ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

XXI.

Состояние Закавказья: чума и голод. — Восстание в Грузии. — Провозглашение царевича Григория царем Грузии. — Положение наших войск. — Действия отрядов полковника Тихановского и подполковника Ушакова. — Неудачный штурм Ахалкалак Шерифом-пашою. — Прокламация маркиза Паулуччи. — Ответ на нее инсургентов. — Действия главнокомандующего. — Освобождение Телава. — Прекращение волнений. — Отозвание маркиза Паулуччи и назначение на его место генерала Ртищева.

Вступив, после Тормасова, в управление Закавказьем, маркиз Паулуччи доносил, что, край ему вверенный, «нельзя признать состоящим в благоприятном виде». Главною причиною тому была чума, внесенная еще в 1810 году, при отступлении наших войск из пределов Турции. Она появилась всюду: в дагестанских деревнях, неподалеку от г. Дербента, на нижне-абазинском посту, на Алавердском заводе, по всем почти городам Грузии, в Елисаветполе и Имеретии.

Не смотря на все принимаемые меры и на учреждение в Тифлисе особого комитета для сохранения здоровья жителей, болезнь долго не прекращалась. Многие семейства сделались жертвою заразы (Со дня появления заразы и до ее окончания умерло в Грузии от чумы 2,042 мужчин, 1,646 женщин и 567 детей.); жители боялись оставаться в городе и покидая его уезжали в селения, или укрывались в садах и отдаленных местах. Тифлис был пуст, точно так же, как и многие города Грузии.

С другой стороны, проливные дожди повредили жатве, а появившиеся в значительном числе мыши окончательно истребили хлеб прежде его уборки с полей. В Имеретии реки выступили [453] из берегов, залили поля, а во многих местах унесли дома и скот. Последствием всего этого был голод, болезни и значительная смертность. В весьма короткое время в Имеретии вымерло до 12 тысяч семейств (В Имеретии по 1-е марта 1812 года умерло от голода и заразы: 82,750 человек, разошлось в соседние провинции 7,450 и распродано 2,000 душ обоего пола.) и осталась только третья часть населения. Пораженное всеобщим ужасом, население бежало в горы и леса. Имеретины мололи желуди, косточки от винограда и питались ими, а когда этого не стало, то и трава казалась вкусною (Письма из Имеретии князя Р. Эристова. «Кавказ» 1857 г. № 81.). Недостаток пищи заставлял многих родителей отдавать детей своих в рабство за незначительный кусок хлеба.

В январе 1812 года было препровождено главнокомандующему 10 тысяч рублей для вспомоществования страждущему имеретинскому народу и сделано распоряжение о доставлении 10 тысяч четвертей хлеба из Крыма к мингрельским берегам. Для раздачи бедным пособия составлена, под председательством генерала Симоновича, особая комиссия — из двух имеретинских князей и двух духовных особ (Отношение министра полиции 24-го ноября 1811 г. № 1408.).

В Грузии также ощущался недостаток в хлебе, и сначала на него возвысилась цена, а потом он вовсе не продавался (Отношение главнокомандующего министру полиции от 25-го сентября 1812 г. № 4.). В Тифлисе четверть дурной муки стоила от 20 до 30 руб. Жители скитались по лесам, питались кореньями и травою; почти все население Памбак и Шурагели разошлось по соседним провинциям.

Частое вторжение неприятеля в пограничные мусульманские провинции лишило туземцев скота и хлеба на столько, что они не имели семян для будущего посева. Те, которые были в силах, покупали хлеб в селениях за р. Арпачаем, но большинство не имело средств этого сделать. Общее бедствие усиливалось от злоупотреблений мелких чиновников, поставленных в непосредственное сношение с народом. [454]

В то время Кавказ был страною весьма мало известною русскому народу. Отсутствие сообщений и удобств жизни не привлекало достойных людей в столь отдаленный край. Службы на Кавказе искали, в большинстве случаев, те чиновники, которым не было места в России, те, которые рассчитывали, избавившись от надзора, поживиться на чужой счет. Смотря на туземцев как на народ, облагодетельствованный Россиею, а на себя как на благодетелей и избавителей, пришедших для обновления жизни населения, чиновники не считали нужным сдерживать свой произвол и находили, что жители, из благодарности, обязаны подчиняться их капризной воле. «Бывший здесь вахмейстер, писали грузины (В прошении от 17-го марта 1812 г. Следственное дело.), при отдаче мужиками хлеба или ячменя, заставлял их одного вместо стула, а другого вместо стола согнуться, и потом на одном сидел, а на другом писал и таким образом бесчеловечно мучил».

Еще в октябре 1810 года Тормасов, приехав в Сурам, не нашел там ни одного чиновника земской полиции. Предписывая правителю Грузии обратить на это внимание и принять строгие меры, Тормасов присовокуплял, что он не находит «ничего распутнее земской полиции, которой хуже, я думаю, нигде нет. (Акты Кавказской Археографич. Коммисии, т. IV, № 45.)».

Занятые военными действиями, главнокомандующие не имели времени входить в подробности гражданского управления, и люди неблагонамеренные пользовались таким недосмотром. Взятки и всякого рода незаконные поборы, обвешивание и обмеривание — все было пущено в ход для собственной наживы. Жители казахской дистанции в прошении, поданном маркизу Паулуччи, писали, что при бывших царях в каждом селении у них был один начальник, а теперь все братья и племянники агаларов входят в распоряжения, берут взятки, держат при себе людей, коих освобождают от повинностей, называя их тарханами (Акты Кавказской Археографич. Коммисии, т. V, № 154.).

Маркиз Паулуччи хотя и принимал меры против подобных [455] притеснений, но ни угрозы, ни предписания не останавливали от противозаконных поступков. Злоупотребления так глубоко всосались в быт чиновников, что некоторые решались не объявлять народу распоряжений главнокомандующих или перетолковывали их в свою пользу. «Дошло до сведения моего, писал маркиз Паулуччи (Действ. статск. совет. Малиновскому от 29-го ноября 1811 годя. Акты Кавк. Арх. Ком, т. V, № 19.), что моуравы в дистанциях, им вверенных, не обнародовали ясно данного от меня оповещения жителей всей Грузии о разных предположениях моих для постановления в Грузии порядка, в особенности о введении справедливых весов и мер и об искоренении постыдного корыстолюбия.

Итак, замечая из сего цель моуравов, чтобы через ускромление перед народом таковых желаний моих продолжать им по прежним обычаям попущаться на противозаконные поступки и преграждать пути притесняемым несправедливостью приносить мне жалобы, кои всегда готов я принимать, предлагаю вашему превосходительству, по получении сего, немедленно отправить особого чиновника в каждую дистанцию, как-то: Казах, Шамшадыл и Борчало, поручив им оповестить оное предписание мое самим жителям в селении, при собрании всего общества, дополнив к тому, что моуравы, под опасением строгого наказания, за суд и расправу кою они производить будут между жителями, отнюдь не должны в пользу свою взыскивать штрафов, также и на содержание себя ни под каким видом не должны брать ничего с народа».

Вслед затем главнокомандующий приказал принимать хлеб в подать и покупать его в казну на русский вес, а не туземною мерою, так как в последнем случае встречались нередко злоупотребления. Провиантские и земские чиновники требовали часто, вдвое против положенной меры и излишек никогда не возвращали. За доставку хлеба никогда не платили и заставляли жителей перевозить хлеб из одного места в другое без всякой видимой цели. Капитан-исправник приказывал, например, доставить хлеб в анагский магазин, а комиссионер требовал, чтобы он он был перевезен в сел. Мирзани. Не [456] зная, чье приказание исполнять, грузины оставались в затруднительном положении до тех пор, пока капитан-исправник и комиссионер, взявши с них 200 руб., уже с общего согласия разрешили доставить хлеб в анагский магазин (Следственное, дело. См. также Военно-Учен. арх. д. № 47358.).

