ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

V.

Предположение о занятии Эривани. — Несогласия, возникшие между Россиею и Турциею. — Интриги Франции в Константинополе. — Письмо Наполеона султану и ответ на него Императора Александра. — Нарушение Турциею трактатов, заключенных с Россиею. — Вступление русских войск в Молдавию и Валахию. — Наставление, данное гр. Гудовичу. — Переговоры с Персиею о мире. — Посылка в Тегеран капитана Степанова.

Покорность лезгин Джаро-Белоканского округа и большей части владельцев Дагестана, прекращение волнений в ханствах Карабагском (Шушинском), Шекинском (Нухинском) и, наконец, занятие Дербента, Кубы и Баку, распространило владычество русских в Закавказье до берегов рек Куры и Аракса. Желание нашего правительства установить эти реки границею [96] между Россиею и Персиею казалось готово было осуществиться, и, для скорейшего достижения цели, главнокомандующему оставалось только овладеть Эриванью и с занятием этого ханства положить естественный рубеж между двумя державами.

Получаемые извне известия были вполне благоприятны и сходились все на том, что эриванская крепость слаба и защищается ничтожным числом войск, там находящихся. Баба-хан, оставаясь в Султании, занимался внутренними преобразованиями: усмирением волнующихся и утверждением своей власти. Его стесненные обстоятельства давали нам полную возможность, воспользовавшись случаем, занять все главнейшие пункты по правый берег р. Аракса. Существовавшие в то время враждебные действия между Персиею и Турциею окончательно лишали Баба-хана возможности подать какую-либо помощь ханам эриванскому и нахичеванскому.

В июне, карсский паша уведомил подполковника Симоновича, что паша, управляющий городами, граничащими с Багдадом, изменил султану и с подвластными ему народами перешел на сторону Баба-хана. Султан требовал выдачи изменника, но Баба-хан, вместо удовлетворения требованию, отправил на помощь паши свои войска. В ответ на это Порта разослала фирманы ко всем пограничным правителям, чтобы они собирали войска и открывали военные действия против персиян (Рапорт Симоновича Несветаеву, 16-го июня, № 181.).

С своей стороны, Баба-хан, зная, что паши карсский и ахалцыхский неохотно подчиняются требованиям Порты, отправил к ним своего посланного с подарками и просьбою если не соединиться с ним, то оставаться нейтральными.

Привыкший двуличничать и всегда готовый ловить рыбу в мутной воде, карсский паша принял подарки Баба-хана, и в то же время, предлагал нам свои услуги.

— Карсский паша, — говорил брат его, присланный к Симоновичу, — зная, что Россия находится в войне с Персиею, желает, для общей пользы и спокойствия, соединиться с русскими.

Паша предлагал поступить так: присоединить свои войска [97] сначала к персиянам, подвести их в удобное место, неподалеку от селения Артик, и отрезав им путь к отступлению, при первой атаке русских, передаться на нашу сторону. Посланный клялся над кораном, что все сказанное будет свято исполнено пашою и обещал, для большей верности, прислать в атаманы своего старшего сына.

Предложение карсского паши было, конечно, отклонено. Россия не имела надобности прибегать к таким уловкам и находила неуместным вмешиваться в ссору двух держав, дошедших уже до открытых военных действий между собою. Юсуф-паша разбил Аббас-Мирзу, и с обеих сторон собирались новые войска для дальнейших неприязненных действий.

В Баязет из Эрзерума прибыло до 700 человек турок, с целью, соединившись с войсками паши баязетского, действовать против Хусейн-аги куртинского, бывшего в зависимости Эриванского хана. Генерал-маиор Несветаев опасался, что турки, в случае успеха над куртинами, овладеют Эриванью и тем предупредят нас. Пользуясь временным затишьем и спокойствием в занятых нами областях, он предлагал быстрым движением вперед занять эриванскую крепость.

Наступление всего легче было произвести войсками правого фланга, как наиболее обеспеченными продовольствием из памбакской и шурагельской провинций. Оставив небольшой отряд для блокады Эривани, мы с остальными войсками правого фланга могли пройти прямо на р. Аракс, мимо Эривани и Нахичевани, к Ордубаду и восстановить сообщение с шушинским отрядом. Путь этот был удобнее других, и притом куртины, из опасения нашествия турок, ожидали только прибытия наших войск, чтобы вступить в подданство России. Охваченные тогда с фронта и тыла, крепости эриванская и нахичеванская принуждены были бы сдаться (Рап. Несветаева гр. Гудовичу, 10-го сентября, № 2755, дело № 188.). «Жители,» писал Несветаев, «сами сдадут крепость, ибо они чувствуют и ожидают, что ей не уйти от наших рук (Рап. его же Глазенапу, 31-го июля, № 2005. Книга донесений, № 241.)». В Эривани находилось тогда не [98] более 1,500 человек гарнизона, обремененного множеством больных и неспособных; там свирепствовала горячка, как в войсках, так и между жителями. От бывшего неурожая, народ нуждался в хлебе, а между тем, выпуск его из соседнего карсского пашалыка был строго воспрещен. Грабительство эриванского хана и его поборы усиливали бедствия и заставили многих жителей покинуть дома и бежать в Карс, Баязет и другие места (Рап. подполк. Симоновича Несветаеву, 29-го сентября, № 311, дело № 209.).

Все это хотя и служило ручательством за успех наступательных действий, тем не менее предложение Несветаева не было принято главнокомандующим, опасавшимся, что, в случае разрыва с Портою, турки будут действовать во фланг нашим войскам, или займут наши провинции, оставленные без защиты. Оставаясь все время в Георгиевске и никуда не выезжая из него, граф Гудович получал запоздалые известия из Персии и Турции, не знал современного состояния политических дел, не видел страны, вверенной его попечению и, наконец, вовсе не был знаком с театром действий. Он опаздывал в своих распоряжениях и видел близкую опасность там, где ее не было.

Взаимные отношения России и Турции были действительно скорее неприязненны, чем дружелюбны, но окончательный разрыв не мог последовать так скоро, и быстрых наступательных действий со стороны турок ожидать было нечего. Ни в Карсе, ни в Баязете значительных сборов турецких войск не было, а в Анадолии происходило волнение, для усмирения которого пришлось употребить силу. Правда, в Ахалцыхе был небольшой отряд турецких войск, но он собран был единственно для того, чтобы двинуться сухим путем в Абхазию для наказания тамошнего владельца Келеш-бека за укрывание у себя изменившего султану Таяр-паши трапезонтского.

В мае 1806 года были отправлены в Черное море, три турецкие фрегата и восемь гребных судов. На вопрос [99] Италинского, нашего посланника в Константинополе, для какой цели они туда посылаются, Порта отвечала, что они отправлены в Сухум для поимки Таяр-паши, бежавшего в Абхазию. При этом рейс-ефенди в разговоре с Италинским преднамеренно заметил, что начальнику эскадры будет содействовать чильдирский (ахалцыхский) паша, вследствие отправленного к нему повеления. Ахалцыхский паша мог оказать помощь флотилии только отправлением в Сухум отряда берегом моря, причем, по необходимости, турки должны были пройти через Кемхал, где учрежден был наш военный пост. Порта хорошо понимала, что следование отряда этим единственным, впрочем, путем могло подать повод к разногласию между двумя державами; взаимные отношения которых и без того были скорее враждебны, чем дружелюбны. Руководимая из Парижа, Порта в последнее время дозволяла себе поступки, противные трактатам, правилам благопристойности и должного уважения к России. Смотря равнодушно в течение нескольких лет на наши действия в Закавказье, турецкое правительство вдруг признало обидным для себя занятие русскими Кемхала, и требовало, чтобы находящиеся там наши учреждения были уничтожены (Письмо Италинского д. с. с. Литвинову, 2-го (14-го) июня 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 905.).

