ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

III.

Движение генерала Глазенапа в Дагестан. — Занятие Дербента. — Назначение шахмала тарковского ханом дербентским. — Вторжение персиян в Ширванское ханство, и меры, принятые для изгнания их. — Движение Лисаневича к Джавату. — Отступление персиян. — Экспедиция в Баку. — Назначение генерала Булгакова начальником экспедиции. — Занятие Баку и устройство там правления. — Покорение Кубинского ханства. — Действия Булгакова в Казыкумухе и присяга Сурхай-хана казыкумухского.

Известие о союзе, заключенном между тремя ханами: казыкумухским, карабагским и шекинским, побудило генерала Глазенапа сосредоточить отряд в 3,000 человек, с десятью орудиями (В отряде находилось: 581 человек Казанского, 364 Вологодского и 464 человека 16-го Егерского полков; кавалерии: 275 человек Нижегородского драгунского и 268 человек Борисоглебского драгунского полков; 259 человек Моздокского, 137 Хоперского, 157 Волгского, 102 Кубанского казачьих полков; 128 человек Гребенского, 81 Терского семейного, 32 Терского кизлярского, 21 Моздокской команды, набираемой из горцев, и 156 человек артиллерийской прислуги. Таким образом, весь отряд состоял из 5 генералов, 82 штаб и обер-офицеров, 26 казачьих старшин 2,919 человек нижних чинов (Военно-ученый Архив, дело № 2416).), с тем, чтобы обеспечить левый фланг [61] Кавказской линии от вторжения Сурхай-хана казыкумухского, если бы он вздумал действовать в этом направлении. Вслед затем получены были сведения, что Сурхай набирает значительное ополчение из кумык, чеченцев и других горских народов, не с целию вторгнуться на линию, а для того, чтобы, соединившись с своими союзниками и с персиянами, напасть одновременно и с разных сторон на наши Закавказские владения и, главнейшим образом, на Грузию. Чтобы предупредить такое намерение и не дать возможности Сурхаю действовать соединенно с персиянами, Глазенап придвинул войска к границам его владений. Сосредоточенный у Кизляра отряд, переправившись, 2-го мая, через оба Терека, старый и новый, остановился лагерем у Додручкова поста, где и простоял до июня месяца без всякой деятельности.

«Остановясь там», писал Глазенап (Князю Чарторижскому, от 3-го мая, № 105. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, № 2.), «хочу их (дагестанцев) на некоторое время держать в сомнении, на кого из них будет нашествие, а тем случаем не премину учредить на Кавказской линии, особенно же вдоль по реке Кубани, твердое оборонительное положение, понеже сильные партии тамошних народов, как видно подстрекаемые покровительствующиею их державою (Турциею), и забыв полученное ими жестокое наказание, разъезжают паки вдоль по Кубани, до противоположного берега».

Пока Глазенап занимался устройством обороны правого фланга Кавказской линии, на левом фланге деятельность Сурхая была уже окончена, и он, как мы видели, возвратился в свои владения. Обеспеченный с этой стороны и имея Высочайшее повеление наказать Хуссейн-Кули-хана бакинского за изменнический поступок с князем Цициановым, Глазенап решился действовать наступательно со стороны Кавказской линии, тем более, что, одновременно с движением на Баку, он мог [62] привести к покорности дербентского хана, колебавшегося в своем расположении к России.

«Ших-Али-хан дербентский,» писал Глазенап, «по свойственной маловерности восточным народам, переменил свои расположения, льстя себя пустыми обещаниями Баба-хана, о утверждении его владельцем всех приморских ханств. Однако же, с приближением моим к его владениям, полагаю, что он паки возвратится к прежним намерениям.»

Сладострастный и развратный Ших-Али-хан хлопотал только об удовлетворении собственных прихотей и не заботился о благе своих подданных. Торговля упадала, он умножал налоги, расточая их на красивых невольниц и лучшие вина. Распутство его не имело пределов: он силою похищал лучших красавиц дербентских, отнимал жен от мужей, чтобы потом, после удовлетворения своей страсти, отослать их с поруганием в свои жилища. «Ни слезы добродетельных красавиц, говорит современник (Известие о взятии Дербента, изд. 1806 года.), ни бешенство мужей, ни просьбы матерей — ничто не смягчало сладострастного деспота; он с злобным смехом смотрел на отчаянные лица жертв своих, хладнокровно внимал крику мятущихся граждан, и в часы ярости своей лишал жизни знаменитых беков против него вопиющих.»

Зная, что жители Дербентского ханства тяготятся своим ханом и желают избавиться от его ига, Глазенап торопился воспользоваться таким настроением туземного населения. 2-го июня он прибыл в лагерь, принял начальство над собранными там войсками и на другой день выступил в Дагестан. В то же время, начальнику каспийской флотилии приказано было снарядить сколь возможно более судов к выступлению в море. Посадив на суда баталион Севастопольского полка, и нагрузив несколько орудий и часть провианта, эскадра должна была следовать к Дербенту и далее к Баку, для производства демонстраций и для содействия сухопутным войскам.

На походе Глазенап узнал, что почетные старшины и [64] народ дербентский, будучи озлоблены поступками и развратным поведением Ших-Али-хана, и притом опасаясь, чтобы русские войска не уничтожили созревший уже на полях хлеб, решились покориться. Такому решению дербентцев много содействовал своими внушениями Мегдий шамхал тарковский, жена которого, Чиган-ханум, была прямою наследницею дербентского ханства. Она была законная дочь бывшего владетеля Фетх-Али-хана, тогда как владевший ханством Ших-Али был рожден от наложницы.

Еще ранее движения Глазенапа, шамхал присоединил к нашему отряду свои войска и отправил в Дербент преданных ему лиц, работавших в его пользу. Они разглашали, что значительный отряд русских войск вступил уже в Дагестан и послан для разрушения города, так что единственное спасение для дербентцев есть покорность и предание себя великодушию Императора. Последствием таких рассказов было волнение жителей, борьба партий, враждебных друг другу, и ссоры, едва не доходившие до драки. Пользуясь всеобщим, замешательством, Глазенап ускорил свое движение и скоро подошел к Дербенту. Страшась наказания, знатнейшие лица города просили Ших-Али-хана выйти навстречу русскому начальнику и покориться. Хан отверг предложение и намерен был запереть городские ворота, никого не выпускать из крепости и защищаться в ней с небольшою горстью наемных войск, собранных из разных мест Дагестана. Тогда один из главнейших беков, Али-Пенах, собрал себе партию, выгнал Ших-Али-хана из города, и 21-го июня отправил к Глазенапу тринадцать человек почетных депутатов с объявлением, что город и народ повергает себя во всегдашнее подданство русскому Императору.

Прибыв в урочище Куцу, где находился наш лагерь, депутаты просили прислать как можно скорее русские войска в обеспечение жителей от нападения Ших-Али-хана.

Изменнический поступок бакинского хана с князем Цициановым был у всех в памяти, и Глазенап, опасаясь измены, не решался удовлетворить просьбе депутатов; но шеф 16-го Егерского полка, генерал-маиор Лихачев, уговорил его. [65] Зная переменчивость характера азиятцев, Лихачев убедил Глазенапа воспользоваться случаем и отправить вперед небольшое число казаков для занятия города. Он говорил, что всякая медленность здесь не у места, и что колеблющаяся нерешительность может произвести недоверие к русскому войску. Глазенап предложил Лихачеву самому отправиться в Дербент.

— Честь — мой Бог, сказал он при прощании с окружавшими его; я умру, если должно, чтобы я умер, заботясь о пользах отечества своего.

Сев на лошадь, он скрылся в ночной темноте с шестью депутатами, шестьюстами казаков и с одним орудием. Ему приказано. было, прежде всего, занять замок Нарын-калэ, где был ханский дом.

Проехав в одну ночь около шестидесяти верст, Лихачев, на рассвете, явился под стенами Дербента и отправил депутатов в город с объявлением, что русские войска прибыли для его защиты. Жители огромною толпою вышли на встречу русским и скоро между отрядом и городом образовалась живая улица, среди которой генерал-маиор Лихачев проехал в замок Нарын-калэ (Известие о взятии Дербента. С.-Петербург, изд. 1806 года.).

На следующий день, весь отряд, около одиннадцати часов утра, подошел к Дербенту, где народ встретил его с хлебом и солью, а почетные старшины поднесли Глазенапу ключи крепости (Отношение Глазенапа князю Чарторижскому 26-го июня, № 154. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1806-1807, № 5.). 23-го июня, при огромном стечении народа, было совершено благодарственное молебствие, а на следующий день все жители приведены к присяге в главной мечети города.