Прием хлеба производился весьма медленно, и надо было заплатить, чтобы приемщик принял без задержания. Плату можно было производить всем чем угодно: баранами, птицами, яйцами, молочными скопами и другими продуктами. Грузины платили с покорностью и не жаловались до тех пор, пока лихоимство не дошло до крайних пределов.

— Всемилостивейший Государь, — говорили туземцы, — для нашего спокойствия покорил неприятелей, а те, которых к нам приставил нас обобрали (Прошение жителей сел. Просиан кн. Андроникову 7-го марта 1812 г.).

Сигнахский капитан-исправник, по заявлению жителей, не соглашался без взятки отворить своей двери. «Когда имел кто какую жалобу, то если видели у него руку сжатую для дачи — впускали, а если нет, то били и к себе не допускали. За претензию и споры о пятирублевом деле судьи брали взятку по пятидесяти рублей. Кто давал взятку, тот был прав, а правый, но не плативший — виноват (Прошение жителей, поданное сигнахскому моураву 6-го марта 1812 г.)».

В судах, по положению, заседали на половину грузинские князья с русскими чиновниками и имели равный голос в решении дел. Но голос князей не имел никакого значения, и если они высказывали свое мнение, то чиновники им отвечали: «как последний наш писарь не имеет в суде голоса, так и вы его не имеете (Прощение общества Телавского уезда 18-го марта 1812 года.)».

Судьи тянули дела, по нескольку раз вызывали тяжущихся из дальних деревень и, продержав их по пяти и шести недель в городе, отпускали обратно, не объявив решения.

«Вы сами можете в Телавском уезде узнать, писал митрополит Иоанн Бодбели маркизу Паулуччи (От марта 1812 года. Акты Кавк. Арх. Ком, т. V, № 99.), с которого года [457] там хранятся дела, не получающие движения ради больших выгод; они (судьи) присягают не брать взяток и творить суд справедливый, но всему изменяют, и безумный народ этой земли развращается через клятвопреступление их. Но что сказать мне, душою огорченному на старости лет моих, и как сметь объяснить все то зло, о котором я слышал от многих правдивых людей и которого был свидетель? Несправедливость довела народ до отчаяния».

— Нам не нравится российский суд, — говорили грузины, — потому что долго не решают дел и много взяток берут. Мы хотим иметь суд грузинский, чтобы просьбы поступали на грузинском языке, и мы могли разговаривать с судьями, не занимаясь переводчиками (Следственное дело.).

Злоупотребления в судах были столь часты, что неправое решение считалось делом самым обыкновенным. Сведения о нуждах народа представляемы были часто главному начальству в превратном виде. Грузия хотя и имела тогда своих предводителей дворянства, но они, не понимая русского языка, а главное — не зная своих прав и обязанностей, оставались бесполезными представителями своего сословия. Последнее обстоятельство представляло для многих удобный случай истолковывать их поступки в превратном виде и достичь того, чтобы владельцы не пользовались доверием правительства, но находились в постоянном подозрении. Разглашая о поголовном нерасположении грузин к России, неблагонамеренные люди видели в этом вернейшее средство удовлетворять своим корыстолюбивым наклонностям.

Не понимая прав и преимуществ, дарованных великодушием императора, грузины долгое время признавали законною ту чрезвычайную власть, которая была присвоена себе частными начальниками. Власть же главноуправляющего считалась ими неограниченною и бесконтрольною.

«Когда приезжал к нам капитан-исправник, с 40 или 60 человеками, писали жители Чалоубанского ущелья (В прошении без числа и месяца. Следственное дело.), то [458] поступал с нами в виде царя и заставлял служить, как при царях служили. Говорили, что будто бы они наши цари, и всегда царские повинности брали от нас; а секретари говорили нам, что как Бог, так и государь далеко. Мы, видя (в них) образ Его Императорского Величества, повиновались как Всевышнему».

При таком убеждении народ слепо выполнял всякие требования.

«Когда первый Бог, писали грузины (Прошение жителей обеих Мизрань.), а потом наш господин (царь Георгий) отдал нас государю, то с тех пор фальши мы не оказывали. Куда нас требовали, мы отправлялись, с быками и арбами: под Елисаветполь, Гумри (Александрополь), Ахалцых, в Нуху и в Имеретию. Где не могли служить быками, служили лошадьми. Из вышеписанных мест мы не получили назад ни быков, ни ароб, ниже мешков».

Наряды со стороны капитан-исправников, для удовлетворения их частной надобности, были делом весьма обыкновенным. По предписанию их нередко брались с деревень подводы с дровами и фуражом, в угождение их знакомых и приятелей, и отправлялись на дальнее расстояние без всякой платы со стороны требующих и без всякого возражения со стороны хозяина (Записка г.-м. кн. Чавчавадзе, поданная Императору Николаю I в 1837 г. Военно-Ученый Архив Главного Штаба.). По сделкам с купцами, приезжавшими из России, чиновники наряжали арбы и лошадей под частные караваны, уверяя жителей, что купец везет казенный транспорт (Показание жителей сел. Кайсхеви 2-го мая. Следственное дело.). Неоднократные примеры удостоверяли население в опасности приносить жалобы, которые обыкновенно выставлялись как возмущение против властей. Если же и находились охотники отправиться в Тифлис, для принесения жалобы главнокомандующему, то таким или не выдавали на свободный проход билетов, или удерживали весьма долго в мцхетском карантине. Истратив все, что было с собою, грузин должен был возвратиться домой из опасения найти в Тифлисе только изнурение, голод и холод (Донесение следственной комиссии.). [459]

С одной стороны главнокомандующие, опираясь на Грузию, как единственную в то время мирную страну, по необходимости, вынуждены были пользоваться ее силами, для продовольствия войск, с другой — налог этот был крайне тяжел для народа. Из сохранившихся нарядов видно, что нередко в самый короткий промежуток времени население закавказских провинций выставляло до 112,154 ароб, запряженных волами и буйволами, и 99,780 вьючных лошадей с погонщиками. Число само по себе уже достаточное для заключения, чего стоила эта повинность жителям, которые, по недостатку корма и дурным дорогам, часто лишались ароб и скота, возвращавшегося из похода не более одной двадцатой части (Записка ген.-маиора кн. Чавчавадзе.).

Столь усиленные наряды не могли не отзываться на экономическом быте населения. Занятые почти целый год перевозкою провианта и коммисариатских тяжестей, грузины не имели времени обрабатывать свои поля. От этого не только падала всякая промышленность, но чувствовался недостаток в хлебе, и заготовление продовольствия для войск было крайне затруднительно.

Сдавая корпус маркизу Паулуччи, Тормасов показал войска обеспеченными провиантом; но когда полки стали требовать продовольствия, то оказалось, что все главные магазины были пусты.

Это ошибочное показание основано было на том, что суммы на заготовление продовольствия были отпущены комиссионерам, а потому и провиант считался наличным. Комиссионеры хотя и выдали часть денег в задаток, но при общем голоде все средства к приобретению провианта оказались бесполезными. Тогда провиантские чиновники представили начальству, что показанный по ведомостям провиант действительно закуплен ими, что деньги за него получены жителями, но что они не везут хлеб в магазины и скрывают его потому только, что цены возвысились.

Руководясь мыслию, будто грузины в конце прошлого [460] столетия содержали вспомогательные русские войска своим провиантом, маркиз Паулуччи пришел к несколько странному заключению, что для народа, продовольствовавшего прежде войска даром, назначение малых цен на то же самое продовольствие не должно быть чувствительно. На этом основании он сделал раскладку провианта сообразно урожаю и требовал поставки хлеба по назначенным им ценам. Хотя, по словам самого главнокомандующего, грузины протестовали против такой меры, но, говорил он, «не смотря на просьбы и отказы жителей, которые действительно находятся в крайней бедности, я , употребил ласки и силу, — все в свое время, дабы обеспечить войска».

