ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

XVI.

Меры, принятые главнокомандующим против вторжения персиян в наши границы. — Расположение войск. — Враждебные отношения к России ханов ширванского и карабагского. — Уравнительная раскладка податей в Карабаге. — Неприязненные действия персиян. — Прокламация Аббас-Мирзы. — Старание персиян склонить на свою сторону хана талышенского. — Вторжение их в Карабаг. — Победа, одержанная Котляревским у Мигри. — Нападение персиян на Артик. — Поражение их у Ахалкалак и при р. Джагоре. — Письмо Тормасова карабагскому хану. — Экспедиция в Ахалцыхский пашалык. — Воззвание к жителям. — Обложение Ахалцыха. — Бомбардирование города. — Снятие блокады. — Отступление.

Одновременно с принятием мер к водворению спокойствия в Имеретии и в самый разгар восстания, на обязанности главнокомандующего лежали заботы по приготовлению к военным действиям с Персиею и по охранению наших границ от вторжения неприятеля.

«Персияне делают значительные приготовления к войне, писал Тормасов графу Румянцеву (От 3-го июня 1810 г. Арх. Мин. Иност. Дел, 1-13, № 5.). Войска их в большом сборе и, по последним известиям, находятся уже в движении к трем пунктам наших границ, т. е. к Карабагу, Елисаветполю и Памбакам. Сам Баба-хан уже выступил с своими войсками из Тегерана в Султанию, где, оставаясь, будет наблюдать за действиями своих сыновей и при надобности им секурсировать».

С другой стороны, в Ахалцыхе Шериф-паша собрал до 7,000 человек войска; в Карсе было до 8,000 человек; в Эрзеруме собирались отряды, которые должны были следовать на подкрепление Ахалцыха и Карса. Турецкое и персидское правительства вели между собою деятельную переписку и соглашение относительно совокупного действия против России.

В Тавризе заготовлялся провиант в значительном количестве и сосредоточено было до 12,000 сарбазов. Старшему сыну Баба-хана, Мамад-Али-хану, приказано собрать 15.000 войска [337] и, получив такое же число в подкрепление, отправиться к Эривани и оттуда к Памбакам.

В это время все свободные, для борьбы с Персиею, войска были разделены на три главные отряда. При Саганлуге стоял генерал-лейтенант барон Розен, с 8-ю баталионами пехоты, 6-ю эскадронами и 3-мя казачьими полками (В отряде генерал-лейтенанта Розена находились: под командою генерал-маиора Титова: четыре эскадрона Нижегородского драгунского полка, два баталиона Херсонского гренадерского полка, два баталиона 9-го егерского полка. Под командою генерал-маиора князя Орбелиани: два эскадрона Нарвского драгунского полка, два баталиона Кабардинского мушкетерского полка, два баталиона 15-го егерского полка (из них две роты назначены занимать пост со стороны Ахалцыха при дер. Думанисе); десять орудий 20-й артиллерийской бригады под командою барона Клодта фон Юргенсбурга 1-го; казачьи полки: Донской Денисова 9-го, Донской Ежова 1-го, линейный казачий полк Потапова и грузинская конница.), в Памбакской и Шурагельской провинциях находился генерал-маиор Портнягин, войска которого были расположены в Гумри и сел. Амамлах и состояли из четырех баталионов, двух эскадронов и двух казачьих полков (В отряде генерал-маиора Портнягина были: при сел. Амамлах: два эскадрона нарвских драгун, два баталиона Саратовского мушкетерского полка, Донской казачий Агеева 2-го полк, казахская и памбакская конница. В Гумри — два баталиона Тифлисского мушкетерского полка, Донской казачий Богачева полк. Третьи же баталионы Саратовского и Тифлисского полков расположены были на постах по персидской и турецкой границам.), и, наконец, близ Елисаветполя, на р. Тертере, у урочища Чардахлы, был расположен отряд генерал-маиора Небольсина, из шести баталионов, одного казачьего полка, шекинской, ширванской и карабагской конниц (В отряде генерал-маиора Небольсина было: два баталиона Троицкого мушкетерского полка при уроч. Чардахлы, а 3-й баталион в Елисаветполе. Три баталиона 17-го егерского полка, из которых две роты в Шуше, две на Тертере; Донской казачий Попова 16-го полк, шекинская, ширванская и карабагская конницы.). Остальные, затем, войска назначались для охранения границы со стороны Турции и для поддержания порядка и спокойствия во вновь приобретенных нами провинциях.

Разбросанные на весьма значительном пространстве, от Каспийского до Черного морей, войска эти были недостаточны не только для наступательных, но и для оборонительных действий, [338] так что для усиления своих боевых средств Тормасов принужден был обратиться к содействию туземного населения и поручить моуравам Казахской, Шамшадыльской и Борчалинской дистанций, собрав свою конницу, делать частые вторжения в персидские владения. Главнокомандующий писал также ханам шекинскому (нухинскому), ширванскому (шемахинскому) и карабагскому (шушинскому), чтобы они собрали свою конницу и присоединили ее к русским отрядам.

Хотя известно было, что персияне не имеют в сборе значительного числа войск, но как Аббас-Мирза находился в Нахичевани, и Карабаг был ближайшим пунктом, на который он мог обратить свои действия, то на защиту его и было обращено особое внимание. Сосредоточив в Карабаге весь 17-й егерский полк, главнокомандующий предложил Мехти-Кули-хану карабагскому отправить к русскому отряду 250 человек конницы, а с остальными собранными им войсками расположиться на границе своего ханства, делать вторжения в границы Персии , и, в случае нужды, вспомоществовать хану шекинскому (Письмо Тормасова карабагскому хану, 20-го мая 1810 г. № 426.).

Шекинское ханство не прилегало непосредственно к границам Персии, тем не менее главнокомандующий просил Джафар-Кули-хана выслать 500 человек конницы в Карабаг, к Худо-аферинскому мосту, для наблюдений и разъездов, а 300 человек отправить в отряд генерал-маиора Небольсина (Письмо хану шекинскому, 20-го мая 1810 г. Ак. Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 740.).

— Хорошо бы было, говорил Тормасов хану, — если бы вы собрали еще 2,000 человек, для внутреннего порядка в ханстве и на случай помощи хану ширванскому.

Последнему также поручено было принять меры к охранению своего владения, собрать до 3,000 человек и выставить их на границах для отражения неприятеля (Письмо Тормасова хану ширванскому, 19-го мая 1810 г. Ак. Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 776.).

Главнокомандующий просил всех ханов, чтобы они сами делали вторжения в персидские владения, захватывали в плен [339] жителей, отгоняли скот и оказывали содействие нашим войскам, в случае их требования. Никто, кроме Джафар-Кули-хана шекинского, не спешил на призыв главнокомандующего, не содействовал нашим отрядам и не выставлял своей конницы. Особенною же медленностию, в этом отношении, отличались владетели Ширвана и Карабага, как известно, поддерживавшие постоянные сношения с персиянами.

Охладев в своей преданности к России, Мустафа хан ширванский равнодушно принял пожалованное ему Императором Александром бриллиантовое перо, не доставлял по условию провианта нашим войскам, не присылал аманата и сделался весьма скрытным в своих поступках. Подговорив карабагского хана к совокупному действию с собою, Мустафа отправлял вместе с ним гонца за гонцом в Персию с уверениями в своей преданности повелителю Ирана. Так, в октябре, мулла Абдурахман-эфенди, под именем купца, был отправлен к Аббас-Мирзе с большим числом ружей, натрусок, кинжалов и других вещей. Наследник Персии оставил их за собою и заплатил большие деньги, причем спрашивал у эфенди, почему Мустафа так предан России, от которой не видит себе никакой пользы и приказал сказать, что если хан перейдет на сторону персиян, то ему будет выдано 200,000 рублей и в замужество сестра Аббас-Мирзы.

Обещания эти соблазняли Мустафу и вскоре после возвращения муллы был отправлен другой посланный, с заявлением, что и хан карабагский намерен также перейти на сторону Персии.

