ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

XIV.

Прибытие архиепископа Григория в Россию. — Его интриги и обнадеживание Давида. — Переписка последнего с разными лицами. — Расхищение Давидом церковного имущества. — Прошение его к Императору Александру. — Письмо Григория. — Миропомазание Даниила. — Жестокое обращение с эчмиадзинским духовенством. — Торжество объявления в Тифлисе утвердительной грамоты Даниилу. — Переговоры с Эриванским ханом. — Интриги Давида в Константинополе. — Признание его католикосом. — Заявление константинопольских армян. — Отправление в Россию архимандрита Эммануила.

Посвятив Григория в архиепископы, Давид отправил его в Россию для управления армянскою церковью. В Моздоке он встретил со стороны своих соотечественников полное неудовольствие и нежелание признать его своим пастырем (Письмо Григория генералу от кавалерии Обрезкову от 9-го сентября 1801 года. Арх. кабинета, св. 267.). Подозревая в этом интригу Ефрема, Григорий тем не менее продолжал свой путь, надеясь победить врага и достигнуть своей цели. Приехав в Нахичевань (на Дону) он нашел там имя Давида провозглашенным в звании католикоса и верховного патриарха. Видя, что дела здесь идут удовлетворительно для него и [243] его сообщника, Григорий, желая ковать железо пока горячо, торопился в Москву, чтоб и там склонить армян на свою сторону.

Прибыв 20-го сентября в первопрестольную столицу России, он не встретил там того, что ожидал. Он нашел там архиепископа Ефрема, деятельно хлопотавшего о возведении па патриарший престол Даниила. Григорий узнал, что Ефрем, как глава духовенства всех армян, живших в России, присутствовал при коронации Императора, что он осыпан милостями Государя, и будучи ему представлен, имел случай доложить Императору некоторые подробности по делу избрания патриарха. Видевшись с тремя братьями Лазаревыми (Ованесом (Иваном), Миною и Иоакимом.), архиепископ Григорий убедился, что и они принадлежат к противной ему партии. Чувствуя свое одиночество, но не желая сознаваться в этом, Григорий писал Давиду, что останется ему верным, будет хлопотать об утверждении его патриархом, но для этого ему необходимы деньги, без которых сделать ничего невозможно. По его словам, архиепископ Ефрем и Лазаревы «обратились к императорским вельможам» и при помощи подарков и обещаний достигли до Императора. «Царь, тронутый фальшивым плачем Даниила, писал Григорий лже-патриарху Давиду (В письме от 10-го октября 1801 г.), повелел послу Тамаре вас, владыку моего, сменить с патриаршества и возвести в таковой сан Даниила, ибо, сказано в рескрипте, вся нация желает последнего. Хотя я и старался объяснить все необходимое придворным и приближенным ко двору, но лож наших противников на этот раз оказалась сильнее нашей правды. 5-го сего октября воспоследовало о сем высочайшее повеление, и Ефрем торжествует: он отправляет во все концы света письма об этом повелении. Хотя я также писал послу Тамаре и другим все необходимое, но настоящее императорское повеление такое строгое, что трудно приостановить его. Вот, если бы вы поспешили прислать к Императору Карапета вардапета (монаха) с прошением, быть может, тогда можно будет надеяться на благоприятный исход сего дела. Вам нужно серьезно [244] подумать об Ефреме (Перерыв в подлиннике. Арх. Министер. Иностр. Дел. III, — 23, 1801-1807 гг., № 8.)... Если же не поспешите привести эти меры в исполнение (в отношении Ефрема), то знайте, что повеление Государя немедленно будет приведено в исполнение, и тогда наши старания пропадут даром. Неужели вы деньги предпочитаете себе? В то время, когда мы не щадили ничего и всюду чинили и клеили, вдруг здесь рвется на нашу погибель... Не раз я говорил вам: владыко, приготовь подарки царю, а вы все откладывали, и вот последствия. Поспешите хоть теперь сделать то, что следовало сделать раньше. Вы отказались уведомить астраханских армян о моем назначении, вы писали некоторым личностям, что епископского сана я добился силою персидских войск... Я все предаю забвению, ибо пора все это оставить, но знайте, что честь моя принадлежит вам и обратно, а потому подумайте добиться победы... Хотя враги наши и сильны, но я здесь не перестану стараться, уповая на ваши святые молитвы; если же вы поспешите прислать сюда Карапета с прошениями, то и я, воодушевившись, получу энергию и буду хлопотать. Теперь у меня ничего нет, денег ни гроша не осталось, ибо все, что у меня было, все это вместе с сундуком похищено у меня в Осетии. Я лишился не только денег, но и драгоценностей. Поверь, что не имею чем нанять карету, а без денег и на двор не пускают.

Ефрем сияет и гремит против нас, а Даниилов Нерсес не перестает из Константинополя наполнять край наш воззваниями, посланиями и разными письмами. Если б я знал, что Ефрем так усилится, то я не мешкал бы так долго на Кавказе и своевременно предупредил бы его, но теперь он равносилен сатане. Несколько раз пожелал я быть у него, поговорить наедине, но он не только отклонил, но и людей моих не принял. Хотя мало кто любит Ефрема, но в лице двух злейших братьев Лазаревых он находит большую поддержку. Г. Ованес (Иван) Лазарев в параличе, близок к смерти и сегодня или завтра душу свою отдаст дьяволам (Ованес (Иван) Лазарев действительно скончался 25-го октября 1801 г.), [245] но оставляет двух злейших братьев. Спеши, владыко, спеши помочь мне каким-нибудь способом, ибо Император молод и добр, и его легко склонить на свою сторону... Помогите! не любите вы серебро выше своей чести и своей особы, ибо не серебро вас приобретает, а вы его.

Пришлите Государю и копии с двух писем Кнорринга к вам, а также журнал покойного Иосифа. Донесите Государю, что вещи покойного получены вами. Ефрем между прочим гремит, что будто я часть имущества Иосифа израсходовал в Тифлисе, подкупив в пользу патриаршества Давида, а остальную часть поднес хану эриванскому... И наконец, прошу вас обласкать и привлечь на свою сторону эчмиадзинских епископов, чтоб они сколько-нибудь смягчились, иначе, вам известно, что они сильно вооружены противу вас...»

Советы Григория подействовали на Давида тем более, что и другие лица, ему преданные, убеждали его тоже не стесняться средствами для достижения цели.

«Ты для самого себя жалеешь! писал Давиду Агаеков из Константинополя (От 29-го ноября 1801 г.). Сколько есть у тебя денег, не жалей употреблять их, и архимандрита Карапета с несколькими духовными поспеши с большими дарами отправить в Петербург к Государю. На завещании (Иосифа) свидетелями подпишутся: один Григорий архиепископ, а другого ты сам найди кого-нибудь. Еще же, владыка мой, по получении сего письма, напиши один лист и на одном дай приложить печати тех меликов, которые были в Петербурге. В нем пропиши, что армянский патриарх помазанный долженствует быть один, другому же быть нельзя. Денег не жалей, сколько имеешь издерживай, а если не имеешь их, то самого себя продай и употребляй деньги: дело сие должно совершиться чрез них. Напиши, что то ложно, чтобы народ армянский желал Даниила; пусть здесь, в Цареграде, станут разбирать сие; кроме четырех амираев, другие никто его не желают, а здесь я, раб твой, разбирать сие буду.»

Получив известие из Константинополя, что русское правительство требует от Порты признания патриархом Даниила, и [246] сознавая, что единственный исход — последовать совету своих сторонников и при помощи подкупа стараться достигнуть того, чего нельзя было получить по праву, Давид стал расхищать церковное имущество, надеясь на приобретенные таким образом деньги усилить свою партию. Он посылал тайно по ночам к своему брату драгоценные вещи (Население Эчмиадзина знало о таких поступках Давида и следило за его поверенными. Во время церковной службы, 31-го января, было замечено, что один из слуг Давида вынес под платьем какую-то вещь; то был небольшой сундучок, наполненный драгоценностями. Проследив за ним, жители монастыря видели, как сундучок был вложен в мешок, наполненный горохом, и отправлен к брату Давида. Отправившиеся в погоню остановили посланного и отобрали у него мешок, в котором оказались святое копье, животворящее древо, украшенное камнями, три креста, украшенные бриллиантами, два золотые кадила, двое часов с драгоценными камнями, 22 перстня, 12 жемчужных четок, мешок, наполненный венециянскими червонцами, табатерка с голландскими червонцами, мешок с 2,000 турецких золотых, семь фунтов жемчугу, восемь старинных книг, пять кусков атласа, зрительная труба и слиток золота.) и на собранный от продажи их капитал снарядил посольства в Петербург и Константинополь. Он писал Императору Александру, что Ефрем предъявил министерству ложные бумаги, что Ефрем и Даниил личные враги ему и что для разъяснения обстоятельств дела он, Давид, отправил в Россию архиепископов Карапета и Авраама с указами, дарованными ему от шаха и султана на верховное патриаршество, с единогласными общественными избирательными листами и поздравительными письмами, присланными ему от всей армянской нации, духовных и светских особ. Давид просил Императора разрешить пропустить его посланных в Петербург, принять их милостиво и разобрать: силою и взятками ли он присвоил себе престол, как оклеветали его враги, или же он избран по желанию единоверцев и вообще всех армян, «разным владениям подвластных». Не настаивая на справедливости духовного завещания Иосифа, но и не отрицая его, Давид старался доказать, что избран народною волей и просил Императора даровать ему грамоту, утверждающую его верховным патриархом всего армянского народа (Письмо Давида Императору от 17-го января 1802 г, Арх. Мин. Ин. Дел. III, — 5, 1801 г., № 7.).

Посланные с этим письмом были задержаны Кноррингом, [247] советовавшим епископам возвратиться в Эчмиадзин (Письмо Кнорринга Трощинскому 9-го февраля 1802 г., № 445.). Оставшись в Тифлисе, они нашли возможным отправить прошение Давида к архимандриту Григорию, который и представил его нашему правительству только в половине марта.

«Писание вашего святейшества от 17-го января, сообщал Григорий (В письме от 7-го марта 1802 года. Арх. Мин. Иностр. Дел, гл. III, 23, 1801-7 гг., № 8.), на имя августейшего Императора, сего месяца в пятый день я получил и сегодня перевожу оное, чтобы с переводом поднести Императору. Без перевода же представить его в иностранную коллегию неудобно, ибо, по недоброжелательству ко мне, она или неправильно переведет, или совсем не представит Императору. По той причине я спешу сам перевести и при краткой своей просьбе представить монарху.

Владыка мой! те люди, кои дружбу и любовь ко мне имели, теперь отвратились в противную сторону не от чего иного, как по причине скудости моей. Богу известно, что если бы г. Симон не прибыл сюда, то принужденным нашелся бы я с бесчестием возвратиться отсюда, ибо приятели и доброжелатели мои при первом свидании ожидали от меня подарков, и когда ничего не получили, а Ефрема видя щедрым, — обратились сердцем к нему и языком только изъявляют приверженность ко мне и то от стыда, по причине давней со мною дружбы,

При всем том, благодетель мой, нисколько не страшитесь раздора сего здесь и в Царьграде, от побуждений некоторых последовавшего. Не забудьте, что во время покойного Гукаса (патриарха) оный (раздор) был более, кольми паче соперники были тогда сильны, а нынешние твои соперники совершенно бессильны. Борьба первых продолжалась три года, а ваша, напротив, еще только несколько месяцев продолжается. Имейте твердый дух и не опасайтесь в надежде на предстательство и помощь святых мощей, в ведении вашем состоящих. Не жалейте серебра и злата ради чести своей, поелику все вы можете приобрести, кроме имени и чести, коих, упаси Бог, если лишитесь, никогда более не приобретете. О чем единственно вы и должны с твердостию стараться. [248]

От хана вашего (эриванского) не отставайте; здесь скоро ослабеет и ослабела уже здешняя власть (Ефрема), а наипаче здешний народ не отстанет от святого эчмиадзинского престола и не захочет быть под властью Учкиллисы или монастыря св. Карапета. Если есть способ, напишите письмо Кноррингу и через посредство князя Соломона обещайте ему сумму. От него зависит, как уведомить Императора, и как он присоветует хану, так и будет. Поспешите присылкой к нему через князя письма, но так напишите, что когда кончится дело, то столько-то имеете вы ему заплатить. Равно напишите и к генералу Коваленскому, который также знаком князю Соломону; он есть тифлисский гражданский губернатор, меня очень любит и все обстоятельства, прошедшие и настоящие, ему известны.

Не огорчайтесь, что епископы теперь задержаны, по причине той сие случилось, что у них карманы полны (?). Я от себя писал, чтоб они спешили исполнить необходимое и доставить сюда письма, весьма здесь нужные. С Богом все совершится по желанию вашему.

