ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM V.

XIV.

Присылка имеретинских депутатов в Тифлис. — Поручение, данное им от царя Соломона. — Его просьба о заключении нового трактата о подданстве. — Отказ выдать аманатов. — Князь Леонидзе. — Письмо Тормасова Соломону. — Посылка Могилевского в Имеретию. — Свидание его с Соломоном. — Меры к удалению царя из Имеретии. — Прокламация к имеретинам. — Движение войск. — Поведение Соломона и князя Зураба Церетели. — Присяга имеретин. — Покорность Соломона и отправление его в Тифлис. — Временное управление в Имеретии. — Начала, на которых оно было основано. — Подданство Гурии. — Бегство Соломона из Тифлиса.

В январе 1810 года ожидали приезда в Тифлис митрополита Генатели с объяснениями царя имеретинского.

Митрополит известен был как человек, преданный России, и потому, надеясь, при предстоявших переговорах, воспользоваться тем влиянием, которое имел он на царя и народ имеретинский, Тормасов поручил Симоновичу настаивать, чтобы митрополит был как можно скорее отправлен в Тифлис, но царь Соломон, вместо Генатели, прислал митрополита Сафрония и с ним князя Ростома Абашидзе и протопопа Габаони Николая. Присланные передали Тормасову письмо, в котором Соломон жаловался, что не он, а главнокомандующие постоянно нарушали заключенные с ним условия подданства; что до сих пор не отдают в его управление Лечгума и что по трактату должно быть в Имеретии только 120 человек русских солдат, а теперь их там множество. Царь писал, что, по заключенному условию, войско должно быть расположено там, где он пожелает, а его ставят, где хотят; что русское правительство уничтожает власть царя, приказавшего запечатать одну лавку в Кутаисе, а ее распечатали и товары отдали хозяину; что самого Соломона выгнали из Кутаиса и во дворце его поместили солдат, которые грабят жителей, бьют князей и живут там с наложницами-служанками, отнятыми у имеретинских князей.

Соломон говорил, что он сохранит верность только тогда, [288] когда будет заключен новый трактат о подданстве, проект которого и посылает главнокомандующему. В основание новых условий подданства была положена полная независимость в управлении и присоединение к Имеретии Гурии и Лечгума. Соломон требовал, чтобы в его царстве было столько русского войска, сколько признает нужным он сам; чтобы главнокомандующие оказывали ему помощь войсками, в том случае, если бы царю вздумалось с кем-либо поссориться; чтобы никто не смел вмешиваться в его внутреннее управление страною и он мог бы сноситься прямо с Императором, помимо главнокомандующих. Царь просил прислать ему царские регалии и назначить особу от нашего двора, для постоянного пребывания в Кутаисе, в качестве министра. За все это Соломон обещал признавать над собою верховную власть русского Императора, упоминать в церквах в торжественные дни его имя и при движении войск через Имеретию давать провиант за русские деньги. Что же касается до отправления депутатов в Петербург, то Соломон отказывался послать тех лиц, которые были избраны главнокомандующим, а назначил их по своему усмотрению.

«О депутатах же разумею, писал он Тормасову (В письме от 5-го января 1810 года.), что правило должно быть таково, чтобы царскими депутатами были те лица, на которых может успокоиться мысль царя их, но, из уважения к вам, пусть один будет назначен по вашему выбору, а остальные будут избраны мною и отправятся по утверждении Высочайшею грамотою сих новых пунктов. Относительно аманатов никогда мною не было говорено ни вашим предместникам, ни здесь находящимся военноначальникам. Да и к чему нужен мой аманат великому Императору? Если же где-нибудь есть мое письмо об отдаче аманата, кроме отказа в этом, то я представлю его (аманата) вашему высокопревосходительству».

Такое заявление царя не показывало в нем желания подчиниться требованиям русского правительства, а из слов митрополита Сафрония можно было заключить, что Соломон не только [289] не решится послать депутатов, но и не согласится на отправление Генателя в Тифлис.

Считая личное свидание с митрополитом самым лучшим средством к склонению Соломона исполнить наше требование, Тормасов поручил полковнику Симоновичу вновь настаивать на том, чтобы митрополит Генатель был как можно скорее отправлен в Тифлис, и, в случае несогласия царя на такую посылку, приступить к исполнению предположений об удалении Соломона из Имеретии, т. е. при помощи войск, стараться захватить его в свои руки. Опасаясь, однако же, чтобы эта последняя мера не вызвала замешательств в Имеретии, главнокомандующий употребил все средства к тому, чтобы предварительно ослабить власть и значение царя и подготовить население к перемене правительства. Он отправил в Имеретию грузинских князей Елизбара Эристова, Давида Тарханова и капитана Амереджибова, с тем, чтобы облегчить деятельность полковника Симоновича. Имея родственные связи и знакомства в Имеретии, князья эти могли оказать значительное содействие в организации приверженной нам партии, в состав которой предполагалось привлечь прежде всего духовенство, отличавшееся наибольшим влиянием на народ. Независимо от этого, Тормасов признал полезным внушить владетелю Гурии, что если он отложится от царя и обяжется быть непоколебимо верным России, то может рассчитывать на утверждение независимым правителем Гурии, причем ему предоставлены будут все те права, которыми пользуется владетель Мингрелии. Князь Мамия Гуриель тотчас же отозвался на это предложение и прислал просительные пункты о принятии его в подданстве России.

Признание самостоятельности Гурии, хотя и значительно ослабляло Соломона, но, не довольствуясь этим, Тормасов намерен был отвлечь от власти царя и рачинских князей, довольно сильных в Имеретии. Князь Зураб Церетели, так много обещавший, но мало сделавший, и на этот раз был избран орудием для исполнения намерений главнокомандующего. Ему было объявлено, что теперь наступила пора действий, что если, по его внушению, князья Рачи отклонятся от повиновения царю, то князь [290] Церетели будет назначен правителем этой области, и ему будет отдана половина имений царевича Константина. Точно также полковник Симонович был уполномочен обещать большие награды всем тем князьям, которые перейдут на нашу сторону, и с этою целью ему отпущены значительные деньги и дорогие вещи для подарков (Предписание Симоновичу, 20-го января 1810 г., № 9.).

Разрешая не стесняться в употреблении денег и подарков, Тормасов надеялся, что, при известной жадности имеретин ко всякого рода приобретениям, Симоновичу удастся склонить на свою сторону лиц самых приближенных к царю и в том числе князя Леонидзе, обращавшего на себя особенное внимание главнокомандующего. Будучи ближайшим советником царя и главным виновником его нерасположения к России, Леонидзе был человек пронырливый, хитрый, привыкший к разным превратностям в жизни, изменявший нескольким царям Грузии и Имеретии, и к тому же жадный и корыстолюбивый. Дочь Леонидзе была замужем за грузинским князем Меликовым, а сын — в тифлисском училище. Эта нравственная связь, так сказать зависимость от Тифлиса, где было средоточие русской власти, служила некоторым ручательством, что его можно склонить на нашу сторону. Считали возможным, обещая значительные награды или известную сумму денег, убедить Леонидзе выдать нам Соломона, но на деле мера эта оказалась весьма трудно исполнимою. Леонидзе понимал, что никакие награды не дадут ему того положения, которое он занимал при царе безграмотном, а сумма денег и ценность подарков никогда не дойдут до той цифры, которую он мог получить при помощи грабежа, прикрытого именем царя имеретинского.

Грабеж и легкость наживы были главнейшею причиною тому, что все ближайшие советники царя постоянно восстановляли его против России, и уговаривали не исполнять наших требований. В подчинении Соломона русскому правительству они видели ограничение их произвола, насилий и потому уклонялись постоянно от переговоров с представителями русской власти. При всех [291] своих усилиях, Симонович не успел образовать сильной партии приверженцев, и Тормасов, опасаясь потерять напрасно время, принужден был приступить к открытым действиям. Он писал Соломону, что еще в прошлом году требовал, чтобы царь отправил депутатов в Петербург, с благодарностию о принятии Имеретии в подданство, чтобы он прислал аманатов в залог верности и сам возвратился на жительство в Кутаис, но не получил на это требование никакого ответа. Тормасов не скрывал уже от Соломона, что его ослушание, в течение пяти лет, нарушило присягу и трактат, заключенный с русским правительством. Главнокомандующий говорил, что во все это время царь вел себя неприязненно, был в сношении с персидским правительством, с беглым царевичем Александром, с ахалцыхским Селим-пашою и с сераскиром трапезондским, которому предлагал даже выдать аманатов. Вспоминая прошлое, Тормасов не мог не указать, что, когда русские войска осаждали Поти, царь принимал все меры к тому, чтобы затруднить им сообщение и отрезать отступление, что по его приказанию был разграблен казачий пост, атакован пороховой транспорт и во многих местах преграждена дорога полковнику Симоновичу, следовавшему с отрядом для вспомоществования войскам, осаждавшим крепость Поти. Видя столь неприязненные поступки имеретинского царя, Император приказал привести его безотлагательно к покорности и, в случае сопротивления, для спокойствия и блага народа удалить навсегда от управления царством.

Не желая прибегать к столь строгим мерам, Тормасов писал Соломону, что он может сохранить еще за собою право владения исполнением следующих условий: 1) дать в аманаты и для отправления в Петербург депутатами царевича Константина и главных его советников: зятя царя князя Малхаза Андроникова, Соломона Леонидзе, Сехнию Цулукидзе, Кайхосро Церетели и Ростома Нижерадзе; 2) переехать самому на жительство в Кутаис и 3) отправить с депутатами прошение о прощении в прежних проступках, с обязательством поступать на будущее время по всей силе трактата. [292]

Главнокомандующий предупреждал царя, что, в случае не исполнения этих требований, он, «имея меч уже подъятый для карания преслушных священной воле Его Императорского Величества», должен будет удалить Соломона навеки от управления царством Имеретинским и заняться устройством благосостояния преданного России народа имеретинского.

«Между же тем, прибавлял Тормасов в конце своего письма (Царю Соломону, от 21-го января 1810 г, № 7. Акт. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 300.), по искреннему моему к вам усердию, коего опыт можете видеть из того чистосердечия, с каковым я объясняюсь с вами, давая вам чрез то время обратиться на путь истинный, я молю благость всемогущего Бога, чтобы Он святою силою своею вселил в вас спасительные мысли и даровал вам через то спокойствие и ненарушимое благоденствие, коего лишают вас злые ваши совещатели, желающие гибели вам и собственному своему отечеству».

Отправляя это письмо к полковнику Симоновичу, главнокомандующий поручал ему, под предлогом экспедиции на Ахалцых, сосредоточить сколь возможно большее число войск и, окружив то место, где находился Соломон, преградить ему все пути к побегу. Тогда, отправив письмо главнокомандующего, Симонович уполномочен был требовать ответа не позже, как по прошествии трех дней, и если царь станет отговариваться невозможностию столь скорого исполнения, то чтобы он, в доказательство своей покорности, переехал в Кутаис и там уже делал все необходимые распоряжения. Если же Соломон не согласится и на это, то действовать силою, для чего и требовать в помощь себе войска из Грузии.

Для этой цели, расположенные в гг. Гори и Сураме два баталиона 9-го егерского полка, с четырьмя орудиями, были приготовлены к выступлению. Разделившись на четыре части — по две роты с орудием в каждой, — баталионы должны были выступить по приказанию полковника Симоновича, и, через, восемь дней после отправления курьера, быть в Имеретии и расположиться в селениях: Сачхере, Свери, Шемомовали и Лосиатхеви. [293] Предварительные распоряжения по сосредоточению войск не укрылись от Соломона, и он, не теряя надежду на лучший исход, просил Тормасова прислать к нему правителя канцелярии главнокомандующего, надворного советника Могилевского, для некоторых, по его словам, необходимых объяснений. Тормасов сделал еще одну уступку и отправил Могилевского в Имеретию, но писал Симоновичу, что после разговора посланного с царем, «должно уже немедленно действовать тем или другим образом».

