелательствующими, и на границе с Персиею поставил таких правителей, которые снабжали хлебом его брата, изменника Абул-Фетха и были посредниками в сношениях хана с персиянами. О доставлении провианта нашим войскам Мехти заботился на столько, что солдаты получали только половинную порцию. Ссылаясь на то, что Карабаг разорен персиянами, что в [138] нем нет хлеба, Мехти-Кули-хан просил убавить число русских войск, находящихся в его владении, и запретить начальникам вмешиваться в его управление. Вмешательство это состояло в том, что подполковник Котляревский требовал отпуска солдатам полной дачи продовольствия и указывал на значительные запасы провианта, которые, по ходившим тогда слухам, были сделаны ханом для персиян, в случае появления их в Карабаге. Главнокомандующий, все еще веривший в чистосердечие Мехти-Кули-хана, давал преимущество его представлениям и писал хану предупредительные и вежливые письма.

«Подполковнику Котляревскому», писал граф хану (От 13-го марта 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком. т. III, № 626.), «я прежде предписывал и теперь еще подтвердил, чтобы он не входил ни в какие дела, до управления относящиеся, и командуя гарнизоном, в Шуше расположенным, соблюдал бы строгую дисциплину между командою ему вверенною, дабы от солдат не было вашим подвластным делано каких обид и притеснений, и равномерно имел бы всегда должное чину уважение. Убавлять же войск, в Карабаге стоящих, я теперь еще не признаю надобным, а впрочем не оставлю и сего сделать в свое время, когда обстоятельства то позволят.»

Притесняя своего племянника Джафара и стараясь ослабить его значение в народе, карабагский хан не вводил Джафара во владение деревнями, назначенными ему Императором Александром, и тем лишал доходов с принадлежащих ему имений. Джафар не мог содержать, по азиятскому обычаю, достаточного числа прислуги и принужден был сначала кормить ее обнадеживанием, а потом и распустить всю свою свиту. По мере того, как уменьшалась свита Джафара, он лишался лиц себе преданных и постепенно терял влияние, которое переходило в значительной степени к Мехти-Кули-хану, искавшему популярности. По древним обычаям Карабага, в предосторожность от возмущения, от всех татарских селений находилось всегда в крепости по нескольку заложников. Мехти без всякой побудительной причины распустил их, думая таким поступком еще [139] более привлечь население на свою сторону. Ослабив значение Джафара и успев устранить всякое вмешательство в свои дела русской власти, Мехти, по словам Котляревского, «оставаясь совершенно свободным, может предпринимать все, что ему вздумается (Рапорт Котляревского графу Гудовичу, 7-го февраля 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 629.)», и действительно, скоро узнали, что карабагский хан, не доставляя провианта нашим войскам, заготовляет его секретно и в большом количестве для родственника своего, Селима, бывшего хана шекинского, обещающего явиться в Карабаг с персидскими войсками (Предписание графа Гудовича Небольсину, 17-го марта 1807 года. Там же, № 631.).

Изгнанный из своих владений, Селим не переставал волновать шекинцев и имел успех в своих действиях. Назначение старика Джафара хойского ханом шекинским не нравилось народу, да оно и не могло быть иначе: чуждый населению, он был к тому же магометанин другой секты. Шекинцы, как все вообще азиятцы, были преданы династии, издавна ими управлявшей, не признавали пришельца своим повелителем и опасались за стеснение их религии. Кто знает ненависть, питаемую магометанами одной секты к мусульманам другой, тот поймет, с каким страхом жители шииты должны были узнать о назначении к ним ханом Джафара, суннита. Граф Гудович принужден был успокаивать шекинцев и выставить все блестящие качества нового хана.

«Джафар-Кули-хан», писал главнокомандующий генералу Небольсину (От 14-го января 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 495.), «совсем не таков, как бывший изменник Селим-хан, но испытан уже в ненарушимой верности и усердии к России, известен по уму своему и добронравию, который будет управлять ими (шекинцами) с кротостию и милосердием, не употребляя варварских способов бывшего изменника Селим-хана и которого, конечно, они сами признают справедливым и могущим составить их благоденствие, когда увидят и узнают его поступки и кротость управления над ними. А сверх сего, [140] заметьте им, что он же имеет чин российского генерал-лейтенанта, больше вашего чина. Относительно веры растолкуйте им внятных образом, что в благоучрежденном российском правлении всякое исповедание вер терпимо и свободно, а потому они, с сей стороны, должны оставаться совершенно спокойны, что Джафар-Кули-хан шекинский, происходя так же от магометан, как и шекинцы, если и имеет какую-либо малую несходственность с ними в исповедании своем, по разделению Магометовой веры на разные секты, однакож исповедание их веры останется свободно и ни малейшего не потерпит от него принуждения или нарушения».

Ни толкования Небольсина, ни прокламация самого главнокомандующего (Акты Кавк. Арх. Ком. т. Ш, № 496.), не поправили дела, в основании ложного, и не могли сроднить шекинцев с новым ханом. Назначение правителя, взятого со стороны и преданного нам потому только, что в том была его собственная польза, было неудачным административным распоряжением. Видя, что в Грузии царское достоинство было уничтожено и члены царского дома устранены от управления, что в Елисаветполе и Баку поступлено точно также, шекинцы сами просили об уничтожении и у них ханского достоинства. Сознавая, что русское правление, как бы дурно ни было, все же будет лучше ханского произвола, жители радовались введению народного правления и совершенно было успокоились, как вдруг узнали о назначении ханом Джафара. Известие это было принято весьма неравнодушно, так что графу Гудовичу пришлось для поддержания нового хана дать ему конвой, приказать устроить в Нухе почетную встречу и оказывать ему почести, приличные его званию и чину. Вслед за тем, обстоятельства заставили ввести в Нуху три роты Кабардинского полка и сделать распоряжение об обезоружении жителей (Письмо графа Гудовича Джафару, от 7-го марта 1807 г. Там же, № 497.). Сам Джафар прибыл в ханство с значительным конвоем бывших своих подданных хойцев, на которых шекинцы смотрели, как на опричников и лиц, им враждебных. Симпатия народа [141] клонилась на сторону Селима, и долгое время Джафару приходилось бороться с бывшим ханом шекинским. Соединившись с своим родственником, Мустафою ширванским (шемахинским), Селим волновал народ, а Мустафа вел переговоры с Баба-ханом и Аббас-Мирзою.

«С Мустафою-ханом» (ширванским), писал Джафар (Графу Гудовичу, 29-го марта 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 499.), «я не могу ужиться: он волк в овечьей шкуре. Если бы он объявил себя явным изменником, то я был бы в состоянии одолеть его, но что мне делать: на словах он выказывает себя преданным слугою Шахиншаха, но в тайне действует подло».

