ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

XIX.

Поведение князя Цицианова относительно ханов и горских владетелей. — Беспорядки в Грузии во время эриванской экспедиции. — Восстание горских племен: осетин, мтиулетинцев и тагаурцев. — Действия и интриги царевичей Александра, Юлона и Парнаоза. — Взятие в плен царевича Юлона. — Влияние волнений в Грузии на действия наши под Эриванью. — Снятие блокады крепости и возвращение отряда в Памбаки.

Поведение, принятое князем Цициановым относительно горских ханов и владетелей, было резко противоположно тому, которому русское правительство следовало до него. «Я дерзнул, писал он канцлеру, принять правило, противное прежде бывшей здесь системе, и, вместо того, чтобы жалованьем и подарками, определенными для умягчения горских народов, платить некоторый род дани за мнимое их подданство, я сам требую даней.»

В своих сношениях с окружными владетелями он говорил языком простым, серьезным, но острым и тоном повелительным, признавая это необходимым для внушения к себе уважения.

— Азиятский народ, говорил князь Павел Дмитриевич, требует, чтобы ему во всяком случае оказывать особливое пренебрежение.

Руководясь этим убеждением, князь Цицианов основывал на нем и все свои поступки в сношениях с соседними владельцами.

«Бесстыдный и с персидскою душою султан, писал он однажды султану эллисуйскому (Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 1,414.), и ты еще ко мне смеешь писать. Дождешься ты меня к себе в гости, за то, что части дани своей шелком не платишь целые два года, что [340] принимаешь беглых агаларов Российской Империи и даешь им кровлю и что Баба-хану с джарцами посылал триста человек войска.»

«В тебе собачья душа и ослиный ум, так можешь ли ты своими коварными отговорками, в письме изъясненными, меня обмануть? Было бы тебе ведомо, что если еще человек твой придет ко мне без шелку, которого на тебя наложено сто литр в год, то быть ему в Сибири, а я, доколе ты не будешь верным данником великого моего Государя Императора, дотоле буду желать кровию твоею мои сапоги вымыть.»

Лица всех званий и владетели, нерасположенные к России, видели, что открытыми действиями трудно и невозможно было уклоняться от принятых обязательств. Точно также видели это и грузинские царевичи Александр, Юлон, Парнаоз и сознавали, что им невозможно прямым путем и открытою силою достигнуть желаемой цели — освободить Грузию из-под власти России. Они решились действовать тайно, при помощи интриг, подговоров и волнений жителей, решились воспользоваться злоупотреблением мелких чиновников и возбудить в народе всеобщую ненависть к представителям русской власти в Грузии. Царевичи надеялись, что произведенными беспорядками они хотя на время остановят энергические действия князя Цицианова против членов бывшего царского дома.

С удалением Коваленского от должности правителя Грузии по гражданской части, место его занял сначала родной брат Коваленского, как старший из русских чиновников, а потом генерал-маиор Тучков. Будучи недоволен Тучковым за то, что он донес сенату о моровой язве, появившейся в Тифлисе, помимо главноуправляющего, князь Цицианов хотел удалить его от этой должности. Он просил Императора Александра назначить в правители Грузии такое лицо, которое бы в отсутствие главнокомандующего соединяя военную власть с гражданскою, могло удобнее управлять новою областью. Генерал-лейтенант князь Волконский 3-й назначен в эту должность.

По прибытии в Тифлис, князь Волконский получил приказание объехать все уезды для обревизования как дел и присутственных мест, так и для определения недостатков земской [341] полиции, о злоупотреблениях и неправильных действиях которой стали доходить слухи до Тифлиса.

Самовластие земской полиции, необдуманные и несообразные с духом и характером народа распоряжения и, наконец, жестокое обращение были поводом к восстанию горских племен, подвластных Грузии, и к волнению в целой стране. Спокойствие еще сохранялось, пока сам князь Цицианов находился в Тифлисе, но как только он выступил с отрядом к Эривани, волнение тотчас же обнаружилось почти во всей: Грузии. Осетинские племена, жившие по Арагве, были через меру обременяемы требованиями проходивших по военно-грузинской дороге войск и транспортов. Им не выдавали задельной платы и снова выгоняли на работу, причем обращались весьма жестоко. Ананурский капитан-исправник, мало того, что наносил обиды и оскорбления подвластным ему жителям, но нередко употреблял и истязания. По его приказанию, солдаты запрягли в сани двух женщин и погоняли их плетьми (Из донесения Волконского кн. Цицианову 9-го июля 1804 г. Еще раньше того мтиулетинцы жаловались на жестокое обращение с ними ананурского капитан-исправника. — «Прибыв он, писали они, перед сим в Жамури, поймал осетинцев и, наливши в корыто, в коем кормят собак, молока и побив кошек поклал в него ж, да также положил туда кал человеческий и тем их накормил.» Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 599.). За такую жестокость в обращении осетины ответили тем же: они лопатами убили капитан-исправника (Из краткой истории Грузии кн. Александра Чавчавадзе (рукопись).), и вместе с тем все жители жившие по реке Арагве, в ущельях Чартальском, Гудомакарском, Хандовском и Мтиулетском, отказались повиноваться русскому правительству. Признавая над собою власть русского Императора, они заявляли только, что не в силах и не будут повиноваться поставленным над ними правителям.

— Мы, говорили мтиулетинцы, просили Бога об укреплении в Грузии непобедимого воинства всемилостивейшего Государя, теперь просим о том, чтобы оно поглощено было какою-либо внезапною напастью. Мы не хвалимся силою, чтобы воевать с русскими, но все до единого остановились на том, чтобы избавиться от нестерпимой горести, зажечь своими руками наши дома, [342] вогнать туда жен и детей, а потом броситься в пламя, чтобы там сгореть. Мы предпочитаем умереть так, чем мучиться, ожидать смерти от плетей, и видеть опозоренными наших жен.

Восставшие жители прервали сообщение Кавказской линии с Грузиею, уничтожили все мосты в Дарьяльском ущелье, забросали большими деревьями всю дорогу от Кайшаура до Ананура, убивали всех проезжих и, наконец, в самом Кайшауре вырезали казачий пост, состоявший: из 17 человек (Рап. ананурского коменданта от 5-го июля 1804 г.). Партия осетин в тысячу человек явилась у Коби, где разграбила бывший там провиант и разные запасы. Другая партия, около 4,000 человек, подошла к Анануру и, остановившись в трех верстах от города, требовала, чтобы ананурский комендант вывел войска из города, с тем, что если сего не исполнит, то объявил бы жителям, чтоб они*оставили Ананур, так как собравшиеся намерены атаковать его.

Правитель Грузии думал усмирить взбунтовавшихся обещанием заплатить деньги за работы по очистке дороги, но это не подействовало. Князь Волконский не знал осетин, а осетины не знали своего нового правителя.

«По рапортам генерал-лейтенанта Волконского, писал князь Цицианов (Кочубею от 14-го сентября 1804 г. Арх. Минист. Внутр. Дел по департ. общих дел, дела Грузии.), вижу не только уменьшение волнования мтиулетинцев, но вящшие их дерзости, кои ничему тому приписать не могу, как тому, что сказанный генерал, вверяясь доносам и советам грузинских князей, не те меры и не тех людей употребляет, каких следовало бы. И все сие происходит от незнания ни характера национального, который клонится к легковерию и легкомыслию, ни князей, кои попечением царя Ираклия II привыкли друг против друга враждовать и на сем основывать все свои шаги и все свои доносы.»