Дважды писал ко мне князь Соломон сими словами: продай меня, но старайся дать делу благоприятный ход. Переводчики мои доселе не перевели мне оное (выражение), а поелику письма сии писаны на грузинском языке, то мне неизвестно было содержание их, а теперь, усовестясь, переводчики мои объявили мне содержание писем князя Соломона. Отчего я несколько успокоился и мог осмелиться войти в долг, а без того, какую бы бедность ни имел, не посмел бы войти в долг. Никто не поверил бы мне, ибо здесь человек, не имеющий денег, равен с дурною собакой, которая нигде в дом не пускается (?). К Ефрему же не знаю откуда, но дня не проходит, чтобы по три и по пяти тысяч и разные вещи не присылались бы, чем он и ослепляет глаза у всех. Я даже на дневное пропитание не имею, а входить в долг не смею, вспоминая прошедшие несправедливости. Что же касается до труда, то я живота своего не пожалею, как теперь один, так и по приезде епископов, и не для того, чтобы надеялся получить от вас воздаяние, нет, но чтобы светильник [249] отца моего не погас, и что может могиле его воздадите вы честь...

Поверь мне, владыко мой, что все приятели мои и друзья удалились от меня, узрев мою бедность, кроме отличных душевно любезных мне Семена Сергеевича (Иванова), астраханской таможни директора, князя Парсега (Василия) и г. Симона, нам верных, кои подобно орлятам летая окружают меня и самих себя посвящают в хранении особы вашей, не жалея собственности своей — да благословит их Бог за это. Недавно Семен Сергеевич, при письме своем, исполненном обнадеживанием, прислал тысячу рублей, коих стало мне на один месяц.

Об обстоятельствах здешних со всею подробностию и об успехе действий моих уведомил я письмом живущего в Константинополе Геворка Агаекова, благодетельного посланника (Тамару) и смирнского архиерея архиепископа Мартироса. Наш протоиерей Стефан с коликою верностию трудится в Цареграде и какие письма посылает в Индию, того перо мое не в состоянии изъяснить; я не упускаю ни одной почты писать к нему и более его усиливать.

Письмо архиерея Мартироса, поелику писано на имя посланника, а от сего последнего сюда прислано, то министры не представили оное Императору, но я писал в Константинополь и Смирну, чтобы писали на имя Императора и оное ко мне доставили для перевода и поднесения Государю.

Я слышал, что Ефрем хочет в сие воскресенье здесь и во всей здешней епархии заставить провозгласить в церквах имя Даниила. Он может все сделать, ибо никто ему не противится; стыд нации, что, прилепясь к сему чернецу, ослепила себя. Четыре человека (Архиепископ Ефрем и три брата Лазаревы.) живот свой и имение положили для Даниила; не четыреста ли у вас таковых есть, кои последнего имущества своего не жалеют, кольми паче ради справедливости и славы нации... Императору донесено, что нация не желает Давида, но Даниила хочет иметь на престоле. Наши письма с трудом доходят до Императора по причине недостатка моего. Если бы не то, могло ли бы все сие случиться? [250]

Я удивляюсь, что за месяц вперед доходят сюда известия о всем, что у вас делается. Теперь писано сюда, будто святое копье положили вы в гороховый мешок и отослали в Эривань со множеством золота. Теперь слышу, что Ефрем писал хану письмо. Вы постарайтесь узнать, что в нем писано и буде найдете что противное, то можете копию с оного мне прислать. Старайтесь только твердо сидеть на своем месте. Государи не свергнут вас против желания нации, а паче если хан не изменит вам. Я также удивляюсь, как может он (хан) оставить своего приятеля, а врага тела и души своей допустить к себе, ко вреду всего дома своего. Нужно, чтоб он поспешил прислать человека к Кноррингу или к Императору и оправдать себя против клеветы Даниила и Ефрема, ибо по объявлению их Мамед-хан (эриванский) и Келб-Али-хан (нахичеванский) признаны разрушителями места и престола вашего. Не случилось бы, чтобы войска здешние, по просьбе Даниила, пошли на помощь ему и на охранение страны вашей, ибо когда он будет католикосом — все может сделать. И так глуп хан тот, который такого врага, будучи через серебро обманут, внутрь к себе принимает. Прошу вас о сем от меня через мелика объявить для осторожности хану и поклон мой ему изъявить.»

Предупреждению этому Григорий придавал большое значение, так как он знал, что еще в феврале месяце заготовлялась утвердительная грамота Императора на имя Даниила и наше правительство принимало меры к тому, чтоб убедить эриванского хана принять Даниила в Эчмиадзинский монастырь и содействовать возведению на патриарший престол. Григорию известно было также и то, что Порта согласилась признать Даниила патриархом и отправила к нему фирман султана, которым повелено было баязетскому и другим пашам отдавать Даниилу приличные почести и без письменного разрешения никого из духовных никуда не пропускать.

Получив этот фирман, Даниил решился выйти из выжидательного положения, и 25-го мая, близ Баязета, на реке Евфрате, в армянском монастыре св. Иоанна (Учкилисе), он [251] миропомазался при собрании духовенства и в присутствии более 3,000 армян.

Происшествие это возбудило со стороны Давида новое преследование духовенства. Пренебрегая уставами церкви и чувством человеколюбия, лже-патриарх жестоко обращался со своими противниками. «Со времен просветителя нашего (Письмо к Императору, подписанное 40 епископами, от 2-го июня 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел.) и поныне, писали епископы, еще никогда не было в нации нашей такого первоначальника, который бы столь несправедливые чинил поступки. Он безнаказанно и многочисленные муки день ото дня причиняет бедному нашему единогласию: одних сечет, других в тюрьму заключает.» Имея постоянно при себе персидскую стражу, Давид подозрительных епископов и монахов отправлял в Эривань, где они подвергались телесным наказаниям и затем возвращались в Эчмиадзин, под видом раскаяния. Нераскаявшихся он заключал в темницы, в амбары с ячменем или запирал в отдельных комнатах. Такое положение было невыносимо для духовенства, и однажды монахи с палками и камнями бросились на патриарший дом и освободили заключенных. Затем, собравшись в церковь, все духовенство пред местом сошествия Единородного Сына дало клятву и написало Давиду, что за разные противозаконные и варварские поступки не признает его патриархом и предало анафеме как Давида, так и его сторонников.

На другой день лже-патриарх приказал запереть монастырские ворота, и тогда братия, разобрав стену, целою толпой отправилась в Эривань жаловаться хану и просить о смене Давида и утверждении Даниила. Подговоренный сторонниками Давида обещавшими большие подарки, хан приказал заковать и заключить в темницу некоторых епископов, а остальных отправил под конвоем в Эчмиадзин, где они и были заперты в своих кельях. «Когда же рассвело, писали потерпевшие (В циркулярном послании к армянам. «Кавказская Старина», стр. 191.), то многие из нас кричали из келий: отпустите нас во двор, дабы [252] совершить долг природы и затем вновь можете нас запереть, но никто не хотел нас слушать»...

Имея на своей стороне грубую силу, Давид заготовил хвалебные о себе письма и приказал, чтобы заключенные подписали их. Кто прикладывал свою печать и подписывал, тому возвращалась свобода, а кто не соглашался исполнить этого требования, тот оставался в заключении,

— Долго ли мы будем подписывать ложные бумаги? спросил епископ евдокийский.

За этот вопрос он был посажен в яму и выпущен только тогда, когда, просидев 20 дней, заболел и стал просить причастия. Большинство не желало, конечно, испытывать подобных мучений и исполняло требование лже-патриарха, который, заручившись подписями многих лиц на составленных им письмах, рассылал их всюду, как доказательство желания духовенства и народа иметь его своим католикосом. К крайнему огорчению Давида, письма эти не достигали той цели, для которой предназначались, и его сторонники просили денег для подкрепления своих ходатайств.

«Как письмо ваше и наместника, писал Давиду епископ Степан из Галатии (От 23-го июня 1802 года. Арх. Мин. Иностр. Дел.), так равно и общественный лист гарских жителей и просьбы хану нами получены, но оные ни к чему не пригодились. Хотя бы сто таких писем было, и те бы ничего не помогли без денег. Мы нарочного татарина послали к вам, чтоб употребили всю возможность доставить к нам денег до ста мешков. Буде же вы скажете, что сего нельзя сделать тайно, то я вам на это скажу, что ничего нет у вас тайного, о чем бы здесь весь город не знал. Вы только постарайтесь их доставить ко мне, а как бы гласно то ни было, вас в том винить никто не будет, ибо все удивляются вашей скупости и говорят, что Даниил пока не послал мешками золото и узлами шали, не мог поворотить дела сего. А про вас говорят, что он, будучи сам на месте, пусть продаст всю утварь и все имение престола пусть в заклад положит туркам. Когда престол ему достанется, пусть живет бедно, а [253] если не достанется оный ему, то пусть тот, кто будет, что хочет, то и делает.»

Подобных советов давать Давиду было нечего. Мы видели, что он давно уже приступил к расхищению церковного имущества и на вырученные деньги успел добиться того, что эриванский хан запретил духовенству отлучаться из монастыря или отсылать куда бы то ни было письма без ведома Давида, причем объявлено, что уличенному в таких поступках будет выбрита борода, и он должен будет заплатить сто туманов (1,250 пиастров) штрафа.

Между тем, в начале июня, в Тифлисе узнали об отправлении Даниилу из Петербурга грамоты Императора. Основываясь на сообщении архимандрита Григория (Григорий писал князю Соломону Аргутинскому, что «хотя о грамоте у вас будет какой слух, хотя бы и князь Куракин писал, вы не верьте, ибо все сие пустое.» «Для чего вы верите письму Ефрема, писал в другой раз Григорий; знайте, что я получил вновь по тысяче рублей от его императорского величества и просил, чтобы грамота не на имя Даниила, а на имя Давида была издана.»), сторонники Давида не верили этому и отчасти находили поддержку в правителе Грузии Коваленском, имевшем причину не желать утверждения Даниила. Получив от архиепископа Ефрема уведомление об утверждении Даниила патриархом, тифлисский архиепископ Иоанн хотел отслужить обедню, но архиепископ Карапет, сторонник лже-патриарха, и князь Соломон Аргутинский, при содействии Коваленского, заперли церковные двери и не допустили совершить литургию. Архиепископ Иоанн обратился тогда с просьбой к правителю Грузии дозволить провозгласить Даниила патриархом, но Коваленский отвечал, что по сообщению частного лица разрешить этого не может, пока не получит предписания от генерала Кнорринга. 7-го июня предписание это было получено в Тифлисе, и «нужно было глазами смотреть и ушами слушать, писал Иоанн архиепископу Ефрему, в каком положении были сердца людей из партий законного патриарха Даниила и беззаконного Давида. Мы воскресшего из могилы благословляли, а они умершего оплакивали.» Вскоре после того утвердительная грамота на имя Даниила была опубликована во всех церквах Тифлиса. В день [254] объявления, в церковь во имя Божией Матери был принесен портрет Императора Александра I, под которым на подушках были положены: грамота и переводы ее на армянском и грузинском языках. Подняв портрет и подушки, духовенство в полном облачении, с крестами и хоругвями, отправилось в собор, и у крепостных ворот было встречено архиепископом Иоанном. В соборе собрались почти все представители русской власти: генералы, офицеры и чиновники; сюда же прибыли многие грузинские князья и собралось множество народа. По окончаний литургии, прочитана высочайшая грамота, при громе пушечных выстрелов. Вечером в армянском монастыре было устроено угощение народу, и колокольни всех церквей иллюминованы,

Спустя несколько дней после торжества армян, Коваленский отправил Даниилу письмо, в котором, поздравляя его с милостью Императора, уверял, что утверждение его в сане католикоса последовало будто бы по его ходатайству. Даниил благодарил правителя Грузии и прислал ему в подарок четыре персидские шали и несколько кусков азиятских ситцев. Получив эти подарки, для передачи по принадлежности, архиепископ Иоанн узнал от посланного, что вместе с письмом к Даниилу Коваленский отправил точно такое же и к Давиду, с уверением, что он останется навсегда сильным его ходатаем и чтобы Давид не отчаивался. Письмо это сделалось известно многим, и в Эчмиадзине говорили во всеуслышание, что наиболее сильная поддержка Давида исходит из Тифлиса. Главнейшими пособниками его были: князь Соломон Аргутинский и тифлисский казначей Иван Бегтабеков (Действительная его фамилия была Магакел, а фамилию Бегтабекова он принял по жене.), человек весьма близкий к Коваленскому. Пользуясь расположением последнего, Бегтабеков и князь Аргутинский уверяли армян, что действуют именем правителя Грузии, а следовательно согласно с желанием русского правительства. В справедливости этого убеждало армян еще и то обстоятельство, что Коваленский, под видом просьбы прислать ему [255] целительной воды из колодца монастыря Св. Иакова или и под другими предлогами, несколько раз посылал своих людей к Давиду. Обнадеживая его своею поддержкой, Коваленский на столько убедил Давида в возможности снискать расположение русского правительства, что лже-патриарх не верил самым очевидным доказательствам противного. Давид не обратил должного внимания на то, что в июле Кноррринг отправил в Эривань титулярного советника Гинцаурова с письмом, относительно доставления хану высочайшей грамоты, в которой Император требовал возведения Даниила на эчмиадзинский патриарший престол.