Распоряжение главнокомандующего не привело к желаемой цели, и он не употребил бы такого средства, если бы был основательно знаком с продовольствием наших войск в Грузии при царях Ираклии II и Георгии XII. Число этих войск не превышало цифры 3-х тысяч человек, продовольствуемых на столько плохо, что часто за русские деньги не было возможности достать провианта (См. изданный нами т. II.). Наконец, если бы эти войска и продовольствовались сборным хлебом без платы, то должны ли они служить примером для продовольствования значительного числа войск? Между тем, пример этот послужил основанием для действия маркиза Паулуччи, и цены на хлеб были назначены в половину и даже в четверть менее против действительной его стоимости. Так, за каждую поставленную в казну коду (2 пуда 10 фунтов) муки было назначено по 6 абазов (1 р. 20 коп.), тогда как сами жители покупали коду не менее как за 25 абазов (5 руб.).

«По установлении цен и раскладки, писал современник, в виде реквизиции отправлялись провиантские комиссионеры, каждый с командой казаков, которые в продолжение операции продовольствовались на счет жителей. Помощь сих команд, под предлогом охранения казенной суммы, была необходима при закупке хлеба, ибо крайне обиженные хозяева ничтожностию платы, [461] обороняя свою собственность, не иначе расставались с нею, как по выдержании телесного наказания».

Если же требование провианта падало на селения, не имевшие возможности достать его ни у себя, ни у других, по причине неурожая, то в этом случае жители поступали в полное распоряжение комиссионера, который, бросив им следуемую по казенной оценке сумму, — требовал провианта и тогда уже мера сделки между ними совершенно зависела от покупщика.

«Жители Грузии, сказано в замечаниях о торговле, производимой в Грузии (Отношение министра финансов Гурьева главнокомандующему 20-го мая, № 5393.), через некоторые злоупотребления дурных провиантских чиновников, стараются скрывать большую часть хлеба. Комиссионеры с казаками таковой отыскивают, забирают, платя жителям такую сумму, что они редко остаются довольными, нуждаются сами в хлебе, и оттого иногда вынужденными бывают приниматься за оружие и чинить сопротивление».

Туземцы обвиняли в этом Тормасова, которому не раз было объясняемо истинное состояние жителей, но недоверие его к дворянству и нежелание подчиняться его советам удерживало многих от объяснения главнокомандующему последствий, могущих произойти от такого положения дел. Генерал-маиор князь Орбелиани, бывши маршалом грузинского дворянства, просил впоследствии маркиза Паулуччи довести до сведения Императора о нуждах и положении грузинского народа (Рапорт ген. маиора кн. Орбелиани 14-го марта 1812 г. № 11.).

Тормасов, бывший в Петербурге, доложил, что по продовольствию войск в Закавказье не встречается никаких затруднений, и что там экзекуция есть обыкновенный способ сбора. Маркиз Паулуччи находил такое заявление несправедливым, говорил о недостатке продовольственных запасов, просил Императора прислать доверенное лицо, чтобы убедиться, в каком положении находится Грузия (Отношение маркиза Паулуччи военному министру 5-го января, № 5.), или же, наконец нарядить комиссию для рассмотрения состояния края, принятого им в расстроенном виде (Рапорт главнокомандующего Г. И. 14-го декабря 1811 г, № 80.). [462]

Везде находятся такие люди, которые прислужливостью и лестью стараются затемнить дело. В то время, как беспорядки в управлении приводили народ в отчаяние, некоторые, искавшие выставить свою преданность главному начальству, изображали ему положение жителей Грузии с самой выгодной стороны, утверждая, что они ограждены от внешних и внутренних опасностей, уверены в своей собственности и сбывают свои произведения свободно за хорошие цены; но не хотят признавать своего благополучия.

В отказе грузин поставить хлеб по назначенным ценам видели преднамеренное сопротивление правительству. Исправлявший должность правителя Грузии, генерал-маиор Сталь 2-й, доносил, что назначенной для покупки в Сигнахском уезде 40,000 код пшеницы жители не соглашаются продать. Сталь просил уездного маршала, князя Андроникова, капитан-исправника Сорокина и митрополита Иоанна Бодбеля уговорить жителей поставить требуемое количество пшеницы. Не смотря на увещания, грузины соглашались поставить только 10,000 тысяч код, и притом с условием, чтобы в том числе была одна треть ячменя. Тогда Сталь донес, что упорство жителей происходит от подстреканий князей, маршала и, главное, от наговоров Вачнадзе Бебурова. Он просил назначить экзекуцию, взять хлеб силою, «и тем дать почувствовать над собою власть правления российского и отвлечь от мысли своеволия, возникшего со времени выведения из Сигнахского уезда трех полков и полученных возмутительных писем от беглеца Александра царевича» (Рапорт Сталя главнокомандующему, 25-го августа 1811 г., № 2809.).

Экзекуция была назначена; войска размещены по деревням, и положение населения еще более ухудшилось от причиняемых ему разорений и обид. Домашние птицы, вино, огороды, лошади и все имущество поселян перешло в полное распоряжение постояльцев. Заборы и торкалы от виноградников обыкновенно употреблялись на топливо; состоявшие при капитан-исправнике казаки косили сено для своих лошадей на лугах, принадлежавших обывателям, и не дозволяли даже владельцам пускать на [463] эти луга свой скот (Показание жителей сел. Машкары 4-го мая 1812 г. Следственное дело.). Все это делалось явно, без воспрещения, без взыскания и без жалоб со стороны хозяев, которые «в ответ ничего не могли ожидать, кроме угроз и наказаний» (Записка генерал-маиора князя Чавчавадзе.).

Командир Нарвского драгунского полка брал по пятнадцати ароб ячменя за то только, чтобы не ставить драгун в деревнях. Народ единогласно просил разрешения построить на свой счет казармы вне селений, чтобы избавиться от тяжести воинского постоя.

«Когда за подводами являлись солдаты, и жители хотя два часа медлили выставкою быков, писали жители Бодбисхеви (В донесении моураву кн. Иосифу Андроникову от 6-го марта 1812 года. Акты Кавк. Арх. Ком, т. V, № 90.), то первые брали женщин и запрягали их в арбы». От требований генерала Портнягина, говорили жители селения Паниани (Следственное дело.), ни быкам не было покоя, ни людям: когда быки падали, людей запрягали.

«Назад тому год, показывали жители города Душета (В показании от 4-го мая 1812 г. Там же.), как без бытности дома хозяина (недавно окрещенного из осетин в христианскую веру) Беция-Швили, стоявший в Душете с командою офицер отобрал жену его, и когда по возврате своем Беция требовал ее к себе, то офицер не отдал; когда же Беция от того (своего требования) не отступал, то солдатами был поднят на штыки, где он в то же время и помер; жена же его и по сие время у того офицера находится...»

— Мы дошли до такой крайности, — говорили Бодбисхевцы, — что при персиянах, турках и лезгинах такого гнева Грузия не терпела, как теперь.

«Все обиды переносили мы из усердия к Государю, — писали жители селения Просиан (От 7-го марта 1812 г. Следственное дело.), — но взятия у нас жен из объятий не могли переносить».

— У нас отбирали жен, — говорили грузины (Акты Кавк. Арх. Ком, т. V, № 100,), — связывали [464] мужьям руки, и в виду их солдаты имели с ними дело. Жена кричала мужу: помоги!, а муж отвечал, что и его давят — «чем помочь!»

