ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

VI.

Поручение князю Цицианову содействовать освобождению имеретинского царевича Константина. — Отъезд из С.-Петербурга в Грузию царицы Анны. — Отправление Броневского в Имеретию для переговоров с царем Соломоном. — Освобождение царевича Константина. — Отправление царем Соломоном посольства в Петербург. — Просьба и условия, на которых имеретинский царь желал вступить в подданство России. — Двуличие Соломона. — Его бесчеловечный поступок с посланными к кн. Цицианову от Дадиана Мингрельского. — Прервание переговоров и обратное отправление посланного в Тифлис. — Предположение императора Александра I, высказанное в рескрипте о действиях наших в Закавказье.

Неудачная миссия Соколова в Имеретию по делу об освобождении царевича Константина послужила князю Цицианову поводом к началу сношений его с царем Соломоном II.

В декабре 1802 года канцлер уведомил находившуюся в Петербурге царицу Анну, что освобождение царевича Константина не состоялось, что царь Соломон, не имея детей, желает его усыновить, почему канцлер и советовал царице ехать в [96] Грузию, где князю Цицианову поручено было принять новые меры к освобождению царевича (Письмо канцлера царице 6-го декабря 1802 г. Арх. Мин. Иностр. Дел 1-10, 1802-14 гг. № 2.).

Анна согласилась на сделанное ей предложение и получила дозволение от императора Александра ехать в Тифлис, с производством ей там того же содержания, какое получала она в С.-Петербурге (Прошение царицы 23-го января 1803 г. Там же.). Император Александр в то же время писал князю Цицианову (Рескрипт кн. Цицианову 23-го февраля 1803 г. Там же.):

«Вам небезызвестен предмет приезда сюда вдовствующей царицы имеретинской Анны; а равным образом, знаете вы, конечно, что по просьбе ее отправлен был отсюда в Имеретию коллежский советник Соколов, с препоручением касательно доставления свободы сыну ее, насилием имеретинского царя в заточении у него содержащегося; и что поездка сего чиновника не имела предполагаемого успеха. Ныне помянутая царица, при изъявлении желания своего отправиться на жительство в Грузию, просила меня. чтобы дело сие препоручено было в особенное покровительство ваше. Я тем удобнее склонился на удовлетворение сей ее просьбы, что и по долгу человечества, и по личному уважению к сану ее, не могу я не принимать особенного участия в стесненном ее положении. Вследствие чего и возлагаю на вас употребить всевозможные способы, кои вы, сколько по вверенному вам начальству в Грузии, столько же и по известному мне вашему благоразумию, найдете за удобные и полезные, для доставления означенному царевичу свободы. Само собою следует, что подвиги ваши по сему делу должны начаты быть убеждением царя имеретинского на освобождение означенного царевича и уверениями, что, согласясь на оное, окажет он мне особливую благодарность. Каким же образом должно быть учинено от вас к нему о том отношение, я предоставляю вам распорядить сие, по лучшему соображению вашему, так, чтобы по известному недоброжелательству к вдовствующей царице, не произошло оттого каких-либо неприятных для нее [97] последствий, как например, чтобы мщение царя имеретинского не посягнуло на самую жизнь несчастного царевича. как о том даже носились было и слухи. Но если бы предвидели вы, что всякое отношение к царю по сему предмету останется безуспешно, и что между тем имели бы вы в виду возможность доставить несчастному царевичу свободу и возвращение в дом матери его способами совсем иными, изобретенными искусством и деятельностию вашею, я не возражаю даже и употребления в действо сих последних, лишь бы только исполнено оное было приличным образом. Одним словом, чем более приложите вы старание к благоуспешному дела сего окончанию, тем вящшее приобретете от меня благоволение.»

Еще до получения этого повеления, князь Цицианов старался, с помощию разных секретных поручений, освободить царевича. Но так, как царь Соломон считал минуту его освобождения минутою своей гибели, то он и не надеялся достигнуть этой цели. Вместе с тем, князь Цицианов нисколько не беспокоился за жизнь царевича, оставаясь в полном убеждении, что царь Соломон, зная участие, которое принимало в нем наше правительство, не дерзнет покуситься на нее. Когда же главнокомандующий получил приведенный нами рескрипт, которым возлагалось на особое его попечение освобождение царевича, тогда он вступил в переговоры об этом с князем Кайхосро Церетели, пользовавшимся большою доверенностию царя Соломона (Рап. кн. Цицианова государю императору 9-го апреля 1803 г. Арх. Мин. Внутр. Дел. Грузинские дела, ч. II.).

После долгого торга и переговоров. князь Церетели обещал, за 5,000 руб., если не передать царевича Константина в руки князя Цицианова, то, по крайней мере, освободить его из крепости и, вместе с тем, убедить царя Соломона выдать в наши руки грузинских царевичей Юлона и Парнаоза. Если же последние не будут выданы, то князь Цицианов обещал, собственно за освобождение царевича Константина, заплатить только треть суммы.

Заручившись обещаниями князя Церетели, главноуправляющий, [98] собственно для личных переговоров с царем Соломоном об освобождении царевича Константина отправил в Имеретию своего правителя канцелярии, надворного советника Броневского, которому поручил: 1) требовать освобождения царевича Константина Давидовича, для доставления в Тифлис к царице Анне; если же на это не согласятся, то ограничиться в требовании тем, чтобы царевича выпустили из крепости и привезли в Кутаис; 2) требовать настоятельно выдачи царевичей Юлона и Парнаоза, добровольным их склонением к этому или силою. В последнем случае имеретины должны были доставить их в целости до границ Грузии, а Броневскому предписано было вызвать к границам две роты, и передать там царевичей военному начальству; 3) разведать, не согласится ли царь Соломон выпускать ежегодно из Имеретии до 5,000 штук строевого корабельного леса за умеренную цепу или из усердия (Предписание Броневскому 30-го апреля 1803 г. Акт. Кавк. Арх. Комм. т. II, № 699.).

Таким образом, поручение, данное Броневскому к царю Соломону, было двоякое: во-первых, стараться об освобождении царевича Константина, а во-вторых, вызвать из Имеретии царевичей Юлона и Парнаоза, что казалось было согласно с видами и самого царя Соломона.

Содержание царевичей и многочисленной их свиты было весьма обременительно для Соломона, так что он принужден был даже наложить на народ особую денежную подать, которая и названа «податью для грузин». Имеретинский царь сознавал, что его подданные были недовольны новыми поборами для содержания иноземных царевичей, и потому сам принимал большое участие в том, чтобы уговорить их выехать в Россию (Всепод. рапорт кн. Цицианова 27-го июня 1803 р. Арх. Мин. Ин. Дел. 1-10, 1802-14 гг., № 2.). Первейшие и довереннейшие князья имеретинские, митрополит кутаисский, князья Церетели, поочередно уговаривали Юлона и Парнаоза; наконец, сам царь Соломон был у них со всем споим советом и говорил, что спасение царства Имеретинского зависит от выезда их в Россию и от исполнения воли [99] императора Александра. Броневский также имел несколько раз свидание с царевичами, но с весьма малым успехом. Целая неделя прошла в одних только ни к чему не приведших переговорах. Царевичи на все уговаривания отвечали отказом: они все еще имели виды и замыслы на царство Грузинское.

Видя все старания безуспешными и в переговорах одну только трату времени. Броневский прекратил переговоры с царевичами и стал требовать решительного ответа по первому поручению, т. е. по вопросу об освобождении царевича Константина. Царь Соломон больше всего боялся согласиться на это потому, что не знал, где Константин будет оставлен на жительство. Он боялся, чтобы царевич не остался в Тифлисе и тем не способствовал бы смутам и волнениям в Имеретии. Опасения Соломона основывались на противоречии, будто бы им найденном в требовании нашего двора. В грамоте императора Александра к Соломону, доставленной ему коллежским советником Соколовым в 1802 году, говорилось, что царевич Константин призывается к высочайшему двору на всегдашнее пребывание в России, а в рескрипте императора Александра к князю Цицианову, от 23-го февраля, между прочим упомянуто было о возвращении царевича в дом матери его, которая имела позволение остаться на жительстве в Грузии. Это недоразумение и составляло главную заботу Соломона, который откровенно высказал надворному советнику Броневскому свое опасение, «чтобы пребывание царевича Константина близ пределов имеретинских не произвело пагубных для него следствий в умах подданных царства Имеретинского».

На публичной аудиенции, в присутствии всех князей, составляющих совет, Броневский совершенно неожиданно получил заявление Соломона, что он не может освободить Константина. Имеретинский царь говорил, что для него легче отдать все царство Имеретинское, нежели выпустить царевича из крепости, и повергнуть Имеретию в междоусобие. При этом Соломон с самонадеянностью отозвался, что никакая сила не может исторгнуть Константина из заключения. Броневский отвечал скромным замечанием, что достоинству Российской Империи неприлично [100] грозить и хвалиться своим могуществом, но что вторичное посольство, оставшись безуспешным, может навлечь на царя справедливый гнев русского императора; что если этот ответ есть последний и решительный, то он завтра же оставит Имеретию. Соломон с некоторым замешательством уклонялся от решительного ответа, и Броневский располагал выехать на следующий день. Но в ту же ночь князь Кайхосро Церетели, первый сардарь имеретинский и митрополит кутаисский прислали просить Броневского, чтобы он, хотя под предлогом болезни, остался еще один день, и что они употребят последние средства к склонению царя на освобождение царевича Константина. Броневский исполнил их просьбу и действительно на следующий день Соломон пригласил его к себе и объявил, что с полною доверенностию к обещанию императора Александра сохранить Имеретию от всех возмущений и удостоить оную покровительством, он решился предать «жребий царства Имеретинского в священные руки Александра милосердного и отправить царевича Константина к высочайшему двору».