Оба владельца распускали слух о поражении русских войск и бегстве их к Тифлису. Приняв к себе Селима, бывшего хана шекинского, Мустафа предоставил в его пользование несколько имений, дал ему войско, с которым тот, вторгнувшись в шекинское ханство, разорил многие селения и забрал из ям разный хлеб (Рапорт подполковника Тихановского Тормасову, 15-го октября 1809 г. Ак. Кавк. Арх. Комм., т. IV, № 768.). Тормасов требовал, чтобы Мустафа не радел неприятелям России, и писал как ему, так и хану [340] карабагскому, чтобы они оставили свои замыслы и прекратили сношения с Персиею. «Людей, коих вы для сего употребляли, писал главнокомандующий ханам (В письмах от 28-го октября 1809 г. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 821.), я знаю имена, состояние и звание; знаю и то даже, где они находятся, а потому дела их по заслугам получат свое возмездие. Будьте уверены, что я, имея средство из самой Персии получать верные сведения о поступках и связях каждого, кто входит с неприятелем в непозволительные сношения, знаю их намерения, почему каждый шаг мною примечается, и уже открыл я многое. Но единственно благорасположение мое к вам и надежда, что вы после сего будете иметь ко мне более доверия и теперешние свои поступки потщитесь загладить усердием своим к Его Императорскому Величеству, убедили меня, в ожидании на сие вашего объяснения, остановиться всеподданнейшим донесением моим о всем том, что мне известно и чему я имею доказательства. Итак, дружески предваряю вас быть осторожным и советую, откинув всякую неприязненную мысль или надежду, чтобы могло что-либо укрыться от бдительного надзора, отныне навсегда заняться единственно усердием к службе Государя Императора и тем, чтобы доказать на опыте преданность свою к Всероссийской Империи, ибо в противном случае не думаю, чтобы вам завидна была участь изменника Селима, ветренного Ших-Али и других навлекших на себя справедливый гнев могущественнейшего нашего Государя Императора».

Письмо это оказало некоторое действие, и оба владельца, надев на себя новую маску, стали заявлять о своей преданности России. Мустафа хан ширванский писал даже, что подозрение главнокомандующего считает для себя обидным и просил дать ему какое-либо поручение. Тормасов отвечал, что если хан хочет доказать свою преданность, то употребит все меры к тому, чтобы поймать или изгнать Ших-Али и обеспечить Кубинскую провинцию от его вторжений. Мустафа, конечно, мало думал об исполнении такого поручения, не выставлял конницы и не прекращал своих сношений с Селим-ханом. [341]

В виду предстоявших военных действий и малого числа войск, Тормасов не мог прямо в глаза назвать хана изменником и, по необходимости, принужден был показывать вид, что считает его человеком преданным России. Главнокомандующему известно было, что Мустафа ведет, по-прежнему, переписку с персиянами и, не принимая никаких предосторожностей от вторжения неприятеля, собирает своих подданных в безопасные места. Ходили почти достоверные слухи, что в случае успеха персиян было условлено, что Аббас-Мирза остановится у старой Шемахи, и тогда Мустафа присоединится к нему со всем своим ополчением. Рассчитывая на возможность подобного обстоятельства, ширванский хан заготовлял для продовольствия персидских войск провиант, неподалеку от старой Шемахи, в селении Матрасах, и сам укреплялся на Фит-даге. К последнему, по его словам, он прибегал потому, будто бы, что опасался преследования Тормасова.

Уезжая из Аскарана, по случаю прекращения переговоров с Персиею, главнокомандующий приглашал на свидание Мустафу, которого ни разу не видал и с которым желал познакомиться. Мустафа отговорился болезнию и не приехал. Тогда Тормасов, в виде любезности, выразил сожаление и обещал, при случае, сам посетить хана на Фит-даге, где он находился. Мустафа принял это за угрозу явиться к нему с войсками, сделался недоверчив и приступил к укреплению своей резиденции.

При таких отношениях ширванского хана к русскому правительству трудно было рассчитывать на его содействие нашим войскам. Еще менее можно было ожидать того же от Мегти-Кули-хана карабагского. Облагодетельствованный нашим правительством, Мегти не сохранил к нему преданности, но и не заслужил любви своих подвластных. По подговорам Абул-Фетха, жители, из ненависти к хану, целыми селениями оставляли ханство и переходили в пределы Персии. «Ежели Мегти-Кули-хан, доносил полковник Асеев (Тормасову, от 3-го июня 1810 г. № 136.), останется в беспечности высочайше вверенного ему ханства и не будет сам [342] разведывать о неблагонамеренных карабагцах и не станет брать своих осторожностей, нельзя положиться на верность карабагцев, при вступлении войск персидских в Карабаг».

Отсутствие наблюдательных отрядов и совершенная бездеятельность Мегти-Кули-хана дозволяли персиянам вторгаться в наши пределы и производить безнаказанно грабежи и разбои. Небольшие партии их достигали до Шах-булага и опустошали селения по рр. Тертеру и Куре. На требование, чтобы Мегти собрал свою конницу, он отвечал, что более 500 человек выставить не может и что не он, а русские должны защищать его владение. Занимаясь исключительно семейными раздорами и преследованием людей ему ненавистных, Мегти весьма мало думал о защите своих подвластных от грабежа персидских мародеров, и до июня месяца успел собрать только 70 человек весьма плохой и никуда негодной конницы.

Главнокомандующий укорял хана в том, что он не заботится о себе, тогда как Россия прервала переговоры с Персиею собственно из-за того, чтобы утвердить за ханом все те земли, «кои хотя вам и принадлежат, писал Тормасов, но по слабости и от упущения вашего не повиновались требованиям вашим и не давали податей (Письмо Тормасова хану карабагскому, 31-го мая. Акты Кав. Арх. Ком, т. IV, № 829.)».

Подати и неправильная их раскладка были поводом к несогласиям, существовавшим между членами ханского дома и причиною ненависти народа. Живя в Аскарани, Тормасов присмотрелся к порядкам, существовавшим в Карабагском ханстве, и, получая весьма частые жалобы на произвол и несправедливость хана, признал необходимым, для лучшего устройства дел, составить особый комитет, в который назначил генералов Портнягина и Небольсина, полковника Асеева и правителя своей канцелярии, надворного советника Могилевского. Комитету поручено сделать основательное постановление в раскладке податей и повинностей, и соразмерить их с числом домов, принадлежащих собственно хану, его родственникам и другим владельцам, находившимся в зависимости хана. «Тогда не только [343] следующее в казну, писал Тормасов (Письмо Тормасова от 10-го мая. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 826.), но и доставление на войско провианта и дров не встретит более тех отговорок и отклонений от повинностей, кои доселе ненаказанно происходили, ибо после сего постановления все следующие повинности, при невыполнении оных в определенный срок, будут с кого бы то ни было взысканы при содействии войск, которое полковник Асеев окажет при всяком справедливом требовании. Между тем, когда каждый из платящих повинности будет известен об определительном количестве, причитающемся на его часть, и сделает равную и безобидную раскладку на подвластные ему семейства, то народ при сем порядке почувствует большое для себя облегчение и каждый будет знать свою обязанность».

Такая мера не могла понравиться Мегти-Кули-хану, и недоброжелательство его к русскому правительству еще более усилилось. Мегти поддерживал постоянные сношения с Аббас-Мирзою, не упускавшим случая привлекать на свою сторону как его, так и прочих владетелей. Тегеранский двор ревностно занимался своею прежнею методою, направленною к тому, чтобы возмутить поданных России и тем облегчить собственные действия.

Внутренние неустройства были причиною, что персидское правительство не могло защищать своих границ и, опасаясь наступательных действий русских, думало нападением в разных пунктах отвлечь наше внимание. Мятеж в Имеретии, волнения, происходившие между осетинами, союз с Турциею и, наконец, уверенность, что мусульманские наши провинции примут сторону Персии, были для Аббас-Мирзы достаточным ручательством за успех действий против русских. Рассылая повсюду письма и возмутительные фирманы, Аббас-Мирза стращал жителей Закавказья многочисленностию своих войск, готовых на истребление русских, и обещал широкие милости тем, которые перейдут на его сторону. Он разослал свои прокламации в Грузию, Имеретию и Мингрелию, отправил в Осетию беглого царевича Левана (Сын царевича Юлона, в то время находившегося в России.) с поручением организовать там восстание, и [344] предлагал всем ханам и правителям мусульманских владений единодушно и во имя веры восстать против России.

Имея постоянные сношения с ханами карабагским и ширванским, Аббас-Мирза полагался на их содействие, но считал его недостаточным для борьбы с Россиею. Ему хотелось обеспечить себя большим числом союзников, и наследник персидского престола решился снова склонить на свою сторону хана талышенского. Он обратился к нему с новым предложением выдать дочь за одного из своих братьев и тем признать над собою власть повелителя Ирана. К этому требованию присоединилось и письмо английского посла в Тегеране, старавшегося убедить Мир-Мустафу, что переход на сторону Персии представляет для него весьма большие преимущества.

«Два государства, писал Джонес (Акты Кав. Арх. Ком, т. IV, № 867.), — Персия и Великобритания, связаны теперь узлом дружбы, это всем известно; думаю, что слухи сии коснулись и вашего высокостепенства, по поводу мирных статей. Я теперь нахожусь при шах-задэ (Аббас-Мирзе); дела Персии мне известны, в особенности ваши; правитель Персии так почитает вас, что никакой разницы не имеет между любезными ему ханами».

Сообщая хану талышенскому, что Баба-хан поручил ему вместе с Мирзою-Безюрком управление всеми внутренними делами государства, английский посол, предлагал Мир-Мустафе «истребить ту преданность к России, коею прежде одушевлялись», и посвятить себя на вечное подданство одноверующему своему государю.