Ших-Али-хан скрылся в горах, а потом переехал в Кубу, где кутил и пьянствовал. Он просил прощения и отказывался навсегда от ханства Дербентского, с тем, чтобы ему даны были средства к существованию. Никто не верил ни чистосердечности его раскаяния, ни обещаниям, неоднократно нарушенным, и для хана не было уже возврата. Мегдий шамхал тарковский в короткое время приобрел такое влияние в [66] Дербенте, что жители сами просили об утверждении его своим ханом. В этом отношении агенты его действовали весьма ловко (Из прошения дербентских жителей графу Гудовичу. Тифл. Арх. Главн. Штаба Кавказ. Арм, Книга донесений, 1807 года, № 247.).

— Русские не имеют постоянства, говорили они дербентцам, и сколько раз они не выступали в поход на Персию, всегда ворочались назад. Хотя вы и выгнали своего хана, но после возвращения русских потерпите от него притеснения. Полезнее всего для вас просить себе правителем шамхала, который защитит вас от всех притязаний бывшего хана.

Представители народа явились к генералу Глазенапу с просьбою утвердить Мегдия шамхала тарковского ханом дербентским. Глазенап обещал удовлетворить желание народа и тем охотнее, что находил такое назначение в интересах России и согласным с видами нашего правительства.

«Будучи ханом», писал он о шамхале (Князю Чарторижскому, от 26-го июня 1806 года, № 154. Арх., Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1806-1807, № 5.), «все замыслы и предприятия соседственных горцев собственно уже тогда для своей пользы всегда будет открывать, имея на то способы и оные превращать в ничтожество. А Ших-Али-хана, конечно, поймает живого и доставит к нам; ежели не успеет в сем, то постарается, по своему обычаю, его умертвить. Сей есть самой развратной жизни человек.»

Император Александр утвердил представление Глазенапа, и в сентябре 1806 года Мегдий шамхал тарковский, владелец буйнакский и дагестанский, генерал-лейтенант русской службы, возведен, сам и потомственно, в достоинство хана дербентского, под непосредственным покровительством и защитою России (Высочайшая грамота шамхалу и обвещение дербентскому народу от 10-го сентября 1806 года.). Мегдию предоставлено право пользоваться доходами с ханства, за исключением доходов с города Дербента, которые должны были поступать в казну. Он получил золотую медаль с брилиантами, ценою в 5,000 рублей; его приближенные и родственники осыпаны чинами, жалованьем и подарками, [67] состоявшими из бархата, атласа, часов, цепочек и проч. (Письма Гудовича шамхалу 4-го сентября и 6-го декабря 1806 года. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, №№ 766 и 768.). Одним словом, щедроты Императора были так велики, что шамхал не мог на них не только рассчитывать, но и ожидать. «По особому к вам Высочайшему благоволению, писал впоследствии граф Гудович шамхалу (10-го ноября 1806 года, № 349. Исход. журнал.), имеете счастие пользоваться преимуществами перед всеми прочими ханами тем, что все прочие в знак подданства своего платят дань ежегодно по 8,000 червонцев; вместо того, ваше превосходительство, сами от щедрот Его Величества изволите получать жалованья 6,000 рублей в год.»

Шамхал все-таки не был вполне доволен милостями Императора, и, как азиятец, был жаден и корыстолюбив до крайности. Благодаря за назначение его ханом дербентским, Мегдий просил о пожаловании ему, в знак ханского достоинства, знамени; об освобождении дербентских деревень от всякой повинности и вноса податей и, наконец, об увеличении ему содержания, считая получаемое недостаточным, «поелику», писал он (Графу Гудовичу, от 6-го января 1807 года. Книга донесений, № 247.), «я имею много издержек относительно приуготовления войск моих и других дел.»

Главнокомандующий обещал исходатайствовать ему знамя, но отказал в прибавке содержания и в освобождении жителей от платежа податей и повинностей.

Между тем, Ших-Али-хан, остававшийся все это время в Кубе, не мог, конечно, быть праздным зрителем совершающихся событий. Он набирал себе партию преданных, искал помощи у соседей, и Глазенап скоро узнал, будто бы в Кубу пришло до 4,000 персидских войск с четырьмя орудиями; что Сурхай-хан казыкумухский снова набирает войска и намерен, соединившись с персиянами, идти к Дербенту и атаковать его. Хотя слухи о числительности неприятеля и казались слишком преувеличенными, тем не менее, за неприбытием десанта и флотилии, Глазенап, не продолжая своего движения вперед, решился [68] остаться в Дербенте и выждать, пока не выяснятся намерения противников.

Посланный в Кубу наш лазутчик принес известие, что в окрестностях этого города, по деревням, действительно стоят персияне, но число их не более 2,000 человек; что они находятся в весьма плохом состоянии и ощущают недостаток в продовольствии, которое берут силою у окрестных жителей. Командированный в Карабаг, вместо маиора Лисаневича, подполковник Котляревский доносил также, что Аббас-Мирза переправился было на нашу сторону Аракса, но 21-го июля, вечером, перешел обратно и потянулся на Мугань, как слышно, с целью перевести всех тамошних жителей в Ордубат, и по просьбе Касим-бека, брата Мустафы-хана шцрванского (шемахинского), свергнуть последнего с ханства и возвести Касима (Рапорт Котляревского 27-го июля 1806 года, № 197.).

В конце июля прибыл в Ширвань посланный Аббаса-Мирзы с объявлением, что шах возложил на своего сына и наследника изгнать талышенцев из Сальян и передать этот магал (волость) в ведение ширванского (шемахинского) хана в том случае, если последний даст свое войско в помощь персиянам и будет действовать с ними против русских (Письмо Мустафы графу Гудовичу 24-го июля 1806 г. Акты Кавк. Арх. Ком. том III, № 531.). Мустафа, зная, что Касим давно ищет его погибели, не верил льстивым обещаниям персиянина.

— Войска я не дам, отвечал он посланному; мое войско не пойдет против русских; я не буду служить шаху и Сальян от принца не хочу.

Опасаясь разорений, Мустафа просил прислать ему в помощь отряд русских войск. Эта просьба, за неимением войск, готовых к движению, не могла быть удовлетворена безотлагательно, а между тем Аббас-Мирза, находившийся с своими войсками близ Джавата, лежавшего при слиянии рек Куры и Аракса, вторгнулся в Ширванское ханство. Передовые его отряды появились близ города Шемахи и увели с собою нескольких жителей, которых Мустафа не успел переселить в горы. [69] Последний скрылся сам на Фит-Даге, укрепленной горе, куда приехал к нему другой посланный от наследника персидского престола, с предложением покориться и с обещанием полного прощения (Рапорт Котляревского Небольсину 2-го августа, № 205. Книга донесений, № 241.). Отказавшись и на этот раз исполнить требование Аббаса-Мирзы, ширванский хан снова просил нашей помощи.

Ближе других к Ширвани стоял тогда генерал-маиор Небольсин с своим отрядом, только что возвратившимся из карабагской экспедиции, и расположенным на реке Курак-чае. Как только Несветаев получил первую просьбу Мустафы-хана ширванского и узнал, что Аббас-Мирза переправился через реку Куру, он предписал генерал-маиору Небольсину прогнать неприятеля и для того следовать через Аскарань к Джавату. Движение это не могло состояться скоро, за неимением запасного провианта, заготовление которого производилось весьма медленно. Хотя в елисаветпольский магазин, как ближайший к расположению отряда, и было доставлено пшеницы до ста четвертей, но она тотчас же была разобрана полками и командами на текущее продовольствие, а магазин оставался по прежнему пустым. Причиною большой медленности в заготовлении продовольствия войскам было, во-первых, затруднение в перевозке хлеба по местности пересеченной и гористой, где доставка производилась большею частию на вьюках, а во-вторых и то, что хлеб приобретался преимущественно в зерне и помол его производился самими нижними чинами на небольших азиятских мельницах. При самом усиленном наряде солдаты могли в течение дня намолоть такое лишь количество муки, которое было едва достаточно на трехсуточное довольствие. Купить хлеба у местных жителей было невозможно, по неимению его и, следовательно, обеспечение отряда продовольствием могло быть произведено только доставкою готового хлеба из Грузии. От скорости доставки зависело скорое или медленное выступление отряда Небольсина, не могшего предпринять продолжительного похода без значительных запасов провианта. [70]

Движение к Джавату, по необитаемым и непроходимым местам, представляло немалые затруднения; расстояние это, при тогдашнем состоянии дорог, могло быть пройдено отрядом не менее как в двадцать переходов и, следовательно, вопрос о продовольствии становился капитальным и самым существенным. Имея в виду, что у Небольсина не было ни провиантских, ни лазаретных фур, ни лошадей, Несветаев приказал выслать из Шамшадыля на Курак-чай 850 вьючных быков с погонщиками, а из Грузии отправить туда же 60 арб для перевозки больных.