Прибыв в Кутаис, надворный советник Могилевский отправил к Соломону капитана Амереджибова с уведомлением о своем приезде и с предложением царю повидаться с ним. Соломон прислал князя Леонидзе и Джепаридзе, для сопровождения Могилевского в место своего пребывания, замок Вардцихе.

Во время пути, Леонидзе старался дать понять Могилевскому, что царь располагает значительным войском, что народ к нему привязан, и Имеретия изобилует такими местами, среди которых не только можно скрыться, но и защищаться продолжительное время с весьма незначительными силами. Видя, что Могилевский на его слова не обращает никакого внимания, Леонидзе переменил разговор и, круто повернув в противную сторону, стал уверять в своей приверженности и жаловаться, что через клевету злых людей и врагов русское правительство недостаточно ценит его заслуги и преданность.

Среди такой беседы и самых горячих уверений князя Леонидзе, путешественники достигли до р. Риона, переправились через нее и через реку Квирилу и прибыли в резиденцию царя имеретинского. Могилевский тотчас же имел свидание с Соломоном и передал ему письмо Тормасова, служившее ответом на присланный царем проект трактата.

«На письмо вашего высочества, писал Тормасов Соломону (От 29-го января 1810 г. Акт. Кав. Арх. Ком. т. IV, № 306.), имею честь ответствовать с полною откровенностию, что я крайне был удивлен, получив от вас пункты, на которых вы желаете снова обязаться быть верным подданным Его Императорского Величества, отказываясь формально от обязанностей, [294] предлежащих вам к исполнению по силе прежде заключенного трактата, вашим высочеством подписанного, по совершении присяги перед лицом всеведущего Бога на св. Его Евангелии, в том, что вы свято и ненарушимо соблюдете все пункты сего трактата, утвержденного самим Государем Императором. Почему, не смея даже и помыслить, чтоб приступить без особой высочайшей воли к перемене трактата, я единственно из усердия моего к вам и желая вам добра, возвращаю при сем подлинные пункты, от вас присланные, и не представляю оных на усмотрение Его Императорского Величества, дабы не умножить того праведного противу вас гнева, на который и без того ваше высочество подвинули всемилостивейшего Государя Императора через неисполнение священной Его воли в продолжение целых пяти лет.

Между же тем, следуя побуждениям искреннего моего расположения стараться о пользах ваших, я не скрою перед вашим высочеством, что мысль, вами принятая, в рассуждении перемены трактата, может быть для вашего высочества весьма вредна, тем более, что сие причтется со стороны вашей единственно к оскорблению столь сильного и могущественнейшего монарха, как наш всемилостивейший Государь Император. А потому, я предварительно считаю долгом уведомить вас, что, по обязанности главнокомандующего, должен будучи хранить свято закон Его Императорского Величества, отнюдь не отступая от оного, я и в сем разе принужденным себя найду, как блюститель закона, принять другие меры, хотя бы оные и были неприятны для вашего высочества, дабы обратить вас к исполнению ваших обязанностей, ибо я не вправе ни переменять, ни делать новых трактатов без соизволения Его Императорского Величества, но обязан почитать священными те, которые удостоены высочайшего Его утверждения и надзирать, дабы сила оных была во всей точности исполнена, наказывая вероломство и непокорность законной власти».

Главнокомандующий прибавлял, что вопрос о принадлежности Лечгума Имеретии не может препятствовать Соломону сохранять верность России и тем более, что решение этого вопроса [295] Император Александр взял на себя, и если Соломон имеет фактические доказательства на право владения этою провинциею, то может представить их с депутатами, которые будут отправлены в Петербург.

Приняв с большим волнением письмо от Могилевского, царь не решился распечатать его тут же. После обеда, когда письмо было уже прочтено, Могилевский имел новое свидание и, уверяя царя в добром расположении к нему, как Императора, так и главнокомандующего, просил высказать свои желания. Соломон повторил то же самое, что писал в письме Тормасову. Жалуясь, что Лечгум до сих пор не передан в его владение, он говорил, что его подданные переносят много обид от русских войск, и потому он желает, чтобы войска были выведены из Имеретии. Могилевский отвечал, что отправлением депутатов в Петербург царь скорее всего достигнет исполнения своих желаний; что он может поручить им принести жалобу Императору Александру, и тогда справедливые претензии его будут, конечно, удовлетворены. Что касается до войск, то они необходимы для защиты Имеретии от вторжения турок, с которыми Россия ведет войну и обязана оберегать свои владения.

— Когда война кончится, — прибавил Могилевский, — и край совершенно успокоится, тогда главнокомандующий выведет войска из Имеретии и оставит лишь незначительную часть их, для охранения вашей особы и отдания приличных почестей.

— Я сам на столько силен, — отвечал Соломон, что не боюсь ни турок, ни других соседей, с которыми всегда в состоянии справиться и без помощи русских войск. Если мое желание относительно вывода войск будет исполнено и возвращен мне будет Лечгум, то я пребуду покорным верноподданным Его Величества и всегда буду исполнять свои обязанности.

— Выражая недоверие к русским войскам, вы тем самым обнаруживаете всю неискренность своего поведения.

Соломон не отвечал и, видимо находился в крайне возбужденном состоянии. Присутствовавший при свидании князь Леонидзе пытался вмешаться в разговор и заявил, что, зная [296] мысли царя, может ответить за него, но Могилевский просил Соломона дозволить ему объясняться с ним одним и наедине, с глазу на глаз. Царь согласился, и князь Леонидзе, вместе с другим близким советником Соломона, князем Кайхосро Церетели, были высланы из комнаты. Тогда Могилевский прямо объявил царю, что, находясь под гневом Императора, ему предстоит один путь к спасению — исполнить требование главнокомандующего.

— Но чем же я навлек на себя гнев Государя? спросил Соломон.

— Поступками, враждебными России, — отвечал Могилевский.

— Я не признаю себя виновным, потому что все это происходит от клеветы злых людей и несправедливых доносов русских начальников, бывших в Имеретии.

Могилевский принужден был указать на разграбление казачьего поста, на нападение на транспорт, и проч.

— Разберите по совести, — прибавил он, — и судите сами, виновны вы или нет против данных обязательств.

— Что же мне делать, чтобы умилостивить Императора?

— Исполнить не позже трех рей требование главнокомандующего, отправить депутатов, выдать аманатов, в том числе царевича Константина, дать письменное обязательство сохранять впредь во всей святости трактат, вами подписанный и, наконец, переехать на жительство в Кутаис.

Это последнее требование особенно заботило Соломона. Он несколько раз переспрашивал Могилевского, как бы желая удостовериться, не обманывает ли его слух, и никак не мог понять, зачем требуют его в Кутаис, туда, где стоят русские войска.

— Это невозможно... это невозможно, — повторил он несколько раз: — и зачем требуют от меня невозможного?

— Это необходимо, — отвечал Могилевский, — необходимо в доказательство доверия вашего к войскам, и я клянусь, что вы будете там безопасны.

Соломон не отвечал; он находился в положении человека, не знающего на что решиться и что предпринять. Могилевский [297] воспользовался таким состоянием и объявил царю, прямо и откровенно, что мера терпения окончилась, и Император, желая восстановить разрушенное благоустройство Имеретии и доставить благоденствие единоверному народу имеретинскому, повелел лишить Соломона царства; что для этой цели собрано уже на границе до 2,000 человек русских войск, готовых, по первому приказанию, вступить в пределы Имеретии, и что для совокупного действия с ними приглашены владетели Мингрелии и Гурии, с их ополчениями.

— Впрочем, — продолжал Могилевский, — если вы без промедления исполните требование главнокомандующего, то можете быть уверены, что до конца дней своих останетесь самовластным обладателем Имеретии, при всех своих правах и преимуществах. Вам будут доставлены царские регалии, жалованье и возобновлен на счет казны дворец в Кутаисе. Согласие или несогласие на решительные предложения главнокомандующего, из коих ни одно не может быть отменено, поведет к вашему счастию или погибели.

Слова эти произвели на Соломона глубокое впечатление, судя по неясности его мысли и прерывающимся словам. «Лица же его, — доносил Могилевский (В рапорте Тормасову, от 12-го февраля 1810 г. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 308.), я не мог в сие время видеть, ибо в продолжение трех часов бывшего между нами разговора царь взял ту осторожность, что когда смерклось, он не велел подавать свечей, и мы около часа разговаривали впотьмах, совсем не видя друг друга».

Расставаясь с Могилевским, царь обещал дать решительный ответ после совета с первейшими князьями, но от себя прибавил, что ничего более не желает, как остаться правителем Имеретии и видеть русские войска, которых он так страшится, выведенными из его владений.

— Если русский Император, — сказал при этом Соломон, — против которого я, конечно, сопротивляться не могу, не желает, чтобы я управлял царством Имеретинским, то пусть в удостоверение своей воли напишет мне собственноручно хотя [298] несколько строк, и тогда я сам добровольно и тотчас же удалюсь от управления царством.

Могилевский не мог обнадежить царя, что последнее желание его будет исполнено и просил только, чтобы решительный ответ был дан ему не позже утра следующего дня, так как более одной ночи оставаться в Вардцихе он не может.

По окончании аудиенции, царь немедленно потребовал к себе всех своих советников. Пока продолжались совещания, в комнату Могилевского, по азиятскому обычаю, не испрашивая позволения, входили и выходили разные лица и, наконец, явился самый главный советник царя — князь Соломон Леонидзе. Предложив нашему посланному ужин и сам оставшись с ним, Леонидзе сообщил, что Соломон до такой степени взволнован требованиями, которые не может исполнить, что отказался даже от пищи. Могилевский советовал для общего спокойствия исполнить требование главнокомандующего, и когда Леонидзе ушел, то Могилевский послал секретно за князем Зурабом Церетели, но ему отвечали, что он у царя. Обещавший столь много князь Зураб теперь не мог уже спрятаться ни за какими ширмами, и двуличие его обозначилось весьма ясно. Под предлогом того, что боится преследования царя, князь Церетели отказался посетить нашего посланного во все время пребывания его в Вардцихе. Поступки Зураба возбуждали презрение, и Могилевский сравнивал его с Пилатом, предавшим Христа и умывавшем во всем руки (Государств. Арх. XI, № 1049.).

Между тем, вместо князя Зураба Церетели явился к Могилевскому тайно подосланный Соломоном , и потому переодетый в чужое платье, князь Кайхосро Церетели, человек, имевший большое влияние на царя и действительно ему преданный. Среди разговора, продолжавшегося далеко за полночь, Могилевский старался указать Церетели на те бедствия, которые могут постигнуть Имеретию, если царь останется непреклонным. Ссылаясь на влияние, которое князь имеет, и польстив его самолюбию, Могилевский просил Кайхосро Церетели, чтобы он для собственной [299] пользы и для выгод самого царя, которому предан, убедил Соломона исполнить все требования главнокомандующего, которые одни только открывают ему путь к спасению.

Приведенные доводы, казалось, убедили князя Кайхосро, и он обещал исполнить желание Могилевского, но обманул, и когда явился на утро в сопровождений совета, то говорил совершенно другое и был самым упорным нашим противником.

Архиепископ Софроний, протоиерей Николоз, князь Соломон Леонидзе, Сехния Цулукидзе, князь Кайхосро Церетели — лица, составлявшие совет Соломона, объявили Могилевскому, что из всех требований царь может согласиться только на отправление депутатов в Петербург; прочие же статьи исполнены быть не могут.

— Это решительный ответ царя? спросил Могилевский, обращаясь к князю Леонидзе.

— Решительный, — отвечал тот.