Таким образом царевич Константин был освобожден из заточения в крепости Мухури, в которой содержался в течение 10 лет в самом жалком состоянии, не имея не только приличной, но и необходимой одежды (Освобождение царевича Константина стоило 173 червон. и 2,291 руб. Любопытный счет издержкам был следующий. На заготовление для пути и на путевые издержки до Кутаиса 30 червонцев. Во время пребывания в Кутаисе, на подарки и угощение приставам, находившимся при нем, и другие мелкие расходы, 70 черв. На возвратном пути Броневского в сопровождении царевича, на содержание его со свитою 23 червонца. За вьючных лошадей от Кутаиса до Тифлиса 50 руб.

Итого 173 червонц. 2,291 руб. 60 коп. [101]

Подарена царевичу лошадь сивая с турецким серебряным убором и таким же серебром набранным чепраком, присланная мне (т. е. кн. Цицианову) в подарок от карсского паши, счисляющаяся по приходной о подарках книге казенною (См. рап. кн. Цицианова Г. И. 27-го июня 1803 г., № 23.)).

30-го мая царевич Константин прибыл в Тифлис, в сопровождении Броневского и князя Соломона Леонидзе, названного вице-канцлером имеретинским. Последний имел с собою грамоту к императору Александру. Царь Соломон в письме своем писал князю Цицианову, что относительно грузинских царевичей, он, забыв родство и единокровие, убеждал к выполнению воли главноуправляющего; что он лишил их всякой надежды на возможность пребывания в Имеретии, и объявил, что если они не желают исполнить требований князя Цицианова, то должны выехать из его владений.

«О царевичах грузинских Юлоне и Парнаозе, доносил князь Цицианов императору Александру, сделано положение с царем Соломоном на следующем основании: поелику выезд их в Россию на сей раз превосходит всякое ожидание, и сколько приметно было из речей их, не прежде может иметь место, как по совершенном их удостоверении в благоволительном и милосердом вашего императорского величества принятии прочих членов царской фамилии, выехавших уже в Россию, в чем, по ослеплению их, кажется они сомневаются, то царь Соломон, а паче известные князья имеретинские, к нам преданные и в деле сем заинтересованные, дали твердое обещание, продолжать всеми мерами наклонять их к выезду в Россию; в случае же, если бы, по легкомысленности их, решились они вдруг оставить Имеретию и искать убежища в Персии, в каковом намерении, по правам гостеприимства и по единокровию, царь Соломон явным образом препятствовать им не может, тогда обещают меня уведомить, какими дорогами намерены они будут скрыться и куда именно, дабы я мог принять заблаговременно нужные меры, для пресечения им пути в Персию, поколику откроется к тому возможность и буде коснутся они пределов грузинских.»

В том же письме Соломон просил главноуправляющего [102] об отправлении князя Леонидзе в С.-Петербург вместе с царевичем Константином.

По причине разлития р. Терека и сорвания всех мостов в Кавказском ущелье, отправление это остановлено было до осени. К тому же в отправлении царевича. в Петербург, по мнению князя Цицианова, не было необходимости, так как, царица имеретинская Анна должна была скоро прибыть в Грузию. Император Александр находил, однако же, необходимым, все-таки, отправить царевича Константина в Россию, собственно для успокоения имеретинского царя и в признательность за его освобождение (Рескрипт 2-го августа 1803 г. Арх. Мин. Иност. Д. 1-10, 1802-14 гг., № 2.).

Принужденный, однако же, оставить царевича Константина в Тифлисе до восстановления беспрепятственного сообщения через Кавказские горы. князь Цицианов, чтобы отклонить самомалейшее подозрение от царя Соломона в каких-либо противодействиях его власти, и «дабы тем более приобресть доверенность его и соседних народов в непобедимости российского оружия и к святости слова», — объявил всем родственникам царевича Константина, в Грузии находившимся, чтобы никто не отваживался ни на какие покушения против Имеретии, если искренно желают своему родственнику счастия, зависящего от благоволения императора Александра. Присмотр за царевичем был поручен его дяде, родному брату царицы Анны, статскому советнику князю Томасу Орбелиани.

Между тем, прибывший в Тифлис, вместе с царевичем Константином, посланный царя имеретинского князь Леонидзе, имел поручение отправиться в С.-Петербург для представления императору Александру просьбы царя оказать Имеретии покровительство и защиту. Соломон просил императора дозволить посланнику его иметь всегда беспрепятственный доступ к высочайшему двору, возвратить его подданных, ушедших в Грузию, приказать главнокомандующему, чтобы он, по первому требованию имеретинского царя, давал ему в помощь тысячу человек русских солдат, и в случае каких-либо недоразумений или [103] доноса на царя, император не верил бы до получения объяснений Соломона.

Высказывая желание вступить под покровительство России, имеретинский царь просил обнародовать о том «во всех государствах», обещать, что пределы Имеретии останутся в настоящем их положении и что он будет утвержден с потомством в сане царей имеретинских, а в случае его бездетности престол перейдет царевичу Константину. Для разбора ссоры, существующей между царем, Дадианом и владетелем Гурии, и для установления границ между владениями этих лиц Соломон просил прислать комиссара или посредника, который бы на месте утвердил границы на вечные времена свято и ненарушимо (Письмо Соломона Г. И. 22-го мая 1803 г. Отношение кн. Цицианова графу Воронцову 12-го июня 1803 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 347.).

Сознавая, что приобретение Имеретии сколько полезно, столь же и необходимо для России, князь Цицианов торопился отправить князя Леонидзе в Петербург.

«Посланца князя Леонидзе, доносил князь Цицианов (Рапорт кн. Цицианова Г. И, 12-го июня 1803 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1802-14 гг. № 2.), яко едущего с благодарною грамотою к высочайшему двору вашего императорского величества, после такого явного доказательства преданности царя Соломона к престолу вашего императорского величества, почел я более приличным, нежели нужным, отправить в С.-Петербург, куда вслед за сим имеет он выехать из Тифлиса. В грамоте царя Соломона упомянуто о покровительстве и защите Российской Империи, коих неоднократными и различными способами он домогается. От обстоятельств и волн вашего императорского величества зависеть будет даровать или нет царству сему просимое и необходимо нужное Российской державы покровительство. Но если принять во уважение, что Имеретия более 30-ти лет, как будучи избавлена победоносным российским оружием от порабощения Порты Оттоманской, трактатом Кайнарджинским признана независимою, равно как и Мингрелия и владение князя Гуриеля, кроме пристаней по [104] черноморскому берегу, оставшихся в турецком обладании, то беру смелость представить мнение мое на благоусмотрение вашего императорского величества, что диван кажется не может иметь никаких правильных притязаний на землю, ни в зависимости, ни в покровительстве турецком не состоящую, и которая по единоверию ищет оградить себя всероссийским могуществом от врагов оную окружающих.»

С приобретением Имеретии осуществлялось до некоторой степени желание нашего правительства придвинуть сколь возможно ближе к Черному морю наши закавказские владения и развить торговлю черноморских портов. Гека Рион судоходная почти до самого Кутаиса, коей берега покрыты всякого рода строевым корабельным лесом, могла доставить нашим промышленникам богатую отрасль торговли, которая, внося изобилие в наши черноморские порты, вместе о тем должна была развить и торговое мореплавание.

Прибывший в С.-Петербург, 5-го августа 1803 года, имеретинский посол князь Леонидзе представил прошение царя и с своей стороны прибавил, что, в случае согласия нашего двора на все просимые Соломоном «пункты», царь тотчас же примет присягу на верноподданство, учредит молебствие и празднества в торжественные дни в честь императорского дома и, наконец, откроет военные действия против владетеля Абхазии, с целью овладеть и передать в распоряжение России столь необходимую для нее пристань Поти.

Последняя, составляя па кавказском берегу единственную удобную гавань, могла служить как складочный пункт для нашей черноморской торговли и была так важна для закавказских владений, что рано или поздно должна была войти в состав Русского государства. Поэтому предложение князя Леонидзе казалось весьма выгодным и по его словам легко исполнимым, потому что Абхазия с древних времен принадлежала Имеретии и «обитатели ее суть древние наши подданные, писал князь Леонидзе. Абхазия есть владение и столица царства нашего и принадлежит пастве нашего католикоса, признает и титулует нас древним своим наследственным владетелем. Жители [105] сего владения поныне иногда повиновались нам, а иногда отлагались».

Обещая доставлять лес для строения кораблей черноморского флота, открыть всем судам и транспортам свободный путь по Риону до самого моря и, наконец, отдать в пользу России все рыболовные места, князь Леонидзе от имени царя просил, в случае войны с Турциею, оказывать Соломону помощь русскими войсками и силился доказать всю пользу, которую русские императоры могут извлечь из присоединения Имеретии к своей державе. В записке, поданной министерству (От 9-го августа 1803 г. Арх. Мин. Иност. Дел, 1-16, 1802-10 гг. № 3.), он говорил, что ни одна страна не представляет таких удобств для России во время войны с Турциею и Персиею, как Имеретия, лежащая между двух этих империй «нерегулярных народов». Князь Леонидзе писал, что Имеретия имеет свободный и ближайший путь в Черное море; что Поти есть наследственное владение имеретинского царя, который владеет озером Палиостомом, «где знатное имеем мы рыболовство и откуда в двадцать пять часов удобно могут достигнуть корабли в Крым». Равным образом, писал он: «от наших гаваней могут на третий день пристать корабли ко дворцу турецкого султана' берега Черного моря полны множеством хороших дубовых, вербовых и негниющих деревьев и в таком количестве, что сколько бы их ни потребовалось, можно ими пользоваться для строения кораблей. Словом, по его словам, «самая польза Грузии зависит от Имеретии».