«Я ожидаю, писал Кнорринг в наставлении Гинцаурову (От 13-го июля 1802 года. Ак. Кав. Арх. Комм., т. I, № 684.) что хан эриванский быв доселе на стороне облекшегося в патриаршеское достоинство Давида, представлять вам будет затруднения в отторжении Давида от настоящей власти; описывать станет, что Давид утвержден уже турецким султаном и Баба-ханом (правителем Персии, впоследствии шахом) и признан всеми сопредельными Эчмиадзину ханами; не упустит, конечно, прибавить, что и его императорское величество имел прежде желание, дабы был избран в патриархи армянские один из назначенных в завещании покойного Иосифа, и многое прочее; то вы на все долженствуете изъяснить хану, что хотя Давид и получил было от Порты Оттоманской берат на достоинство патриаршее, но как, по ближайшем исследовании, духовная патриарха Иосифа оказалась не заслуживающею вероятия, а между тем глас народа армянского, обитающего в империях всероссийской и турецкой, призывал па престол патриарший Даниила, его императорское величество, основывая всегда дела свои на справедливости, высочайше склонился на удовлетворение единодушного желания армянского народа, и по утверждении Даниила бератом в патриаршем достоинстве от блистательной Порты, — с чем вместе берат, полученный Давидом, потерял уже свою силу, — признан он, Даниил, в патриаршем достоинстве и его императорским величеством, на что и высочайшая грамота к нему Даниилу, уже воспоследовала, каковою, однако, Давид снабжен [256] доселе не был. Вообще утверждать хану, что Даниил признан уже твердым образом в патриаршем достоинстве, что на введение его в обитель патриаршую в Эчмиадзин есть высочайшая воля, что как хан почитаем был всегда приверженным к скиптру всероссийского самодержца, то и теперь его величество уповает несомненно, что хан покажет опытом свою преданность. За всем тем уверить хана, что у меня хранится по делу сему высочайшая за собственноручным его императорского величества подписанием грамота, почто оная мною теперь удерживается в отвращение, дабы скрытые какие-либо недоброжелатели, безвременно увидев ее у него, могли обнесть его напрасно пред Баба-ханом; но что, впрочем, коль скоро хан допущение Даниила в Эчмиадзин положит на мере и обяжется доставлять ему, патриарху, зависящие от него дружеские для безопасности пособия и защиту, учинив все сие к особливой его императорского величества благоугодности, получит от меня и вышеупомянутую высочайшую грамоту.»

Эриванский хан встретил Гинцаурова весьма приветливо и просил прислать грамоту.

— Она будет к вам доставлена, отвечал Гинцауров, — как только ваше высокостепенство дадите несомненное уверение, что будете оказывать патриарху Даниилу подобающее его сапу уважение и водворите его в Эчмиадзине.

— Для меня Даниил и Давид одинаково равны, говорил хан, и если я до сих пор оказывал предпочтение последнему, то согласовался с настоянием русского начальства в Грузии.

— Кого вы разумеете под именем начальства?

— Правителя Коваленского, который в своих сношениях со мною каждый раз напоминает, что он руководитель всех дел, и чтоб я ни к кому другому, кроме его, не относился. Он не перестает ходатайствовать за Давида. Я всегда за счастье считал быть достойным милости его императорского величества и за удовольствие быть в дружественных сношениях с русским начальством и потому никогда не думал быть поставленным в такое положение. [257]

Мамед, удивляясь, что русские единовременно просят за двух архиепископов, говорил, что не знает, кому верить: Коваленскому или Кноррингу, и для определения действительного желания русского правительства просил поторопиться присылкой к нему грамоты Императора Александра I. Хан уверял Гинцаурова, что искренно желает и готов исполнить волю Государя, но подкупленный Давидом не мог отказаться от его поддержки.

«Ваше превосходительство, отвечал он Кноррингу, изволили писать о патриархе Данииле, дабы я также имел старание об утверждении его в Эчмиадзине, на что сим почтеннейше донести имею: находящийся ныне в Эчмиадзине патриарх избран от общего согласия, о чем небезызвестно турецкому и персидскому дворам, да и в законах сего обряда есть такое постановление: доколе избранный патриарх жив, то не можно его лишить достоинства и места.»

Такой ответ ободрил Давида, и он стал действовать еще решительнее. Лже-патриарх отправил значительные подарки Баба-хану и послал в Константинополь тифлисского уроженца епископа Степана с 300 мешками золотой монеты. Давид просил Шериф-пашу ахалцыхского и других оказать ему содействие в столице султана, обещая вознаградить их хлопоты деньгами и подарками.

Прибыв в Константинополь в сопровождении чиновника эриванского хана, Степан остановился у своего приятеля и единомышленника армянина Агаекова, служившего в русском посольстве и бывшего одним из главных агитаторов в пользу Давида. Сторонники последнего распустили слух, что от архимандрита Григория из России получено письмо, в котором он пишет, что Император согласился уже утвердить Давида, приказал сослать в Сибирь архиепископа Ефрема, а его, Григория, назначил архиепископом всех армян, живущих в России. Слуху этому многие поверили, и интрига шла тем успешнее, что наш посланник в Константинополе Тамара, если не покровительствовал явно партии Давида, то смотрел на ее деятельность сквозь пальцы. Имея прежде несколько столкновений с [258] Даниилом, когда тот был титулярным константинопольским патриархом, Тамара был его противником и втайне сочувствовал Давиду.

Действуя чрез визирского казначея армянина Пилипоса Арпириана, Агаеков и епископ Степан поднесли визирю 30 тысяч рублей и представили ему, что законы религии воспрещают армянам сменять патриарха, если он уже помазан и повелевают оставлять его на пастве до кончины. Визирь убедился этими доводами, а более всего деньгами, и 21-го октября последовали два султанские указа: один о признании патриархом Давида, а другой о смещении титулярного патриарха Григория и о назначении на его место опять Ованеса, сторонника Давида (Из прошения патриарха Григория Императору 2-го мая 1803 года.).

Вслед затем запрещено было в константинопольских церквах упоминать имя Даниила, а смещенного Григория приказано отослать в Учкиллису, и когда он туда прибудет, то отправить его вместе с Даниилом в Эчмиадзин. Распоряжение это произвело весьма сильное впечатление на константинопольских армян, и на вопрос их о причине такой перемены Порта отвечала, что Давид прежде был утвержден в этом достоинстве и уже владеет эчмиадзинским престолом. Точно такой же ответ был сообщен и нашему посланнику Тамаре, который, донося об этом, присовокуплял, что, не имея будто бы на этот случай особых инструкций, он удержался от всяких объяснений с Портой (Письмо Тамары министру иностранных дел от 15-го ноября 1802. Хотя Тамара и не имел на этот случай особой инструкции, но точная воля Императора была ему выражена в рескрипте от 28-го сентября 1801 и в указе коллегии от 19-го мая 1802 года.).

Бездеятельность нашего посольства имела весьма вредное влияние на последующие события, и партия Давида стала возрастать. Наместник нового константинопольского титулярного патриарха, архимандрит Андрей, составил избирательный лист на имя Давида и, обходя духовных и светских, заставлял подписывать свои имена и прикладывать печати. Армяне долго противились, но, опасаясь гонений и грубого насилия со стороны турецкой [259] власти, решились подписать лист, содержание которого указывало, что подписавшие его сделали это по принуждению.

«Великий султан турецкий, сказано было в этом документе, вторично возобновил берат и фирман, утвердил оные на имя его (Давида) и на имя Ованеса, патриарха константинопольского; нам же должно пребывать под властью в покорности и не противиться вопреки воле Божией противу повеления великого турецкого султана, чтобы не потерпеть бедственного наказания, духовным от Бога, а светским от здешнего государя.»

Исполнив таким образом желание турецкого правительства и зная, что избирательный лист этот передан нашему посланнику, константинопольские армяне решились отправить в Петербург архимандрита Эммануила, чтоб объяснить нашему правительству, что избрание Давида сделано ими по принуждению.

«Теперь церковь наша, писали армяне, уподобилась обиталищу лисиц (?). Когда на эктиньях упоминают имя Давида, то слышащие оное из церкви уходят. Патриарший же дом наш сделался жилищем янычар, чтоб устрашить неимущих (приверженцев Даниила), дабы подписали согласие и приложили печати в пользу Давида... По неимению начальника, мы теперь как овцы без пастыря, или как младенец без родителей.» [259]

XV.

Насильственное отправление Даниила в Эчмиадзин. — Письмо генерала Лазарева эриванскому хану. — Положение Даниила в Эчмиадзине. — Интриги Давида в Тифлисе. — Участие в этом правителя Грузии Коваленского. — Принудительное отречение Даниила в пользу Давида. — Переговоры Лазарева с посланным эриванского хана.

Прежде чем письма константинопольских армян достигли до Петербурга, в Эчмиадзине совершились весьма крупные события.

Получив известие, что Порта склонилась на его сторону, Давид потребовал от паши баязетского выдачи Даниила; паша отвечал, что исполнит это не прежде, как получит [260] обещанную сумму. Давид отправил в Баязет 75 мешков денег, и тогда Даниил должен был оставить свое убежище в Учкиллиском монастыре и приехать в Баязет, где ему было объявлено, что по поводу последовавшего от Порты утвердительного фирмана на сан патриарший Давиду и по повелению султана, он, Даниил, должен быть передан эриванскому хану. Даниил протестовал против такого самоуправства, но был силою отвезен сначала в Эривань, а потом и в Эчмиадзин, где и передан в руки Давида.

В ноябре приехал в Тифлис посланный Даниилом архиепископ Минас с миром для раздачи его в армянских монастырях и церквах, находившихся в Грузии. Он сообщил, что злополучный патриарх находится в заключении и подвергается разным притеснениям со стороны Давида и что эриванский хан принял все меры, чтобы Даниил не мог сноситься с русским правительством.

Рассказ этот возбудил всеобщее негодование армян, и представитель их в Тифлисе, архиепископ Иоанн, обратился к Коваленскому с просьбой внушить эриванскому хану, чтоб он оказывал Даниилу почести, подобающие его сану (Письмо Иоанна генералу Лазареву 3-го декабря 1802. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

— До меня это не касается, отвечал Коваленский; обратитесь к генералу Лазареву, командующему здесь войсками и управляющему делами по политической части.

Лазарев исполнил желание архиепископа Иоанна и отправил в Эривань дьячка соборной армянской церкви Гавриила с письмом к хану.

«Получив сего числа сведение, писал Лазарев (Эриванскому хану от 3-го декабря 1802. Там же.), что патриарх всего армянского народа Даниил, удостоенный на сей священный сан высочайшею его величества предварительною грамотой и высочайшим покровительством, прибыл в пределы владений вашего высокостепенства, то и надеюсь я, что в оных его святейшеству оказываемы будут подобающие сану его почтение и уважение, тем паче, что сим подвигом вы докажете [261] истину всегдашнего желания вашего быть достойным высочайшего покровительства, неоднократно вашим высокостепенством изъявленного.»

Прежде чем отвечать на письмо, хан прислал в Тифлис своего посланного, который предъявил «требования, предосудительные для Грузии». Лазарев принужден был, конечно, отказать, и посланный отправился обратно, исполнив, впрочем, главное поручение, на него возложенное. Пред отъездом он был у Коваленского, которому от имени Давида обещал значительную сумму, если он поддержит его и будет содействовать к утверждению в патриаршем достоинстве. Коваленский был не прочь воспользоваться таким предложением и отправил в Эривань персиянина Алла-Верды, жившего в Тифлисе. Под предлогом переговоров с ханом относительно торговли, Алла-Верды должен был отвезти письма Давиду от его единомышленников, с уверением, что он найдет в Коваленском сильную поддержку и ходатая об утверждении его патриархом.

Одновременно с возвращением Алла-Верды из Эривани, приехал в Тифлис и дьячок Гавриил, не привезший никакого ответа и объявивший Лазареву, что при свидании с ним хан вел себя двулично и уклончиво.

— По содержанию письма генерала, сказал хан Гавриилу, я посоветуюсь с Келб-Али-ханом (нахичеванским) и другими чиновниками и тогда дам ответ.

— Вам должно быть известно, заметил Гавриил, сколь велик и силен султан турецкий, но и тот исполняет желание русского Императора. А как есть уже высочайшая воля, чтоб армянским патриархом был Даниил, а не Давид, то исполните ли вы это? Эчмиадзинский монастырь принадлежит армянам, патриарх всегда избирается народною волей, утверждается Императором, а так как Даниил утвержден последним и избран народом, то согласны ли вы признать его патриархом?

— Русский Император и султан турецкий равны между собою, отвечал хан. — Султан дал фирман на патриаршество Давиду, и если русский Император убедил султана выдать новую грамоту Даниилу, тогда и я согласен признать его патриархом. [262]

— Султан уже давно согласился на избрание Даниила и следовательно согласием этим уничтожил фирман, выданный Давиду.

— Это справедливо, но я отправил в Константинополь своего посланного, который везет новый фирман Давиду.