— В таком случае мне нечего здесь делать, и я прошу доложить царю, что желаю ему откланяться и уехать с этим ответом.

Советники отправились к Соломону и спустя некоторое время явились обратно.

— Царь соглашается, — объявили они, — вместо аманатов послать к главнокомандующему преосвященных Кутатели и Генатели и первейших имеретинских князей, которые, от имени царя, дадут обязательство и присягнут, что впредь ни они, ни сам царь не отступят от своих обязанностей и будут свято сохранять все пункты трактата. Аманатов же царь дать не соглашается, точно также и нового письменного обязательства; однажды приняв присягу и подписав трактат, он считает достаточным, если новые обязательства будут подписаны князьями и духовенством. Выдача же царевича Константина и приезд царя в Кутаис есть дело невозможное и не может быть исполнено Соломоном.

Выслушав заявление совета, Могилевский повторил свое желание проститься и уехать. Совет снова отправился к царю и снова вернулся. [300]

— Царь решился, — говорили пришедшие, — послать к главнокомандующему как можно скорее митрополитов и князей с просьбою о помиловании и просит вас остаться при нем, пока не будут собраны депутаты, чтобы вы, отправясь вместе с ними, могли ходатайствовать у главнокомандующего в пользу Имеретии.

— Оставаться здесь я не могу, — отвечал Могилевский — и тем более, что, зная решительную волю Государя, считаю излишним ехать с предполагаемым посольством, тогда когда последние предложения царю должны быть непременно исполнены.

Из последовавшего затем весьма продолжительного разговора видно было, что Соломон не прочь дать новое обязательство, лишь бы только не требовали выдачи царевича Константина, на которого народ смотрел, как на наследника престола, и который был почти так же силен в Имеретии, как и сам царь. Будучи причиною многих несообразных поступков Соломона, царевич Константин не мог быть оставлен в Имеретии, и Могилевский настаивал на исполнении всех требований, предупреждая, что в противном случае уедет немедленно. Члены совета поминутно ходили к царю и каждый раз возвращались с различного рода уступками. Такая нерешительность, выведывание и затягивание дела выводили из терпения Могилевского. «Если живой грешник, писал он Тормасову (В письме от 24-го февраля, Государств. арх. XI, № 1049.), может на земле мучиться адскими муками, то пусть заведет дело с имеретинами, для очищения своей души».

Видя, по ходу дел, что главнейшая цель Соломона продлить переговоры до наступления весны, когда разольются реки и наполняющие всю Имеретию леса покроются листом, Могилевский отвечал решительно, что он не уполномочен ни прибавлять, ни убавлять что-либо из предложенных пунктов. Он обещал только отправить в Тифлис курьера с изложением мыслей царя и с тем, что может быть генерал Тормасов согласится сделать некоторые уступки, согласные с желанием Соломона. Последний был очень рад этому предложению и [301] просил Могилевского остаться у него до получения ответа, но он не согласился и уехал в Кутаис, с обещанием дождаться там решения главнокомандующего.

Таким образом, еще одна попытка склонить Соломона к исполнению наших требований не увенчалась успехом, да и в будущем нельзя было надеяться достигнуть соглашения мирным путем. «Странно мне показалось то, доносил Могилевский, что из чиновников царских, с которыми я имел случай говорить наедине, каждый хвалился, что он все может сделать у царя, да и действительно они говорят правду, потому царь слушает советы даже и последнего человека, кто только пугает его русскими. Следовательно, мудрено весьма учредить там благоустройство и порядок, где управляет человек, болящий духом и телом, коего умом и даже помышлением владеют другие».

Прибыв в Кутаис и объяснившись с полковником Симоновичем, Могилевский вместе с ним сделал распоряжение о движении войск к границам Имеретии и отправил посланных к владетелям Мингрелии и Гурии, чтобы они готовили также войска, для совокупного действия против Соломона.

Нельзя не сказать здесь, что действия для войск были крайне затруднительны, и трудно было рассчитывать, чтобы Соломон мог быть взят и удален из Имеретии. Наступало такое время, когда реки стали разливаться. Тогдашняя Имеретия была не что иное, как сплошной лес, покрывавший собою беспрерывную цепь гор и ущелий. Деревень или сел, в том смысле, как мы их понимаем, не было вовсе, и все население жило отдельными семействами, в хижинах, разбросанных по лесам на более или менее значительном расстоянии друг от друга. При первом известии о приближении русских войск, имеретины легко могли оставить свои дома и скрыться в лесах и ущельях. Сам царь, имея повсюду караулы, мог удалиться из Вардцихе в дремучий лес, окружавший этот замок и скрываться в бесчисленных ущельях, не имея вовсе надобности бежать куда-нибудь из своего царства. «Особенному надобно быть счастью, писал Могилевский, чтобы удалось где-нибудь его схватить, и [302] должно даже признать сие невозможным, потому что народ, а паче князья, любя нынешнее своевольное и беспорядочное правление, страшатся российского порядка, что и есть главною причиною того, что доселе не составлено еще ни малейшей партии из приверженных к нам имеретин, которую можно бы было употребить на поимку царя».

Не смотря на все затруднения и неблагоприятные условия, Тормасов решился, во что бы то ни стало, прекратить беспорядки в Имеретии и восстановить в ней спокойствие. 15-го февраля он прибыл в г. Сурам на границы Имеретии, с тем, чтобы быть ближе к происшествиям, и поручил полковнику Симоновичу приступить к решительным действиям. Симонович начал с того, что отправил Соломону давно хранившееся у него письмо главнокомандующего, от 21-го января, и требовал его исполнения в течение трех дней. Соломон, по обыкновению, медлил ответом и старался отдалить грозу. Он прислал в Кутаис всех митрополитов, которые, от имени царя, выпрашивали разного рода уступки, но не были уполномочены согласиться ни на одно из требований главнокомандующего. Они беспрерывно ездили в Вардцихе и оттуда в Кутаис, но пересылки эти не приводили ни к каким результатам. Девять мучительнейших дней проведено было в переговорах, замечательных по своей нерешительности и бесцельности.

«Надобно думать, писал Могилевский Тормасову (В письме от 28-го февраля 1810 г. Государственный Арх. XI, № 1049.), что в продолжение переговоров наших с митрополитами, сей собор или не хотел понимать наших внушений, которые через них были делаемы царю, или река Квирила, за которою лежит Вардцихе и через которую сии святые отцы, не взирая на свою тяжесть, переправлялись более двадцати раз во время своих переездов, есть древняя баснословная Лета или река забвения, которая, при переправе их, уносила всегда наши внушения, только никогда они не привозили нам от царя ответа, согласного с нашими представлениями, и всякий раз, когда отъезжали от нас, просили, чтобы мы яснее объявили им, в чем [303] состоят настоящие от царя требования. Посему, чтобы избавиться сих хлопот, мы принуждены были с ними послать на письме сии предложения, дабы царь внятнее мог оные разобрать.

Весьма замечательно было то, что когда, при повторении наших требований духовным особам, доходило дело до переезда в Кутаис и выдачи царевича или требованного обязательства, то всякий раз получали мы единогласный ответ от всего собора ара икнеба, т. е. не бывать сему, и многие из них повторяли сии слова и тогда, когда, быв заняты между собою посторонними разговорами, не внимали совершенно нашим представлениям и резонам, делаемым одному кому либо из них. Это похоже на польское «не позволям».

Ара икнеба было причиною всех бедствий для Имеретии. Ни сан, ни высокое звание митрополита не избавляло советников царя от лжи и обмана; большинство их было враждебно России, и только один из них, митрополит Генатель, был чистосердечно предан России, желал блага Соломону и счастия своему отечеству. Принимая самое живое участие в переговорах, Генатель был бессилен, однако же, для того, чтобы победить ближайших советников Соломона. Последний, перед истечением трехдневного срока, готов уже был ехать из Вардцихе в Кутаис, но царевич Константин и князь Леонидзе удержали его, уверяя, что если он явится в своей столице, то будет схвачен русскими и отправлен в Сибирь (Письмо Могилевского Тормасову, от 24-го февраля 1810 г. Государственный Арх. XI, № 1049.).

«Царевич Константин, писал Могилевский (Там же.), сам повсюду разглашает, что он, будучи теперь человек потерянный, на все отважится, и поставил себе законом — мщение русским. Действительно, он кидается повсюду и старается привлекать к себе партии, чтобы испытать счастие против русских войск. Он-то и Леонидзе причиною всего зла».

По совету этих двух лиц, к которым присоединились впоследствии и другие приближенные, царь решился отказаться от наших требований и, предвидя грозу, собрал все свое [304] имущество и отправил его вместе с супругою в горы. Сам же Соломон заперся в замке Вардцихе, имея при себе около 4,000 человек вооруженных имеретин (Всеподданнейший рапорт Тормасова, 30-го апреля 1810 г. Воен. Учен. Арх. д. № 3873, ч. II.). Тогда, 20-го февраля 1810 года, были двинуты войска из Карталинии, Кутаиса, Мингрелии и Лечгума. В тот же день была обнародована во всех церквах Кутаиса прокламация главнокомандующего, в которой он писал имеретинскому народу, что царь нарушил трактат и, в течение пяти лет не отправляя депутатов, «дерзнул письменно отозваться, что он не признает над собою власти России».

Указав на сношения царя с лицами, враждебными России, на разграбление казачьего поста, нападение на пороховой транспорт и на преграждение пути полковнику Симоновичу, как на поступки, несовместные с обязанностями верноподданного, Тормасов объявлял, что Соломон, по воле Императора, устраняется навсегда от управления царством Имеретинским.

«Исполняя сим, писал главнокомандующий, священную волю Всеавгустейшего нашего Монарха, яко правосудный его закон, я обращаюсь к вам, благороднейшее сословие имеретинского духовенства, князей и дворян, призывая вас обще со всем народом, именем Всемилостивейшего Государя Императора, не обинуясь, принять присягу на вечную верность подданства, признать и покориться единой и непременной верховной власти могущественнейшего и сильнейшего Российского Императора, отвергнув отныне навсегда всякую зависимость вашу от бывшего царя Соломона, правосудием Его Императорского Величества отчужденного от управления вами, и навсегда прекратить с ним всякие явные и тайные связи, сношения или даже переговоры через посторонних людей, опасаясь навлечь на себя неминуемые бедствия, когда сие будет открыто.

Ныне учредится для благоденствия вашего временное имеретинское правление, составленное из членов, избранных из среды почетнейшего имеретинского дворянства, с [305] председательствованием российского военного чиновника, кои, сообразуясь умоначертанию и народным обычаям, будут управлять с кротостию и милосердием, повеленным от всемилостивейшего и великого нашего Государя Императора и займутся единственно благоустройством и счастием народным. Сим же священным именем Его Императорского Величества обещается всему благороднейшему имеретинскому сословию духовенства, дворян и народу свободное отправление каждому своей веры, предоставление всех прав и преимуществ, беспрепятственное пребывание в жилищах, где родились ваши предки, и никем неотъемлемое владение каждого своею собственностию, если, беспрекословно совершив присягу на вечную верность подданства, пребудете верны России и покорны во всем высочайшей воле. Тогда истинное счастие и благоденствие водворятся между вами и благопопечение всесильного и милосерднейшего Государя Императора пребудет неразлучно с верным народом имеретинским,

Для непокорных же непобедимые российские войска уже собраны в большом числе и меч готов наказать преступников священной воле могущественнейшего Государя государей.

Я надеюсь однако же, что ни один из обитателей Имеретии не уклонится от пути истины и, не желая себе погибели, изберет стезю прямую, ведущую к благополучию и истинному счастию».

Последняя надежда главнокомандующего оправдалась. Если в некоторых местах и были столкновения туземного населения с нашими войсками, то они были ничтожны. В большей части Имеретии народ принял известие об удалении Соломона с большим равнодушием.