25-го июля турецкая флотилия прошла мимо укрепления нашего, стоявшего при устье реки Хопи. Начальствовавший эскадрою требовал от Келеш-бека выдачи Таяр-паши и объявил, что тому, кто доставит его голову, будет отпускаться ежегодно по пяти кес (Кеса (Kis) или кошелек золота равен 1,670 руб. 75 1/2 коп.) золота. Келеш-бек искал нашей защиты и, собрав до 25,000 человек черкесов и абазинцев, имел намерение защищаться в Сухуме.

Получив сведение о появлении турецкой эскадры в виду наших берегов, граф Гудович, под предлогом извещения о вступлении своем в главное начальство краем, отправил посланного к ахалцыхскому паше с известительным письмом. Посланному поручено было разузнать как о числе войск, собранных в Ахалцыхе, так и о дальнейших намерениях [100] Порты. В случае справедливости слухов и действительного вступления турецких войск в Абхазию, главнокомандующий не приказал предпринимать против них ничего неприязненного, а объявить только турецкому начальнику, что такое поведение не соответствует существующей дружбе между двумя империями, и требовать, чтобы он предъявил повеление дивана, приказавшего ему пройти через места, находящиеся во владении России. Если, не смотря на эти внушения, начальник турецкого отряда все-таки вступил бы в пределы Мингрелии для следования в Абхазию, то Император Александр приказал графу Гудовичу тотчас же двинуть войска и запереть ему обратный выход.

«Как скоро турки перейдут с левого берега реки Риона на правый,» писал барон Будберг (Гр. Гудовичу, 3-го сентября 1806 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, № 4.), «без предварительного сношения о сем Порты с двором нашим, таковой поступок не иначе можно почитать как нарушением мирного трактата». Графу Гудовичу в таком случае предоставлено право действовать по усмотрению и обстоятельствам.

Отказ Келеш-бека выдать Таяр-пашу и готовность его защищаться заставили флотилию возвратиться обратно, и никаких движений сухопутных войск со стороны Ахалцыха замечено не было. Тем не менее, попытка эта и притязание турецкого правительства ясно указывали, что Порта с каждым днем все более и более запутывалась в сети, расставленные ей Наполеоном. Интриги Франции в Константинополе не предвещали для нас ничего хорошего и клонились исключительно к тому, чтобы нарушить дружественные отношения, существовавшие между Россиею и Турциею со времени ясского мира.

Заключенный 29-го декабря 1791 года мир этот положил границею между двумя державами реки Днестр и Кубань и убедил турок в необходимости сохранить самую тесную дружбу с Россиею. Уклонившись тогда от долголетнего союза с Франциею, Порта сблизилась с Россиею на столько, что в 1798 г. был заключен договор, по которому обещана взаимная защита и оборонительный союз против французов, занимавших тогда [101] Египет. Со вступлением на престол Императора Александра, Порта несколько раз высказывала желание, и даже ранее срока, продолжить договор 1798 года. Начатые в 1804 году переговоры по этому вопросу окончились 11-го сентября 1805 года подписанием трактата, по которому Россия получила право на покровительство христианам, подвластным Турции, и дозволение свободного прохода через Босфор для защиты островов на Средиземном море, находившихся под общим покровительством России и Турции. Столь тесное сближение Порты Отоманской с русским правительством и влияние последнего на дела Востока не нравились Наполеону, старавшемуся разорвать существовавшую дружбу и поссорить союзников между собою. Вскоре после пресбургского мира, французский официальный журнал стал доказывать, что с присоединением к Итальянскому королевству венецианской Далмации и Боко-ди-Катаро судьба Турции зависит исключительно от Франции. Король Италии, говорили официальные публицисты и политики, посредством этих приобретений, сделался сорубежным с Европейскою Турциею и французская армия в самое короткое время может явиться в Турцию для вспомоществования и образца турецким войскам. «Последствия, могущие произойти от нового сего устройства, неисчислимы; можно предсказать, что, Турецкая империя вскоре восприимет прежний свой блеск, а войско ее прежнюю свою знаменитость; или же колосс сей, не имеющий более никакой существенной связи, вскоре совершенно исчезнет. То или другое событие зависит от будущих поступков Селима и министерства его против Франции.»

Не смотря на такие угрозы, Наполеон долгое время не мог склонить на свою сторону правительство султана. Русский и английский посланники господствовали в Константинополе, то вместе, то порознь, и всеми мерами старались удержать Турцию от союза с Франциею. Деятельность французской миссии была безуспешна на столько, что когда Наполеон отправил в Константинополь маршала Брюна с извещением о принятии им титула императора, то султан, следуя примеру России, не признал его императором. Брюн явился в столицу Турции с блестящею [102] свитою, был крайне предупредителен, старался угодить Селиму и предлагал содействие Франции к осуществлению любимой идеи султана об устройстве регулярного войска, но, не смотря на все усилия, не успел исполнить с успехом данного поручения. Недовольный действиями маршала, Наполеон отозвал Брюна из Константинополя и написал султану полное угроз письмо, в котором старался напугать его завоевательными видами России.

«В то время», писал он, «когда я оказываю вам всевозможное уважение и почести, зачем отказываетесь вы признать права мои? Зачем переносите вы терпеливо поступки России? Войско ее в Корфу простирается ныне до 15,000 человек. С какою целью находится оно там? Русский флот проходит часто в виду вашей столицы, и Россия не оставляет своего замысла о покорении греков. Сообразно ли с вашими выгодами не обращать на то внимания и действовать против меня? Если бы я не знал настоящей цели России, то не говорил бы с вами откровенно. Ваши министры преданы России. Предупреждаю вас, что если вы будете впредь доверять соблазнительным словам русских и откажете мне в выгодах, какими у вас с давнего времени пользовалась Франция, то должны будете видеть во мне своего неприятеля.

Диван не заботится о происходящем в Каире, Дамаске, Мекке и Медине, и между тем как русские покоряют Персию, — последствия чего падут на вас, — ваши министры даже не упоминают об этом и действуют против меня. При вашем дворе я не имею ни одного приверженного мне человека, и потому решился писать прямо к вам, убеждая вас ввериться Франции, вашей естественной союзнице, без чего вы подвергнетесь опасности, о которой я предупреждал вас. Я знаю, до какой степени простираются пагубные замыслы России против вас. Половина подданных ваших исповедует одну с нею веру и предана ей. На Семи островах у вас нет более подданных. Там на всех купеческих судах русский флаг. Даже ваши министры почитают корфиотов за русских. От вашего благоразумия не могут скрыться такие поступки дивана. Будучи вашею союзницей, Россия заключила отдельный мир. Когда дело [103] идет о его выгодах, петербургский двор не обращает внимания на выгоды Порты и на обязанности, налагаемые на него союзом с вами. Отныне отношения наши зависят от большей или меньшей откровенности ожидаемого мною от вас ответа. Если вы хотите разрыва с Францией, то не буду жалеть о последствиях, которые из этого произойдут. Идите по следам ваших предков, султанов Селима и Мустафы.»

Это предательское и полное укоров письмо также не имело желаемого успеха. Как бы в доказательство истинной дружбы и личного доверия, султан приказал сообщить петербургскому кабинету копию с письма, полученного им от представителя Франции. Император Александр благодарил Селима и писал, что старания Наполеона поселить раздор между союзниками доказывают только, что он считает дружбу их сильнейшею преградою своим властолюбивым видам.