Осетины толпами ходили по деревням хевских жителей и уговаривали их к восстанию; многие пробрались к тушинам, пшавам и хевсурам, среди которых нашли себе единомышленников, готовых соединиться с ними. [343]

— Кровью тех, у которых у одеяния обрезаны полы и назади разрезано (Так называли они наши войска, одетые в мундиры.), выхвалялись пшавы и хевсуры, мы довольно подкрасим реку Арагву.

Князь Волконский и на этот раз надеялся удержать колеблющихся от восстания не оружием, а деньгами. Он отправил пшавам тысячу рублей, с целью отклонить их от сообщничества с осетинами. Пшавы приняли деньги, обещали исполнить просьбу правителя Грузии, а между тем на самом деле в рядах осетин сражались против наших войск. Восстание горцев все более и более усиливалось и распространилось по рекам Большой и Малой Лиахвам (Впадающим в р. Куру.).

Тагаурцы узнали, что у Моздока, по правому берегу реки Терека, армяне будут провозить богатые товары, в том числе и жемчуг. Собравшись близ дороги, они ограбили шедший караван. Князь Цицианов потребовал от тагаурцев выдачи как пленных, так и товаров, и вслед затем в наказание за то, что не возвратили всего захваченного, воспретил им въезд как в Грузию, так и в Моздок — места, в которых тагаурцы приобретали почти все свое пропитание. Главнокомандующий в то же время приказал захватить одного из их старшин, наиболее беспокойных.

Это последнее обстоятельство и давнишнее неудовольствие народа на исправников было причиною, что тагаурцы, собравшись в ущельях, стали останавливать, грабить и убивать проезжих (Всеподд. рапорт кн. Цицианова 29-го мая 1804 г., № 133.).

По получении сведений о беспорядках в Тагаурском ущелье, князь Цицианов отправил туда подполковника князя Эристова, для усмирения волнующихся, имея в виду, что фамилия Эристовых всегда пользовалась влиянием над осетинскими племенами, к которым принадлежали и тагаурцы. Князь Эристов получил приказание взять роту Севастопольского мушкетерского полка, стоявшую в Анануре, собрать хорошо вооруженных людей из своих имений и имений царевича Вахтанга и с этим отрядом двинуться к м. Казбеку. Там стараться убедить восставших покориться [344] русскому правительству и если они на то добровольно не согласятся, то «жестокостию оружия, колоть, рубить, жечь их селения, словом при вступлении в их жилища и с ними в дело должно истребить мысль о пощаде, как к злодеям и варварам (Предписание кн. Цицианова князю Эристову от 25-го мая 1804 г.).

Одновременно с этим, князь Эристов должен был предложить тагаурцам отказаться от содержания почты по пути от Владикавказа до Казбека, как то было до сих пор, и тогда обещать, «что каждому дому их (которых считалось 11) будет производиться в год по 150 руб. сереб., и всякий старший в доме уравнен будет в достоинстве с нашими казачьими офицерами.»

Князь Эристов уговаривал возмутившихся покориться и говорил, что в противном случае они будут истреблены с семействами их, так «что и семени не останется». Он спрашивал, как могут они противиться русскому Императору, «когда Франция и Турция не могли противиться ему?» Тагаурцы не слушали увещаний, не хотели покориться и ссылались на притеснения, делаемые им русскими чиновниками. Они говорили, что не будут более пропускать русских в Грузию; что они послали уже просить помощи прочих горских народов и ждут к себе царевичей Юлона и Парнаоза (Рап. кн. Эристова кн. Цицианову 12-го июля 1804 г. из Ломиса.). Не решаясь с столь малым отрядом следовать в ущелья, для наказания возмутившихся, князь Эристов писал князю Цицианову, что весь источник зла происходит из Имеретии от царевичей. Последние принимали деятельное участие в поддержании этого восстания. Парнаоз обещал приехать в Осетию и принять начальство над собравшимися, а Александр писал тагаурцам письмо (Рапорт маиора Казбека кн. Волконскому 14-го июля 1804 г.), в котором просил испортить дорогу и не пропускать русских. Он сообщал, что 200,000 персиян идут уже в Грузию.

Не ограничиваясь этим, Юлон, Парнаоз и Александр старались поднять знамя бунта и во всех остальных провинциях Грузии. По уговору их, жители двадцати семи деревень [345] памбакских с их агаларами бежали в Карсский пашалык (Рап. памбакского моурава 15-го июля.). Вслед затем казахские агалары, содержавшие пограничные караулы, бежали к персиянам и объявили им, что они будто бы присланы от народа, отдающегося в подданство шаха. Примеру казахов, последовали и шамшадыльские татары, признавшие Баба-хана своим повелителем и выгнавшие своего моурава, принужденного спасаться бегством от плена или смерти (Рап. правителя Грузии князю Цицианову 1-го июля.). Подстрекаемые персиянами, памбакские и борчалинские татары грабили армян и тем принудили последних оставить свои жилища и подойти ближе к Тифлису под защиту русских войск. Такое приближение навело страх на жителей Тифлиса, опасавшихся, чтобы хищники не ворвались в столицу Грузии и не предали ее разграблению. В виду распространившихся неблагоприятных слухов и вспоминая прошлое, каждый обитатель столицы считал такое вторжение делом весьма возможным и тем более вероятным, что восставшие татары рассчитывали на внешнюю помощь и содействие персиян.

По просьбе тех же царевичей, многие соседи Грузии готовились к вторжению в ее пределы. Ханы шекинский и шемахинский, собравши до 6,000 человек войска, подошли к ее границам. Пот-Али-Бек, сын Ибрагим-хана шушинского (карабагского), нападал на елисаветпольских жителей, убиравших в поле хлеб, и отгонял скот. Джарские лезгины вторгались в Кахетию и даже проникали почти до самого Тифлиса (Рап. правителя Грузии князю Цицианову 1-го июля.). Живший в Джарах татарин Бадир-Юсуф, собрав глуходаров, два раза ходил на хищничество и из двух деревень Марнеули и Телети увел в плен из первой 8, а из последней 16 душ; в третий раз он отогнал пасшихся на реке Иоре баранов. Бежавший из Грузии в Джаро-Белоканы Анджино Бебуров, собравши там большую партию, ходил на Карай, а оттуда к Тифлису с намерением разорить селение Куки. Карсский паша снабжал царевича Александра провиантом и посылал дары Баба-хану. Мир-Мустафа хан талышинский, для защиты которого постоянно [346] находился у острова Сарро русский фрегат, также присоединил свои войска к персидским для действия против нас. Одним словом, Грузия находилась в это время в большой опасности: почти все ее соседи приготовлялись к враждебным действиям, а внутри ее происходило волнение среди большей части населения, не исключая даже князей, живших как в Карталинии, так и в Кахетии.

В половине мая приехал к царевичу Юлону посланный от шаха, уведомлявшего о своем движении и просившего, чтобы и он со своей стороны приготовил к восстанию карталинских князей. Перед этим еще царевичи завели переписку с князьями кахетинскими и карталинскими (Из показаний арестованных кн. Амереджибова и дворянина Глаха Абелива, находившихся при царевичах в Имеретии.), которые соглашались им содействовать, но при условии, чтобы у царевичей было свое войско, и чтобы восстание было произведено тогда, когда последует поражение отряда, бывшего с князем Цициановым под Эриванью. Для большего успеха, Юлон и Парнаоз хотели сами повидаться с приверженцами своими в Грузии и думали, пробравшись в м. Большие Лиахвы, взволновать там народ. В предупреждение таких замыслов, правитель Грузии послал команду для их преследования, а с жителей Больших и Малых Лиахв взял аманатов (Донесение князя Волконского кн. Цицианову 16-го июля, № 54.).