Народ несколько раз обращался с просьбою вывести из деревень войска, которые поведением своим оскорбляют стыдливость их жен и дочерей. На эту просьбу отвечали требованием скорее ставить хлеб в магазины. Тяготясь таким положением и испытывая сами недостаток в пропитании, жители почти ежедневно собирались около своих церквей, для совещания о мерах к скорейшей поставке хлеба. Сюда являлись агенты царевича Александра с фирманами Аббас-Мирзы, который писал об отправлении грузинам значительной суммы денег и, обещая явиться на помощь, просил их оказывать сопротивление русским (Всеподд. рапорт маркиза Паулуччи, 26-го марта. — Фирманы Аббас-Мирзы. — Военно-Учен. Арх. Главн. Штаба.). В виду своего бедственного положения, грузины готовы были поддаться всякого рода внушениям. С каждым днем число недовольных увеличивалось. Духовенство было недовольно уменьшением числа епархий, упразднением некоторых приходов, уничтожением церковных имений и передачею их в казенное ведомство; князья — ограничением их власти и уничтожением моуравств, а народ роптал на притеснения и поборы среди голода, болезней и огромной смертности. При таких условиях беспорядки явились тотчас же, как только известный предел был перейден...

Рано утром 31-го января 1812 г. набатный звон колоколов селения Ахмет собрал к сельской церкви всех жителей деревни. Здесь они узнали о прибытии экзекуции, требовавшей провианта. Отказавшись исполнить требование, грузины бросились на команду и выгнали ее из селения.

Посланный на другой день новый отряд, подходя к селению, был встречен выстрелами возмутившихся, к которым успели присоединиться пшавы, хевсуры и жители сел. Матан и Тионет. Из этой последней деревни команда была также изгнана и частию перерезана. Народная ярость была возбуждена одною [465] женщиною, которая, вбежав в средину толпы, бросилась к мужу, стащила с него панах (шапку), надела его на себя, а на мужа накинула свое покрывало (чадру).

— Теперь ты жена, а я муж! — кричала она. — Я обесчещена и иду мстить за тебя.

С этими словами она выхватила у мужа кинжал и бросилась к дому толпа ринулась за нею. Офицер был заколот, команда перерезана (Записки князя Д. О. Бебутова. «Военный Сборник» 1867 года, 6-й и 7-й.). Восстание быстро распространилось и охватило всю Кахетию; обещания капитан-исправников не действовали. Народ повсюду отказывался повиноваться, и от одного селения к другому скакали зачинщики, угрозами заставляя жителей присоединяться к ним и истреблять все экзекуционные команды. Грузины следовали за коноводами, хотя сознавали в душе несообразность своего поведения и искренно желали оставаться верными русскому Императору.

«На тот конец сделали мы бунт, говорили жители селений Нукреян и Магаро (В прошении от 26-го марта 1812 г. — Военно-Учен. Архив.), чтобы нас больше не притесняли, а не на тот, чтобы лишиться российского покровительства... Сопротивлялись же против россиян (Показание жителей сел. Арагвиспири и Ораниси, 1-го мая. Там же.), в чаянии том, чтобы правительство обратило внимание на состояние наше и не оставило определить к нам одного из российских, а другого из грузинских чиновников, для управления нами и удовлетворения просьб наших».

По получений первых известий о восстании, военное и гражданское начальство разослало повсюду предписания приостановиться взысканием провианта с жителей. Тогда же разосланы повеления ко всем комендантам, капитан-исправникам, моуравам и уездным маршалам о принятии необходимых мер предосторожности и употреблении всех способов для удержания народа от мятежа; князья, пользовавшиеся уважением народа, и почетные духовные особы были посылаемы для увещания, но все оставалось напрасным. «Ожесточенный народ, доносил маркиз [466] Паулуччи, не внимал никаким советам, стрелял по тем, кои старались его успокоить, и умерщвлял всех попадавшихся ему в руки курьеров и лазутчиков, от правительства посланных».

Соединившись с пшавами и хевсурами, возмутившиеся заперли все дороги в Кахетии и отрезали пути отступления нашим войскам. Последние, будучи разбросаны самыми маленькими командами по отдельным деревням, были застигнуты врасплох. Города Телав и Сигнах подверглись осаде; в последнем все чиновники и гарнизон были вырезаны. Та же участь постигла пятый эскадрон Нарвского драгунского полка, стоявший в сел. Какабети. Нижние чины защищались в сараях, эскадронной конюшне, бане, но, уступая в численности, по большей части погибли. Один только унтер-офицер со штандартом успел прискакать в штаб полка, в д. Сагареджо; туда же прибыл со знаменем и есаул донского Поздеева 8-го полка Кузнецов, из селения Анаги, которое было сожжено вместе с провиантскими магазинами. Жители селений Ахмета, Тионет, Матаани и Маралисы, соединившись вместе, при содействии армян, живших в предместье Телава, ворвались, 2-го февраля, в форштат этого города, разграбили все квартиры, умертвили нескольких солдат и расхитили из сельских магазинов податной провиант. Телавский комендант, маиор Шматов, с 60 человеками, заперся в крепости и защищал ее до прибытия маиора Вронского с тремя ротами 9-го егерского полка, стоявшими вблизи Телава, в селении Гомборах, и 250-ти человек нарвских драгун, отправленных генералом Портнягиным с маиором Есиповым. Пробиваясь сквозь толпу инсургентов, Есипов был убит, но драгуны достигли до крепости, хотя и с весьма большою потерею в людях. Из 250 человек драгун пришло в крепость только 148 человек, а отряд егерей, пробиваясь через толпу, потерял 11 человек нижних чинов убитыми, 10 человек захваченными в плен и ранеными 2-х офицеров и 30 человек рядовых.

Восставшие кахетинцы провозгласили царевича Григория (Григорий был сын царевича Ивана, находившегося в Москве. Так как старший брат Ивана, царевич Давид, был бездетен, то грузины и считали за Григорием право наследства престола.) [467] своим царем и решились признавать за собою власть только его одного.

Недалекий по своим умственным способностям, хромой от природы и забытый русским правительством, Григорий жил на свободе в Кахетии (Отношение маркиза Паулуччи генералу Ртищеву, 17-го марта, № 252.). Не пользуясь до сих пор ничьим уважением, царевич вдруг, по открывшемся восстании, вырос в глазах народа и стал играть довольно видную роль. Поверив в возможность сохранить за собою звание царя Грузии, Григорий принял предложение и явился среди мятежников предводительствовать их толпами. Имя Григория стали упоминать в церквах, как законного царя Грузии. Царевич начал издавать от своего имени возмутительные прокламации и письма («Высокосиятельные кизикские князья, чиновники и вообще жители! — писал Григорий: — Нижайше вам кланяемся, и если хотите знать наше обстоятельство, то сегодня, то есть суббота, переедем на Хашми с большим войском. Если хотите знать о Карталинии, то войска обоих лиахвских ущелий собрались, и сколько в Цхинвальской волости было русских, всех побили, мосты сорвали, и всякий карталинец вас ожидает; всю же силу русских составляют войска, на Хашми стоящие; если ее погубим, то знайте, что все в руках будем иметь — Карталинию, Арагви и Тифлис, и ныне просьба наша к вам состоит в сем, а воля ваша».

«Сегодня, в пятницу, — писал Григорий джимитским и уканамхарским жителям, — мы, хевсуры, пшавы и кахетинцы, кто только носит шапку, у Ахтальской речки встретили русских, и до сумерек сражение продолжалось; много людей и солдат побили, так что ружьями и лошадьми, от них доставшимися, Кахетия наполнилась, а с наступлением ночи расположились русские на Капризском поле; мы с нашим войском кругом их стоим, и с рассветом будет опять драка, и Бог нам помощь! Пока хотя один кахетинец жив, Кахетия не отступит; поспешите на помощь, кто хочет только христианства, поспешите на помощь вашим соседям, и если хотите жизни ваших семейств, то поспешите на помощь».). Кахетинцы толпами спешили под его знамена. Пристрастие народа к бывшим членам грузинского царского дома сделало теперь особенно вредным пребывание Григория среди инсургентов. Деревни одна за другою присоединялись к возмутившимся. Посланные с разных концов по разным направлениям развозили возмутительные письма. [468]

«Мы все, кахетинские князья, говорилось в одном из таких писем (Казахским агаларам. Письмо подписано 31 лицом и приложено к рапорту маркиза Паулуччи Г. И. от 26-го марта 1812 г. Военно-Учен. Арх.), кизикские (сигнахские) чиновники и кевхи, народ пшавский, тушинский и хевсурский пишем к вам. Верьте Богу, что начиная от Тионет до Кизика (Сигнаха) и от Кизика до Марткопи российского имени нет. За наше притеснение и за вас вступаемся мы, что такие дела делаем. Вы, подобно сему, покажите нам, сколько можете, какое-нибудь дело, т. е. пригласите поскорее царевича (Григория). Мы, кроме одного царя, ни в чем недостатка не имеем. Если вы согласны с нами — отвечайте, а если нет, то мы (одни) с ними разведаемся. Если в сем нам не верите, то здесь и татарский народ живет: спросите их и узнаете, что мы в крови замараны».