Была масленица. Жители Кутаиса собрались в церковь, где после литургии, выслушав прокламацию, присягнули и, разойдясь по домам, предались обычным своим увеселениям, точно и не произошло в их отечестве ничего замечательного. Равнодушие их было поразительно для постороннего наблюдателя. При столь важном и крутом переломе, население не покидало своих масленичных увеселений и смотрело совершенно хладнокровно на все, что происходило вокруг. По народному масленичному [306] обычаю, в Кутаисе, 28-го февраля, был избран царь, «коего можно назвать мишурным и лыком шитым», как выразился Могилевский. С бубнами, музыкою и знаменами, при огромном стечении народа вновь избранный царь путешествовал на эшаке по городу, с расписанным лицом и в шутовском наряде. Народ с видимым удовольствием следовал за процессиею, шумел, веселился и кончил тем, что, стащив мнимого царя с эшака, лишил его власти над собою. С «царем поступили, пишет очевидец, весьма неучтиво, что доставило величайшее удовольствие народу, который, по скудности своего ума, никак не мог приноровить, что то же самое делается и с настоящим их Соломоном» (Письмо Могилевского Тормасову, 28-го февраля 1810 г. Государст. Арх. XI, № 1049.).

Последний, как только узнал о происшедшем в Кутаисе, стал точно также приводить к присяге жителей ближайших к себе деревень и уговаривал их сопротивляться русским войскам, приближавшимся с разных сторон. Так, один отряд был направлен к м. Чхари, принадлежавшему царевичу Константину, для действия против Рачи, а другой — к селению Опишквити, на берегу реки Риона, близ Вардцихе, для действия против самого царя, находившегося в замке со всем собранным им войском. Мингрельское войско было разделено на две части и присоединено к первым двум отрядам, а гурийское ополчение вступило в Имеретию со стороны сел. Саджавахо.

Напуганные сторонниками царя жители в первое время скрылись в леса и, собравшись большими толпами, устраивали в крепких лесах засеки, но потом, видя кроткое обращение с ними войск, возвращались в дома и охотно принимали присягу; духовенство же и князья противились ей (Рапорт Симоновича Тормасову, 24-го февраля. Акт. Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 313.). Большинство князей и дворян увозили свое имущество в горы, преимущественно в Рачу, где и укрылись под охраною крепостей и замков. Отряд, следовавший в м. Чхари, был встречен имеретинскими войсками, желавшими запереть ему Ликидарский проход, но простой [307] обход русских войск заставил имеретин, без выстрела, бросить свои засеки, за которыми они было засели (Всеподданнейший рапорт Тормасова, 30-го апреля. Воен.Учен. Арх. д. № 3,873.).

Царь Соломон все время оставался в Вардцихе, рассчитывая на непроходимость лесов, болот и на глубину рек: Риона, Квирилы и Хани, окружавших его замок почти со всех сторон. Чтобы вытеснить его из Вардцихе и захватить в наши руки, полковник Симонович поручил Кавказского гренадерского полка маиору Колотузову и штабс-капитану Сагинову наблюдать за переправами через реки Рион и Квирилу, близ сел. Чегути. Шеф 9-го егерского полка, полковник Лисаневич, направлен по хребту гор, из Лосиатхеви через Загамское ущелье, к селению Хани, лежавшему на дороге к Ахалцыху.

Как только Соломон узнал, что русские войска приближаются с разных сторон к его местопребыванию, он тотчас же отправил к Симоновичу архимандрита гелатского монастыря, Давида, с поручением описать раскаяние царя и просить помилования. Архимандрит заявил, что царь со слезами просит прощения. Человек слабый, малодушный и лишенный собственных убеждений, Соломон подчинялся мнению других и, не имея силы сбросить постороннего влияния, находился в самом несчастном положении. Он понимал всю грозившую ему опасность, но, не имея силы предотвратить ее, предавался полнейшему отчаянию. Оставаясь в Вардцихе, царь вел себя, «как слабое дитя, движущееся при поддержке помочей. Теперь он клянет своих советников, но при всем том, по привычке и влиянию их на его ум, не может разлучиться с сими сокровищами, особливо с князем Леонидзе, достойным виселицы, и с ним же совещевает (Государст. Арх. XI, № 1049.)».

Приезжавшие из Вардцихе единогласно утверждали, что Соломон в отчаянии бросался на пол, царапал себе лицо, рыдал и бесновался до такой степени, что приходил в бессилие. «Следовательно, грешно бы было, писал Могилевский, признавать его преступником наравне с его любимцами, которые, овладев [308] даже и помышлениями его, испивали кровь несчастных жителей, под видом преданности своей к нему, и одни более достойны небесного гнева».

Советы и настояния таких лиц были пагубны для Соломона, вели его к пропасти и лишали одного из лучших качеств человека — самостоятельности. В одно и то же время царь просил пощады у Симоновича, сокрушался о своем несчастном положении и отправлял к Шериф-паше в Ахалцых князей Кайхосро, Семена и Беро Церетели. Он снабдил их подарками и просьбою, чтобы паша прислал ему лезгин для действия против русских войск (Могилевский Тормасову, 21-го февраля 1810 г, Акт. Кав. Арх. Ком. т. IV, № 310.). При таких условиях, Симонович не мог верить в чистосердечное раскаяние Соломона и не мог остановить его от новой ошибки, в которую впадал он посылкою в Ахалцых трех братьев Церетели. Родственник посланных, князь Зураб Церетели, который бы мог отклонить царя от нового преступления, оказался человеком в высшей степени двуличным. Он вел себя крайне недобросовестно и старался угодить обеим сторонам или, по крайней мере, остаться на той, которая одолеет. Князь Зураб был, бесспорно, одним из умнейших в Имеретии, но не был чистым сыном своей отчизны, а человеком, пользовавшимся обстоятельствами для личных выгод.

Когда поездка Могилевского и свидание с царем были безуспешны, когда царь с решимостию отказался исполнить наши требования, тогда князь Церетели, присматривавшийся издали и зорко следивший за ходом переговоров, счел для себя более выгодным отдалить движение русских войск, на успех которых он не надеялся, а присоединиться к которым был должен, в силу данных письменных обязательств. Отказавшись от свидания с Могилевским, из опасения получить поручение, несогласное с его видами, князь Зураб писал Тормасову, что, зная местные обстоятельства, он полагает отложить движение войск до другого времени, так как с наступлением лета будет действовать трудно. «Хотя сильному войску все возможно, [309] писал он, но здесь такие скалистые места, что царь легко укроется в место, недоступное для войска». Князь Церетели пугал, что вступление русских войск в Имеретию возбудит бунт, который не усмирить и в четыре года, так как царь заранее заставил народ присягнуть себе и обязал его клятвою сопротивляться русским силою оружия. Зураб просил дозволения быть посредником и окончить дело миром, взять аманатов, назначить депутатов и отобрать новую подписку от князей и духовенства. Он просил не требовать от царя приезда в Кутаис, словом, говорил все то, что говорили Могилевскому сторонники царя и враги России. «Не обращайте внимание на безрассудство царя, писал князь Церетели Тормасову (В письме от 22-го февраля 1810 г. Акт. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 311.), простите ему, по божескому милосердию, и не лишайте его царства, ибо я уверен, что Его Величество милует бессильных и невежественных прощает. Я знаю ваше человеколюбивое великодушие и потому осмелился доложить вам, тем более, что так лучше, и Имеретиею мы можем воспользоваться с большею выгодою». Так писал Церетели, желал отдалить появление русских войск, но, когда, на следующий день, они явились в его имении, .то Зураб стал говорить совершенно противное. «Вы пожаловали для дурака весьма хорошие палки, писал он Тормасову (От 23-го февраля. Акт. Кав. Арх. Ком, т, IV, № 312.); думаю, что он не даст побить себя, а один вид палок его образумит».

На оба письма Церетели главнокомандующий отвечал, что требования наши не могут быть ни отменены, ни изменены, и воля великого Государя будет исполнена во всякое время года. Точно такой же ответ был дан и архимандриту Давиду. Симонович говорил ему, что теперь царю поздно просить прощение, когда он, как отвергший все снисхождения, устранен от управления, в котором отныне навсегда власть его уничтожена в Имеретии; что теперь предстоит позаботиться о благосостоянии имеретин и водворить порядок среди народа, взятого в непосредственное управление русского Императора. Архимандрит [310] просил указать путь, по которому Соломон мог бы себя «спасти от пропасти, в которую низвергла его супротивность». Симонович отвечал, что царь может рассчитывать на лучшую будущность, если поедет сам к главнокомандующему, принесет чистосердечное раскаяние и, будучи уверен в своей безопасности, останется при нем до Высочайшего решения его участи,

Едва Давид уехал, как к Симоновичу явились присланные Соломоном митрополит Генатель и князь Сехния Цулукидзе. Высказывая желание исполнить наши требования и иметь личное свидание с главнокомандующим, Соломон просил отправить посланных к Тормасову и до возвращения их прекратить военные действия и остановить приведение народа к присяге. Согласившись на отправление посланных, Симонович отвечал, что прекратить действия не может без приказания главнокомандующего, который находится близко, в Сураме и, следовательно, ответ может получиться весьма скоро. Тормасов готов был видеться с царем, но только тогда, когда он исполнит волю Императора. «После того, писал он (Князю Зурабу Церетели, от 7-го марта. Акт. Кав. Арх. Ком. т. IV, № 316.), или я в Кутаис приеду для свидания с его высочеством, или, если угодно будет назначить время и место свидания, то я не премину явиться и уверить его лично в милостивом Государя Императора расположении ко всему имеретинскому царству и в моем истинном почтении к особе его высочества»

Соломон мучился, терзался, но, опутанный нравственным влиянием своих советников, все еще не решался исполнить наших требований, а между тем каждый вновь наступавший день приносил ему только одни огорчения и известия, что бывшие его подданные охотно покоряются русскому правительству. Менее, чем в неделю, большая часть царства присягнула на верность Императору Александру.

«Благодаря Бога, писал Могилевский Тормасову (От 28-го февраля 1810 г, Государст. Арх. XI, № 1040.), все дела [311] здешние идут чрезвычайно успешно и счастливо. Многие из важных и близких к царю князей, носившие на себе личину твердой к нему преданности, отстали от него, вероятно, боясь потерять свои имения, и присягнули на верность. Можно полагать, что в непродолжительном времени и все его любимцы, также мудрые советники, оставят сего слабого несчастливца. Разве одно сокровище и великий мудрец Соломон Леонидзе неразлучно будет испивать чащу горести с малым царем Соломоном Арчиловичем и небольшим числом других людей ему подобных, которые чувствуют, что им, при русских, будет не масленица, а великий пост, который в Кутаисе весьма чувствителен и для меня».

«Жители Кутаиса, писал в то же время Симонович, все приведены к присяге и находятся в таком спокойствии, которое можно видеть разве только в самых устроенных городах». Так называемая мать Имеретии, провинция Вака, в которой находилось и селение Моглоки, до чрезвычайности крепкое по своему положению и окружающим его непроходимым лесам, присягнула со всеми обывателями. Крепостца Чхери, принадлежащая царевичу Константину, все окрестные около Кутаиса волости, лежавшие по берегу рек Риона и Квирилы, и граничащие с Мингрелиею, Лечгумом и Рачею, присягнули. Побочный сын покойного царя Давида, Ростом, тоже присягнул во главе своих подвластных. Покорность этих лиц и большей части населения разрушала последнюю надежду Соломона на возможность оставаться в Имеретии, а между тем русские войска все ближе и ближе подходили к Вардцихе. Желая воспрепятствовать их переправе через реку Рион, царь Соломон приказал изрубить и потопить все лодки, но Симонович успел все-таки отыскать до семнадцати лодок, и 6-го марта, в жестокую бурю и проливной дождь переправился на противоположный берег. Поручив нескольким отрядам наблюдать по правую сторону реки Квирилы за тем, чтобы Соломон не мог пробраться в кавказские горы или в крепость Мухури, Симонович двинулся к Вардцихе. Соломон думал уйти в Багдад, но, отрезанный [312] маиором Колотузовым, находившимся с отрядом близ селения Чегути, скрылся в Ханийском ущелье (Всеподданнейшее донесение Тормасова, от 30-го апреля. Воен. Учен. Арх. д. № 3873, ч. II.).