Царевичи, узнав, что русские войска в непродолжительном времени займут Имеретию (При бежавших царевичах были два сына Юлона: Луарсаб и Леван, из коих первый скоро возвратился обратно в Кутаис. Кроме того, с царевичами были до 55 человек князей и дворян.), 3-го июня 1804 г., оставили ее и пробрались по картахской дороге в Боржомское ущелье, куда и прибыли ночью на 8-е число. Отсюда они думали переправиться через Куру и пробраться одному в Осетию, а другому к мтиулетинцам (Показание дворянина Саакадзе 27-го июня 1804 г.) и по пути иметь свидание с некоторыми карталинскими князьями. В случае неудачи, оба царевича хотели соединиться с братом Александром (Показание кн. Соломона Амереджибова 27-го июня 1804 г.). У селения Пролосено, [347] дождавшись ночи, приехали они к р. Куре и, по невозможности переправиться, отправились к деревне Гогиас-цихе.

Прождавши там три дня, они узнали, что будто бы князь Цицианов уже окружен персиянами под Эриванью, что жители арагвских селений взбунтовались, что для усмирения их посланы князья Эристовы и что теперь настало самое удобное время для исполнения предположенного плана. Царевичи снова пытались переправиться через реку Куру, но, не успев в этом, приехали в осетинскую деревню Орниси. Один из них намерен был остаться на реке Арагве, для поддержания восстания, а другой предполагал отправиться в Дагестан для сбора войск.

Горийский комендант, маиор Рейх, следил за путешествием царевичей и приказал командирам рот, занимавших пограничные посты, выставить секретные пикеты для наблюдения за ними. 24-го июня штабс-капитан Новицкий, стоявший с ротою в местечке Цхинвале, с 40 егерями и несколькими казаками, углубившись верст на 40 в пределы Имеретии, захватил свиту царевичей, от которой узнал, что Юлон и Парнаоз находятся в урочище Шагорбели-Илеви. Разделив отряд свой на две партии, Новицкий отправил казаков вправо, а егерей влево от урочища и, пройдя лес, напал на лагерь царевичей. Юлон едва не погиб под штыками егерей, но был спасен, взят в плен и привезен в Тифлис, где и содержался под строгим присмотром, а Парнаоз успел скрыться в густоте леса (Всеподд. рапорт кн. Цицианова от 16-го июля 1804 года.).

Задержание царевича Юлона весьма обрадовало князя Цицианова. «Сие изловление царевича, писал он (Графу Кочубею 7-го июля 1804 г. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 220.), я почитаю важнее взятия крепости, ибо доколе род сей аспидов пребудет в соседстве Грузии, дотоле Грузия не будет наслаждаться тишиною по глупому легковерию нации, а потому должен повторить, что жен их из Грузии вывесть есть мера необходимая.»

Успевший скрыться царевич Парнаоз пробрался к осетинам и старался поддержать их восстание. Он рассылал повсюду письма, возмущал князей и народ, звал грузин к себе, хвалился значительным числом войск, будто бы [348] находящихся в его распоряжении, хвастался своими победами над нашими войсками и обещал придти в Тифлис в самом непродолжительном времени (Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 136-141.).

Князья кахетинские, по большей части те, которые были замешаны в волнении 1802 года, собравшись в Алавердский монастырь на праздник и узнав о прибытии Парнаоза на Арагву, отправились к нему в Тионеты. Весть об этом обежала и встревожила всю Кахетию, грузины полагали, что царевич вместе с сообщниками своими обратит действия на эту провинцию, и жители ее, опасаясь разорений, стали в лесах искать себе убежища (Рап. телавской земской полиции 29-го сентября 1804 г.).

Между тем, взбунтовавшиеся мтиулетинцы, стараясь увеличить число своих сообщников, распускали слухи, что русские, находящиеся в Грузии, уже все истреблены, и что осталось только истребить те команды, которые расположены в ущельях, на сообщении Кавказской линии с Грузиею. Такими ложными уверениями они успели склонить на свою сторону хевсуров, которые и обещали им, по первому приглашению, прибыть «на место сражения.»

Маиор Казбек, управлявший тем округом, получивши сведение о намерении мтиулетинцев и зная, что хевсуры отличаются храбростию и такою воинственностию, «от которой трепещут все горские жители,» послал их уговаривать, в чем и успел, но не мог остановить мтиулетинцев от враждебных действий против русских. Последние, зная, что в Стефан-Цминде у маиора Казбека живут русские для производства работ по ущелью, и предполагая, что в этом месте хранятся деньги, назначенные для этой работы, сделали нападение с целью истребить русских и захватить деньги.

После полудня 13-го июля появились они в трех верстах от Стефан-Цминды и стали лагерем против устья реки Сно, по правому ее берегу. В этот день число их не превышало 500 человек. Хевсуры, узнав, что мтиулетинцы двинулись для [349] разграбления м. Казбека, собрались также в числе 700 человек, и 14-го июля пришли к устью реки Сно и стали лагерем на левом ее берегу, в виду Стефан-Цминды и мтиулетинцев. В тот же день к бунтовщикам присоединились жители Хевского, Гудошаурского, Гудомакарского ущелий и некоторое число из жителей трусовских селений. Бунтовщики вступили в переговоры с маиором Казбеком, владетелем местечка, предлагали ему, через своих старшин, принять начальство над ними, выдать им русских и деньги, а в противном случае грозили добыть то и другое силою. Казбек отверг их предложения, поклявшись перед ними остаться верным русскому Императору.

Зная храбрость маиора Казбека и влияние, которое он имел на хевсуров, собравшиеся осетины не рассчитывали на успех без посторонней помощи и потому решились снова обратиться к хевсурам и убедить их действовать с ними заодно. Обещанием поделиться награбленными деньгами мтиулетинцы достигли того, что хевсуры согласились оставаться праздными зрителями и «дали полную свободу бунтовщикам действовать по их воле, а сами, не нарушая клятвы, стояли на месте» (Донесение кн. Цицианова Государю Императору 15-го августа 1804 г.).

Поутру 15-го числа мтиулетинцы разделились на две партии: одна пошла для занятия Гергета и моста, по левую сторону реки Терека, а другая, переправясь через мост у Ачхота, двинулась для блокирования замка. Для воспрепятствования сим последним, выслана была засада, и в 10 1/2 часов пополуночи с обеих сторон открыли огонь. Обороняющиеся должны были уступить места многочисленности наступающим и запереться в башнях и замке» (В нем засело 34 челов. русских, пять старшин осетинских и до 60 человек приверженных фамилии Казбека.).

Неприятель вступил в селение Стефан-Цминду и страхом принудил жителей повиноваться его воле и требованиям. Осажденные, не видя для себя никакого исхода, решились вступить в переговоры с бунтовщиками, которые по-прежнему требовали выдачи русских и денег. Сроком для ответа назначено было [350] следующее утро и положено в течение ночи не предпринимать ничего с обеих сторон.

«Однако же, не смотря на сие, пишет полковник Дренякин (Кн. Цицианову от 22-го июля 1804 г., № 87. Т. А. К. Н.), мы всю ночь приводили в порядок остановленную дневною стрельбою работу, укрепляя замок; за недостатком же камней, употребляли чемоданы и разный скарб.»