Конфиденты Мустафы и Селима уверяли шекинцев, что французы разбили русских; что турки в больших силах собираются у реки Арпачая что Баба-хан обещал прислать Селиму 12,000 человек своих войск и что персияне, соединившись с турками, будут действовать совокупными силами против русских. Последнее было справедливо. При содействии французского правительства Порта успела привлечь Персию на свою сторону и склонить ее действовать против России. Сераскир Юсуф сообщил всем пашам азиятских владений Турции, чтобы они, когда русские войска откроют действия, в эриванской или другой какой области, со всеми силами следовали на соединение с персиянами. С своей стороны, Баба-хан также обещал содействовать туркам и отправил к Юсуф-паше нескольких ханов для совещаний относительно совокупных действий (Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 13-го января, № 39.). Согласившись с ними и желая с большим успехом действовать на подведомственное России магометанское население, сераскир и Аббас-Мирза разослали вместе свои воззвания к Мустафе-хану ширванскому (шемахинскому), Сурхай-хану казикумухскому, хану аварскому, Ших-Али, бывшему хану дербентскому, кадию табасаранскому, Джаро-Белоканским лезгинам, казахским татарам и даже в Мингрелию. Союзники писали, что они одновременно поднимают «разноцветные знамена» для поражения русских, [142] от которых отступились все европейские державы, не исключая и английского короля, всегда бывшего с ними в дружбе.

«По милости Аллаха», писал Аббас-Мирза (См. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 800.), «в то время, когда зефир дуновением своим распространит запах весны, орлы победоносных знамен наших распустят крылья из Тавриза, для уничтожения нации вражды и коварства. Тогда визирь Юсуф-Зия-паша двинется через Башачук (Имеретию) в Тифлис, для очищения этого города от неверных, и вследствие единовременного похода обеих сторон достигнется цель двух держав и исполнятся желания двух дворов. Воины же, участвовавшие в этом предприятии, удостоятся несметных наших милостей и бесчисленных наград».

Юсуф-паша говорил, что в день науруза (10-го марта) непременно двинется в Тифлис, и приглашал соединиться с ним не только соседних ханов, но и живших в Грузии борчалинских татар. Он высказывал полную уверенность, что они, как магометане, найдут случай защитить свой закон от неверных, ибо каждый твердый в магометанском законе должен думать о счастии в настоящем веке и о царствии небесном в будущем.

Приглашая население, помышляя о небесном царствии, помогать земному, Юсуф сообщал, что русский гарнизон в Гумри атакован «звездоподобными» турецкими войсками и будет скоро уничтожен что магометанские войска, «льву подобные», двинутся к Тифлису, и тогда кто не присоединится к нему, «тех головы будут потоптаны лошадиными ногами».

Посланный с этим воззванием был задержан на границе Грузии, другой такой же был пойман в Ширванском ханстве, при переправе через р. Куру. Содержание отобранных у них бумаг ясно указывало, что, согласившись действовать вместе и одновременно с разных сторон, персияне намерены были вторгнуться в Карабаг, а турки — в Мингрелию и Имеретию, где надеялись встретить содействие со стороны царя Соломона. При [143] известном недоброжелательстве последнего к России, направление действий, избираемое турками, приобретало особенную важность. «При малейшем разрыве с турками», писал правитель Грузии (Рапорт деств. ст. сов. Литвинова графу Гудовичу, 28-го июля, 1806 г, № 1103.), «царь имеретинский воспользуется случаем и не оставит передаться неприятелю; тогда всякое сообщение прекратится». По мнению Литвинова, потеря Имеретии была неизбежна, если не будут приняты меры к удалению от управления Соломона и некоторых из его приближенных. Не разделяя такого взгляда, граф Гудович поручил генералу Рыкгофу следить за поведением царя и только в случае явной измены стараться арестовать его и отправить в Тифлис.

Между тем, Соломон не переставал интриговать против России. Он уговаривал ахалцыхского пашу действовать наступательно, думая соединиться с ним и избавиться от подданства России. Паша приказал обезоружить всех жителей христианского исповедания, заготовлял значительные запасы продовольствия и вооружал крепость с большою поспешностию. По рассказам приехавших из Ахалцыха грузин и имеретин, туда прибыло много войск из Эрзерума, с тем, чтобы, по словам одних, сделать нападение на Карталинию, а по уверению других — на Мингрелию и Имеретию. Келеш-бек, владелец абхазский, старавшийся казаться преданным России и выражавший даже желание отправить своего сына на воспитание в Петербург, сообщал также, что турки намерены напасть на Редут-Кале (Рапорт генерала Рыкгофа графу Гудовичу, 1-го февраля 1807 г, № 57.).

Главнокомандующий просил генерала Рыкгофа озаботиться обеспечением границ и скорейшим окончанием работ по укреплению устья реки Хопи. «Между тем», писал он (Генералу Рыкгофу, от 19-го января 1807 г, № 10.), «ежели вы верный случай найти можете, то внушите паше (ахалцыхскому) от моего имени секретно, что ежели окажет к России свое доброжелательство, то найдет в том совершенное свое благополучие и за то я отвечаю». К владельцу абхазскому граф [144] Гудович писал сам письмо, в котором просил его, в случае появления турецких сил со стороны Черного моря, воспрепятствовать проходу их к нашему укреплению, устроенному при устье реки Хопи, и своими силами вспомоществовать нашим войскам, в том укреплении находившимся. Келеш-беку обещана независимость от Порты и сохранение владения наследственно в его роде. Отговорившись малою к нему преданностию абхазцев, Келеш-бек уклонился от участия в делах наших с турками.

Последние, в три часа пополуночи, 8-го февраля, напали на Редут-Кале, в котором находились три роты Белевского полка, под начальством маиора Лыкошина. По тесноте редута, большая часть гарнизона помещалась в двух деревянных казармах, построенных вне укрепления. Пробравшись скрытым образом мимо казачьего пикета, турки бросились, прежде всего, к казармам, окружили их и открыли огонь в окна и двери. Застигнутые врасплох, наши солдаты скоро отбили турок и, выйдя из казарм, бросились на защиту укрепления, атакованного другою колонною. Упорное сражение продолжалось до восьми часов утра, и когда турки, видя стойкость гарнизона, стали отступать, то маиор Лыкошин перешел в наступление и штыками преследовал неприятеля по берегу моря. Турки успели сжечь наши цейхгаузы, две казармы, находившиеся вне редута, и лазарет, в котором погибли все больные, а бывший при них доктор уведен в плен (См. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, №№ 931-942.).

При первом известии о нападении на Редут-Кале, граф Гудович отправил в помощь генералу Рыкгофу баталион 9-го егерского полка (Всеподданнейший рапорт графа Гудовича 16-го февраля и предписание генералу Рыкгофу 22-го февраля 1807 г. Там же, №№ 936 и 937.), и не желая допустить неприятеля вторгнуться в наши владения, стянул к границам все войска, которые, без ослабления внутренней обороны, оставались свободными. Он расположил их в четырех главных пунктах:

На левом фланге, для защиты Карабага, Ширвани, Шеки и Елисаветполя был сформирован отряд, под начальством [145] генерал-маиора Небольсина, из восьми рот Троицкого мушкетерского, шести рот 17-го егерского полков, донского казачьего Попова 16-го полка и шести орудий. Отряд этот расположен на границе Карабагского ханства, на реке Тертере, у разоренного города Берды, как в пункте, с которого могли быть прикрыты все четыре провинции. Независимо от этого, три роты Кабардинского полка находились в Нухинской крепости, четыре роты егерей в Шуше и две — в Елисаветполе. В окрестностях этого последнего города стоял лагерем и Тифлисский мушкетерский полк, который, находясь только в шестидесяти верстах от расположения отряда Небольсина, мог скоро подкрепить его. При приближении персидских войск к Араксу, Небольсину приказано было тотчас же идти им навстречу, не допустить переправиться на нашу сторону, и для содействия себе требовать от ханов карабагского (шушинского), ширванского, (шемахинского) и шекинского (нухинского) их конницу, которая, по сделанному распоряжению у каждого из них, должна была быть в готовности.

