ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

IX.

Движение к Ганже. — Состав войск. — Переписка князя Цицианова с Джеват-ханом ганжинским. — Штурм Ганжинской крепости и покорение Ганжинского ханства. — Подданство самухского владельца Ширин-бека.

Действия с лезгинами, хотя и весьма незначительные по своим результатам, задержали, однако же, на некоторое время экспедицию князя Цицианова против Джевад-хана ганжинского. Главнокомандующий принужден был все-таки, отказавшись от наступления, вести оборонительную войну с хищниками, из боязни не дозволить дагестанцам ворваться внутрь Грузии, что легко могло случиться при выводе оттуда нескольких баталионов, предназначаемых в состав наступательного отряда. Эта временная задержка дозволила Джевад-хану приготовиться для встречи русских на столько, на сколько позволяли его силы и средства. Пользуясь временем, он отправил к Баба-хану посланного с просьбою оказать ему содействие против русских войск, идущих к Ганже. Властитель Персии отвечал, что идет теперь в Хоросан, а по возвращении даст ему помощь (Из письма кн. Андроникова к кн. Цицианову 29-го июля 1803 г.). Помощь эту он оказал тем, что прислал только фирман к казахским агаларам, убеждая их покориться хану [136] ганжинскому, вооружиться и действовать с ним заодно против русских войск (Перевод фирмана от 29-го сентября 1803 г.).

Между тем, князь Цицианов ожидал только прибытия в Грузию еще двух полков, Севастопольского мушкетерского и 15-го егерского, для того, чтобы двинуться к Ганже. 11-го ноября прибыл Севастопольский полк и расположился в 10-ти верстах от Тифлиса, в урочище Гартискаро, а 15-й егерский полк 12-го ноября находился еще в 70 верстах от столицы Грузии. Полки эти до того были изнурены переходом чрез горы в ненастное время года, что, при трехбаталионном составе, в Севастопольском полку осталось лошадей годных только для поднятия обозов двух баталионов, а 15-й егерский полк князь Цицианов даже не решился брать с собою. Из Севастопольского же полка он взял только два баталиона, и то некомплектных, оставив третий при тяжестях (Из рапорта кн. Цицианова Г. И. 17-го ноября. Моск. Арх. Инспект. Департамента.).

«Пришедшего полку Севастопольского шеф мне объявил, писал князь Цицианов (Письмо кн. Цицианова государств. канцлеру от 17-го ноября 1803 года. Арх. М. И. Д. 1-13, 1806 г., № 9.), о состоянии этих полков, что его полк никогда свиста пуль не слыхивал, что ходить не умеют, и на 15 верстах устают и падают. Солдаты 20 лет не сходили с места, а что важнее так то, что в полку недостает 600 человек кроме больных и ожидать укомплектования оных не могу, потому что когда полк сей послан из крымской инспекции, то инспектор отказал назначенных военною коллегиею ему дать рекрут; мои же тогда уже все розданы были по полкам, по коллежскому назначению (по назначению военной коллегии).

Когда же бывало, чтобы частные начальники против военной коллегии расписания смели поступать? Время уходит; в фураже недостаток и начальники полков страшную требуют цену, а отказать я не могу, для того, что запасу провиантского не сделано.

После всех сих неустройств, могу ли я полезен быть, [137] оставаясь в службе, подвергая всякий день мою репутацию бесславию и не от своей вины, а от подчиненных».

Таким образом, при всех усилиях, князь Цицианов мог собрать для экспедиции в Ганжу не более шести баталионов и трех эскадронов. Действующий отряд состоял: из двух баталионов Севастопольского полка, двух баталионов 17-го егерского, находившихся в Шамшадили, на пути в Ганжу, одного баталиона Кавказского гренадерского полка, трех эскадронов Нарвского драгунского полка и 2-х рот 17-го егерского полка шефского баталиона, а остальные две роты этого же баталиона должны были присоединиться к ним, по возвращении из Владикавказа, куда они сопровождали царицу Дарью.

Большая часть отряда собралась 20-го ноября в деревне Саганлуге, в 15 верстах от Тифлиса; 21-го назначался отдых, а 22-го выступление. В шесть переходов отряд достиг до Загиала (Шамшадыльского селения), где к нему, во время отдыха, присоединились два баталиона 17-го егерского полка (Из письма кн. Цицианова к ген. В. (Вязмитинову) от 9-го декабря 1803 г. См. Славянин 1827 г., т. I, кн. 6. Рап. кн. Цицианова Г. И. от 9-го декабря 1803 года. Воен. Учен. Арх., д. № 2416.).

По прибытии, 29-го ноября, в Шамхор, князь Цицианов отправил к Джевад-хану письмо, в котором требовал сдачи крепости.

«Вступив во владение Ганжинское, писал главнокомандующий Джевад-хану (От 29-го ноября 1803 г.), объявляю вам о причинах прихода сюда: первая и главная, что Ганжа с ее округом, во времена царицы Тамары, принадлежала Грузии и слабостию царей грузинских отторгнута от оной. Всероссийская Империя, приняв Грузию в свое высокомощное покровительство и подданство, не может взирать с равнодушием на расторжение Грузии, и несогласно было бы с силою и достоинством высокомощной и Богом вознесенной Российской Империи оставить Ганжу, яко достояние и часть Грузии, в руках чуждых. Вторая: ваше высокостепенство на письмо мое, писанное по приезде моем в Грузию, коим я требовал сына вашего в аманаты, отвечали, что иранского [138] государя опасаетесь, забыв, что шесть лет тому назад были российским подданным, и в крепости ганжинской стояли высокославные российские войска. Третья: купцы тифлисские, ограбленные вашими людьми, не получили удовлетворения вашего высокостепенства. А по сим трем причинам, я сам с войсками пришел брать город, по обычаю европейскому и по вере, мною исповедуемой, должен, не приступая к пролитию человеческой крови, предложить вам о сдаче города и требовать от вас в ответ двух слов по вашему выбору: да или нет; т. е. сдаете или не сдаете?

Да будет вам известно также, что, допустя войска придти в такую непогоду и вступить в ваше владение, никаких договоров принято быть не может, а сдачу на волю мою вам предназначаю, и тогда испытаете неограниченное милосердие его императорского величества, всемилостивейшего государя моего. Буде сего не желаете, то ждите несчастного жребия, коему подпали некогда Измаил, Очаков, Варшава и многие другие города. Буде завтра в полдень не получу я ответа, то брань возгорится, понесу под Ганжу огонь и меч, чему вы будете свидетель и узнаете, умею ли я держать мое слово»...

Джевад-хан отрицал справедливость того, что Ганжа принадлежала Грузии при царице Тамаре: «Этому рассказу никто не поверит, писал он. А наши предки Аббас-Кули-хан и прочие управляли Грузиею. Если не веришь, спроси грузинских старожилов — управлял Аббас-Кули-хан Грузией: или нет?»

В справедливости последнего, хан ссылался на следы, которые остались в Грузии после владения Аббас-Кули-хана, как-то: мечети, лавки и подарки от него грузинским князьям. Джевад не скрывал того, что шесть лет тому назад был подданным по принуждению, а не по расположению к России; что им был сдан город и впущен русский гарнизон собственно только потому, что персидский шах был тогда «в Хоросане, и моя рука, говорил он, не достигала его, и я счел нужным покориться русскому падишаху, как великому также монарху. А теперь, слава Аллаху, персидский шах находится в близости [139] моей, и посланный его главнокомандующий уже прибыл сюда; также прибыло войско и еще оного прибудет.»

«Если ты замышляешь со мною войну, писал хан в другом письме князю Цицианову, то я готов; если ты хвастаешься своими пушками, то и мои не хуже твоих; если твои пушки длиною в 1 аршин, то мои в 3 и 4 аршина, и успех зависит от Аллаха. Откуда известно, что ваши войска храбрее персидских? Вы только видели свои сражения, а войны с персиянами не видели. Ты предлагаешь мне быть готовым на борьбу? Я с того дня готовлюсь, как ты прибыл в Шамшадыль, обратив его население в зависимость свою. Если хочешь воевать, будем воевать. Ты предсказываешь мне несчастие, если не приму твоего предложения; но я полагаю, что несчастие преследует самого тебя, которое завлекло тебя из Петербурга сюда. Последствия покажут, кто из нас будет несчастен». (Акты Кавк. Археогр. Комм. т. II, № 1173.)