Заготовление запасов было единственною причиною, почему куракчайский отряд не мог двинуться с места ранее половины сентября (Рапорт Несветаева графу Гудовичу 27-го августа, № 2,523. Книга донесений, № 241.). Чтобы ускорить движение, Несветаев просил хана ширванского доставить провиант для войск, посылаемых ему в помощь (Несветаев Небольсину 27-го августа, № 2,522 и 28-го августа, № 2,536.). Мустафа в ответ на это писал, что заготовить больших запасов провианта теперь невозможно, так как персияне, ворвавшись в его владения, разоряют уже Шиллиан, защищаемый братом его Измаил-беком. Тогда генералу Небольсину приказано было сформировать летучий отряд из тысячи человек с пятью орудиями, который и был отправлен, под командою полковника Карягина, к переправе через реку Куру у местечка Зардоб, лежавшего на границе Ширвана.

Местечко Шиллиан было окружено с трех сторон озером, и потому доступно только с одной стороны. Двинувшись со стороны Зардоба, мы запирали неприятелю отступление, и потому, если бы персияне, узнав о движении нашем в этом направлении, не приняли боя и, по одному только слуху о прибытии русских войск, ушли из Ширвана, то отряду полковника Карягина приказано было, переправившись через реку Куру, остановиться у Берды, на реке Тертере (Рапорт Несветаева графу Гудовичу 6-го сентября, № 2690, дело № 176.). Простояв на этом месте некоторое время, Карягин должен был возвратиться [71] обратно на реку Курак-чай (Рапорт Несветаева графу Гудовичу 6-го сентября, № 2,680, дело 176.); в случае же сопротивления персиян гнать их к Араксу.

Дойдя до Зардоба, полковник Карягин захворал и не мог следовать далее. Оставшийся старшим по нем, подполковник Лисаневич принял команду над отрядом, взял 250 человек 17-го Егерского полка, с двумя орудиями, и выступил с ними, 30-го сентября, к Джавату, на соединение с войсками хана ширванского.

Генерал-маиор Небольсин писал Мустафе, что следом за Карягиным выступил бы и сам, но ожидает от хана пособия при переправе через реку Куру, прибытия аманата, проводников и известия об обеспечении его отряда продовольствием в ширванском владении. Не упоминая ни слова о провианте, Мустафа отвечал, что 11-го сентября Аббас-Мирза со всем своим отрядом снялся из окрестностей Ак-су и направился к реке Куре. «Покорнейше прошу, писал хан (Акт. Кавк. Арх. Ком, т. III, № 534.), день и ночь, не делая отдыха и ночлега, спешить сюда на крыльях поспешности; л надеюсь, что дела примут желаемый оборот.»

«Вы изволите требовать», писал Мустафа в другом письме Несветаеву, «для большей доверенности в аманаты одного из детей моих родных, равно и одного верного моего чиновника в проводники, дабы показать удобное место на переправе для сделания живого моста и прочих нужд непобедимого войска. Хотя все сие справедливо, но, по некоторым случаям, прислать аманата невозможно, — первое потому, что сказанные дети очень малолетны, и им нужны кормилицы и слуги; второе потому, что шекинское и персидское войска окружают меня на подобие кольца и, при сем случае, не время тех детей прислать... Мой же совет есть тот, чтобы по частям не присылать войска, а чтобы со всем войском прибыли б вы в скорости с полною доверенностью; но вы не подумайте, чтобы я был вероломный нарушитель обещания своего, как прочие мухамедане. Благодарение Богу, всем известно, что я, со всем семейством, имуществом [72] и владением своим, предался в том обещании и присяге, которые мною даны князю Цицианову; я разорил владение свое и оказал себя персидскому шаху противным для того только, чтобы не оказаться к службе Его Императорского Величества лживым до пролития крови и нарушителем своего обещания. А потому опытного не следует испытывать, я от вас не отчужден; дело сие, клонящееся к наказанию неприятеля, буде исполнено будет, то с обеих сторон как оказаны будут услуги Его Императорскому Величеству, так и земля его очистится от мерзости неприятельской, следовательно, не хорошо вам, медлить, а нужно в скорости прибыть со всем войском» (Акт. Кавк. Арх. Ком, т. III, № 547.).

Переправившись через реку Куру у Менгечаура, Небольсин вступил в шекинское владение в то время, когда персияне, разорив Ширванское ханство и встретив сопротивление со стороны самого хана, перешли обратно через реку Аракс и ушли на Муганскую степь. Хотя они отступили весьма удачно, не были отрезаны и избежали встречи с нашими войсками, тем не менее Баба-хан был недоволен действиями своих военачальников. Он упрекал Пир-Кули-хана в том, что тот не дал помощи его сыну Аббасу-Мирзе и сидел спокойно в Ахаре. — «Такового твоего поступка мы не одобряем, писал повелитель Персии, потому что мы ожидали от тебя, в случае какого покушения русских войск на тамошние края, что ты, без повеления нашего и без всякой нужды в войске, можешь наказать их даже с десятью человеками и искоренить все злонамерие их, а не то, чтобы ты, яко чужд, сидел в Ахаре» (Фирман Баба-хана Пир-Кули-хану. Книга донесений, № 241.). Баба-хан сообщал Пир-Кули-хану, что он приказал собрать «ловящих львов» еще 10,000 человек, из которых 3,000 пеших отправить гилянскою стороною, а 7,000 кавалерии по Хамсийской дороге; что все эти войска соберутся под начальством сына его Аббаса-Мирзы на Мугани, и что к ним присоединятся дагестанские народы (Фирман Баба-хана Пир-Кули-хану. Книга донесений, № 24.).

Соединения этого однако же не последовало. С одной стороны, [73] пребывание русских войск в Дербенте, а с другой, движение отряда генерала Небольсина устрашали хана казыкумухского, и он предпочел оставаться в своих горах, не трогаясь с места. Предположение о нападении на Дербент было оставлено Сурхаем, и генерал Глазенап имел теперь полную возможность привести в исполнение мысль о покорении Баку. Главнокомандующий настаивал, чтобы город покорен был непременно в сентябре, и чтобы самостоятельность ханства была уничтожена.

Ханство это, занимая несколько верст в окружности, примыкало, с одной стороны к Каспийскому морю, а с прочих сторон — к Дагестану и ханству Шемахинскому или Ширванскому, полное спокойствие в которых могло быть соблюдено только со введением русского управления в Баку. Сверх наказания бакинского хана за изменнический поступок с князем Цициановым, покорение этого ханства признавалось необходимым еще и потому, что Баку был крайний и важнейший пункт при установлении предположенной границы по рекам Куре и Араксу (Всеподданнейший доклад министерства 16-го апреля. Арх. Мин. Ин. Дел, 1-13, 1806-1807, № 2.).

Предпринимая экспедицию в Баку, Глазенап пригласил шамхала к совокупному действию с русскими войсками и поручил ему употребить все свое старание к убеждению туземцев сдать город добровольно, полагаясь вполне на великодушие русского Императора. Для большего устрашения жителей флотилия наша должна была появиться в виду Баку, как только отряд Глазенапа переправится через реку Самур. С этою целью генерал-маиору Баркову вторично подтверждено, чтобы он, как только суда прибудут в Сладкоеричную пристань, нагрузил на них 15 орудий, посадил баталион Севастопольского полка и отправил их к Дербенту.

Присоединив к себе донской Нечаева полк, присланный на подкрепление, и дождавшись прибытия флотилии к Дербенту, Глазенап намерен был выступить; но в это время получил предписание графа Гудовича сдать начальство генералу-от-инфантерии Булгакову. Последний, вследствие неудовольствий, возникших [74] между главнокомандующим и генералом Глазенапом, назначен сначала начальником Кавказской линии, а потом ему предписано было отправиться в отряд Глазенапа, где и принять главное начальство (Предписание графа Гудовича Булгакову, 16-го августа, № 10.).

Булгаков был человек преклонных лет, но храбрый, довольно энергичный, способный более действовать штыком, чем пером, от которого он и пострадал впоследствии. С началом боя он оживал, увлекался и был полон отваги.