«Полагаю даже излишним опровергать клеветы,» писал Император Александр султану (Воен. Учен. Архив, № 47372.), «кои он в письме своем делает против России, ибо, не сомневаюсь нимало, что ваше величество уверены в искренности моих чувствований, в незыблемости моей дружбы и в том, что самая существенная польза России требует сохранения целости и благоденствия Оттоманской империи. Личная дружба наша, сопряженная с наклонностию нашею сохранить ее навсегда, будучи необходима для самого благоденствия наших империй, налагает на нас взаимную обязанность вяще утвердить ее обоюдною доверенностию и скрепить постановлением, какое, по настоящим обстоятельствам, окажется нужным, для воздержания безмерного властолюбия Бонапартова и положения преград видам его, стремящимся к тому, чтобы повсюду давать законы. Ваше величество не можете не согласиться, что если бы Россия простирала виды на области Оттоманской империи, то она со времени французской революции довольно имела случаев для приведения оных в действо. Я могу уверить вас, что даже блаженной памяти бабка моя, при конце царствования своего, переменила образ мыслей относительно империи Турецкой [104] и приняла ту самую систему, какой следовал блаженной памяти родитель мой и каковой теперь я следую. Сие должно достаточно уверить ваше величество в откровенности моих чувствований. Хотя на обширных пределах нашей империи, обитаемой равными народами, и могут встретиться иногда от недоразумения или опрометчивости некоторых начальников какие-либо неумышленные происшествия, мы не должны, однако, допускать, чтобы они служили врагам нашим к поколебанию нашей искренней дружбы, но должны поспешить объяснениями исправлять оные. Самая готовность наша к тому будет служить доказательством желания нашего сохранить доброе согласие, чему я дал уже вашему величеству опыт посланными от меня предписаниями главнокомандующему в Грузии, тотчас по получении известия о случившемся против нашей воли и против распоряжений самого начальника (Здесь идет речь о своевольном занятии генералом Рыкгофом турецкой крепости Анаклии.). Уверяю вас, что с моей стороны всегда найдете равную готовность к сохранению дружбы нашей».

Письмо Наполеона и ответ на него Императора Александра были пространно объясняемы дивану: с одной стороны, французским поверенным в делах, с другой нашим посланником Италинским и английским министром Эрбутнотом. Совокупные убеждения двух посланников, русского и английского, имели успех уже и потому, что султан не доверял Наполеону, с тех пор как последний, в разговоре с лордом Витвортом, высказал предположение о разделе Турции и при этом заметил, что тогда Египет должен достаться на долю Франции. Такое заявление отдаляло Порту от сближения с Наполеоном, и султан снова уверял Императора в неизменности своих чувств и истинном расположении к России. Но на свете нет ничего неизменного, и дела скоро приняли иной оборот.

Небывалые боевые успехи французов озадачили Порту, и она стала колебаться в своих убеждениях. Блистательный поход Наполеона в Австрию, кончившийся аустерлицким сражением, заставил султана не только перейти на сторону Франции, но и подчиниться влиянию Наполеона. Порта считала невозможным [105] противиться тому, кто победил соединенные силы двух великих держав. Султан признал Бонапарте императором и отправил своего посланника в Париж. Наполеон благодарил султана и назначил генерала Себастиани чрезвычайным послом в Турцию.

В июле 1806 года Себастиани приехал в Константинополь с большими полномочиями и с целою толпою офицеров всех родов оружия, с целью дать наставников и руководителей при устройстве турецких войск по европейскому образцу.

Себастиани поручено было, не пренебрегая ничем, употреблять всевозможные средства к тому, чтобы восстановить турецкое правительство против России, хотя бы и с обещанием помощи французскими войсками. Постоянно пугая Порту завоевательными видами России и обещая широкую помощь Франции, Себастиани успел достичь того, что Турция с недоверчивостью смотрела на все наши действия, и, не придавая им прямого значения, старалась объяснить все в дурную сторону. Под влиянием такого взгляда и настояния Франции турецкое правительство стало приводить войска на военное положение, исправлять и вооружать крепости.

Военная свита Себастиани разъехалась в разные стороны и занялась укреплением Босфора, дунайских крепостей, устройством на европейский образец турецкой артиллерии и войск, а посол, в то же время, интриговал против России и Англии. Константинополь представлял тогда базар дипломатической купли и продажи, где представители трех держав боролись между собою. Себастиани успел вкрасться в доверенность султана, и по его проискам старое министерство заменено новым, преданным интересам Франции. Вступив в управление, новые деятели начали с того, что запретили всем грекам иметь на своих судах русский флаг, издавна ими употребляемый, а вслед затем Порта объявила, что не будет более пропускать русские военные корабли через Дарданеллы. Такой поступок вызвал продолжительные переговоры, среди которых вспыхнуло восстание в Сербии, давшее случай французской миссии восстановить Турцию еще более против России. Обращая внимание султана на действия сербов, французский посол уверял, что [106] господари Молдавии и Валахии, будучи преданы России, втайне покровительствуют восстанию, и что удаление их необходимо Происки Себастиани удались. Султан сменил князей Ипсиланти и Мурузи, и без предварительного сношения с Россиею назначил на их место господарями Молдавии и Валахии Суццо и Калимахи (Депеша Италинского 11-го августа 1806 года.).

Таким образом, ясский мир, по которому господари, избираясь на семь лет, не могли быть сменены без согласия нашего правительства, был нарушен, и Порта, дозволив себе подобный поступок, становилась явно во враждебные отношения к России. Разрывая давнюю дружбу с последнею и становясь в неприязненные отношения к Англии, Турция приобретала только одного союзника в лице Франции и, следовательно, от ее побуждений должно было зависеть дальнейшее поведение Порты. Изменчивая политика Наполеона не обещала ничего прочного и постоянного, и можно было предвидеть, что пока Франция будет сохранять свое влияние в Константинополе, до тех пор Россия не может рассчитывать на продолжительность мирных отношений с правительством султана. Постоянно выжидательное положение и зависимость войны или мира с Портою от прихотей Франции были несообразны с достоинством России, и Император Александр положил, действуя твердо и решительно, одним разом уничтожить все сомнения и определить то положение, в котором должна находиться Россия относительно Турции. Он поручил Италинскому испытать еще раз, не представится ли возможным восстановить дружественные отношения с турецким правительством. Изложив все причины, подавшие повод к неудовольствию со стороны нашего двора, Италинский должен был требовать от Порты, чтобы прежние господари, князья Ипсиланти и Мурузи, были тотчас же не только восстановлены, но и не сменяемы в течение семи лет, а вновь назначенные князья Суццо и Калимахи отозваны из Молдавии и Валахии; чтобы восстановлено было прежнее право русским судам, как военным, так и купеческим, проходить через Дарданеллы в [107] Средиземное море, чтобы обеспечено было спокойствие Ионической республики обузданием самовластия янинского Али-паши и, наконец, чтобы были подтверждены все права и преимущества, приобретенные княжествами Молдавиею и Валахиею под покровительством России. В случае неудовлетворительности ответа Порты, Италинскому приказано выехать из Константинополя, оставив там поверенного в делах (Барон Будберг графу Гудовичу, 3-го сентября 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 911.).

«По нынешнему положению сношений наших с Портою Оттоманскою,» писал Император генералу от кавалерии Михельсону (В рескрипте от 7-го августа 1806 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, «Campagne de Turquie», картон № 58.), «легко прерваться могут существовавшие поныне между обеими империями дружба и доброе согласие. Хотя и зависит еще от турецкого правительства сохранить оные принятием во уважение справедливого нашего требования о восстановлении паки господарей Мурузия и Ипсилантия, однако же, смотря по наклонности, каковую обнаруживает Порта ко внушениям французским, скорее ожидать должно, что она отринет и последнее сие средство, с правотою и умеренностию нашею ей предлагаемое.