Для действия в Карском пашалыке предназначался отряд расположенный в Памбакской и Шурагельской провинциях, под начальством генерал-маиора Несветаева. В отряде этом состояли: Саратовский мушкетерский полк, баталион Кавказского гренадерского, баталион Троицкого мушкетерского, баталион 15-го егерского полков и два полка казаков.

На правом фланге, в Имеретии и Мингрелии, находился генерал-маиор Рыкгоф с Белевским мушкетерским полком и баталионом 9-го егерского полка. Резервом для трех действующих отрядов служили, собранные под личным начальством графа Гудовича в окрестностях Тифлиса, полки: Херсонский гренадерский (три баталиона), два баталиона Кавказского гренадерского, два — 9-го егерского и два — 15-го егерского; три эскадрона Нарвского драгунского полка, два полка донских казаков и конвой главной квартиры, составленный из линейных казаков.

«Я готовлюсь ко всему,» писал граф Гудович (Барону Будбергу, 5-го февраля 1807 года. Акты Кавк. Археогр. Ком, т. III, № 929.), «и как [146] скоро возможность позволит, то и стану действовать. Должен притом признаться, что, без заключения перемирия с Персиею, трудно мне будет изворачиваться, особливо имея такие места, откуда войск взять не можно. Корпус не по чину и не по долговременной моей службе будет у меня малый; надеюсь, однако, на Бога, что исполню Высочайшую волю».

Решась действовать оборонительно против персиян и наступательно против турок, главнокомандующий предполагал двинуться вперед одновременно в трех пунктах: правым флангом на Поти, центром на Ахалцых и левым флангом на Карс, где скорее всего надеялся иметь успех в своих действиях.

VII.

Действия Несветаева в Карском пашалыке. — Переписка его с карским пашою. — Движение к Карсу и занятие форштадта. — Действия графа Гудовича в Ахалцыхском пашалыке. — Штурм Ахалкалак. — Отступление в свои границы. — Блокада г. Поти.

Первые известия об окончательном разрыве с Турциею были получены в Тифлисе от карского Мамед-паши, искавшего покровительства России и казавшегося нам преданным. Еще до объявления войны, вскоре после получения в подарок собольей шубы, посланной ему графом Гудовичем, Мамед-паша отправил прошение Императору Александру с просьбою о защите. Говоря, что правители турецких областей не имеют от своих государей «ничего надежного к сохранению самих себя», паша просил принять его в подданство России с тремя сыновьями и двумя братьями, с тем, что «если», писал он, «от государя моего велено будет меня наказать, и я убегу и прибуду во владения ваши, то государю моему назад меня не отдавать, ибо нет у меня к спасению другого места, ни надежды, кроме вас» (Просьба карского паши Императору, 10-го октября 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком. том III, № 1009.). [147]

Мамед обещал исполнять все наши требования в случае войны не только не противиться русским войскам при вступлении их в Карский пашалык, но содействовать им и заготовить продовольствие. «Со стороны хлеба», писал он, «не беспокойтесь, я секретно отпущу».

Отношения наши с пашою не укрылись от жителей Карса. Вскоре после назначения сераскира Юсуф-паши главнокомандующим войсками в Азиятской Турции, жители донесли ему, что Мамед-паша отпускает русским хлеб, и что они мало надеятся на его верность султану. Юсуф прислал своих чиновников для наблюдения за пашою, строжайше запретил вывоз хлеба в наши владения и учредил два провиантских магазина: один в Магизберде, а другой в Карсе, куда и приказал свозить весь хлеб с окружных деревень. Личное нерасположение сераскира и учреждение надзора дали понять паше, что голова его непрочна на плечах. Мамед струсил и стал прибегать к полумерам. «Прошу вас», писал он Несветаеву (От 21-го декабря 1806 г. Тифл. Арх. Кавк. Намест, дело № 36.), «если можно, писать к Юсуф-паше на меня жалобу, яко бы русскими прежде четырех месяцев деньги розданы были народу за пшеницу, но теперь карский Мамед-паша хочет запретить, чтоб он не имел сомнения, что я с вами имею много приятельских обращений, после чего я могу и еще давать вам провианту».

Эта просьба казалась написанною человеком, чистосердечно преданным России. и граф Гудович, отправляя ему, по поручению Императора, бриллиантовое перо в 4,000 рублей, просил Несветаева удостоверить пашу, что как только последует окончательный разрыв с Турциею, он тотчас же окажет ему помощь русскими войсками, и если паша будет тверд в своем намерении и уверен в доверенности к нему подвластных, то останется независимым от Порты владетелем Карского пашалыка, и будет утвержден к этом звании наследственно (Предписание графа Гудовича Несветаеву, 21-го января 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 1012.).

Ни бриллиантовое перо, ни поручение, данное Несветаеву, не [148] достигли еще своего назначения, когда Мамед сообщил, что в Константинополе война уже объявлена, что Юсуф-паша приказал, поступая с русскими, как с неприятелями, задерживать их посланных; что Карс укрепляется и в окрестностях его будет расположено несколько тысяч турецких войск. Паша писал при этом, что он все-таки остается при прежнем желании быть под защитою России и снова просил о помощи. Не желая упускать удобного случая, граф Гудович намерен был прежде всего занять Карский пашалык, и тем более, что зимнее время года не дозволяло ему предпринять наступление на Ахалцых.

«В ту сторону, т. е. в Карс», писал он (Барону Будбергу, 5-го февраля 1807 г. Акты Кав. Арх. Ком, т. III, № 929.), хотя с немалою трудностию для войск можно теперь действовать, но вступить в Ахалцых прежде весны от Тифлиса невозможно, как по причине большого снега в горах, через которые орудий перевезти нельзя, так и потому, что фуража доставать невозможно».

Занятием Карского пашалыка главнокомандующий думал скорее всего удовлетворить желанию нашего правительства, требовавшего наступательных действий в Азиятской Турции. Находившийся в Памбаках генерал-маиор Несветаев получил приказание содействовать карскому паше в его действиях против сераскира, как говорили, искавшего низвержения Мамеда, и если представится возможность, то, не ограничиваясь одним содействием паше, занять пашалык русскими войсками.

Приготовления к экспедиции в Карс должны были производиться самым скрытным образом, чтобы не обратить на себя внимания турок. При незначительности отряда, назначенного для действий, весь успех был рассчитан на преданности к нам паши, на нечаянности и быстроте движений. Если бы жители стали противиться нашему вступлению и не согласились покориться, то Мамеду объявлено, что и тогда он все-таки найдет покровительство и убежище в России, лишь бы только сам был верен. При убеждении в чистосердечии паши, Несветаев [149] должен был немедленно двинуться в Карский пашалык с теми войсками, которые были в его распоряжении.

В половине февраля отряд был уже готов к выступлению. По случаю больших снегов, Несветаев заготовил легкие дровни для перевозки артиллерии и патронных ящиков, а чтобы не изнурять людей, предполагал оставить на месте все тяжести, так как до границ Турции ему приходилось двигаться через места населенные, а с выступлением за границу надеялся получить все на месте. Несветаев ожидал только уведомления Мамеда, когда должен придти к нему на помощь, но время проходило, паша помощи не требовал, и казалось стал изменять свое поведение. Правда, он сам предложил в залог своей верности прислать сына в аманаты, но со странным условием; чтобы до весны не занимать его владений русскими войсками, как потому, что боится лишиться своей власти, так и потому, что при восстановлении мира владение его легко может быть возвращено обратно Турции.