«Не отделяя ваши просьбы от своих, писал далее представитель Великобритании, я вам советую, по препровожденной форме прежде при письме моем на маленькой бумажке, писать шаху просьбу о принятии вас в свое особое благодетельство. Сей акт препроводите ко мне. Тогда я, получив оный, лично буду ходатайствовать у престола владыки Персии, который, увидя, что вы чистосердечно уже покорились скипетру шаха, свергнув иго России, конечно, смягчит прежнюю суровость к вам, в успехе чего я вам ручаюсь... [345]

Да и к чему вам русские? Вы персиянин, закона мухамеданского и происходите от колена св. пророка — следовательно, польза ваша не может быть сопряжена с пользою россиян, которые вам вечные неприятели по религии. Вы россиян еще совершенно не исследовали: они имеют правила такие, — где польза их, тут они предлагают покровительство. Время вам покажет их прямой характер. Вот вам пример Грузии; она прибегла под покров России и сия с отверстыми объятиями приняла ее, обещаясь не покорить своему игу. Что же теперь видите вы? Кругом россияне, и столица царя Ираклия соделалась главною квартирою войск российских. Если вы имеете столько твердости, что без содрогания можете читать историю грузинцев, со времен покорения Россиею до нынешнего времени, я вам пришлю копии с писем, писанных ко мне. Вот вам главная черта характера ваших приятелей! Посудите же теперь, если они подобным себе христианам не могли доставить удовольствия покоиться в праотцовских наследиях, как же вы, будучи магометанского исповедания, можете льститься покоем!»

Милый друг я тебе скажу одну басню, которая всем известна:

Некогда коза и лошадь были пущены в одну долину для сыскания себе пищи; первая, будучи украшена природою рогами, всегда первенствовала перед товарищем своим, потому что когда с одними ушами лошадь хотела употребить в снедь что-нибудь приятное, коза, направляя свои острые рога прямо в голову, препятствовала наслаждаться вкусною пищею. Бедная лошадь, придумывая все средства выгнать козу из долины, сама по себе никак не могла; наконец, по долгом колебании, решилась покориться под власть человека, могущего избавить ее от такого неприятеля. На такой конец является она к мирному крестьянину, описывает жалостное свое положение и требует его покровительства. Крестьянин, тронувшись состраданием, принял ее, но с тем, чтобы она позволила на себя ему садиться — и таким образом помощью человека коза была выгнана. Лошадь, не видя уже вредного своего неприятеля, обратилась к человеку с просьбою, чтоб он ее облегчил. Как! вскричал человек, я [346] трудился избавить тебя от козы, а ты меня не хочешь держать на себе?

«Я устала, возразила ему лошадь». — «Ну, что делать, повторил человек, ты мне еще будешь нужна».

«Вот, любезный, эта баснь приличествует вашему положению».

Ни настояния персидского правительства, ни содержание этой басни не поколебали Мир-Мустафу. Он понимал, что как ни льстивы были обещания английского посла, на них все-таки нельзя было положиться, и что покорность Баба-хану могла лишить его ханства и даже жизни. Мир-Мустафа отвечал, что не признает над собою никакой другой власти, кроме русского Императора, и полученное им от английского посла письмо отправил Тормасову.

«За доставление вами, писал последний (В письме хану талышенскому, 4-го июля 1810 г. Акты Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 904.), копии с письма, писанного от английского министра Гарфорта Джонеса, приношу вам истинную мою признательность. Я читал оное с любопытством и оно меня повеселило, ибо содержание сего письма, кто его поймет в точности, довольно забавно. На басенку же, приведенную в письме о лошади и олене (козе) я скажу натуральное свое суждение, что лошадь, приняв на свою спину человека, избавилась от злого своего неприятеля и осталась с прекрасным кормом, жива и при многих выгодах, потому что человек всегда сидеть на спине ее не мог, давал себе и ей покой и за службу оказывал ей всякие ласки, не желая ее уморить голодною смертью для собственной своей выгоды; если же бы не так случилось, то злой неприятель овладел бы и самою лошадью и кормом — следственно, бедную лошадь погубил бы невозвратно».

Отказ талышенского хана был весьма неприятен Аббас-Мирзе и расстраивал все его планы. В случае согласия Мустафы, наследник персидского престола располагал отправить через его владение часть своих войск на соединение с ханом ширванским, пробраться в Кубинское ханство и, при содействии Ших-Али, восстановить против России весь Дагестан. С другой стороны, воспользовавшись восстанием в Имеретии и имея [347] в центре карабагского хана, склонявшегося также на сторону Персии, Аббас-Мирза располагал, на основании заключенного договора с Портою, двинуть часть войск к Ахалцыху и, соединившись с турками, придти на помощь царю Соломону. Подняв знамя восстания среди осетин и уговорив их запереть все пути отступления, персияне рассчитывали, что одновременным действием с фронта и обоих флангов русские будут поставлены в крайне затруднительное положение и, не имея отступления, принуждены будут согласиться на все предложенные им условия мира.

Предположения эти не осуществились. Несговорчивость хана талышенского разрушила все планы Аббас-Мирзы, и он, опасаясь наступательных действий с нашей стороны, решился предупредить их вторжением в Карабаг.

Переправившись в первой половине июня через Худо-аферинский мост, персияне распространились по Карабагу, и передовой отряд их, состоявший из 500 человек, остановился близ селения Туг, при урочище Каргабазаре.

Около этого времени генерал-маиор Небольсин, не подозревая, что селение Мигри занято уже неприятелем, приказал полковнику Котляревскому с баталионом 17-го егерского полка занять этот передовой пункт, как весьма сильный по характеру окружающей его местности. Двигаясь по предписанию, Котляревский встретил на пути тысячу человек персиян, под начальством Керим-хана, отправленного из Нахичевани для усиления мигринского гарнизона. В день встречи Котляревский атаковал неприятеля, разбил его и принудил Керим-хана отступить к Ордубаду. Подойдя затем к Мигри, Котляревский штурмовал его, и не смотря на то, что в селении находилось до 2,000 человек гарнизона, он одержал полную победу. Потеряв до 300 человек убитыми, неприятель бежал за Аракс в совершенном беспорядке, и Мигри было занято нашими войсками.

Занятие это имело весьма большое значение для персиян. Находясь на левом берегу р. Аракса, селение Мигри считалось ключом Карабага и Тавриза, от которого отстояло не далее ста верст. Не было сомнения, что Аббас-Мирза, имея от [348] многочисленных лазутчиков точную цифру людей в отряде Котляревского и пользуясь превосходством своих сил, употребит все усилия к тому, чтобы снова овладеть Мигри. Поэтому, опасаясь, чтобы Котляревский не был отрезан и окружен персиянами, генерал Небольсин оставил две роты в Елисаветполе, а с остальными двумя баталионами выступил из Чардахлы и 5-го июля, прибыв к Аскарани, расположился у урочища Ходжалу. На пути он получил сведение, что Аббас-Мирза стягивает против Котляревского значительные силы и что посланный из Нахичевани Келб-Али-хан, занял дороги, ведущие в Мигри и пресек сообщение. Зная, что у Котляревского имелось продовольствия не более как на 28 дней, генерал-маиор Небольсин распорядился, чтобы, под прикрытием двух рот, была доставлена в Мигри месячная пропорция сухарей. 2-го июля роты прибыли к Котляревскому и с присоединением их в гарнизоне Мигри было 600 человек.

В тот же день до 4,000 человек персиян подошли к селению и расположились за садами на высотах. Это был передовой отряд из войск, посланных Аббас-Мирзою в числе 8,000 человек, под начальством Ахмет-хана, получившего приказание взять селение и выгнать русских. Котляревский готовился к обороне, и хотя ему, еще до прибытия неприятеля, приказано было Небольсиным оставить Мигри и отступить, но он находил это крайне неудобным. Он доносил, что по важности пункта его следует оставить за собою, тем более, что он достался нам весьма дешево. После поражения персиян и занятия селения русскими войсками, мигринские и гюнейские жители, ободренные успехами наших войск, стали возвращаться в свои жилища для обработки полей и садов. Они считали себя вне опасности, тогда как отступление русских повергало их в новое бедствие и заставило бы покинуть свои жилища. К тому же, уступив Мигри персиянам, и дозволив им там укрепиться, нам пришлось бы рано или поздно выбивать их из этого селения и брать штурмом каждое укрепление, что, наоборот, теперь они должны делать сами. Все эти соображения [349] заставили Котляревского оставаться в Мигри и спокойно ожидать дальнейшего хода действий.