Для чего и нахожу нужным предписать вам, чтобы вы, коль скоро получите известие об отъезде посланника Италинского, из Константинополя, со всею вверенною вам армиею двинулись вперед, таким образом, чтоб войска, составляющие первую линию оной, приближались, поколико возможно, к Днестру, и были бы в совершенной готовности перейти. через сию границу по получений первого повеления, которое о том от нас дано вам будет».

Порта молчала и на требование Италинского не давала никакого ответа. С одной стороны, русский и английский посланники убеждали ее сохранить с Россиею мир и доброе согласие; с другой, французский посол своими требованиями вел султана к нарушению трактатов, следовательно к враждебному действию против России. Султан Селим долгое время не знал, [108] какому влиянию следовать: русскому и английскому или французскому. Озадаченный новыми победами Наполеона над прусаками, он опасался дать решительный ответ, и как будто выжидал указаний Бонапарте, в то время обращавшего на себя всеобщее внимание.

Возгоревшаяся между Франциею и Пруссиею война навлекла гибельные последствия на последнюю. В двух сражениях, при Ауэрштедте и Пренцлау, Пруссия лишилась почти всей своей армии, и Берлин перешел в руки французов. Города Штетин и Кюстрин также сдались неприятелю, и Наполеон приближался уже к Висле. Император Александр, принимая живое участие в несчастии, постигшем его союзника, и не менее того помышляя об обеспечении собственных границ, приказал двум армиям, бывшим под начальством генералов Бенигсена и Буксгевдена, вступить в пределы Пруссии и, соединившись с королевскими войсками, действовать общими силами против неприятеля.

Одновременно с этим, чтобы не подать Порте повода к заключению, что Россия слишком озабочена действиями против французов, Император приказал генералу Михельсону вступить с вверенными ему войсками в Молдавию и Валахию. Вступление это удивило членов дивана, не допускавших возможности, что Россия была в состоянии бороться одновременно с двумя столь сильными противниками. Хотя Себастиани и старался успокоить султана, и убеждал его отвергнуть требование Италинского, но заявление английского посла, что он призовет английский флот к Константинополю, если не будут исполнены желания России относительно Молдавии и Валахии, заставило Порту согласиться на восстановление господарей князей Ипсиланти и Мурузи. Она сознавала, что движение Михельсона в Молдавию и Валахию, делая его владельцем запасов продовольствия, заготовленного для турецкой армии, было гораздо опаснее объявления войны. Признавая уступку Порты делом нечистосердечным, и имея в виду, что занятие нашими войсками Молдавии и Валахии должно было служить только к скорейшему побуждению турецкого министерства согласиться на остальные наши [109] требования, Император не отменил повелений, данных Михельсону, но приказал Италинскому повторять свои настояния по прочим статьям данной ему инструкции. Графу Гудовичу приказано было, однако же, до уведомления, не начинать военных действий (Отношение барона Будберга графу Гудовичу 14-го ноября 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 920.), а, напротив, сохраняя дружественные отношения с турецкими пограничными начальниками, склонять их на нашу сторону.

«При первом шаге военных действий, писал барон Будберг графу Гудовичу (От 26-го сентября 1806 года, № 25. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1806-1808, № 9.), и даже при сомнении о разрыве нашем с Портою, осторожность требует удостовериться, нет ли каких тайных сношений между Баба-ханом и турецким двором, не взирая на оказательство ныне возгоревшейся неприязни, может быть только наружной. Во всяком случае, настоит нужда не допустить турок соединиться с персиянами, чтобы не иметь против себя в одно время двух неприятелей.

Достижение сей первоначальной цели весьма важно для дальнейших наших действий, военных и политических. Открывшаяся недавно вражда между Портою и Баба-ханом весьма к тому благоприятствует, буде сии слухи справедливы. Как скоро разрыв с турками у нас решительно воспоследует, кажется не бесполезно было бы отправить к Баба-хану доверенную особу, с обнадеживанием нашей помощи против турок и с изъявлением желания вступить с ним в мирные переговоры. Причем можно внушить ему, что российский двор, будучи издревле в союзе с шахами персидскими, при успешном действии оружия употребит все старания, чтобы возвратить Персии завоеванные от нее турками провинции. Известно, что в числе сих находится Карс, Баязет и Эрзерум, составлявшие прежде часть Курдистана. Объяснения, касающиеся до уступки земель по Куру и Араксу и до признания его в шахском достоинстве, можно отложить до формальных переговоров чрез посредство уполномоченных с обеих сторон, а на сей [110] раз, кажется, достаточно было бы заключить с Баба-ханом перемирие, с тем, чтобы вслед за сим от него отправлены были уполномоченные в С.-Петербург.

С другой стороны, не менее нужно стараться приобресть доверенность и добрые расположения пограничных пашей турецких, которые, не взирая на повеления, от Порты получаемые, могут оказать нам важные услуги, пользуясь независимостью, в коей они находятся, и своевольным образом управления тамошними пашалыками».

Приехав в Тифлис, граф Гудович узнал, что карсский паша, казавшийся преданным России и во владениях которого приобреталась большая часть провианта для наших войск, присылал за грузинским лекарем. Главнокомандующий тотчас же отправил ему в подарок соболью шубу в 600 рублей и своего доктора, которому поручил внушить паше, что Россия всегда бывает признательна к тем людям, которые оказываются к ней доброжелательными (Письмо графа Гудовича барону Будбергу 31-го октября, № 69. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-1814, № 3.). Паша принял подарок, благодарил за него Гудовича и уверял, что всегда останется расположенным к русскому правительству (Тоже, от 3-го декабря. Там же.).

— Хотя бы и случился разрыв России с Портою, говорил он, я все-таки останусь преданным России; прошу только, в случае надобности, прислать для моей защиты пятьсот человек русской пехоты с двумя орудиями, ибо я уверен, что Порта отрешит меня от управления пашалыком.

Он сообщил, между прочим, что турки приготовляются к военным действиям, и что Юсуф-паша прибыл уже в Эрзерум с войсками. По другим сведениям, турецкие крепости Карс, Баязет и Ахалцых снабжались военными припасами; Анапа исправлялась, и хотя туда прибыло до шестисот человек турецких войск, но говорили, что они присланы только по просьбе самих жителей, искавших защиты от шапсугов.

Имея Высочайшее повеление принять меры к обеспечению границ, граф Гудович, при первом известии о сборе [111] турецких войск, сформировал, под начальством генерал-маиора Портнягина, особый отряд, которому и приказал расположиться в Шурагеле для занятия постов в Талыне и Мостарахе (В состав шурагельского отряда были назначены: баталион Троицкого полка с тремя орудиями, 150 казаков Агеева полка и 100 человек конницы Джафар-Кули-хана хойского.).

Осматривая Талынь и Мостарах, Портнягин нашел их совершенно опустевшими. В обоих селениях не было ни одного человека сакли все разорены так, что в них ничего не оставалось кроме каменных стен: все дерево, какое только могло быть в строениях, было увезено жителями. Обширные сады в Талыне были по большей части вырублены, и в окрестностях по сю сторону Арпачая и Аракса леса вовсе не было. «Словом,» доносил Портнягин, «в Мостарахе, кроме одной опустелой церкви, а в Талыне, кроме одного ветхого большого в замке здания и небольшой церкви, нет ни одного строения покрытого». Необходимость заставила изменить расположение шурагельского отряда, и впоследствии войска были расположены близ Артика в селениях Мечетле, Тамардаши и Казанча (Рапорты Портнягина графу Гудовичу 3-го и 12-го ноября 1806 г, №№ 3 и 10.).