Вардцихе и Багдад были заняты нашими войсками.

Все князья и приближенные оставили царя, и даже князь Кайхосро Церетели склонялся на нашу сторону. Оставшись с царевичем Константином и князем Леонидзе, Соломон находился в безвыходном положении. Окруженный со всех сторон русскими войсками, он намерен был с несколькими всадниками пробраться в Ахалцых, но когда это оказалось невозможным, то снова отправил к Симоновичу митрополита Генателя и Сехнию Церетели, с объявлением, что готов исполнить все наши требования, лишь бы только были остановлены военные действия. Симонович отвечал, что остановить военных действий он не может, и что царю лучше всего отправиться в Тифлис и ожидать там решения своей участи. Соломон заявил тогда, что готов письменно отказаться от управления царством, но с тем, чтобы ему был дан удел в Имеретии, необходимый для его пропитания и жизни. Отказав и в этом желании, Симонович потребовал, чтобы царь явился к нему для отправления в Тифлис (Симонович Тормасову, 9-го марта 1810 г, № 194.). Соломон не согласился и стал укрепляться; но скоро узнал, что двигавшийся из селения Лосиатхеви полковник Лисаневич занял уже ахалцыхскую дорогу и что поэтому на помощь ахалцыхского паши рассчитывать невозможно. Тогда царь просил полковника Симоновича приехать к нему в ущелье и поклясться, что личность его будет безопасна. Желая достигнуть скорейших результатов, Симонович и Могилевский, против правил благоразумия, решились исполнить желание царя и с четырьмя только казаками отправились в его местопребывание (Письмо Могилевского Тормасову, 14-го марта 1810 г, Госуд. Арх. XI, № 1049.).

12-го марта свидание состоялось. Оба представителя русской власти погорячились и дали обязательства, превышавшие их полномочия. В присутствии лиц, окружавших Соломона, и его войск, [313] перед крестом и евангелием, Симонович поклялся, что царь не будет арестован и царица оставлена на жительстве в Тифлисе. Могилевский же присягнул, что в проезд царя в Грузию ему будут отдаваемы царские почести и что со стороны русского правительства не будет сделано Соломону никакого насилия (Рапорт Симоновича Тормасову, 5-го июля 1810 г, № 1621.). После таких уверений царь согласился покориться, и обещал 15-го марта выехать, но только не в Тифлис, а в какое-нибудь карталинское селение, не доезжая г. Гори, куда просил приехать главнокомандующего для свидания с ним (Рапорт его же, 14-го марта 1810 г. № 206.). Примеру Соломона последовали и все его советники. Царевич Константин приехал к Симоновичу с повинною и был отправлен в Тифлис; все князья и духовенство сделали то же и присягнули на верность. «Один только царь бесов Леонидзе, писал Могилевский (Письмо Могилевского Тормасову, 14-го марта 1810 г.), изменивший, наконец, и царю, бежал третьего дня в Ахалцых, вместе с братом своим по адским делам, патером Николаем.»

В назначенный день Соломон выехал из Ханийского ущелья со всеми своими приверженцами, но, не доверяя русским войскам, обошел в полуверсте отряд Симоновича и, по крутой и опасной скале, проехал в селение Сазано, принадлежавшее его супруге. Через три дня он отправился в Карталинию, в сопровождении Могилевского и своей свиты, простиравшейся до четырех сот человек.

Во время пути, на каждых пяти верстах, бывший царь заставлял Могилевского клясться в том, что не будет арестован, и не доверяя клятвам, для большей осторожности объезжал как можно далее те места, где находились наши команды. Пробираясь по крутизнам и едва проходимым лесам, путешественники, вечером, 21-го марта, въехали в Карталинию и остановились близ Сурама, в селении Бекам, принадлежавшем родственнику царя, князю Абашидзе.

На следующее утро Могилевский получил приказание отправиться с царем в селение Вариани, как ближайшее к г. Гори, [314] куда намерен был приехать и Тормасов. Соломон отговаривался от этой поездки, опасаясь, что с удалением его от границ Имеретии и с выходом из лесов, он будет арестован.

— Завтра я перееду в сел. Дирби, — говорил Соломон, — что на половине пути между Сурамом и Гори, и оттуда отправлю письмо с просьбою, чтобы главнокомандующий назначил мне место свидания. Я совершенно теперь в руках русских, и меня могут везти куда захотят.

В этих последних словах слышалось скорее отчаяние, чем искренность и покорность. Всегда готовый отказаться от своих слов, Соломон, с переездом в Карталинию, искал случая бежать и неоднократно порывался возвратиться в Имеретию. В виду этого, Могилевский находил необходимым как можно скорее выехать из селения Дирби, чтобы отдалить царя от лесов и от границ Имеретии.

— Как располагаете вы относительно переезда в Вариани? спрашивал Могилевский Соломона.

— Конечно, я принужден буду туда ехать, — отвечал царь, — но я надеялся, что главнокомандующий, из уважения к моему несчастию, окажет мне должную почесть и приедет в Дирби.

Могилевский заметил царю, что он сам должен искать своего счастия, а не требовать, чтобы главнокомандующий приезжал к нему. Соломон отвечал, что переедет в Вариани, но не прежде как по возвращении от Тормасова митрополита Генателя и Сехния Цулукидзе.

— Жители сел. Дирби разглашают, — говорил Соломон, — будто я намерен нынешнею ночью бежать, — это совершенная клевета. Имея в Имеретии и на пути в Карталинию тысячу к тому способов, я не исполнил этого, то тем более теперь, когда передал себя во власть русских, я, конечно, не решусь бежать. Впрочем, если угодно, поставьте караул.

Царь, действительно, намерен был бежать в Осетию, и в десятом часу вечера приготовленные для него лошади были уже оседланы. Попытка эта осталась неисполненною; пять рот [315] пехоты, эскадрон драгун и сотня казаков окружили селение Дирби и заперли все из него выходы. С рассветом царю было объявлено, что намерение его открыто и что теперь, без всяких уже условий, он должен в тот же день отправиться в селение Вариани, под прикрытием того конвоя, который окружал селение Дирби (Письмо Могилевского Тормасову, 27-го марта 1810 г., Государств. Арх. ХIII, № 1049.).

В Вариани Соломон имел свидание с Тормасовым, от которого узнал, что ни в каком другом городе, а только в Тифлисе он должен был ожидать решения своей участи. Привезенный в столицу Грузии бывший царь Имеретии был помещен в доме, к которому приставлен караул. Мера эта была крайне непрактична и на первых же порах не понравилась имеретинам. Помня обещание и клятву Симоновича, они были удивлены распоряжениями главнокомандующего. Собор митрополитов просил о возвращении Соломона в Имеретию, но Тормасов отказал и объявил, что Имеретия навеки присоединяется к составу Империи, власть царя уничтожается и будет заменена особым временным управлением.

Приступая к устройству этого правления, Тормасов старался сохранить краткость в решении дел, так как по опыту было известно, сколь тяжела вообще для всех азиятских народов продолжительность суда и переходы по тяжебным делам, из одного судебного места в другое. Суд и расправа во всей Азии, как известно, существуют самые краткие и все дела решаются более словесными приговорами, основанными на народных обычаях, известных каждому жителю. «Сия же скорость и краткость в решениях, — писал Тормасов (Графу Румянцову, 3-го июля 1810 г, № 108. Арх. Мин. Ин. Дел, 1-10, 1803-11, № 4.), — приличествует самому стремительному характеру азиятцев, ибо они бывают нетерпеливы в получении справедливости по их делам, какого бы рода они не были, и охотнее перенесут самое тяжелое наказание, нежели продолжительную неизвестность, чем будет окончено их дело. Таковое правление существовало в [316] Грузии, Имеретии и в прочих владениях, приобретенных здесь под российскую державу, и которое для них весьма нравится, быв согласно с натуральными их свойствами. А потому, как благоучрежденный порядок российского судопроизводства, не соответствуя ни нравам, ни обычаям имеретинского народа, послужил бы оному только в отягощение, то и признается полезным предоставить правлению Имеретинской области руководствоваться в делах гражданских одними законами царя Вахтанга и принятыми древними народными обычаями, приведя только сие в более образованный порядок, нежели какой существовал при царском самовластном правлении, т. е. чтобы решать дела документально и по письменным приговорам членов правления, а не словесно, и следуя действию законов, а не одному мнению, иногда и неправильному, бывших мдиван-беков. В делах же уголовных, которые вообще здесь наказываемы были смертною казнью или увечьем чрез лишение членов, так как сие противно кротким и милосердым законоположениям российским, полагается нужным принять в руководство российские законы, но только суд производить военный, который по краткости своей более здесь приличествует. Впрочем, как самое правление, учреждаемое ныне в Имеретии, будет иметь название временного, то на первый раз, приноравливаясь к народным понятиям и прежнему царскому правлению, можно и нужно даже ограничиться сею краткостию, не уничтожая прав и обычаев в земле почитаемых. Впоследствии же времени, соображаясь с местными обстоятельствами и разными переменами, могущими случиться в образе мыслей народа и его нравственности, можно будет дополнить всякие недостатки введением новых постановлений».

На этом основании, в 1810 году вся Имеретия была разделена на шесть округов, причем в каждом находился воинский начальник с двумя помощниками из имеретин, выбранными от общества. Они исполняли обязанности земской полиции, решали неважные дела и денежные иски, не превышавшие 50 р. В Кутаисе был комендант и находилось главное управление, состоявшее из четырех мдиван-беков, выбранных [317] дворянством из туземных князей и из нескольких русских чиновников, назначенных от правительства. Разбирая более важные дела, главное правление утверждало иски от 50 до 500 руб. Оно руководилось местными постановлениями, судило по народному обычаю, но за смертоубийство имеретины судились военным судом, по русским законам, и конфирмация представлялась на утверждение главнокомандующего, который решал сам и все тяжебные дела, в которых иски превышали 500 рублей.

В первое время, при устройстве правления, в Имеретии введены были законы Вахтанга, которые, по приказанию Тормасова, переводились на русский язык и были добавлены некоторыми статьями русских законов.

Так, за оскорбление Его Величества и измену Императору виновные судились военным судом и наказывались смертью. Тому же подвергались обличенные в разбое, насилии, в похищении и пленнопродавстве.

Права сословий оставлены на прежнем основании, но запрещено князьям и вообще всем помещикам продавать своих подвластных магометанам, а продажа крестьян духовным лицам вовсе запрещена.

За воровство скота и движимого имения положено взыскивать в пять раз более украденного и из этого числа брать две части в казну, две части отдавать обиженному и одну — поймавшему вора. За неправильное присвоение земли и другого недвижимого имущества взыскивать вдвое в пользу обиженного, а если при этом произведено насилие, то, сверх того, виновного отдавать под военный суд и наказывать, как нарушителя спокойствия.

Неправильный донос и клевета наказывались денежным штрафом, а преступления против веры судились духовным судом.

Доходы, поступавшие царю, оставлены на прежнем основании, но старались обращать все собираемое натурою в деньги, за исключением хлеба, который, как необходимый для продовольствия войск, собирался натурою. Должности, существовавшие при царе, были также оставлены и сохранено даже название чинов, [318] но для лучшего управления страною установлены окружные начальники из русских штаб-офицеров, которые, находясь в округе с своим отрядом, соединяли власть военную с гражданскою исполнительною.