«Мы наверно знаем, что драться против великого Государя нам трудно, писали жители Сигнаха тем же агаларам (От 27-го февраля. Письмо подписано 17 лицами. Там же.), но мы до такого стеснения были доведены, что не имели ни жен, ни детей и себя отдавали насмерть... Можем ли мы увериться, чтобы пролития толикой христианской крови и противность Государю могли быть кем-либо прощены? Ныне все вообще: Кахетия, горцы и на плоскости живущие лезгины соберемся в Сагореджо... Мы собою рискнули и себя на смерть отдали. Нам умереть — Государю убыток, и их (русских) побить — тоже Государю убыток...»

В Сагореджо находился штаб Нарвского драгунского полка, шефом которого был генерал-маиор Портнягин, бывший в то же время начальником Сигнахского и Телавского уездов.

Он был поставлен обстоятельствами в критическое положение: из всего полка он мог собрать только до 150 человек драгунов. До Тифлиса было 90 верст, и помощь могла придти в Сагореджо не ранее как дня через три. К тому же главнокомандующего в то время не было в Тифлисе — он отправился в Баку, Кубу, Дербент и для введения правления в новопокоренной Кюринской области. Вторжение персиян заставило [469] маркиза Паулуччи проехать в Карабаг; но едва только он успел собрать там отряд и передать его Котляревскому, как, получив известие о восстании в Кахетии, отправился в Тифлис, где присутствие его было более чем необходимо.

С получением первых известий о восстании, генерал Портнягин просил о присылке ему подкреплений, но, за отсутствием маркиза Паулуччи, все распоряжения производились весьма, вяло и нерешительно. В Сагореджо в первое время хотя и было тихо, но видимо жители находились в сильном беспокойстве. Вооруженные с головы до ног, они каждую минуту ожидали прибытия к себе инсургентов. Старшина селения предъявил Портнягину полученное им письмо, в котором говорилось, что вся Кахетия идет на них, и если сагореджинцы не пристанут к восставшим, то селение будет сожжено, и жители истреблены.

— Будете ли вы нас защищать или оставите деревню? спросил старшина.

Портнягин отвечал утвердительно, но видел, что народ желает, чтобы русские войска оставили селение и тем избавили его от неминуемого разорения.

Ожидая прибытия толпы мятежников, нарвские драгуны укреплялись. Бывшую перед домом Портнягина небольшую площадку они обставили кругом мешками с провиантом. Хотя такое укрепление и обстреливалось из окружающих селение виноградников и с местных гор, но все-таки могло служить некоторою защитою до прибытия подкреплений. Вечером, 5-го февраля, толпа инсургентов появилась в садах и на высотах, окружающих селение, и завязала перестрелку с драгунами. Перестрелка эта и продолжалась всю ночь, но не причинила нам никакого вреда. С рассветом число неприятеля увеличилось; драгуны лежали под прикрытием мешков и ожидали подкрепления. Переговоры с мятежниками и советы прекратить неприязненные действия не приводили к желаемым результатам. Опасность для драгун возрастала: в отряде было ранено до 25 человек и много лошадей. Солнце перешло уже за полдень, когда в сел. Сагореджо услышали сначала пушечный выстрел, а затем барабанный бой отряда, спешившего на помощь. То были [470] две роты Херсонского гренадерского полка, посланные из Тифлиса под начальством маиора Бухвостова. С появлением гренадеров инсургенты тотчас же стали очищать сады, и перестрелка прекратилась.

Сделав необходимые распоряжения к отступлению, генерал Портнягин сжег все тяжести и в следующую ночь оставил Сагореджо. Драгуны шли пешие и вели в поводу лошадей, которых было втрое более чем людей, за потерями и командировками. Отряд отступал не по большой дороге, где поджидали его инсургенты, а лесом, в обход, к переправе через р. Иору. Восставшие грузины все-таки открыли это движение и выстрелами преследовали отступавших.

Прибыв в Тифлис и найдя там только шесть рот, Портнягин, как старший, принял над ними начальство и сделал все необходимые распоряжения по обороне города: повсюду были расставлены караулы, а в некоторых местах и орудия, на устроенных для того батареях.

Получавшиеся с разных сторон сведения были далеко неуспокоительны. Восстание в Кахетии с каждым днем все более и более усиливалось. Инсургенты врывались в города и селения, грабили казенные деньги и вещи. Многие владельцы просили помощи, говоря, что народ грозит сжечь их дома и имущество, если они не присоединятся к восставшей толпе. Никто из князей не решался ехать уговаривать возмутившихся, и отговаривались тем, что не имеют лошадей. Уклонение это признано было неосновательным и князьям предложено взять казенных лошадей, но они браковали их, говоря, что в таких критических обстоятельствах можно выехать перед толпу только на хороших лошадях (?).

Таким образом, предоставленные самим себе, инсургенты продолжали собираться в различных пунктах. Не имея определенной цели и плана действий, каждая партия действовала по своему усмотрению, занимаясь преимущественно грабежом и изгнанием русских властей. Более или менее значительные толпы появились у Манавы, где сожгли казармы, и на Сагурамском поле с намерением напасть на Гартискарский пост. До сорока [471] человек вооруженных грузин собралось в селении Караджалы, на левой стороне р. Куры, и, не смотря на увещания, не соглашались разойтись по домам.

8-го февраля в Тифлисе было получено известие, что главное скопище остановилось в сел. Шешебуро и там укрепляется; что значительное число мятежников собралось также между р. Иорою и Марткопи, с намерением идти в Тифлис; что гарнизон, бывший в Пасанауре, истреблен, и сообщение с Кавказскою линиею прервано что возмущение распространилось по всему Ананурскому уезду, и самый город находится в осаде, и наконец, что Телав и Сигнах окружены вооруженными толпами.

Стоявших в Кахетии войск оказывалось недостаточно для усмирения волнений. На подкрепление их отправлен из Карталинии подполковник Ушаков с баталионом Грузинского гренадерского полка. Ему приказано прямо и как можно поспешнее следовать к г. Анануру и по дороге присоединить к себе отряды, стоявшие в Мухрани и в Гартискаро. Осада мятежниками последнего пункта не дозволила Ушакову присоединить к себе гартискарский гарнизон, а с присоединением команды, находившейся в Мухрани, отряд его состоял всего из пяти рот пехоты.

Вместе с тем владикавказскому коменданту, генерал-маиору Дель-Поццо, и подполковнику Казбеку предписано принять меры к восстановлению сообщения с линиею, а для рассеяния толпы, собравшейся у Марткопи, отправлен из Тифлиса полковник Тихоновский с баталионом Херсонского гренадерского полка и четырьмя орудиями.