Выставляя все выгоды от приобретения Имеретии и действуя исключительно в интересах нашего правительства, князь Леонидзе не справлялся с видами и желаниями уполномочившего его царя Соломона. Он хлопотал только о том, чтобы выставить свою преданность России, подавал министерству особую записку о своих прежних заслугах, писал на русском языке хвалебный гимн императору Александру и, прежде всего заботясь о награде, старался показать, что все настоящее и будущее в [106] Имеретии зависит не от Соломона, а от него, как лица, имеющего неограниченное влияние над царем имеретинским.

Последний вступал в подданство России вовсе не так чистосердечно, как писал о том в своем прошении. Он желал только получить средство и способы разорить владения Дадиана мингрельского и затеи, при первом случае, отказаться от подданства. Нерасположение Соломона к России было так велико, что он не сумел скрыть его даже и в течение того времени, пока посланник его князь Леонидзе находился в Петербурге. Узнавши о том, что одновременно с ним Дадиан мингрельский ищет покровительства России, имеретинский царь предлагал ему помириться н советовал оставить искание о покровительстве, но когда Дадиан не согласился, то Соломон стал собирать войска для новых неприязненных действий против мингрельского владетеля (Письмо Дадиана кн. Цицианову от 21-го августа.).

Одновременно с отправлением князя Леонидзе в Петербург, Соломон отправил другого поела в Константинополь с просьбою у Порты защитить его от русского оружия, которое, должно заметить, еще ни разу его не касалось. Посылка эта осталась без всяких последствий, и бывший наш посланник в Константинополе Италинский уведомил князя Цицианова, что Порта отклонила от себя просьбу имеретинского царя, и его посланный получил во веем отказ. Казалось бы, что после такой неудачи Соломону не следовало становиться в явные враждебные отношения к России, но, как человек характера слабого, ветреный и малодушный, он не мог сдержать себя от поступков, несогласных с расположением его к нашему правительству.

«Известно мне, писал князь Цицианов императору Александру (От 31-го августа 1803 г. Арх. Мин. Иностр. Дел 1-10. 1803-11, № 4.), что предмет испрошения высочайшего вашего императорского величества покровительства (царем имеретинским) состоит наиболее в том, чтобы получить сугубые способы притеснять и разорять владения мингрельского князя Дадиана, [107] ныне уже таковым осчастливленного, то, по уважению сих обстоятельств и по легкомыслию царя Соломона имеретинского, я полагаю, что посланец его и при высочайшем дворе вашего императорского величества, в видах своих успеха получить не может. Вследствие чего долгом почитаю предварительно донесть, что таковые неудачи царя Соломона, в намерениях своих колебающегося, в управлении слабого и повиновения и доверенности в дворянстве не имеющего, могут удобно произвесть в Имеретии возмущение, в азиятском народе столь обычайное, и даже покушение на самую жизнь его, от партии ему недоброжелательной.

В таковых обстоятельствах, для предохранения пределов Грузии от неустройств земли, ввергнутой в раздоры междоусобные, я найдусь в необходимости, под прикрытием войск, ввесть во владение царства имеретинского законного наследника оного, освобожденного царевича Константина, сына царицы Анны. По дошедшим ко мне сведениям, некоторые из. первостатейных князей имеретинских, видя непостоянные и бесчеловечные поступки царя Соломона, удалились в свои нагорные имущества, крепостями огражденные, и от повиновения ему уже отказываются.»

Мы видели, что император Александр, соглашаясь на принятие Мингрелии в свое подданство, поручил князю Цицианову войти с ним в ближайшее сношение. Главнокомандующий отправил к князю Дадиану грузинского дворянина Давида Мамацева, для объявления воли и согласия императора Александра, с целью заключить с ним предварительное условие как о подданстве, так и о продовольствии войска нашего, на случай прибытия его в Мингрелию. Имея причину ожидать, что царь имеретинский будет неравнодушно смотреть на покровительство, обещанное князю Дадиану, непримиримому его неприятелю, князь Цицианов приказал Мамацеву ехать через Ахалцых и тем избегнуть границ имеретинских. Вскоре потом прибыли к главноуправляющему от князя Дадиана два дворянина: Кайхосро [108] и Ростом Квинихидзе, и объявили, что они посланы были с письмами; но на пути, в Имеретии, были задержаны, письма отняты и после нескольких дней заключения, сами они освобождены (Отношение кн. Цицианова канцеру 31-го июля 1803 г., № 584. Арх. Мин. Иностр. Дел 1-10, 1803-11 гг. № 4.). При обратном отправлении из Тифлиса, посланные князя Дадиана, наученные опытом в опасности первого пути, прокрадывались непроходимыми путями чрез Имеретию, по ночам, по все-таки были захвачены вторично. Один из них успел спастись бегством в Грузию, а другой, по отобрании от него бумаг, потерпел бесчеловечное истязание и брошен с башни в реку Рион. Из бывших при них служителей один убит, а другой спасся бегством (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 31-го августа. Арх. Мин. Ин. Дел 1-10, 1803-11 гг. № 4.).

С Мамацевым царь имеретинский поступил точно так же. Он подговорил владевшего Гуриею Кайхосро Гуриеля схватить посланного при проезде его через Гурию. Мамацев был остановлен, и письмо князя Цицианова отобрано; подлинник отправлен к Соломону, а копию с него Кайхосро послал Дадиану (Из письма Дадиана кн. Цицианову 21-го августа.). Не имея еще никакого известия о Мамацеве, главнокомандующий находился в сомнении, не захватил ли Соломон и его в свои руки, подобно тому, как поступил он с мингрельскими посланными. Поэтому, при обратном отправлении посланных Дадиана, князь Цицианов мало того, что послал с ними ответ, но и передал этот ответ в копии князю Палавандову, ехавшему в Имеретию по собственным своим делам и имевшему там родственные связи, с просьбою отправить эту копию в Мингрелию через верного человека.

К царю же имеретинскому главнокомандующий написал письмо (От 3-го августа 1803 г.), в котором говорил, что возвратившийся из Имеретии князь Палавандов заявил ему, «что на возвратном пути из Тифлиса мингрельские дворяне, два брата Квинихидзе, вторично были остановлены, но на сей раз с большим бесчеловечием, [109] ибо один из них убит, а другой ранен (Письмо это писано по первому известию, а потому и приведенные факты не совсем верны), и что отнятые от них письма мои, князю Дадиану посланные, читаны и показаны были князю Палавандову, которому по сему случаю якобы оказаны были некоторые личные неприятности.

«Нс давая полной веры такому происшествию, нарушающему права гостеприимства не токмо у христианских держав, но и по всей Азии, варварскими народами против посланцев сохраняемые, не могу однакожь, скрыть я перед Вашим высочеством моего прискорбия и вкупе удивления ко всему тому, что дошло до моего сведения».

Чтобы удостовериться в истине, князь Цицианов послал письмо царю Соломону, но не с нарочным, а по почте до Сурама, прося его прислать ответ также в Сурам, в котором и объяснить истину «сего постыдного происшествия». Главнокомандующий указывал Соломону на двуличность его поведения и поступков.

«Вы ищете, писал он, высокого покровительства и сильной защиты его императорского величества, и с таким намерением отправили посланца своего князя Леонидзе к высочайшему двору, но в то же время оказываете неприязненные поступки не только против земли, осчастливленной всемилостивейшим покровительством великого моего государя императора, но даже в сем происшествии открывается явное недоброжелательство ваше к России, ибо особа посланцев во всех землях почитается священною, хотя бы таковые были от самих неприятелей.»

Князь Цицианов старался убедить имеретинского царя, что принятие Дадиана мингрельского в подданство России не должно нисколько беспокоить самого Соломона, что, напротив того, Россия, будучи беспристрастным посредником, может помирить и прекратить вражду, существующую с давних времен между царем имеретинским и владетелем Мингрелии, и в особенности тогда, когда имеретинский царь также вступит в ее подданство. Главнокомандующий просил Соломона оставить всякие покушения и притязания на Мингрелию, по крайней мере до тех пор, [110] пока князь Леонидзе не возвратится из Петербурга с окончательным решением императора Александра.

«В окончание сего, писал князь Цицианов, долгом поставляю себе объявить вашему высочеству, что предстоят вам и царству вашему два пути, которых избрание зависит от произвола вашего. Я, с своей стороны, сохранил свято данное мною вам слово, соблюл ненарушимый союз соседства и сожалеть буду, если обстоятельства принудят меня переменить мои правила.»

Соломон, как и следовало ожидать, оправдывался и писал, что Квинихидзе убит без ведома его, за то будто бы, что украл несколько лошадей и был догнан хозяевами их, а Палавандов был задержан по причине болезни, а вовсе не по недоброжелательству царя к России (Письмо Соломона кн. Цицианову 1-го октября 1803 г. Акты Кавк. Археогр. Коми., т. II, № 717.). Эти отговорки не могли скрыть истины, и неприязненные поступки Соломона явно показывали, что кроме вероломства мы от него ничего ожидать не могли. Петербургский кабинет сожалел, что князь Цицианов за такой поступок тотчас же не наказал имеретинского царя занятием Кутаиса. По мнению тогдашнего министра иностранных дел графа Воронцова, неприязненные поступки Соломона могли служить достаточным поводом, чтобы силою оружия присоединить Имеретию к России (Отношение гр. Воронцова кн. Цицианову 10-го сентября 1803 г. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II. № 716.), и если князь Цицианов этого не сделал, то петербургский кабинет, по крайней мере, находил напрасным продолжать переговоры с находившимся в С.-Петербурге посланником имеретинским. Хотя и можно было ожидать, что князь Леонидзе, по известным видам и своей алчности, не оказал бы большого упорства в постановлении с нами каких угодно условий, но податливость эта осталась бы тщетною и не привела бы ни к каким положительным результатам, так как не было надежды на то, что Соломон утвердит постановленное князем Леонидзе. Не желая вступать в такие сношения, которые были несовместны с достоинством [111] России, Император Александр приказал прекратить все переговоры, начатые с князем. Леонидзе в С.-Петербурге, и отправить его обратно.