Аббас-Мирза подошел между тем к м. Ожансу, и передовые его отряды расположились при селении Хаштаме. Он послал новое приказание Ахмет-хану или умереть, или взять Мигри. Приказание это было получено тогда, когда Ахмет-хан окружил уже со всех сторон селение и держал его в блокаде в течение пяти дней. Персияне пытались отнять воду, но два укрепления, построенные Котляревским у речки отражали нападение. Видя невозможность овладеть этими укреплениями, два английских офицера, бывшие в блокадном отряде, донесли Аббас-Мирзе, что они признают Мигри недоступным для персидских войск и полагают лучшим отступить. Наследник персидского престола согласился с мнением англичан и приказал отойти за Аракс. Ахмет-хан снял блокаду и, отступая к р. Араксу, успел до вечера переправить на противоположный берег только часть своих войск; главные же силы остались на левом берегу реки и расположились спокойно на ночлеге, не допуская мысли, чтобы незначительный отряд русских войск мог произвести нападение.

Сподвижник доблестного Карягина, полковник Котляревский думал иначе. Он не придавал никакого значения числу неприятеля и зная сомнительную храбрость персиян, атаковал их с полною уверенностию в успехе.

Оставив в укреплении две роты, под прикрытием которых доставлен был к нему провиант, Котляревский разделил остальной свой отряд на три части, с которыми и бросился на неприятеля одновременно с разных сторон. Не ожидавшие нападения персияне успели открыть огонь только тогда, когда атакующие, не тратив времени на стрельбу, бросились в штыки. Полный успех и совершенное поражение персиян увенчали подвиг Котляревского. Встречая повсюду смерть, персияне искали спасения в бегстве, кидались в реку и были провожаемы пулями. Весь берег был покрыт трупами и урон неприятеля в этом деле простирался до 800 человек убитыми, [350] не считая утонувших. Вся потеря с нашей стороны состояла из двух офицеров и 17-ти человек нижних чинов (Отношение Тормасова гр. Каменскому, 26-го сентября 1810 г. Акты Кав. Арх. Ком, т. IV, № 1445.).

Поражение, нанесенное Ахмет-хану на берегах Аракса, имело значительное влияние на последующие действия персиян. Озадаченный таким исходом дела, Аббас-Мирза отказался от дальнейших покушений в этом направлении и вывел большую часть своих войск из Карабага. Там остались только отдельные шайки грабителей, преследуемые самими жителями и весьма часто с большим успехом. Это преследование было для наследника Персии лучшим доказательством, что народ не разделяет образа мыслей своего хана, и если Мегти-Кули-хан мог считаться в числе сторонников повелителя Ирана, то подвластные его не желали возвращения под власть Персии. Ни подговоры и тайные внушения, ни многочисленные обещания не оказали влияния на карабагцев, и Аббас-Мирзе приходилось искать успеха в другом месте.

Опасаясь, чтобы после победы, одержанной Котляревским, русские не вступили в пределы Персии, Аббас-Мирза принял меры к поспешному укреплению Тавриза и Нахичевани и отправил нарочного к эрзерумскому сераскиру, убеждая его, на основании заключенных условий, поспешить вторжением в Грузию. Чтобы снасти ее и вместе с тем не дозволить и персиянам иметь успех в наших пределах, Тормасов стал с главным корпусом впереди Тифлиса, у Саганлуга. «Ахалцыхский наша, — доносил он (Во всеподданнейшем рапорте от 6-го июля, № 118.), — не предпринимает ничего против Грузии, ожидая военных действий от персиян, а те такими же глазами смотрят на ахалцыхского пашу, и дожидают, чтобы я, занявшись ахалцыхскими войсками, не мог усилить тех отрядов, которые против них поставлены. Я держу себя в совершенной готовности на все, ожидая со дня на день, что обстоятельства заставят меня в которую-нибудь сторону делать движение».

Конечно, если бы русскому главнокомандующему пришлось [351] составить для противника самый невыгодный план действий, то, по всей вероятности, он и тогда не ослабил бы так действий персиян, как они ослабляли себя, допуская разбивать по частям. Потерпев неудачу в Карабаге, Аббас-Мирза собрал свои войска у Абарана, с намерением вторгнуться в Памбаки и Шурагель, защита которых была возложена на генерала Портнягина.

Находившиеся в ведении последнего войска были разделены на два главные отряда: один, силою в 1,380 человек с 9-ю полевыми орудиями, стоял при Амамлах, а другой, в составе 600 человек с 4-мя орудиями, — в Тамардаши. Сверх того, 367 человек с 1 орудием занимали местечко Гумры, 587 человек с орудием находились в Артике; 560 человек с двумя орудиями — в Караклисе и 395 человек с орудием — в Беканте. Большая часть жителей со всем имуществом была собрана в укреплениях, под защитою войск, или находилась в местах безопасных.

В таком положении была оборона этих двух провинций, когда Тормасов поручил Портнягину атаковать персиян, стоявших у Абарана, составив для того, сколько возможно, сильный отряд, но Портнягин не находил возможным исполнить это, сколько по дальности неприятеля, столько же и потому, что, стянув войска к одному пункту, он мог ослабить посты Караклисский, Артикский, Бекантский и Гумринский (Рапорт Портнягина Тормасову, 23-го июля, № 235.). Пройдя налегке ущельями и появившись против одного из постов, персияне могли легко уничтожить его, тем более, что имели полную возможность отрезать все горные дороги и воспрепятствовать поданию помощи.

Получив от Портнягина заявление о тех затруднениях, которые он встречает относительно атаки персиян, Тормасов торопился оставить Тифлис и в ночь с 11-го на 12-е августа выступил из лагеря при Саганлуге и перешел к реке Цопи. В Тифлисе оставлен был правитель Грузии, которому поручено принять в свое ведение все войска, находившиеся [352] внутри страны, и расположить их в трех главнейших пунктах: против Осетин, в Боржомском ущелье и против прохода к Корелям. Полковник Сталь с двумя эскадронами Нижегородского драгунского полка, 50-ю человеками егерей, 65-ю казаками и двумя орудиями, отправлен в Карталинию. Ему поручено принять команду над всеми войсками, там расположенными, и над баталионом 15-го егерского полка, стоявшим в Цалке, под начальством полковника Печерского, и прикрывавшем Борчалинскую дистанцию, Тифлисский уезд и пространство от г. Гори до Мцхета. Поддерживая постоянное сообщение между собою, все эти отряды обязаны были иметь связь и с войсками, действовавшими в Имеретии.

Между тем Тормасов получил известие, что Али-Шах-задэ с отрядом, в 10,000 человек стоит лагерем на Карниаре, в 70-ти верстах от Портнягина, и что персидское правительство, будучи убеждаемо Шерифом-пашою ахалцыхским к соединенным действиям против Грузии, отправило во внутренность Баязетского и Карсского пашалыков 7,000 отборных войск своих, под начальством эриванского сардаря Хуссейн-Кули-хана, который на пути присоединил к себе всех карапапах и войска магизбертского владельца Кара-бека, отложившегося от повиновения карсскому паше. Составив, таким образом, отряд до 10,000 человек, Хуссейн намерен был, проходя в Ахалцых, вторгнуться в Шурагель. Для воспрепятствования такому намерению, Тормасов оставил центральную позицию у Цопи и поспешно перешел к Цалке, а генерал Портнягин, с отрядом из 400 человек Саратовского мушкетерского полка, 140 драгун, 100 казаков, 4-х орудий и казахской конницы, выступил из Амамлы и остановился между Артиком и Гумрами. Здесь он узнал, что сардарь эриванский, отказавшись от действий в Шурагельской провинции, прошел 11-го августа вдали наших границ по владениям Карсского пашалыка, с намерением следовать через Ахалцых в Имеретию, где, как ему сообщили, русские терпят большой урон и совершенно отрезаны от Грузии. Имея в виду действовать на сообщения Хуссейн-Кули-хана эриванского, Портнягин 14-го [353] августа перешел в Гумры, а стоявшему в Артике с отрядом полковнику Уракову приказал занять лагерь близ селения Касмалы, в 4-х верстах от Артика, для обеспечения Памбакской провинции.

Спустя час после прибытия в Гумры, Портнягин услышал пушечные выстрелы со стороны Артика и не зная чему приписать их, двинулся к этому селению. Горящие в разных местах поля разъяснили его недоразумение, и он увидел, что персияне зажгли местах в пяти собранный в копны хлеб и атаковали Артик, но были отражены полковником князем Ураковым и отступили к стороне Абарана.

Находя необходимым прикрыть уборку памбакских полей, Портнягин двинулся к Амамлам (Рапорт Портнягина Тормасову, 15-го августа, № 316. Ак. Кавк, Арх. Ком. т. IV, № 1114.), а Аббас-Мирза, не покидая своего намерения повторить нападение на Артик и желая развлечь наши силы, отправил приказание Али-Шах-задэ беспокоить русских в Памбаках и Шурагели, а от эриванского сардаря требовал, чтобы он оказал скорейшее пособие царю имеретинскому и вторгся в Грузию.