Граф Гудович уверял пашу, что занятие Карса будет сделано вовсе не для того, чтобы мешаться в его управление, а, напротив, для восстановления его прав и в защиту от турок; что, сдав крепость и присягнув на верность России, он тотчас же получит утвердительную грамоту в своем достоинстве и знатный «российский чин», и что, наконец, Карский пашалык никогда не будет возвращен Порте, но останется в зависимости от России и в наследственном владении его, Мамед-паши.

«Если же бы Мамед-паша», писал главнокомандующий генералу Несветаеву (От 27-го февраля 1807 г. № 69. Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 1020.), «и затем, когда вы будете иметь в аманатах его сына и когда подвинетесь с войсками к Карскому пашалыку, препятствовал войти и занять вам оный, то вы тогда дайте ему знать, что когда он, прежде еще объявления формальной войны с турками, неоднократно просил помощи войсками, обещевая сдать Карс, особливо когда сам письменно просил всемилостивейшего Государя Императора об отсчастливлении [150] его принятием в сильное покровительство и защиту России, на что и воспоследовало Высочайшее соизволение, но теперь он не желает принять в Карс российские войска, пришедшие для защищения оного и утверждения его наследственным владельцем, то ваше превосходительство, имея от меня большое усиление войсками, принуждены. будете войти в Карс силою и вооруженною рукою, как в неприятельскую землю, с которою Россия ведет войну. В таком случае он потеряет весьма много, и как Порта будет сведома, что он сам письменно просил от Его Императорского Величества помощи против оной войсками и покровительства, то, конечно, тогда не найдет он от Порты никакой для себя пользы, ниже убежища».

Угрозы эти не подействовали. Мамед-паша принадлежал к числу таких людей, которые личную выгоду ставят выше всего, хотя бы пришлось пожертвовать честью, совестью и добрым именем. Он всегда держался стороны сильнейшего и потому, не зная, кто в предстоящей войне останется победителем, старался затянуть время, пока выяснятся обстоятельства. Он уверял нас в верности и готов был отдать сына в аманаты, потому что видел невозможность сопротивляться России и знал, что в зимнее время ему некуда удалить жителей из селений с их имуществом и скотом; весною же, в апреле месяце, все население той части Карской области, которая граничила с Шулаверскою провинциею, удобно могло быть переведено в Карс, в крепкие места, и тогда эта половина края до самой крепости делалась безлюдною. Понимая причину, побуждающую пашу отдалить занятие Карского пашалыка русскими войсками, Несветаев требовал от Мамеда категорического ответа, когда он должен вступить в его владение.

«Увидел я из писем ваших», — писал Несветаев паше (От 23-го февраля 1807 г. Акта Кавк. Арх. Ком, т. III, № 1024.), — «и от посланных узнал, что по желанию вашему, входя в покровительство всемилостивейшего нашего Государя и под защиту войск его, изволите отлагать ваши намерения до весны. А как я, по воле Государя Императора, от главного начальства имею [151] повеление, чтоб непременно ваше высокостепенство сохранить со всею вашею провинциею от всех неудовольственных случаев, то таковое сохранение должно быть в скором действии, не упуская ни малейшего времени; тогда уже поздно будет вас защищать, когда войско Юсуф-паши вступит в ваши границы, отчего может последовать разорение ваших подданных. А как вы сами пишете в письме из Библии святое слово — построивши дом, надо оный совершить — то на сие теперь самый удобный случай». Тогда турецких войск вблизи не было, и сераскир Юсуф-паша, подходивший уже к границам Карского пашалыка, вдруг изменил направление и, по совету баязетского паши, двинулся для наказания куртинцев, так часто беспокоивших турецкие владения. С удалением сераскира, Мамед-паша имел время и средства сдать крепость русским войскам, но он отвечал, что ранее чем через три месяца сделать этого не может. Мамед говорил, что, не имея ответа от самого Императора и не зная наверное, будет ли принят под покровительство России, он не решается сдать крепость. На самом же деле он был не в силах исполнить требование Несветаева, потому что встретил сопротивление в лице своего брата Кара-бека.

Мамед-паша сам по себе имел весьма небольшое число лиц, к нему расположенных; гораздо значительнее была партия Кара-бека, имевшего непосредственное и большое влияние на жителей Карской области. Не желая вступать под покровительство России, Кара-бек настаивал, чтобы не только не сдавать русским Карса, но и не впускать их в Карский пашалык. С этою целью он собрал 300 чел. пехоты и 400 конницы и, явившись с ними на границе, расположился по деревням, соседним с Шурагельскою провинциею (Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 1-го марта 1807 г. Акты Кавк, Арх. Ком, т. III, № 1022.). Ожидая скорого прибытия русских войск, Кара-бек приказал жителям перевозить все свое имущество в Магизберд, свою резиденцию, считавшуюся неприступною, и хвалился, что если русские не [152] вступят скоро в Карский пашалык, то останутся вовсе без продовольствия и фуража, так как все селения, расположенные по Арпачаю, будут выведены внутрь пашалыка. «Посему нахожу я», — доносил Несветаев (Графу Гудовичу, от 6-го марта 1807 г. Акты Кав. Арх. Ком. т. III, № 1025.), — «что интриги паши иначе решены быть не могут, как через повеление вашего сиятельства о вступлении войск в их границы; тогда можно с ними иметь короче переговоры, и паша может обдумать, а Кара-бек должен будет убраться в свое гнездо, в Магизберд, ибо он считает его безопасным местом».

Отправив на усиление Несветаева баталион 15-го егерского полка, граф Гудович поручил ему повторить обещания наши как Мамед-паше, так и брату его Кара-беку, но если и затем они не согласятся уступить Карс добровольно, то двинуться в Карский пашалык, поступать с ними как с неприятелями и стараться завладеть крепостью (Предписание графа Гудовича Несветаеву, 5-го марта, № 67.).

Собрав с окружных деревень до 2,000 четвертей хлеба и не получив никакого ответа ни от паши, ни от брата его Кара-бека, Несветаев 16-го марта перешел границу, имея в строю 79 человек штаб и обер-офицеров и 2,412 чел. нижних чинов с десятью орудиями (Саратовского мушкетерского полка 34 офицера и 1,209 чел. нижних чинов; Кавказского гренадерского 13 офицеров и 340 чел. нижних чинов; Троицкого мушкетерского 13 офицеров и 245 чел. нижних чинов; Донского казачьего Агеева 2-го полка 10 офицеров и 347 казаков; Донского казачьего Богачева полка 6 офицеров 120 казаков; Грузинской артиллерийской бригады 3 офицера, 151 чел. нижних чинов (Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 1031).). Подойдя к селению Баш-Шурагель, где находился Кара-бек с 1,000 чел. пехоты, Несветаев предложил ему покориться, объясняя, что русские пришли для защиты карского владения, а не для разорения его. Кара-бек отвечал выстрелами, и тогда Несветаев штурмовал селение, овладел башнею, взял 400 чел. пленными и два знамя. Потеряв более 300 чел. убитыми, Кара-бек бежал сначала к селению Кизыл-Чахчах, а потом в Магизберд. Старшины окрестных селений явились к Несветаеву с просьбою [153] принять их под покровительство России и избавить от варварских поступков Кара-бека. Заняв шестью ротами и шестью орудиями селение Кизыл-Чахчах, сам Несветаев расположился в селении Баш-Шурагель, где и получил письмо от карского паши.