«Владельца имеретинского Соломона, писал граф Воронцов (Кн. Цицианову 23-го декабря 1803 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-13, 1803-6 гг., № 9. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 726.), я думаю, в вероломствах его добрыми средствами конечно исправить нельзя, а хорошенько его по-азиятски постращать, то и будет он гладок, в чем мы на вас и полагаемся. Посланника его мы к вам отошлем с объявлением ему, что вы во всем уполномочены с царем его кончить.»

По поручению канцлера, титулярный советник Татищев пригласил к себе князя Леонидзе, вручил ему ноту и приказал переводчику прочесть перевод ее на грузинский язык. В ней объявлено было князю Леонидзе, что бесчеловечный поступок Соломона с посланными от главнокомандующего к Дадиану, происки царя у Порты в то самое время, когда он изъявлял нам желание вступить в подданство России, и, наконец, его насильственные поступки в Мингрелии, где он увел из Одиши до 400 пленных, тогда как известно ему было, что Дадиан принят уже под защиту России — все это заставило наше правительство пресечь переговоры с его посланным.

Слушая чтение ноты, князь Леонидзе как бы не верил своим ушам и несколько раз высказывал свое удивление в перемене образа мыслей нашего правительства.

— Поступки владетеля Имеретии были таковы, отвечал ему Татищев, что всякий любящий добродетель и искренно приверженный к всероссийскому престолу, по справедливости, должен им удивляться.

Князь Леонидзе счел долгом ответить на это заявлением о своей искреннейшей преданности России и православию и клялся, что если бы образ его мыслей не был всегда таков, то не дерзнул бы он приехать с поручением от царя своего к высочайшему двору.

— Содержание врученной поты, заметил Татищев, отнюдь [112] лично к себе принимать вы не должны, так как она имеет в виду единственно поступки Соломона.

Князь Леонидзе просил разрешения в оправдание царя подать письменное объяснение, но ему отвечено, что все поступки Соломона, изложенные в ноте, известны достоверно министру и объяснения никакого не требуют. Посланник просил дозволить ему хотя словесно высказать свое объяснение, в чем ему отказано не было.

— Если посылаем был кто-либо в Константинополь, сказал князь Леонидзе, для испрошения у Порты покровительства, то полагаю, что посланный сей отправлен был грузинскими царевичами, укрывающимися в Имеретии. Что же касается до поступков царя с Дадианом, то, имея целью покорить земли, издревле принадлежащие Имеретии, царь не знал, что Дадиан вступил уже в подданство России.

Кн. Леонидзе высказал надежду, что когда царь Соломон своим поведением загладит прошедшие поступки, то император возвратит ему свою милость (Конференциальная записка от 18-го января 1804 г. Арх. Главн. Шт. в С.-Петербурге.).

— Император, отвечал Татищев, не заграждает ему пути к раскаянию и с этою целью ведение переговоров поручил князю Цицианову, который, смотря по поведению царя, или примет меры строгости, или, удостоверившись в обращении Соломона на путь истины, приступит к заключению трактата о принятии царства Имеретинского под верховную власть России.

Точно также и канцлер, сообщая князю Леонидзе решение императора, писал ему, что если бы царь имеретинский удостоверил нас в том, что он действительно желает покровительства и что данное им слово свято соблюдено будет, то, в таком случае, постановление о принятии Имеретии под верховную власть России может быть заключено в Тифлисе (Проект ноты от государственного канцлера к имеретинскому послу 24-го декабря 1803 г. Арх. Министер. Иностр. Дел.). Наше правительство не надеялось, однако же, на перемену в поведении [113] царя Соломона и потому признало необходимым дать главнокомандующему в Грузии новые инструкции.

«Не остается уже места никакому сомнению, писал император князю Цицианову (В рескрипте от 26-го октября 1803 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1803-11 гг. № 4.), что кротость и увещание бездейственны будут к обращению на путь правый сего закоснелого в пронырстве владельца и что настало время принять меры осторожности, долженствующие предохранить Грузию от тех неустройств, которые в Имеретии день от дня усиливаются.

Занятие Кутаиса и крепких мест Имеретии, сделавшееся таким образом необходимым, имеете вы, в избранное вами для сего удобное время, немедленно по получении сего рескрипта моего, отрядить в Имеретию столько из состоящего под начальством вашим войска, сколько по усмотрению вашему нужным окажется.

Если до получения сих предписаний, царь Соломон, сверх ожидания моего, обратился бы к чистосердечному раскаянию, то, не отлагая нимало занятия областей его, совершите оное, объявя ему, что дух неудовольствия, оказавшийся между подданными его, усиливаясь повседневно, может произвести смятения в царстве его, на кои, по смежности Грузии с Имеретиею, вы равнодушно взирать не можете, ибо спокойствие оной от того нарушено быть может; что, вступая во владение его, имеете вы в виду, сколько предосторожность сию, столько же и желание ваше отвратить всякую опасность, ему лично предстоять могущую.

Если же царь имеретинский, суетною надеждою ослепленный, что преступление его останется ему ненаказанным, не изъявит повиновения своего, то отметая околичности, приступите вы к делу с объявлением, что случившееся с посланными князя Дадиана соделало меру сию необходимою, подав вам опыт того, чего князь мингрельский, поступивший в подданство России и потому имеющий право на заступление ее, ожидать должен от соседа, попирающего столь зверским образом священный повсюду закон гостеприимства; что сверх сего Имеретия, по местному положению своему, пересекая сообщение Грузии с [114] Мингрелиею, имели вы долг занятием оной успокоить себя на тот счет, что посылаемые от вас из одной сих областей в другую не будут иметь равного жребия с посланными князя Дадиана...

Однакожь, сколь ни предосудительно было поведение царя Соломона, я с прискорбием узнаю, что сделался он жертвою какого-либо возмущения. Напротив того, удовольственно для меня будет видеть, что со введением войск моих в Имеретию прекратятся междоусобные раздоры, безрассудным управлением его возрожденные.

Противопоставлять ему царевича Константина было бы тем более противно доброй вере, что освобождение сего последнего было условное и наложило на нас обязанность не токмо не подавать ему никакой к царствованию надежды, но даже держать его в отдалении от Имеретии, и я желаю, чтобы царь Соломон и в сем случае от нас научился, сколько принятые единожды обязанности свято и ненарушимо должны быть наблюдаемы.

Когда, по занятии Имеретии, беспрепятственное сообщение Грузии с Мингрелиею обеспечено будет, приступите вы к введению войск моих во владение князя Дадиана, коль скоро вы признаете имеющиеся у вас способы на то достаточными, а впрочем оставляется вам совершенная свобода: Мингрелию ли прежде занять или начать с Имеретии.

Но понеже неизвестно еще мне, какой успех иметь будет порученная посланнику Италинскому негоциация в Константинополе, касательно пристани Поти, то и повелеваю вам, при вступлении вашем в Мингрелию, не только не касаться оной, но оказывать должное уважение находящемуся в месте сем турецкому начальнику и вообще избегать всяких случаев, которые могли бы подать повод к справедливым со стороны Порты Оттоманской жалобам. Утвердившись таким образом на Черном море, обратите вы помышление ваше на побережные провинции Каспийского моря. А так как для утверждения в тех краях должного уважения к Российской Империи, попускать не надобно, чтоб тамошние владельцы дерзали играть принятыми с нами обязанностями, имеете вы также приступить к приведению в исполнение тех [115] постановлений, кои заключены были между вами и Алла-Верды-беком, посланцем бакинского хана. Я тем более обнадеживаюсь в успехе начинания сего, что с помощию флотилии нашей на Каспийском море, в распоряжении вашем находящейся, найдетесь вы в состоянии отвратить затруднения, которые вам предстоять могут. С занятием Баку и Сальян, жребий прочих ближайших к России побережных мест на Каспийском море уже в руках наших находиться будет.

По совершении предписания сего, займетесь вы учреждением беспрепятственного сообщения между Бакою и Грузиею, которое, по занятии Имеретии и Мингрелии, соединив так сказать Каспийское море с Черным, откроет торговле нашей новый путь, тщетно доныне желанный, по причине суровости нравов жителей тех мест. Дальнейшее же производство предначертанного вам плана предоставите вы времени и обстоятельствам».

В январе 1804 года князь Леонидзе отправился из С.-Петербурга в Тифлис.

Рескрипт императора и возвращение имеретинского посла развязывали окончательно руки князю Цицианову. Оканчивая в это время все приготовления для похода в Ганжу, князь Цицианов решился отложить действия против царя имеретинского до окончания этой экспедиции, тем более потому, что приведение к окончанию переговоров, начатых с имеретинским царем о его подданстве и покровительстве, тесно связывалось с вопросом о приобретениях наших на восточном берегу Черного моря. С другой стороны, действия противу ганжинского хана были необходимы не столько для того, чтобы взять самый город, который был всегда в наших руках, сколько для устрашения эриванского хана и Джаро-Белоканцев, преступивших присягу.

Приобретения же, о которых говорилось в рескрипте, как ни выгодны были сами по себе, требовали от нашего правительства новых усилий и новых пожертвований.