На другой день, т. е. 16-го числа, рано утром, к бунтовщикам присоединилось еще 300 человек осетин и кистинцев. Положение запершихся в замке Казбека становилось крайне опасным. Бунтовщики окружили со всех сторон Стефан-Цминду, и число их простиралось теперь до 3,000 человек. Присягнув действовать единодушно, они снова отправили депутацию к Казбеку с требованием выдать им русских и деньги. Казбек вторично отказался исполнить требование и в то же время снова начал переговоры с хевсурами, стараясь при помощи подарков и денег склонить их на свою сторону.

«После многих и неоднократных требований, пишет Дренякин, решили нашу судьбу тем, чтобы лишить нас всего имения до последней рубашки, что и исполнили. И так, 17-го числа, после полудня, впущены были в замок по нескольку человек из старшин собравшегося народа, и все наше добро, в том числе и старый шанцевый инструмент, вынесено перед глаза их и разделено на четыре пая, т. е. тагаурцам, хевсурцам, мтиулетинцам и гудомакарцам. Сей участи не избегли казаки и солдаты, так что теперь все имение состоит в том, что прикрывает наготу нашу.»

Разграбив имущество, осетины разделили между собою и всех русских, бывших в замке, и увели их в ущелья, с обещанием сохранить им жизнь.

Преданный России маиор Казбек, сверх того, отдал горцам трехлетнего своего сына и племянника в аманаты и заплатил им тысячу рублей (Донесение кн. Цицианова Государю Императору 15-го августа 1804 г.). Этот успех ободрил возмутившихся и привлек на их сторону несколько тысяч новых [351] ополченцев из окрестных селений. Жадные до всякого рода добычи горцы напали на донской Рышкова полк, отправленный по требованию князя Волконского с Кавказской линии в Грузию с 80-ю человеками рекрут и следовавший по чрезвычайно трудной дороге. Полк потерял всех рекрут, лошадей и почти половину старых казаков взятыми в плен (Всепод. донесение кн. Цицианова 30-го сентября 1804 г.). Впоследствии осетины приводили казаков к русским постам и по распоряжению правителя Грузии получали за них выкуп.

Завладевши Стефан-Цминдою и главнейшими проходами Кавказских гор, осетины окончательно прервали всякое сообщение не только линии с Грузиею, но и Ананура с Тифлисом. В числе 4,000 челов. подошли они 26-го июля к Анануру, где находился гарнизон, состоявший из двух рот пехоты с орудием и милиция князей Эристовых в 1,500 человек. Узнавши о движении горцев, князь Волконский сам пошел с баталионом пехоты на помощь Анануру и присоединил к себе грузинских князей и дворян, назначенных князем Цициановым в состав эриванского отряда. 28-го июля у Ломиса произошла стычка между мтиулетинцами и отрядом войск, бывших под начальством генерал-маиора Талызина, после которой Талызин послал к возмутителям архимандрита с увещанием. Мтиулетинцы, задержавши архимандрита, требовали, чтобы Талызин оставил Ломис, ехал в Ананур и оттуда вел уже с ними переговоры (Дон. Талызина кн. Волконскому 4-го августа 1804 г., № 125.), за что и были вновь атакованы. 3-го августа Талызин разорил две деревни Верхнюю и Среднюю Илети и надеялся, что этим поступком заставит осетин самих придти к нему просить прощения, но предположения его не оправдались. Напротив, разорение деревень взволновало многие племена (Донес. кн. Реваза Эристова кн. Волконскому от 11-го августа.), и князь Волконский, не достигши никаких результатов, возвратился обратно в Тифлис. Севастопольского мушкетерского полка маиор Мелла, занимавший с одним баталионом ломисский пост и окруженный взбунтовавшимися, узнав о возвращении князя Волконского в Тифлис, также отступил. Не надеясь пробиться [352] сквозь толпу, он донес, что сжег весь свой обоз, лафеты, зарыл три орудия в землю и потом прошел сквозь неприятеля. На самом деле он только бросил свою артиллерию («Постыдное ваше отступление, писал ему кн. Цицианов от 19-го января 1805 г., не может остаться без должного наказания... По отобрании их (лафетов) у мтиулетинцев оказалось, что лафеты оставлены целыми только без железа, которое снято; колеса же во всей исправности, что я видел при провозе тех орудий через Ананур.» Кн. Цицианов требовал от Меллы подробного объяснения его поступка.) и пришел с самою ничтожною потерею, что и доказывало об излишней боязни толпы, которая была весьма плохо вооружена.

Отдача во власть горцев ломисского поста открыла им все ксанские владения и путь в Карталинию. Деревни князей Эристовых были разорены за приверженность их к России и опасность угрожала даже городу Гори. Ксанские жители дали присягу не пропускать взбунтовавшихся к Ломису, и мтиулетинцы должны были возвратиться к Анануру.

«Возмущение тагаурцев, доносил князь Волконский Императору Александру (От 16-го августа 1804 г.), прежде еще выступления войск к Эривани прервало свободное сношение с линиею. Вскоре потом горские жители Арагвы еще больше преградили путь. Наконец, присоединение к ним прилежащих народов подает уже им способы присоединить к себе осетинцев и других жителей верхней Карталинии, так что не уверен я даже в отправлении почт, через самые отдаленные ущелья Осетии. Неоднократно относился я к генералу Глазенапу послать казацкие полки и рекрут, вооружа сих сколько возможно, но по сие время о приближении их не слышу; одними же войсками, оставшимися в Грузии, не могу укротить бунтующих и восстановить свободного пути, тем более, что все татары в Сомхетии и Шамшадыли бунтуют, и даже прерывают сношения с корпусом, блокирующим Эривань, будучи подкрепляемы персиянами и присутствием царевичей, а на сих днях грузинских князей первейших фамилий захватили, побив нескольких, что произвело уныние в жителях.»

Восстание татар разных дистанций (округов) прекратило всякое сообщение эриванского отряда с Грузиею. Весть о плачевной [353] участи грузинских князей, попавших в плен, и распространившаяся молва о положении, в каком находился сам князь Цицианов, окруженный персиянами, были далеко не в пользу главнокомандующего. Всеобщее мнение обрекло тогда его и весь отряд на верную погибель. Персидские войска, под начальством царевича Александра, проникли в Памбакскую провинцию с намерением прервать сообщение и отрезать путь отступления князю Цицианову. Памбакский агалар Наги-бек собрал себе партию татар, с которыми нападал на проезжающих, грабил и убивал их. Этот Наги-бек еще при грузинских царях ушел во владения хана эриванского и потом за обиду, нанесенную ему ханом, снова хотел возвратиться в Грузию, но не был принят князем Цициановым. Хотя Наги-бек и был изгнан из пределов Грузии, но он успел, однако же, возмутить большую часть татарского населения, которое и перешло на сторону персиян, явившихся в Памбаки с царевичем Александром.

Последний пытался овладеть Кара-Килисом, как главным складочным пунктом эриванского отряда, но не успев в этом, двинулся на встречу транспорта с провиантом, отправленным из Тифлиса, 15-го августа, под начальством маиора Стахиева. На помощь транспорту был выслан из эриванского отряда Тифлисского мушкетерского полка маиор Монтрезор с 350-ю человеками и тремя орудиями, с приказанием, чтобы он опасные места проходил ночью, так как везде были неприятельские конные партии, которым противопоставить кавалерии он не мог. 22-го августа раненый армянин принес известие, что маиор Монтрезор, по выходе из Эривани, хотя и был преследуем персидскою партиею в 500 человек, но успел дойти до местечка Сарали, находящегося в десяти верстах от Кара-Килиса, где 21-го августа наткнулся на войска царевича Александра и был им разбит. Монтрезор отбивался с успехом до тех пор, пока были у него снаряды и патроны в сумах, но когда не стало ни того, ни другого, тогда солдаты с отчаянием ударили в штыки и не сдались, пока все не погибли в рукопашном бою. Несколько грузин спаслись бегством; 2 тяжело [354] раненых офицера и 10 рядовых захвачены в плен, причем сам Монтрезор был убит (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 2-го сентября 1804 г. Воен. Учен. Арх. См. также «Русский Инвалид» 1836 г., № 92.).