Для лучшей связи Имеретии с Мингрелиею и Гуриею назначены были от каждой области по два представителя для присутствования в областном имеретинском управлении и, сверх того, взаимные депутаты по одному из одного княжества в другое (Предписание Тормасова Симоновичу, 10-го июня, № 557. Отношение главнокомандующего графу Румянцову, 3-го июля, № 108.). Такая связь была необходима для единства управления, так как владетель Гурии, князь Мамия, хотя и был признан независимым от Имеретии, но изъявил желание вступить в подданство России. 19-го июня 1810 года он подписал пункты о подданстве, в которых просил оставить владение Гуриею наследственным в его роде по старшинству колена, с тем, чтобы преемники его каждый раз были утверждаемы высочайшими грамотами; прислать для защиты его владения русское войско, предоставить в его пользу часть доходов, суд и расправу, за исключением смертной казни. С своей стороны, князь Мамия обязывался сохранять верность России, построить для войск помещение, снабжать их провиантом и выдать трех аманатов, для постоянного пребывания их в Тифлисе.

Между тем, в 11 часов ночи с 10-го на 11-е мая бывший царь бежал из Тифлиса. Приказав подать себе ужин ранее обыкновенного, Соломон лег в постель, жалуясь на нездоровье, и когда наступили сумерки, он переоделся в заранее оставленное платье слуги, взял кувшин и вышел на двор. Там он был остановлен часовым и на вопрос куда идет? отвечал — «за водою». Темнота скрывала лицо проходившего, и Соломон, никем неузнанный, благополучно выбрался на улицу, где ожидал его один из полицейских, по происхождению имеретин. Он провел бежавшего царя через весь город, за пределами которого Соломона ожидали с лошадьми два брата князей Эристовых и четверо князей Церетелей, в числе которых [319] был и сын князя Зураба Церетели (Отношение Тормасова министру иностранных дел, от 26-го мая 1810 г. Акт. Кавк. Арх. Ком. т. IV, № 342 и 350.). Сев на приготовленную лошадь, Соломон, в сопровождении свиты, состоявшей всего из 23 человек, ускакал по дороге к Ахалцыху. Видевшие его за 16 верст от Тифлиса грузины бросились в погоню, но бывший царь, не смотря на меры, принятые к его задержанию, успел скрыться от преследования. Получив известие о бегстве Соломона, главнокомандующий писал собору митрополитов, что, после такого поступка их бывшего царя, они, конечно, не будут более ходатайствовать за него, а напротив, постараются сохранить в своих паствах спокойствие и внушить народу верность к Императору, принявшему на себя правление Имеретии.

XV.

Происшествия в Ахалцыхе. — Междоусобная вражда Шериф-паши с Селим-пашою. — Просьба последнего о принятии его под покровительство России. — Прокламация Соломона в Имеретии. — Восстание имеретин. — Действия Кабардинского полка в Альском ущелье. — Действия отрядов генерал-лейтенанта барона Розена и Симоновича. — Атака Ханийского ущелья. — Бегство Соломона в Ахалцыхский пашалык. — Усмирение восстания.

Добравшись благополучно до Ахалцыха, Соломон был весьма ласково принят трапезондским сераскиром Шериф-пашою и обнадежен содействием к возвращению царского достоинства. Содействие это не могло быть, однако же, значительно, потому что сам Шериф-паша был непрочен в Ахалцыхе и враждовал с выгнанным им Селим-пашою Химшиевым.

Родом грузин, Селим-паша был преисполнен непонятною злобою к отечеству своих предков. Происходя из фамилии почти забытых грузинских дворян, он в малолетстве был взят в плен и проложил себе путь к званию паши своею пронырливостию, вероломством и убийством тех лиц, которые способствовали его возвышению. С самого начала насильственного [320] вступления своего в управление Ахалцыхским пашалыком Селим не повиновался Порте и не признавал власти эрзерумских сераскиров, которым обыкновенно подчинялись пашалыки: Эрзерумский, Баязетский, Карский и Ахалцыхский. Селим-паша считал себя в этом отношении на столько сильным и независимым, что не хотел признать перемирия, заключенного графом Гудовичем с сераскиром Юсуф-пашою. В самый разгар военных действий России с Турциею Селим самопроизвольно, без ведома султана, хотел заключить с Тормасовым отдельный мир для Ахалцыхского пашалыка, в чем, конечно, не имел успеха. Впрочем, Порта сама давала повод к такому своеволию своих пашей. Обращая весьма мало внимания на этот пограничный край, она ограничивалась только «утверждением того из пашей, кто, сделавшись сильнее и имея острее саблю, свергнет своего соперника».

«А сии развраты и беспорядки, писал Тормасов (Графу Румянцову, 20-го сентября 1809 года, № 93. Арх. Минист. Иностр. Дел, 1-10, 1803-11, № 4.), при всех осторожностях всегда дорого стоят Грузии, потому что паши, при неповиновении власти, или, лучше сказать, при безначалии своем имеют один пункт, т. е. Грузию, чтобы обратиться к грабежам и хищничеству, ибо единоверие и связи родства, хотя не всегда священные у азиятцев, иногда удерживают их от восстания противу своих собратий и от междоусобия.

«По долгу верной службы моей, должен откровенно сказать, что доколе Ахалцыхский пашалык, наиважнейший для спокойствия Грузии, по своей смежности и самому местоположению не будет присоединен к Грузии в совершенное подданство Его Императорского Величества, дотоле правый наш фланг, в здешнем краю, будет всегда чувствовать беспокойство от сего гнезда хищничеств, единственного убежища оставшегося для строптивых лезгин, живущих в неприступных ущельях на северной части Кавказских гор, нами еще непокоренных и кичащихся оградою, кою (которую) положила для безопасности их [321] сама природа. Сей народ, промышляя одним грабежом и проходя разными воровскими дорогами в Ахалцых, нанимается служить вместо войск у паши, который обыкновенно платит им за сие позволением грабить Грузию. Слабость же войск собственно ахалцыхских, без помощи лезгин, довольно известна, а потому всякий паша, хотя бы и с лучшими свойствами против нынешнего, по необходимости обойтися не может без найма лезгинских войск и, следовательно, сию часть Дагестана, когда она будет находить для себя верное пристанище в Ахалцыхе, укротить будет трудно, да и Грузия будет всегда неспокойна от стороны Ахалцыха, потому что сколько бы всякий ахалцыхский паша ни старался соблюсти дружбу и доброе соседство, но когда будет иметь у себя наемное лезгинское войско, то никакое средство от грабежей их не удержит. Это врожденная их страсть и без сего позволения иметь их (лезгин) невозможно».

Пользуясь услугами лезгин и основывая на их содействии прочность своего положения, ахалцыхский паша был постоянно самым беспокойным соседом Грузии. Сознавая это и опасаясь наказания, Селим был крайне озабочен, когда узнал, что, при начале военных действий с Персиею, Тормасов двинулся из лагеря при Саганлуге к урочищу Думанисам, как средоточию двух дорог: из Памбак и из Ахалцыха. Полагая, что главнокомандующий намерен следовать к Ахалцыху, Селим прислал к нему двух своих чиновников с просьбою назначить доверенное лицо, с которым бы паша мог объясниться по пограничным делам и постановить «дружбу навсегда».

Получив в это время известие, что Аббас-Мирза с значительным числом войск приближается в Елисаветполю, Тормасов, под видом желания исполнить просьбу Селима, повернул к этому городу, а в Ахалцых отправил князя Орбелиани, с доверенностию и наставлением, как поступать при переговорах с пашою. Желая, чтобы паша добровольно и по трактату вступил в подданство России со всем семейством и народом, Тормасов уполномочил князя Орбелиани, как человека лично знакомого Селиму, обещать ему оставление владетелем Ахалцыхского [322] пашалыка, предоставить ему все доходы, ныне получаемые, суд и расправу; производство в чин генерал-лейтенанта и жалованье по 2,779 руб. серебром (Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 1191.).

Сообщая Селиму, что, как добрый сосед, он никогда не отклоняется от согласия быть с ним в дружбе, Тормасов вручил князю Орбелиани проект условий, на которых ахалцыхский паша может быть принят со всем своим народом под покровительство и даже в подданство России. Но едва только наш отряд повернул к Елисаветполю, как Селим собрал до 1,500 человек конницы, с которою и ворвался в наши границы. Хотя он был разбит и прогнан, но не переставал действовать враждебно. Селим вошел в сношение с персиянами, которые прислали к нему царевича Александра, с обещанием выдать 150,000 рублей, если паша будет действовать вместе с ними. Понадеявшись на обещания, Селим пригласил к себе лезгин и принял гордо князя Орбелиани.

— Я тогда откажусь от союза с Персиею, сказал он, и вступлю в дружбу с Россиею, когда от вашего двора будет выдана соответствующая сумма денег.

Вслед затем, Селим отказался от принятия условий, предложенных ему князем Орбелиани.

— Я никак не могу согласиться на три статьи, сказал он: во-первых, чтобы вступить в подданство России; во-вторых, чтобы дозволить занять Ахалцых русскими войсками и в-третьих, чтобы отдать сына в аманаты.

Селим желал номинального только покровительства России и возможности подкрепить себя русскими войсками, в случае надобности. Тормасов уклонился тогда от переговоров, и они были прерваны. Скоро обстоятельства изменились: тегеранский двор предложил Тормасову перемирие, и персидские войска удалились от наших границ, персияне отказались выдать Селиму деньги, и сам он вслед затем был изгнан из Ахалцыха Шериф-пашою, сераскиром трапезондским.

Не решаясь возвратиться в Трапезонд после поражения, [323] нанесенного ему у Поти отрядом генерал-маиора князя Орбелиани, Шериф-паша предпочел двинуться к Ахалцыху, из которого девять лет тому назад был изгнан Селимом. Владея значительными силами, Шериф выгнал Селима из города, но не мог выгнать его из Ахалцыхского пашалыка. Принужденный бежать в Ачары — место своего рождения, весьма сильно укрепленное, — Селим собирал войска для возвращения потерянного владения. Он просил у нашего правительства вспомоществования как войсками, так и деньгами, и писал, что если даже и не получит ни того, ни другого, то все-таки останется преданным России и желающим вступить под ее покровительство.

Главнокомандующий поручил обнадежить Селим-пашу, что даст войска и деньги, если он в доказательство искренности своего намерения примет присягу на верность и подпишет трактат, проект которого и был отправлен к полковнику Симоновичу. Селим-паша отвечал, что он готов приступить к этому и даже выдать аманатов, но только не прежде того, когда русские войска вступят в Ахалцыхский пашалык и он будет совершенно обеспечен от преследования Шериф-паши. Такое заявление нельзя было не признать основательным, и Тормасов положил вопрос о подданстве Селима оставить до более удобного времени.

Сношения наши с Селим-пашою не могли укрыться от Шериф-паши, и он, желая удалить от себя грозившую опасность, употреблял все усилия к тому, чтобы возбудить восстание в Имеретии и тем отвлечь от Ахалцыха. деятельность русских войск. В Имеретии явились возмутительные письма бывшего царя Соломона, самого Шериф-паша и царевича Александра.

Соломон писал, что, узнав о намерении Тормасова отправить его в Россию на всегдашнее там пребывание и будучи не в силах расстаться с подвластным ему народом, он решился бежать из Тифлиса.

«Всякой поднебесной славе, писал он (В письме митрополиту Генателю и архиепископу Софронию, от 17-го мая. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 342.), я предпочел быть с вами, с вами радоваться, жить и умереть... Прошу, сообразно [324] вашей ко мне отеческой любви, оказать в моем деле участие и постараться, чтобы предоставили мне мою землю и тем обязали меня и мое царство пролить кровь за верность им (русским)».