По самому характеру обитавших там народов, нельзя было ограничиваться письменными постановлениями и обычаями, принятыми между европейскими дворами, но необходимо было, на каждом шагу и во всякое время, быть готовым поддержать свои [116] требования силою. Между азиятскими народами тот более почтен, кто сильнее. Приобретение же этой силы и всеобщего уважения требовало и влекло за собою необходимость усиления тамошних войск. К занятию, например, Имеретии и Мингрелии, по мнению князя Цицианова, необходимо было, по крайней мере, два полка; те же два полка, которые назначены были в Грузию, главнокомандующий принужден был, тотчас по прибытии их, употребить на ганжинскую экспедицию, «толико нужную» как потому, что Ганжа всегда была в подданстве Грузии, так и для того, чтоб удостоверить безумных соседей в том, «что я, писал князь Цицианов (Рап. кн. Цицианова Г. И. 12-го сентября 1803 г. Т. А. К. Н.), имею высочайшее разрешение переходить и за пределы Грузии, буде неповиновение или дурное поведение их меня к тому принудят... Вероломство соседей Грузии рождает часто нужду в войске там, где и ожидать иногда невозможно».

VII.

Отъезд царицы Дарьи из Тифлиса в Мухрань и происки ее. — Предложение кн. Цицианова царице отправиться в Россию. — Письмо царевича Александра и ответ на него князя Цицианова. — Письмо царицы Дарьи князю Цицианову и отправление ее в Москву.

Приготовляясь к экспедиции в Ганжинское ханство, князь Цицианов должен был прежде всего обеспечить внутреннее спокойствие Грузии, чего можно было достигнуть только удалением последних членов царского дома, около которых группировались все лица, почему-либо недовольные тогдашним состоянием дел.

Отправив большую часть членов царского дома в Россию, князь Цицианов согласился оставить царицу Дарью на некоторое время в Тифлисе только во внимание к просьбам, основанным на общем расстройстве ее здоровья. Хотя царица и была действительно больна, но болезнь не мешала ей быть покровительницею всех недовольных русским правительством, собирать [117] их вокруг себя и употреблять орудием для своих интриг и замыслов. Женщина умная, Дарья не могла, однако ж, попять, что старый порядок вещей канул безвозвратно, что восстановление прежнего правления невозможно не только потому, что оно противно видам русского правительства, но и потому, что сам народ не желал уже прежнего правления дома Багратионов. Возвращения к прежнему правлению, не смотря на многие злоупотребления русской власти, могли желать только единичные личности, гревшие руки на счет ближних, но не народ, уже отвыкший от многих поборов и защищенный от внешних врагов. Эти единичные личности, группируясь вокруг царицы, составляли оппозицию русскому правительству, подговаривали и волновали народ при всяком удобном случае. «Если б ваше сиятельство, по благорасположению вашему ко мне, писал князь Цицианов графу Кочубею (В собственноручн. письме от 19-го мая 1803 г. Арх. Мин. Внут. Дел. Дела Грузии, ч. II, 419.), изволили меня видеть, то всеконечно, по чувствительности вашей, тронуты бы были моим положением. Ежедневными слухами, выходящими противу всякого шага правительства, меня терзают...»

«Не могу скрыть, писал он в другом письме (То же от 6-го мая 1803 г. Там же, ч. II, 185.), что все новое здесь приемлется с большим толкованием, хотя принимают с величайшим удовольствием и благодарностию к Государю.»

Двойственность и раздельность интересов общества, как всегда и везде, была источником неустройств; а в особенности в Грузии, где родоначальство или, лучше сказать, местничество существовали в обширном объеме и обращались во всеобщее зло. Князья кичились своим происхождением друг перед другом, и достаточно было пустого отличия одному из них, чтобы другой, считавший себя выше родом, стал в оппозицию к русскому правительству. Во главе последних стоял князь Иван Орбелиани, человек, пользовавшийся всеобщею доверенностию по богатству и знатности, но простой, мягкий и удобоводимый своим зятем Соломоном Тархановым, крайне недовольным [118] князем Цициановым за отнятое у него шамшадыльское моуравство. Шамшадыльские татары, жившие только в сорока верстах от Ганжи, были недовольны князем Тархановым за его притеснения и поборы. Главнокомандующий принужден был уступить неоднократным жалобам татар и удовлетворить просьбе их о перемене моурава. Отозвавши в Тифлис князя Тарханова, он приобрел в нем личного врага, человека, недовольного нашим правительством. Алчный и жадный, но одаренный умом и красноречием, князь Тарханов употреблял то и другое на заведение ссор и распрей; «таков он был при царях, писал князь Цицианов, таков он и теперь, по общему о нем слуху».

Пользуясь доверенностию князя Ивана Орбелиани, Соломон Тарханов часто действовал его именем, привлекал к себе всех недовольных и легковерных соотечественников, а затем, разными вымыслами и вовремя пущенными слухами, смущал население. Каждое распоряжение главнокомандующего он старался объяснить в дурную сторону и извлечь для себя возможную пользу.

Вот один из многих примеров.

Считая квартирование войск в Тифлисе обременительным для бедных обывателей, потому что у князей никто не стоял постоем, князь Цицианов поручил коменданту предложить не хотят ли жители города дать для построения казарм 15,000 р., и тогда все население будет свободно от постоя. Князь Тарханов тотчас же воспользовался этим распоряжением, и князь Цицианов скоро узнал, что противная партия собирается отправить к нему депутацию с заявлением от имени князей, считающих себя обиженными в том, что, сравнивая их с мещанами, у них требуют денег для постройки казарм и тем более тогда, когда они не вознаграждены еще ничем за отнятые у многих звания и должности, приносившие доход. Князь Цицианов пригласил к себе князя Ивана Орбелиани и, представив ему всю несообразность такого поступка, отклонил присылку депутатов.

Едва только предупреждены были эти недоразумения, как [119] явились новые по поводу дворянских выборов. «Занимаясь теперь приготовлением к выборам, писал князь Цицианов графу Кочубею (От 6-го мая. Арх. Мин. Внутр. Дел. Дела Грузии, ч. II, 185.), ничего так не желаю, как то, чтобы все сделано было согласно с волею верховного начальства». Это естественное желание было парализовано слухом, дошедшим до главнокомандующего, что партия князя Ивана Орбелиани и Соломона Тарханова замышляет отправление новой депутации с просьбою о перемене организации верховного грузинского правительства и о составлении его из четырех князей и одного русского начальника.

— Я буду требовать, отвечал князь Цицианов сообщившим это известие, чтобы депутаты имели письменные доверенности с объяснением от кого оне даны и с какою целью.

В то же время он приказал исполнительной экспедиции объявить во всеобщее сведение, чтобы под одним прошением несколько лиц не подписывались, а каждый заявлял о своих нуждах отдельно (Там же, ч. II, 419.). Охотников на отдельную подачу прошений не оказалось, и князья, видя неудачу и с этой стороны, порешили перенести свою деятельность подальше от правительства, внутрь страны, в Карталинию.

Вскоре после того царица Дарья просила разрешения князя Цицианова, под видом страха от чумы, переехать в селение Мухран, принадлежащее родному ее внуку князю Багратиону-Мухранскому. Главноуправляющий хотя и предвидел, что она едет не на покой, а на исполнение каких-либо вредных замыслов и интриг, которых она не прекращала, но все-таки разрешил ей уехать. Он приказал однако же квартировавшему там с эскадроном Нарвского драгунского полка полковнику барону Уманцеву следить за всеми ее поступками.

Поселясь теперь в сердце Карталинии, Дарья обратила всю свою деятельность на князей карталинских, разглашая между ними чрез своих преданных разные нелепые слухи: что будто бы Баба-хан намерен послать в Грузию сильное войско, что лезгины, числом до 500 человек, уже у ворот мухранских [120] и хотят увести ее в горы. Такие разглашения, поддерживаемые с другой стороны царевичами Юлоном и Парнаозом, оказывали свое действие на народ, «коего легковернее я не знаю в свете», писал князь Цицианов (Рапорт князя Цицианова Г. И. от 27-го октября 1803 года.).

Буйные по своему характеру князья, не имевшие ни малейших средств к сопротивлению, ограничили свою деятельность съездами и совещаниями.

Двое князей Амереджибовых, отец и сын, по подозрению, что они имели сношение, личное и письменное, с царевичами Юлоном и Парнаозом, были взяты «под легкий присмотр», из-под которого успели уйти.

Не придавая никакого значения их бегству, князь Цицианов хотя и не приказал их ни преследовать, ни отыскивать, но должен был сознать, что происки царицы Дарьи, ее связи с князьями карталинскими и кахетинскими, были и будут причиною многих волнений и беспокойств в Грузии.

Поэтому скорейшее отправление Дарьи в Россию становилось необходимым, и князь Цицианов открыто говорил, что она рано или поздно, но должна будет оставить Грузию. Царица ехать не желала и противилась всеми средствами, возможными в ее тогдашнем положении. По ее приказанию, было отправлено в Петербург к сыну ее царевичу Мириану анонимное письмо, писанное по персидски, потому будто бы, что посылаемые по почте обыкновенные письма все распечатывали и читали. Неизвестный автор сообщал царевичу, что Дарья больна, ехать не может и просил сына заступиться за мать. Как бы вскользь он упоминал, что поступки князя Цицианова заставили царевича Теймураза и до 500 человек князей и дворян удалиться за границу, «да и ныне многие непрестанно туда бегут» (Арх. Мин. Внутр. Дел. Дела Грузии, ч. II, 125.).