Получив ответ на свое письмо, несоответствующий требованиям, князь Цицианов, дав роздых войскам, приступил к обозрению местности. С этою целью он взял с собою гейерал-маиора Портнягина, с одним эскадроном Нарвского драгунского полка, полковника Карягина с двумя баталионами 17-го егерского полка, подполковника Симоновича с Кавказским гренадерским его имени баталионом и все легкие войска с семью орудиями. Подъехав к предместью и видя невозможность обозреть крепость, не завладев предварительно садами, князь Цицианов решился занять их. Он сформировал две колонны: одну из Кавказского гренадерского баталиона, с легкими войсками и двумя орудиями, под предводительством подполковника Симоновича, а другую, из двух баталионов егерей, эскадрона драгун, с 5-ю орудиями и легкими войсками, под своим начальством. Первую колонну князь Цицианов направил по большой тифлисской дороге, а сам двинулся, правее этой дороги, на ханский сад.

В садах наши войска встретили сильное сопротивление и должны были выдержать упорную борьбу. Высокие землебитные, из глины, заборы на всяком шагу доставляли неприятелю [140] закрытие и средство к обороне, а для нас отдельное укрепление, которое приходилось брать штурмом. Не смотря, однако же, на сильный огонь, отчаянное сопротивление неприятеля и весьма невыгодное наше положение, войска в течение двух часов успели очистить предместье, состоявшее почти исключительно из одних садов, протянувшихся на 1 1/2 версты от города. Неприятель отступил в крепость, потеряв 250 человек убитыми, из коих большая часть пала при столкновении с колонною подполковника Симоновича. При этом, сдались нам 200 шамшадыльцев и 300 армян. С нашей стороны потеря заключалась в 70 человеках убитыми и 30 ранеными. В тот же день устроены были батареи и прикрытие усилено было двумя баталионами, а на другой день остальные два эскадрона драгун и баталион присоединились к отряду. Крепость была окончательно обложена и открыто бомбардирование, продолжавшееся довольно успешно. Князь Цицианов полагал, что Джевад-хан, устрашенный сражением, бывшим в предместье, сдаст крепость, тем более, что ежедневно являвшиеся к нам перебежчики значительно ослабляли его гарнизон.

Эта надежда на добровольную покорность и сдачу несколько замедлили взятие крепости.

«Откровенно признаюсь вам, писал князь Цицианов генералу В. (Вязмитинову) (В письме от 9-го декабря. Славянин 1827 г. т., I, кн. 6, стр. 101.), что хотя счастливый приступ к ганжинской крепости распространил бы панический страх между здешними военными людьми и жителями, и весьма бы облегчил будущие наши предприятия; хотя штурмовые лестницы готовы и хотя позднее время года не позволяет заниматься долговременною блокадою, но зная человеколюбивое сердце Г. И., употреблю сию кровавую меру в крайней только необходимости. Буду столько медлить и искать другими средствами овладеть крепостью, сколько честь оружия его императорского величества мне дозволит.»

Руководствуясь последним правилом и желая избегнуть кровопролития, кн. Цицианов снова требовал сдачи крепости, давая один день срока для окончательного ответа. [141]

«Высокоместный князь Цицианов, писал на это Джевад-хан (От 11-го декабря 1803 года.). Посланное ваше письмо я получил. Завтра день субботний, празднуемый жидами. Человека к вам не отправлю. После завтра, в воскресенье, отправлю к вам одного человека; ежели вы хорошо будете предлагать, я тоже, взаимно буду отвечать.»

Главнокомандующий говорил, что не условия ему предлагает, а по прежнему требует сдачи. «Завтра, писал он, высокоторжественный день его императорского величества всемилостивейшего Государя Императора, и если его высокостепенство вышлет, в оный день, по утру, ключи города с сыном своим Гуссейн-Кули-агою, который и должен оставаться аманатом, в знак сдачи города начальнику войск российских, тогда все счастие и благоденствие сойдет на Джевад-хана ганжинского.» В противном случае князь Цицианов обещал штурмовать крепость и пролить кровь несчастных ханских подданных, хотя и не единоверных нам, но которых ему жаль по человеколюбию.

Старясь затянуть дело, Джевад-хан просил прислать к нему для переговоров казаха Махмада, но главнокомандующий отказал, требуя ответа не на словах, а на бумаге.

«Вы просили третьего дня (прислать) казаха Махмада, писал князь Цицианов (В письме от 28 декабря 1803 г.), для перенесения речей ваших ко мне. Я требовал сказать о имени его отца для того, что Махмадов много. Вы более не присылаете, а из всего этого заключаю я, что вам нужно объясниться. Я же, по вере моей, презирая гордость азиятскую, для избежания пролития крови человеческой, и чтоб на совести моей оное кровопролитие не осталось, наставляю вас, что европейские обычаи позволяют осажденным просить перемирия, осаждающие дают на сколько времени заблагорассудят, и тогда, с обеих сторон, ни одно ружье не должно выстрелить, и воюющие чрез поверенных предлагают и отвергают условия. После истечения сего времени или паки возгорается война, или сдается город на условиях; так делалось в присутствии моем под четырьмя крепостями, где я находился. После сего [142] предложения, Бог увидит, я ли виновен буду в пролитии крови в день штурма. Ответ на сие должен быть дан сегодня».

На следующий день хан отвечал, что он просил прислать к нему Махмата-Мирзу-Оглу, и говорил, что требования наши такие, что их исполнить никто не в состоянии. «Вам не безызвестно, писал он между прочим, что когда кто кому строго пишет, ответ такой же получить должен.»

«Пишете, будет штурм. На что скажу: осажденные в городе все средства изыскивают к соответствованию противу оного, уповая на Бога. Упоминали: во время переговора в законе вашем стрельбы не бывает, но в нашем правлении, когда неприятель состоит так близко, на пушечный и ружейный выстрел, против такого всегда стреляется.

Пишете также: во время штурма кровь человеческая прольется, на совести вашей грех будет. Когда так, не ходите, и кровь ваша не прольется, а ежели пойдете, конечно, прольется; кровь и грех на вас будет. Упомянули, что в законе христианском кровь проливать грешно, а в нашем магометанском законе, ежели кто на кого идет силою и пролита кровь будет, то за грех не поставляется. Писали, чтоб в тот день на письмо отвечать; сии слова можно употребить господину своему слуге, а я никого не опасаюсь, когда хочу, тогда и отвечаю.»

Ответ этот не предвещал никакой податливости со стороны Джевад-хана, не соглашавшегося сдать крепость, не смотря на бедственное положение ее гарнизона. Пока велись переговоры, пересылались письма и требования, время брало свое. Наступавшая глубокая осень и даже зима застала защитников Ганжи врасплох. Гарнизон терпел нужду в дровах, запас провианта хотя и был достаточен, но не было ячменя; лошади падали; водопроводы, которых нам не удалось отвести, были запружены мертвыми телами, и жители, принужденные все-таки черпать из них воду, болели во множестве; воздух был заражен; болезни с каждым днем усиливались, а Джевад все-таки не сдавался (См. «Взятие Ганжи», Муханова. Московский телеграф 1825, т. V.) [143]

— Я возьму город, передавал князь Цицианов хану, и предам тебя позорной смерти.

— Ты найдешь меня мертвым на стене, отвечал ему Джевад-хан.

В заключение всей переписки, князь Цицианов послал Джевад-хану условия, на которых могла быть принята сдача крепости. Хан со всем народом должен был теперь же принять подданство России и сдать крепость со всем ее имуществом. Он должен был платить дани 20 тысяч в год и снабжать провиантом как войска, расположенные в крепости, так и те, которые будут поставлены по дороге к Шамшадылю. На шамшадыльскую провинцию и ее жителей притязания никакого не иметь и наконец дать в аманаты своего сына.