Отпуская Гавриила, хан обещал дать ответ после совещания со своими чиновниками и с Келб-Али-ханом. Последний советовал подарить Даниилу халат и признать его патриархом.

— Стоит ли для одного монаха, говорил хан нахичеванский, противиться воле Императора.

— О Данииле нет повеления Государя, отвечал Мамед-хан, я достоверное получил о том известие из Тифлиса (Письмо князя Орбелиани Лазареву от 11-го января 1803 года.).

Известие это заключалось в том, что Алла-Верды привез письмо Бегтабекова к мелику Априаму, в котором тот писал, что утверждение Даниила патриархом не составляет вовсе желания русского правительства и «Государевой воли на то нет», а что это только интриги тифлисского архиепископа Иоанна.

Мамед-хан эриванский поверил безусловно этому сообщению, и положение Даниила значительно ухудшилось, тем более, что между его противниками и правителем Грузии завязалась тайная переписка и работа в пользу Давида.

«Мы теперь содрогаемся между смертью и жизнью, писал Даниил архиепископу Иоанну (В письме от 15-го декабря 1802 года. Арх. Мин. Ин. Дел.). Требует от нас письмо, какое сам хочет; мы же, изнеможенные, должны .писать по воле его (Давида) и подписываться так: Даниил архиепископ единогласник св. Эчмиадзина. Мы думаем, что скоро заставят писать к августейшему Императору в таком смысле, что поелику я стар и болен, то охотно поручил патриаршество мое такому-то. Такого ж рода письма заставляют писать и к тебе, к архимандриту Минасу и к Ефрему архиепископу, многотрудящемуся брату моему. Но все, мною писанное, есть воля принуждающих...

Не продолжаем далее; извещаем только, что мы еще живы. [263] Если случится нам умереть, то умрем в надежде на Господа Иисуса Христа; если же будем жить, то не престанем со благоволением прославлять Его имя, что удостоил нас быть мучимыми. Еще же прошу не обвинять нас, что мы не купили самих себя ценою, что сочли полезнее умереть, а не хотели собранные во имя Христа и на украшение храма Его подаяния употребить на приобретение кратковременной и горестной жизни.»

Еще ранее получения этого письма, именно 11-го декабря, в Тифлисе узнали, что к архимандриту Карапету прибыл из Эчмиадзина посланный от лже-патриарха Давида с письмами и бумагами. Армянский архиепископ Иоанн просил Коваленского об отобрании этих бумаг, что и было исполнено в ту же ночь тифлисским комендантом, вместе с архиепископом Иоанном. Запечатавши в один пакет и приложив к нему свою печать, Иоанн передал их коменданту, а тот отвез их к Коваленскому.

— Что мне делать теперь с ними? спрашивал Иоанн на следующее утро Соколова (Соколов был послан в Имеретию по делу об освобождении царевича Константина и временно находился тогда в Тифлисе. Арх. Мин. Иностр. Дел. 15, № 1.).

— Ехать сию же минуту к правителю (Коваленскому), отвечал тот, и просить, чтобы пакет с перехваченными бумагами, вашими печатями запечатанный, был при вас у правителя распечатан.

Иоанн отправился к Коваленскому, а после обеда возвратился опять к Соколову и рассказывал ему, что когда он приехал к правителю, то тот не хотел его принять и просил приехать на следующий день. Иоанн требовал непременного свидания, и Коваленский должен был согласиться.

Принимая архиепископа в своем кабинете, Коваленский спрашивал о причине его приезда. Иоанн просил распечатать при нем те бумаги Давида, которые были отобраны от Карапета. Коваленский указал на свой стол, на котором бумаги эти лежали уже распечатанными. Не найдя там двух писем, [264] адресованных к князю Соломону Аргутинскому и армянину Ивану Бегтабегову, архиепископ сказал о том Коваленскому. Коваленский отпирался и уверял Иоанна в том, что писем к этим лицам вовсе не было в запечатанных бумагах.

— Так как все бумаги, заметил Иоанн, были пересмотрены мною у Карапета в присутствии полицейского чиновника и запечатаны моею печатью, то приличие требовало бы в присутствии моем их и распечатать; тогда, конечно, я нашел бы тут и недостающие два письма.

При этом архиепископ высказал свое удивление относительно путешествия в Эчмиадзин и обратно в Тифлис того дьякона, который привез бумаги Карапету. Иоанн напоминал Коваленскому, что он сам приказал содержать этого дьякона под арестом за участие в тайном возмущении народа к непризнанию Даниила законным патриархом.

— Я выпустил его из сожаления, отвечал шутя Коваленский.

— С каким же видом и пропуском он выехал из Тифлиса и опять сюда возвратился? спросил Иоанн.

Коваленский не отвечал; но, спустя несколько дней, оказалось, что билет был выдан правителем, и в нем написано: «дьякон Степан, цареградский житель, возвращается в свое отечество». По предъявлении билета Коваленскому, он разорвал его и бросил в камин. Архиепископ Иоанн упрекал его в двуличии и обвинял в поступках, противных высочайшей воле. «Правитель сим огорчился и требовал от архиепископа объяснения дерзости сей, который не обинуясь представил, что в октябре месяце он письменно относился с просьбой, чтобы по его внутреннему в Грузии начальству повелено было армянскому духовенству, в Грузии обитающему, быть в полной от него, архиепископа, зависимости и повиновении, как викария патриарха Даниила, высочайшею грамотой в сем сане утвержденного.»

Иоанн напомнил Коваленскому о решении Императора Александра I, сообщенном как ему, так и всем пограничным начальникам, чтоб армянское духовенство не пропускать [265] через границу иначе, как с письменными видами от патриарха Даниила.

— Что с остальными бумагами делать? спрашивал в ответ на все это Коваленский.

Архиепископ просил передать их ему, для отправления в С.-Петербург к Ефрему, епархиальному архиепископу всех армян, обитавших в России. Коваленский не согласился однако же на это, а отдал их коменданту, своему родному племяннику, для прочтения их вместе с Иоанном.

В этих бумагах было воззвание Давида, в котором тот, уверяя, что в Константинополе употребляются «сильнейшие» ходатайства для удержания его, Давида, в сане патриарха, просил «все общество армян, в Грузии обитающих, не впадать в заблуждение от злых внушений Даниила, посредством архиепископов Иоанна и Минаса делаемых, но употреблять с своей стороны старательство у высочайшего двора российского, дабы он, Давид, получил от онаго утверждение.»

— Какое употребление из этих бумаг сделаете вы теперь? спросил Иоанн коменданта.

— Так как правительству, отвечал тот, известно их содержание, то можно раздать по адресам.

— Конечно, вы избираете самый лучший способ для произведения явного возмущения в народе, который и так уже в расколе. — По мнению моему, бумаги эти должно сохранять правительство, если неугодно отдать их мне, до тех пор, пока последует высочайшее повеление на признание нынешнего лже-патриарха Давида законным патриархом.

Комендант согласился, и бумаги были отнесены опять к Коваленскому для хранения.

«Архиепископ мне признался, пишет Соколов, в своем опасении, чтобы сии возмутительные бумаги, старательством князя Аргутинского и армянина Бегтабегова, не были действительно выпущены в народ. Хотя я его и старался уверить о невозможности того, но мысленно согласуюсь, что сие быть может, основываясь на подозрительном поступке правителя, что он распечатал, в отсутствии архиепископа, конверт с бумагами, сам [267] отдал письма князю Аргутинскому и армянину Бегтабегову, как уже то известно по разглашению их самих, в том смысле, что они будучи сильно покровительствуемы правителем, — презирают следствие действий врагов Давида.»

Бумаги были однако же розданы по адресам; но неудача, их постигшая, заставила сторонников Давида принять другие меры к беспрепятственной переписке с находившимся в России архимандритом Григорием. Князь Соломон Аргутинский, Иван Бегтабегов и Мирабов согласились отправлять на свой счет нарочных чрез Баку в Астрахань к директору астраханской таможни Иванову с тем, чтоб он немедленно пересылал их к Григорию (Письмо Соколова графу Воронцову 17-го декабря 1802 г. Арх. Мин. Ин. Дел.).

Князь Соломон Аргутинский писал последнему, что скоро от армянского общества будут доставлены документы о раскаянии и отречении Даниила и об избрании Давида. Проделка эта не удалась, потому что ранее этого письма были известны подробности принуждения Даниила к подписанию разных писем, бумаг и актов. Принуждение это сопровождалось разными истязаниями, которые Даниил долгое время переносил с терпением, но наконец вынужден был согласиться на подписание акта отречения.

«По смерти патриарха Гукаса, сказано было в этом акте, когда я, Даниил архиепископ, был на патриаршем престоле в Цареграде, все прелаты эчмиадзинские и собрание армян, грамотой, утвержденною многими печатями, избрали католикосом всех армян меня или архиепископа Иосифа.

Иосиф старанием своим в северных странах (в России) достиг моей ссылки и тем легко успел обратить на себя избрание. Между тем, как я, освободясь от ссылки, прибыл в Тахат, а он — в Тифлис, приключилась ему смерть, и он в духовном завещании назначил после себя католикосом Давида.

Посему тифлисское собрание в грамоте своей, утвержденной многими печатями, избрало и предложило помянутого Давида [267] прелатам эчмиадзинским, а сии, по вдохновению Божию, согласясь с ними, посвятили его католикосом всех армян, что утверждено после фирманами оттоманской и персидской власти и грамотой от народа армянского с единодушного согласия и многими печатями утвержденною. Но как мы прежде были призваны на сей престол, то, раздражены будучи его посвящением, намерены были восстановить другой престол и, пошед в место, называемое Учкиллиса, в провинции Бакреване, приняли посвящение и сверх того освятили миро. После, искренно раскаявшись в таковых наших поступках, отправились в Эчмиадзин целовать святые места и чистую десницу преблаженного католикоса Давида и просить у него прощение, ибо познали вину нашу против св. престола и Богом избранного патриарха.

Итак, ныне сим всенародным писанием изъявив истинное мое раскаяние, объявляю притом, что посвящение мое и освящение мира были преступлениями против св. престола и достойного помазанника Божия и против правил древних отцов, а потому неправильно, поелику Учкиллиса в Бакреване не была законным престолом, но я по высокомерию своему захотел восстановить сей престол против эчмиадзинского. И того ради раскаянием моим уничтожаю все то и объявляю сим писанием, что всякий, кто по примеру моему снова вздумает посвящаться там в католикосы, да будет отлучен (от церкви), как посвященный, так и посвящающий. Сверх того, объявляю, что отныне впредь желаю лучше посвятить свою жизнь помышлению о спасении души и потому обещаюсь не только при жизни пастыря нашего (Давида), но если моя жизнь долее продолжится его жизни, не желать и не домогаться достоинства католикоса, и если другие меня к тому возбуждать будут, то не приму. В знак совершенного раскаяния, налагаю проклятие на все то, что писал для извещения о моих поступках против св. престола и избранника Божия, и, призывая во свидетели Бога и истину святой Троицы, с совершенным раскаянием говорю: согрешил пред Богом, св. престолом и достойно избранным католикосом всех армян.»

Отречение это, подписанное Даниилом и многими другими [268] епископами, было тотчас же разослано повсюду, и, опираясь на него, Давид надеялся добиться признания его Россией в достоинстве патриарха. В утверждении же тегеранским двором Давид не сомневался. Принятые Баба-ханом подарки и значительные суммы, переданные в разное время эриванскому хану, были для него верным ручательством. К тому же Мамед-хан считал Даниила приверженцем России и, следовательно, человеком, далеко не сочувствовавшим его видам. Стремясь к независимости и в большинстве случаев не признавая власти слабого персидского правительства, Мамед нуждался в поддержке и содействии главы армянского духовенства, имевшего влияние не только на большую часть подвластного хану населения, но и на армян, живших в соседних провинциях. Вот причина, почему эриванский хан так настаивал на утверждении патриархом Давида, и лишь только узнал о состоявшемся отречении Даниила, тотчас отправил с подарками в Тифлис своего посланного с поручением разведать об образе мыслей представителей русской власти: генерала Лазарева и Коваленского.

Посланный прибыл в столицу Грузии 31-го декабря, а в день нового года, поздно вечером, явился к Лазареву мулла с объявлением, что чиновник эриванского хана Мегмет-Али-Бек, до поездки своей в Тифлис, был у сардаря Пир-Кули-хана с донесением, что русское правительство настоятельно требует возведения Даниила на патриарший престол. Так как Давид утвержден уже фирманом султана, то, по словам Мегмеда, хан и поддерживает его, тем более, что если Даниил будет утвержден патриархом, то все армяне перейдут на сторону России. Пир-Кули-хан не высказал ни одобрения, ни порицания и заявил, что по делу избрания армянского патриарха он донесет Баба-хану. Такой неопределенный ответ заставил эриванского хана предполагать, что тегеранский двор, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому лицу, намерен в своих поступках сообразоваться с желанием русского правительства и, быть может, отдаст предпочтение Даниилу. Всегда двуличный и коварный, Мамед, желая выйти из затруднительного положения, поручил [269] своему посланному сказать генералу Лазареву, что ожидает инструкции от Баба-хана.