В половине августа Хуссейн-Кули-хан подошел к Ахалкалакам, где встречен был грузинским царевичем Александром, уверявшим, что в Карталинии и Кахетии все подготовлено к восстанию и что грузины ожидают только вступления персиян в их владения. Не доверяя словам царевича, Хуссейн не решился действовать с одними своими силами и положил дожидаться условленного соединения с Шерифом-пашою, который обещал прислать на помощь до 17,000 человек, по его словам, собранных уже у Ахалцыха.

Прошло более двух недель с тех пор, как Хуссейн подошел к Ахалкалакам, а Шериф-паша своих войск не присылал. Он не мог двинуться из опасения, что его личный враг и соперник, Селим-паша, воспользуется его отсутствием и овладеет Ахалцыхом. Шериф знал, что Селим имеет партию приверженцев и ведет переговоры с русскими, а [354] потому и предпочел оставаться в Ахалцыхе. Настаивания Хуссейн-Кули-хана о скорейшей присылке турецких войск не имели успеха, и он писал Аббас-Мирзе, что если до наступления холодного времени не получит помощи от Шериф-паши, то принужден будет вернуться назад.

Такое выжидательное положение, в надежде получить помощь, имело самые губительные последствия для Хуссейна.

В то время, когда он, оставаясь у Ахалкалак, производил мелкие вторжения в наших пределах, Тормасов приближался к границам Ахалцыхского пашалыка и как только узнал, что предполагаемое соединение персиян с турками еще не состоялось, решился воспользоваться разобщенностью неприятельских сил и нанести поражение Хуссейн-Кули-хану. Он сформировал летучий отряд, из баталиона 9-го егерского полка, под начальством полковника Лисаневича, баталиона 15-го егерского полка, под командою полковника Печерского, 200 казаков и 150 человек татарской конницы. Поручив начальство над этим отрядом генерал-квартирмейстеру кавказской армии, генерал-маиору маркизу Паулуччи (Он назначен в эту должность Высочайшим повелением 10-го июня 1810 года.), главнокомандующий приказал ему отправиться в обход через снеговые горы, в три перехода дойти до неприятельского лагеря, атаковать его ночью и окончить экспедицию не долее, как в десять дней (Тормасов военному министру 21-го сентября 1810 г. Воен. Учен. Арх. дело № 2416, пап. В.). При этом, не ограничиваясь одним поражением Хуссейна и желая отрезать ему путь отступления, Тормасов приказал генерал-маиору Портнягину сформировать другой летучий отряд, атаковать Али-Шах-задэ, обратить его в бегство и произвести беспокойство в Эриванской области. Но если бы Портнягин нашел невозможным отрезать отступление Хуссейну, то главнокомандующий просил его, не входя далеко в пределы Эриванского ханства, вернуться назад (Предписание Портнягину, 31-го августа 1810 г. Акты Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1128.). К сожалению, и на этот раз Портнягин, [355] занятый преследованием персиян, не мог исполнить желания Тормасова,

В конце августа, значительная неприятельская партия, подойдя к селению Артику, успела отогнать скот и сжечь несколько полей пшеницы и ячменя. Получив об этом известие, генерал-маиор Портнягин, с отрядом в 775 человек пехоты и кавалерии, при четырех орудиях (В отряде находилось 500 человек Саратовского мушкетерского полка, 140 драгун, 100 казаков и 35 человек казахской конницы.), выступил из Амамлы и вечером 6-го сентября, через Бекант, пришел в Артик, где явился к нему бежавший в Персию царевич Теймураз с изъявлением покорности и с просьбою отправить его в Тифлис (Впоследствии царевич был по собственному желанию отправлен в Петербург. Ак. Кав. Арх. Ком. т. IV, № 215.). Исполнив желание царевича и не найдя неприятеля в Артике, Портнягин двинулся в Талынь, но там узнал, что Аббас-Мирза отправил Али-шаха с 6,000 человек к Амамлах, для разорения тамошних жителей. Портнягин пошел обратно, но Али-шаха не догнал. Отбитый находившимся в Амамлам гарнизоном и опасаясь встретиться с более значительным отрядом русских войск, Али отступил к Эривани, на соединение с войсками Аббас-Мирзы.

Преследование неприятеля отняло время, и Портнягин не успел принять участия в поражении Хуссейн-Кули-хана и содействовать в этом маркизу Паулуччи.

Последний, выступив из Думанис и следуя кратчайшим путем через горы, 3-го сентября, соединился с баталионом Печерского в Ганзе, находившемся в 26-ти верстах от Ахалкалак. В Ганзе маркиз Паулуччи узнал, что в распоряжении Хуссейн-Кули-хана находится 6,000 человек, расположенных лагерем возле самой крепости и под ее выстрелами; что в Ахалцых прибыл левантский Сулейман-бек с 2,000 конницы и что Шериф-паша имел свидание с эриванским сардарем, после которого остался в Ахалкалаках (Рапорт маркиза Паулуччи Тормасову, 3-го сентября 1810 г. № 32.). Свидание это могло иметь только два следствия: или скорое соединение персиян [356] с турками, или же, в случае отказа Шериф-паши дать свои войска, отступление Хуссейн-хана и возвращение его в Эривань. Как в том, так и в другом случае маркиз Паулуччи должен был спешить атакою, чтобы одно из двух: или не допустить соединения персиян с турками, или же не дозволить эриванскому сардарю уйти безнаказанно в свои владения.

В пять часов пополудни, 5-го сентября, отряд Паулуччи выступил из Ганзы и в три часа ночи, в самую ненастную погоду, обойдя крепость, степью, с левой стороны, подошел к персидскому лагерю, покоившемуся глубоким сном. Направив баталион Лисаневича на правый фланг лагеря, а Печерского — на левый, маркиз Паулуччи, не останавливаясь, двинулся в атаку. Подойдя на сто сажен к неприятелю и не будучи никем замечены, колонны произвели одновременно залп из ружей и с криком «ура»! бросились в штыки. Застигнутые врасплох, персияне не успели разобрать ружей, как были уже опрокинуты.

При первых выстрелах Хуссейн-Кули-хан и царевич Александр бросились в ров, находившийся позади лагеря, и успели бежать почти голые, в том только платье, в котором спали. Величайший беспорядок произошел в лагере противников, не ожидавших русских и, в первое время, не понимавших причины столь внезапной тревоги. Стесненные со всех сторон персияне искали спасения в крутом и каменистом рву, в который падали толкая друг друга. Там собралась огромная толпа, в которую наши солдаты стреляли почти в упор. Караул, охранявший ставку сардаря и расположенных вблизи знатнейших чиновников, оказал наибольшее сопротивление и дрался отчаянно, пока полковник Лисаневич не положил почти всех на месте. С крепости открыли огонь тогда уже, когда дело было кончено. Персияне потеряли в этом деле двух ханов и 700 человек убитыми и ранеными; в плен же взяты Измаил-хан и 11 чиновников. «Поражение, — писал Тормасов генералу Симоновичу, — было до сих пор неслыханное в здешнем крае, как и добыча здесь неслыханная». Замечательный по азиятскому богатству лагерь, множество [357] драгоценностей, четыре знамени и одно Хуссейн-хана с гербом Персии, достались победителям. Найденное оружие и палатка хана были взяты; прочие же вещи, состоявшие в экипажах и палатках, по невозможности взять с собою, были уничтожены. Солдаты вышли из дела обремененные вещами и деньгами. Лошади и лошаки, бежавшие из лагеря при первых выстрелах, сделались добычею ахалцыхских карапапахов.

Столь блестящая победа стоила нам четырех убитых и 17-ти раненых нижних чинов.

«Не могу, однако же, — доносил Паулуччи (Тормасову в рапорте от 6-го сентября 1810 г. Акты Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1128.), — не разделить сей экспедиции с полковником Лисаневичем, который совершенно во всем том, что я располагал и выполнил, содействовал мне. За долг себе ставлю покорнейше просить позволить мне рекомендовать вам сего отличного штаб-офицера, которого я вижу вторую кампанию, после чего полагаю, что есть польза Г. И. довести такого чиновника до такой степени, в коей мог бы более случая иметь один командовать частями и пользоваться надобными главного начальства поручениями».

После трехчасового боя, маркиз Паулуччи приказал остановить солдат, отвел их на 1/2 версты назад и собрал в один отряд. С наступлением рассвета, когда крепостные выстрелы стали более действительны и появились толпы неприятеля, отряд отошел от Ахалкалак еще верст на десять и остановился у моста, называемого Гурма-керпи.