Джевад-хан отвергнул и это последнее требование; он не согласился даже остаться владельцем ханства и быть данником России. Таким образом, целый месяц наши войска держали ганжинскую крепость в осаде. Пять раз князь Цицианов требовал сдачи города, и в требованиях этих были и угрозы, и убеждения, и обещания, но все оставалось напрасным. Джевад-хан не соглашался ни на что. Высокомерие хана, зимнее время года, увеличение больных в отряде и недостаток фуража, «а выше всех бедствий неслыханный для непобедимых российских войск стыд» отступить от крепости, не взяв ее, заставили князя Цицианова собрать военный совет из наличных: одного генерала, двух полковников и одного подполковника. Совет решил штурмовать крепость, и утром 3-го января 1804 года Ганжа пала, а 4-го января главная мечеть ее была уже «обращена в храм истинному Богу».

Назначив генерал-маиора Портнягина начальником наступающих колонн, князь Цицианов, дал ему перед штурмом особое секретное предписание, которым поручал наблюсти, чтобы накануне штурма, вечером, все войска оставались на своих позициях, и только за полчаса до наступления заняли назначенные им новые места. «Нет слов изъяснить, писал при этом князь Цицианов, с какою тихостию и глубоким молчанием должно делаться перемещение войск. Все штандарты и знамена [144] ночью, без церемонии, принесть на мечетный двор и отдать моему караулу. Казачья цепь до рассвета должна стоять на своих постах, разумея о ближайшей, соединяющей батарее, а остальным — при резервах в закрытых местах от пуль и ядер; по рассвете собраться всем к оным.»

Войска были разделены на две колонны (См. план штурма крепости.), из коих первой (составленной из гренадерского баталиона Севастопольского полка, баталиона Кавказского гренадерского подполковника Симоновича, и 200 спешенных драгун), под общим предводительством генерал-маиора Портнягина, приказано было идти влево от Карабагских или верхних ворот, «от батареи артиллерии подпоручика Башмакова»; вторая колонна (из двух баталионов (Шефского и маиора Лисаневича.) 17-го егерского полка, под предводительством полковника Карягина, должна была наступать левее Тифлисских или Цитадельских ворот. Колонна эта назначалась предварительно для производства фальшивой атаки, а впоследствии и для действительной.

Баталион 17-го егерского полка маиора Белавина, при котором находился и сам князь Цицианов, составлял резерв и поставлен был на Мейдане (площади) против Карабагских ворот; против Тифлисских же ворот поставлен был баталион Севастопольского мушкетерского полка с приказанием препятствовать выходу неприятеля из крепости, и, в случае требования штурмующих, спешить как можно скорее на помощь. Вся артиллерия, которой в отряде было только 11 орудий и в том числе три трехфунтовые пушки, свезена была к резервам, к коим отряжено было и по 100 казаков. Наконец татарской коннице, «недостойной по неверности своей вести войну обще с высокославными войсками», приказано было держать цепь вокруг форштадта или садов. Всем чинам отряда, сказано было в диспозиции, наблюдать, чтобы солдаты при штурме щадили женщин, детей и отсылали их в очищенные от неприятеля башни, к которым приказано было князем Цициановым приставить сильные караулы. для их безопасности. Грабеж до совершенного истребления неприятеля строго запрещался. [145]

До земляной стены отряд должен был дойти с крайнею тишиною, что легко было исполнить, так как окружавшие сады и заборы дозволили, при блокировании крепости, расположить войска на ближайший выстрел.

Половина 6-го часа утра назначалась для начала движения колонн к штурму, чтобы, пользуясь темнотою ночи, можно было приставить лестницы к земляной городской стене.

Диспозиция была исполнена с точностию; колонны подошли так тихо, что огонь из крепости был открыт тогда, когда наши солдаты были не далее как в 15 саженях от земляной стены, за которою впрочем оказалась другая — каменная. Неприятель начал кидать в атакующих каменья и стрелы, а между земляным валом и каменною стеною бросал «подсветы», сделанные из свернутых бурок, обмокнутых в нефть и зажженных для освещения штурмующих. Полковник Карягин, отделив на фальшивую атаку небольшой отряд, сам хотя и не должен был приступать к штурму, прежде чем услышит на стенах барабанный бой колонны генерал-маиора Портнягина, но, видя вред, причиняемый удачными выстрелами неприятеля, кинулся на лестницы и успел взойти на стену прежде колонны генерал-маиора Портнягина. Отсюда Карягин отправил вдоль по стене маиора Лисаневича, с баталионом его имени, который прежде всего овладел двумя башнями, из коих на одной был убит сам Джевад-хан (Сев верхом на самую большую пушку из находившихся в крепости, Джевад-хан с саблею в руках защищался до тех пор, пока не был изрублен. См. Зубова: «Подвиги русских в странах кавказск.», ч. I, стр. 50.), а затем отворил ворота.

Первая колонна, т. е. генерал-маиора Портнягина, не имела сначала такого успеха. Сделанная в земляной стене накануне штурма брешь указала неприятелю место главной атаки, а потому Джевад-хан сосредоточил все свои силы против этого пункта и заставил Портнягина оставить путь чрез брешь, а штурмовать крепость также при помощи лестниц, два раза приставляемых к земляному валу. Генерал-маиор Портнягин первый взлез на стену, а за ним последовал весь отряд и овладел тремя башнями. [146]

«Титло храброго, доносил князь Цицианов, не я даю генерал-маиору Портнягину, а солдаты, им предводимые, единогласно в войске возглашали после штурма.»

Овладев всеми башнями, войскам пришлось спускаться в город по каменной стене высотою в четыре сажени. Шести въездов на башни не доставало «нетерпеливости победоносного войска», которое, не смотря на то, что снизу производился сильный ружейный огонь, перетаскивало с наружной стороны степы 14-аршинные лестницы и спускалось в город.

В городе, между тем, смятение было ужасное. Толпы татар, пеших и конных, в беспорядке толкались по улицам, ища ханского бунчука, «воинственного их маяка.» Жены собрались на площадь и своим криком оглашали воздух. Солдаты очищали город от неприятеля. К полудню было уже все тихо. Все улицы были покрыты мертвыми телами. «Солдаты с лошадей снимали золотые уборы....» (См. «Взятие Ганжи», Муханова. «Москов. Телеграф», 1825 г., т. V.).

Таким образом, ганжинская крепость, почитавшаяся лучшею во всем Адербейджане, не устояла против русских войск и пала перед ними полтора часа спустя после начала штурма. Джевад-хан и его средний сын Гуссейн-Кули-ага пали жертвою своего упорства. Но, к чести наших солдат, ни одна из 8,600 женщин, взятых ханом в город из деревень, в залог верности их мужей, и ни один младенец не погибли. «Человеколюбие и повиновение моему приказанию, писал князь Цицианов (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 3-го и 10-го января 1804 г. «Кавказ» 1851 г., № 61, «Тифлисск. Ведомости» 1829 г.), доселе при штурмах неслыханное.»

«Женщины и младенцы, ждавшие необходимой при штурмах смерти, обезоружили неукротимых, так сказать, львов, а вера, к довершению сего, погасила в них лютость, когда защищающиеся, видя их уже сошедшими в город, кинули ружья и даже самые татары начали креститься. Только в одном месте города пролилась кровь рекою. До 500 человек татар засели в мечеть, с тем, может быть, чтоб сдаться победителям, но один армянин сказал нашим солдатам, что между ними [147] есть несколько человек дагестанских лезгин. Одно название лезгин было сигналом смерти всех бывших в мечети.»

Два сына ханских, старший и младший, при самом начале штурма, перелезли чрез стену и, спустясь по веревке, скрылись. Такая оплошность с нашей стороны произошла от малочисленности в отряде кавалерии. Татарской же конницы хотя и было достаточно, «но она, писал князь Цицианов, ни к какой верной службе, кроме грабежа, неспособна».

Сыновья Джевад-хана пробрались, как впоследствии оказалось, к Ибраим-хану шушинскому (карабагскому), от которого князь Цицианов и требовал их.

Ганжа держала всегда в страхе весь Адербейджан и крепость ее считалась между азиятцами оплотом от всяких на них покушений. Ганжа была стратегическим ключом всех северных провинций Персии. Вот почему князь Цицианов считал приобретение ее столь важным.