По своей бесхарактерности и ветренности, бывший царь противоречил себе на каждом шагу. То он смирялся и просил заступничества, то не хотел покоряться; в одном письме он писал, что готов пролить кровь за русских; в другом — внушал ненависть к ним. В один и тот же день он просил митрополита Генателя исходатайствовать ему прощение и возбуждал к восстанию жителей Лосиатхевской волости.

«Я ожидаю от вашей верности ко мне, писал он им (В письме от 17-го мая 1810 г. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 343.), что положите за меня ваши головы, да и родственные вам дома и соседей ваших ободрите, чтобы не погибнуть вам, подобно Грузии, жители которой, под властью русских, духовно едят мясо в великую пятницу, а телесно в горьких мучениях вздыхают о смерти. Сперва и их обманули клятвою и золотом, а ныне грузины не рады ни богатству, ни домам своим; теперь с бедных даже за каждого мертвеца по три рубли взыскивают, а бесчестие домов и семей заставляет их горько вздыхать и стонать, и дома их день ото дня приходят в унижение. Когда русские успеют поработить и вас, тогда ваше положение будет еще горше и труднее, и те, которые сегодня сулят вам золото, завтра лишат вас насущного; сегодня с честию обходятся с вами, а завтра, знайте, они уронят достоинство и честь ваших семей, качества, коими оне отличаются противу всех других земель».

Появление этих писем произвело всеобщее волнение в Имеретии, и побудило полковника Симоновича обратиться к населению с воззванием, в котором он предупреждал, что каждый вошедший в сношение с Соломоном будет лишен имения и сослан в Сибирь. Предупреждение это не произвело желаемого действия и не остановило имеретин от соединения с царем. Вскоре после побега Соломона, Симонович стал получать известия, что [325] в Имеретии открылось повсеместное восстание и появились значительные толпы вооруженных людей. Легковерные имеретины, не имевшие никакого понятия о долге, толпами спешили на призыв царя и вооружались. Во главе их стояли князья и члены временного имеретинского правления, с первых же дней оставшиеся недовольными русским правительством. Краткое существование имеретинского дивана показало, что вновь установленное правление не отвечает ни требованиям страны, ни намерениям русского правительства. Привыкшие к царской власти князья, не имея ее более над собою, не могли сдержать себя в границах умеренности и, вместо правительства, составляли сборное место, где, трактуя о предметах, до службы не относящихся, не упускали, однако же, случая удовлетворить своему корыстолюбию и собирали с просителей деньги без всякого разбора. Единственный закон в Имеретии была царская власть, с уничтожением которой члены дивана решали дела как хотели, а иногда и один член, без совещания с другими, указывал решение, которое и приводилось в исполнение. Исполнители этих решений, так называемые бокаулы, не имея прямого начальства, пользовались случаем и грабили народ, «и если где было им в чем отказываемо, вымучивали телесным наказанием». Имеретины не могли быть довольны таким правительством, а князья и члены дивана — попытками русской власти ограничить их произвол и уничтожить поборы. Как те, так и другие желали возвращения прежнего порядка вещей и восстановления царской власти. Слабое правление Соломона было выгодно князьям, которые, пользуясь бесхарактерностью царя, успели захватить в свои руки большую часть доходов и, при помощи грабежа, надеялись в будущем увеличить свои материальные средства. Прельщенные такою надеждою, почти все князья перешли на сторону Соломона и отправили депутацию в Ахалцых, звать бывшего царя в Имеретию. В ожидании его прибытия, приверженцы старого порядка волновали народ и рассылали повсюду гонцов о своих мнимых победах над русскими войсками. Ни советы и увещания, ни угрозы не могли остановить от восстания население, недавно добровольно покорившееся России. [326]

«На вопрос мой, доносил полковник Симонович (Тормасову, от 7-го июня 1810 года. Ак. Кав. Арх. Ком, т. IV, № 358.), о причине их возмущения, через здешних митрополитов ответствовали они, что, взяв от них раз царя, лучше бы мы сделали, если бы умертвили его или бы отправили в Сибирь, и они бы оставались навсегда спокойными. Но теперь, когда прежний повелитель, без согласия их от них удаленный, опять пришел и требует их помощи, они священным себе вменяют долгом оказать ему все опыты своего усердия, и не перестанут до тех пор бунтовать и проливать кровь, пока не будет Соломон, по прежнему, восстановлен на царстве, и что другого царя они никак иметь не согласны. Истинно преданных нам нет ни одного, ни из князей, ни из дворян, так что не через кого даже отправлять бумаг, которые, как объявляют два или три князя, оставшиеся до решения дела при мне, везде перехватываются бунтовщиками, отчего и настоящих сведений о местопребывании царя и его войсках иметь не можно».

Салтхуцес князь Зураб Церетели устранял себя от всякого вмешательства в дела и, вместо того, чтобы составить свою партию и своим влиянием на народ быть нам полезным, оставался праздным зрителем совершающихся событий. Если нельзя было заметить, чтобы он тайно содействовал бунтовщикам, то ясно было видно, что он не желает нам помочь ни в чем. Подобно лицам сомнительной преданности, князь Зураб, следуя общему потоку, просил Тормасова возвратить царя в Имеретию, но получил в ответ, что клятвопреступники недостойны снисхождения, и что Соломон никогда не будет более правителем Имеретии. Об этом нечего и думать, говорил Тормасов, особенно «после недостойного поступка, им учиненного, через побег из Тифлиса, который многих честных и достойных людей подверг несчастию. Видно судьбе, праведно наказующей сего клятвопреступника и нарушителя своих обязанностей, неугодно было допустить воспользоваться тем счастием, которое предлежало ему, если бы он был верен честному своему слову и постоянен в ожидании на [327] неограниченное милосердие Его Императорского Величества, ибо могу уверить, что всемилостивейший и великий наш Государь Император простил бы все содеянные им преступления, если бы увидел чистосердечное его раскаяние и, вероятно, возвратил бы ему по-прежнему владение, как о том и предположено уже было, только с некоторым ограничением его власти».

Но так как предположение это не состоялось, то главнокомандующий просил, чтобы лица, преданные России, содействовали усмирению волнующегося народа, и чтобы князь Церетели прибыл в Кутаис. Зураб уклонился от этой поездки и, под предлогом бракосочетания его дочери с князем Леваном Дадиани, уехал в свое имение Сачхере и не принимал никакого участия в происшествиях. Тогда главнокомандующий поручил полковнику Симоновичу наблюдать за поведением всех членов имеретинского правления, не исключая и князя Зураба Церетели, «который, кажется, требует за собою примечания (Предписание Тормасова Симоновичу, 8-го июня 1810 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 360.)». «Я и прежде несколько раз заметил, отвечал Симонович (В рапорте Тормасову 10-го июня 1810 г. Там же, № 365.), что, в обстоятельствах решительных, он всегда уклонялся под разными предлогами от содействия нам; в теперешнем случае он следует прежней своей политике. Словом, я почти уверен, что Церетели если не совсем намерен содействовать царю в достижении его намерения, то, по крайней мере, не должно нам многого ожидать от его к нам преданности и верности».

При совершенном отсутствии лиц, нам преданных и верных, восстание быстро разгоралось и прежде всего обнаружилось в волости Лосиатхевской. В селении Аргустах собралось скопище в 2,000 человек имеретин, для разогнания которых был послан маиор Колотузов, с двумя ротами Кавказского гренадерского полка. Приближаясь, 22-го июня, к селению Сакаро, Колотузов по неосторожности вошел в лес, где был встречен сильным огнем засевших в нем имеретин. При первых выстрелах Колотузов был убит, но, принявший после него команду, капитан Титов, выбил неприятеля из леса с [328] большою для него потерею, простиравшеюся до 90 человек убитыми, в числе которых были дети главного возмутителя, князя Кайхосро Абашидзе. Потеря эта не остановила, однакоже, имеретин, и они, собираясь в разных пунктах, прервали почти все сообщения и задерживали наших курьеров. Симонович не получал никаких донесений, и до него доходили лишь смутные слухи о том, что Соломон с ахалцыхскими и лезгинскими войсками ворвался в Имеретию и остановился в Барадзеби, близ Квирильского поста. Для преграждения ему пути в Вардцихе, Симонович оставил три роты в Багдаде, а остальные войска стягивал к Лосиатхевам (Рапорт Симоновича Тормасову 23-го июня. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 373.).

Между тем Тормасов, получив известие о всеобщем восстании, отправил из Сурама в Имеретию генерал-маиора князя Орбелиани, с двумя баталионами Кабардинского полка и 50-ю казаками. Следуя форсированным маршем по ваханской дороге, князь Орбелиани должен был присоединить к себе на пути две роты 9-го егерского и две 15-го егерского полков, и по вступлении в Имеретию принять общее начальство над всеми войсками, там расположенными, установить сношения с Симоновичем и обеспечить сообщение с Карталиниею.

Для усиления боевых средств князя Орбелиани и скорейшего усмирения волнующихся, главнокомандующий разрешил потребовать содействия владетелей Мингрелии и Гурии, «которым, в наказание бунтующих, дозволить грабить селения».

«Только всемерно старайтесь, прибавлял Тормасов (В предписании князю Орбелиани, от 28-го июня. Там же, № 378.), отвращать, чтобы не пострадали невинные жители, коих оградите всею безопасностию. Над бунтовщиками же разрешаю вас оказать примерную строгость, не взирая ни на какое лицо и не делая никакой пощады». Пойманных бунтовщиков приказано было, по степени вины, вешать, заковывать в железо и заключать в крепость; имения бунтующих князей отбирать в казну, а крестьян объявлять государственными «с тем, чтобы они [329] своих помещиков ловили или убивали — словом, не признавали бы их власти над собою» (Предписание маиору Прибыловскому, 27-го июня, № 1007.).

Получив такую инструкцию, князь Орбелиани, вместо того, чтобы при вступлении в Имеретию действовать совокупными силами, разделил свой небольшой отряд на две части: один баталион Кабардинского полка с двумя орудиями, под командою маиора Тихоцкого, направил Альским ущельем через селения Картохти и Чалуани, а с другим баталионом двинулся по Ваханскому ущелью, где, по сведениям, скрывалось главное скопище мятежников.