Если бы маркиз Паулуччи атаковал персиян днем, он, конечно, не достиг бы тех результатов, какие приобрел при ночном нападении, во-первых, потому, что лагерь Хуссейн-хана находился под сильным огнем крепости, а во-вторых, турки не оставили бы без помощи своего союзника, и тогда борьба оказалась бы неравною. К тому же днем, при всей беспечности персиян, едва ли бы удалось нашему отряду подойти незамеченным на близкое расстояние, тогда как ночью мы атаковали неприятеля врасплох и заставили ахалкалакского коменданта, при первых выстрелах, запереть крепостные ворота и [358] не пропускать никого, ни в крепость, ни из крепости. Персияне предоставлены были собственным силам, и хотя маркиз Паулуччи не мог на плечах бегущего неприятеля ворваться в крепость, но за то нанес ему совершенное поражение.

Поражение это имело весьма важное значение: оно спасло Карталинию от неприятельского вторжения и, не допустив соединения персиян с турками, положило начало вражды между двумя союзными державами. Вражда эта еще более усилилась, когда, по отступлении нашего отряда, в персидский лагерь явились их бывшие союзники, ахалцыхские карапапахи, разграбившие остатки багажа и доведшие персиян до того, что они остались полунагие, без оружия, лошадей и без пищи. «По мнению моему, писал Тормасов (Военному министру 21-го сентября, 1810 г. Воен. Учен. Архив, д. 2416, папка В.), сей последний поступок союзных турецких войск стоит другой победы, ибо подтверждаются известия, одно за другим, что сардарь эриванский, Хуссейн-Кули-хан, в унизительном положении поведший свои войска назад без оружия, вместо бывшей конницы, сделавшейся пехотою, приписывает всю свою неудачу несдержанию слова ахалцыхского Шериф-паши».

Только на другой день после поражения, и именно 6-го сентября, Шериф-паша прибыл в лагерь Хуссейна, для того, чтобы помочь ему собрать остатки своих войск и доставить средства возвратиться в Эривань (Рапорт маркиза Паулуччи Тормасову, 8-го сентября. Акты Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1168.).

Приказание Тормасова окончить экспедицию в десять дней было исполнено, и 8-го сентября маркиз Паулуччи возвратился с отрядом в Цалку. Он произведен был за эту победу в генерал-лейтенанты, а полковник Лисаневич — в генерал-маиоры; многие офицеры получили награды.

Узнав о поражении эриванского сардаря и желая подержать упадший дух своего ополчения, Аббас-Мирза приказал Али-Шаху снова вторгнуться в Шамшадыльскую провинцию и склонить татар к переселению в Персию со всем скотом и имуществом. Татары не только не сочувствовали персиянам, но встретили их [359] у Джегама, как неприятелей. Они тотчас же приготовились к обороне и, не имея помощи от наших войск, сами защищали себя двое суток, отражая нападение многочисленного неприятеля (Тормасов военному министру, 21-го января 1811 г. Воен. Учен. Арх. д. № 2416, п. В.).

Сохраняя непоколебимую верность и усердие к русскому престолу и будучи весьма храбры, шамшадыльские татары составляли прекрасную конницу, которая была не по силам персиянам. Довольствуясь отгоном небольшой части скота, неприятель отступил от Джегама и потянулся к чардахлинской дороге. Небольсин отправил для преследования его с фронта две роты Троицкого полка, с тремя орудиями и тридцатью казаками, а сам двинулся наперерез и встретил отступавших у реки Джагора. Принятые в два огня, персияне бежали за чардахлинскую гору, будучи преследуемы шамшадыльскою конницею, под начальством отважного и распорядительного их моурава, капитана Ладинского.

Бросившись одни преследовать неприятеля, шамшадыльцы гнали его восемнадцать верст до самого узкого прохода, в котором была устроена ими засада. При входе в тесное ущелье персияне были окончательно разбиты и принуждены, побросав свои вьюки и лошадей, взбираться на крутую гору поодиночке. Они потеряли до 400 человек убитыми, 100 лошадей, и бросили весь угнанный ими скот. За такой подвиг шамшадыльский султан Насиб-бек был произведен в капитаны, многие агалары получили чины или медали за храбрость.

Персияне отступили к Эривани, и Баба-хан, оставив местечко Уджан-чемен, отправился в Тегеран. Охранение и защита Ордубада поручены были Шерафи-хану и Садык-хану, которые, опасаясь прихода русских, строили укрепления; нахичеванская крепость также исправлялась. Оставаясь в Эривани, Аббас-Мирза не предпринимал ничего решительного, и 15-го сентября генерал Небольсин возвратился с отрядом в Шамхор, но, по неимению там дров и фуража, отступил к Елисаветполю (Рапорт Небольсина Тормасову, 16-го сентября, № 312.). На передовой позиции, далеко выдавшись вперед и ближе всех к неприятелю, стоял полковник Котляревский, [360] занимая селение Мигри. Ему приказано было укрепить местечко и обеспечить совершенно от нападения персиян. Котляревский отвечал, что Мигри укреплено самою природою и не нуждается в искусственных постройках (Предписание Небольсина Котляревскому, 23-го августа, № 1301. Рапорт Небольсина Тормасову, 11-го сентября, № 300.). Он был твердо убежден, что персияне не в состоянии овладеть этою позициею, и что борьба с русскими всегда окончится их поражением. Сдавая в октябре мигринский пост 17-го егерского полка подполковнику Парфенову, Котляревский советовал ему не считать неприятеля и всегда действовать наступательно, быстро и решительно, ходить форсированными маршами без ранцев и даже без шинелей, и тогда успех несомненен. Персияне сами сознавали невозможность бороться с русскими и всегда избегали встречи с сколько-нибудь значительным отрядом наших войск. Располагая значительною кавалериею, они искали успеха в быстром перенесении театров действий с одного места на другое и рассчитывали на содействие населения, или же на получение добычи до прихода русских войск. При помощи грабежа и разорений, персидское правительство надеялось утомить население, показать, что русские не в силах защищать его и тем заставить или туземцев перейти на сторону Персии, или же русское правительство искать случая к заключению мирных условий.

Таковы были виды тегеранского двора при начале кампании 1810 года, и Аббас-Мирза возлагал на них большие надежды; но когда оне не осуществились, то, опасаясь должного возмездия, стал сам искать мира. Его нарочный с письмом был послан к армянскому патриарху Ефрему, жившему тогда в Тифлисе. Аббас-Мирза предлагал ему быть посредником в примирении двух держав и выражал надежду на его содействие. Тормасов старался показать, что не добивается заключения мира, и высказывал, что никакие переговоры невозможны до тех пор, пока персияне не прекратят совершенно хищнических вторжений в наши пределы. Он указывал на Карабаг, где происходили еще мелкие грабежи и разбои. Персияне уводили там жителей и [361] отгоняли скот, но хан не принимал никаких мер и спокойно смотрел, как грабили его подвластных. Не имея возможности оборонять каждую тропинку на границе, главнокомандующий требовал от Мегти-Кули-хана, чтобы он принял меры к защите своих владений.

«Признательно должен сказать, писал ему Тормасов (В письме от 15-го сентября 1810 г. Ак. Кав. Арх. Ком. т. IV, № 825.), что в нынешнее лето вы так слабо употребляли себя на пользу службы Его Императорского Величества, что я вынуждаюсь напомнить вам и сказать истину, которую я имел только у себя на сердце, т. е. что Государь Император вверил вам ханство не по другим каким-либо правам, как только в ожидании от вас неограниченного усердия, какое вы оказывали до утверждения вас владетельным ханом. Но теперь вы вовсе не соответствуете сим надеждам, ибо я знаю, что конницы в Мигри, кроме сорока бедных и на дурных лошадях всадников, не посылали, не взирая на многократное настояние; знаю и то также, что вы ни при себе, ни в нужных местах не имели оной во все лето и не радели ни о караулах, ни о постах.

Вопрошаю же вас, кто страждет от таковой беспечности? — народ, Высочайше управлению вашему вверенный и который в вас должен бы был находить наибдительнейшего попечителя о их благе. Итак, от сего то происходит, что некогда примерно храбрый карабагский народ, коего чтила сама Персия, а соседи трепетали, находится в столь ослабевшем положении, что 30 или 40 хищников, ворвавшись во внутрь самого Карабага, ненаказанно возвращаются назад с грабежом, убивают беспечных карабагцев и увлекают в плен жертвы вашей недеятельности. С огорчением слышал я не один раз от достоверных особ, что ваше превосходительство произносили, что Государь Император берет от вас дань, и потому российские войска и защищают Карабаг. Скажите, что вы в таком бы случае делали и для чего же носили на себе знаменитое достоинство хана? Разве только для собрания дани, а больше ни для [362] чего? Нет, должен не закрываясь сказать, что звание такого хана унизило бы таковое знаменитое достоинство.