Предуведомленный о цели приезда Мегмед-Али-Бека, Лазарев принял его на другой день нового года.

— Хан, свидетельствуя вам свое почтение, сказал персиянин, просит о продолжении дружбы.

— Я за честь себе поставляю сохранять дружбу, отвечал Лазарев, и от хана зависит продолжить ее исполнением высочайшей воли и поступками, свойственными спокойному и доброму соседству.

— Когда существовало Грузинское царство, то и тогда хан был в приязненных с ним отношениях, а тем более теперь, когда Грузия состоит в подданстве России. Хотя хан имеет над собою властителя в лице шаха (Баба-хана), но считает за удовольствие оставаться с Грузией в дружелюбных отношениях.

— Я давно привык признавать хана добрым соседом, но с некоторого времени он, поступками своими, доказывает противное. Во-первых, не исполняет воли его величества о признании Даниила патриархом, и зная, что он утвержден в этом сане грамотой русского Императора, не только не оказывает Даниилу должного уважения, но, напротив, дозволяет делать ему обиды. Во-вторых, хан дает убежище в своих пределах лицам, враждебным России — выгнанному из Ахалцыха Шериф-паше, который всегда привлекал в Грузию хищников, и наконец я первый раз слышу, что хан признает над собою власть шаха Персии, тогда как сам искал покровительства русского Императора.

— Русское начальство в Грузии, отвечал Мегмед, само предлагало хану признать Давида патриархом армянского народа, хан согласился, и Давид получил утвердительный фирман султана.

— Хотя это и справедливо, заметил Лазарев, но после, по желанию Императора, султан утвердил патриархом Даниила.

— Первейшие армяне в Эривани хлопочут, чтобы по фирману, прежде данному, удержать патриархом Давида. Хан, будучи [270] ими убеждаем, не хочет признавать Даниила. Что хан б этом случае не руководится ни интересом, ни злобой, служит доказательством то, что когда Даниил находился в Баязете, то хан, узнав о покушении на его жизнь, приказал отправить его в Эчмиадзин. Получив же ваше письмо, призвал к себе Даниила, подарил ему халат и дает монастырь, в котором он будет архиепископом.

Лазарев заметил посланнику, что имеет точные сведения, зачем хан призывал Даниила (Призвав в Эривань Даниила, хан имел в виду чрез него добиться восстановления Шериф-паши в Ахалцыхе. Мамед обещал Даниилу признать его патриархом, если он испросит у русского правительства согласие на восстановление Шерифа. Даниил отвечал, что не может исполнить желания хана, потому что к письму своему красной патриаршей печати приложить не смеет, а если приложит черную, архиепископскую печать, то русское правительство не признает его письма действительным.), знает о насильствах, ему сделанных под видом сохранения от опасности, и считает долгом заметить, что патриарх армянского народа может быть признан в этом сане только тогда, когда утвержден русским Императором.

— Я должен просить вас, прибавил Лазарев, донести хану, что за все оскорбления, нанесенные Даниилу, он должен будет дать ответ не словесный или письменный, но подвергнет себя гневу его величества и будет раскаиваться.

— Хан повинуется высочайшей воле, будет оказывать Даниилу полное уважение и признает его патриархом, когда удостоверится, что есть на то воля Государя. Шериф-паше хан дает убежище отнюдь не с теми мыслями, чтобы затевать что-либо ко вреду Грузии, а принимает его как гостя и человека несчастного, которому желает оказать помощь и вновь поставить пашой ахалцыхским. Хан поручил мне ходатайствовать у русского начальства в Грузии, чтоб ему не было в том препятствия, и дозволено было войскам эриванским пройти чрез Грузию к Ахалцыху.

— Этого дозволено не будет, отвечал Лазарев. Таким намерением хан обнаруживает нерасположение к Грузии и делает поступок, неприличный доброму соседу. [271]

— Почему же вы оказываете помощь карсскому паше, который не соблюдает дружелюбных обязанностей с ханом эриванским, и препятствуете моему хану наказать карсского пашу?

— Карсский паша подданный союзного государя, сохраняет с Россией дружбу и обязанности спокойного и благонамеренного соседа и тем обязывает нас оказывать ему взаимно приязнь и вспомоществование.

В заключение своих слов, генерал Лазарев заметил, что не обещаниями чрез посланных хан может надеяться заслужить высочайшее покровительство, но точным исполнением воли Императора и дружелюбными поступками.

— Хан ничего более не желает, ответил уклончиво персиянин, как быть достойным милостей Императора. Часто случалось, что шах требовал свыше мер возможности, и тогда хан всегда избавлялся от его требований одним средством — заявлением, что он имеет сильнейшего в свете соседа, русского Императора, к которому и прибегнет с искательством защиты.

— Тем удивительнее, заметил Лазарев, нынешнее поведение хана и его надежда на шаха.

При прощании посланный просил принять подарки в знак дружбы, но Лазарев отвечал, что примет их тогда, когда хан будет исполнять высочайшую волю.

— Хан мой крайне обидится таким отказом, и я уеду с огорчением.

— А я считаю за обиду, отвечал Лазарев, когда хан, нарушая обязанности благонамеренного соседа и оставляя в забвении все мои советы в течение трех лет, присылает теперь мне подарки.

— Подобные же подарки, заметил наивно Мегмед, я привез и правителю Грузии Коваленскому; он с удовольствием их принял.

Лазарев все-таки отказался, но обещал написать письмо, чтобы не подвергнуть посланного ханскому гневу.

В день свидания посланного с генералом Лазаревым было [272] перехвачено ответное письмо мелика Априама к Ивану Бегтабекову.

«Что вы предлагали, писал мелик (От 25-го декабря 1802 г. Арх. Мин. Внутр. Дел, дела Грузии, ч. II, 118,), святейшему патриарху Давиду иметь тайную дружбу с г. Коваленским и прислать ему вина, сорочинского пшена и другое, извольте знать в точности, что как святой монастырь построен не в тайном месте, так и святейший патриарх не тайно существует; это всем известно и смело проповедуется между всеми армянами, то почему же он должен тайно вести дружбу с Коваленским? Если он есть истинный приятель, то должен свое усердие предъявить явно, за что и получит тогда принадлежащие и достойные его особе подарки; но чтобы то было не тайно, а явно, ибо тайна как нас от разноплеменных приведет к стыду, так и его, Коваленского, от единоверцев своих...

Вникните же хорошенько в то, что я вам пишу. Для чего делами упредили, и в каком положении остаются они, ибо избранный быть патриархом (Даниил) находится в ногах святейшаго патриарха Давида, со всепокорностию и преданностью и со всеми его дезертирами (?). Уже копия с фирмана привезена ныне, так завтра и подлинный привезется, потому что с ним Григорий архимандрит, который был в Царьграде патриархом, уже в Эрзеруме. Тогда-то все сказки, слухи и злоба уничтожатся, а потом и не для чего им будет иметь с нами тайное дружество, ибо оно нам не нужно. Но если хотят святейшему нашему оказать дружбу, то по истине и явно.»

Между тем, собираясь уехать из Тифлиса, Мегмед-Али-Бек, встретившись на Мейдане (в то время площадь тифлисского предместья) с памбакскими агаларами, высказывал им свое сожаление, что генерал Лазарев не принял подарков, говорил, что он сделал это потому, что хан не исполняет воли Императора и не соблюдает дружественных отношений. Случившийся при этом Бегтабеков пригласил к себе, как Мегмеда, так и агаларов. Объявив им, что Давид [273] утвержден султаном, Бегтабеков просил персиянина не огорчаться отказом Лазарева.

— Я уверяю вас от имени правителя, сказал он, что рассказы Лазарева о гневе Императора несправедливы. Здесь всеми делами управляет Коваленский, и даже войска делают свои передвижения по его же повелениям. Коваленский, как правитель, пользуясь милостию его величества, может все сделать по своему желанию. Пусть эриванский хан не вдается в обман и не страшится того, что говорит Лазарев; советую только сохранять дружбу с Коваленским, поступать по его советам и стоять твердо в своем намерении относительно признания патриархом Давида, а не Даниила.

Слова Бегтабекова не убедили его гостей, и памбакские агалары советовали посланному не верить Бегтабекову с Коваленским, а положиться на слова генерала Лазарева (Донесение Соколова графу Воронцову 4-го января 1803 года. Арх. Мин. Ин. Дел.). Мамед остался в раздумье, на чьей стороне должна быть правда...

XVI.

Положение дел при назначении князя Цицианова главнокомандующим на Кавказе. — Инструкция, ему данная, относительно избрания патриарха. — Меры, принятые им для восстановления Даниила на патриаршем престоле. — Письмо графа Воронцова и ответ на него хана эриванского. — Деятельность Давида. — Письмо его Италинскому. — Окружное послание архиепископа Ованеса к армянам. — Воззвание князя Цицианова к армянам эриванского ханства.

Прибытие в Россию архимандрита Эммануила и доставление Тамарою берата Порты на патриаршество Давиду, просьбы армян в пользу Даниила и, наконец, ходатайство Давида и его сторонников разобрать беспристрастно, имеет ли он право на патриарший престол, все это значительно усложняло вопрос об утверждении патриарха. Не имея возможности лично убедиться, на чьей стороне большинство армян и не желая обидеть ни той, ни другой стороны, Император Александр готов был согласиться на отстранение обоих претендентов и на избрание третьего лица. [274]

«Вашему сиятельству, писал граф Кочубей графу Воронцову (В письме от 22-го декабря 1802 года, № 1106. Арх. Мин. Иност, Дел. III-23, 1801-1807 гг., № 11.), известны все обстоятельства по недоразумениям, происходящим касательно армянских патриархов Давида и Даниила, спорящих между собою за престол эчмиадзинский. Его Величество, усмотрев о разных новых к тому относящихся происшествиях из писем, мною всеподданнейше поднесенных, высочайше повелеть изволил снестись с вашим сиятельством, дабы вы возложили на министра его величества в Константинополе разведать, действительно ли раздор о патриаршем престоле существует между армянскою нацией, и если сие подлинно так есть, то чтоб он приличным образом и с соблюдением всякой меры, в противоположность прежних наших по предмету сему подвигов, отозвался к министерству оттоманскому, каким бы образом прекратить было можно, по взаимному предварительному обоих дворов сношению, в нации армянской вражду. Его Величество не отдален, — если удержание Даниила в патриаршем достоинстве неудобно, — согласиться на удаление его, с тем, однако же, что и Давид не останется в Эчмиадзине, и что третий будет избран безо всякого принуждения обоих дворов в патриархи на основании прежних примеров и утвержден потом будет обоими дворами.»

Предположение это, однако, не состоялось, и с назначением главнокомандующим войсками на Кавказе князя Цицианова решено было поручить ему расследовать о степени расположения армянского народа к тому или другому лицу.

«Относительно патриарха сего, сказано в рескрипте князю Цицианову (Рескрипт князю Цицианову от 26-го сентября 1802 г. Акт. Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 5.), нужно будет на месте исследовать о всех обстоятельствах разделения, так сказать, всей нации армянской между партии его и патриарха Давида, соперника его. Вскоре по вступлении моем на престол первый признан мною в сане его и по предложению моему признан также и Портою Оттоманскою, а потому и поручаю вам покровительствовать упомянутого патриарха, [275] почитая меру сию приличною к сохранению должного почтения к державе, постановлению сему споспешествовавшей. Но ежели бы, паче чаяния, нашли вы, что патриарх Даниил действительно, как соперники его представляют, нации армянской неприятен и что удержание его на престоле эчмиадзинском важные неудобства для края того произвести может, то я ожидать буду от вас обстоятельного извещения и купно с ними усмотрений ваших, каким образом с достоинством Империи иной порядок вещей установлен там быть может.

Впрочем, армяне, яко народ промышленный и имеющий в руках своих всю торговлю сей части Азии, заслуживают особенного вашего внимания и защиты, ибо при угнетении его (армянского народа) в Персии сомнения быть не может, чтобы множество народа сего не основалося в Грузии, коль скоро почтут они себя обеспеченными порядочным устройством правительства.»

По прибытии в Георгиевск, князь Цицианов узнал, что Даниил взят эриванским ханом под стражу и содержится в неволе.

— Пока Шериф не будет опять ахалцыхским пашою, говорил эриванский хан, до тех пор я не освобожу из-под ареста Даниила.

Князь Цицианов тотчас поручил генералу Лазареву сообщить хану, что за жизнь патриарха Даниила и за все оскорбления, ему наносимые, он должен будет дать ответ не словесный или письменный, «а на самом деле, и что будет раскаиваться о несовместном упорстве своем» (Предписание Лазареву от 15-го декабря 1802 года, № 9. Акты Кав. Археогр. Комм., т. II, № 534. Всеподдан. рапорт князя Цицианова 19-го февраля 1803 г. Арх. Мин. Внутр. Дел, дела Грузии, ч. II.).