«Извещаю ваше превосходительство», — писал Мамед (От 17-го марта 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 1028.) — «что приязненное письмо ваше, изъявляющее печаль, я получил, и все прописанное уразумел и за благой совет благодарю, но я состоял в говоренном мною в точности. Слава Богу, что сперва вы стреляли по мне — я уже не под виною; вижу вас ныне двуязычным: с одной стороны доброжелательство, а с другой — неприятельство.

Я к вам присылал священника и монаха просить вас, чтобы, по приязни и доброжелательству ко мне, сперва пошли на Ахалцых, но вы отвергли мою просьбу, такова ваша дружба. Вы говорили, что вы лжи не произнесете, а я отнюдь правды не видел Бог милостив, неужто вы стращаете меня как ребенка или мальчика? Будьте готовы, я уже иду с вами сражаться если Бог даст благой успех, то я знаю, что сей поступок ваш отнюдь неизвестен всемилостивейшему Государю. Бог милостив, такова ваша дружба, я владение свое оставил с голоду, вам сделал добро, но на место добра злом отвечали. Я же поспешаю идти, уповая на Бога, увидимся друг с другом. Впрочем, остаюсь готовый к войне с вами».

«Крайне жалею», — отвечал Несветаев (От 18-го марта 1807 г. Там же, № 1029.), — «что ваше высокостепенство переменили свое намерение. Вы сами требовали от сильнейшего Государя Императора моего покровительства и защиты; вы же писали ко мне, что Карс ваш, провинция ваша и провиант ваш. Теперь пишете совсем противное. Я принужден был стрелять, когда вами засаженные в башню, по приказанию вашего брата Кара-бека, убили у меня поручика, 10 рядовых и 15 ранили. Не я сему виновник, но вы сами, потому что я выполняю волю моего Государя Императора и отряжен со [154] вверенными мне войсками для защиты и покровительства вашего от других вам неприятельствующих, а с вами не намерен драться, и теперь вас уверяю, что я без решения по силе вашей преданности и чтоб, вас принять под покровительство без того не выйду. Вы же упоминаете в письме, что мы не берем наперед Ахалцых, то не вашего высокостепенства дело, что наперед занимать. Вы услышите, что храбрые войска Российской Империи скоро займут и Ахалцых, а что вы собираетесь против меня, оставя обещания ваши и преданность к Государю моему, то выходите и назначьте место сражения — я вам за ваше вероломство отвечать буду. Но оставя сие, прошу ваше высокостепенство, — как вы называли меня другом и братом, — все ваши намерения оставить и принять то покровительство, которое вы просили моего Государя Императора. Впрочем, я к вам иду и ожидаю на марше ответа».

Мамед-паша отвечал, что он укрепляется и будет обходиться с русскими, как с неприятелями.

Располагая двинуться прямо к Карсу, Несветаев просил главнокомандующего подкрепить его хотя одним баталионом пехоты и казаками, потому что, прежде открытия военных действий, необходимо было занять, по крайней мере, баталионом пехоты при двух орудиях, селение Кизыл-Чахчах, в котором сходились две дороги: из Карса и Магизберда. Учреждение столь сильного поста в этом селении было необходимо: во-первых, для прикрытия отряда Несветаева со стороны Эривани, во-вторых, как опорный пункт для доставления в отряд провианта и боевых припасов, и наконец, в-третьих, потому, что Кара-бек хотел пропустить Несветаева к Карсу и потом отрезать ему отступление (Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 18-го марта, № 530. Книга донесений, № 245.). Граф Гудович не нашел возможным послать подкрепление Несветаеву, и он, 24-го марта, двинулся к Карсу (Тоже, от 24-го марта, № 589. Там же.).

Навстречу отряда был выслан армянский священник, который от имени Мамед-паши объявил, что, с приближением [155] русских, гарнизон хотя и откроет огонь из крепости, но он будет безвреден; что паша постарается сделать бесполезными все усилия тех, которые противятся его намерениям; что он сдаст крепость русским и что все противники их «будут бездейственны». После всех поступков Мамед-паши и Кара-бека, конечно, нельзя было верить таким обещаниям, но, начав уже наступление, Несветаев не хотел останавливать движения. Он надеялся, что карский паша, принужденный до времени скрывать свои виды от недоброжелательных ему лиц, увидев у стен крепости русские войска, пришедшие ему на помощь, переменит свое намерение, или же крепость будет найдена в таком положении, что можно будет взять ее силою оружия.

Подойдя к окрестностям города, Несветаев заметил неприятеля, укрепившегося на высокой горе, в одном из предместий. Он тотчас же отправил подполковника Печерского, с двумя баталионами 15-го егерского и Кавказского гренадерского полков и тремя орудиями, для занятия этой горы, усеянной турками. Неприятель, поддерживаемый выстрелами из крепости, оказал сильное сопротивление, так что в подкрепление Печерскому пришлось отправить три роты Саратовского мушкетерского полка, при содействии которых войска заняли высоту и предместье, причем, отбито у неприятеля одно трехфунтовое орудие. Турки заперлись в крепости и этим ограничились действия Несветаева под Карсом, так как он получил предписание графа Гудовича, в котором тот просил его не предпринимать штурма, если не уверен в сдаче крепости, а стараться прежде всего завладеть Карским пашалыком. Штурм Карса, хорошо укрепленного и усиленного собранными в крепость жителями, не мог обойтись дешево, стоил бы большой потери войск, и без того немногочисленных. Карс обнесен был двойною стеною и защищен батареями, обстреливавшими весь форштадт. В крепости была цитадель — сильнейшее укрепление города, с двойною стеною, командующею всеми окрестностями и вооруженною лучшими орудиями. На стенах Карса находилось до 60-ти орудий и несколько фальконетов. Призыв в город жителей [156] окрестных деревень делал его многолюдным, и число вооруженных насчитывалось до 20,000 человек. Хотя при всех этих сведениях, Несветаев все-таки находил Карс «не совсем неприступным», но, имея приказание главнокомандующего, не решился штурмовать его. Он отступил, 26-го марта, к селению Эникюй, а оттуда к селению Бальдеравань, отстоявшему от Гумри в 38, а от Карса 44-х верстах (Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 27-го марта, № 615.).

Вскоре по отступлении Несветаева, в Карс был прислан Али-паша с 2,000 человек пехоты и 1,000 кавалерии, с приказанием схватить Кара-бека, двух сыновей наши и атаковать русских при содействии гарнизона. Кара-бек бежал, а Али-паша, не решаясь атаковать Несветаева, стоял в бездействии близ Карса. Войска его не имели провианта и продовольствовались весьма скудно тем, что успевали захватить силою у жителей (Предписание графа Гудовича Несветаеву, 21-го апреля, №128.). Карский паша отправил своих сыновей в Эрзерум к Юсуф-паше и за это был оставлен по-прежнему правителем, но народ более повиновался вновь присланному Али-паше, который объявил, что кто доставит ему голову русского, получит в награду 200 гурушей (Около 11 руб. 12 коп.). Таким способом он, успел отправить к сераскиру 80 голов, набитых соломою (Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 6-го мая, № 865.).

