ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM IV.

I.

Назначение князя Цицианова главнокомандующим войсками на Кавказе. — Его прошлое. — Инструкции, данные князю Цицианову. — Административное деление подчиненного ему края. — Состояние калмыков. — Меры к улучшению их быта. — Кабардинцы.

Происходившие в Грузии беспорядки заставили Императора Александра I обратить на них внимание и поставить во главе тамошнего управления такого человека, который бы, отличаясь административными достоинствами, вместе с тем, соединял в себе знание быта туземного населения. Таким лицом являлся князь Павел Дмитриевич Цицианов.

По своему происхождению князь П. Д. Цицианов принадлежал к одной из наиболее известных грузинских фамилий и был родственником супруги последнего царя Грузии Георгия XII (Царь Георгий XII был женат на княжне Цициановой Марии.). С назначением Павла Дмитриевича, Грузия могла ожидать для себя самых благих последствий, тем более, что он был тогда известен и в России, как один из лучших ее деятелей.

Князья Цициановы были некогда владетелями в Карталинии, и род их, считающий свое начало с XIV века, нередко соединялся брачными узами с царским грузинским домом. Один из князей Цициановых, князь Паата (Павел Захарьевич), дед князя Павла Дмитриевича, выехал в Россию в царствование Императора Петра I, а при Императрице Анне Иоанновне вступил в русскую службу в Грузинский гусарский полк капитаном. [2]

Князь Павел Дмитриевич родился в Москве 8-го сентября 1754 года (Жизнь князя Цицианова. Москва, 1823. г. Подвиги русск. воин. в странах Кавказских, Зубова. Формулярный список князя Цицианова. Записки Тучкова (рукопись). Воен. учен. Арх. Главн. Штаба.). Еще ребенком, семи лет, записан он в службу лейб-гвардии в Преображенский полк, и 1-го января 1772 г. произведен в прапорщики в тот же полк. Талантливость и способности свои князь Цицианов выказал с ранних лет. Будучи тринадцатилетним мальчиком, под руководством своего отца, он перевел небольшую книгу «Полевой инженер», изданную в 1775 году. Молодые годы он проводил в занятиях переводами и в изучении военных писателей. Князь Павел Дмитриевич писал порядочные стихи и перевел, между прочим, с французского на русский язык творение Фоларда.

По собственному своему желанию он оставил Преображенский полк и перешел сначала в Тобольский пехотный, а впоследствии, с производством в полковники (12-го февраля 1786 года), назначен командиром С.-Петербургского гренадерского полка, с которым и был в первом огне, в армии графа Румянцева, в 1788 году.

С этого времени начинается боевая деятельность князя Цицианова. Он участвует в сражениях с турками при реке Салче и при взятии крепости Бендер. Отсюда он отправлен был с своим полком в Польшу, где ему поручено было сформировать гренадерский полк (ныне Гренадерский короля Фридриха Вильгельма III), с которым он пришел в Гродно в 1793 году.

Сентября 2-го того же года князь Цицианов был произведен в генерал-маиоры и, по общему расписанию генералов, должен был ехать на кавказскую линию, но императрица оставила «своего генерала», как называла она Цицианова, при С.-Петербургском полку. Возмущение в Польше дало князю Цицианову средства выказать своп блестящие военные дарования. С небольшим отрядом он двинулся к Гродно, наказал жителей за намерение их возмутиться, взял с них 100,000 руб. контрибуции, не пропустил в город неприятельских партий и своими распоряжениями спас наш [3] отряд, вышедший из Вильны. Вслед затем прогнал Сапегу из Слонима и явился на приступ Вильны (Записки Л. Н. Энгельгардта, изд. 1867 года, стр. 164.).

В августе того же года, князь Павел Дмитриевич с одним баталионом пехоты настиг скопище мятежников под начальством Грабовского, разбил их и самого Грабовского взял в плен.