Посланный с письмом Лазарева князь Орбелиани был принят ханом холодно, на встречу ему был выслан незначащий чиновник «и меня поставили, доносил Орбелиани, как лезгинского посланника, в дурной квартире» (Письмо князя Орбелиани Лазареву 11-го января 1803 года.). Тем не менее, посылка эта принесла некоторый результат, и угроза так подействовала на хана, что Даниил был освобожден, и по приезде князя [276] Цицианова в Тифлис, он получил уже от него письмо, которым тот, благодаря за ходатайство, извещал главнокомандующего об облегчении его участи.

6-го февраля князь Цицианов отправил к эриванскому хану министерства императорского двора графа Воронцова, квартирмейстерской части капитана Чуйку и князя Орбелиани.

Посылая с ними письмо канцлера графа Воронцова эриванскому хану, главнокомандующий поручил капитану Чуйке описать дорогу, заметить местоположение и род укреплений Эриванской крепости, «для будущих движений, буде бы силою нужно было подкрепить» наши требования (Всеподд. рап. князя Цицианова 20-го февраля 1803 года, № 13. Акты Кав. Археогр. Комм., т. II, № 537.).

«Его величество мой всемилостивейший государь высочайше соизволил мне указать, писал граф Воронцов эриванскому хану (От 21-го октября 1802 года. Арх. Мин. Иностр. Дел, III, № 23.), объявить вам, что как он, великий Император, так и Оттоманская Порта, ближние вам соседи, нисколько не сомневаются, что ваше высокостепенство не токмо оставите все невместные требования Давида и сообщников его, ищущих неправильно вашей защиты, но что, напротив того, обратите все ваше внимание к Даниилу, дадите всякое вспомоществование к благолепному прибытию его в Эчмиадзин (Письмо это написано было ранее полученного известия о предании Даниила в руки Давида, но задержанное оно достигло до назначения слишком поздно.), с довлеющею его сану почестью, и облечете его в ту власть, которую все католикосы имели… Таким поступком можете вящшие утвердить высочайшее моего всемилостивейшего государя и его величества султана турецкого к вам расположение и благоволение, а противным со стороны вашей подвигом всякая соседственная держава может считать себя оскорбленною.»

К этому письму была присоединена и просьба главнокомандующего употребить содействие к утверждению Даниила в сане патриарха, ныне ему дарованном двумя императорами, и тем отвратить гнев от «Севера и Востока» за противоположный сему поступок. «После гласа и воли, писал в заключение Цицианов, столь высокомочных повелителей да умолкнут разные [277] толки пресмыкающихся их подданных, кои, может быть, доселе и ваше высокостепенство поставляли в недоразумение о восстановлении которого идет дело.»

Ни письмо графа Воронцова, ни просьбы князя Цицианова не убедили эриванского хана, и Мамед отказался исполнить требование русского правительства.

«Хотя крайне желал я, отвечал он графу Воронцову, выполнить повеление вашего сиятельства, но, сверх чаяния, в обстоятельствах помянутого Даниила встретились великие затруднения, по причине коих помочь ему не в состоянии. При кончине бывшего патриарха Иосифа, случившейся в Тифлисе, некоторые из почтеннейших тамошних особ, по желанию находящихся в Грузии русских начальников, приехали сюда и домогались дабы по завещанию того патриарха в преемники ему утвержден был архиепископ Давид. Также и от армян, обитающих в областях турецких, присланы были сюда за подписанием их просьбы о том же епископе Давиде. Почему, в уважение желания русских начальников и в удовлетворение просьбы армян, имел счастие представить о том дворам турецкому и персидскому и просил их об утверждении Давида в патриаршем сане. От обоих тех дворов пожалован ему берат и фирман, по силе коих вступил он по их обряду в управление армянскою церковью. После от его величества султана дан другой берат, коим повелено находившегося в областях его патриарха Даниила связав отвезти в Эчмиадзин и поручить Давиду. Хотя ныне ваше сиятельство и изволите давать поручение, но рассудите сами, в состоянии ли я после вышесказанного настоять вновь у вышеупомянутых дворов об отрешении Давида и о возведении на место его в патриархи Даниила? Если против воли и вельмож обоих тех дворов я о том представлю, то, конечно, навлеку на себя их негодование. В рассуждение чего никак не могу я на то решиться, а буде его императорскому величеству угодно, чтобы помянутый Давид был отрешен и восстановлен на его место Даниил, то ему весьма легко написать о том прямо его величеству султану. Что касается до меня, то я в оное дело мешаться не смею, а потому и [278] приказания вашего сиятельства исполнить не в состоянии, в чем и прошу меня великодушно извинив не иметь никакого гнева.»

Князю Цицианову Мамед-хан писал, что готов признать Даниила патриархом, но с условием, чтобы русское правительство признало и ввело в Ахалцых недавно изгнанного оттуда Шериф-пашу, нашего злейшего неприятеля, сторонника Давида и только что объявленного Портой изменником и бунтовщиком. Такое, по словам князя Цицианова, «несовместное с рассудком требование и ослушание» не могло остаться без наказания, и я, писал главнокомандующий (Графу Воронцову, в письме от 12-го марта 1803 года, № 445.), «не предвижу надежнейшего способа, как употребить силу оружия, которое не далее, как в апреле намерен я перенести в область Эриванскую.»

Главнокомандующий был намерен, как только гористые места, лежащие на пути, обнажатся от снегов, следовать в Эривань, с шестью баталионами, возвести Даниила на патриарший престол, наказать Мамед-хана эриванского за его упорство и оставить в крепости гарнизон в том случае, если армянское купечество согласится, как обещало, снабжать его провиантом. Время это для экспедиции на Эривань князь Цицианов признавал наиболее удобным и благоприятным. Дагестан и вообще все горские жители, стесненные русскими войсками, должны были помышлять не о набегах, но о собственной защите. Баба-хан, «столь страшный в Персии, но к военному делу совершенно неспособный,» был занят волнениями в Хоросане и не мог подать помощи пограничным с нами ханам и владельцам, искавшим поэтому или покровительства, или союза с Россиею. Одним словом, положение наше в Закавказье было тогда таково, что, по мнению князя Цицианова, «три полка комплектных пехоты, один полк регулярной кавалерии, в пополнение войск, в распоряжении моем находящихся, и сто тысяч серебром единовременно вверенные мне на чрезвычайные и непредвидимые расходы, поставили бы меня в положение действовать наступательно и, по благоуспешном покорении Эривани, пройти в Нахичевань, а [279] оттуда в Шушу и тем самым из предполагаемого занятия границ по Куру и Аракс выполнить главную часть со стороны Персии в течение сей же кампании» (Всеподд. рап. князя Цицианова от 12-го марта 1803 года. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1803-1805 гг., № 1.).

Предвидя грозу, эриванский хан приготовлялся к обороне, запасался провиантом, собирал войска и намерен был противиться, если бы русское правительство захотело силой водворить Даниила в Эчмиадзине. Давид также делал необходимые распоряжения на случай движения русских войск. Он писал в Константинополь, что русские намерены прибыть в Эчмиадзин, но не для того, чтоб оставаться там, а забрать всю святыню и вместе с Даниилом возвратиться в Россию. Под предлогом сокрушения о падении престола, Давид просил константинопольского патриарха Ованеса выхлопотать у Порты фирман, разрешающий ему, когда начнется война, отправиться на жительство в Учкиллису или монастырь св. Карапета.

В ответ на это он получил от своих друзей не только успокоительные, но и обнадеживающие письма. Давиду писали, что Тамара отозван в Петербург, где получил высшее назначение, а на место его посланником в Константинополь назначен А. Я. Италинский, «человек хороший» и готовый будто бы поддержать лжепатриарха. Перемена эта, в глазах сторонников Давида, имела весьма важное значение: они надеялись иметь поддержку в Константинополе и в Петербурге.

«Посланника Тамару, писал Давиду Степан Арютинов (Без числа. Арх. Мин. Иностр. Дел, III-23, 1801-7 гг., № 8.), вызвали для определения на место Сергея Лазаревича (Лашкарева), который есть правитель дел, касающихся Грузии, и член двора императорского во втором собрании совета. Но посланник Тамара не согласился на то, почему и определен он в главное правительства собрание, где присутствуют двенадцать человек, от коего все прочие присутственные места зависят и которое именуется сенатом. Сие случилось к благополучию св. престола и собственно вашему. Нужно написать к нему поздравление, в коем упомянуть нечто об обстоятельствах [280] владельцев ваших и о прочем, чтобы чрез то подать ему повод объясниться с Императором о вас и доказать, что вы верны его империи, тогда не будет в вас сомневаться по словам врагов. Если вы сие сделаете, то я надеюсь, что посланник Тамара окончит сию распрю тем, что либо дастся вам грамота, или позволено будет прибыть туда посланным от вас.»

В случае если бы последних разрешено было отправить в Россию, приверженцы Давида просили его снабдить их деньгами

«Не время теперь жалеть деньги, писал Оглуев (Из Константинополя от 5-го марта 1803 года. Арх. Мин. Иностр. Дед, III-23, 1801-7 гг., № 8.), чрез них все вперед пойдет. Вы видите, что они (приверженцы Даниила) все сделали чрез деньги, и знаете, что кроме издержек Ефрема они более 500 мешков употребили, но все на ветер, а наши издержки с успехом.»

Чтобы вернее достигнуть цели, Давиду советовали написать приветливое письмо Италинскому, не оставлять при Данииле архиепископа Нерсеса, а бывшему константинопольскому патриарху Григорию обрить бороду (Отправленный из Константинополя патриарх Григорий бежал из Карса в Тифлис и тем избавился от преследований своих противников.). «Из Петербурга Григорий пишет, присовокуплял Оглуев, что Ефрем думает вывезть Даниила в Тифлис; остерегайтесь и старайтесь не упустить его из рук. Если он будет в Тифлисе, то злейшие дела родятся; Нерсеса отделите от него, лучше будет».

Получив такого рода предупреждения и наставления, Давид предал еще более строгому заключению своего соперника и вместе с тем просил заступничества Италинского, так как прошения его не достигают до Императора Александра.

«Мы просим от его величества той милости, писал Давид (От 10-го апреля 1803 г. Арх. М. И. Д.), чтобы, милосердуя о нас, бедных, благоволил, по содержанию грамот от нас и от народа присланных, рассудить или отправил бы к нам нарочного лично разобрать запутанное дело и узнать одобрение собраний и народа. Тогда его величество, получив обстоятельное и верное донесение, рассудит по своему [281] праволюбию, оправдать ли нас и осудить Ефрема, да будет всегда благословенна его воля, которой мы совершенно предаемся. Просим токмо не подавать веры писаниям некоторых беснующихся и лживых людей, но большинству голосов народа, и вследствие того позволить нам власть получить то, о чем просим… Если угодно его величеству, чтобы католикосы сменялись, хотя сие противно нашим законам и правам, зачем письменно не объявить нам такового повеления своего, ибо мы, рабы Христовы, всегда молим о дражайшем здравии его величества,»

Передавая это письмо нашему посланнику в Константинополе, титулярный патриарх Ованес присоединил к нему и свое окружное послание, подписанное многими лицами, для доставления его в Петербург. Послание это, отправленное в Эчмиадзин и разосланное большинству представителей армянского народа, имело целью выставить несомненные права Давида на патриарший престол.

«Божественный Учитель, говорилось в послании (От 25-го марта 1803 г.), Им же утверждаемся и славимся, рек в святом своем слове: не судите на лица, но суд праведный творите. Убеждаем вас войти в беспристрастное исследование свойств и дарований католикоса Давида и Даниила епископа; рассмотрите, кто из них двух достойнее, миролюбивее, кротче, благоразумнее, обходительнее, великодушнее, терпеливее, рассудительнее, сановитее, просвещеннее, сладкоглаголивее и кому более преданы вельможи и чернь? Мы не отвергаем достоинств епископа Даниила, но желаем знать кому свойственнее быть верховным патриархом, н ежели провидением Божиим предъизбран Давид, то ужели мы должны противиться воле Бога в угодность непотребных мятежников?

Почему сим и объявляем, что не довлеет нам избирать нового католикоса; что признаем истинным, священнейшим католикосом Давида, а не иного кого; что все грамоты, писанные от общества нашего, были непринужденные и что отправленные в Россию от имени нашего письма суть подложные и [282] ухищрением Ефрема и Эммануила сочиненные, и потому заклинаем вас употребить силу и власть для усмирения мятежного сего духа.»

Послание это вместе с прошением Давида было получено в Петербурге 1-го июля 1803 г., и так как, по донесению князя Цицианова, не было сомнения, что большинство армян желает иметь патриархом Даниила, то просьбы его противников и были оставлены без последствий. В Константинополе же с нетерпением ожидали ответа, «и буде до конца сего месяца (сентября), писал Агаеков (Давиду, из Константинополя, от 18-го сентября 1803 г.), никакой милости не будет объявлено, то вы должны разуметь, что дело тяжелеет и опасность предстоит.» Он советовал Давиду еще раз попытать счастия и отправить посланного в Петербург, но непременно с деньгами, без которых, по его словам, там сделать ничего невозможно. Агаеков говорил, что тифлисские жители и все сообщники Ефрема донесли «северной державе», что Даниил верен ей, а Давид нет, то и следует последнему, в доказательство своей верности, написать что-нибудь о положении адербейджанских владельцев или же о шахе их. «Видно, что они сомневаются в вас, присовокуплял Агаеков, и потому оставляют без внимания все сильные бумаги ваши если бы не то, зачем бы так противиться: ведь Даниил не в родстве с ними.»