Транспорт же, отправленный из Тифлиса с маиором Стахиевым, лишившись надежды на помощь, должен был на каждом шагу пробиваться силою. 24-го августа, рано утром, при переправе через реку Машаверу, транспорт был атакован взбунтовавшимися борчалинскими татарами, но успел не только отбиться от них, но захватить у нападавших 700 баранов. Подаваясь вперед, Стахиев видел, что неприятель умножался прибытием памбакских и казахских татар, куртинцев и лезгин, которые, стараясь остановить транспорт, делали завалы, спуская с гор большие камни. Подвигаясь затем шаг за шагом и постоянно отбиваясь от неприятеля, Стахиев прошел речку Кара-агач и 29-го числа подходя к Кара-Килису, был окружен войсками царевича Александра, только что окончившего дело с отрядом Монтрезора. Хотя Стахиев упорно отражал все атаки персиян, но двигаться вперед не мог и должен был, построив каре, остановиться на месте (Рап. Стахиева ген.-м. Талызину 7-го сентября. Воен. Учен. Арх.). Здесь он оставался до прибытия генерал-маиора Талызина, высланного князем Цициановым на выручку транспорта, со 170-ю гренадерами и 40 мушкетерами Тифлисского полка, который и соединился с ним 6-го сентября, и затем транспорт был доставлен в Кара-Килис, вместо Эривани.

Царевич Александр старался всеми мерами воспользоваться этими успехами. Он разослал повсюду письма, в которых писал о таком поражении русских, «при котором даже вестник не спасся»; говорил, что русские пушки и артиллерия остались в его руках и что он в скором времени явится в Тифлис (См. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 166, 167.).

«Если спросите о нас, торопился он писать пшавам (От 23-го августа 1804 г. Акты Кавк. Археог. Комм., т. II, № 309.), мы прибыли сюда, в Памбак, с 12,000 персидских воинов, и [355] каджар Пир-Кули-хан сардарь с нами. Сверх того, и из Карталинии, и из Кахетии много князей, дворян и простых находится при нас, так же как и войска казахские, шамшадыльские и из прочих наших татар и кочевников. Если спросите о шахе, он изволит быть в Эривани со 160,000 войска; он обложил русский отряд под Эриванью и запер его в мечети; пока убито слишком 3,000 человек русских. Кроме того, их ни изнутри не выпускают, ни к ним извне не впускают никого; а голод и болезнь так круто обходятся с русскими, что в день их умирает по 30 и 40 слишком человек. И здесь, в Памбаке, стоит несколько русских в Кара-Килисе, но и их мы так стеснили, что сегодня или завтра, даже не говоря им ни слова, их истребит голод, а более половины мы истребили. Пятьсот русских пошли было к Памбаку для взятия хлеба; мы об этом узнали и тотчас же пошли с войском. Здесь, в Памбаки, есть одна деревня — называется Сарали; тут мы их встретили 21-го числа этого месяца и с Божиею помощью так их поразили, истребили и захватили с пушками что ни один живым не спасся...»

Неудачное движение наших транспортов уничтожало последнюю надежду на доставку провианта и ставило в весьма опасное положение войска, блокировавшие Эривань. Недостаток в съестных припасах был причиною развития болезни, ослабившей осаждающий корпус до такой степени, что не более двух с половиною тысяч оставалось под ружьем. Находясь в таком затруднительном положении, князь Цицианов отправил 11-го августа 9-го егерского полка капитана Фирсова (Предписание кн. Цицианова Фирсову 11-го августа, № 1,441. Тифл. Арх. Главн. штаба Кавказск. армии.) в Эчмиадзин, со 150-ю человеками пехоты, одним орудием и 15-ю казаками, для сбора хлеба с полей. Фирсову было предписано: днем косить, а ночью перевозить накошенное в монастырь, чтобы персияне не сожгли его и тем не лишили последней надежды на продовольствие. Фирсов должен был собрать и доставить к отряду не менее 200, а если можно, то и до тысячи четвертей пшеницы. В то же время в руки князя Цицианова попала записка, [356] писанная казначеем лжепатриарха Давида, из которой видно было, что в Эчмиадзине скрыто много хлеба.

«По приложенной при сем записке, писал князь Цицианов Фирсову (От 13-го августа, за № 1,443. Тифл. Арх. Гл. Штаба Кавказ. армии.), отыщите показанные места в Эчмиадзине. Предписываю вам заарестовать закладенный там в стене весь провиант. Архиерею Вартану, ежели он не будет показывать места, где он находится, извольте объявить от меня, что я велел посадить его под караул и содержать, не давая ни пить, ни есть, пока он не укажет там всего закладенного, и исполните мое повеление в точности посажением его под воинскую стражу.»

19-го августа Фирсов возвратился из Эчмиадзина и привез оттуда пшеницы на 13-ти арбах. Князь Цицианов, оставшись недоволен распоряжениями Фирсова, отправил маиора Левицкого (Предписание Левицкому от 19-го августа. Там же.), с 150 человеками, одним орудием и 35-ю арбами, для привоза 150-ти четвертей пшеницы, законфискованных в Эчмиадзине, и 30 снятых с полей Фирсовым, с приказанием выступить из Эчмиадзина в ночь с 20-го на 21-е августа и к утру прибыть к блокирующему отряду. Маиор Левицкий не прибывал, однако же, до 22-го августа; тогда князь Цицианов послал такой же отряд с полковником Майновым, который встретил на дороге Левицкого и, соединясь с ним, прибыл в лагерь (Предписание Майнову 22-го августа № 1453. Там же.). Это был последний источник, из которого еще можно было добыть продовольствие; за расходом этого провианта, войска должны были оставаться вовсе без хлеба и без фуража. Неприятель выжег весь хлеб, бывший на корню, и все сено, находившееся в окрестностях Эчмиадзина и Эривани (Письмо кн. Цицианова князю Чарторижскому 14-го сентября, № 376. Арх. Мин. Внут. Дел. 1-13, 1803-5 гг., № 1.). Князь Цицианов принужден был заменять недостаток хлеба сначала мясом волов, покупаемых у возвращавшихся подводчиков, а потом отдать приказание, чтобы солдаты каждый в своей дистанции отыскивали хлебные ямы, в которых туземцы обыкновенно хранили [357] хлеб. Хотя за каждую отысканную четверть обещано было по 50 коп., но и эта мера доставила не более двадцати четвертей разного хлеба. Словом сказать, в эриванском отряде далеко не было предусмотрено изречение опытного вождя графа Румянцова-Задунайского, говорившего, что войну следует начитать с брюха.

Последнее у солдат эриванского отряда с каждым днем пустело, и князь Цицианов, сознавая безвыходность своего положения в этом отношении, решился употребить последние средства к овладению эриванскою крепостью. Он предложил бывшему в его лагере хану Хойскому быть посредником в переговорах его с Мамед-ханом, склонить его сдать крепость и убедить, что в этом случае, кроме хорошего, он не может ничего ожидать от русского Императора; что если он сдаст город, то жизнь его и движимое имущество останутся «в невредимом состоянии, а семейство и в благоденственном положении» (Письмо эриванскому хану 25-го августа. Архив Министерства Иностранных Дел. 1-13, 1803-1805 гг., № 1.). Хойский хан с охотою принял на себя это посредничество, но и оно осталось безуспешным. Мамед по-прежнему клялся в своем расположении к русским и говорил, что неприязненные действия происходят помимо его воли и желаний.