В Альском ущелье, находившемся всего в девяти верстах от Сурама, маиор Тихоцкий встретил сильное сопротивление со стороны мятежников, преградивших ему дорогу завалами, засеками и засадами. Очищая себе путь штыками и вытесняя неприятеля из засад, кабардинцы прошли 15 верст по ущелью, но, потеряв всех лошадей под орудиями и имея множество раненых, не могли следовать далее. По обеим сторонам были горы, покрытые густым лесом, впереди также лес и завалы мятежников, число которых было совершенно неизвестно. Измученные солдаты нуждались в отдыхе, и маиор Тихоцкий, не смотря на все невыгоды своего положения, принужден был остановиться при урочище Дампала (?). Без воды и фуража отряд простоял на месте пять суток; причем, лошади, не имея травы, питались листьями дерев, а солдаты, томимые жаждою, долгое время не могли отыскать источника. Впоследствии хотя и был найден ручей, но путь к нему приходилось прокладывать штыками, так как имеретины облегли наш отряд со всех сторон и без выстрела не дозволяли ему сделать ни единого шага. На пятые сутки, на помощь окруженному отряду, прибыл маиор Реут, посланный главнокомандующим, для содействия Тихоцкому, с двумя ротами пехоты, одним орудием и 20-ю казаками. Тогда оба отряда перешли в наступление, выгнали мятежников и пробились в селение Али, куда 11-го июля пришел и князь Орбелиани со своим баталионом. Простояв [330] здесь некоторое время и приняв общее начальство над войсками, князь Орбелиани повел их обратно в Сурам, чтобы запастись вьюками и провиантом, а затем снова вступить в Имеретию и следовать по ваханской дороге. Обратное движение наше к Сураму ободрило имеретин, дало им случай похвалиться победою и показывало, что князь Орбелиани не умел воспользоваться обстоятельствами и распорядиться войсками. Вместо быстроты движения и поражения мятежников совокупными силами, он раздробил свои силы и действовал весьма нерешительно. «Неужели я, спрашивал Тормасов князя Орбелиани, должен всегда мучиться через ошибки других?... Я не могу придумать, какие вы находили пользы от разделения войск, и имея в виду неприятеля, превосходнейшего в силах, защищаемого горами, лесами и засеками, из каких военных правил вы взяли, что лучше можете пройти, разделясь и ослабив себя? Между тем, как целою массою войск, с коими вы отсель выступили и которые еще после к вам присоединились, вы могли бы пробиться сквозь все преграды, бунтовщиками поставленные и уже много бы выиграли над неприятелем. Две важные ошибки я должен вам заметить: первая и главная — ваше разделение, а вторая, что, не узнавши, в каком положении теперь альская дорога и какие взял неприятель меры к защищению оной, послали туда маиора Тихоцкого, зная его слабость и неопытность. Если бы он имел военный дух, то, увидев себя окруженным от неприятеля, не останавливался бы без воды, без корму и не дал бы себя бить из-за кустов понапрасно, а ударил бы в штыки, и, с целым баталионом, грудью проложил бы себе дорогу гораздо с меньшею потерею, как сделал то в подобном случае храбрый капитан Титов, с двумя только ротами Кавказского полка, в которых уже были потери в людях до 50 человек (Предписание князю Орбелиани 15-го июля 1810 г. Акты Кав. Арх. Ком, т. IV, № 402.)». Главнокомандующий требовал быстроты и решимости в действиях, но, взамен того, получил просьбу о прибавке войск. Располагая сам весьма ограниченными средствами, Тормасов не мог удовлетворить просьбе князя [331] Орбелиани, тем более, что, по его убеждению, восьми баталионов, находившихся в Имеретии, было слишком достаточно для усмирения волнений. Видя, что князь Орбелиани не имеет достаточно энергии и придает слишком большое значение силе и средствам мятежников, главнокомандующий отправил в Имеретию генерал-лейтенанта барона Розена, с поручением принять начальство над войсками и действовать быстро и решительно (Предписание барону Розену 16-го июля 1810 г, № 706.). Правителю Грузии вменено в обязанность позаботиться о доставлении в Зедубани провианта и по границе Грузии расставить сильные караулы, так как мятежники стали показываться и в ее пределах (Тоже, правителю Грузии, генералу Ахвердову, 20-го июля 1810 года, № 1143.).

Прибыв в Сурам, барон Розен не застал там князя Орбелиани, который перешел в Зедубани. Розен взял в конвой роту 15-го егерского полка и 23-го июля, в 11 часов ночи, догнал отряд, остановившийся лагерем близ крепости Чхери. Приняв начальство над войсками, барон Розен нашел их в большом беспорядке: на передовых пикетах люди были без оружия, а некоторые и без порядочной одежды. Провианта при отряде было только на четыре дня, а в Имеретии достать его было негде, потому что жители разбежались в горы и леса. Князь Орбелиани рапортовался больным и не явился к барону Розену, который принужден был прежде всего отправить нарочного в Сурам и требовать скорейшего доставления провианта. Не дождавшись, однако же, прибытия транспортов, барон Розен приказал выдавать нижним чинам половинную дачу и выступил далее, чтобы скорее соединиться с полковником Симоновичем и дойти до Кутаиса, где он рассчитывал найти запасы продовольствия (Рапорт генерал-лейтенанта Розена главнокомандующему 23-го июля 1810 г, № 11.).

В восемь часов утра, 24-го июля, барон Розен двинулся вперед. В виду пикетов, неподалеку и вправо от кр. Чхери стояли мятежники. Пятьдесят человек егерей и сто человек [332] рабочих Кабардинского мушкетерского полка, с трехфунтовым единорогом, шли в авангарде, имея по обеим сторонам фланкеров, из двух рот егерей и 100 казаков линейного казачьего полка. За авангардом шел баталион Кабардинского полка, а за ним вьюки, под прикрытием 200 человек. Рота егерей и остальные нижние чины Кабардинского полка составляли ариергард, под командою маиора Тихоцкого.

Переправа вброд через реку Чхерители происходила под слабым огнем мятежников, засевших на возвышенностях. На второй версте от Чхери замечено было скопище до 5,000 человек, прикрытых завалами и засеками, сделанными в узких местах дороги. Фланкеры подползли под самые засеки и с криком «ура!» бросились в штыки. После нескольких выстрелов из единорога, возвышенности были заняты и мятежники преследуемы до дер. Градо. Дорога по всему пути была испорчена и забросана каменьями и бревнами, так что для очистки ее употреблено четыре часа времени. Пройдя еще шесть верст, отряд стал лагерем при урочище Базалетис-чалы, при р. Чхерители. Неприятель потерял до 70 человек убитыми и в том числе главного своего предводителя Дмитрия Абашидзе.

25-го июля отряд выступил далее и через четыре дня прибыл в Кутаис. Встречая повсюду селения, оставленные жителями, барон Розен имел беспрерывные стычки с имеретинами, пытавшимися преградить дорогу нашему отряду. Пораженные последовательно при селении Цра-Цкаро и Симонеты, мятежники собрались в восьми верстах от Кутаиса, в числе 7,000 человек, но и здесь были разогнаны русскими штыками. После такой неудачи, имеретины видели невозможность бороться с русскими войсками, тем более, что и в других пунктах они потерпели точно такое же поражение. Так маиор Прибыловский разбил толпу, собравшуюся у сел. Рион, маиор Ушаков овладел крепостью Тхачиры, а капитан Суханов настиг и рассеял неприятеля при р. Квириле. Царь Соломон был стеснен с двух сторон и принужден со своим ополчением скрыться в селении Сазано. Народ снова покорился и волнение утихало, но для окончательного усмирения Имеретии [333] главнокомандующий признавал необходимым или поймать, или убить Соломона.

— Если же только выгнать его из границ, — говорил Тормасов, — то дело будет не только не кончено, но может быть, еще вреднее для нас, потому что повод к неустройствам и волнениям всегда будет готов.

Исходя из этой мысли и назначая Симоновича управляющим Имеретиею, Мингрелиею и Гуриею, Тормасов поручил ему приискать таких людей, которые бы нанесли верный удар. Таким лицам Симонович был уполномочен выдать до 2,000 червонных и обещать награждение чином и недвижимым имением. Всякую употребленную против Соломона хитрость главнокомандующий признавал позволительною, так как она, по его мнению, вела к спасению человечества (Отношение Тормасова Симоновичу 3-го сентября 1810 г. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, № 426.). В лице Соломона он видел изменника, клятвопреступника и вообще человека, недостойного никакого снисхождения. Не рассчитывая на скорое приискание таких людей и поручая Симоновичу командование войсками, вместо генерала барона Розена, отозванного в Тифлис, Тормасов просил его употребить особое старание к поимке Соломона и, преследуя его повсюду, заставить отступиться от него всех его единомышленников. Одним словом, писал главнокомандующий, необходимо «принудить премудрого и хитрого покориться сильнейшим, или против хитрости употребить такую же хитрость, какого бы рода оная ни была, ибо против извивающейся с улыбкою злости ничего не должно быть священного, и коварству умышленному всегда позволительно мерить тою же мерою, особливо для спасения человечества, которое будет страдать впоследствии, если улыбка в коварном человеке не изгладится смертным сном».

«Ваше превосходительство теперь знаете, в чем состоит дело, и так действуйте неослабно, не жалея никаких орудий к уничтожению зла: железо, золото, силу и всякие обороты употребляйте [334] на окончание дела», состоявшего в том, чтобы уничтожить деятельность бывшего царя Имеретии.

Симонович сам понимал, что, для окончательного усмирения волнующихся, необходимо удаление Соломона, и потому еще до получения наставления главнокомандующего окружил его почти со всех сторон. Баталион Белевского мушкетерского полка, под начальством маиора Щелкачева, двинут со стороны Багдата; баталион 9-го егерского полка, под командою маиора Прибыловского, направлен на селение Сазано и далее к урочищу Лижавесаули и, наконец, сам Симонович двинулся на селение Маглах. Совокупное и одновременное действие этих отрядов заставило Соломона, постепенно отступая, скрыться в трудно доступном Ханийском ущелье, где неприятель имел полную возможность и все средства к весьма долгому сопротивлению. Ханийское ущелье, по своему положению, есть одно из самых недоступных. Дорога к нему пролегала над ужасною бездною и была столь узка, что едва проходима для двух рядом идущих; во многих местах были обрывы, куда можно было спускаться только с «трепетом». К тому же, висевшая над дорогою горная глыба была сплошь покрыта густым лесом, в котором укрывшийся неприятель, будучи невидим, мог наносить проходившим огромный вред, оставаясь сам вне опасности.

Запершись в столь крепкой местности и имея при себе 150 турок и до 500 имеретин, Соломон испортил дорогу и завалил ее в несколько рядов бревнами и каменьями; на вершинах гор видны были кучи камней и обрубки дерев, приготовленных для того, чтобы бросать их с высот на проходившие русские войска. Соломон надеялся, под защитою столь сильной позиции, удержаться в Ханийском ущелье весьма долгое время, но ошибся в расчете. Не смотря на видимую неприступность позиции, Симонович решился атаковать неприятеля. Он разделил свой отряд на три части: две пошли в обход, по горам, чтобы зайти во фланги позиции, а третья колонна двинулась прямо по ущелью. Маиор Ушаков, командовавший этою последнею колонною, бросившись в штыки, занял первые засеки и стал подвигаться вперед. Ему предстояло пройти самое [335] трудное место ущелья под градом камней и сброшенных бревен. Путь был труден, и едва ли бы Ушакову удалось пройти его, если бы в это время на обоих флангах не появились наши колонны. Турки, как только заметили появление боковых отрядов, обратились в бегство и так стеснились в узком месте ущелья, что большая часть их была переколота штыками. Имеретины разбежались в разные стороны, и сам Соломон, с несколькими только князьями, успел скрыться от преследования и бежал в Ахалцыхский пашалык, покинув навсегда Имеретию.

«Итак, доносил Симонович (Рапорт Симоновича Тормасову, от 30-го сентября 1810 г. № 1007. Акты Кавк. Арх. Ком, т. IV, №436.), при всем напряжении сил и при понесенных воинскими чинами в сию экспедицию несказанных трудах, в коих нижние чины, не получив новой амуниции, до того обносились, что почти сделались наги и босы, и пришли в жалостное положение, не было возможности достигнуть известной цели, ниже сбыть ее с рук, посредством какого либо решительного человека, чем бы навсегда мог быть положен конец всяким беспокойствам. Случалось во время экспедиции, что два и три дня проходило, прежде нежели узнавал я о настоящем местопребывании его, между тем как в одно и то же время несколько разных слухов получал о его нахождении в разных местах. Дух всеобщей революции почти никого не допускал склоняться на пользы, какие мог бы кто получить от приверженности к нашей стороне, и совершенно преданных нам людей, которые действием своим могли быть нам полезны, не было почти никого».

С удалением Соломона из Имеретии спокойствие в ней восстановилось весьма скоро, и оставшиеся члены царского дома изъявили желание отправиться в Тифлис. Царица Мария, сестра Соломона княгиня Андронникова, царевна Дареджана и другая Дареджана, мать царевича Александра, с двумя сыновьями, 16-го ноября прибыли в столицу Грузии.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том V. СПб. 1887