Советы эти уже не действовали на Давида, так как пред его глазами совершились такие события, которые не давали ему надежды удержаться на престоле. Настойчивый образ действий Цицианова, его требование о непременном восстановлении на патриаршем престоле Даниила и слухи из Грузии, что русские войска готовятся к экспедиции на Эривань, крайне беспокоили как эриванского хана, так и Давида. Видя в Данииле причину собирающейся грозы, Мамед-хан вытребовал было его к себе в Эривань, но потом снова передал его в руки Давида. Последний, посадив Даниила на лошадь, самым бесчестным образом привез в Эчмиадзин и заключил в глубокую яму. Все считали его заживо погребенным, и князь Цицианов принужден был [283] обратиться к армянам с весьма энергическою прокламацией. Предупреждая их, что намерен силой добиться возведения Даниила на патриарший престол, главнокомандующий требовал, чтоб эчмиадзинское духовенство, армянские мелики и народ оказывали ему должное уважение, и предупреждал, что виновные будут наказаны русским оружием.

«Я, не желая вам столь несчастного жребия, писал князь Цицианов (Эриванскому мелику Априаму и всем жительствующим в Эривани и в окружности оного: армянскому духовенству и народам нации армянской, от 2-го апреля 1803 г., № 16.), советую возыметь попечение о спасении самих себя сохранением высокопречестнейшего Даниила католикоса в невредимости и в приличных сану его почестях; в противном случае, не я, но вы будете виноваты в совершенной погибели вашей, и когда восчувствуете достойную по делам вашим месть, тогда раскаяние ваше не поможет столь жалостной участи вашей, имеющей постигнуть вас за упорство некоторых лишившихся разума и понятия людей. Опомнитесь! Я призываю вас к собственному вашему благу; хан ваш начальник не есть вашего закона, не есть христианин, то и неудивительно, что он прелестью злата и драгоценных каменьев богатого эчмиадзинского монастыря, расхищаемых лжепатриархом Давидом в подкрепление его козней, столь дерзостно поступает с сим почтеннейшим старцем и главою Христовой церкви армянской. Ему, яко магометанину, и закон повелевает гнать христиан, а вас, единого Христа с высокопречестнейшим католикосом Даниилом исповедующих, что к тому понуждает? Мамед-хан, потребя жизнь его высокопреосвященства в удовлетворение лжепатриарха Давида, совершает веление своего закона, а вы должны дать отчет на страшном суде за предательство, подобное Иудину, сегодня воспоминаемое. При всех сих страданиях и потерянии, быть может, жизни, его высокопреосвященство, быть может, возгласит со Христом: Отче, отпусти им, не ведят бо что творят! Но что вам будет за то? Мамед-хан при приближении моем с войсками, подобно джарцам и белоканцам, уйдет яко святотат с богатствами, и вы, и дома ваши останутся на жертву [284] мечу и пламени. Опомнитесь, повторяю вам, не погубите душ ваших, коль оне не прельщены еще змиею; сообразите кротость правления христианского с лютостью магометанскою; измеряйте тиранство последнего и терпимость первого, — вы увидите, что наше есть в подражание Христовых правил — во святом Евангелии начертанных, а их, в правилах противных. Одумайтесь и убойтесь! Что я вам говорю, то есть слова не на единой бумаге, по слова, имеющие совершиться прежде, нежели наступающая луна совершит свой месячный круг; вы увидите, что сотоварищи ваши, отсель вас соблазняющие, говоря, что высокославные российские войска не имеют веления достигнуть до вас, доведут вас до последней гибели, но все сие уже поздно будет: вы падете под стопы воинов, и гробы ваши останутся не оплаканными.»

Большинство армян не могло, конечно, принять непосредственного участия в выборе патриарха и относилось к этому вопросу безразлично; лица же влиятельные и та часть духовенства, против которого было направлено воззвание, не только оставались глухи к словам князя Цицианова, но, напротив того, усилили еще гонение против Даниила и его партии.

25-го мая 1803 года Давид приказал звонить в колокола и привести Даниила пред толпу собравшегося народа.

— Вот тот, сказал лжепатриарх, которого вы считали уже мертвым — еще жив; теперь насыщайтесь зрением; он должен скоро умереть.

— Твой покровитель, сказал Давид, обращаясь к Даниилу, бороды не имеет, и ты должен быть подобен ему.

Давид приказал обрить Даниилу голову и бороду.

— В таком образе подобает тебе быть, заметил с насмешкою лжепатриарх и приказал отвести свою жертву опять в заключение (Прошение армянских архиепископов на Высочайшее имя от 7-го июня 1803 г. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

С покорностию судьбе переносил Даниил тяжкие страдания и, надеясь на заступничество Императора Александра, ожидал скорого прибытия русских войск. Между тем, занятый сначала [285] устройством дел в Грузии, потом военными действиями против лезгин, покорением Ганжинского ханства и, наконец, присоединением к России Мингрелии и Имеретии, князь Цицианов не мог оказать помощи Даниилу ранее половины 1804 года.

В июне этого года главнокомандующий потребовал, чтобы эриванский хан возвел Даниила на патриарший престол, а Давида доставил к нему в Тифлис. — «Сия была причина моего разрыва с вами, писал он, сия же будет причиной спасения или погибели области Эриванской — другого средства к примирению я не знаю.»

Хан молчал, а князь Цицианов, еще 1-го апреля, приказал Саратовскому полку выступить из Моздока в Грузию и стягивал к Тифлису все полки, назначенные в состав отряда, оставляя на постах самое ограниченное число войск, необходимых для защиты границы.

XVII.

Положение наше в Закавказье в политическом и военном отношениях. — Известия о сборе персидских войск и приготовлениях Баба-хана к вторжению в Грузию. — Эриванский хан приготовляется к обороне. — Интриги царевича Александра. — Переписка его с разными лицами с целью вызвать волнения в Грузии.

Край, подведомственный России за Кавказом, состоял в то время собственно из Грузии и только что покоренного ганжинского ханства (переименованного в Елисаветпольский округ). Небольшое пространство этих двух владений было окружено: с севера и северо-востока осетинами, ингушами и владениями хана аварского; с востока лезгинскими вольными обществами и владениями кубинского и шекинского ханов; с юга к нему прилегали Карабагское и Эриванское ханства; а с запада турецкие владения и только что присоединенное царство Имеретинское. Из этого перечня соседей видно, что наши войска должны были быть всегда в оборонительном положении от вторжений и хищничества. — Хотя большая часть этих народов и изъявила покорность России и заключала с князем Цициановым союзные договоры и условия, [286] но мы видели, как сохранялись эти договоры и условия. Можно ли же было в будущем положиться на покорность вынужденную и обещания не чистосердечные?

Лезгины беспокоили Кахетию и, переходя в Ахалцых, делали набеги на Карталинию. На преданность имеретинского царя также нельзя было положиться, как то и оказалось впоследствии.

С востока и юга, кроме наблюдения за движениями персиян, необходимо было наблюдать за сопредельными ханами, поведение которых было весьма сомнительно. Сверх того, обитатели подвластных нам татарских дистанций, или округов, при каждом разрыве нашем с Персиею, действовали по внушению и в пользу последней и тем заставляли иметь за ними самый бдительный надзор.

При таких-то обстоятельствах князь Цицианов думал не только взять Эривань, но и утвердить владычество России между двумя морями, Черным и Каспийским, поставив р. Аракс границею между Россиею и Персиею.

Какими же средствами думал главнокомандующий привести в исполнение такое предположение?

В распоряжении его и в Закавказском крае находились полки: Кавказский гренадерский, 9-й, 15-й и 17-й егерские, Тифлисский, Кабардинский, Саратовский и Севастопольский мушкетерские, с их артиллериею (в которой было всего 24 орудия). Кавалерия состояла из Нарвского драгунского и донского казачьего полка, разбросанного по разным постам.

В начале 1804 года войска эти были расположены:

На правом фланге, в Карталинии, стоял 9-й Егерский полк (Две роты с орудием стояли в м. Цхинвале, для содержания в повиновении подвластных Грузии осетин и для охранения Карталинии от хищничества; один баталион с двумя орудиями находился в Сураме и его окрестностях; одна рота в Карели, одна рота с орудием в Ховле; одна рота в Аттенском ущелье и рота с орудием при урочище Дзаглис-Цкаро; две роты стояли в резерве в Гори.). Центр войск, расположенных в Грузии, находился в Сомхетии и Мтиулете. Тифлисского полка один баталион с двумя орудиями стоял в крепости Цалке. Он должен был охранять границу со стороны Ахалцыха и служить для прикрытии учреждаемой там [287] таможни; один баталион того же полка расположен был в Памбаках, для защиты границы со стороны Эривани и для содержания памбакских татар в повиновении. Три роты с орудием охраняли горные промыслы в Борчалинской дистанции; одна рота с орудием стояла в Думанисах, для обеспечения восстановляемых там разоренных деревень и заводимых вновь поселений. 17-й егерский полк с тремя орудиями составлял гарнизон Елисаветпольской (Ганжинской) крепости, и оборонял весь округ того же имени.

Получив, в конце апреля, сведение о сборе персидских войск за Араксом, князь Цицианов отрядил для усиления Елисаветпольского гарнизона один баталион Севастопольского мушкетерского полка с двумя орудиями. Шефский баталион и две роты мушкетерского баталиона содержали караул в Тифлисе и занимали два важные поста: в Гартискаро и Саганлуге. Из них первый, находясь в пункте, в котором соединялось два главные сообщения с Россиею и Черным морем, охранял большую дорогу от беспрерывных разбойничьих покушений лезгин, осетин и других горских хищников. Саганлугский же пост служил для наблюдения за покушениями и движениями лезгин и татар, подвластных Грузии. Остальные две роты Севастопольского полка были поставлены в Анануре, дабы содержать в повиновении горские народы: тушин, пшавов и хевсур. Левый фланг занимал Кахетию, где, для обороны от дагестанцев и для удержания в повиновении джарцев, расположен был, вдоль по Алазани, 15-й егерский полк и два баталиона Кабардинского полка с их орудиями, а в деревнях: Гавазе, Кварели, Пшавели, Матаны и при Маданском ущелье стоял третий баталион Кабардинского полка с орудием.

Таким образом, в экспедицию против Эривани можно было отрядить самое незначительное число войск. В состав отряда были назначены: Кавказского гренадерского полка три баталиона; два баталиона 9-го егерского полка, из коих две роты должны были остаться в Сураме; два баталиона Тифлисского мушкетерского полка, бывшие в Цалке и Памбаках, и три баталиона, вызванные нарочно для этой экспедиции с Кавказской линии. [288] Кавалерию составляли: четыре эскадрона Нарвского драгунского полка и три сотни линейных казаков, вызванных с кавказской линии. Кроме того, по приглашению князя Цицианова, грузинские князья, с своими дворянами и людьми, составляли около 300 человек милиции; при отряде было всего двенадцать орудий.

Эриванский хан, проведав о приготовлениях к экспедиции, заискивал расположения князя Цицианова и своими письмами старался высказать преданность к России. Под видом предупреждения, а на самом деле с угрозою, Мамед-хан писал князю Цицианову, что Баба-хан намерен вторгнуться в Грузию и приказал ему также готовиться для совокупного с ним действия против русских.

«Сим объявляется Мамед-хану эриванскому, отвечал на это князь Цицианов, что на глупые и дерзкие письма, каково было ханское, с прописанием повеления словами льва, а делами теленка Баба-хана, сердаря, россияне привыкли отвечать штыками, а потому, чтобы оный хан ожидал сего рода ответа в свое время, и призвал бы на помощь войска неустрашимого государя государей испытать силы с купцами (Баба-хан называя русских купцами, не имеющими никакого понятия о военном деле.), недавно Ганжу из-под сильной руки его вырвавшими, яко товар персидских материй. О чем присланный от него в Ганжу персиянин может ему пересказать подробно, ушедший оттоль переряженным в женское платье» (Письмо кн. Цицианова хану эриванскому от 16-го февраля 1804 г. Тиф. Арх. Канц. Нам.).

Послу эриванского хана Неджеф-Али-Беку главнокомандующий дал выписку «для памяти», в которой между прочим писал:

«Я никогда не лгал и в целый год пребывания моего здесь, кажется, доказал, что вывезу царскую фамилию, разорившую Грузию междоусобною войною, и вывез; сказал, что покорю Джарскую провинцию, и покорил; сказал, что Ганжу возьму, и взял; сказал, что введу в российское подданство Мингрелию, оставляя владельца при его правах, и ввел. Говорю, что то же сделаю [289] и с Имеретиею, и сделаю. Говорю, что поставлю патриарха Даниила на патриарший престол, и поставлю, а Давиду обещаемый всесильным и великим моим Государем Императором пенсион доставлю, и доставлю. Говорю, что Эривань заставлю платить мне дань, и заставлю. Говорю, что из Эривани возьму аманата, и возьму.