«Местное положение ганжинской крепости, писал он, повелевает всем Адербейджаном.

Вот почему сие завоевание первой важности для России. Что касается до меня, то я еще не пришел в себя от трудов, ужасной картины кровопролитного боя, радости и славы. Счастливый штурм есть доказательство морального превосходства русских над персиянами, и того духа уверенности в победе, который питать и воспламенять в солдатах считаю первою моею целью.» (Из частного письма кн. Цицианова от 4-го января 1804 года.)

Потеря неприятеля состояла в 1,500 человек убитыми (По свидетельству Зубова, число убитых простиралось до 1,750 человек. «Подв. рус. в стран. кавказс», ч. I, стр. 51.) и взятыми в плен 8,585 мужчин и 8,639 женщин. Ганжинская крепость в добычу нам доставила: 9 медных и 3 чугунных орудия, 6 фальконетов и 8 знамен с надписями (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 10-го января 1804 г. Воен. Учен. Арх., д. № 2416. Также см. «Московский Телеграф» 1825 г., ч. V.), 55 пудов пороху и большой хлебный запас.

С нашей стороны убито: 3 офицера и 35 человек низших [140] чинов; ранено: 12 штаб и обер-офицеров и 192 человека нижних чинов.

В числе пленных, взятых при штурме Ганжи, приведено было к князю Цицианову ханское семейство в весьма жалком виде, что и вынудило выдать им тотчас из экстраординарной суммы 900 руб., отвести им дом на форштате и купить у штурмовавших на счет грузинской экстраординарной суммы: ковров, одеял и прочих вещей. Не ограничиваясь этим, князь Цицианов приказал выдать ханскому семейству из хлебного запаса 30 четвертей пшеницы и по 20 четвертей как сорочинского пшена, так и проса.

Первая ханская жена Бегум, родная сестра нухинского (шекинского) Мамед-хана, просила князя Цицианова, чтобы ее с дочерью отпустили к брату, который просил о том же. Говоря, что никогда не оказывал с своей стороны ни вражды, ни сопротивления русскому правительству, Мамед-Хассан-хан просил сделать одолжение и в знак дружбы отпустить к нему семейство убитого хана, оставшееся без всякого призрения и помощи (Письмо Мамед-Хассан-хана князю Цицианову 8-го января 1804 г. Воен. Учен. Арх., д. № 2416 (А).).

«Письмо ваше, отвечал князь Цицианов (Собственноручным письмом от 9 го января 1804 года. Там же.), я получил, на которое буду ответствовать по статьям. Пишете, что известились о взятии Ганжинской крепости победоносными войсками всероссийскими (Подчеркнуто в подлиннике самим кн. Цициановым.), да для чего же не поздравляете меня с оным? Пишете, что ханша мерзкого и гордого Джевад-хана есть ваша сестра и осталась без призрения, то как вы думаете: чтоб российские генералы, следуя правилам милосердия великого своего Государя Императора, оставили бы сестру вашу без призрения? Я на другой день штурма приказал ей отнести 500 руб. (Письмо это, помещенное на стр. 636 Акт. Кавк. Арх. Комм., т. II, № 1277, несколько отличается от подлинника, которого мы держались с буквальною точностью.) и представлю его императорскому величеству всемилостивейшему моему государю о произведении ей пенсии [149] ежегодно по смерть — следовательно, она не без призрения останется. А что ограблен город, так кто тому виною, кроме вашего зятя, которому о сдаче крепости пять раз я предлагал на выгоднейших условиях, и он, не согласясь, принудил меня к штурмованию, ибо россияне не взявши крепости, которую облегают, не умеют отходить от нее. При каковом случае ни какой азиятец так милосердо не поступил бы, как поступили войска, моему начальству вверенные, сохраня мой приказ, чтоб ни женщин, ни ребят не убивали, и исполнением сего осталось в живых в городе обоего пола 17,000 особ. Никто не смел увлекать в плен, и все на своих местах остались. Теперь скажите, есть ли у вас такие правила и есть ли в вас подобные сердца? Татары грузинские более делали бедствия жителям, нежели российские войска. За всем тем, во удовольствие самой ханши Бегум, отпускаю я к вам ее и с дочерью, а вашею племянницею, как вы о том просите.

Вы пишете, что со времени прибытия моего сюда от вас сопротивления и вражды высочайшему двору не деланы были — да скажите, можете ли вы и подумать такой сильной и славою в Европе и Азии гремящей державе, какова российская, делать сопротивления? Может ли муха бороться с орлом или заяц со львом? Будьте уверены, что от меня зависит только приказать, и тогда Нухинского ханства так же не будет, как и Ганжинского. Верьте Богу, в коего я верую, что противники великого и Богом вознесенного моего всемилостивейшего Государя Императора или как мухи в крови своей потонут, пли как зайцы разбегутся и из куста выглядывать будут,

Итак, не услуги свои долженствовало бы вам мне предлагать, а прислать просить покровительства и подданства всероссийского, и не писать, что Мирза-Аскер препоручение донесет. Кто словесно доносит о таких важных для вас делах? Или по персидским правилам поступая, думаете, что от слов отпереться можно, как многие ханы делывали? Но россиянин в обман отдаваться не умеет. Наконец, так как вы называете милостивым меня вашим приятелем, то я должен по-приятельски вам и посоветовать, чтоб вы, не считая гордостию [150] что-либо выиграть, искали бы и просили письменно о подданстве всероссийском — тогда счастие ваше будет верно и твердо.»

Согласившись отпустить в Нуху семейство ганжинского хана, князь Цицианов рассчитывал, что этим поступком и неслыханным, по обычаям края, снисхождением возбудится привязанность к кротости и милосердию русского правления. Действительно, как в Грузии, так и в соседстве с Ганжею рассказывали об этом, как о происшествии небывалом, прибавляя, что все персияне, захваченные даже в прежних случаях, освобождены и что ни грузины, ни русские не увлекли их с собою, по обычаю, искони существующему в Азии (См. «Славянин», 1827 г., т. I, кн. XII, стр. 217.).

Для полного убеждения ганжинских жителей в том, что русские войска не только не оставят крепости, как это часто случалось прежде, но что и весь край останется навсегда в подданстве России, князь Цицианов полагал необходимым дать Ганже русское имя, «и если ваше императорское величество, писал он, удостоить соизволите сие всеподданнейшее мое представление высочайшей апробации, то дерзаю испрашивать украсить оный священным именем ее императорского величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны под названием: Елисаветполь.»

Согласившись на перемену названия, император Александр приказал даровать всем жителям Елисаветпольского округа льготу на один год от вноса в казну податей (Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 50, № 71.). Князь же Цицианов приказал объявить в Грузии и в новопокоренном ханстве, что кто чрез месяц после обнародования или с 1-го апреля станет в прошениях или актах называть покоренный город Ганжею, а не Елисаветполем, с того взыскивать по одному рублю штрафа (Предложение кн. Цицианова исполнительной экспедиции 3-го марта 1804 г. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 1194.).

Мы сказали, что два ханских сына бежали во время атаки, и как сначала думали к самухскому владельцу, зависевшему от Ганжи. [151]

«Шерим-Беку, писал к нему по этому случаю князь Цицианов («Московск. Телеграф» 1825 г., час. V, стр. 249.), со мною, высокославных российских войск главным начальником, переписываться и пересылать послов некстати и низко для меня; а вы должны были тотчас сами приехать с покорностию. Когда вы боялись Джевад-хана, как же вы меня не боитесь? И как вы смели принять к себе детей его, бежавших отсюда, которых вы должны без всякой отговорки сюда представить. Им худа не будет сделано. Если бы отец их послушался меня и отдал бы мне крепость, то он остался бы здесь ханом на веки. Оставьте все персидские обманы. Приезжайте тотчас с покорностию ко мне и привезите детей ханских, тогда я приведу вас к присяге и в подданные его величества. А если вы замедлите, то я вас и на земле и в воде найду. Вспомните только то, что я слово свое держать умею: сказал, что Джарскую провинцию сокрушу, — и сокрушил; сказал, что царскую фамилию, раздирающую Грузию, из Грузии вывезу, — и вывез; сказал, что Ганжу возьму, — и взял. Теперь судите: можете ли вы равняться с нами? И неужели вы думаете, что поверю вашим отговоркам? Впрочем, вас уверяю, что будете довольны русским правлением и моим приемом, если вы только через день приедете, для того, что после мне дожидаться вас некстати будет.»