Взяв с собою двух князей Орбелиани, на случай переговоров с мятежниками, Тихоновский выступил по направлению к Марткопи. Приближение наших войск заставило разъезжавшие близ селения толпы грузин отступить к селению Хашми. Получив донесение, что число вооруженных в этом селении достигает до 4,000 человек, и что толпа эта состоит преимущественно из тушин, пшавов и хевсур, Тихоновский двинулся прямо к селению Хашми. Встреченный выстрелами с [472] высот и из садов, он штыками вытеснил неприятеля, заставив его бежать к дер. Сартачалам. Жители ближайших селений со всем семейством и имуществом удалились в леса и горы. Тихоновский уговаривал их возвратиться (Рапорт Тихоновского главнокомандующему, 14-го февраля 1812 года, № 20.), и, после долгих убеждений, десять человек старшин явились к нему с покорностью и обещанием не допускать к себе возмутителей. Двигаясь далее, Тихоновский успел привести к покорности жителей селений: Сартачал, Уджарм, Карабулах и Патерзаул (Тоже, от 15-го февраля, № 23.). Возвративши их в дома, он пошел обратно в селение Хашми (Рапорт Тихоновского главнокомандующему, 16-го марта, № 50.).

В это время подполковник Ушаков прибыл с своим отрядом в селение Мухрань и 12-го февраля двинулся к Душету. Встреченный сильным огнем неприятеля, Ушаков по позднему времени не мог атаковать города. На рассвете следующего дня он штурмовал форштат и после двухчасового боя овладел как им, так и Душетскою крепостью. Восстановив порядок в городе и имея приказание спешить на помощь г. Анануру, Ушаков выступил из Душета и едва только отошел две версты, как был окружен инсургентами. Начиная с 6 часов утра и до 5 часов пополудни, наш отряд прокладывал себе дорогу штыками, достиг до Ананура и вытеснил оттуда мятежников.

На следующую ночь, с 17-го на 18-е февраля, Ушаков узнал, что в трех верстах от города, в небольшом селении, находится ариергард отступивших инсургентов, состоящий из 70 человек. Взяв 150 человек гренадер, он тихо подошел с ними к селению, окружил сакли и истребил всех, кроме пятнадцати человек, взятых в плен, и трех бежавших. Атака была так неожиданна, что гренадеры не сделали ни одного выстрела, а кололи штыками. Повесив главного предводителя, Ушаков навел страх на всю окрестность (Рапорт Ушакова генерал-маиору Портнягину, 19-го февраля, № 165).

Скопища в этом углу Кахетии были рассеяны, и сообщение [473] с линиею восстановлено высланною из Ларса ротою Суздальского полка, которая, перевалив через Крестовую гору, появилась в Закавказье. Жители многих селений стали являться с покорностью, и большая часть деревень, окружающих Душет, была приведена к присяге.

В таком положении были дела, когда 21-го февраля маркиз Паулуччи прибыл в Тифлис и узнал, что отряд, бывший в Кара-агаче, и гарнизон в Телаве находятся в крайней опасности, что они отрезаны и окружены со всех сторон вооруженными толпами, и более пятнадцати дней в Тифлисе не было о них никакого известия. Главнокомандующий тотчас же приказал баталиону Тифлисского полка выступить из столицы Грузии в сел. Хашми и присоединиться к полковнику Тихоновскому; генерал-маиору Портнягину приказано с остатками нарвских драгун перейти в сел. Цинцкаро и наблюдать, чтобы хищники не делали разбоев.

«К удивлению найдя, писал ему маркиз Паулуччи (В предписании от 21-го февраля 1812 г., № 226.), что вы, оставив порученный вам Кахетинский округ, прибыли в Тифлис с полком и приняли команду над войсками в Тифлисе и Анануре, где был другой начальник, требую ответа, почему, не истребовав сикурса, когда увидели бунт в Кахетии, не обратились туда со всею поспешностью».

Недовольный таким запросом, генерал Портнягин подал рапорт о болезни и затем не принимал участия в усмирении восстания.

Между тем, 23-го февраля, маркиз Паулуччи, имея в конвое 140 казаков и 40 драгун, выехал из Тифлиса в Хашми с тем, чтобы принять личное начальство над отрядом, там собравшимся.

Здесь он узнал, что инсургенты отправили посланного к Шериф-паше ахалцыхскому с просьбою о помощи. Приняв его ласково, паша думал воспользоваться затруднительностью нашего положения и возвратить в свое владение Ахалкалаки, так недавно, после блестящей победы Котляревского, занятого нашими [474] войсками. Если бы Шерифу удалось овладеть этою крепостью, прикрывавшею всю Кахетию, то, за отозванием войск в Кахетию для усмирения восстания, путь в Борчалинскую провинцию и даже в Тифлис был бы совершенно открыт и беспрепятствен.

Сознавая, что успех может принести огромные выгоды, Шериф собрал до 5-ти тысяч человек, подошел к Ахалкалакам и 21-го февраля штурмовал укрепления. После четырех с половиною часового боя, паша принужден был разочароваться в своих ожиданиях и сознать невозможность овладеть крепостью. Геройское сопротивление гарнизона заставило его отступить к укрепленному местечку Хертвиси. Оправившись и устроив свои войска, Шериф намерен был вторично штурмовать Ахалкалаки, но, узнав о прибытии в Грузию главнокомандующего и почти повсеместном усмирении восстания, он отказался от своего намерения и ушел внутрь своего пашалыка (Рапорт маркиза Паулуччи Г. И. 11-го марта 1812 г, № 13. — Рапорт подполковника Загорельского главнокомандующему, 10-го марта, № 69.).

Маркиз Паулуччи принял действительно весьма решительные меры к подавлению восстания.

Для предварительного увещания возмутившихся, он отправил к инсургентам нескольких доверенных лиц, из дворян и духовенства, с прокламациею, в которой обещал им испросить прощение, если они с полным раскаянием и покорностью возвратятся в свои дома.

«Что вы делаете? спрашивал главнокомандующий кахетинцев (В прокламации от 22-го апреля 1812 г. № 177. Акты Кавказ. Археогр. Ком., т. V, № 97.). Какое ослепление обуяло умы ваши, и какая цель ваша? Неужели в несчастном исступлении своем забыли вы силу и могущество неодолимых войск российских, забыли веру христианскую и не видите, что рука Божия, неизбежно карающая клятвопреступных изменников, готова вас поразить!

Вспомните, что вы дерзнули поднять оружие против войск Его Императорского Величества, кои суть братья ваши по вере, защищающие жилища ваши, семейства и имущество от внешних неприятелей, издавна жаждущих вашей погибели, и что вы, [475] в заблуждении своем нарушив присягу, данную вами в вечной верности Его Императорскому Величеству перед лицом самого Бога, вооружились против защитников ваших, против самого вашего отечества и против религии. И так, с сердечным соболезнованием, видя бездну, в которую вы сами стремитесь, вовлекая невинные ваши семейства, я счел обязанностью, прежде нежели приступлю к мерам, кои мне предписывает долг и звание мое, объявить вам следующее:

Кахетинский народ! теперь предлежит вам два пути — один к спасению, а другой к неминуемой гибели. Собрав сильные войска, я иду сам в Кахетию для водворения среди вас покоя. Меч мой готов истребить непокорных мятежников, и вместе с тем рука простерта принять с милосердием раскаивающихся, подобно как отец приемлет заблудшего сына. Почему избирайте немедленно дорогу, которую укажет вам собственное ваше благоразумие. Я же уверяю вас честию моею, что не накажу тех, кои, положив оружие, с раскаянием будут просить прощения и, с семействами своими, возвратясь в свои жилища, примут вновь присягу на верность Его Императорскому Величеству. Но если встречу кого с оружием в руках и противящимся законной власти, то тех предам достойной их казни, без всякого помилования».

Присланные с этою прокламациею явились к мятежникам, но переговоры их были безуспешны.