Я не словами стращаю, а штыками действую и делами доказываю. Я войска, мною командуемые, не называю по-персидски бесчисленностию звезд, но когда приду с ними в Памбаки, то никакого условия не приму и то же сделаю, что с Ганжею. Я требую следующего, и не начну переговоров, доколе хан, твой господин, не возгласит Даниила патриархом и не пришлет Давида в Тифлис, по воле его императорского величества коему никакого зла не будет сделано, в чем Богом живым заклинаюсь.

Тогда пришлю я к хану эриванскому высочайшую грамоту, на имя его состоявшуюся, о восстановлении Даниила и о доставлении Давида, коему великий и всесильный Государь Император обещать изволил безбедное содержание и жалованье. Тогда пришлю посольство с грамотою; тогда приму поверенного от хана, господина твоего, для постановления статей, на коих будет принят во всероссийское подданство и покровительство хан эриванский, с утверждением его и его потомства по старшинству колена на ханстве эриванском. Тогда определено будет, сколько войска поставлено будет на защиту Эриванской области от врагов, Баба-хана сардаря. Тогда отправятся туда оные войска, тогда хан эриванский должен будет дать по оному постановлению аманата, платя Грузии такую дань, какую платил ей прежде, и тогда блаженство его и целость его рода и Эриванской области народа утверждено будет на твердом основании и на самом деле, а не словами, как от Баба-хана (Письмо кн. Цицианова послу эриванского хана. Акты Кавказ. Арх. Комм., т. II, № 1207.)».

Получив такой ответ, эриванский хан находился в самом затруднительном положении. С одной стороны, он опасался участи Джевад-хана ганжинского, а с другой, боялся [290] вторжения в его владение полчищ Баба-хана, имевшего причины быть недовольным ханом и не доверять ему. Будучи некогда наставником Баба-хана и по ходатайству матери его определенный правителем Эривани, Мамед-хан с первых же дней своего управления стал добиваться независимости и думал воспользоваться тем, что персидский владетель сам еще был непрочен на Иранском престоле. Войдя в сношение с нахичеванским Келб-Али-ханом, недовольным на царствующий в Персии дом из фамилии Каджаров за то, что был лишен зрения по приказанию Аги-Магомет-хана, оба владельца положили действовать единодушно и при первой возможности отложиться от властителя Персии. Сомнительное и двусмысленное поведение некоторых подвластных Баба-хану правителей отдельных областей заставляло его быть чутким и не слишком доверять их покорности. Повелитель Ирана скоро понял виды и намерения ханов эриванского и нахичеванского и потому, лишь только усмирил волнения во внутренних своих провинциях, он решился привести и их к покорности. Неприязненные действия против России давали Баба-хану средство убедиться в поведении ханов эриванского и нахичеванского и, в случае сомнительной их верности, заменить другими, более ему преданными. Мамед-хан знал, что при предстоящих действиях Баба-хан не минует Эривани, и потому с замирающим сердцем смотрел на собрание персидских войск вблизи его владений. В апреле получены были сведения, что Аббас-Мирза прибыл в Тавриз с 20,000 или 30,000 войск, где присоединил к себе 2,000 человек бывших под начальством Пир-Кули-хана, который, будучи послан на помощь ганжинскому хану, узнав о падении Ганжи, остановился в Тавризе.

Сосредоточивши в этом пункте все свои силы, Аббас-Мирза намерен был отправить один отряд, под начальством своего родственника Сулейман-хана, к Шуше, а сам с главными силами следовать к Эривани и затем с разных сторон вторгнуться в Грузию. Для лучшего успеха в своих действиях Баба-хан рассылал фирманы и подарки к лезгинским владельцам, шекинскому и шемахинскому ханам, приглашая одних [291] и приказывая другим быть готовыми для совокупного с ним действия против русских.

Властитель Персии писал им, что выступит из Тегерана непременно 10-го апреля и намерен следовать к Ганже и в Грузию; и что все неповинующиеся его власти будут жестоко наказаны. Баба-хан грозил наказать Ибраим-хана шушинского за то, что он не подкрепил своими войсками Джевад-хана (ганжинского) и что не повинуется власти и приказаниям повелителя Ирана. Эриванскому и нахичеванскому ханам приказано было собрать войско и явиться с ним в Тавриз; а в противном случае надеть на себя крест (т. е. принять христианство) и не оставаться в своих владениях. Такое приказание смутило обоих ханов. Нахичеванский Келб-Али-хан, будучи в распре и несогласии с сыном Баба-хана, готов был скорее склониться на сторону России, чем действовать заодно с персидским шахом.

— Я человек слепой, говорил Келб-Али-хан, и лучше предаться России, чем быть у шаха персидского, который, овладев Эриванью, неминуемо должен мне отрубить голову.

Мамед-хан также неохотно исполнял повеление Баба-хана. По многим причинам он мог предполагать, что его приглашают в Тавриз для того, чтобы оставить в этом городе и свергнуть с ханства, а быть может и лишить жизни. Предпочитая оставаться в своих владениях и предоставить свой жребий будущему, Мамед-хан укреплял Эривань и собирал всех жителей в крепость, требуя, чтобы каждый имел при себе: по два литра пороху, одну меру свинца и достаточное количество провианта. Из каждой семьи он брал по одному заложнику, или аманату, с его женою и детьми, объявляя, что если остальные братья передадутся неприятелю, то находящиеся у него заложники будут повешены. Он также призвал к себе патриархов Даниила и Давида в Эривань и отдал их обоих под стражу (Рап. Монтрезора кн. Цицианову из Караклисса 3-го апреля 1804 г. Перевод разных писем полковнику Карягину.).

Не доверяя армянам и вообще христианам, Мамед-хан приказал всем таким жителям окрестных деревень, [292] числом более 2,000 человек, переселиться временно, до окончания войны, в Карсский пашалык. Бедные поселяне должны были покинуть свои жилища, свое недвижимое имущество и в самый короткий срок собраться в дальний путь. Хотя им и обещано было возвратить все убытки, сопряженные с подобным переселением, но они мало рассчитывали на исполнение данных обещаний. Собравшись со всем своим имуществом и скотом, навьюченным пожитками, и составив один общий караван, армяне, 17-го мая 1804 года, отправились в путь под предводительством двух своих старшин, Ованеса и мелика Исаака. Им запрещено было приближаться к русским границам и вообще проходить по таким местам, где они могут быть захвачены нашими войсками. Как и следовало ожидать, они не исполнили приказаний хана и направились к урочищу Абарани, а оттуда через разоренную деревню Алагань перешли в Памбаки, находившиеся тогда во власти России. Путешествие их было сопряжено с большими затруднениями. При ненастной погоде, обремененные семейством и не имевшие крова, переселенцы подвергались многим лишениям. Преследуемые сначала посланными эриванского хана, требовавшего, чтобы они не входили в границы русских владений, а вернулись назад, потом настигнутые персиянами, ворвавшимися в Памбаки, армяне отбивались от неприятеля, уходили от него, избирали окольные пути, скрывались в ущельях и труднодоступных местах. В схватках с неприятелем переселенцы потеряли большую часть своего имущества и, после долгой кочевой и скитальческой жизни, только 10-го сентября достигли до Тифлиса, где им тотчас же было отведено место для поселения и оказано возможное пособие для хозяйственного устройства (Подробности об этом переселении см. газету «Кавказ» 1850 года, №№ 78 и 79.).

Так совершилось переселение в пределы России 2,000 армян, удаленных из отечества из предосторожности, чтобы они, при вторжении персиян в Эриванское ханство, не перешли на сторону русских. Лишившись столь значительной части своих подданных, Мамед-хан эриванский заперся в крепости, где и [293] ожидал приближения персиян. Из всех полученных с разных сторон сведений можно было вывести то заключение, что войска персидские действительно собирались, хотя цель их сбора не была еще выяснена окончательно. Достоверно было только то, что передовой отряд поручен Аббас-Мирзе, а главные силы находились под начальством самого Баба-хана, надеявшегося собрать под знамена до 60,000 человек (Перевод писем к полковнику Карягину.). Цифра эта казалась страшною и пугала многих грузин, непривыкших к такому ополчению, которое, по их словам, может увлечь «с собою горы и долы.»

«Не слыхано и не видано такого числа колеблющего землю войска, писал князь Иосиф Андроников, бывший при царевиче Александре. С нами идет столько полков, что кто бы ни был не может им противиться. Если только персияне достигнут до нашего отечества, то я думаю, что всю грузинскую землю взроют они на девять аршин.»

Хотя Грузия осталась невзрытою, но известие о таком огромном ополчении быстро облетело все население и казалось ему достоверным, судя по письмам царевичей Александра и Теймураза, адресованным к различным лицам. Князья Иван Орбелиани, Георгий Чавчавадзе, Томаз Орбелиани и другие получили одновременно эти письма.

«Ты, паршивый, что там валяешься? спрашивал царевич Александр князя Томаза Орбелиани. В то же мгновение, как дойдет до тебя это письмо, отправься сюда, к нам на встречу, скорее. В Имеретии же ты мне говорил: «только перейди туда (в Персию), а затем уж я знаю». Вот я и перешел и целый Иран веду с собою...»

Александр писал, что Баба-хан принял его так милостиво и ласково, как никогда и никто из шахов не принимал прежних грузинских царей; что за 40 дней до науруза властитель Персии приказал собрать у Тегерана свои войска, сделал им смотр и поручил большую их часть старшему своему сыну Аббас-Мирзе, которого и отправил к Тавризу, а [294] следом за ним должен был выступить и сам с своими «подобно морю волнующимися войсками». Царевич умолял грузин не противиться шаху, не навлекать его гнева и не быть причиною разорения Грузии и пленения жен и детей их.

«Ведь они (персияне) не лезгины, прибавлял он (Письмо царевичей Александра и Теймураза к князьям Мухранским 29-го марта 1804 года. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 159, № 287.), их не 5,000, не 10,000 и не 20,000 человек. Кандагар и выше Кандагара весь Иран идет туда. Бог то ведает, что они должны либо истребиться там, либо выгнать оттуда русских... Войска следуют двумя корпусами, при одном будет сам шах, при другом шах-задэ (Аббас-Мирза); один пойдет карабагскою дорогою, другой на Гокчу...»

Царевич уверял князей, что если бы русских было в Грузии даже 60,000, то и тогда персияне истопчут их всех копытами лошадей своих. Угрозы, напоминание родственных связей, семейного родства, подкупы и разного рода интриги были пущены в ход с целию взволновать Грузию и поднять ее против России.

«Любезный братец Аслан Орбелианов! писал царевич Теймураз (Письмо от 12-го мая 1804 года. Тифлис. Арх.). Что тебе, балагуру, сделалось, что тебя не мог я отделить от детей, ведь у тебя и тех отняли и отвезли в Россию. Чего ты ищешь в Тифлисе? Правда, жена у тебя очень красива, не отлучайся от нее. Ты смеялся надо мною, но я уехал оттуда; веду теперь шаха, сына его и весь Иран, а ты из дому не можешь вылезть за двери, ты шершавый!»

Царевичи приглашали князей оставить Тифлис и соединиться с ними. Они прислали фирман шаха к тифлисским гражданам. «Отправь его к ним, как следует и как знаешь, писал царевич Александр Томазу Орбелиани (Письмо князю Томазу Орбелиани 21-го мая. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 163.), чтобы все знали государев приказ. Ты получишь письмо и от мирзы Шефи; будь уверен, что и от государя получишь великую милость, и наш дом сделается твоим.» [295]

Не ограничиваясь одними письмами, царевич Александр послал в Ахалцых и в Эривань своих эмиссаров, с тем, чтобы они пробрались в Имеретию к находившимся там царевичам и потом, разъехавшись по разным частям Грузии, подговорили грузинских князей и дворян содействовать Александру, когда он с персидскими войсками перейдет через реку Аракс. Царевич приглашал лезгин к совокупному действию с персиянами, а Аббас-Мирза отправил прокламацию к казахским агаларам, в которой писал, что идет на неверных, «позабывших удар мечей победоносных персидских воинов». Уверяя, что пока не истребит русских, другим делом заниматься не будет, наследник персидского престола приглашал казахов нападать на наши войска, пресечь им пути отступления и «сделавшись белолицыми» удостоиться милостей Баба-хана (Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 1096.).

Не придавая особенного значения этим воззваниям, князь Цицианов был вполне уверен, что все князья, пользующиеся влиянием в народе, останутся преданными русскому правительству и не испугаются угроз царевичей (Рапорт князя Цицианова Г. И. 29-го мая 1804 года. Предпис. его генерал-маиору князю Орбелиани 12-го мая 1804 года.). Он приказал только задерживать возмутителей и стал готовиться к встрече с неприятелем.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886