— Я всегда расположен служить верно русскому Императору, говорил эриванский хан, и сторону персидского владетеля держать не намерен. Хотя до сего времени разными обстоятельствами мои усердные к вам расположения некоторые люди, может быть, иначе вам толковали — прошу впредь не принимать и меня не лишить вашей милости и протекции, а считать усердным к службе Российской Империи. Правда, вы имеете основание на меня негодовать, но Богом себя заклинаю — не я тому причиною, но посторонние, и я, уже поздно увидя, не мог поправить. Извиня меня в оном великодушно, простите и не оставьте покровительствовать.

— Сами вы признаетесь, отвечал князь Цицианов, что я имею причину негодовать на вас. Если бы вы хотели своего счастия, то могли бы в два месяца найти способ открыть мне [358] путь в Нарын-кале. Тогда все посторонние люди, мешающие вашему счастию, потеряли бы свою силу и не могли бы вредить. Вспомяните мое слово о том, что кой час я отойду от крепости, то вас предадут Баба-хану. Раскаетесь тогда, но поздно будет. И так подумайте.

— Дайте мне время и возьмите терпение, дабы Баба-хан отсюда удалился; тогда что вы мне ни прикажете исполнить, не откажусь.

— Какая мне надежда на ваше высокостепенство, спрашивал князь Цицианов, когда вы, будучи владетельным ханом, в ханстве своем власти не имеете распоряжать, а распоряжает посторонний.

— Ни одно владение так не верно, отвечал хан, как я свое имею в действительной своей зависимости, и ни один человек из моих подвластных не отважится противиться мне. Только пред сим обстоятельства были таковы: несколько раз был я в Персии, где оказались в моих делах неприятности, и владение мое приведено было бы в совершенное порабощение, ежели бы не постигла смерть Ага-Магомед-хана. Нынешний персидский владетель не мог сыскать случая меня уловить. Лет семь охраняю себя от его сетей, не подвергаясь опасности, живу в своем владении и ему не поддаюсь. Известно вашему сиятельству, как я сопротивлялся ему военною рукою и отразил нападение его на мою крепость. Наконец, ваше сиятельство с войском сюда прибыли; народ наш, по различности веры, не имел к вам привязанности и встревожен был еще более тем, что в мечети отправляют богослужение по обряду вашей веры. Я хотя и знаю, что все веры у вас терпимы, что вы ни мало в том противодействовать не захотите, но только народу нашему внушить это трудно. Баба-ханский визирь мирза Шефи здесь в городе и народ хитростию своею привязал к себе. Брат мой о сем знает, какой он хитрый человек.

— Вы великую власть имеете, как говорите, отвечал князь Цицианов, а ахуны не одно с вами мыслят. Ахуны сомневаются в свободном отправлении веры, когда всему свету известно, что в России все веры отправляются свободно. Я же [359] не в мечети, а в школах стал, потому что считаю вас за неприятеля, и безопасность начальнику, который распоряжает, нужна. Без церкви, по моему закону, мне быть нельзя, и она поставлена в длинном покое возле мечети. Я рассудил, когда ее вынесут, то, по обряду, ахуны молитвы свои прочесть могут, так как и мы то сделали.

«Кроме меня, все от вас отвратились, писал Мамед-хан, а я по жизнь и преемники мои высочайшему Государю Императору Всероссийскому служить верно расположены. Прошу покорно, ваше сиятельство, дабы ханство мое было потомственное, и другие, видя меня, могли бы в пример взять и привязанность свою к России оказать. Баба-хан не далее через десять дней отсюда отправится; ожидает Пир-Кули-ханова возвращения. Имейте крайнюю осторожность в своих укреплениях. Баба-хан, доколе удалится, может раза два попытается учинить нападение. Старается он теперь меня обласкать, раза три писал также и Шах-Задэ и прочие вельможи присягою меня уверяют; но только я, ежели тысячу уверений они сделают, не поверю и усердие свое Всероссийскому Государю не переменю. Ваше сиятельство, прошу имейте всекрайнее бдение, дабы пехота персидская не могла бы войти в крепость.»

Видя, что переписка и переговоры с эриванским ханом не приводят ни к каким результатам, князь Цицианов решился собрать военный совет. 31-го августа собрались у главнокомандующего генерал-маиоры: Тучков, Леонтьев и Портнягин, полковник Майнов, подполковники: Симонович и барон Клодт-фон-Юргенсбург. Главнокомандующий предложил собравшимся выслушать документы, объясняющие положение дел и состояние экспедиционного отряда.

— Сообщение с Грузиею прервано, сказал князь Цицианов, провиант получить нет никакой надежды, а в войсках его осталось только на три дня и то половинной дачи, исключая 40 четвертей, находящихся в Эчмиадзине. Так как членам совета известны все прочие обстоятельства, не дозволяющие продолжать блокаду, то предпринять ли штурм или отступить от города? [360]

Представив совету то невыгодное впечатление и вредные последствия, которые могут произойти от отступления как в самой Грузии, где привязанность к России не совсем еще укоренилась, так и в умах ее соседей, главнокомандующий высказался за штурм крепости. Но, не желая стеснять приглашенных на совещание, князь Цицианов оставил собрание, предоставив членам совета постановить свое решение. Генерал-маиор Тучков, как старший, потребовал, чтобы, начиная с младших, каждый член особо высказал свое мнение. Имея перед собою в несколько раз сильнейший гарнизон, а в тылу многочисленную неприятельскую армию, барон Клодт предложил снять блокаду, признавая штурм невозможным.

— Люди совершенно изнурены, прибавил к этому подполковник Симонович; во время похода и осады мы потеряли третью часть отряда; лестницы сделаны так, что их едва могут подымать 70 человек, следовательно, за исключением рабочих, назначенных для подъема и постановки лестниц, останется весьма мало людей для действий.

Полковник Майнов и генерал-маиор Леонтьев подтвердили мнение Симоновича и барона Клодта. Один только генерал-маиор Портнягин высказался в пользу штурма, доказывая, что отступление представляет большие затруднения при множестве больных, заручной амуниции и недостатке в лошадях. Генерал-маиор Тучков также доказывал, что гораздо полезнее снять блокаду нежели штурмовать, и так как из семи лиц, составлявших совет, только два были в пользу штурма, а пять признавали необходимым снять блокаду, то генерал Тучков и донес главнокомандующему, что совет признает необходимым отступить.

— Хотя я и предпочитаю штурм, отвечал на это князь Цицианов, потому что через отступление мы можем потерять Грузию, но должен исполнить мнение большинства.

Главнокомандующий просил, однако же, членов совета подождать подписывать протокол, так как намерен был обратиться ко всему населению города с предложением сдать добровольно Эриванскую крепость. Он отправил прокламацию ханам [361] эриванскому и нахичеванскому, ахунам, муллам и всему народу, в которой писал, что Баба-хан не в силах заставить отступить от крепости; что русские не предают огню ни жилищ поселян, ни последнего их пропитания — хлеба, как сделали то персияне. Князь Цицианов предлагал населению города оценить все это и сдаться на следующих основаниях:

1) Ввести русский гарнизон в Эриванскую крепость, и на два полка давать провиант.