Находившийся в то время в Персии царевич Александр также хлопотал об оставлении в Грузии царицы Дарьи. Понимая очень хорошо, что с ее отъездом дело о восстановлении Багратионов окончательно рушится и что с удалением связующего звена появится раздельность интересов, Александр [121] прислал князю Цицианову письмо на высочайшее имя, с просьбою не отправлять царицу Дарью в Россию, опасаясь, что она не перенесет этой поездки (Письмо царевича Александра Г. И. 1-го июля 1803 г. из Тавриза. Арх. Мин. Внутр. Дел, ч. VII, 265. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 157.). Оп писал императору, что мать его «от старости и печали приведена в такую немощь, что не в силах встать с своего одра, а не то, чтоб могла переехать Кавказские горы и следовать в столь далекий путь. Припадая, умоляю ваше величество, да не пожелаете безвременной кончины ее в дороге; клянусь всемогущим Богом, что мать моя ничего противного вам не делала и не в силах противиться вам. Воззрите милостиво и оставьте ее, чтобы по кончине, она сложила свои кости с своим супругом.»

Вслед затем он прислал письмо князю Цицианову, в котором говорил, что и сам бы готов был приехать в Тифлис, но не делает этого, потому что не знает, какая участь его там ожидает, так как в письмах, полученных им от разных правительственных лиц, он ничего хорошего для себя не видит. По его словам, Кнорринг вовсе не отвечал на его письма, а граф Кочубей писал ему письмо, весьма неутешительное для будущей его жизни в России. Царевич обвинял даже самого князя Цицианова в том, что он не написал ему сам, а поручил это сделать князю Эристову.

Александр уверял, что при других обстоятельствах он никогда бы не отказался ехать в Россию и сознавался, что настоящее положение его крайне незавидно, что жизнь на чужбине для него весьма горька, что причиною удаления его из Грузии был брат его, покойный царь Георгий, и что причину эту «описывать было бы продолжительно».

«Я вам и теперь докладываю, писал он (Письмо царевича Александра князю Цицианову 10-го июля 1803 г. Акты. Кавк. Археогр. Комм., т. II, стр. 158, № 285.), сообщите мне напрямик, какое мне будет от государя утешение, или милость, или содержание и успокойте меня, выпустив из этой неверной земли и показав мне опять христианскую обедню и молитву (Рассказывают, что невозможность исполнения духовных христианских обязанностей была особенно тягостна для царевича Александра, и он несколько раз готов был покориться и ехать в Россию. Нам рассказывали очевидцы, что после последней персидской кампании царевич получил от нашего правительства новое приглашение отправиться в Россию. Ему обещано прощение, 10,000 руб. ежегодной пенсии и казенная квартира. Переговоры по этому делу шли успешно до тех пор, пока Александру не сказали, что ему дана будет казенная квартира. Едва только царевич услыхал об этом, как наотрез отказался ехать в Петербург. «Я знаю, сказал он, что значит у вас казенная квартира. Это тюрьма, в которой содержат преступников». И переговоры были прерваны (Из рассказов Ширмазана Бартанова, лично знавшего царевича).). [122] Не подобает ни государю, ни России, чтобы я, будучи христианином и царевичем, странствовал по Татарии.»

Князь Цицианов отвечал Александру (От 31-го августа 1803 года.), что он вовсе не имеет нужды скитаться и проживать в чужих землях, и если пожелает возвратиться и поехать в Россию, то будет принят с должным уважением. Главнокомандующий в то же время приглашал возвратиться в Грузию всех князей и дворян, удалившихся в Персию вместе с царевичами. Обращаясь к ним, как к соотечественникам, князь Цицианов обещал исходатайствовать полное прощение тем, которые возвратятся и не пожелают скитаться по чужим землям, а у тех, которые останутся в Персии, грозил отнять имения, никогда не впускать в Грузию, и тогда, писал он, «навеки лишатся отцы детей, а дети родителей».

Дворянин Захария Джораев вызвался доставить по назначению письма князя Цицианова и получил 100 руб. на дорогу. Впоследствии оказалось, что Джораев так охотно принял на себя эту коммиссию потому, что был посредником в переписке царевичей Александра и Теймураза с царицею Дарьею, которой и привез четыре письма из Персии. Письма эти были отобраны прежде чем они попали в руки царицы.

«Ваш сын Александр и внук Теймураз, писали они в одном из писем (От 5-го июня Хроникона 491 (1803 г.). Акты Кавк. Археогр. Комм., т. II, № 161.), целуем вашу милостивую к нам руку. Если изволите знать о нас, по милости Божией мы здоровы. Перед сим от нашего государя (шаха) получили мы весьма дорогие халаты; он изволит быть к нам очень милостив и наше [123] дело с Божиею помощию устроится по вашему хотению; все вести о нас расскажет вам порознь Захарий...»

Отобранные письма у Джораева и беседы царицы с князьями в селении Мухран заставили князя Цицианова, в предупреждение могущих случиться новых беспорядков, напомнить Дарье о необходимости ее отъезда в Россию. Говоря, что к 15-му сентября дорога будет исправлена и мосты на Тереке готовы, он просил царицу поспешить отъездом и уведомить его, когда полагает она выехать (Письмо князя Цицианова царице Дарье 10-го сентября 1803 г.). «Сия мера строгости, писал князь Цицианов графу Кочубею (Письмо 5-го октября 1803 г Архив Мин. Внут. Дел, ч. VII, 261.), хотя неприятна ни мне, ни ей, но тем не менее необходима.»

Отговариваясь невозможностию выехать из Грузии, по причине болезни, царица писала князю Цицианову, что она не в силах встать с постели (Перевод письма царицы Дарьи князю Цицианову 11-го сентября 1803 г.), «а если не могу встать и ступить ногою, говорила она, то ходить уже, конечно, не буду в состоянии; выше поясницы во мне действительно есть жизнь и душа, но ниже поясницы мое тело всячески лишено жизни и во мне уже никакого здоровья не обретается. В бытность мою здесь два раза, я доходила от этой болезни до такого положения, что едва избегла смерти. Не стало моего выздоровления, и что мне делать? Мои враги, уверявшие вас в великом посту, что я не больна, знаю, и теперь не перестанут наговаривать на меня. Дай Бог, чтобы и ваши враги, и мои находились в том положении, в каком нахожусь я — сильнее этого я их не прокляну.»

Царица упрекала князя Цицианова в том, что будто бы он, давши клятву не отправлять ее в Россию, не исполняет ее, и просила разрешить ей отправить посланного к Императору Александру с просьбою об оставлении ее в Грузии.

Князь Цицианов, удивляясь взводимому на него какому-то клятвенному обещанию, «которое употребить не токмо российские генералы, но и мужики за стыд себе поставят», требовал [124] по-прежнему ее отъезда (Письмо князя Цицианова царице Дарье 15-го сентября 1803 г.). Он писал ей, что отъезд ее в Россию уже решен: что он отменен быть не может, и что царице следует безотлагательно собираться в путь, который будет устроен «по приличию» и употреблены все способы к облегчению его.

Царица все-таки не только не ехала, но даже и не собиралась. Поэтому, не предвидя возможности убедить ее добровольно оставить край, но вместе с тем считая отъезд этот необходимым для общего спокойствия, князь Цицианов решился употребить силу и поручил генерал-маиору князю Орбелиани вывезти ее в Россию (Предписание от 16-го октября 1803 г., № 1795.).

Князь Орбелиани получил приказание: соблюдая должное к сану царицы уважение, принять все осторожности к отвращению могущего быть сопротивления со стороны внучат ее, князей Багратионовых-Мухранских, в доме которых она жила, «и дабы не подвергнуть себя какому-либо несчастию, подобному тому, какое случилось с покойным Лазаревым».

Для выполнения последней предосторожности, приказано было отправить в Мухран две роты егерей 17-го егерского полка, которые должны были оцепить замок и дом. Потом, для той же осторожности, сперва должны были войти шесть егерских или драгунских унтер-офицеров с офицером, и убедившись в том, что у царицы Дарьи и ее окружающих нет никакого оружия, объявить ей через переводчика, чтобы она сошла с башни, в которой помещалась, или приказала бы снести себя. Если просьба эта не будет исполнена, «то со всею учтивостию и бережливостию снести ее (царицу) так, чтобы не обеспокоить.» Но прежде, нежели ее снесут или сведут, князь Орбелиани должен был сам войти к ней и просить, чтобы она склонилась на добровольный выезд, не откладывая ни часа, и тогда ей будут оказаны все воинские почести, приличные ее сану.

Воля главнокомандующего была исполнена. Царица Дарья, увидевшая в своем селении две роты егерей и узнавшая о причине прибытия князя Орбелиани, отвечала на его просьбу, что [125] она с охотою выполняет волю Императора Александра, и, 25-го октября 1803 года, приобщившись св. таин, отправилась в Россию (Рапорт князя Цицианова Г. И. 27-го октября 1803 года, № 98. Рапорт ген. м. кн. Орбелиани кн. Цицианову 25-го октября 1803 г. Акты Кавк. Археогр. Коммис., т. II, стр. 102.).

Вскоре после отъезда царицы, удалилось в Имеретию еще несколько князей грузинских, вероятно с целию соединиться с царевичами Юлоном и Парнаозом, а потому князь Цицианов признал необходимым, для удержания от побегов остальных, испросить разрешение секвестровать имения бежавших и собираемые с них доходы обратить на общественные заведения, а у кого останется или осталось семейство, то поручить его призрению родственников (Рапорт князя Цицианова Г. И. 3-го ноября 1803 года.).

VIII.

Приготовления кн. Цицианова к экспедиции в Ганжу. — Вторжение лезгин в Карталинию, со стороны Ахалцыха. — Меры, принятые к их отражению. — Вторжение лезгин со стороны Дагестана. — Воззвание к джарцам, не исполнившим заключенных условий. — Поражение лезгин. — Переговоры кн. Цицианова с аварским ханом.