Неприятель делал незначительные, но частые вторжения в Памбакскую и Шурагельскую провинции, для защиты которых Несветаев перешел в селение Кизил-Чахчах (Тоже, 6-го мая, № 864.). Здесь, по поручению главнокомандующего, он занимался сбором провианта и отправлением его в Гумри и Артик, а также отправлением в Памбаки и Шурагель до 500 семейств, отбитых у неприятеля. Несчастные просили перевести их в границы наши, страшась терзаний Кара-бека, который жарил их на огне, и семь человек таких было доставлено Несветаеву (Рапорт Несветаева графу Гудовичу, 7-го апреля, Акты Кавк. Арх. Ком., т. III, № 1035.). Ни в Эрзеруме, ни в прочих окрестностях значительного сбора турецких войск [157] не было, и карский паша мог получить подкрепление только из Ахалцыха, где находились турецкие войска, возвратившиеся после неудачного нападения на Редут-Кале. Чтобы лишить Карс и этой последней помощи, главнокомандующий располагал двинуться сам в Ахалцыхский пашалык и в конце марта направил в Триалети часть войск, назначенных в состав главного действующего отряда. Формирование подвижного магазина, для которого нельзя было отыскать ни достаточного числа арб, ни быков, задерживало выступление графа Гудовича. Принужденный возложить эту повинность на жителей, он встретил сопротивление со стороны туземного населения, полагавшего, что подводы берутся навсегда, а вожатые будут зачислены в солдаты. Только личное увещание главнокомандующего и обещание платы за провоз и доставку провианта разубедили туземцев, но и то они собирались весьма неохотно и затягивали выступление. «Изготовившись же таким образом», доносил граф Гудович (Во всеподданнейшем рапорте от 4-го апреля. Акты Кав. Арх. Ком, т. III, № 1034.), «чтобы войска были в провианте обеспечены, я выступлю тотчас к Ахалцыху, не взирая на трудность, которая должна меня встретить при проходе чрез горы, отделяющие Ахалцых от границ Грузии, и еще не во всех местах очистившиеся от снегов. Вступя в сей пашалык, сколь скоро я узнаю, что крепость ахалцыхская также укреплена, как карская, и имеет притом сильный гарнизон, то я равномерно, отклоняясь от штурма для сбережения войск, займусь поспешным завладением пашалыка, стараясь выманивать их из крепости в поле и ослаблять их до времени полевыми сражениями. Между тем, приближаясь к Ахалцыху, я в то же время предпишу генерал-маиору Рыкгофу, с тремя баталионами Белевского мушкетерского полка, одним баталионом егерей, находящихся в Имеретии, оставя надобное число в редуте на устье р. Хопи, вступить в Гурию и, отрезав крепость Поти, завладеть оною по возможности. Таким образом, когда откроются мои действия внутри Ахалцыхского пашалыка для завладения оным, а с другой стороны, от Имеретии и Мингрелии генерал-маиора Рыкгофа, то можно будет удобнее и без [158] потери людей завладеть самою ахалцыхскою крепостью, принудив оную к сдаче.

Распоряжаясь сим образом действовать, я предполагаю сие на тот конец, что, не получа еще никакого ответа от стороны Персии, какое действие возымело отправление туда адъютанта моего Степанова, должен быть готов обратиться и к той стороне, на случай приближения персидских войск, или, завладевши Ахалцыхом, идти к Карсу, взять сию крепость и сблизиться к Эривани в таком положений, чтобы и с сей стороны не могло быть что-либо предпринято от Баба-хана. Но если ж бы надобность потребовала обратиться к Елисаветполю, где хотя на половине пути от Елисаветполя к Шуше и поставлен мною отряд под командою генерал-маиора Небольсина, о коем я уже всеподданнейше доносил, но как оный недостаточен противу большого неприятеля, если сам Баба-хан в ту сторону устремится, то поспешить туда с войсками и таким образом изворачиваться во все места, куда призывать будет надобность»..

Известие о том, что сераскир Юсуф-паша следует к Карсу, побудило графа Гудовича торопиться выступлением. По сведениям, полученным в главной квартире, в помощь сераскиру готовились собранные в Эривани персидские войска, долженствовавшие сделать нападение в двух пунктах: один отряд предназначался для действий в Памбакской провинции, а другой в Казахской (Граф Гудович Несветаеву, 28-го апреля, № 133.). Движением своим в середину соседних нам турецких владений граф Гудович надеялся расстроить все замыслы противников.

Вступив в Ахалцыхский пашалык, он заставил Юсуф-пашу раздробить свой силы, приготовленные для изгнания русских из Карского пашалыка, принуждал отложить вторичное нападение на Редут-Кале и действия в Мингрелии и Имеретии. 17-го апреля граф Гудович оставил Тифлис и с отрядом в 4,500 человек двинулся к ахалцыхским границам через Триалеты по горам, как единственной дороге, по [159] которой хотя и с трудом, но можно было приходить с обозом. Выступив при сильных жарах и отойдя только 70 верст, войска встретили в горах снег, мороз и беспрестанные бури. Путь был трудный; люди и лошади до того изнурились, что главнокомандующий принужден был остановиться за 15 верст от границ Ахалцыхского пашалыка и простоять на месте пять дней.

28-го апреля граф Гудович находился при разоренной крепости Цалке, но и тут снег и холод удержали его трое суток. Располагая 1-я мая вступить в пределы турецких владений, главнокомандующий отправил к жителям прокламацию, в которой приглашал туземное население оставаться спокойным и покориться русскому Императору. Он писал, что все покорившиеся могут быть уверены в безопасности личной и имущественной; те же, которые станут противиться, испытают все бедствия войны.

С переходом границы, войска хотя и встречали незначительные партии турок, но оне тотчас же скрывались; большая часть жителей была уведена в горы, со всем своим имуществом. По сю сторону реки Куры были только две крепости: Ахалкалаки — ключ для входа в Ахалцыхский пашалык, и Хертвисы, расположенные на самой р. Куре. Последняя не представляла ничего важного в стратегическом отношении, тогда как, имея в своих руках Ахалкалаки, можно было господствовать во всем пашалыке, и потому главнокомандующий решился прежде всего овладеть этою крепостью.

Положение Ахалкалак между двух рек, в углу Ганзы и Кырх-булака, не дозволило обложить крепости со всех сторон с теми силами, которые были в распоряжении графа Гудовича. К тому же, за Кырх-булаком, в горах и в десяти верстах от крепости, собрано было до 2,000 человек турецкой конницы, которая всегда находилась бы в тылу облегающего отряда. При малочисленности последнего, такое присутствие неприятеля могло быть весьма опасно, тем более, что, по условиям местности, разделенной рекою, взаимная помощь облегающих отрядов была крайне затруднительна. Главнокомандующий [160] предпочел расположиться лагерем в пустой деревне и в двух верстах от Ахалкалак. Под прикрытием крепостного огня, турки, в день прибытия русских, пытались сделать вылазку на правый фланг лагеря, но были прогнаны с большим уроном.