2) Присягнуть на подданство русскому Императору и

3) Платить ежегодно сто тысяч рублей дани.

После сдачи крепости, князь Цицианов обещал оставить обоих ханов, ахунов, духовенство и народ при прежних правах и преимуществах; предоставить всем полную свободу вероисповеданий, а находящееся в крепости персидское войско признать военнопленным и передать в распоряжение ханов с тою целью, чтобы они могли выкупить на него свои семейства, находившиеся заложниками у Баба-хана,

Сроком ответа на эти предложения назначен следующий день, 2-е сентября.

Эриванский хан запретил объявлять это воззвание народу и писал, что он лично готов на все, но теперь сделать ничего не может. «Не сомневайтесь в моей к вам усердности., писал Мамед-хан (В письме от 4-го сентября. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 1,243.), но доколь шах находится здесь и семейство мое у него в залоге, невозможно выполнить тех пунктов, кои ваше сиятельство предписываете. Когда шах возвратится, тогда служить вам готов, а ежели к тому приступить теперь, то он семейство наше погубит; полагаю, что вы сего не пожелаете.»

С получением этого письма исчезла последняя надежда на сдачу крепости, и потому решено было снять блокаду.

По пробитии вечерней зари, 3-го сентября, начали свозить с батарей орудия и число передовых постов было усилено. Движение должно было производиться сначала левым флангом, за которым следовать правому крылу, и, наконец, дождавшись его [362] отступления, должен был отходить и генерал-маиор Тучков, стоявший в центре. Отряду Тучкова, как составлявшему арриергард, поручено собрать к себе все войска, находившиеся на постах.

За час до рассвета войска оставили эриванское предместье. Запряженные тощими лошадьми, наши обозы тянулись всю ночь длинною вереницею на протяжении двух верст, по кривым, узким и каменистым улицам. В каждом полку было от 200 до 300 человек больных и множество амуниции, оставшейся после умерших и убитых. Князь Цицианов приказал снять крыши с фур и палаточных ящиков, внутрь которых положена была амуниция, а сверху доски, на которых размещены больные, но как и этого средства было недостаточно, то остальные больные были посажены на драгунских и казацких лошадей.

Ночь была темная; в крепости царствовала глубокая тишина, ничем непрерываемая. Во все время блокады на стенах Эриванской крепости горели всякую ночь до самого утра от пяти до десяти подсветов, и, вместо сигналов, часовые их весьма часто стреляли из ружей; но в эту ночь ничего этого не было; точно вымер весь гарнизон. Нет сомнения, что персияне знали о нашем отступлении, потому что не могли не слыхать шума и и скрипа повозок в столь близком от них расстоянии, но они не хотели препятствовать совершению столь желанного для них события. К свету все полки выбрались из садов, устроились, и имея обозы в середине, ринулись по направлению к реке Занге. На дороге был встречен неприятельский пикет, который, сделав несколько выстрелов, отступил. Отряд продолжал свое движение и переправившись через реку Зангу, расположился лагерем.

На рассвете следующего дня войска выступили к Эчмиадзинскому монастырю, где предполагалась дневка. Неприятель, перед выступлением отряда из лагеря, успел переправиться ниже нашего лагеря чрез реку Зангу, и во время следования тревожил пас выстрелами из орудий, но артиллерия наша скоро заставила его умолкнуть. [363]

Сентября 5-го полки наши дошли до Эчмиадзина, в котором и имели дневку. Князь Цицианов расположился с главною квартирою в самом монастыре, а войска стали лагерем близ оного. Главнокомандующий занимался весь этот день приготовлением монастырского причта и имущества к походу при отряде (Дневная записка происшествий в отряде.).

«Во время дневки нашей, писал Тучков (Записки Тучкова (рукопись).), 6-го числа я успел осмотреть редкости знаменитого Эчмиадзинского монастыря, столь славящегося во всей Азии.

«Эчмиадзин», значит на армянском языке «первый исход». По существующему преданию, утверждают, что Ной вышел здесь в первый раз из ковчега, остановившегося при горе Араратской, и на месте, где находится монастырь, принес жертву Всевышнему. В сем предании веруют не только христиане, но магометане и евреи.

Я отправился в главную церковь и нашел там посланных от князя Цицианова. Они собирали те сокровища, которые не успели еще увезти оба патриарха Даниил и Давид. Посреди храма складены были разные золотые и серебряные утвари, жемчуги и драгоценные каменья. Вскоре вошел в церковь и сам Цицианов и приказал мне распорядиться укладкою и запечатанием собранных сокровищ, вместе с архиепископом Иоанном, прибывшим с нами из Тифлиса, и потом везти оные в Тифлис под прикрытием моего полка.

Несколько офицеров, мастеровых и рабочих моего полка вскоре прибыли для исполнения данного мне поручения, и целый день и часть ночи провели мы в этом занятии. Собирая все монастырские утвари, заметил я в углу пред иконой Спасителя большую золотую лампаду, украшенную каменьями; и когда я хотел дать приказание убрать оную, архиепископ начал просить меня не касаться сей лампады, сказав, что если, по отбытии нашем, персияне, заняв монастырь, не найдут оную, то готовы будут разорить и церковь, и монастырь. Открыв мраморную плиту, находившуюся под образом, Иоанн показал мне серебряный ковчег, в котором хранилась грамота персидского [364] шаха Надира, при которой была прислана лампада, с повелением, чтобы она всегда теплилась перед образом, а на издержки, силою той же грамоты, утверждает шах сему монастырю двенадцать армянских деревень в вечное владение.

Дар этот сделан был после тяжкой болезни Надир-шаха. Во время страданий его, во сне послышался ему голос, чтобы, для возвращения здоровья, он ехал в Эчмиадзинский монастырь и там пред иконою Спасителя, в левом углу церкви находившейся, принес молитву Господу. Миссионер, католик, пользовавший тогда шаха, советовал ему непременно исполнить оное. Надир-шах, не будучи никогда в монастыре, лишь только вошел в церковь, узнал виденный им во сие образ, молился, получил исцеление и посвятил сказанную лампаду.

Перед наступлением дня, окончив мое поручение и привезя в мой лагерь 11 вьюков с сокровищами монастыря, просил архиепископа Иоанна., возвращавшегося с нами в Тифлис, находиться в моем отряде и блюсти за сим транспортом.»

7-го сентября, рано утром, отряд выступил из эчмиадзинского лагеря, в трех каре, с левого фланга, и потому правый, бывший под начальством генерал-маиора Тучкова, составил арриергард. Этот порядок марша продолжался до пределов Грузии, исключая узких проходов, где, по необходимости, войска перестраивались в колонны.

10-го числа, персияне показывались только издали и, приметя, что отряд проходил степь, заросшую высокою и сухою травою, и что ветер дул по направлению следования наших войск, они зажгли траву, и пламя распространилось весьма скоро. К счастию, с левой стороны на пути было обгоревшее уже место, и Тучков остановился на нем выжидать конца пожара, к скорому прекращению которого способствовали находящиеся вблизи крутые и каменистые горы.

15-го сентября отряд прибыл в Кара-Килис. Здесь князь Цицианов признал необходимым сделать обвещение жителям Казахской и Памбакской провинций, татарским старшинам и всему народу, в котором приглашал их в течение пяти дней возвратиться в свои жилища, и обещал полное прощение, если [365] они раскаются в нарушении своей верности к России, и пребудут верными на будущее время (Обвещение 14-го сентября 1804 г.).