Больно, очень больно видеть, что Карабаг, славившийся мужеством и храбростию всеобщею, в карабагских жителях теперь заснул. От чего же сие произошло? От того, что хозяин Карабага, коему вверено благо сего народа, говорит: пусть русские дерутся и защищают землю, от щедрот Монарших мне порученную. Дойдя теперь до настоящей моей цели, прошу ваше превосходительство употребить всю свою власть на то, чтобы, по требованиям самой необходимости, конница ваша всегда содействовала войскам Его Императорского Величества, защищающим вашу землю, чтобы разъезды и караулы повсюду в нужных местах были поставлены, и чтобы почты были во всей исправности».

Подобно прочим и это письмо не оказало должного действия. Мегти-Кули-хан оставался, по прежнему, бездеятельным и, как увидим впоследствии, не оказывал никакого содействия русской власти.

Между тем, неприязненные отношения, возникшие после ахалкалакского поражения между персиянами и турками, готовы были окончиться боевым столкновением. Обвиняя в своем несчастии Шериф-пашу и оставаясь в границах Карсского пашалыка, Хуссейн-Кули-хан эриванский умолял Аббас-Мирзу помочь ему войсками, чтобы отмстить ахалцыхскому паше за его коварный поступок.

Опасаясь такою помощью возбудить вражду между двумя государствами, наследник персидского престола отказал в пособии Хуссейну и тем устранил для нас возможность, воспользовавшись междоусобием, без значительных потерь, присоединить Ахалцыхский пашалык к составу Империи.

Такое присоединение было необходимо и вытекало из естественного хода событий. Спокойствие и безопасность наших границ были немыслимы до тех пор, пока Ахалцыхский пашалык не будет в наших руках. К приобретению его русское правительство стремилось с самого начала настоящего столетия, но недостаток боевых средств был причиною нашего неуспеха [363] в этом отношении. Со вступлением Тормасова в управление краем, боевые средства наши в Закавказье не усилились, а обстоятельства изменились к худшему. К постоянным грабежам лезгин присоединилось то участие, которое Шериф-паша принимал в имеретинском восстании и в поддержке Соломона войсками. Это участие, замедляя умиротворение края и отзываясь на безопасности всего правого фланга, заставляло нас держать там большое число войск. Приняв к себе беглого царя Соломона, Шериф-паша обнадеживал имеретин своею помощью, и таким образом становился источником всех волнений в крае. Главнокомандующий требовал, чтобы Шериф выдал Соломона, или, по крайней мере, не давал ему убежища в своих владениях, но паша отвечал отказом. По всему видно было, что к такой мере его можно принудить только силою оружия, и Тормасов, пользуясь временным затишьем со стороны Персии, решился привести в исполнение давно задуманную им экспедицию в Ахалцыхский пашалык.

Для облегчения своих действий, главнокомандующий поручил генералу Симоновичу войти в сношение с Селим-пашою, и если он согласится подписать трактат о подданстве и выдать аманатов, то обещать «вручить ему столько вспомогательных голландских войск, сколько, ему надобно будет для найма лезгин и для вреда Шериф-паше». Селим не преминул воспользоваться таким предложением, и хотя, как увидим, не оказал нам помощи, но успел взять более двух тысяч червонцев.

Предположение Тормасова восстановить его владетелем Ахалцыхского пашалыка не осуществилось, главнейшим образом, потому, что Селим не имел значительной партии приверженцев, и переговоры с ним повели только к напрасной трате времени, а между тем наступившая осень затрудняла действия. Не смотря на то, полученное Тормасовым известие о поражении на Дунае 40,000 турок заставляло его поспешить движением. Полагая, что после такого поражения Порта будет искать мира и войдет в переговоры, главнокомандующий желал выговорить уступку России Ахалцыхского пашалыка, но понимал, что без овладения им Порта не согласится на добровольное отчуждение своих [364] земель. Чтобы достигнуть такой уступки, необходимо было овладеть Ахалцыхом до начала переговоров, и потому в половине октября Тормасов сформировал три отряда для одновременного действия в ахалцыхском пашалыке. Он приказал находившемуся в Имеретии генералу Симоновичу с 3 1/4 баталионами (Два баталиона Кавказского гренадерского, один 15-го егерского и рота 9-го егерского полков.), с казаками и охотниками из имеретин, мингрельцев и гурийцев вступить в Ахалцыхский пашалык по тому направлению, которое признает лучшим, и, соединившись с Селим-пашою, составить правую колонну. Сам главнокомандующий прибыл в Сурам и, приняв там начальство над шестью баталионами (Два баталиона Херсонского гренадерского, один Кавказского гренадерского, один Кабардинского мушкетерского и два 9-го егерского полков.), 400 драгун, 600 казаков и грузинскою милициею, располагал двинуться в центр Ахалцыхского пашалыка, через Боржомское ущелье. Наконец, третий отряд или левая колонна, под начальством генерал-маиора Портнягина, направлена из Думанис, в составе трех баталионов (По одному баталиону от полков: Тифлисского, Саратовского и 15-го егерского.), 200 казаков и 500 татар. Все три колонны должны были выступить с таким расчетом, чтобы 15-го ноября быть у стен крепости, и по пути объявлять всем, что мы идем только для наказания одного Шериф-паши, и потому жители могут оставаться безопасно в своих селениях и домах.

Предполагая, что Симонович прежде других вступит в ахалцыхский пашалык, Тормасов поручил ему объявить свое воззвание к туземному населению.

«Я иду с непобедимыми войсками, писал главнокомандующий (В прокламации от 25-го октября 1810 года. Ак. Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 1225.), не для разорения вашего, но для устроения вашего счастия на прочном основании и для наказания одного Шериф-паши, изменившего честному своему слову и нарушившего покой края, в попечение мне вверенного».

Описывая поступки ахалцыхского паши, Тормасов говорил, [365] что, поверив его уверениям, считал Ахалцыхский пашалык дружественным. Чем же заплатил паша? Гнусною изменою. Он принял к себе беглого имеретинского царя, снабжал его деньгами, подкреплял войсками и приглашал персиян на разорение Карталинии. Персияне разбиты при Ахалкалаках, а Имеретия усмирена. Вместо того, чтобы раскаяться, Шериф-паша принял к себе вторично Соломона, и за то русские войска направлены теперь к Ахалцыху, чтобы наказать пашу.

«Знаю я, писал Тормасов, что вы, обитатели Ахалцыхского пашалыка, не участвовали в коварных деяниях Шериф-паши, и потому меч мой не обратится на вас, если будете спокойны, отстанете от Шериф-паши и, прибегнув к неизреченному великодушию всемилостивейшего моего Государя Императора, покоритесь доброю вашею волею. Тогда гробы ваших предков, мирные ваши жилища, жены, дети и имущество будут сохранены, ни одна насильственная рука до вас не коснется, и я, приняв вас под благодетельный покров Всероссийского Государя Императора, огражу всею безопасностию и прочно устрою ваше счастие. В противном же случае, знайте, что со всех сторон вступает в землю вашу многочисленная армия победоносных войск российских, несет меч и пламя для истребления непокорных. Малейшее сопротивление ваше польет реки крови; погибель ваша и семейств ваших будет тогда неизбежна».

1-го ноября генерал-маиор Симонович выступил в поход и, через неделю, 8-го числа, должен был перейти границу. Под предлогом болезни, Селим-паша отказался присоединиться к Симоновичу и не принимал никакого участия в наших действиях в Ахалцыхском пашалыке. Выпавший глубокий снег препятствовал Симоновичу следовать большою дорогою, и он решился идти по торговой, но и она была так узка (не шире аршина), что по ней невозможно было везти орудия. Они были разобраны на части, причем лафеты солдаты несли на себе, а тела орудий везли на особо устроенных, с узкими полозьями, санях. Затруднения, встреченные в пути, были причиною, что пришлось ограничиться тремя орудиями, да и те слишком обременяли отряд. При самом вступлении в пределы Ахалцыхского [366] пашалыка Симонович встретил неприятеля, в числе до 2,000 человек, засевших в ущелье Маджас-Цкали. Крепкое от природы ущелье это было защищено четырьмя рядами засек, но, не смотря на то, неприятель был выбит штыками с большою потерею, и затем не показывался уже до самого Ахалцыха.

На другой день после выступления Симоновича, отряд генерала Портнягина также оставил Думанисы. Встречая жителей укрывающимися в горах, Портнягин почти на всем пути не встречал сопротивления, и только по приближении к Ахалцыху конная партия в 1,500 человек пыталась остановить его движение. Высланные вперед казахские и шамшадыльские татары рассеяли неприятеля и преследовали его до самых стен крепости. Остановившись вблизи Ахалцыха, Портнягин выслал разъезды вправо и открыл сообщение с главнокомандующим.

Последний, по неимению дорог, принужден был разделить свой отряд на две колонны: одну — под начальством генерал-маиора Титова (баталионы Херсонского гренадерского и 9-го егерского полков), а другую — под командою генерал-маиора князя Орбелиани (баталион Кавказского гренадерского, баталион Кабардинского и баталион, составленный из драгунов). В авангарде шли все казаки, подчиненные полковнику Денисову 9-му, и присоединившиеся к отряду два баталиона 9-го егерского полка, под начальством маркиза Паулуччи.