26-го августа Булгаков прибыл в Дербент, где и принял начальство над войсками, в составе которых находилось 111 штаб и обер-офицеров и 2,927 человек нижних чинов с 10 орудиями (Войска регулярные состояли из следующего числа чинов: Нижегородского драгунского полка 15 штаб и обер-офицеров, 245 человек нижних чинов; Борисовлебского драгунского полка 10 штаб и обер-офицеров, 239 нижних чинов; Казанского мушкетерского полка 18 штаб и обер-офицеров, 522 нижних чина; Вологодского мушкетерского полка 18 штаб и обер-офицеров, 304 нижних чина; 16-го Егерского полка 18 штаб и обер-офицеров, 422 нижних чина; 7-го артил. баталиона 3 штаб и обер-офицера, 143 нижних чина. Иррегулярные: донского Нечаева 6 штаб и обер-офицеров, 315 нижних чинов; линейных: Моздокского полка 6 штаб и обер-офицеров, 198 нижних чинов; Хоперского 5 штаб и обер-офицеров, 102 нижних чина; Кубанского 1 офицер, 84 нижних чина; Волгского 5 штаб и обер-офицеров, 120 нижних чинов; Гребенского войска 2 офицера, 112 нижних чинов; Семейного 2 офицера, 67 нижних чинов; Терского 1 офицер, 19 нижних чинов; Моздокской горской команды 1 офицер, 15 нижних чинов (Рапорт Булгакова Гудовичу, 18-го сентября, № 113).). Войска имели провиант только по 1-е сентября, но, расходуя собственный экономически, могли продовольствоваться до 5-го числа. Предвидя недостаток в продовольствии, Глазенап, еще до выступления в поход, сделал распоряжение о доставлении его морем из Астрахани в Дербент, но различные обстоятельства, в том числе и неисправность каспийской эскадры, были причиною замедления в доставке. Граф Гудович, с своей стороны, также хлопотал о скорейшей доставке хлеба в Дербент и Баку, и торопил Булгакова выступлением.

«Я полагаю, писал главнокомандующий (Булгакову от 9-го сентября, № 40. Ак. Кавк. Арх. Ком, т. III, № 166.), по рапорту от [75] десантной флотилии, которая готова была 27-го августа к выходу в море и ожидала ветра, что вы завтра или после завтра выступите от Дербента к Баку для покорения оной, покоривши прежде Хамбутая (хана казыкумухского) и Кубу. Флотилия должна прежде прибытия вашего туда стать на рейде пред Баку. Я не думаю, чтобы оная (Баку), увидевши с моря (?) ваш корпус, осмелилась держаться.»

Булгаков предупредил желание графа Гудовича относительно выступления из Дербента, но, руководствуясь требованием, чтобы крепость была покорена в сентябре месяце, двинулся прямо к Баку, оставив в стороне Кубу и Сурхай-хана казыкумухского. Как только 5-го сентября прибыла к Дербенту флотилия с десантом и с частью продовольствия (Рапорт капитан-лейтенанта Веселаго графу Гудовичу, 5-го сентября, № 187, дело № 20.), Булгаков тотчас же выступил в поход. Не доходя верст девяносто до города, он, вечером 28-го сентября, отправил к бакинцам письмо, в котором писал, что если жители не раскаются и не повергнут себя милосердию русского Императора, то он «потрясет непобедимым войском российским основание города». Совершенно неожиданно Булгаков получил ответ от самого Хуссейн-Кули-хана и письмо от одного из преданных хану лиц — Сулейман-бека. Первый раскаивался в поступке своем с князем Цициановым, просил прощения и помилования, а второй довольно хитро и вкрадчиво объяснял, что народ без воли хана ни к чему приступить не может. Прибывшие с письмами в тоже время объяснили Булгакову, что если хану не будет обещано прощение, то он будет защищаться до последней капли крови, а затем прибавляли, что в случае неудачи он уйдет из города, для чего и приготовил лодки.

Булгаков обещал прощение хану, и с этим ответом отправил своего сына, подполковника Борисоглебского драгунского полка. Подъезжая к городу в десять часов вечера 1-го октября, подполковник Булгаков заметил, что весь почти народ выбрался из Баку. [76]

Собственное сознание убеждало Хуссейн-Кули-хана в его тяжкой и неискупимой виновности. Не дождавшись приближения русских войск, он скрылся, оставив жителей в большом волнении. Хан бежал в Кубу, где и поселился с другим изгнанником, Ших-Али, бывшим ханом дербентским. Там оставались они до тех пор, пока снова не были изгнаны русскими войсками и пока Куба не покорилась русскому оружию...

Всю ночь подполковник Булгаков ходил по улицам, объявляя населению, что он сын генерала, командующего войсками, прислан затем, чтобы успокоить жителей и объявить им прощение. Бакинцы мало верили словам посланного, и народ по прежнему спешил, оставить город. Наступило утро 2-го октября; большинство населения встретило его за чертою родного города. Подполковник Булгаков должен был и за городом останавливать народ, собравшийся, со всем своим имуществом и семействами, бежать за реку Куру, где Хуссейн-Кули-хан обещал им дать новое место для заселения (Рапорт подполковника Булгакова отцу, 4-го октября.). Только убеждения беков и старшин заставили жителей возвратиться в город и там с покорностию ожидать прихода русских войск.

Отряд, между тем, подходил к Баку.

На встречу к Булгакову, за несколько верст от городской черты, вышел самый почтенный из беков, Касим, с 16-ю эфендиями и старшинами. Поднося знамя города, Касим просил пощады и помилования не от своего только имени, но от лица всего народа, стремившегося навстречу русским войскам. Стрельба с крепостных стен, туземная музыка, сопровождаемая фиглярами, армяне с духовенством, крестами и хоругвями вышли приветствовать русские войска. Преклонив знамена и головы, бакинцы, по азиятскому обычаю, ожидали решения своей участи. Скоро все опасения их рассеялись, и из уст маиора Тарасова туземцы узнали о своем прощении.

— Народ бакинский! — сказал он, обращаясь к присутствующим от имени генерала Булгакова: — Государь Император Всероссийский, давно страдая об участи вашей и о том [77] угнетении, которому вы бесчеловечным образом подвергались от управляющих вами ханов, имел человеколюбивое намерение избавить вас от оного и в прошлом году для сего присылал к вам войска. Злоковарный Хуссейн-хан, предусмотрев вам, бакинскому народу, пользу, а свою пагубу, разными неприязненными хитростями, как изверг человечества, умертвил полного генерала российских войск изменою и тирански у самых стен города и помышлял даже об истреблении победоносного войска Его Императорского Величества. Такой поступок мог ли остаться ненаказанным? Мог ли город Баку существовать после сего злодейства? Государь Император Всероссийский действительно послал меня, с частию победоносных войск своих и сильным флотом, наказать злодейство достойно поступку, и когда город и жители не повергнут себя его милости и покровительству, не оставит в нем камня на камне и истребить злодеев без остатка. Но когда хан, еще умышлявший зло, как изверг, как недостойный человечества правитель, оставил город, опасаясь заслуженного возмездия, когда Бог, милосердовавший о вас, внушил вам благую мысль упасть к милосердному престолу всемогущего Монарха, то я именем Его Императорского Величества, объявляю вам прощение и помилование, с тем, что не будет уже у вас отныне и навсегда хана, и вы, отрицаясь от всякого дурного управления, единогласно должны теперь доброхотно все вообще учинить присягу Его Императорскому Величеству Государю Всероссийскому. Ежели же из вас есть кто такой, который нерасположен быть верным подданным, тот да отделится от благонамеренных общества, не опасаясь никакого со стороны моей насилия, и пусть всякий таковой ищет, если может сыскать себе, другого владыку, ибо милосердый Государь наш Александр Павлович приемлет одних только истинно приверженных и преданных, а не коварных лицемеров, надевших одну личину раскаяния и приверженности; пусть, говорю, всякий противник удалится отсюда, оставя одних истинно и душевно желающих быть поданными Государю Императору Всероссийскому, а вы, новые односоименники мои, [78] заключите присягою свое желание и будьте в полном уверении на милосердие, небом ниспосланного вам, нового Государя.»

После речи Тарасова народ начал тотчас же присягать.

Таким образом, 3-го октября 1806 года, город Баку был окончательно покорен и занят нашими войсками. В тот же день на бакинский рейд прибыл бомбардирский корабль «Гром» и два купеческие судна с 1,000 четвертей муки и 500 четвертей овса (Рап. Булгакова графу Гудовичу, 8-го октября, № 190, дело № 200.).

На следующий день, в восемь часов утра, поднят русский флаг на стенах крепости, а в одиннадцать часов назначен парад войскам и отслужено благодарственное молебствие. Генерал-маиоры граф Гудович (сын главнокомандующего) и Дехтерев отправлены по деревням для приведения к присяге жителей (Рап. его же, 9-го октября, № 195. Ibid.).