Всеми этими действиями князь Цицианов составил себе громкое имя. Императрица Екатерина II пожаловала ему орден св. Владимира 2-й степени и шесть тысяч рублей («Отдавая справедливость, писала императрица 18-го мая 1794 года князю Н. В. Репнину, с одной стороны благоразумным распоряжениям генерала-маиора князя Цицианова, который не только отвратил изменнический умысл врагов и сохранил безвредно часть войск ему порученную, но и прочим деташементам в Литве бывшим преподал способ соединиться с ним, и потом наказал город Гродно контрибуциею, а с другой, храбрым и мужественным поступкам Нарвского пехотного полку премиер-маиора Раутенштерна и артиллерии капитана Тучкова, спасших из Вильны, при бывшем там мятеже, две тысячи триста тринадцать человек нашего войска и восемь орудий полевой, да пять полковой артиллерии, а потом в целости их доведших под начальство помянутого генерала-маиора князя Цицианова, пожаловали мы первому большой крест ордена нашего святого Владимира второй степени, а последних двух кавалерами военного ордена св. Георгия четвертого класса, коего знаки для доставления им при особых к ним грамотах препровождаем к вам. А сверх того повелеваем: первое, из числа взятой в Гродне контрибуции дать генералу-маиору князю Цицианову шесть тысяч рублей в награждение ему от нас пожалованные. Второе, из той же суммы удовлетворить все роты, которые при внезапном на них злодейском нападении как в Варшаве, так и в Вильне потеряли артельные повозки и деньги, истребовав о числе оных верные сведения. И наконец, третие, по таковом же собрании достовернейших уведомлений о потере, какую понесли штаб и обер-офицеры при войсках наших, в тех же местах бывших, и которая должна заменена быть на щет самих изменников, выдать всем тем штаб и обер-офицерам на заведение потерянных ими экипажей, по собственному вашему усмотрению, соразмерно убытку каждым понесенному, некоторое число денег, донеся нам в свое время об оном. Остальную же затем сумму из гроденской контрибуции взять в ваше распоряжение».), а Суворов, в одном из приказов, просил своих подчиненных сражаться столь же решительно, как храбрый генерал князь Цицианов.

В 1796 году, по выбору самой императрицы, князь Павел Дмитриевич участвовал в персидской кампании под начальством графа В. А. Зубова. Познакомившись на месте с [4] бытом азиятских народов и их характером, князь Цицианов возвратился в Россию как бы подготовленный для предстоявшей ему впоследствии новой деятельности.

В том же 1796 году он назначен был шефом Суздальского мушкетерского полка, а в следующем году вышел в отставку, в которой и оставался до мая 1801 года.

Император Александр I снова принял его на службу, в канцелярию государственного совета экспедитором по военной части, и произвел в генерал-лейтенанты.

Таково было служебное поприще князя Цицианова, заявившего себя человеком с блестящими военными дарованиями, о личных достоинствах которого мы приводим подлинные слова одного из его современников и сослуживцев.

«Цицианов,— пишет Тучков,— получил порядочное образование и был одарен умом от природы. По службе военной имел опытность, был честен и хотел иногда быть справедливым, но часто желание это было тщетным. Притом был вспыльчив, самолюбив, горд, упрям и дерзок. Не любил принимать ни от кого советов, мало было из подчиненных, которые пользовались бы его хорошим мнением». Он любил подсмеяться, сострить на чужой счет, и это свойство характера было причиною многих неприятностей для него в молодости.

Человек энергичный и деятельный, князь Цицианов не любил соперников и вообще таких лиц, которые могли стать ему поперек дороги. Он ценил людей только за гробом и открыто сожалел, например, о генерале Гулякове только тогда, когда тот был убит. Пока жил Гуляков, князь Цицианов многое приписывал себе и достиг того, что получил неограниченную власть и силу. Император Александр предоставил ему право награждать подчиненных орденами и распоряжаться по усмотрению, не ожидая разрешений из Петербурга (Рескрипт императора князю Цицианову и письмо ему же графа Кочубея от 1-го февраля 1803 года.). Пребывание в Грузии некоторых лиц, командированных министрами с разными поручениями, не нравилось князю Цицианову. Еще до [5] приезда своего в Тифлис он успел добиться того, что они были подчинены ему вполне. Коллежского советника Соколова приказано или оставить в канцелярии главнокомандующего, или выслать из Грузии. Графа Мусина-Пушкина разрешено, в случае вмешательства в дела, привести «в пределы возложенного на него поручения, единственно рудники грузинские имеющего.» (Рескрипт императора князю Цицианову от 30-го января 1803 г. Акты Кавк. Арх. Комис. Т. II, № 10.)