Между тем, поездка генерал-маиора Портнягина встревожила эриванского хана; со дня на день эриванцы ожидали прибытия наших войск и рассказывали, что русский отряд в 15,000 человек с 12-ю орудиями выступил уже в поход. В крепости было не более тысячи человек гарнизона, необеспеченного продовольствием. Еще по первым известиям, разнесшимся в сентябре месяце о том, что русские намерены овладеть Эриванью, хан стал укреплять город и просил помощи у Баба-хана, от которого были присланы чиновники разведать действительное положение дел. Посланные нашли ханство в самом печальном положении: свирепствовавшая болезнь опустошала население, голодающее от недостатка хлеба, выпуск которого из карсского пашалыка был вовсе прекращен. Занятый внутренними делами и утверждением своей власти, Баба-хан не мог [112] оказать существенной помощи и решился хотя временно облегчить положение жителей и отдалить нашествие русских. Властитель Персии отправил одновременно двух посланных: одного в Константинополь с просьбою о прекращении существовавшей вражды и о дозволении персиянам покупать хлеб в ближайших турецких провинциях; другого — в Россию с предложением мирных условий.

Посланному в Константинополь вменялось в обязанность, сверх мирного соглашения с турецким правительством, представить Порте дела Персии с Россиею в самом блестящем виде. Он должен был говорить, что последний поход Аббас-Мирзы на Мугань увенчался большою победою, после которой русские принуждены были оставить мусульманские провинции и отплыть в Астрахань, но так как Волга покрыта льдом, то они останутся некоторое время в море, прежде чем высадятся в Астрахани; что русские потеряли всю артиллерию, и что персидский принц собирает новые войска, чтобы изгнать русских из Ганжи. На вопрос великого визиря о численности персидских войск посланному приказано отвечать, что сам повелитель стоит во главе 100,000 человек; у Аббас-Мирзы — 40,000 человек, у Мухамед-Вели-Мирзы 30,000 человек и, наконец, у Ибраим-хана-беглербея 20,000 человек войска. Из Константинополя персидский посланный должен был пробраться в Париж, где уверить французское правительство в небывалых победах персиян над русскими, в искреннейшем расположении шаха к Наполеону и постараться выхлопотать помощь Баба-хану.

Поручение, данное отправленному в Россию, не было так запутано и обременительно. Он посылался только с письмом и не от имени властителя Персии, опасавшегося, чтобы почином от своего лица не подать повода к неблагоприятным для него заключениям, а от имени правителя Гилянской области.

Желая вступить в мирные переговоры с Россиею и пользуясь назначением нового начальника, тегеранский двор, под предлогом поздравления главнокомандующего, поручил правителю Гилянской области, Мирза-Мусе, войти в сношение с графом [113] Гудовичем и предложить себя в посредники, при переговорах наших с персидским правительством.

В сентябре 1806 года Мирза-Муса, один из довереннейших лиц Баба-хана, человек, которого персияне считали весьма умным и знающим, прислал через Астрахань чиновника Мирзу-Мамед-Али с письмом к главнокомандующему. Известие о прибытии посланного в наш порт с важным поручением, и именно в то время, когда вопрос о наступательных действиях на Эривань и Нахичевань не был еще оставлен, ввело в заблуждение графа Гудовича. Предполагая, что Персия искренно желает прекратить вражду и опасаясь наступательных действий со стороны Турции, граф Гудович надеялся мирным путем достигнуть того, что генерал Несветаев предлагал взять силою оружия. Мнение о необходимости безотлагательного занятия Эривани было отвергнуто и присланный персиянин потребован из Астрахани в Георгиевск. Впоследствии граф Гудович должен был жалеть, что не последовал совету Несветаева; но тогда, смотря на дела из Георгиевска, он считал свои действия безошибочными и полагал, что идет прямо к цели.

Развивая ту мысль, что государи назначают начальников для того, чтобы они делали всем добро и жили мирно с соседями, Мирза-Муса предлагал графу Гудовичу сделать добро и помириться с Персиею. По словам правителя Гиляна, тегеранский двор никогда не желал войны с Россиею, но был вовлечен в нее своевольством князя Цицианова. Мирза-Муса предлагал графу Гудовичу, через его посредство, войти в сношение с Баба-ханом или отправить своего посланного прямо в Тегеран с предложением мирных условий (Письмо графа Гудовича Будбергу, 17-го сентября 1806 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-14, № 3.).

— Будучи старшим генералом, — говорил граф Гудович при свидании с Мамед-Али, — я прислан сюда с значительным войском, конечно, не для того, чтобы искать мира. Только одно неизреченное человеколюбие Государя может содействовать [114] желаемому персиянами миру, но и то тогда, когда он будет заключен сообразно с достоинством величайшего в свете Императора.

В дальнейшем разговоре с персидским посланным, главнокомандующий старался выставить все выгоды, которые может приобресть Персия, если не от союза, то, по крайней мере, от мирных сношений с нашим правительством.

— Продолжая войну с Россиею, — говорил он, — Баба-хан ничего не приобретет, а может потерять многое. Мне кажется, что прежде Баязет, Эрзерум и Карс были персидскими провинциями.

Последнее замечание служило намеком на то, что при содействии России провинции эти могли бы быть опять возвращены Персии. Мамед-Али тотчас же понял мысль главнокомандующего.

— А Россия может нам возвратить их? — спросил он с увлечением.

— Я упомянул об этом только в разговоре, между прочим, — отвечал граф Гудович, — я считаю рановременым входить с Персиею в какие-либо переговоры по этому делу, когда мы в войне с нею. Об этом я не имею никаких повелений от Императора (Письмо графа Гудовича Будбергу, 31-го октября, № 69. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-1814, № 3.).

Мамед-Али просил главнокомандующего, чтобы ответ на привезенное им письмо был отправлен прямо в Тегеран с русским курьером.

Не желая показать персидскому правительству, что мы ищем мира или нуждаемся в нем, граф Гудович не согласился на эту просьбу. Под предлогом того, что Мамед-Али не представил никаких полномочий от своего двора, главнокомандующий отвечал ему, что не имеет ни оснований, ни повода входить в сношение с персидским правительством, а будет отвечать гилянскому правителю.

«Письмо ваше я получил,» писал граф Гудович [115] Мирза-Мусе (От 15-го сентября 1806 г., Арх. Мин. Ин. Дел, 1-10, 1806-1814, № 3.), «и увидев из онаго желание Персии спокойствия, доброго согласия и мира, уведомляю вас, что Государь Император мой, сколько велик, столько и человеколюбив, жалеет пролития крови не только своих верноподданных, но и неприятельской. Ведая потому сию волю, я не удаляюсь от клонящегося к доброму согласию и миру сношения, с тем, однакожь, чтобы мир был сходственный Высочайшему достоинству величайшего в свете Государя Императора. Твердость и постоянство мира зависят наипаче от постановления постоянных, твердых и самою натурою показуемых границ, как, например, реки Кура и Аракс. Ежели доброе и искреннее намерение к миру с вашей стороны есть, и сей первый о вышеписанных границах пункт постановлен будет основанием мира, то я осмелюсь о том донести всеподданнейше Его Императорскому Величеству и надеюсь, что великий Государь Император мой даст свое Высочайшее мне повеление на дальнейшее постановление мирного договора и затем, великодушное признание может последовать владеющего ныне персидскими провинциями в настоящем его, по прежним обыкновениям персидским, достоинстве (То есть, что Баба-хан может быть признан шахом всей Персии.).»