Хитрый Ших-Али, бывший хан дербентский, письмом поздравлял Булгакова с покорением Баку, и в то же время дал у себя убежище Хусейн-Кули-хану бакинскому, бежавшему впоследствии через Сальяны в Персию.

Управление бакинским ханством возложено на шефа Севастопольского мушкетерского полка генерал-маиора Гурьева и трех почетнейших и надежнейших беков.

Под предлогом того, что там, где войска защищают крепость, нет надобности жителям в самозащите, главнокомандующий предписал Гурьеву наблюдать, чтобы в городе никто из жителей не был вооружен, исключая самых почетнейших беков (Предписание графа Гудовича Гурьеву, 22-го октября, № 1672.). С этою целью приказано было отобрать у всех оружие, и «выдавать им оное, когда кто выезжает куда за город, а при въезде, отбирая оное на форпостах, паки отдавать оное под присмотр».

Для занятия гарнизона в Баку были назначены гренадерский баталион Севастопольского полка, укомплектованный ротою Тифлисского, и 296 человек казаков, а в бакинской гавани оставлена флотилия, состоявшая из бомбардирского корабля «Гром», [79] фрегата № 1, брига «Волга» и 11-ти купеческих транспортов (На эскадре было 42 орудия разного калибра и экипажа: 18 штаб и обер-офицеров и 605 человек нижних чинов. Владимирского драгунского 7 офицеров, 169 рядовых; Таганрогского 5 офицеров, 153 рядовых; 7-го артил. 2 офиц., 59 ряд.; осадн. пуш. 4 (рапорт Булгакова графу Гудовичу, 10-го ноября, № 416, дело № 200). В гарнизоне состояло: Севастопольского мушкетерского полка 16 штаб и обер-офицеров, 574 человека нижних чинов; Тифлисского полка 4 офицера, 153 человека нижних чинов; 7-го артиллерийского баталиона 1 офицер и 31 человек нижних чинов; гарнизонного артиллерийского баталиона 1 офиц. 19 челов. нижн. чинов; Донского Нечаева полка 3 офицера, 296 рядовых и три крепостные пушки (рапорт Булгакова Гудовичу 28-го октября, № 333, и 10-го ноября, № 416.)). Войск этих с обезоружением жителей было совершенно достаточно для внутренней обороны крепости. «С внешней же стороны,» писал граф Гудович (Булгакову, 10-го ноября, № 1837.), «нечего, как я думаю, опасаться, ибо на рейде стоит флотилия, на коей людей довольно, и Мустафа-хан ширванский нам привержен.»

Со введением русского правления сделано распоряжение о приведении в известность доходов города, и изыскивались средства к их увеличению. Главнокомандующий призывал всех жителей к покорности, к верному исполнению присяги, данной русскому Императору и ко внесению податей (Там же.).

«Главное неудобство для Баку», доносил Гурьев (Ак. Кав. Арх. Ком, т. III, № 650.), «недостаток земли, которой в расстоянии от Баку до кубинской границы не более как на 30, а до Ширванской на 40 верст, и то места безводные. Народ, мало имея способов к упражнению, по большей части без дела; ежедневно улицы наполнены праздными и бедными людьми; небольшое пропитание многих зависит от торговли. Куба в соединении с Баку могла бы составить весьма важную провинцию — там лес и множество земли для хлебопашества, здесь нефть, соль и торговля. Дорога от Баку до Кизляра могла бы также быть наилучшая, но все проезжающие, опасаясь Ших-Али хана, удерживаются поездкою. Все курьеры и другие должны ехать на одних лошадях от Баку до Дербента. Известные правила сего человека не подают никакой надежды к лучшему.» [80]

Таким образом, благосостояние бакинцев вполне зависело от соседей, а в особенности от жителей Кубы и окружающих ее селений. Пока Куба находилась в руках ветреного Ших-Али-хана, до тех пор мы не могли ручаться ни за безопасность дорог, ни за благосостояние жителей и, следовательно, присоединив Баку к составу России, должны были привести к покорности и жителей кубинских селений. Занятие г. Кубы являлось естественным последствием занятия Баку. Поэтому, устроив дела бакинского ханства, Булгаков двинулся к г. Кубе. В отряде его находилось 98 штаб и обер-офицеров и 2,072 человека нижних чинов, из которых собственно строевых было 1,852 человека с 10-ю орудиями (Рапорт Булгакова графу Гудовичу, от 10-го ноября, № 494.).

При приближении отряда к г. Кубе, Ших-Али-хан с некоторым числом своих приближенных выехал из города, и, остановившись в семи верстах от него, прислал Булгакову просьбу, в которой, раскаиваясь в своих поступках, просил прощения и приведения его к присяге, с тем, чтобы присяга эта была дана отдельно от жителей Кубы, и чтобы ему дозволено было не являться к Булгакову, до получения Высочайшего повеления о дальнейшей его участи. Булгаков отправил к Ших-Али-хану генерал-маиора Лихачева, в присутствии которого, показывая вид раскаявшегося, бывший хан дербентский присягнул на верность России. Не веря в чистосердечное раскаяние Ших-Али, граф Гудович приказал Булгакову наблюдать за ним и иметь всегда в своих руках. Его запрещено было впускать в Кубу, приказано устранить от управления владением и поручить как управление, так и сбор доходов выбранным для того бекам.

Булгаков не исполнил в точности приказания главнокомандующего и тем дал средства бывшему хану привести в исполнение свои враждебные замыслы. Тотчас после присяги он собрал и увел народ в горы, оставив г. Кубу совершенно пустым, так что когда русский отряд подошел к городу, то не нашел жителей ни в нем, ни в ближайших к нему [81] деревнях. На другой день после прихода, поутру, Булгаков узнал, что жители с семействами находятся в расстоянии нескольких верст от города, и что хан прислал от себя конвой для дальнейшего препровождения их в глубину гор. Для воспрепятствования этому генерал-лейтенант Глазенап отправлен с отрядом вправо, а генерал-маиор Лихачев влево от места нахождения жителей. Сильная партия казаков послана еще ранее для того, чтобы отрезать их от гор, одновременно с действием боковых отрядов. Приближение наших войск с трех сторон заставило конвойных хана скрыться, а жители без всякого затруднения возвратились в город и селения. Приведя кубинцев к присяге, Булгаков объявил бекам и народу, что Ших-Али-хан навсегда устраняется от управления ханством; что тот, кто станет повиноваться ему, будет подвергнут наказанию, и что для управления ханством будет поставлен наиб. Взяв в аманаты десять человек детей почетных беков, Булгаков утвердил Хаджи-бека наибом Кубинской провинции и поручил ему заботиться о благосостоянии народа, судить его, «но, писал он в инструкции, всякая не только смертная казнь, но и жестокое наказание тебе воспрещаются» (Инструкция, данная Булгаковым Хаджи-беку.).

Заняв Кубу русскими войсками, Булгаков, из опасения, что Ших-Али будет производить грабительства, разрешил ему выбрать одну деревню для жительства в кубинском владении. Хаджи-беку поручено давать бывшему хану необходимые жизненные потребности, наблюдать, чтобы он жил на одном месте и не въезжал не только в город, но и в соседние деревни.

Совет беков должен был управлять городом под председательством штаб-офицера, оставленного в Кубе с двумя ротами Казанского полка и одним орудием. На обязанность того же штаб-офицера возложено наблюдение за сохранением кубинцами покорности шамхалу тарковскому и за тем, чтобы доходы, собранные с города, посылаемы были генерал-маиору Гурьеву в Баку. [82]

Избрав себе место жительства, Ших-Али-хан не оставался в нем постоянно, а, напротив, разъезжая по селениям, волновал народ, наказывал тех, которые не хотели сопротивляться русским и не препятствовали их переправе через реку Самур.

Булгаков требовал к себе бывшего хана, но тот не ехал, а захватить его силою не было средств, потому что, скитаясь по горам, он окружал себя постоянным конвоем. К тому же скоро сделалось известным, что бывший хан, собрав преданных себе лиц, ушел с ними в Казыкумух. Это было тогда, когда Булгаков, устроив временное управление в Кубинском ханстве, двинулся для наказания Сурхай-хана казыкумухского.