Князь Цицианов был строг с своими подчиненными, от которых требовал неутомимой деятельности и безусловного исполнения своих приказаний. Воспитанник и сподвижник Румянцева и Суворова, он имел особый взгляд па службу и находил, что в последние годы она изменилась во многом. Будучи уже командующим войсками на Кавказе и получив известие о назначении под его начальство графа Михаила Семеновича Воронцова (Впоследствии князь и наместник Кавказа.), князь Цицианов благодарил его дядю за доверие, ему оказанное. «Впрочем, писал он графу А. Р. Воронцову (От 11-го октября 1803 г. А. М. И. Д. II, 23, 1803. № 2.), по милостивому вашего сиятельства ко мне расположению, беру смелость откровенно донести, что нынешней службы научиться нельзя, да и пользы для молодого офицера в ней я не вишу. Она не походит на ту службу, в которой батюшка графа Михаила Семеновича отличаться изволил, когда граф Петр Александрович службе дав душу привил офицерам любовь к славе, а не к деньгам, когда не всякий лез с рапортами к Государю и не писал начальнику «я отнесся к Его Императорскому Величеству», считая по глупости своей, что он выходит из степени повиновения оными сношениями. Субординация, душа военной службы, ныне погребена, и начальник, требующий оной, кажется в глазах дюжинных генералов строгим и тираном; одним словом, от русской службы отстали, а к прусской не пристали».

Князь Павел Дмитриевич был во всех отношениях честный человек, которому, по его собственному выражению, родители, с самых юных лет, вселили «правила беспристрастия и любления истины» (Акты. Кавк. Археогр. Комиссии, т. II, № 2086.). [6]

— Я не языка законов ищу, говаривал он, а их действия к наказанию порочных и к обороне невинных, вот моего звания долг и вот стезя, от коей я не устранялся ни на час. Не имена (т. е. название) истины и справедливости меня водят в моем поведении, но самая истина и справедливость — вот мое имущество и вот цель моих душевных побуждений.

Такой взгляд князя Цицианова на дела и службу известен был и императору, признавшему его способным уничтожить беспорядки и неустройство, вкоренившиеся в Грузии,

«По дошедшим ко мне жалобам, писал император князю Цицианову (От 8-го сентября 1802 г. Акты. Кавк. Археогр. Комиссии, т. II, № 1.), и неудовольствиям на управляющих в Грузии, генерал-лейтенанта Кнорринга и действительного статского советника Коваленского, признал я нужным, причислив первого к армии и отозвав последнего сюда для употребления к другим делам, возложить на вас все должности, с званием инспектора кавказской линии, астраханского военного губернатора, управляющего там и гражданскою частию, и главноуправляющего в Грузии соединенные.

Из сих обязанностей две первые имеют уже свой установленный порядок. Ревность и усердие ваше ручаются мне, что вы удержите и сохраните его в надлежащем положении.

Но последняя, быв сопряжена с новым устроением края, принятого Россиею в особенное покровительство, должна привлечь на себя особенное ваше внимание, в основание коего примите следующие примечания:

1) Пределы власти, вам вверяемой, суть те же самые, в коих поставлен был генерал-лейтенант Кнорринг.

2) В наставлении, данном ему при начальном устроении Грузии, найдете вы не только подробные правила о его управлении, но изъяснение главных побуждений, руководствовавших меня в сем деле. Вы найдете в них, что не расширения власти моей и не приумножение собственных польз России я в сем искал, по единственно желал успокоить народ, [7] мятежами внутренними и внешними обуреваемый, издавна России преданный и древнею своею приверженностию особенное ее участие заслуживший. Вы найдете, что введение в нем настоящего порядка дел не было шагом к его завладению, но следствием того рассуждения, что удобнее для России защищать край благоустроенный и постоянно управляемый, нежели, по внезапным только случаям и единственно на вопль усилившихся его бедствий, временно приходить на помощь ему и с большими издержками доставлять ему внешним действием минутные меры поправления, всегда готовые разрушиться, как скоро сила, их поддерживающая, оставит их. Я счел нужным утвердить вас в сей главной мысли, дабы видели вы самое основание плана, на коем управление Грузии должно быть поставлено.»