Граф Гудович отправил коменданту письмо, в котором уговаривал его сдать крепость, обещая награды и милости как ему, так и дяде его, ахалцыхскому паше. Не получив ответа, он приказал заложить батарею на шесть орудий в 250 саженях от крепости, и бомбардировать ее. Огонь наших орудий не мог нанести большого вреда и даже причинить пожара в городе, во-первых, по незначительности калибра орудий, а во-вторых, и потому, что во всем Ахалцыхском пашалыке, подобно Грузии, сакли строились так, что три части находились в земле и лишь четвертая выглядывала над поверхностью. Будучи обложена диким камнем и покрыта землею, каждая такая сакля представляла собою род каземата.

После довольно продолжительного бомбардирования, главнокомандующий снова обратился к коменданту с предложением сдать крепость.

«Я в последний раз», — писал он (Начальнику ахалкалакской крепости, 6-го мая 1807 г. Акты Кавк, Арх. Ком, том III, № 995.), — «советую вам и требую, чтобы вы непременно сдали крепость, ибо я доселе, единственно жалея пролития крови человеческой и следуя неизреченно милосердому сердцу моего Всеавгустейшего Государя Императора, давал вам время опомниться доселе, говорю, из одного сострадания удерживался от занятия крепости силою непобедимого оружия Его Императорского Величества, но теперь в последнее предваряю, что ожидает вас всех неминуемая гибель, если осмелитесь воспротивляться всепобеждающему российскому оружию. Представлю в пример то только, что крепости турецкие, кои охранены были 25,000 гарнизоном и снабжены многочисленною артиллерию, не могли устоять против высокославных российских войск, коими я тогда начальствовал и теперь командую. Я взял их штурмом, где от одного упорства кровь ваших собратий [161] пролита реками. Анапа, где более 25,000 гарнизона и 120 пушек было, Суджук-Кале и Хаджибей примерные тому свидетели. Не говорю уже о побитых в поле, множестве пленных и взятых до 300 орудий.

Показав вам то, что воевать я умею, еще обращаюсь к тем человеколюбивым правилам, кои сродны всегда россиянам, и всегда сохраняются к покоряющимся добровольно оружию Его Императорского Величества. Следуя сим правилам, я уверяю вас моим словом, коему никогда не изменял, что если вы покоритесь, когда сдадите тотчас крепость, то вы сами будете отпущены, а гарнизон получит пощаду и уверенность в своей жизни».

Комендант не отвечал и продолжал поддерживать огонь по нашему лагерю. Признавая необходимым овладеть ахалкалакскою крепостью, во-первых, для того, чтобы обеспечить сообщение с Тифлисом, а во-вторых, упрочить дальнейшие действия в Ахалцыхском пашалыке, граф Гудович решился взять ее штурмом. Защищенная 1,500 человеками гарнизона, ахалкалакская крепость обнесена была толстою каменною стеною, в иных местах очень высокою. С одной стороны стена имела зубцы, весьма удобные для ружейной обороны, с другой — двойные бойницы и каменный банкет; по углам стены были башни. Входные ворота в крепость оказались до половины заложенными диким камнем. Внутри самой крепости, на берегу реки Ганзы, находилась цитадель, с четырьмя башнями и высокою зубчатою стеною.

Имея в строю только 2,900 человек пехоты, граф Гудович разделил их на пять частей: на три действующие колонны, одну, предназначенную для фальшивой атаки, и главный резерв (Колонны состояли: Первая, из 350 человек Херсонского гренадерского полка, 50 человек 9-го егерского полка, под общею командою полковника Штауде. В резерве. этой колонны было 150 человек Херсонского гренадерского полка и одно орудие, под начальством генерал-маиора Титова.

Для прикрытия батареи, оставлено 120 человек Херсонского, 100 человек Кавказского полков и 80 человек егерей, под командою маиора Жменского. В деревне находилось 100 человек Херсонского полка и два орудия, а в вагенбурге — 80 человек Кавказского полка, 35 человек Херсонского полка и 37 егерей, под командою маиора Колотузова.). [162]

Первая колонна в 550 человек, должна была идти по большой дороге, пролегавшей внизу, перейти по мосту через реку, находившуюся на левом фланге, и следовать в предместье, по направлению к большой мечети; оставив здесь резерв, идти к заложенным средним крепостным воротам и левее их приставить к стене лестницы.

Вторая, следуя оврагом, бывшим в правой руке, и обойдя большую угловую башню, ставить лестницы и атаковать цитадель; третья, от мечети взяв влево, идти через предместье на левый угол и, обойдя его, приставлять к стене лестницы.

Таким образом, одна колонна направлена против цитадели от реки Ганзы, а две колонны двинуты со стороны крепости, нами не обложенной, откуда турки могли менее всего ожидать нападения. Две последние колонны находились под начальством самого главнокомандующего, лично распоряжавшегося штурмом. Фальшивая атака направлена была от батареи, и в состав этой колонны назначено только 200 человек.

Войскам приказано идти как можно поспешнее и не стрелять, пока не влезут на стену; заняв же город, не входить в сакли.

«Сигнал к атаке», сказано в диспозиции к штурму, «будет дан стрелянием бомбами из батареи, по которому, первая и третья колонны должны тотчас выступить, а вторая и фальшивая — по окончании стрельбы».

В лагере пробили вечернюю зорю. Солдаты тихо сняли палатки, еще тише запрягли повозки и отправили их в вагенбург, устроенный на левом фланге лагеря.

Светлая ночь и блеск штыков заставили графа Гудовича [163] приказать войскам снять штыки. В каждую колонну роздано было по четыре лестницы с крючьями, «для способнейшего подъему их на стены».

Ночью с 8-го на 9-е мая, колонны разведены на назначенные им места, а с рассветом 9-го мая батарея открыла огонь и атака началась.

Первая и третья колонны двинулись одновременно. Не смотря на запрещение не стрелять, пока не влезут на стену, наши солдаты не выдержали и открыли огонь; турки отвечали тем же. Лестницы оказались короткими на столько, что человек не мог достать руками за верхнее ребро стены. Турки бросали камни, стреляли из ружей и сталкивали со стен приставленные к ним лестницы вместе с лезшими на них солдатами. Под огнем неприятеля атакующие снова поднимали лестницы, пробовали приставлять их в разных местах, но повсюду оне оказывались короткими. При всем том, вторая колонна генерал-маиора Портнягина заняла предместье; многие солдаты прочих колонн успели взлезть на стену, завладели башнею, взяли орудие и знамя, но, не поддержанные товарищами, погибли от разрушения башни, подорванной турками.

Штурм продолжался около пяти часов; неприятель, удалив заблаговременно из крепости почти всех жителей с их семействами, защищался отчаянно. Граф Гудович принужден был ввести в дело почти весь резерв, и при нем осталось только 150 человек пехоты, три неполных эскадрона драгунов и полк казаков. Кавалерия оставлена была для отражения турецкой конницы, появившейся в тылу атакующих. Подвезенная к воротам, на расстоянии сорока шагов, шестифунтовая пушка хотя и разбила их до половины, но неприятель противопоставил ей два орудия, действовавшие картечью. Потерявшее прислугу и лошадей, орудие это было захвачено турками.

Видя, что атака не предвещает успеха, и что треть нижних чинов выбыла уже из строя убитыми и ранеными (При штурме Ахалкалак мы потеряли 9 офицеров убитыми и 25 ранеными; нижних чинов убито 258 и ранено 588 человек. Урон турок определить трудно; носились слухи, что комендант и три важных чиновника были убиты.), [164] граф Гудович приказал отступать. Гарнизон не преследовал отступавших, а неприятельская кавалерия, в числе 700 человек, хотя и пыталась атаковать, но была прогнана флигель-адъютантом полковником Отто, бросившимся на нее с тремя эскадронами Нарвских драгунов и казачьим полком.