Перед выступлением своим из Кубы Булгаков отправил письмо к Сурхай-хану, в котором просил назначить место, где он желает присягнуть на верность Русскому Императору. Вместо ответа, Сурхай собрал до 20,000 человек вооруженных и, пригласив к совокупному действию Ших-Али, согласился с ним атаковать Булгакова с разных сторон. Явившись на помощь Сурхаю с 3,000 вооруженных людей, Ших-Али в то же время клялся в своей преданности и говорил, что ушел сам и увел жителей в горы единственно из страха разорения их русскими войсками. Булгаков требовал, чтобы он явился к нему с покорностию и уговорил к тому же Сурхая, для наказания которого перешел в верховья Самура и остановился близ деревни Цейхур. Деревня эта находилась почти в центре владений казыкумухских и в 50 верстах от города Кубы. Отсюда Булгаков отправил к Сурхаю своего адъютанта Кривцова с проектом трактата и требовал, чтобы хан подписал его и со всем своим народом вступил в подданство России. Сурхай отвечал, что хотя предки его никогда и никому не присягали, но он готов «с чистосердечным усердием повергнуть себя с детьми своими и со всем своим владением в вечное подданство русскому скиптру», но просит только избавить его от подписки условий подданства. Под предлогом того, что доходы его едва достаточны для прокормления семейства, Сурхай [83] уверял, что не в состоянии платить ту дань, которая назначена в трактате.

— Живя в горах, говорил он, имею неплодородную землю и такое малое количество хлеба, что даже подданные мои покупают его для своего пропитания.

От постройки крепости в его владениях Сурхай просил его избавить, говоря, что, со временем, когда осмотрится, привыкнет и ближе узнает русских, то согласится на ее построение.

Граф Гудович настаивал на своем и требовал, чтобы Сурхай подписал трактат, говоря, что назначенная в нем дань невелика и что все будет сделано для блага хана казыкумухского и его подданных. Он писал Сурхаю, что хотя Шека, Ширвань и Карабаг платят точно такую же дань, но для хана казыкумухского он уменьшает ее на 2,000 червонных, «зная, что не только сия, но и вся дань не составляет ничего для Всероссийского Государя Императора и взимается единственно для означения зависимости и подданства».

Главнокомандующий уверял Сурхая, что если он окажет истинную преданность России, тогда не только дань будет обращена в его собственную пользу, но он будет награжден чином, жалованьем, и все благосостояние его устроится к лучшему. «Вы сами можете заключить о таковой вашей пользе», писал Гудович (Сурхай-хану, от 16-го декабря, № 429. Исходящий журнал.), «судя по теперешнему положению вашего владения, быв окружены со всех сторон ханствами Шекинским, Ширванским, Дербентским и другими, состоящими в подданстве России. Не лучше ли и вам следовать примеру сих ханов, подписав добровольно трактат, вам предложенный? Я оставляю сие на собственный суд ваш».

Сурхай не разделял убеждений представителя русской власти и не соглашался исполнить его требований. Сопротивление казыкумухского хана подписать трактат было на столько упорно, а желание графа Гудовича привести его в подданство России на столько непреодолимо, что он не мог скрыть своего нетерпения, подписал трактат ранее хана и решился сбавить дань до 3,000 [84] червонцев и уничтожить пункт о построении крепости для русских войск в Казикумухском владении, заменив его постановлением, чтобы «по надобностям и обстоятельствам вводить в сии владения русские войска для защищения оного». Не согласившись и на это, Сурхай не подписал трактата. Гудович требовал, чтобы он выдал в аманаты своего сына и прислал его в Елисаветполь, а хан отвечал, что готов дать в аманаты сына, если он будет содержаться при русских войсках в шекинском владении.

Такими уловками и переговорами Сурхай успел затянуть дело. Позднее время года и опасение быть застигнутым зимою в горах заставили Булгакова удовольствоваться одною присягою хана казыкумухского. Обещаясь быть верным русскому правительству, Сурхай, как увидим, скоро нарушил данное обязательство, не считая того для себя предосудительным.

IV.

Действия генерал-маиора Небольсина в ханстве Шекинском. — Занятие Нухи. — Устранение Селим-хана от управления ханством и назначение Джафар-Кули ханом шекинским. — Действия князя Орбелиани в Джаро-Белоканах. — Условия, заключенные с лезгинами. — Покорность хана аварского и султана елисуйского.

Продолжительные переговоры, веденные главнокомандующим с казыкумухским ханом, хотя и не привели ни к каким важным результатам, но, отвлекая все внимание Сурхая, дозволили наказать союзника его, Селим-хана шекинского, за вероломный поступок с маиором Парфеновым. Наступавшая осень до некоторой степени обеспечивала нас от вторжения персиян, и границы наши могли быть охраняемы меньшим числом войск, часть которых, делаясь свободною, была готова действовать по указанию главнокомандующего.

Пользуясь присутствием в Дагестане отряда генерала Булгакова, граф Гудович отправил генерал-маиора Небольсина [85] для наказания шекинского хана, а генерал-маиора князя Орбелиани в Джаро-Белоканы для приведения к покорности лезгин, не покидавших своих хищнических наездов на Грузию.

Отряд князя Орбелиани был расположен, по прежнему, на реке Алазани, при урочище Пейкаро, а генерал-маиора Небольсина на реке Курак-чае, в двадцати верстах от Елисаветполя.

Небольсин и князь Орбелиани в предстоящих действиях должны были взаимно поддерживать друг друга. С этою целью первому приказано было, исполнив поручение, остаться в г. Нухе до дальнейших приказаний, а второму — оказывать содействие Небольсину, если бы потребовалась помощь для низложения Селим-хана шекинского, «ибо», писал граф Гудович, «прежде нежели начать дело с лезгинами, нужно наказать Шеку» (Предписание графа Гудовича князю Орбелиани, 31 октября, № 1743. Исходящий журнал.).

В половине октября генерал-маиор Небольсин вступил в Шекинское ханство, имея под ружьем 26 офицеров и 886 человек нижних чинов с пятью орудиями (В отряде Небольсина находились: Троицкого полка 22 офицера, 727 нижних чинов; Тифлисского 2 офицера, 52 нижних чина; 7-го артиллерийского баталиона 2 офицера, 66 нижних чинов; казачьих полков: Богачева 2 офицера, 82 нижних чина; Кондратьева 25 нижних чинов. (Рапорты Небольсина, 6-го и 19-го ноября, за №№ 1299 и 1365, дело № 124).). Для поддержания его были оставлены: на Менгечаурской переправе маиор Просвирнин с 232 человеками Севастопольского полка и двумя орудиями, а в Елисаветполе Тифлисского полка маиор Токарев с 875 человеками гарнизона (Рапорт генерал-лейтенанта барона Розена графу Гудовичу, 17-го октября, № 606.).

Остановившись неподалеку от Нухи, в урочище Арватан, Небольсин узнал, что большинство жителей ханства, как татары, так и армяне, были угнаны в горы. Сам Селим думал защищаться и собрал до тысячи человек вооруженных; конные его пикеты разъезжали в виду нашего лагеря, но боялись вступить с нами в перестрелку. Небольсин требовал, [86] чтобы хан выдал аманатов, но получил ответ совершенно неопределенного содержания, в котором об аманатах ничего не упоминалось (Рапорт Небольсина генерал-лейтенанту барону Розену, 1-го октября, № 1251, дело № 124.).

Двинувшись из Арватана, Небольсин встретил сопротивление шекинцев, препятствовавших его переправе через реку Ахри и укрепившихся в селении Кишлахе. Выгнав неприятеля из его укреплений, Небольсин продолжал движение, и 22-го октября, в двух верстах от г. Нухи, был атакован со всех сторон толпою шекинцев в 8,000 человек, в числе которых были и лезгины. С восьми часов утра и до семи вечера длилось сражение, по окончании которого русские войска, прогнав неприятеля, расположились на ночлег в версте от города. На следующий день Небольсин взял Нуху штурмом; Селим бежал в горы. Потеря неприятеля простиралась до 500 человек убитыми; с нашей стороны убито 23 человека нижних чинов и ранено: 4 обер-офицера и 27 нижних чинов (Тоже, от 23-го октября, № 1257. Там же.).

В городе не оказалось никого из жителей кроме гарнизона. Для возвращения обывателей, угнанных в горы, и для того, чтобы Селим не мог их переселить еще далее, послан был отряд под начальством маиора Соловьева, с 300 человек и двумя орудиями. Разбежавшиеся скоро возвратились, и Нуха заселилась по-прежнему; порядок восстановился как в городе, так й в окружных селениях, где жители стали даже заниматься уборкою полей.