Руководясь такими правилами, князь Цицианов должен был основать на них свое поведение и дать почувствовать грузинскому народу, «что ни отдаленность, ни трудность сношений не воспрепятствуют ему участвовать в благости российского управления, и что никогда не будет от иметь причин раскаиваться, вверив судьбу свою России.»

При вступлении в управление краем, князю Цицианову прежде всего вменялось в обязанность исследовать на месте и удовлетворить жалобы грузин на предшествовавшее правление, а потом обратить особенное внимание на состояние доходов в Грузии и приведение в известность уделов, принадлежавших членам царского дома.

«При установлении в сем крае настоящего образа правления, сказано в рескрипте Императора Александра, я имел личное от генерал-лейтенанта Кнорринга удостоверение, что Грузия собственными своими доходами содержать себя может. Но доселе о количестве доходов сих ничего от него не доставлено, а между тем издержки по разным предметам, день от дня умножаясь, возросли уже до весьма нарочитой суммы, и хотя устроение сего народа сделалось предметом общего попечения правительства, но я никак не желал бы, чтоб тяжесть управления его пала единственно на Россию. С другой стороны, некоторые члены [8] царского дома приносят жалобы, что они оставлены без приличных им способов содержания, определить же сии способы, доколе не будут известны уделы их владений, нет возможности.»

Беспрестанные жалобы членов царского дома на отнятие у них средств к существованию, а главное вмешательство их во внутренние дела страны и интриги, клонившиеся к восстановлению прежнего правления, заставили императора принять меры к вызову в Россию всех членов царского дома. Это было тем необходимее, что старания царицы Дарьи о возведении на престол царевича Юлона были тогда в полном развитии, и большинство членов царского дома были с нею в согласии. Кнорринг почти еженедельно доносил, что по подстреканиям царицы Дарьи смежные владельцы готовы вторгнуться в Грузию и что Баба-хан, объявивши царевича Юлона царем грузинским, отрядил уже войска для утверждения его на престоле. Хотя находившихся в Грузии русских войск и было достаточно для того, чтобы покушения врагов не имели важных последствий, но их было недостаточно для защиты всей границы и обеспечения пограничных селений от разорений, неизбежных при вторжении неприятеля и тем более такого, которому были чужды правила войны, усвоенные европейскими народами. Следовательно, предупредить такое вторжение и уничтожить интриги, как источник всех неприязненных действий против Грузии, делалось настоятельно необходимым. Еще при вступлении Грузии в подданство России правительство предвидело, что восстановление спокойствия в стране возможно только при совершенном удалении всех членов царского дома, и потому тогда же было решено вызвать их в Россию. «Но, писал Император Александр, переменчивость в началах главноуправлявшего, который то о пользах их ходатайствовал, то приносил на них жалобы, а может быть и недостаток известной твердости, доселе решение сие оставляли неисполненным. Между тем вы сами познаете, сколь сие нужно и потому между первейшими обязанностями вашими поставите принять все меры убеждения, настояния и наконец самого понуждения к вызову сих неспокойных царевичей, а особливо царицы Дарии в Россию. Меру сию считаю я главною, к успокоению народа, при виде их [9] замыслов и движений, не перестающего колебаться в установленном для счастья их порядке.»

Тем не менее, прежде чем прибегать к силе, император поручил главнокомандующему употребить все усилия к тому, чтобы склонить к добровольному выезду в Россию царевичей и царевен, как живших в Грузии, так и ушедших в Имеретию. Относительно последних, князь Цицианов, по прибытии в Тифлис, должен был отправить посланного к имеретинскому царю Соломону и стараться склонить его, даже при помощи денег, выдать царевичей. Для большего успеха, император сам писал письма как Соломону, так царицам Дарье и Марии.

«Из обнародованного в Грузии манифеста, писал Александр I царицам (В рескриптах от 3-го октября 1802 г, за №№ 10 и 17. Арх. Минист. Внутр. Дел, департ. общих дел, ч. VII.), вам, конечно, известны те распоряжения, коими я был подвигнут на ограждение Грузии от бедствий, ее постигших, установлением в ней прочного правительства и порядка.