Письмо это оказало свое действие. Тотчас после взятия Ганжи, самухский владелец Шерим-Бек, зависевший от хана ганжинского, имевший в своем владении не более 400 домов, приехал к князю Цицианову с просьбою принять его в русское подданство. Князь Цицианов привел его к присяге и обложил податью в 1,000 червонных в год (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 10-го января.).

По получении донесения о взятии Ганжи, император Александр I произвел князя Цицианова в генералы от инфантерии (Высочайшее повеление 4-го февраля 1804 г. и рескрипт от 9-го февраля.). Рассчитывая на получение ордена св. Георгия 2-го класса, князь Цицианов считал себя обиженным этою наградою и под предлогом болезни просил об увольнении его от должности. [152]

«Известие о взятии Ганжи, писал ему вместе с тем Император Александр (Высоч. рескрипт от 5-го февраля. С-.Пет. Арх. Минист. Ин. Дел, 1-13, 1803-4 гг., № 4.), подает мне новый и приятный случай изъявить вам искреннюю благодарность мою за труды ваши на пользу отечества; обстоятельства же, сопровождавшие сие завоевание, усугубляют удовольствие, причиненное мне сим событием. Похваляя меры кротости, которые вы предпочтительно употребить желали, не менее одобряю строгое средство, вынужденное упорством Джевад-хана. Российским воинам, всегда побеждать приобыкшим, неприлично было бы уступить надменности азиятской, и пример таковый, возгордя прочих владельцев той страны, предназначенных в подданство Империи, представил бы, конечно, впоследствии трудности в совершении плана, вам в руководство данного. А потому, признав необходимость жестокой меры приступа, остается мне только воздать должную похвалу храбрости войск, в действии сем подвизавшихся, и радоваться, что человеколюбие обуздало запальчивость, с таковым подвигом нераздельно сопряженную. День сей да послужит примером на грядущие времена, и меч россиян, наказуя одних с ними борющихся, да отвратится от невинных и обезоруженных. Поведение войск в сем случае относя к благоразумному начальству вашему, приятно мне засвидетельствовать вам мое за то удовольствие и поручить вам объявить благоволение мое всем чинам и рядовым, под Ганжею находившимся. Должное же награждение отличившимся определю я по получении подробных от вас о деле сем донесений.

Болезнуя сердечно о жертвах, принесенных упорством Джевад-хана, и сожалея о собственной его и сына его участи, уверен я, что попечительность ваша о раненых сохранит для Империи и воинов ее и новых подданных, Одобряя требуемую вами от Шерим-бека выдачу укрывшихся у него двух сынов Джевад-хана, нужным почитаю, чтобы они отправлены были на житье внутрь России, где найдут они и безопасность, и безнужное содержание, что и представлю вашему распоряжению.

В переписке своей с вами хан ганжинский упоминает [154] о чиновнике персидском и персидских войсках, при нем находившихся; буде таковые окажутся, небесполезно было бы удалить их от театра операций ваших; и вообще оставляя обывателей в жилищах их, переселять служащих в войсках ханов по сю сторону Кавказских гор.

Случившееся с Ганжею и порученное генерал-маиору Гулякову наказание Джарской провинции, за вероломство ее, покажут достаточно народам страны сея, чего они ожидать имеют и от милосердия россиян, и от прещения (?) их за несоблюдение доброй веры и невыполнение обещанного. Я не сомневаюсь, что, обратясь теперь на Имеретию, не совершили бы вы с равным успехом присоединения царства сего к Российской Империи. Устроив же, чрез побережные владения Мингрелии, сообщение с Тавридою, свяжете весь сей край крепчайшим узлом с метрополиею, и тогда исчезнут все препятствия, наносимые поясом Кавказских гор, ущелья коих служили доныне единственным путем.

Разные отношения ваши, на имя государственного канцлера писанные, мне поднесены были. Известие о делах персидских, между оными находящееся, вам от генерал-маиора Завалишина доставленное, заслуживает особливое внимание и показует, что чем быстрее будет течение происшествий, имеющих покорить Российской Империи страны, орошаемые Курою и Араксом, тем благонадежнее успех сих предприятий наших. Деятельность ваша и усердие служат мне залогом, что вы не упустите воспользоваться обстоятельствами, нудящими ныне Баба-хана пещись о сохранении собственной его власти и сокровищей, и тем самым отвлекающим внимание его от Адербейджана и областей, по западному берегу Каспийского моря лежащих, чтобы довершить предначатое и постановить в крае сем твердую ногу, прежде нежели владетель сей в состоянии будет представить тому препоны. Если для совершения оного потребным найдете вы усилить себя войском и денежным пособием, донесите мне о том и будьте уверены, что все, что возможно, вам доставлено будет без отлагательства.»

Устроивши в Елисаветполе временной лазарет для [154] раненых, для лечения которых выписаны были доктора из Тифлиса, и оставивши в Елисаветполе шефа 17-го егерского полка, полковника Карягина, с полком для обороны как крепости, так и всего владения (Рапорт кн. Цицианова Государю Императору 10-го марта. Арх. Мин. Ин. Дел, 1-13, 1803-4, № 4.), сам князь Цицианов спешил в Тифлис для окончания переговоров с Соломоном II, царем имеретинским.

X.

Принятие Имеретии в подданство России. — Переговоры с царем Соломоном. — Условия подданства. — Присоединение Гурии к России.

Пока продолжалась неудачная поездка князя Леонидзе в С.-Петербург, вблизи Имеретии произошли весьма важные события: там пала Ганжинская крепость, взятая штурмом русскими войсками. Известие о падении Ганжи так потрясло соседей Грузии, что большая часть ханов считала своею обязанностию отправить посольства к князю Цицианову с разными заявлениями, преимущественно выражавшими кротость, смирение и кажущуюся готовность исполнить желание русского правительства. В числе озадаченных падением Ганжи был и имеретинский царь Соломон, еще более струсивший, когда узнал о приближении Кавказского гренадерского полка к границам его владений и получил известие., что сам главнокомандующий в непродолжительном времени прибудет в Сурам, находившийся всего в 50 верстах от границ Имеретии. Хотя поездка князя Цицианова и не состоялась, но одно только обещание побывать в Сураме имело уже значительное влияние на ход дела. Соломон стал теперь прибегать к помощи всех, кого только мог привлечь на свою сторону, и приискивать таких лиц, которые могли бы заступиться за него и замолвить доброе слово князю Цицианову (Князь Цицианов канцлеру гр. Воронцову 22-го февраля 1804 г., № 112. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1803-11 гг., № 4.). Многие грузинские князья были употреблены для этой цели царем [155] имеретинским и нельзя сказать, что безуспешно, потому что главнокомандующий не отвергал их исканий. По просьбе задобренных Соломоном лиц, князь Цицианов вошел как бы насильно в переписку с князем Кайхосро Церетели, первым любимцем и сардарем царя, которому, под видом откровенности, писал, что получил повеление силою покорить Имеретинское царство. Главнокомандующий раскрывал перед Церетели всю гибель, которую готовит себе Соломон своим упорством, и все благополучие и блаженство, которого он может достигнуть обратным поведением и чистосердечным раскаянием (Князь Цицианов канцлеру гр. Воронцову 22-го февраля 1804 г., №112. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1803-11, № 4.).

«Должен вам сказать, писал князь Цицианов Кайхосро Церетели (От 7-го февраля 1804 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 367, № 734.), что буря угрожает Имеретии с севера, но она может отвращена быть одною покорностию его высочества царя Соломона имеретинского, и тогда все будет окончено миролюбно, воссияет солнце яснее прежнего над царством Имеретинским; тогда царствование царя Соломона имеретинского не помутится ни на единый час его жизни, которая и сединою украсится на его безвредном престоле, в чем Бога живого беру в поручительство.