Приближенные Селима распускали слух, что хан с некоторыми беками бежал за реку Аракс, в Ардевиль, где жили его родственники, но на самом деле он скрылся у своего родственника Мустафы-хана ширванского (шемахинского). Последнему отправлено приказание задержать Селима, но он отвечал, что письмо опоздало, что теперь Селима нет в его владениях, но если бы он находился у него, то непременно был бы представлен русскому начальству. [87]

Узнав, что Селим находится в селении Гюйнюке, Небольсин тотчас же отправил к нему своего адъютанта с требованием, чтобы хан со всем своим семейством прибыл в Нуху. Адъютанту поручено было разузнать как дорогу к этому селению, так и то, нельзя ли захватить Селима в наши руки. Хан отвечал посланному, что в город не поедет, а просил дозволения поселиться в селении Кельдеке, откуда он обещал отправиться в Тифлис к главнокомандующему просить прощения. Переехав в селение Кельдеки, со всем семейством, преданными ему беками и прислужниками, Селим, 30-го числа, прислал посланного к Небольсину, прося отправить его с письмом в Тифлис (Рапорт Небольсина генерал-лейтенанту Глазенапу, 30-го октября, № 1279.). Из опасения, чтобы он не набрал себе шайки и не стал возмущать народ, Небольсин предлагал хану самому отправиться в Тифлис, и обещал дать ему, как генерал-лейтенанту нашей службы, конвой под предлогом безопасного его проезда (Письмо Небольсина Селим-хану, 30-го октября.).

Граф Гудович не одобрил поступков Небольсина и предписал ему выгнать хана из селения Кельдеки, не давать ему пристанища нигде в шекинском владении и отнюдь не обещать полного прощения, но отвечать только, что об этом будут ходатайствовать.

«Впрочем, когда уверитесь», писал граф Гудович (Генерал-маиору Небольсину, 9-го ноября, № 348. Ак. Кавк. Арх. Ком, т. III, № 482.), «что он действительно желает ехать в Тифлис для испрошения в вине своей прощения, то вы старайтесь поддержать его в сей решительности, лишь бы в сем не был один обман, и подав ему все способы к исполнению сего, препроводите ко мне с пристойным конвоем, строжайше приказав надзирать за ним, дабы он не бежал с дороги»,

Задержать Селима не было возможности, хотя для полного спокойствия народа удаление его из ханства признавалось необходимым. «Он всегда имеет готовых лошадей к уходу», [88] писал Небольсин, «жители здешние хотя и обещали поймать его, но того не исполнили; я же надежной конницы к тому не имею».

Самым лучшим средством к успокоению ханства было бы введение в нем русского правления, которого желали и сами жители, но граф Гудович поступил иначе.

С покорением Шекинского ханства, Небольсину предписано оставаться там до дальнейших распоряжений, и для управления ханством под своим наблюдением избрать почетнейших беков, из числа лиц, противодействовавших бывшему хану. По просьбе жителей, ханство поручено было управлению Фетх-Али-бека и Мегмет-бека.

Последний был изгнан Селимом за верность и преданность России и долгое время жил в Ширвани. Фехт-Али-бек был родной брат Селима и Мехмет-Ассан-хана, находившегося в Персии. Обоих братьев он ненавидел за то, что Селим, будучи ханом, едва давал ему дневное пропитание, а Мехмет выколол глаза.

Граф Гудович признавал необходимым, для лучшего управления ханством, назначить в состав правления еще двух беков, но Небольсин находил это излишним, потому, во-первых, что почти все главные беки были родственники Селима, а во-вторых, и потому, что, по обычаю страны, они, как правители, при своих поездках обременили бы народ поборами на угощение (Рапорты Небольсина графу Гудовичу, 19-го ноября, №№ 1,365 и 1367. Книга донесений, № 241.).

Хотя оба лица, избранные для управления ханством, были привержены России, и назначением их жители были довольны, но, опасаясь возвращения Селима, они просили об уничтожении ханского звания и об устройстве у них управления, подобного тому, какое устроено в Елисаветполе.

Граф Гудович не сумел воспользоваться таким настроением общества, и вместо того, чтобы сразу уничтожить среди туземного населения идею о сепаратизме, и слить вновь покоренные области с Россиею, он не согласился удовлетворить желанию шекинцев. Народу было объявлено только, что Селим [89] навсегда лишается ханского достоинства и, вместе с тем, сделано распоряжение о приводе жителей к присяге, сначала в городах, а потом в селениях. Шекинцы остались в ожидании решения своей участи, а главнокомандующий присматривался и размышлял, кого бы посадить ему на ханство Шекинское. Выбор пал на жившего в то время в Тифлисе Джафар-Кули, бывшего хана хойского, и он решился назначить его ханом шекинским.

Не считая возможным уничтожить вовсе ханское достоинство, граф Гудович плодил новых ханов, и это было с его стороны весьма важною административною ошибкою. Независимо от того, что каждый вновь назначенный хан был лихоимец и точно такой же грабитель своих подвластных, как и его предшественник, он был еще для народа пришлец, навязанный ему силою обстоятельств и чуждый его интересам. То, что жители готовы были сносить от своего природного хана, они не желали терпеть от вновь назначенного. Постоянные жалобы на притеснения, поборы и грабежи ханов были следствием подобных назначений и вели только к беспорядкам, уничтожать которые, как скоро мы увидим, пришлось не только самому графу Гудовичу, но и его преемникам, а между тем, вследствие такой системы управления, покоренные области в течение десятков лет оставались не только равнодушными к интересам России, но и враждебными ей.

Зная, что писал граф Гудович относительно ханов в своем мнении, поданном Императору, трудно сказать, чем руководился главнокомандующий, принимая такую систему действий; но, несомненно, что назначением шамхала ханом дербентским и кубинским, Мегдий-Кули — ханом карабагским и, наконец, бывшего хана хойского Джафара — ханом шекинским, он отдалил умиротворение края. По-видимому, граф Гудович не понимал той важности, которая была сопряжена с уничтожением ханского достоинства и со введением русского управления в покоряемых областях. Он не знал, например, что ему делать в том случае, если бы Джафар-Кули-хан отказался от назначения его ханом шекинским. «На случай», писал граф [90] Гудович барону Будбергу (От 22-го октября 1806 года. Акты Кавк. Археогр. Ком, т. III, № 642.), «что Джафар-Кули-хан, о коем я писал, не примет сего ханства, то каким образом с ним (ханством) поступить, поколику там нужен весьма надежный, который бы мог лезгинцев держать в узде, (прошу?) исходатайствовать мне Высочайшее разрешение».

Джафар, конечно, не поставил графа Гудовича в затруднительное положение и, имея скудные средства к существованию, с радостию принял предложение сесть на ханство Шекинское (Нухинское). В декабре 1806 г. он произведен в генерал-лейтенанты, награжден алмазным пером и в звании хана шекинского присягнул на верноподданство России. Подтвердив все пункты трактата, заключенного с Селимом, Джафар, сверх того, обещал держать в повиновении лезгин и отражать их собственными войсками (Акты Кавк. Археогр. Ком, т. III, №№ 487-494, 625.). Этот последний пункт введен в виду облегчения наших войск, необходимых на других пунктах театра действий, и, вместе с тем, для лучшего обеспечения границ от хищнических вторжений лезгин и тех грабежей, которые производили они постоянно, не смотря на заключенные с ними мирные условия и предоставленные им выгоды и преимущества.

Участие, которое принимали лезгины во всех враждебных нам действиях ханов казыкумухского, шекинского, паши ахалцыхского и других, убедили наконец графа Гудовича, что единственное средство к их усмирению было наказание силою оружия. Предпринимая действия против шекинского хана и желая лишить его помощи лезгин, главнокомандующий, как мы видели, предписал генерал-маиору князю Орбелиани двинуться в Джаро-Белоканы, одновременно со вступлением отряда Небольсина в шекинское владение. Князю Орбелиани приказано щадить мирных лезгин, а бунтовщиков, нарушивших присягу, «отказавшихся от платежа подати и прорывающихся для воровства [91] в Грузию, наказать так, чтобы в другой раз не было уже нужды ими заниматься» (Предписание графа Гудовича князю Орбелиани 31-го октября 1806 г., № 1743. Исходящий журнал.).