Продолжая то же самое о сей единоверной стране промышление, с удовольствием я видел, что первые начала благоустройства, в ней положенные, восприяли уже свое действие,

Споспешествуя их распространению и между тем из всех доходящих до сведения моего обстоятельств усматриваю, что остатки беспокойных мыслей в пароде, поджигаемые иноверными соседями, кои силятся различными внушениями и слухами расстроить первые основания учреждаемого в сем краю порядка и даже поколебать ту доверенность, каковую к вам и всем членам царского дома имею. В отвращение тех беспокойств, какие слухи сии вам лично нанести могут, так как и к совершенному их пресечению, нашел я нужным предложить вам предприять на время, со всем вашим семейством, путь в Россию, доколе преднамереваемое к счастию сей страны распоряжение совершенно в ней утвердится и когда вам можно будет возвратиться в отечество ваше с совершенным для вас самих спокойствием и безопасностию. [10]

Предполагая, что назначение таковое найдете вы и сами столь же для вас полезным и необходимым, как и твердо мною решенным — я считаю для себя приятным в то же время вас уведомить, что для спокойного и выгодного путешествия вашего в Россию все нужные и приличные достоинству вашему распоряжения повелел уже я устроить главноуправляющему в Грузии генерал-лейтенанту князю Цицианову.»

Почти такого же содержания были написаны графом Кочубеем письма царевичам Юлону, Вахтангу, Александру Парнаозу и Давиду (Письма графа Кочубея царевичам от 3-го октября 1802 г. Арх. Минист. Внутрен. Дел, департам. общих дел, ч. VII.). Вызывая их в Россию, правительство имело главнейшею целью уничтожить интриги и, пользуясь отсутствием лиц царского семейства, привести в систему и ясность запутанные дела Грузии, а затем кротким, справедливым, но притом и весьма твердым поведением главноуправляющего в том крае, стараться приобрести доверенность не только Грузии, но и соседственных владений. Император Александр I выражал уверенность, что там, где привыкли видеть «только лютость власти персидской, всякие поступки сильной державы, основанные на правосудии и твердости, почтутся, так сказать, сверхъестественными и приобрести неминуемо должны их к ней приверженность.» (Рескрипт князю Цицианову от 26-го сентября 1802 г. Акты. Кавк. Археогр. Комиссии, т. II, № 5.)

Междоусобия в Персии, постоянно продолжавшиеся, хотя с усилением власти Баба-хана и казались утихшими, по спокойствие это не могло считаться ни твердым, ни продолжительным. Баба-хан имел многих противников в самой Персии, много таких лиц, которые готовы были отклониться от его зависимости и подданства. Составивши связи с такими владельцами и подкрепляя их, мы могли значительно ослабить Баба-хана и отдалить его виды на Грузию. Князю Цицианову поручено было обратить внимание на внешние сношения предместника его с владельцами персидских провинций, поддерживать дружественные отношения с лицами нам преданными, и вновь войти в сношение с теми ханами, которые будут склоняться па сторону России. [11]

Мирные отношения наши с Турцией, казалось, обеспечивали князя Цицианова от неприязненных столкновений с этою державою. Хотя со стороны паши Ахалцыхского и можно было ожидать беспокойств, но не потому, чтобы он имел какое-либо приказание Порты, но по собственному своему корыстолюбию и склонности к грабежу и хищничеству. Напротив, по требованию нашего министерства, Порта неоднократно посылала ему строжайшие приказания не держать у себя лезгин и прекратить вторжение в русские пределы, но паша Ахалцыхский, уважая весьма мало власть султана, не обращал на присланные указы никакого внимания. Князю Цицианову разрешено было преследовать лезгин в пределах ахалцыхских, но с тем, чтобы каждый раз сообщать о том нашему посланнику в Константинополе.

«Что же касается, писал император князю Цицианову (В рескрипте от 26-го сентября 1802 года.), до других провинций турецких, к Персии прилегших, то мало или совсем не имеют они никаких с Грузиею сношений, и по всем сведениям Порта кажется весьма мало занимается делами персидскими и нашими в Грузии оборотами; но не из числа вещей невозможных, что ныне министерство турецкое происками правительства французского более займется делами сими.»