В Кара-Килисе отряд пробыл четыре дня, не смотря на беспорядки, возникшие в Грузии, и необходимость преследования царевича Александра, собиравшего татар в Сомхетии. Эта продолжительная остановка вызывалась как необходимостью перепечения хлеба, так и значительным расстройством отряда. Оставив Саратовский мушкетерский полк в Кара-Килисе, для обороны Памбакской пограничной провинции, и учредив при нем временный госпиталь, куда были собраны больные всех полков, князь Цицианов с остальным отрядом двинулся к Тифлису.

Донося Императору Александру о неудачной экспедиции на Эривань, князь Цицианов высказывал свое огорчение, что в течение 35-тилетней службы он был только вторым лицом, снявшим блокаду города, не взяв его. Главнокомандующий обвинял во всем и справедливо правителя Грузии в не доставлении вовремя к отряду продовольствия. «Буде ваше императорское величество, доносил он (Всепод. рапорт кн. Цицианова от 15-го сентября.), не соизволите в столь важном промедлении доставления провианта поставить генерал-лейтенанта князя Волконского виновным, то я, по крайней мере, считаю себя тем оправданным и не участвующим в нанесении бесславия оружию вашего императорского величества отступлением.»

Император Александр приказал отозвать князя Волконского из Грузии (Письмо Чарторижского кн. Цицианову 15-го ноября 1804 г. Арх. Мин. Иност. Дел. 1-13, 1803-5, гг., № 1.) и успокаивал главнокомандующего в его неудаче. «Находясь, писал он, (В рескрипте от 8-го ноября 1804 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, 1,247.) как то вам известно теперь быть должно, из разных полученных вами отсель предписаний, в беспокойстве со стороны трудного положения, в коем вы под Эриванью держались и разных других обстоятельств края того, известие о снятии блокады крепости сея, от столь вынужденных причин происшедшее, не могло принято быть мною в числе [366] неприятных известий; а наипаче когда обращаюсь я к тому полезному действию, которое произвело возвращение ваше, рассеяв скопища, при царевичах находившиеся, уничтожа замысел татар и прекратя разные другие замешательства. Одно неудовольствие, которое я в сем происшествии имею, есть то огорчение, в коем вы находитесь. Никто, конечно, кроме вас сравнивать не станет происшествия под Хотином, в 1770 году бывшего, с настоящим случаем, но многие, без сомнения, отдавать всегда будут справедливость, как предприимчивости духа вашего, так и тому, что вы с столь малыми силами, многое в одну кампанию привели в действие. Я желаю, чтобы сие искреннее изложение мыслей моих успокоило вас и утвердило в постоянном моем к вам благоволении.

Обращаясь к самому происшествию сему и к влиянию, которое оно иметь может, я совершенно с вами согласен, что Эривань необходимо должен уже теперь быть покорен, считая, что чем скорее цель сия достигнута будет, тем большее впечатление произведет она на персиянах и других тамошних народах, кои, по легковерию своему, могли в случайной удаче сей находить важные успехи, а потому и предоставляю я совершенно на усмотрение ваше избрать время и средства к предприятию новой против Эривани экспедиции.»

По сведениям (Письмо хана хойского к кн. Цицианову в сентябре 1804 г.), полученным вскоре после отступления наших войск от Эривани, Баба-хан, взяв с собою царевича Александра, удалился в свои владения, Эриванский хан находился также в затруднительном положении. Лучшие из его жителей и подданные бежали из Эривани, боясь зимней экспедиции наших войск против них и той участи, которая постигла Ганжу. Даже сам патриарх Давид, опасаясь прибытия князя Цицианова, хотел уйти в Баязет, но был остановлен только тем, что от него потребовали мощи, которые он хотел увезти с собою. Хотя все эти обстоятельства и были весьма благоприятны для нас, по князь Цицианов признавал невозможным даже и думать о взятии Эривани в предстоящую зиму, за неимением для того [367] достаточного числа войск. Из числа находившихся в его распоряжении полков, Нарвский драгунский потерял в кампанию 489 лошадей, и сверх того 167 строевых лошадей было употреблено для перевозки провианта в эриванский отряд. На них навьючивали от 8 до 9 пуд., на седлах старого образца с луками, а не орчаками, оттого все 167 лошадей пали и не возвратились в полк, который был до того расстроен, что, по мнению князя Цицианова, не мог поправиться и в два года (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 30-го декабря 1804 г. Арх. Мин, Иностр. Дел. 1-13, 1803-5 гг., № 1.). Полки же гренадерский Кавказский, мушкетерские: Кабардинский, Тифлисский, Севастопольский и Саратовский, егерские: 9, 15 и 17 имели значительный недостаток в людях, простиравшийся до 4,937 человек. Из Белевского мушкетерского полка, назначенного в Имеретию и Мингрелию, нельзя было взять ни одной роты, как по двуличному поведению самого царя Соломона, так и его князей, только феодально ему повинующихся, но на деле корыстолюбивых и алчных. Из шести рот Казанского полка, очищавших дорогу между Владикавказом и Анануром, одна рота была поставлена в Ларсе, для обеспечения грузинской дороги, две роты в Елисаветинском редуте, остальные три роты и три роты Вологодского полка предполагалось посадить на каспийскую эскадру при Сладкоеричной пристани, в Кизлярском уезде. Назначенные на укомплектование полков рекруты 1,616 человек не достигли до своих полков еще в декабре 1804 г., оставив, на тысячеверстном пути от Грузии, 997 больных, так что могли быть годны для строевой службы не ранее весны 1806 года.

В таком положении были войска, а между тем на осаду Эриванской крепости и, в случае ее упорства, на штурм, необходимо было, по крайней мере, 3,000 человек, для которых потребовалось бы до 2,050 четвертей провианта и хотя половину этого числа в запас; кроме того, нужен был фураж. Все это продовольствие приходилось заготовлять в Памбакской провинции, в которой ни хлеба, ни сена не было, так как персияне выжгли его во время эриванской экспедиции.

Ко всем этим затруднениям надобно прибавить, как [368] доносил князь Цицианов, то, «что два преткновения разделяют оную провинцию с Грузиею, а именно река Лори протекает в скалистых, прекрутых берегах, на 25 сажен вышиною; каков подъем, таков и спуск, надлежит пушки и обоз спускать на людях, а людям подниматься и спускаться, держась рука за руку. Сия переправа должна, по крайней мере, четыре дня задержать отряд; засим следует гора Безобдал, гораздо труднее, опаснее и выше Кайшаурской горы, а за нею, чтобы спуститься в эриванские области, нужно переходить гору Оюту (Урут?), которая также вышиною и крутизною не равняется с российскими, кроме сибирских. Для всего отряда надо запасти войлоков, чтобы сделать коты или кеньги, сверх сапогов, и велеть полушубки расширить и подлиннее коли можно сделать, дабы можно было сверх кафтана надеть полушубок и им закрыть ляжки, а потом шинель, и сверх нее тесак и суму, ибо до марта месяца и далее бывают вьюги страшные и мороз доходит до 18⁰. Надобно также запасти много соломы, для подстилки сверх снега под солдат на ночлежных лагерях. Сию дорогу я выбираю только для того, что она вся лесная и солдат на оной терпеть не может в зимнее время, раскладывая всякую минуту огонь, а по той дороге, по которой я шел сего лета, никак невозможно, потому что вьюги страшные могут занести весь отряд, да и на 100 верст леса нет (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 30-го декабря 1804 г.)».

Все эти причины ясно указывали на невозможность зимней экспедиции на Эривань, и главнокомандующий должен был на этот раз отказаться от предприятия, не обещавшего никакого успеха.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886