Наконец, не должен утаить перед вашим сиятельством и того, что нужнее всего его высочеству закрыть уши от здешних грузинских беспокойных вестников и не ставить себе грузинских царевичей примером, ибо девять совместников к грузинскому престолу на пагубу разоренной земли и древней по православию оставить было не можно, хотя мера сия противна была человеколюбивому и милосердому сердцу его императорского величества всемилостивейшего Государя моего, хотя мера сия есть протриворечуща правилам Всероссийской Империи, не прикосновенным коварству и обманам».

Письменные переговоры не мешали другим, веденным изустно. Шестидесятилетний грузинский князь Георгий Абашидзе, до самой присяги имеретинского царя, не сходил с лошади, поминутно [156] ездя в Кутаис и обратно, для изустных переговоров с обеими сторонами. Он был тестем князя Церетели, и потому употреблен князем Цициановым для переговоров. Соломон говорил, что если будет удостоверен, что останется царем, тогда он согласится на все условия. Главнокомандующий в ответ на это требовал, чтобы царь к приезду его в Сурам выслал князя Кайхосро Церетели с поздравлением о взятии Ганжи и с полномочием вести переговоры о подданстве.

— Если Соломон II, говорил князь Цицианов, согласится на все статьи, ему предлагаемые, и сохранит обязанности верноподданного, то я обещаю, по обычаю азиятскому, поклясться в том, что он останется царем.

Таким образом, вместо того, чтобы овладеть Имеретиею силою оружия, дела принимали такой оборот, что она могла быть присоединена к России путем мирных переговоров и незначительною уступкою с нашей стороны, т. е. оставлением Соломона царем имеретинским. Князь Цицианов находил в таком оставлении даже некоторую выгоду для. России. По его мнению, «оставляя царей, при мнимом их царстве, в совершенном подданстве России, на условиях, выгоды ей доставляющих, Империя, ограждается от издержек, требуемых введением российского правления».

Предпочитая добровольную уступку и согласие всякому приобретению с боя, главнокомандующий весьма охотно принял имеретинских послов, князя Кайхосро Церетели и князя Сехния Цулукидзе, прибывших в город Гори поздравить князя Цицианова от имени царя с одержанною им победою (Князь Цицианов князю Чарторижскому 10-го марта 1804 г. Арх. Мин. Иностр. Дел.). Представленное ими письмо Соломона заключало в себе также поздравление вместе с упреками о том, что Цицианов не известил его «о столь знаменитой победе, в коей как по единоверию, так и по преданности к России» он принимает столь живое участие. В конце письма царь говорил, что присланные пм князья передадут изустно все его мнения и желания.

Сколько ни неудобен этот азиятский обычай вести [157] переговоры изустно, но, так как он был повсеместно принят, то князь Цицианов должен был на него согласиться и начать переговоры. Посланные объявили, что Соломон желает вступить в подданство России, с тем однакоже, чтобы остаться царем и чтобы была оставлена в его владении Лечгумская область, отнятая им у Дадиана мингрельского. Согласившись па первое, князь Цицианов не соглашался на второе. Это вызвало длинный, упорный разговор с обеих сторон, кончившийся тем, что посланные объявили невозможность вести переговоры далее, не быв уполномочены согласиться на возвращение Лечгума князю Дадиану.

Они просили, чтобы главнокомандующий отправил вместе с ними своего чиновника к Соломону, обещаясь, с своей стороны, оказать полное содействие и старание к удовлетворительному окончанию переговоров (См. Акты Кав. Археогр. Комм., т. II, стр. 369.). По выбору главнокомандующего, поручик лейб-гвардии Преображенского полка и камергер граф Воронцов (Впоследствии князь и наместник Кавказа.), со свитою, отправлен был к царю Соломону.

Он вез с собою проект прошения Соломона к императору Александру, в котором заключались условные статьи подданства, и получил приказание, не соглашаясь на перемену в них ни одного слова, возвратиться непременно через 15 дней, т. е. к 24-му марта (Князь Цицианов князю Чарторижскому 10-го марта, № 129.).

Посылка эта должна была окончательно решить вопрос о том, вступят ли русские войска в Имеретию дружелюбно, или с мечом в руках.

«Твердость сего молодого офицера, доносил князь Цицианов (Рапорт князя Цицианова Г. И. 10-го марта 1804 г. Арх. Минист. Иностр. Дел.), исполненного благородных чувствований и неустрашимости примерной, рвение к службе вашего императорского величества и желание отличиться оным удостоверяют меня, что поездка его будет небезуспешная.» К сожалению, надежда эта не подтвердилась. Не смотря на неоднократные требования аудиенции у царя, граф Воронцов едва мог того добиться. 20-го марта по [158] полудни он был призван, наконец, к Соломону и, после долгого разговора, получил в ответ, что царь не может подписать пункты, обозначенные в прошении, а желает просто присягнуть на верность Государю Императору без всяких пунктов (Рапорт графа Воронцова князю Цицианову 21-го марта. Арх. Мин. Инос. Дел, 1-10, 1803-11 гг., № 4.). Граф Воронцов отвечал, что одного без другого принять не может. Соломон хотел писать князю Цицианову о причинах, побудивших его придти к такому решению, но граф Воронцов отказался принять это письмо для доставления и объявил, что после этого и главнокомандующий ни в какие переговоры с ним не вступит. Имеретинский царь отвечал, что, сознавая свою трудность борьбы с Россиею, он все-таки не может подписать условия, выполнить которые он не в состоянии.

«Не нужно изъяснять мне вашему сиятельству, писал граф Воронцов, сколько я огорчен тем, что посылка моя сюда была неудачна, но видно Богу угодно истребить род Багратионов, везде, где оный ни находится.»

Получивши сведения об отказе Соломона подписать условия, князь Цицианов потребовал к себе находившегося в Тифлисе князя Леонидзе, как для личных с ним переговоров, так и для отправления его к царю с самым решительным требованием, за которым должно было последовать вступление наших войск в Имеретию.

Человек слабого характера, Соломон находился во власти некоторых князей, вертевших им по своему произволу. Не в силах будучи избавиться от их влияния, Соломон не мог решиться на вступление в подданство России против воли советников, верных ему только до тех пор, пока царь действовал в их духе и сообразно их видам. Привыкшие к произволу и своеволию, они естественно не желали вступать в подданство России, а род феодального правления в Имеретии был причиною того, что царь очень часто не имел власти над князьями, и был бессилен заставить их исполнить свою волю, если она была не согласна с их видами. В таких случаях князья отлагались от власти царя и объявляли себя независимыми, «а [159] потому нужным я счел, писал князь Цицианов в одном из своих донесений (Кн. Цицианов кн. Чарторижскому 23-го марта 1804 г.), перед вступлением в Имеретию, отправить авангард из золота и серебра, для прельщения, считая, что может быть сим средством дружелюбно можно будет вступить в оную».

Одновременно с этим князь Леонидзе получил ноту (От 30-го марта 1804 г. Арх. Мин. Иност. Дел, 1-13, 1803-12 гг., № 7.), в которой главнокомандующий писал, что неудачные переговоры графа Воронцова с царем относительно условий, служащих основанием вступления в подданство России имеретинского царя, заставили его решиться прибегнуть к силе и оружием достигнуть того, чего нельзя было достичь переговорами. Он указывал Соломону, что для избежания от гибели ему нет другой дороги как та, чтобы безусловно согласиться на предложения, ему делаемые, и вступить в подданство России со всем своим царством. Для исполнения последней цели, князь Цицианов приглашал Соломона выехать на границу с несколькими князьями для свидания с ним и личного заключения условий. Для доставления окончательного ответа князю Леонидзе дано было восемь дней срока, считая тут проезд в Кутаис и обратно. В случае согласия, Соломон должен был выслать для встречи войск одного из самых почетнейших князей и выставить на пути 200 волов, для перевозки тяжестей, за которых обещана плата по 1 р. 50 к. за вола.

«Князь Цицианов, говорилось в ноте, не может умолчать о том, что, зная сколь великое влияние имеют князья имеретинские в советах царских, с прискорбием провидит, что они, противными сему предложению советами, разлучают себя навеки с своим отечеством, где родились и возросли.»