Перед самым выступлением своим в экспедицию, генерал-маиор князь Орбелиани узнал, что к джарцам прибыли на помощь глуходары, в числе до 4,000 конных и до 6,000 пеших. Имея в своем распоряжении не более 1,339 человек строевых нижних чинов (В отряде состояло на лицо, за исключением больных: Кабардинского мушкетерского полка 40 штаб и обер-офицеров, 821 чел. нижних чинов; 15-го егерского полка 22 офицера, 238 чел. нижних чинов; Донского Ребрикова 6 офицеров, 197 рядовых; артиллерийской команды 2 офицера, 83 чел. нижних чинов (рапорт князя Орбелиани генералу барону Розену 15-го октября, № 314, дело № 218).), князь Орбелиани просил о прибавке войск. Главнокомандующий и сам хлопотал о том, чтобы дать возможность алазанскому отряду действовать самостоятельно, и с этою целью были присоединены к нему роты 15-го егерского, полка, расположенные в селениях Сабде, Гавазе, Гамборах, и половина команд, находившихся в Телаве и Сигнахе (Предписание графа Гудовича князю Орбелиани 6-го ноября, № 1800. Исходящий журнал.). Сверх того, сделано распоряжение о назначении в тот же отряд конно-вооруженных грузин: из Горийского уезда 400 чел, Тифлисского 400, Ананурского 200, Телавского 500, Сигнахского 500, а всего 2,000 чел, с тем, чтобы два последние уезда присоединили своих людей к отряду тотчас же, а остальные через пятнадцать дней (Рапорт барона Розена гр. Гудовичу 28-го октября, № 765, дело № 128.).

Несвоевременное прибытие конных грузинов задержало князя Орбелиани при урочище Пейкаро, так что он только ночью с 7-го на 8-е ноября переправился через р. Алазань и в восемь часов утра занял селение Катехи, имея под ружьем 1,600 человек регулярных войск (С прибытием рот и возвращением из командировок отряд состоял: Кабардинского полка 30 офицеров, 902 рядовых; 15-го Егерского 31 офицер, 544 рядовых; Донского Ребрикова 6 офицеров, 78 рядовых; артиллерийской команды 2 офицера, 78 нижних чинов; всего 1,602 строевых. Рапорт кн. Орбелиани гр. Гудовичу, 15-го ноября, № 370, дело № 218.). Жители селения ушли в [92] Закаталы, оставив в Катехском ущелье до 400 чел. вооруженных, которые и были выбиты нашими войсками.

Простояв два дня в этом селении, князь Орбелиани, через урочище Гогами, двинулся к селению Джарам, где, по достоверным сведениям, собрались в значительном числе аварцы, жители Джаро-Белоканского округа и подданные хана казыкумухского. Приготовляясь к обороне, они укрепляли Джары. Не считая для себя нужным исполнять только что данное обязательство, Сурхай требовал, чтобы князь Орбелиани оставил джарцев и отступил за р. Алазань.

«Известно нам», писал он (Кн. Орбелиани. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. III, № 713.), «что Российский Государь не приказал войну вам вести против джарцев и расположиться в земле их. Джарская провинция не отделена от владения моего, и я за нее не должен щадить ни жизни, ни имущества. Я пришел сюда не с тем, что они Государя подданные; если вы хотите себе спокойствия, то переведите своих солдат по ту сторону реки, а то наша война продлится, и при помощи Божией ваших людей не оставим в спокойствии. Сии мои слова вы уразумеете».

Не обращая внимания на эти угрозы, князь Орбелиани, подходя к селению Джарам, отправил посланного с объявлением, что если жители желают пощады, то прислали бы знатнейших старшин с изъявлением покорности. Подвиги генерал-маиора Гулякова были еще у всех в памяти, и джарские депутаты явились с обещанием внести всю дань, на них наложенную.

В Джарах находился аварский султан Ахмет-хан, наследовавший Омар-хану и писавший князю Орбелиани, что, желая вступить с ним в мирные переговоры, он намерен распустить свои войска и выслать их из Джар. Князь пригласил Ахмет-хана к себе в лагерь, куда тот и приехал. При свидании султан заявил, что прибыл в Джары с единственною целью, через посредство графа Гудовича, просить милости и покровительства Русского Императора, выхлопотать себе прежнее жалованье, удержанное, по его словам, несправедливо князем [93] Цициановым, и, наконец, исходатайствовать дозволение тетке его, находившейся в Карабаге, возвратиться к отцу ее в Дагестан. По совету Орбелиани, Ахмет-хан удалился из Джар с своими войсками, оставив в нашем лагере прошение, которое и было отослано главнокомандующему.

Граф Гудович соглашался удовлетворить желанию аварского хана при том только условии, чтобы он выдал аманатов и дал письменное обязательство в своей верности (Письмо графа Гудовича Ахмет-хану 3-го декабря 1806 года, № 405. Исход. журн.). Ахмет-хан прислал в аманаты двоюродного брата и двух старшин с обязательством, что будет сохранять верность, усердие и преданность; что запретит своим подданным производить грабежи, не будет удерживать у себя беглых русских подданных и, наконец, с дагестанскими хищниками будет поступать как с собственными врагами и неприятелями. Разрешив Ахмету взять сестру из Карабага, если только это не будет противно обычаям страны, граф Гудович торопился отправить хану жалованье, 2,475 рублей, за полгода вперед и просил о производстве его в генерал-маиоры. Император Александр изъявил согласие на ходатайство главнокомандующего, и Высочайшею грамотою, 16-го марта 1807 года, Ахмет-хан был произведен в генерал-маиоры (См. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, №№ 703-707.).

Лишившись одного союзника, Джаро-Белоканцы окончательно потеряли надежду на успех борьбы с русскими, и должны были безусловно покориться. Граф Гудович требовал, чтобы они выдали от каждого рода самого почетного аманата, и тотчас же внесли все накопившиеся недоимки (Предписание графа Гудовича князю Орбелиани 5-го декабря, № 406. Акты Кавк. Арх. Ком, том III, № 586.). Князь Орбелиани отправил джарцам длинный реестр того, что следовало с них получить за прошлое время, и по поручению главнокомандующего объявил, что они последний раз вносят дань деньгами, а на будущее время обязаны будут платить шелком; что они должны выдать всех беглых и пленных, с письменным обязательством за всякого утаенного заплатить по 1,500 рублей и, [94] наконец, за всякий грабеж в наших пределах должны отвечать круговою порукою, даже и в том случае, если бы грабеж этот произведен был их союзниками глуходарами.

По причине крайней бедности, Джаро-Белоканцы не могли тотчас же исполнить требования главнокомандующего, и князь Орбелиани сознавал сам, что оно слишком велико. «Отправил я джарской провинции лезгинам реестр», доносил он (Графу Гудовичу, в рапорте от 14-го ноября, за № 361. Акты Кавк. Арх. Ком, т. III, № 586.), «что следует с них получить за прошлое время, по коему так много с них требуется, что им в короткое время выплатить трудно». В течение одиннадцати дней князь Орбелиани не получил дани, хотя ежедневно видел джарских старшин, уверявших его, что она будет внесена скоро. Предполагая, что горцы уклоняются от платежа и намерены, пользуясь временем, укрепиться, Орбелиани двинулся к селению Джарам, жители которого, оставя в домах часть своего имущества, скрылись сами в близлежащих ущельях. Поставленные в безвыходное положение отводом воды и прерванием сообщения с соседними деревнями, джарцы, имея с собою весьма малый запас хлеба, снова выслали своих старшин с просьбою о помиловании и с обещанием внести деньги в разные сроки и не позже 20-го апреля 1807 года.

Видя крайнее положение лезгин, князь Орбелиани, из чувства сострадания к несчастным, отошел к селению Али-Абаду, успев взыскать с них 8,339 червонцев. «Жители области Джарской», доносил он (От 8-го декабря, за № 476. Акты Кавк. Арх. Ком., том III, № 587.), «жизненно хотя и не наказаны по той единственно причине, что не смели подумать поднять вооруженную руку, но имущественно так расстроены, что надобно великого времени к исправлению их, и во весь поход мой не смели даже изъявить негодования, когда, в глазах их, разбирают на продовольствие отряда все оставшееся в домах их заготовление».

Депутаты их, в числе двенадцати человек, были отправлены в Тифлис, где и явились к графу Гудовичу с [95] повешенными на шеях саблями — знаком своего крайнего смирения. Прося пощады и помилования, они обещали исполнить безусловно все требования главнокомандующего и прекратить хищничество (Отношение графа Гудовича Булгакову, 16-го декабря, № 430. Исход. журн.). Представители Джаро-Белоканцев обязались выдать аманатов по выбору князя Орбелиани, вносить в известные сроки и бездоимочно всю дань, половину деньгами, половину шелком; возвратить всех пленных на условиях, предложенных графом Гудовичем и, наконец, не притесняя живущих у них грузин, предоставить им исповедовать ту религию, которую они захотят (Прокламация лезгинам 16-го декабря, № 423. Там же.).

С приведением к покорности лезгин явился в Тифлис и Ахмет, султан елисуйский, с тринадцатилетним сыном. Он просил принять его в подданство России и, в доказательство своей преданности, оставил сына на воспитание в тифлисском училище. За такой поступок султан произведен был в полковники, с жалованьем по чину и с обещанием защищать его владения от всяких неприятельских покушений.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887