Почин гилянского владельца принят был нашим правительством тем с большим удовольствием, что при тогдашнем положении двора нашего с Портою Оттоманскою необходимо было употребить все старание к отвлечению персиян от соединения с турками. Не допуская того, чтобы Баба-хан согласился на уступку нам земель по реки Куру и Аракс, петербургский кабинет разрешил главнокомандующему, по получении ответа Мирза-Мусы, смотря по степени податливости тегеранского двора, видоизменить условия, но объявить категорически те главные основания, на которых Россия готова приступить к переговорам с уполномоченными Баба-хана (Письмо Будберга графу Гудовичу, 5-го октября 1806 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1806-14, № 3.).

«Усматривая из донесения вашего. от 17-го сентября сего [116] года, писал Император графу Гудовичу (В рескрипте от 4-го октября 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 790.), что письмо, присланное к вам от гилянского правителя Мирзы-Мусы, заключает в себе наклонность Баба-хана к миру с Россиею, я почитаю нужным предписать вам предварительно основания, на коих Вы имеете вступить в переговоры с уполномоченными от Баба-хана.

Сходно с ответом, вами учиненным, Кура и Аракс долженствуют быть непременною чертою, определяющею границы между Российскою Империею и Персиею. Но как при стечении настоящих обстоятельств, прекращение воинских действий с Персиею представляется важнейшим предметом, я повелеваю вам, не входя в переговоры о границе и предоставляя оные до формального трактования о мире, предложить уполномоченным от Баба-хана следующие прелиминарные статьи, как скоро получите вы удовлетворительный ответ на письмо, писанное к гилянскому правителю:

1) Прекращение с обеих сторон воинских действий.

2) Всякой стороне оставаться во владении тех мест, где какой державы находятся войска.

3) До заключения мира, или до разрыва переговоров, могущие встретиться пограничные несогласия разбирать полюбовно чрез нарочно определяемых для сего с обеих сторон комиссаров, назначая им съезд в Елисаветполе или в ином пограничном городе.

4) По подписании сих прелиминарных статей уполномоченными от персидского владельца Баба-хана, те же уполномоченные или другие немедленно назначены будут к отправлению в С.-Петербург для заключения мирного постановления».

По свойственному персиянам характеру и их нерешительности можно было ожидать, что переговоры будут весьма продолжительны, а потому петербургский кабинет признавал необходимым ограничить прелиминарные пункты заключением перемирия, оставляя обе воюющие стороны во владении тех мест, в которых войска их находятся. [117]

«Если бы, сверх чаяния, случилось», писал при этом барон Будберг графу Гудовичу (В письме от 5-го октября 1806 года, Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-10, 1806-14, № 3.), «что персидское правительство не окажет больших затруднений касательно первоначального предложения, вами учиненного, о утверждении границы по рекам Куре и Араксу, в таковом случае Его Величество соизволяет, чтобы ваше сиятельство воспользовались сею удобностию и вместо второго пункта прелиминарных статей, помещенных в высочайшем рескрипте, включили бы следующую статью: и «Впредь до определения границ во всей точности между Россиею и Персиею, да будут пределом следующие реки: Кура от устья своего до Джевада и Аракс от стечения своего с Курою до впадения в Аракс реки Арпачая, где начинается турецкое владение Карского пашалыка; таким образом, что буде российские или персидские войска переступят чрез вышепомянутую черту, сие примется за нарушение мирных переговоров.

Поелику же ханства Эриванское и Нахичеванское находятся еще в зависимости Баба-хана и несовместно было бы требовать прекращения между ними сношений прежде окончательного постановления о мире и о границах, то ваше сиятельство можете письменно объясниться с министерством персидским, что запрещение персидским войскам переходить чрез Аракс относится только до тех войск, которые могли бы подать сомнение о неприятельских действиях, а не до тех команд или конвоев, которые, по тамошним обычаям, необходимо нужны для беспечного сообщения. Одним словом, все торговые и гражданские сообщений чрез Аракс могут оставаться на прежнем положении, лишь бы под видом оных не укрывались воинские ополчения».

Граф Гудович находил неудобным заключить перемирие, не положив границею между двумя государствами реки Аракса от устья до впадения в нее реки Арпачая. Главнокомандующий надеялся, что совершившееся уже покорение Баку и известие о движении отправленного с линии Херсонского гренадерского полка заставят персиян согласиться на все предложенные нами [118] условия (Отношение графа Гудовича барону Будбергу, 31-го октября, № 69, там же, № 794.); но на самом деле предположениям этим не суждено было осуществиться.

Посланный гилянского правителя был задержан бурями в Астрахани до 24-го октября, и следовательно нельзя было ожидать, чтобы ответ Мирза-Мусы был получен ранее декабря месяца, а между тем, в виду постепенно усложнявшихся переговоров и враждебных отношений наших с Турциею, петербургский кабинет настаивал, чтобы граф Гудович поспешил заключением мира с Персиею. Успехи нашего оружия в Дагестане и на берегу Каспийского моря дозволяли главнокомандующему, не нарушая достоинства России, самому предложить персидскому правительству вступить с нами в переговоры о мире.

«Приобретение Кубы и Баку», писал министр иностранных дел графу Гудовичу (От 14-го ноября 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 795.), «заставляет тем паче помышлять о скорейшем окончании мирных переговоров, начавшихся с Баба-ханом; а потому Государь Император соизволяет, чтобы употреблены были всевозможные средства для достижения сей цели. Имея в руках Дагестан и часть Адербейджана, ваше сиятельство можете без унижения российского достоинства отозваться к Баба-хану прямо с повторительными предложениями мира. Сей поступок при новых успехах, вами одержанных, не иначе может быть почитаем, как явным опытом умеренности российского двора, и не чаятельно, чтобы персияне учинили из сего другое заключение. А между тем я должен открыть вам, что мир с Баба-ханом весьма нужен в теперешних обстоятельствах, чтобы иметь развязанные руки на случай войны с Портою Отоманскою и чтобы самих персиян обратить против турков, буде сие возможно».

Главнокомандующий сам находил это необходимым, и еще ранее получения письма из Петербурга просил разрешения отправить посланного в Тегеран, под тем предлогом, чтобы спросить Мирза-Мусу гилянского получил ли он письмо, посланное к нему с Мамед-Али. Теперь же, когда граф [119] Гудович имел разрешение Императора, он отправил в Тегеран своего адъютанта, маиора Степанова, с письмом и подарком к Мирза-Шефи, первому визирю и наиболее доверенному министру Баба-хана.

Рассказав в подробности свои сношения с правителем гилянским, граф Гудович писал Шефи, что он уполномочен заключить перемирие с тем, чтобы «чертою между нами остались реки Кура и Аракс до впадения в нее реки Арпачая». Впредь до совершенного заключения мира, главнокомандующий предлагал не переходить этих рек ни русским, ни персидским войскам, не возбраняя персиянам переходить их в тех местах, которые не находились во власти России. В случае согласия персидского правительства на предложенные условия, гр. Гудович просил Мирза-Шефи прислать в г. Шушу двух уполномоченных, для заключения окончательных условий перемирия (Письмо графа Гудовича к Мирза-Шефи, от 10-го декабря, 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 797.).

В половине декабря маиор Степанов выехал из Тифлиса, и хотя главнокомандующий знал, что посланный в Тегеран не может миновать Тавриза, где жил Аббас-Мирза, он не счел однако же нужным снабдить его хотя бы рекомендательным письмом к наследнику персидского престола. Самолюбие азиятца чрезвычайно щекотливо, и нигде этикет не соблюдается так строго, как на Востоке. Упущение в этом отношении имело не малое влияние на мирные переговоры наши с Персиею.

31-го декабря Степанов прибыл в Тавриз и в тот же день имел свидание с Мирза-Безюрком, первым визирем и наставником Аббас-Мирзы. Безюрк принял посланного с подобающею почестию и уважением: он ожидал, что Степанов передаст письмо графа Гудовича или к нему, визирю, или к Аббас-Мирзе; но Степанов должен был ограничиться одним словесным изъявлением почтения главнокомандующего.