Чтобы склонить князей на свою сторону, отправлен был в Кутаис, вместе с князем Леонидзе, грузинский князь Георгий Абашидзе с тайными предложениями, заключавшимися в обещании денег тем лицам, которые будут способствовать благоприятному исходу переговоров.

Сколь настойчиво не были ведены переговоры с [160] имеретинским царем, они не могли принять благоприятного для нас исхода до тех пор, пока были бескорыстны. Князь Абашидзе с 10,000 рублей изменил ход переговоров; он подкупил некоторых лиц, приближенных к Соломону и имевших влияние на дела. Неудачная поездка князя Леонидзе в С.-Петербург, решительное требование князя Цицианова и, наконец, советы подкупленных лиц заставили царя согласиться на свидание с главнокомандующим (Письмо кн. Абашидзе и Леонидзе к князю Цицианову от 6-го апреля 1804 г. Арх. Мин. Иностран. Дел.).

«Я поспешаю, писал Соломон (Перевод письма царя Соломона кн. Цицианову. Арх. Мин. Иностран. Дел.), лично вас видеть в назначенном вами месте и объявить изустно всю мою мысль и тайну сердца моего с чистою, бесковарною душою и тогда отдам себя со всею моею возможностию в вечное рабство его императорскому величеству и поручу себя и царство мое отеческому благопопечению вашему.»

Князь Цицианов тотчас же отправился в селение Вахань, последнее на границе Грузии, и приказал отрядить туда же из Сурама комплектную роту 9-го егерского полка, с одним орудием. Царь Соломон прибыл сначала в крепость Чхери, а потом в деревню Леговани, бывшую в семи верстах от места пребывания князя Цицианова,

16-го апреля, пополудни, последовало первое свидание, которое было, однако же, безуспешно, точно так же как и следующее затем 19-го апреля, в открытом поле, при урочище Елазнаури. Приехав с назначенным числом свиты с обеих сторон, договаривающиеся, после весьма продолжительного совещания, не пришли ни к чему. Главным предметом недоразумений была Лечгумская провинция, которую Соломон не соглашался уступить князю Дадиану мингрельскому. Имеретинский царь просил, прежде окончания переговоров, позволить ему составить совет. Получив это разрешение, он устранил себя совсем от переговоров и прислал, вместо себя, депутатами князя Цулукидзе и двух князей Церетели, из коих один был салтхуцес, а другой сардарь. Доверенные просили оставить [161] Лечгумскую провинцию за Имеретиею. Главнокомандующий не мог согласиться на просьбу, так как провинция эта оставлена была уже у мингрельского владельца по последнему заключенному с ним договору. На этот раз переговоры были также безуспешны и окончательно прерваны. Прощаясь с Соломоном, князь Цицианов объявил ему, что, «к сожалению, видит себя в необходимости иметь с ним уже другого рода свидание, т. е. на ратном поле со шпагою в руках» (Всеподд. донесение кн. Цицианова от 25-го апреля 1804 г. Акты Кавк. Археог. Комм., т. II, № 748.).

На следующий день, 20-го апреля, рота егерей с орудием под начальством подполковника князя Эристова, заняла ближайшую имеретинскую деревню Серабно, в трех верстах от Вахани, где были тотчас собраны все крестьяне, вместе с их помещиком, и приведены к присяге на верность России. В то же самое время генерал-маиор Тучков, следовавший уже в Имеретию, с 19-го апреля, с своим Кавказским гренадерским полком (Из донесения кн. Цицианова гр. Воронцову 20-о апреля 1804 г. № 50. Арх. Минист. Иностр. Дел, 1-7, 1803-7 гг., № 5.), получил приказание с двумя баталионами этого полка двинуться с того места, где застанет его приказание, на картахскую дорогу, ведущую в Имеретию, и расположиться лагерем па границе Грузии с Имеретиею. Отсюда послать в соседние имеретинские деревни сильный отряд, для склонения обывателей к присяге на верность России. Полковник Козловский, посланный Тучковым, с успехом выполнил данное ему поручение.

Занятие имеретинских деревень и новое старание князя Абашидзе, посланного главнокомандующим для переговоров, под предлогом прощания с зятем и успевшего видеться с царем, заставили последнего решиться на возобновление свидания. Соломон отправил тех же трех депутатов с письмом к князю Цицианову, в котором писал, что готов все сделать по предложению главнокомандующего; готов присягнуть на подданство России, но просит, чтобы по смерть был оставлен царем Имеретии, и чтобы Лечгум, как главная причина прекращения [162] переговоров, не был передаваем во власть Дадиана мингрельского, пока имеретинский царь не представит доказательств на право владения этою областью и пока не последует на то высочайшей резолюции.

Уверяя всем, что было для него свято, что Лечгум всегда принадлежал Имеретии, а не Мингрелии, Соломон в том же письме приложил письменные условия, на которых полагал войти в подданство России. Обещая поступать во всем не иначе как «по приказанию и спросу» главнокомандующего, имеретинский царь просил оставить его самовластным правителем народа, предоставить ему суд и расправу; награждение и наказание его подданных; просил, чтобы русские войска, которые будут находиться в Имеретии, исполняли все его приказания и, наконец, чтобы власть русского правительства не простиралась на Гурию (Письмо имеретинского царя Соломона кн. Цицианову 21-го апреля 1804 г. Арх. Минис. Иностр. Дел, 1-13, 1803-12 гг., № 7.). Относительно царевича Константина имеретинский царь предоставлял на волю главнокомандующего или оставить у него, или взять к себе, но в последнем случае не требовать от него возвращения имений царевичу. Князь Цицианов отвечал, что относительно царевича Константина он объяснил уже свои виды уполномоченным царя и не имеет надобности излагать письменно; все же остальные пункты, предложенные Соломоном, могут быть постановлены согласно с желанием царя имеретинского (Письмо кн. Цицианова царю Соломону 22-го апреля 1804 г.).

В полдень 23-го апреля Соломон назначил свидание с главнокомандующим, для принятия присяги и подписи трактата подданства, но при непременном условии, чтобы о Лечгуме было написано так, как он просил. Князь Цицианов писал Соломону, что он удивляется требованиям его о Легчуме и тем более после последнего письма, удовлетворяющего пользам и желаниям царя.

«Итак, писал главнокомандующий (Письмо кн. Цицианова царю Соломону того же числа.), с прискорбием я вижу, что вам неугодно согласиться ни на что, ибо присланные депутаты привезли ко мне ваше писание, требующее от меня [163] оного письма, и когда я против желания моего на то согласясь отправил, то вы изволите делать новые требования ваши о перемене статьи; после сего я отдаю на собственный вашего высочества справедливый суд: можно ли надеяться конца, коль требования столь часто переменяются? Со всем тем посылаю, по требованию вашего высочества, пункты, прося о решительном ответе, для чего отправляю сиятельного князя Егора Абашидзе.»

Царь Соломон долгое время упирался, требовал изменить постановление о Лечгуме, но наконец 25-го апреля согласился на свидание, на котором была совершена присяга и подписан трактат, изложенный в форме просительных пунктов.

Не имея чистосердечного намерения вступить в подданство России, Соломон и на этот раз, по совету своих приближенных противной нам партии, хотел прибегнуть к хитрости и обмануть князя Цицианова. Царю посоветовали сделать фальшивую печать, т. е. с ошибками в титуле и имени, и приложить ее па присяжном листе, с тою целью, чтобы впоследствии, при благоприятном случае, можно было уклониться от подданства. Если бы русское правительство стало тогда упрекать Соломона в неверности, то, по мнению его советников, он может отговориться тем, что никогда ни присягал, а если и имеется на присяжном листе печать с его именем, то она фальшивая, потому что с ошибками, а такую царь употреблять не может.

Когда в день присяги Соломон хотел под трактатом приложить такую печать, то князь Цицианов, предуведомленный заранее о проделках его советников, объявил царю, что под столь важным актом одной печати недостаточно, и что необходимо подписать трактат собственноручно, что Соломон и принужден был сделать в присутствии главнокомандующего.