— Мы, — говорил посланным армянин Коцо Оханов, предводительствовавший толпою (Записка генерал-маиора князя Чавчавадзе, поданная Императору Николаю в 1837 г. Воен. Учен. Арх. Глав. Штаба.), — мы знаем, что нас мало в сравнении с русскими, не надеемся их победить, но желаем, чтобы они нас истребили. Мы искали покровительства русского Царя, и Бог дал нам его, но несправедливости и жестокости его слуг привели нас в отчаяние. Мы долго терпели. Ныне же, когда Господь послал нам этот ужасный голод, когда мы сами едим коренья и травы, от нас насильственно требуют хлеба и фуража. Нас выгнали из собственных домов; [476] рылись в сундуках и ямах наших, открывали наши запасы, вина и, напившись допьяна, оскверняли остальное, бросая туда нечистоты. Наконец, в глазах наших стали обижать жен и дочерей. Неужели и после такого семейного срама дорога нам жизнь? Мы виноваты пред Богом и русским Царем, обагрив руки в христианской крови; но Бог свидетель, что изменить русским никогда в нашем помышлении не было; нас вынудили к тому силою, и мы решились погибнуть на месте. На прощение нам надеяться нечего: кто откроет наше положение Государю? Разве мы не помним, что нам, бывало, отвечали, ваши начальники, когда мы ссылались на него: до Бога высоко, до Царя далеко! Ступайте же к ним; ни они, ни вы нас не обманете.

Слова эти, подтвержденные единогласно всеми находившимися в толпе, в тот же день были переданы маркизу Паулуччи. Ему же доставлено было и письмо, служившее ответом на прокламацию.

«Все общество кахетинское (Записка кн. Чавчавадзе.), отвечали инсургенты, в горах и на плоскости живущее, доносит, что мы неопытны в письмах и не можем понять вашего писания. Мы не отрицаемся от Христа, не изменники Государю, ниже клятвопреступники. Вы дали нам повод: что было от всемилостивейшего Государя манифестом повелено, от вас не было исполнено; вы нам дали повод, убивая и вешая на веревке; виновные и усердные не были различены, но и сего мы по усердию к всемилостивейшему Государю и по присяге от нас данной терпели.

Сверх того, чего у нас не было, к тому экзекуциею и штыками вы нас принуждали; убивали наших жен и детей; отняли у нас хлеб и голодом нас морили, а нам говорили, чтобы мы паслись на траве. Как младенцам пастись на траве?

От нарядов не стало у нас быков, а в лесах не нашли мы более лесу для построения ароб (телег) и такой [477] обиды не могли мы более вытерпеть; чем человеку морить своих жен и детей, скорее убьет прежде другого. Мы истинно знаем то, что Государь Император народа истребить не изволит (не желает). Повод дан вами; сойтись с вами нам более невозможно: мы рискнули и семействами, и собою. Вы давали нам за коду (2 пуда 10 фунт.) по 1 руб. 20 коп., а у кого из нас не было хлеба, брали в плату по 4 рубля за ту же коду.

Мы Государю не изменили и не изменники; вы преступили повеление Государя, и мы более не могли переносить несправедливости. Нам с вами сойтись невозможно, мы итак мертвы и должны умереть. Мы подали просьбу, а вы не довели оной до Государя. Вы нас обманывали, мы терпели уже более невозможно. Ныне конец — и мы должны умереть».

«По приезде моем в деревню Хашми, писал на это маркиз Паулуччи инсургентам (Хотя в Актах Кавказской Археографической Коммисии (т. V, № 96) документ этот помечен 24-м числом марта, но его следует отнести к 24-му февраля, так как волнения продолжались только до 10-го марта. С этого дня, по словам всеподданнейшего донесения маркиза Паулуччи (см. там же, № 97, стр. 80), «окончились и все действия против мятежников», мятежный дух истреблен в Кахетии, и «вся Грузия приведена в спокойствие».), доставлен был ко мне от вас ответ на мое объявление; видя из того причину, побудившую вас к настоящему мятежу, я нужным почитаю сказать вам: кахетинский народ! Вам самим известно, что объясненные вами жалобы при главнокомандовании моем приносимы от вас не были, так равно и просьб вами поданных я не получил, по которым я бы не оставил тотчас сделать строгое исследование и доставить вам должную справедливость, но как все сие происходило прежде до моего командования и вами мне не было объявлено, то я и не мог быть о том известен; а потому и ныне отправляю к вам с сим преосвященного Ниноцминдели, духовника моего патера Онуфрия и маиора князя Соломона Авалова, как доверенных от меня, объявить вам последнее мое слово, дабы вы, опомнясь, оставили предпринятые вами намерения и разошлись по вашим домам. Тогда вы [478] можете все ваши жалобы и просьбы мне представить, и я не оставлю оказать вам всю справедливость и сделать все возможное облегчение; но если вы и за сим не послушаетесь сего моего обвещения, то буду вас трактовать как изменников».

25-го февраля посланные с этим обвещением отправились к инсургентам, укрывавшимся в лесах по дороге к Телаву, близ монастыря Самеба. Обещая дать ответ через два часа, коноводы вооруженной толпы не дали его до ночи. Тогда, на рассвете 26-го числа, маркиз Паулуччи, не обращая внимания ни на густоту леса, ни на то, что противник засел в крепких ущельях — решился атаковать его с наличными силами, состоявшими всего из 600 человек пехоты при двух орудиях. Командовавший авангардом, полковник Тихоновский, двинулся против неприятеля, имея у себя две роты Херсонского полка, роту 9-го егерского и 35 казаков. Вооруженная толпа была разогнана, и некоторые более виновные, из числа взятых в плен, по приказанию главнокомандующего повешены. Войска перешли в дер. Патерзаул, куда прибыл из Сагореджо архимандрит Елевтерий, отправленный для переговоров с инсургентами. Неудовлетворительный ответ, им привезенный, заставил главнокомандующего перейти с войсками в Сагореджо (Из предписания генерал-маиору барону Клодту, № 266.).

Сагореджинцы явились с покорностью и просили пощады. Селения Сагореджи, Какабети, Манава и другие были приведены к присяге почти весь Сигнахский уезд успокоился, и жители возвратились в свои дома.

27-го февраля главнокомандующий перешел в сел. Какабети, где присоединился к нему полковник Степанов, выступивший с отрядом из Кара-агача. Отряд этот состоял из сборных команд и образовался при следующих условиях.

При первом известии о восстании в Кахетии была отправлена из Пховели к Телаву рота 9-го Егерского полка. На пути следования в сел. Бакиры и Анаги, рота была окружена значительною толпою неприятеля и, не будучи в состоянии пробиться к Телаву, принуждена была отступить к Кара-агачу, куда [479] прибыла и штаб-квартира Кабардинского полка из Бодбисхеви. 12-го февраля прибыл также в Кара-агач и маиор князь Орбелиани с двумя ротами Кабардинского полка и с одним орудием. Войска эти имели крайний недостаток в продовольствии. В течение двенадцати дней, с 11-го по 23-е февраля, они питались одним ячменем, заготовленным для лошадей Нижегородского драгунского полка. В таком критическом положении, подполковник Степанов, принявший начальство над всеми собравшимися в Кара-агаче, как только узнал о прибытии маркиза Паулуччи в Хашми, тотчас же двинулся на соединение с главнокомандующим. Последний предписал Степанову остановиться в Сагореджо и наблюдать за общественным спокойствием, а сам двинулся к сел. Велисцихе. У селения Чумлаки маркиз Паулуччи встретил, 1-го марта, мятежников, бывших под предводительством царевича Григория. Рассеяв толпу, главнокомандующий объявил жителям соседних деревень, что если кем-нибудь будет сделан хотя один выстрел но русским войскам, то деревня будет предана огню. Вместе с тем он потребовал выдачи царевича Григория, после поражения скрывшегося у анцугских лезгин.