— Прежде сего наши государи, — говорил Безюрк, — были всегда в дружбе и добром согласии между собою, но с некоторого времени злые люди поселили между ними вражду. Мы знаем что граф Иван Васильевич Гудович, когда и прежде был [120] на линии, всегда покровительствовал персиянам, и наши купцы всегда возвращались с благодарностию и похвалою о нем. Я удивляюсь, однако же, почему граф, отправляя вас к Мирза-Шефи, не написал ни слова ни к шах-задэ (Аббас-Мирзе), ни ко мне. У нас также принято за правило; чтобы лица, отправляемые к Государю Императору, не проезжали мимо графа, а шах-задэ — наследник престола, и весь здешний край поручен его управлению. Не знаю, чему приписать, что граф не подумал об этом и не написал нам ни слова. Князь Цицианов иногда писал мне сам, или через других поручал слова; я отвечал ему точно так же.»

Степанов не мог объяснить причины столь важного, по мнению Безюрка, упущения со стороны главнокомандующего, а между тем визирю очень хотелось знать, с каким именно поручением он отправлен в Тегеран.

— С чем вы приехали? — спрашивал он русского посланного. — Если с одним письмом к Мирза-Шефи, то я так и должен доложить шах-задэ; если имеете какие словесные поручения к наследнику, то также должны мне сказать, какие именно.

Степанов отвечал, что никаких поручений к Аббас-Мирзе не имеет и отправлен только с одним письмом к визирю Баба-хана. Безюрк не верил.

— Неужели же вы, — говорил он, — будучи адъютантом столь великого человека и служивши прежде при князе Цицианове, отправлены только с одним письмом? Этого быть не может! Вы не курьер, чтобы с одной бумагой скакать. Вас граф так не пошлет, да и я бы в таком случае не позвал бы вас к себе и не посадил бы.

Степанов подтвердил свое прежнее показание и уверял Безюрка, что не имеет никаких поручений к наследнику. Предполагая однако же, что цель посылки имеет важный политический характер, визирь надеялся окольными путями и продолжительною беседою выведать тайну.

— Полковник Карягин сказывал ли князю Цицианову, — спрашивал Безюрк, — что шах-задэ посылал ему хлеб, и что [121] он дал нам письмо, с обязательством через три дня вступить в нашу службу? Или русские думают, что мы не могли его истребить. Неужели вы думаете, что если бы мы хотели, не могли разорить Карабага, Ганжи и Грузии?

Мирза-Безюрк говорил долго, расспрашивал много, но, не добившись ничего положительного, отпустил Степанова, обещая представить его Аббас-Мирзе. Прошел следующий день, день нового года, а Степанов все-таки не был представлен. Вечером к нему пришел тот же Безюрк и имел продолжительный разговор, не имевший, впрочем, даже и второстепенного значения.

— Хорошо ли, начал он, если посланник уезжает скоро? Наши обычаи таковы, что он должен видеть начальников, себя показать, как им, так и народу, дабы знали все, что он за человек. Между нами есть разница: у меня одна шапка, а у вас другая; у меня одеяние, а у вас — другое; вы сидите на стуле, а я на полу. Если у нас, против вашего обыкновения, замечаете что недостаточным — извините.

Касаясь политических дел, Безюрк старался выставить блестящее положение, в котором, по его словам, находилась Персия.

— К нам едет, — говорил он, — турецкий посланник с большими подарками, а другой, наш, возвращается из Франции. Нас уведомляют, что из Франции, кроме того, едут к нам два посланника, чтобы одному всегда находиться при шахе, а другому при шах-задэ, но скоро ли они будут — не знаем. Для меня удивительно, что французы, пока мы были дружны с вами, никогда не присылали к нам ни одного человека, а теперь, когда мы с вами в несогласии — они присылают к нам посланников.

— Мы прежде воевали, — продолжал он, — и с турками и с вами. Слава Богу, теперь с ними помирились, и если Бог захочет, то и с вами по-прежнему будем. С англичанами мы сохраняем приязнь и даже половину Индии уступили им, чтобы только не раздражить существующей дружбы. Французов никогда мы не сравняем с русскими. Разве я не знаю, что они убили [122] своего государя, побили попов и разграбили церкви; возвели Бонапарте и его поддерживают, надеясь на его счастие и храбрость. Нам известно, что Государь ваш природный и происходит от рода царей, а Бонапарте человек вчерашний. Я на французского посланника не променяю вас, ибо у них правды никогда не бывает. Люблю я русские законы, они тверды: как от Петра Великого положено, так и идет. У нас совсем напротив: после смерти шаха сын никогда не наследует, а обнажая саблю говорит: «я хочу заслужить престол», и чья сабля вострее, тот и прав, малый великого не боится. Худо, худо наше обыкновение, я знаю.

Пользуясь длинными вечерами, Мирза-Безюрк, по его собственным словам, хотел войти в подробные объяснения с Степановым и продолжал:

— Никогда ни шах, ни шах-задэ не приказывали бакинскому хану коварным образом убивать князя Цицианова. От великих людей может ли последовать такое приказание? Ваш начальник также не приказывал маиору (Лисаневичу) убивать Ибраим-хана, но, конечно, как тот, так и другой сделали это из боязни.

Зная из предыдущих сношений, что русское правительство в основание мирных переговоров положило требование, чтобы реки Кура и Аракс были установлены границами между двумя государствами, Безюрк старался убедить Степанова, что требование это будет невыгодно для России.

— Там, за Араксом, говорил он, живет народ мерзкий, коварный, от которого мы сами никакой пользы не видели. Вас просил Касим-бек и Джевад-хан (ганжинский), чтобы вы приблизили к ним свои войска, но были ли они верны? Первый изменил и ушел, а последний дрался. Селим-хан не просил ли у вас прислать помощь и защиту? Он присягнул, а что потом сделал? Ибраим-хан ездил к вам на Курак-чай и присягнул, но был ли верен? Сурхай-хан столько раз на вашу и на нашу сторону передавался; к нам прислал, клялся в верности и обещал войско. Прошлого года мы к нему денег послали до миллиона. Эриванский хан сколько просил [123] князя Цицианова придти с войском, но когда пришли вы, что с вами сделал? Со вступления вашего в Грузию сколько вы потеряли людей, сколько казны, и какую получили от того пользу?

Неуполномоченный вступать в какие бы то ни было объяснения, Степанов не мог отвечать на многочисленные вопросы Безюрка, и визирю наследника не оставалось ничего более, как прекратить свои посещения. Уходя, он снова обещал Степанову представить его Аббас-Мирзе и не задерживая отправить в Тегеран. 2-го января наследник ездил на охоту, а на следующий день отправлял курьера к отцу, был занят делами и потому будто бы не мог принять русского посланного; наконец, 4-го января свидание состоялось.

— Из России приехал посланник к услугам вашим, — проговорил чиновник, вводя Степанова к Аббас-Мирзе.

— Граф Иван Васильевич Гудович, — сказал вошедший, — посылая меня в здешний край, приказал явиться к вам, отдать поклон и пожелать здравия.

— Хош-келды, — отвечал Аббас-Мирза.

Степанов поклонился.

— В добром ли здоровье? — спросил наследник.

— Слава Бегу.

— Здоров ли граф?

— Здоров.

— Имеете ли известие о здоровье Императора Александра?

— При отъезде моем из Грузии слышал, что, к счастию нашему, здоров.

— Великий Император! великий Император! — пробормотал несколько раз Аббас-Мирза, — более его и лучше нет.