Предавая себя, со всем своим законным потомством и царством «в вечное и верное рабство и подданство Российской державе», Соломон и его преемники (В случае, если Соломон умрет бездетным, то наследство престола должно было перейти к царевичу Константину Давидовичу.) сохраняли право пользоваться царскими достоинствами и почестями, но со всеми [164] «обязанностями верноподданного раба Всероссийского Императора». Суд и расправа на прежнем основании оставлены у царя, в пользу которого должна была поступать часть доходов с рудников, городов и таможенных сборов, но с условием не брать пошлин с товаров, провозимых через Имеретию.

Для водворения порядка, внутреннего и внешнего спокойствия в стране, русские войска должны занять Имеретию, но царь обязан доставлять им провиант, фураж и построить дома с отоплением. Соломон обязывался повиноваться во всем русским властям; как верноподданный раб, на владения князя Дадиана мингрельского никакого притязания не иметь, пленных мингрельских возвратить и взятые крепости очистить.

После присяги имеретинский царь получил орден Св. Александра Невского и секретное письмо князя Цицианова, в котором главнокомандующий разъяснял опасения Соломона и удостоверял его в том, что занятые имеретинскими войсками лечгумские крепости останутся у него до тех пор, пока не будут разобраны представленные царем документы на право владения этою областью.

«Если царевич Константин Давидович, писал князь Цицианов, не будет отдан в землю вашу наследником, то имения, ему принадлежащие, да останутся у вашего высочества.»

Опасения Соломона, что в случае неудовольствия на него главнокомандующих, он не будет иметь возможности оправдаться перед Императором в возводимых на него ложных обвинениях, заставили князя Цицианова уверить его, что письмо, написанное в собственные руки Императора, не смеет никто распечатать, и имеретинский царь таким способом всегда будет иметь возможность изложить свою просьбу Государю. Секретное письмо князя Цицианова, написанное с целию удовлетворить желанию Соломона, вместе с тем было написано и для того, чтобы не оскорбить и царицу имеретинскую Анну, долженствующую выехать из Грузии, ни князя Дадиана, относительно Лечгумской провинции.

Прочитав это письмо, Соломон окончательно успокоился. Выслав всех из палатки, в которой происходили переговоры, царь, по азиятскому обычаю, умолял князя Цицианова «заклясться» [165] находящимся на нем крестом, что все написанное будет исполнено, и он до конца своих дней останется царем. Главнокомандующий уверил его, что все условия будут исполнены в точности, если имеретинский царь сам сохранит верность свою к России. Прощаясь друг с другом, Соломон между прочим говорил князю Цицианову (Из рапорта кн. Цицианова Г. И. от 25 апреля 1804 г. Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-13, 1803-1812 гг., № 7.):

— Из Кутаиса отправил я к вам письмо с князем Абашидзе и нашим посланником, в коем извещал, что при свидании с вами открою мои мысли, яко отцу, и войду в подданство его величества. Первое наше свидание кончилось нехорошо, и потому не мог я с вами объясниться. Поелику же теперь дело совершилось, и я имею подписать статьи, то нижеследующие четыре пункта объявляю вам яко сын милостивому отцу, и оставлю на вашу волю осчастливить меня или нет сими четырьмя пунктами. Если же на все не соизволите, то по крайней мере не оставьте без исполнения первого, а я под статьями подпишусь, и яко сын буду покорен.

Князь Цицианов согласился выслушать эти четыре заявления.

— Сии представляемые мною статьи (трактат), продолжал Соломон, о вступлении моем в подданство его императорского величества, мною подписанные при моем человеке, да следуют с вами. По возвращении моем отсель, в скорости, представлю я к вам документы на право Лечгума. Те помянутые и подписанные мною статьи и документы на Лечгум, прошу, в знак отеческой вашей милости, отправить к Государю с моим человеком.

— Никакому подданному неприлично посылать послов к своему Государю, отвечал на это князь Цицианов, советовал бы я документы доставить для всеподданнейшего представления ко мне. Я же обещаюсь ходатайствовать у его императорского величества о позволении отправить от царства Имеретинского четырех или пяти первостатейных князей, для принесения всеподданнейшей благодарности за принятие в подданство. Когда получу высочайшее на то разрешение, то не оставлю вас известить. [166]

— Да милостию его императорского величества ознаменован буду царскими знаками.

— Не оставлю и о том представить его императорскому величеству и уведомлю ваше высочество о резолюции.

— По смерть мою да буду иметь жалованье, сколько будет возможно, и в сходство царскому дому, да буду иметь войска, по правилу российскому, на моем жалованье.

— Неприлично царю жалованье просить, поелику все доходы уже предоставлены в статьях, а о войске еще меньше смею представить, когда часть войска назначается на всегдашнее пребывание в Имеретии и императорскому войску жалованье получать от вашего высочества несовместно.

— Если потребует время или нужда, да имею право прибавить или убавить в подписанных мною статьях.

— И подумать о том невозможно, поелику святость оных должна соблюдаема быть во всей строгости, без чего ничего бы верного не было.

Князь Цицианов находил весьма полезным для дел наших отправление имеретинских депутатов в С.-Петербург, потому что князья эти, имея влияние на дела имеретинского царства, или, лучше сказать, находясь в феодальной зависимости от царя, быв обласканы нашим правительством, могли сделаться сторонниками России и работниками в пользу ее интересов. Примером тому мог служить салтхуцес князь Зураб Церетели, приезжавший в Петербург в 1787 году в звании посланника имеретинского царя. С этого года до самого присоединения Имеретии Церетели был расположен к России, и во всех случаях склонялся в пользу ее интересов.

Отправление депутатов от Имеретии, точно так же, как и от Дадиана мингрельского, для избежания зависти между ними, предполагалось сделать одновременно осенью. Император согласился на присылку пяти лиц от Имеретии и двух от Мингрелии, из числа князей самых «почтеннейших и усердием своим к нам отличие таковое заслуживших» (Кн. Цицианов царю Соломону 30-го сентября 1804 г., № 393.). Сообщая об [167] этом Дадиану и имеретинскому царю, князь Цицианов писал Соломону: «поелику же, для сего важного случая, должно употребить людей с опытностию, и чтобы они были из почетнейших фамилий, то и полагаю я необходимым отправить князей: салтхуцеса Зураба Церетели, Кайхосро Церетели и Сехнию Цулукидзе, яко главных особ от лица вашего бывших в Вахани при переговорах и постановлениях между мною и вашим высочеством, с коими буде угодно будет также весьма прилично было бы отправить его высокопреосвященство архиепископа Кутателя и князя Соломона Леонидзе, бывшего уже при высочайшем дворе в качестве уполномоченного посланника».

«О сих способах я упоминаю не для того, чтобы мешался в выбор, который вашему высочеству во всем пространстве слова принадлежит, но потому, что вам угодно было, при нашем свидании, дать мне право подавать советы, ко благу относящиеся». (Кн. Цицианов царю Соломону 30-го сентября 1804 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 792.)

Таким образом, желание императора Александра, выраженное князю Цицианову в именном указе от 5-го февраля, чтобы «но совершении присоединения царства Имеретинского к Российской Империи, и устроив через побережные владения Мингрелии сообщение с Тавридою связать весь сей край крепчайшим узлом с метрополиею», было исполнено князем Цициановым.

Высочайшею грамотою от 4-го июля 1804 года Имеретия принята в подданство России, и Грузинское царство, в 1390 году разделенное, Александром I, царем грузинским, на царство имеретинское и владение мингрельское, в 1804 году Александром же I, Императором российским, соединено опять в одно целое.

Покончив так удачно с имеретинским царем, князь Цицианов еще успешнее решил вопрос о присоединении Гурии к России. Не вступая с князем Гуриели ни в какие переговоры, он написал ему короткую записку следующего содержания: «Так как царство Имеретинское имело счастие вступить в подданство его императорского величества всемилостивейшего [168] государя императора, то и провинция Гурия, без всякого сомнения, долженствует, по всегдашней зависимости своей от Имеретии, состоя и ныне в равной от нее зависимости, быть также в подданстве всероссийской державы, с каковым вступлением поздравляю вашу светлость, яко нового верноподданного России.» (От 29-го мая 1801 г., № 298. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, стр. 540.)

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886