Войска расположились в том самом лагере, где стояли до начала дела. Значительная потеря в людях не дозволяла помышлять о вторичном штурме, тем более, что в отряде не было осадных орудий, которые могли бы разрушить стену. Граф Гудович приписывал неудачу штурма непостоянству погоды, породившей в войске болезни, трудности движений с тяжелым обозом по крутизнам гор, а главное, оправдывал себя тем, что половину его войск составляли никогда не бывшие в делах солдаты, выбранные из гарнизонов, и рекруты прошлогоднего определения. Нет надобности говорить, на сколько оправдания эти могут служить к уменьшению ответственности главнокомандующего, но нельзя не заметить, что неудача штурма сильно подействовала на графа Гудовича: он упал духом.

«Не могу умолчать», писал главнокомандующий (Барону Будбергу, 21-го мая 1807 г. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 998.), «сколь много ограничен я здесь во всех пособиях, нужных для военных действий. Самый даже непостоянный климат, убивающий воинских чинов, и положение мест представляют чрезвычайные затруднения для военных движений. Когда я выступил из Тифлиса, то там были уже сильные жары, но в походе застал меня снег, чрезвычайно холодные ветры и морозы. В войске у меня половина прошлогодних рекрут, да и войск мало, и весьма несоразмерно противу неприятельского, который легко иметь может до 40,000, так как здесь все вообще жители вооружены, и войско турецкое всегда считается здесь лучшим. Особливо, если бы, паче чаяния, мир с Персиею не возымел успеха, тогда я должен стоять противу двух гораздо превосходнейших, неприятелей. Сверх того, самая Грузия [165] ненадежна, где немалая часть находится татар, единоверных с неприятелем, и где всякой вооружен. Подвижного магазейна нет, потому что не имеется людей, которых бы к тому можно было определить. Всякие подвозы делаются по наряду и с большими затруднениями. Артиллерия не имеет комплекта в служителях; генерального штаба у меня один только маиор и при нем офицер, который недавно только приехал».

На другой день после штурма, больные, раненые и обоз были отправлены в наши пределы, а остальной отряд, простояв еще два дня в лагере, за недостатком подножного корма, также отошел к разоренной крепости Цалке, лежавшей на границе с Ахалцыхским пашалыком. Отсюда граф Гудович отправил приказание генералу Несветаеву оставить Карский пашалык и озаботиться обеспечением собственных границ, а генералу Рыкгофу снять осаду Поти и следовать в Имеретию.

Независимо от развлечения неприятельских сил и облегчения действий главнокомандующего в Ахалцыхском пашалыке, занятие Поти признавалось необходимым для обеспечения Имеретии и Мингрелии от вторжений турок. Поти был притоном всех бездомных бродяг и хищников, живших грабежом и разбоем. Известно было, что тамошний начальник или ага, Кучук-бей, был назначен Портою по просьбе Келеш-бека абхазского, искавшего защиты России. Граф Гудович, полагаясь на искреннее расположение Келеш-бека, поручил генерал-маиору Рыкгофу, при содействии абхазского владельца, захватить Поти в свои руки, «хотя бы то было и изменою», и обещать потийскому начальнику денежную награду, покровительство России и пожизненное оставление в должности коменданта Поти (Предписание графа Гудовича генералу Рыкгофу, от 4-го марта, № 76.). Ни абхазский владелец, ни сам Кучук-бей потийский не согласились принять наших предложений, и тогда граф Гудович приказал генералу Рыкгофу, оставив самостоятельные посты в Редут-Кале и Кутаисе, двинуться для занятия Поти (Тоже, 21-го апреля, № 127.).

27-го апреля Рыкгоф выступил в поход с отрядом, в [166] котором состояло: 45 офицеров, 1,120 рядовых, 134 человека нестроевых и 4 орудия (А именно: Белевского полка 888 человек; 9-го егерского 255 человек; казачьих полков: Митрофанова 77 человек, Ежова 22 человека и артиллерийской прислуги 57 человек (Рапорт Рыкгофа графу Гудовичу, 6-го мая. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 176).). Как только наши войска оставили Имеретию, царь Соломон тотчас же приехал в Кутаис, приказал разломать казармы, в которых стояли русские, и требовал, чтобы оставленная там одна рота была выведена из города. Не получив в этом удовлетворения, он стал привлекать на свою сторону то угрозою, то деньгами жителей Лечгума и Сванетии. Не опасаясь присмотра, царь принимал послов из Персии, от царевича Александра, и после переговоров с ними, отправился в Багдад, на границу Имеретии, где намерен был собрать войска и соединиться с турками.

Соломон мечтал уже о независимости и об изгнании русских, как вдруг получил письмо Юсуф-паши, разрушившее все его надежды. Сераскир писал, что султан, узнав, что русские обманом вошли в Имеретию, издал ныне фирман, которым признает Соломона ни от кого независящим, но требует, чтобы царь истребил всех русских, находившихся в Имеретии. «Если того не исполните, прибавлял сераскир, то после на нас не ропщите, и если узнаю я, в каком-либо месте будут пять солдат русских, в то же время неупустительно бесчисленное пошлю к истреблению их войско. Напоследок, если не исполните вы волю нашу, тогда лишитесь всего вашего царства, и подковами лошадей будет избито все владение твое».

Такая угроза отрезвила Соломона, и вместо вреда, письмо Юсуф-паши принесло нам пользу. Соломону приходилось обдумать свое положение, и оценить что выгоднее: оставаться ли в подданстве России, или перейти на сторону турок. Во всяком случае, генерал-маиор Рыкгоф мог следовать далее, с полным убеждением, что дела в Имеретии примут худший оборот не так скоро. В день неудачного ахалкалакского штурма, Рыкгоф подошел к Поти, потребовал сдачи, и, получив отказ, занял с боя предместье, и гнал турок до самой [167] крепости. Имея крепкие и высокие стены, Поти была обеспечена от штурма и в особенности такого незначительного отряда, каким был отряд генерала Рыкгофа. Кучук-бей не соглашался сдать крепость на предложенных ему условиях, и генералу Рыкгофу не оставалось ничего более, как ограничиться одною блокадою. Кучук-бей просил помощи, и в Батум прибыли турецкие войска, под начальством Дузчи-Оглу и Осман-Оглу. После взаимных совещаний, турецкие начальники решили, для избавления Поти от осады, двинуться к ней морем как можно скорее и, высадившись, атаковать Рыкгофа с двух сторон и тем заставить снять блокаду.

Получив сведение о скором прибытии к неприятелю подкреплений и видя, что в отряде быстро увеличивается число больных от вредного климата, низменного и болотистого места, генерал Рыкгоф решился отступить. 19-го мая он снял блокаду Поти и, отправив четыре роты (Три роты 9-го егерского и одна Белевского полков, под общим начальством князя Уракова.) с одним орудием в селение Чаладиди, для защиты Мингрелии, сам с остальными войсками отступил в Редут-Кале. Здесь он получил приказание графа Гудовича возвратиться в свои пределы, а затем скоро узнал, что и на остальных пунктах, в центре и на левом фланге, наступательные наши действия были точно также неудачны.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887