Аудиенция была окончена. Аббас-Мирза просил Степанова в случае нужды обращаться к нему не стесняясь; он поручил Безюрку устроить его как можно лучше и если пожелает, то отправить в Тегеран. Степанова содержали очень хорошо; к нему приставлена была тьма прислуги, поминутно спрашивали, не желает ли он музыкантов, танцовщиков и присылали [124] разных чиновников, чтобы занимать и развлекать его (Дневник Степанова. Арх. Минист. Иностр. Дел, 1-10, 1806-14, № 3.). Такая предупредительность простиралась только до тех порт, пока он не заявил своего желания ехать далее и не высказал Безюрку просьбы отправить его в Тегеран как можно скорее. Отговариваясь тем, что ни один посланник к владетелю персидских провинций не может проехать в Тегеран, без предварительного сношения с наследником, Безюрк отказывался отправить Степанова далее. Визирь просил его донести о том графу Гудовичу и просить, чтобы он сообщил, с каким именно поручением отправлен посланный к Мирза-Шефи. При этом Безюрк сначала намекнул, а потом сказал прямо Степанову, что главнейшею причиною задержания его в Тавризе было ожидание подарков как наследнику, так и ему, визирю. Корыстолюбивый персиянин, не стесняясь, говорил, что такие подарки со стороны посланных всеми приняты и необходимы. Граф Гудович хотя и удивлялся подобному нахальству, но, зная, что Аббас-Мирза и его визирь имеют большое участие и влияние в делах Баба-хана, и что наследник, более чем все другие, сторонник военных действий, отправил тотчас же в подарок Аббас-Мирзе соболий мех в 800 рублей и дамские бриллиантовые часы в 1,470 рублей, а Мирзе Безюрку бриллиантовый перстень в 900 рублей (Отношение графа Гудовича барону Будбергу, 5-го февраля 1807 года. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 802.).

Подарки эти достигли Тавриза, когда Степанова уже там не было: он отправился в Тегеран по требованию Баба-хана, узнавшего, что русский посланный самопроизвольно задержан в Тавризе. Не смея ослушаться приказаний отца и желай все-таки выведать тайну, Аббас-Мирза призвал к себе секретно Степанова и просил сказать откровенно, с чем он посылается в Тегеран. Степанов отвечал, что наследнику известно содержание ответного письма главнокомандующего Мирза-Мусе гилянскому, и что письмо к Мирза-Шефи того же содержания, т. е. [125] что русское правительство согласно на заключение мира, самими персиянами предложенного.

20-го января Степанов выехал из Тавриза в Тегеран, в сопровождении большого конвоя, данного ему Аббас-Мирзою. Следом за ним скакал курьером из Тифлиса поручик Меликов с предписанием Степанову, внушить визирю Мирза-Шефи, чтобы он принял меры к скорейшему прекращению военных действий и к восстановлению дружественных отношений между двумя державами.

«Старайтесь», — писал. гр. Гудович маиору Степанову (От 12-го февраля 1807 г, № 50. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 804.), — «чтобы вас скорее из Тегерана отправили с ответом, и для того внушите визирю, чтобы он не верил ложным разглашениям французским и турецким; у нас армия против французов превеликая и больше несравненно французской. Бонапарте имел баталию со всею своею армиею, где сам командовал, с корпусом только нашим, а армия наша тогда была назади; но тут Бонапарте потерял баталию, разбит и прогнан и теперь лежит при смерти болен в прусском владении, может уже и умер, а ежели и останется жив, то он занесся столь далеко, что пагуба его неизбежна, и Россия сокрушит его гордость. У турков взяли наши все крепости по Дунай, завладели всею Молдавиею и Валахиею.

Внушите секретно визирю, чтобы они спешили делать с нами мир, ибо, будучи в войне, потеряют только людей, а сделавши с нами союз, могут в одно лето приобресть от турок знатные, прежде бывшие персидские провинции, как, например, Эрзерум, Баязет, и я им помогу. Турки чрезвычайно слабы и на пагубу свою послушали совета Бонапарте, который старается обманывать. Ничего незначащий Черный Георгий (Вождь сербского народа.) взял у них крепость большую Белград и соединился с нашими войсками. Англичане, союзники и друзья наши, пришли с большим военным флотом к самому Константинополю и могут стрелять по сералю. Вам и всем известно, что я турок [126] в прошедшие войны везде бил, в последнюю войну я взял у них пять крепостей: Килию, Измаил, Анапу, Суджук-кале и Хаджибей, что теперь называется Одесса; взял у них более 300 пушек, до 30,000 пленных и теперь погоню как овец.

Итак, Персии весьма полезно быть с нами в союзе, ибо тогда уже никто их коснуться не может; торг с Россиею принесет тоже великую им пользу. Я слышу, что наследник владетеля персидских провинций весьма достойный; визирь Мирза-Шефи и Мирза-Безюрк — министры умные; то и думаю, что не упустят, для пользы своего владетеля, поспешно прекратить с нами неприятельские действия, а с тем вместе найдут и свою пользу; известно тоже и то, что мы, русские, когда союзники и приятели, то весьма надежны и тверды. Армия моя укомплектована, и славный, прекрасный гренадерский (Херсонский) полк, который со мною сюда пришел, (?) — признаюсь, что не хотелось бы мне употреблять моей армии против Персии; но, когда поверят обманам французским, которые никакой помощи дать не в состоянии, а туркам, которые так слабы, что и сами себя защищать не могут, то должен буду показать, что я, будучи старший и первый генерал по всему Российскому государству, не даром сюда прислан и для того быв уполномочен от великого нашего Государя Императора, я сделал требования мои весьма умеренные и охотно бы отделил часть моей армии на помощь Персии. Весь Дагестан и все партии горские мне покорились, лезгины не смели и драться, а прислали ко мне первых своих 12-ть старшин, которые и явились ко мне с повешенными на шеях саблями, в знак своего крайнего смирения и покорности, и просили пощады, выдали всех захваченных в плен и заплатили всю дань».

Предписание было написано в форме письма, с тою целью, чтобы маиор Степанов мог показать его и дать прочесть тем лицам, которым найдет необходимым и полезным. Письмо это и даже личные представления посланного не подвинули тегеранский двор к скорейшему заключению мирных условий. Степанов, как увидим, должен был оставить столицу Персии, не получив никакого удовлетворительного ответа, и своею [127] поездкою в Тегеран дал только случай Аббас-Мирзе уверять всех, что русские ищут мира.

«Вероятно и до вас дошло», писал наследник персидского престола дагестанским владельцам (В воззвании кадиям акушенскому и табасаранскому, обществу Джаро-Белоканскому и Сурхай-хану казикумухскому. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 800.), «что за несколько времени перед сим приехал ко мне посланец от русского главнокомандующего и открыл переговоры о дружбе, изъявляя извинения за прежние свои действия. Я посланца этого отправил к высочайшему двору шаха. Цель того посланца состояла в том, чтобы мы примирились с русскими, дабы пыль вражды и злобы смелась с нас; но просьба его не будет уважена до тех пор, пока полы этих владений не очистятся от гадости их существа. Я уже положил свою высокую энергию на их изгнание из пределов Ирана, что удастся с помощью Аллаха. Всякому, кто сколько-нибудь знаком с историей и летописями, известно, что ни одному царю не было дороги в Персию — это сущая истина и после этого, по благословению Аллаха и счастию падишаха, ее и не будет.

Извещение вас об этих обстоятельствах было необходимо, а потому мы уведомляем вас об этом, дабы вы подкрепились развеванием разноцветных знамен нашей нации и движением карающих воинов Ислама, приготовились к священной войне и поспешили к стяжанию спасения и избавления».

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887