Следуя в таком порядке к Ахалцыху, главнокомандующий, 11-го ноября, подошел к м. Сахиро, и тотчас же приказал маркизу Паулуччи рекогносцировать крепостцу Ацквер (Ацхур), стоявшую на берегу р. Куры и считавшуюся ключом Ахалцыха. В крепости оказалось весьма мало гарнизона, и потому Тормасов, не занимаясь побочными действиями, ринулся далее, и 14-го ноября подошел к Ахалцыху.

Из Имеретии давно уже сообщили Шериф-паше о движении русских войск и он приготовился к обороне. Земляной вал, с палисадом, составлял главную ограду Ахалцыха, за которою было собрано до 10,000 человек. Шериф-паша заперся в крепости и решился не выходить в поле. Для обложения ахалцыхской крепости приказано было отряду генерал-маиора Портнягина [367] переправиться через р. Цалку и, следуя левым ее берегом, занять позицию при с. Марди; бригаде генерал-маиора Титова стать на правом фланге главного корпуса, примыкая к р. Цалке, а второй бригаде, генерал-маиора князя Орбелиани — примыкая к той же реке, расположиться на левом фланге. Сообщение между этими двумя отрядами производилось по мосту, устроенному у дер. Суплиси.

Таким образом, 15-го ноября Ахалцых был обложен с трех сторон, а четвертая оставлена для отряда генерала Симоновича (Предписание Симоновичу 15-го ноября, № 1145.), который, прибыв 16-го числа, расположился между отрядами Титова и князя Орбелиани.

Со вступлением наших войск в Ахалцыхский пашалык, жители пограничных селений добровольно покорились и оставались покойными, но жившие внутри пашалыка скрылись с семействами и имуществом в горы. Узнав об этом, Тормасов приказал милиции, состоявшей из грузин, мингрельцев и татар, числом до 3,000 человек, рассеявшись по всему пашалыку, выводить в наши пределы христианские семейства. Бывшим в составе милиции князьям грузинским предоставлено право собирать христиан и отправлять их в Грузию, с тем, что выведенные будут принадлежать им, как «собственные крестьяне тем, кто их достанет». Тем жителям, которые оставят пашалык добровольно и переселятся в Грузию, обещаны многие выгоды и пять лет льготы от налогов.

На рассвете 19-го числа была назначена атака возвышенности Кая-паша, занятой неприятелем и командующей над крепостью. С этою целью отряду генерала Портнягина приказано было подойти к мосту и в 3 часа ночи произвести фальшивую атаку: «бить в барабан, кричать, и если будет неприятель, то и стрелять». Точно такую же фальшивую атаку должен был произвести и генерал-маиор князь Орбелиани с драгунским баталионом и с частью милиции.

В это время, из отряда генерала Титова маиор Прибыловский с баталионом егерей должен был подойти к деревне [368] Ивлити и, наступая со стороны реки, занять курган Кая-пашу и выбить оттуда неприятеля. С появлением Прибыловского на кургане, приказано было генералу Симоновичу отправить на тот же курган пять рот егерей. Все было исполнено в точности, и в 5 часов утра возвышенность Кая-паша была занята нашими войсками. Турки заметили атаку только тогда, когда наши егеря бросились в штыки. Застигнутые врасплох, они были вытеснены весьма скоро и с большими потерями. На возвышении были тотчас же поставлены два трехфунтовые единорога, которые нельзя было иначе поднять на гору как разобранными и на руках; устроенное турками укрепление было приспособлено для действия против крепости.

Узнав об обложении Ахалцыха, гарнизон Ахалкалак оставил крепость и отступил. Оставленный с небольшим отрядом у крепости Ацквер (Ацхур) полковник Печерский получил приказание потребовать сдачи города. Если гарнизон согласится сдаться, то обещать начальнику награду, а гарнизону полную свободу идти куда кто пожелает (Предписание полковнику Печерскому 17-го ноября № 1737.), но если гарнизон станет упорствовать и город будет взят силою оружия, то объявить, что весь гарнизон будет перевешан (Ему же, от 20-го ноября, № 1749.).

Между тем у Ахалцыха, в ночь с 16-го на 17-е ноября, против каждой из четырех бригад было заложено по две батареи на возвышенностях, отстоявших от города не более как в 400 саженях. Неприятель хотя и пытался ночною вылазкою уничтожить наши работы по возведению батарей, но был прогнан картечью и штыками с большим уроном. В следующую ночь батареи были окончены и вооружены орудиями. Огонь их, поддерживаемый беспрерывно в течение трех дней, наносил значительный урон туркам; неприятельские орудия были сбиты и в крепости произведено несколько пожаров. Принужденные добывать воду под нашими выстрелами, турки несли большие потери. Почти ежедневно они производили вылазки, но всякий раз терпели неудачу. [369]

Блокада Ахалцыха шла весьма успешно, но скоро оказался недостаток в продовольствии и отчасти в боевых припасах. Подвижной транспорт, следовавший к отряду, принужден был остановиться в 50 верстах и не мог двинуться далее за истощением волов. Тормасов приказал поднять его на вьюки и для этой цели собрать в Карталинии возможно большее число лошадей. «Поберегите, однако же, казахских и шамшадыльских татар, писал главнокомандующий правителю Грузии (В отношении от 17-го ноября, № 1151.), ибо они усерднее служат Государю, нежели грузины, которых я не просил с собою и которые, вместо пользы, делают мне только тягость, а о повиновении, которого в сей нации никогда не было видно, я уже и не говорю (Так, князь Иосиф Цицианов, прибыв в отряд, не явился ни к кому, самовольно разграбил сел. Катели, присягнувшее Императору, и ушел обратно в Грузию с награбленным имуществом. Главнокомандующий приказал расследовать его поступок.).

Сбор лошадей, в особенности в Грузии, не изобиловавшей коневодством, не мог быть произведен скоро, и доставка провианта была весьма затруднительна. К этому надо прибавить, что 21-го ноября в милиционных войсках появилась заразительная болезнь, по всем признакам — чума. Взятые в тот же день в плен турки объявили, что и в крепости появилась моровая язва. Хотя милиция была тотчас же отделена от остальных войск и приняты все меры предосторожности, но через два дня чума обнаружилась в Тифлисском и Саратовском полках.

Предпочитая сохранение здоровья войск и края покорению города, главнокомандующий признал необходимым, не смотря на приобретенные успехи, оставить предприятие и отступить от Ахалцыха.

«Сколько ни превосходную имел я поверхность над неприятелем, писал Тормасов (Графу Румянцеву, от 19-го декабря 1810 г. № 221. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 1238.), владея всем пашалыком и видя из обстоятельств, что Ахалцых должен был скоро пасть, но сообразив, что разъяренных воинов, когда они овладеют городом, ничто не удержит от прикосновения к жителям и их [370] имуществу, так что зло сие, распространяясь в войсках, может причинить невозвратный вред и быть даже пагубным для всего здешнего края, предпочитая целость армии, Высочайше мне вверенной, и благосостояние командуемого мною края, я признал полезнейшим удалиться от предстоящей явной опасности и, оставя на сей раз предприятие, не взирая на все приобретенные успехи, ускорить приближением войск к границам Грузии, со всею осторожностью, дабы при способствующей холодной погоде благовременно пресечь яд сей болезни».

С этою целью 22-го ноября Тормасов приказал открыть бомбардирование города, продолжавшееся беспрерывно в течение четырех дней. Город горел, дом паши также; главнокомандующий отправил парламентера, с требованием выдать царя Соломона и изгнать лезгинов из ахалцыхского пашалыка. Шериф-паша отвечал, что Соломон ушел в Эривань, а лезгины разбежались. На требование сдать город, паша отвечал отказом, и тогда, 26-го ноября, сняв орудия с батарей, войска отступили от Ахалцыха. Неприятель преследовал отступающих, но неупорно и каждый раз был отбиваем с большою потерею. На всем пути до самой Грузии были устроены строжайшие карантины, в которых приказано было выдержать всю милицию и 1,500 семейств христиан, переселившихся в наши границы. За несколько дней до отступления, Тормасов, в наказание за постоянные грабежи лезгинов и ахалцыхских турок в наших пределах, разрешил милиции отогнать скот в свою собственность. Такого скота было пригнано за войсками до 50,000 голов. Ахалцыхский пашалык был разорен и Шериф-паша на довольно долгое время лишен возможности делать вторжения в Грузию. Правда, что военные действия 1810 года не привели ни к какому конечному результату, но большим уже успехом можно было считать и то, что главнокомандующий с незначительными силами не допустил соединения турок с персиянами, разбил их по частям и имел возможность усмирить внутренние волнения, возникшие вследствие интриг Порты и тегеранского двора.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887