Недостаток войск в Грузии и невозможность усилить боевые средства князя Цицианова присылкою новых полков из России, заставляли главнокомандующего изворачиваться теми средствами, которые он имел в своем распоряжении.

Не рассчитывая, из числа находившихся у него войск, на девять баталионов, необходимых для занятия в разных пунктах гарнизонов, князь Цицианов с остальными войсками мог только предпринять поиски противу лезгин и Джевад-хана ганжинского.

Шефу Кабардинского мушкетерского полка, генерал-маиору Гулякову, так успешно действовавшему в Джарской области, приказано было, с тремя баталионами вверенного ему полка, идти на сопредельных джарцам самухских беков, привести их в [126] повиновение, обложить данью, по примеру Джарской провинции, и вместе с тем отыскать удобное место для переправы через реку Куру, которая от Тифлиса имеет весьма крутые берега и требует заблаговременного заготовления переправы.

Установивши прочную переправу с левого берега, главнокомандующий думал сам двинуться по правому из Шамшадили и прежде всего для покорения Ганжи, так как Джевад-хан примирился с враждовавшим против него Ибрагим-ханом шушинским (карабагским) и в залог дружбы получил от него в подарок две медные пушки. Союз этот, усиливая ганжинского хана, был вреден для наших интересов тем более, что поведение Джевад-хана и без того было всегда враждебно России.

Имея около пятидесяти лет от роду, Джевад был человек в высшей степени хитрый и коварный, но умный, находчивый и острый, обладавший даром слова и славившийся между соседями как ловкий политик, умевший всегда выйти из затруднительного положения. Во время похода графа Зубова в Персию Джевад-хан сдал ганжинскую крепость русским войскам без всякого сопротивления и присягнул на подданство русской императрице. Потом, когда наши войска оставили край, Джевад не признавал этого подданства и содействовал Баба-хану в его нападениях на Грузию.

Ганжинский хан первый принял к себе царевича Александра и обещая посвятить на услуги ему всю свою жизнь, содействовал к распространению в Грузии возмутительных писем царевича (Рапорт генерал-маиора Лазарева кн. Цицианову 25-го октября 1802 г. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 590.) и писал ко всем соседним ханам, прося их оказать помощь детям царя Ираклия к освобождению Грузии от власти русских. Когда же все эти старания оказались неудачными, то, по сношении с Джаро-Белоканцами, Джевад отправил к ним царевича Александра и оказывал ему там денежное пособие.

Всегда враждебный Грузии, ганжинский хан, за несколько лет тому назад, вывел в свои владения до 2,000 шамшадильских татар и армян, но едва только князь Цицианов [127] приехал в Тифлис, как Джевад прислал к нему своего чиновника с просьбою принять его под свое покровительство. Соглашаясь на просьбу, главнокомандующий требовал, чтобы хан прислал в аманаты одного из своих сыновей. «Исполнение сего требования моего, писал князь Цицианов (Джевад-хану от 25-го февраля 1803 г.), почту я истинным знаком чистосердечного вашего доброжелательства, и тогда, по собственным словам вашим, не будет никакого различия между Ганжею и Грузиею.»

Этого только и боялся Джевад-хан, не высылавший аманата и прервавший начатые переговоры. Частые сношения тифлисских жителей с Ганжею давали возможность узнать, что Джевад не только не думает о покровительстве, но, напротив того, приготовляется к обороне. Запасы боевых снарядов, свозимых в крепость, сношения с Баба-ханом, от которого, по собственным словам хана, он получил милостивый фирман, — все это подтверждало справедливость слухов о двуличии хана и его нерасположении к России. Джевад-хан и сам сознавал, что поведение его хорошо известно русскому правительству, и потому, предвидя грозу, он еще далеко до начала военных действий учредил разъезды со стороны Грузии и удалил от границ армян, зная их расположение к России.

Пользуясь тем, что эриванский хан склонялся на наши требования и что бакинский хан в то же время искал подданства России, князь Цицианов деятельно готовился к экспедиции в ганжинское ханство. Он приказал двум полкам: Нарвскому драгунскому и 9-му егерскому двинуться с Кавказской линии в Грузию (Всепод. рапорт кн. Цицианова 16-го мая 1803 г.), и сделал распоряжение о сборе из Демурчасал, Борчалы и Казах по 100 человек конных татар, которым приказано было иметь с собою провианта на шесть недель (Предписание кн. Цицианова моуравам от 30-го июня 1803 г.).

Пред самым, однако же, движением к Ганже князь Цицианов был задержан на некоторое время лезгинами, появившимися со стороны Карталинии. Хотя для охранения границ от набегов лезгин и было предложено горийскому и душетскому [128] предводителям дворянства собрать стражу и:гь местных жителей, но стража эта оказалась недостаточно бдительною. Приказание очистить и сделать удобопроезжею дорогу, идущую от Гори до Цалки, для свободного доставления провианта в Цалку, на продовольствие Кавказского гренадерского баталиона, долженствовавшего там расположиться, было поводом к столкновению нашему с лезгинами, ворвавшимися в Грузию со стороны Ахалцыха.

Отправленный для очистки пути капитан-исправник Енохин, с 108 рабочими грузинами, 10-ю егерями и 9-ю казаками (Рапорты кн. Цицианова Г. И. 23-го и 26-го июня. Московский Арх. Инспекторского Департамента.), был атакован лезгинами 12-го июня, в двадцати верстах не доходя до селения Цалки. Команда рабочих была рассеяна, и сам Енохин, спасшийся с 6-ю казаками и проскакавший в три часа 70 верст, дал знать о том, в тот же день в 10 часов вечера, полковнику Цеханскому, прибавив, что лезгины следуют правым берегом реки Куры, вверх к деревне Ховле. В ту же ночь из города Гори был послан отряд, из 2-х унтер-офицеров, 30 рядовых и 10 казаков, под командою штабс-капитана Борднова. Переправясь через Куру, на турлуках или надутых мехах, отряд не отошел еще 3-х верст, как полковник Цеханский получил известие, что та же самая партия лезгин, миновав селение Ховли, перешла уже к селению Карели, где находилась одна рота. Не имея более в своем распоряжении таких людей, которые могли бы быть отряжены для составления другого отряда, так как весь остальной гарнизон, бывший в Гори, занимал главные посты и караулы, полковник Цеханский возвратил штабс-капитана Борднова с командою, и приказал ему следовать к селению Карели. Сам же с пятью казаками поскакал к тому же селению левым берегом Куры и, переправившись через нее вплавь против селения Карели, нашел дело уже конченным.

Капитан Секерин, стоявший с ротою в селении Карели, увлекшись тем, что лезгины отбили обывательский скот, и не [129] зная о многочисленности неприятеля, решился преследовать его. У Секерина недоставало той сдержанности начальника, которая необходима каждому при действии в местах лесистых, гористых и вообще в таких, где местность на каждом шагу может скрыть неприятеля и доставить ему закрытие. Излишнее увлечение в таких случаях всегда бывает пагубно; так было и теперь. Пройдя со своею ротою, состоявшею только из 44 человек, и 15-ю казаками не более 7-ми верст от селения, он окружен был со всех сторон лезгинами и при первом неприятельском выстреле ранен. Принявший команду поручик Регульский 1-й, пользуясь местоположением, дрался отчаянно и два раза прогонял неприятеля к лесу. При последней удаче, он повторил ошибку своего предместника: увлекшись идеей о преследовании, он двинулся еще вперед и, после 3-хчасового упорного сражения, сделался жертвою чрезмерной своей храбрости и неопытности. Нижние чины, потеряв всех офицеров, расстроились, и 35 человек осталось на месте.

Партия лезгин двинулась обратно к Ахалцыху. Князь Цицианов назначил генерал-маиора князя Орбелиани начальником кордона от Сурама до Цалки, с приказанием: вызвав и собрав охотников из князей и дворян грузинских, преследовать лезгин и непременно выбить их из пределов грузинских. Реджиб же пашу ахалцыхского, через владения которого прошли лезгины, главнокомандующий приглашал содействовать в этом и не пропускать больше лезгин через свои владения, если желает сохранить союз и на самом деле доказать, что исполняет повеления дружественной нам блистательной Порты Оттоманской.

Генерал-маиор князь Орбелиани, соединивши девять рот 9-го егерского полка (Которые по неукомплектованию этого полка, состояли только из 300 чел. рядовых. Рап. кн. Цицианова Государю Императору от 18-го июля 1803 г. Москов. Арх. Инспектор. Департамента.), две роты Кавказского гренадерского полка, 135 казаков Щедрова 2-го полка, с 14-ю орудиями, преследовал лезгин, ворвавшихся в границы верхней Карталинии, вместе с ними зашел в пределы ахалцыхские и 3-го июля [130] остановился лагерем при озере Табискуры. Отсюда он отправил к ахалцыхскому Реджиб-паше письмо князя Цицианова и свое собственное, в которых требовал его содействия к изгнанию лезгин из Ахалцыхской провинции.

Паша отвечал, что он готов исполнить просьбу, если наши войска оставят ахалцыхские пределы и возвратятся обратно в Карталинию. Генерал-маиор князь Орбелиани отступил и остановился лагерем при Цра-Цкаро, в грузинских границах, и там ожидал исполнения обещаний Реджиб-паши ахалцыхского.

Отражая нападение лезгин со стороны Ахалцыха, приходилось в то же время отражать их и со стороны Дагестана и наказать джарцев, хотя и не принимавших личного участия в этом нападении, но нарушивших заключенное с ними условие. Еще прежде того, князь Цицианов нашел нужным напомнить джарцам о их неверности и требовать исполнения данных ими обязательств.