6-го марта Григорий был представлен главнокомандующему анцугским старшиною Али-ханом (Из предписания генерал-маиору барону Клодту, 6-го марта 1812 г. № 304.), отвезен в Тифлис, помещен в нижнем этаже дома главнокомандующего, а впоследствии отправлен в Россию. «Сей царевич, доносил маркиз Паулуччи (Графу Румянцову, от 18-го марта 1812 г. Акты Кавк. Археогр. ком, т. V, № 77.), весьма важен не по личным своим достоинствам, коими, к счастию, не одарен от природы, но по уважению, каковое народ здешнего края имеет к его происхождению... Опытом же народного легковерия и той истины, что необходимо нужно для спокойствия здешнего края удалить отсель все то, что только носит на себе имя происхождения от бывшего грузинского царственного дома, может служить то, что сей царевич, не имеющий никаких особенных достоинств, [480] оставленный без внимания моими предместниками и даже у самих грузин до сего случая мало имевший уважения, вдруг, при открывшейся революции начал играть между ними важную роль и, по ослеплению народа, которое однакоже обнаруживает их всегдашнюю привязанность к прежнему царскому правлению, был с радостью принят мятежниками, провозглашен царем Грузии и предводительствовал толпами бунтовщиков».

Предводительство это хотя и было безуспешно, но с покорностью Григория беспорядки в Грузии не были еще прекращены, и главнокомандующий принужден был спешить к Телаву, осажденному огромною толпою инсургентов.

В самом начале волнений толпа вооруженных грузин окружила Телав и 9-го февраля потребовала от русских властей, чтобы они оставили город.

«Господа телавский комендант и исправник! писали инсургенты (Акты Кавк. Арх. Ком, т. V, № 97.). Клянемся вам Богом, святым крестом и евангелием, мы все, здесь собравшиеся, что если последуете сему нашему совету и мирно выйдете, то как против нашего брата и отца не согрешим, так и вам ничем не повредим и против вас не согрешим. Где только были войска: в Кизике, на Арагвах, в Сагореджо, по сю сторону Куры, в целой Кахетии, также в Карталинии, везде их истребили и нигде уже нет русских, и где таким образом покорились, то благополучно освободились. Клятвою вас уверяем, что по выходе получите мир, и если сему совету не последуете, то, исполнивши долг свой, отныне мы ничего не пришлем вам сказать. Ведь вы видите, эти войска все против вас собрались; верьте, у вас помощи уже никакой нет, — не умирайте!»

Запершаяся в Телаве команда и представители русской власти предпочли однако же умереть чем сдаваться и предложили собравшейся толпе разойтись по домам. Восставшие отказались исполнить этот совет и 13-го февраля отправили новое требование сдать им город и крепость.

«Комендант, исправник и вообще собравшиеся в крепости! [481] писали они. Письмо ваше мы получили и что советовали — все уразумели, которое было писано по глупости; мы давно вас знаем и не обманемся как ребенок. Будьте уверены, что не только мы против вас, но все наши братья, целая Кахетия и Карталиния за ваше зверское притеснение восстали против вас; нам с вами мириться невозможно, довольно: более не обманемся. Знайте и то, что маркиза казахцы убили в Сала-оглы; в Кизике войска ваши истреблены кизикцами и джарцами, так равно в Борчало, в Карталинии, на Арагвах и Сагореджо вам более помощи нет. Мы не хотели, так как вы христиане, напрасно пролить кровь и теперь советуем вам: все мы против вас и клянемся, что если выйдете добровольно, то будете счастливы и избавитесь смерти и никакого вреда вам не будет — клятвою клянемся и поверьте; а если совету сему не последуете, то преданы будете без пощады смерти. Мы отсюда не отступим, и не думайте об этом, чтобы мы не могли взять крепость».

Угрозы эти остались одними словами: среди восставших не было единодушия и единства в действии; они были плохо вооружены и, имея только одно орудие, не решались предпринять штурм. Обложивши со всех сторон Телав, инсургенты отрезали все пути сообщения и намерены были продолжительною блокадою достигнуть своей цели; но прошел месяц, а осажденные не сдавались. Перенося всевозможные лишения, они дождались прибытия главнокомандующего, который 4-го марта появился с отрядом в виду г. Телава.

Оставив пехоту за дерев. Цинандали, в семи верстах от крепости, маркиз Паулуччи поехал, с 50 казаками и с некоторыми преданными нам грузинскими князьями, вперед, к крепости. Заметив приближение главнокомандующего, инсургенты рассыпались в разные стороны, бросили начатые траншеи и в них свое шестифунтовое орудие.

Телав был освобожден, и с занятием его последние шайки инсургентов были разогнаны. Волнение в Кахетии на время прекратилось, о чем и было объявлено в Грузии, Имеретии и сообщено начальникам войск в ханствах. [482]

С окончанием беспорядков из разных деревень Кахетии были представлены правительству солдаты, спасенные жителями от преследований народной ярости; многие грузины скрывали их у себя под именем рабов. Такие поступки доказывали, что туземцы не питали вражды к русскому правительству и не желали нарушать присяги, данной русскому Императору: они восстали против злоупотреблений и недобросовестных исполнителей предначертаний правительства. Маркиз Паулуччи скоро узнал истинные причины волнений и не счел возможным скрыть их от Императора Александра I.

«Причины происшедшей здесь революции, доносил он (Во всеподд. рапорте от 26-го марта 1812 г. Акты Кавк. Археогр. Ком, т. V, № 97.), по моему образу мыслей и сколько я мог видеть, заключаются в безнравственности, вообще царствующей здесь между российскими чиновниками, которые, не имея правил религии, пускаются на большие или меньшие преступления. Подарки в числе злоупотреблений не последнее занимают место и, к несчастию, притом часто на сие зло подавали право самые примеры начальников, которые, на подобие азиятских сардарей, ханов и пашей, считали подарки как приобретение законное и как одолжение за услугу».

С одной стороны, лихоимство чиновников, а с другой — неудовольствие дворянства, лишившегося своих прав с уничтожением моуравств и причислением в казну церковных и казенных имений, которыми управляли дворяне на правах собственности — все это давало прекрасную почву для интриг членов бывшего царского дома и подготовило восстание. К этому присоединялось огромное число подвод, требуемых от жителей для перевозки войсковых тяжестей, медленность русского судопроизводства и наконец, по словам маркиза Паулуччи, тысячи «делаемых подлостей чиновниками провиантского ведомства, которых, не взирая на всю мою бдительность и строгость в краткое время моего здесь командования, я не имел еще времени открыть всех и остановить зло, которого в тягость народу и [483] к разорению казны они не перестают здесь делать с самой смерти генерала князя Цицианова».

Желая искоренить зло и устранить причины к народному неудовольствию, маркиз Паулуччи не находил другого средства, как устранить провиантских чиновников от покупки хлеба, поручив это дело гражданскому губернатору, при содействии частных лиц.

Вместе с тем, признавая несостоятельность уездных судов, главнокомандующий учредил в Сигнахском и Телавском уездах особые временные суды, в которых разбирались дела по законам царя Вахтанга, за исключением дел уголовных, рассматривавшихся по русским законам.

Грузины скоро оценили распоряжения главнокомандующего и с сожалением узнали, что маркиз Паулуччи оставляет Закавказье. Политическое положение России и неизбежность войны с Наполеоном побудили Императора Александра I собрать вокруг себя людей, известных своим боевым опытом и военными дарованиями.

«Отличное ваше служение, писал Государь маркизу Паулуччи (В рескрипте от 16-го февраля 1212 года.), обратило мое на вас внимание. Я, желая по достоинствам вашим употребить вас с большею блистательностью повелеваю вам прибыть в С.-Петербург, а начальство над Грузиею сдать генерал-лейтенанту Ртищеву».

Последний был совершенно неизвестен грузинам, и дворянство, с согласия Паулуччи, отправило в Петербург князя Захара Андроникова с полномочием подать прошение на Высочайшее имя об оставлении маркиза по-прежнему в звании главнокомандующего в Закавказье.

Император Александр не признал возможным изменить назначение, но, по приезде в столицу маркиза Паулуччи, назначил его своим генерал-адъютантом.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887