«Неверный народ! писал он им (Воззвание 23-го июня 1803 г. Акты Кавк. Арх. Комм., т. II, № 1392.), бесстыдные люди! Долго ли вы будете еще от меня требовать невозможного? и желаете начать невыполнением одной из статей постановления, прося и беспокоя меня чрез генерала многажды. Неужто думаете вы, что вы затем в подданство великого нашего государя императора приняты, чтобы не держать слова данного? Вы должны выкупать ясырей и до сих пор не выкупаете, все откладываете и еще смеете просить увольнения от оного! Неужто вы забыли, что вы 80 лет бедную Грузию разоряли и брали то, что хотели, а не по 100 руб. Короче сказать, если вы через месяц не выкупите, то увидите, что я сделаю и с ясырями, и с вами. Я презираю дагестанских мулл, которые за вас, российских подданных, ходатайствуют, и оставаться будут без моего ответа, как и сей просивший за вас. Кто силу в руках имеет, тот с слабым не торгуется, а повелевает им.»

Джарцы не только не отвечали на это воззвание, но выказали новые неприязненные действия против России. [131]

Лезгинская хищническая партия до 1,000 человек, пройдя из Дагестана между деревнями Джарами и Катехами, 9-го июля в 2 часа пополудни, переправила чрез реку Алазань, в скрытом месте, верстах в 6-ти пониже лагеря тифлисского баталиона, и прокравшись лесом и камышами, напала на передовой пикет Кабардинского мушкетерского полка, бывший в числе 20 человек, при унтер-офицере. Встретив сильное сопротивление, хищники разделились на две части: одна возвратилась обратно за Алазань, а другая, составившаяся из самых доброконных, числом до 300 человек, напала на табун Кабардинского же полка, где также была встречена ружейными выстрелами и сильным сопротивлением команды, прикрывавшей табун (Раи. кн. Цицианова Государю Императору 18-го июля 1803 г. Москов. Арх. Инспекторск. Департамента.).

Хищники, видя и тут свою неудачу, бросились сначала к табуну Тифлисского баталиона, а потом напали на пасшийся в недальнем от него расстоянии казачий табун Донского Ефремова 3-го полка, который от ружейных выстрелов и от гика хищников шелохнулся и, окруженный ими, был угнан на ту сторону Алазани, в числе 211 лошадей. Генерал-маиор Гуляков, узнавший о нападении лезгин, хотя и послал тотчас войскового старшину Ефремова, с резервными конными казаками, преследовать хищников, но посланные не могли настигнуть их и должны были возвратиться обратно без всякого результата.

Это вторжение лезгин ясно указывало, что джарцы не думали исполнять только что заключенных условий, по которым они обязались не пропускать в пределы Грузии хищников из Дагестана. Князь Цицианов приказал генерал-маиору Гулякову собрать из селений Джар и Катехи старшин, прочесть постановление, заключенное с ними, и внушить, что за нарушение договора и верноподданнической присяги аманаты их будут прогнаны сквозь строй, если за отбитых лошадей не будут заплачены деньги.

Джарцы не выполняли требований и отделывались молчанием. Главнокомандующий упрекал их в том, что они, забыв клятву, [132] «с повержением камней из рук присягавших» (Народный обычай, употребляемый при клятвах. См. I том настоящего сочинения.), не платят дани, утвержденной ими самими «клятвенным обещанием перед святым кораном». Он приглашал их опомниться, не верить дагестанцам, которые губят их из собственной корысти. «Вас Бог наградил землею богатою, писал он джарцам, дающею вам стократный плод! Дагестанцам же Бог судил жизнь свою погублять за кусок хлеба и не наслаждаться в будущей жизни блаженством. Опомнитесь, говорю я вам, отстаньте от ветреных бунтовщиков, кои минутную корысть предпочитают спокойной жизни; вспомните что может Россия? Сколько раз и дагестанцы, от россиян падая ниц, зубами своими стискивая землю, испускали души свои, в ад исходящий? Еще раз повторяю, чтоб опомнились, доколе я меча не вынул, и тогда говорю, что вы не возвратитесь более в землю, где родились, где предки ваши погребены, где сродники ваши вас воспитывали; не увидите вы домов своих, которые были спокойной вашей жизни убежищем.»

Князь Цицианов требовал от джарцев присылки достойнейших старшин с извинением; перемены аманатов по его назначению и доставки 550 литр шелку, следующего в дань, обещаясь, при неисполнении сих требований прийти с огнем и мечом. Джарцы не исполнили и этого последнего требования. Они ссылались на то, что бедны, не имеют шелку и потому не могут заплатить дани. Главнокомандующий требовал от них, вместо шелку, 11,000 руб. (или 4,230 червонцев и 2 руб. сер.), не доставление которых влекло за собою наказание. «Ждите времени, писал он, сбирите всех дагестанцев и готовьтесь перемерзнуть в снегу между гор, буде стоять устрашитесь. Не обманете вы меня другой раз, истреблю вас с лица земли, и не увидите вы своих селений; пойду с пламенем по вашему обычаю, и хотя русские не привыкли жечь, но спалю все то, что не займу войсками, и водворюсь навеки в вашей земле. Знайте, что писав сие письмо к вам, неблагодарным, кровь моя кипит, как вода [133] в котле, члены все дрожат от ярости. Не генерала я к вам пошлю с войсками, а сам пойду, землю вашей области покрою кровью вашею, и она покраснеет, но вы яко зайцы уйдете в ущелья, и там вас достану, и буде не от меча, то от стужи пооколеете.»

То же или почти то же князь Цицианов писал и белоканцам. Но как те, так и другие были глухи к требованиям нашим. Письма оставались без исполнения, дань не вносилась, и лезгины по-прежнему вторгались и делали набеги.

21-го октября, лезгины в числе до 10,000, под начальством Сурхай-хана, владельца казикумухского, и аварского старшины Алисканда, переправились чрез реку Алазань у деревни Могало (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 30-го октября, № 441. Московск. Арх. Инсп. Департ. См. также «Славянин», 1827 г., т. I, кн. 6.). 22-го числа, в 3 часа ночи, многочисленными толпами они напали на генерал-маиора Гулякова, стоявшего лагерем при урочище Пейкаро с отрядом из Кабардинского полка и гренадерского баталиона Тифлисского мушкетерского полка. Предуведомленный казачьими пикетами о движении неприятеля, генерал-маиор Гуляков едва только успел построить боевой порядок, как лезгины с криком бросились со всех сторон на паше каре.

Открыв артиллерийский огонь, войска наши стояли не трогаясь с места. После часовой перестрелки, лезгины стали отступать; темнота ночи не дозволяла их преследовать. С наступлением рассвета, Гуляков разделил свой отряд па две части: один баталион Кабардинского мушкетерского полка и 200 человек стрелков отправил под начальством маиора Сабастиани, а с остальными пошел сам преследовать хищников по двум разным направлениям, преимущественно к переправам через реку Алазань. Настигнутые лезгины спасались бегством, спешили переправиться скорее и где попало через реку Алазань, в которой вода от проливных дождей значительно возвысилась и оттого тонули в глазах наших войск. Урон их [134] простирался до 325 человек с нашей же стороны убито и ранено 11 человек нижних чинов (Рап. кн. Цицианова Государю Императору 3-го ноября 1803 г. Моск. Арх. Инс. Департ. В награду за это дело кн. Цицианов испрашивал георгиевские трубы храброму Кабардинскому полку, по месяцу не раздевавшемуся.).

По получении сведений о том, что в рядах лезгин были войска аварского хана, считавшегося в подданстве России, князь Цицианов приказал остановить выдачу ему жалованья до тех пор пока он не выдаст Алисканда. Аварский Ахмед-хан отказался выдать Алисканда, отговариваясь тем, что он отложился и не повинуется ему, клялся, что сам он предан России, и требовал, чтобы следуемое ему жалованье не было задерживаемо.

— Если вы, говорил Ахмед-хан, не любите вступления нашего в подданство России по примеру предков наших, не принявших ни подданства Турции, ни подданства Персии, а считавших себя независимыми королями в своих владениях, та известите нас об этом и выхлопочите фирман от высокого российского двора о том, что подданство наше не принимается. Иначе на каком основании вы прекращаете наше содержание без всякого повода и вины с нашей стороны?

— Ваше высокостепенство, отвечал князь Цицианов, оказались виновными по двум причинам, как участник или как владетель не имеющий силы и власти над своими подданными, и в обоих случаях жалованья от великого государя не заслуживаете.

Аварский хан снова просил о выдаче ему жалованья и жаловался, что со вступлением его в подданство России он потерял, а не выиграл.

— Тушинцы, говорил он, пред сим всегда платили ежегодно аварскому владетелю, чтобы он их не тревожил, по шести катеров и шести скотин, а теперь другой год они ничего не платят. Прикажите им, чтобы прежнюю подать мне платили. Если они не захотят выполнить своего обязательства, то меня извините — при удобном случае, с войском своим выступя, их накажу. [135]

— Как вы могли вздумать, отвечал князь Цицианов, чтобы подданный всемилостивейшего государя моего и вашего, который высочайше дарует вам жалованье, вам платил дань? Если тут здравый рассудок? А что вы угрожаете, буде я их к тому не принужу, сами с ними управитесь, то милости прошу испытать силы российской. Впрочем, кто имеет честь командовать, как я, непобедимым всероссийским войском, тот весь Дагестан считает за мух и желает иметь случай на деле то показать. Вам уже несколько известен мой образ мыслей и постелю ли я люблю пли поле боевое, где кровь льется реками и головы валятся как яблоки.

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886