Оставаясь по наружному виду покойным и поддерживая союзные отношения с Россией, турецкое правительство могло тайными путями интриговать среди магометанского населения, прилегавшего к Кавказской линии, с целью восстановить их против нашего правительства и иметь постоянного союзника, на случай неприязненных действий с Россиею. По этому князю Цицианову вменялось в обязанность исследовать с особенным вниманием все обстоятельства, как относительно сношений наших с племенами независимыми, так и относительно управления народов, находившихся в зависимости России. Если горским народам свойственно было производить беспрерывные грабежи и хищничества, то с другой стороны, по дошедшим до Петербурга достоверным сведениям, нельзя было оправдать и поступков с ними как русских чиновников, так и самих жителей, позволявших себе [12] нередко отгонять скот и делать горцам разного рода притеснения. Желая доставить главноуправляющему все средства к уничтожению вкоренившихся злоупотреблений, император признал необходимым подчинить ему все места и лица, входившие в состав управлений вверенных ему областей и губерний. Указом коллегии иностранных дел, от 17-го октября 1802 года, все находившиеся в ее ведении пристава при разных кочующих народах подчинены были князю Цицианову. Вслед затем, в ноябре 1802 г., последовал указ о разделении Астраханской губернии, состоявшей из девяти уездов, на две губернии: Астраханскую и Кавказскую. В состав первой вошли четыре уезда: Астраханский, Енотаевский, Красноярский и Черноярский. Кавказская же губерния составлена из пяти уездов: Кизлярского, Моздокского, Георгиевского, Александровского и Ставропольского. Главный военный и гражданский начальник обеих сих губерний был инспектор Кавказской линии и управляющий в Грузии. Постоянным местопребыванием его назначен город Георгиевск, избранный губернским городом Кавказской губернии. В помощь главноуправляющему в каждой губернии были назначены гражданские губернаторы, но могли быть и военные, управляющие гражданскою частью.

Получивши высочайшее повеление об отправлении на усиление войск кавказской инспекции двух полков, Саратовского мушкетерского и 9-го егерского, князь Цицианов отправился к месту своего назначения,

Подвигаясь к Георгиевску и всматриваясь в состояние вверенного ему края, князь Павел Дмитриевич видел, что наибольшее его внимание должно быть обращено на Грузию и ее соседей.

Будучи окружена буквально со всех сторон недоброжелателями и даже отделена от России, к границам которой она не примыкала непосредственно, Грузия, конечно, по своему положению, уже нуждалась в миролюбивых сношениях с своими соседями. Всякое уклонение от этого влекло прямое вторжение внутрь страны различных азиятских народов, склонных к хищничеству и грабительствам и ждущих только к тому удобного случая и первого предлога. Все эти причины заставляли [13] наше правительство, до известной степени, стараться о сохранении дружественных отношений с тамошними народами.

Находясь почти в постоянной ссоре друг с другом, многие горские ханы и владельцы несколько раз обращались к России и просили ее покровительства, а некоторые и подданства. Но все эти искания и заключаемые с ними условия имели силу только до первого случая, представлявшего им наиболее выгоды; тогда они уклонялись от покровительства России, становились во враждебные к ней отношения, а через несколько дней опять искали ее подданства. Поступая так относительно России, ханы и владельцы точно так же вели дела и между собою. Те, которые сегодня были в открытой вражде между собою, завтра делались друзьями и враждовали со вчерашним союзником...

Не входя в подробности поступков и действий горских ханов и владельцев, мы ограничимся знакомством с ними и их интересами из донесения самого князя Цицианова к канцлеру:

«Ших-Али-хан Дербентский и Кубинский, писал он, высокомерен, надменен, предприимчив, властолюбив, интригант, довольно храбр, славолюбив и всем пожертвует для сего последнего свойства, устремляя все старания и направляя все пружины к большим приобретениям; при всем том, роскошен и сластолюбив. Цель его — поставить в Ширвани ханом Касима, с тем, чтобы, слабостию его воспользовавшись, иметь влияние на его владение, посредством его, так как бакинский всегда был данником ширванского, ныне владеющего Бакою, хана сверзить и поставить ему угодного, также по слабости Касима отнять у него Сальян, яко владеемой пред сим Ших-Али-хановым отцом, Фет-Али-ханом, а ныне от кубинского владения отделенный и присвоенный Мустафою-ханом ширванским. Связи его искренние с Шамхалом Тарковским, потому что сей прост, не может ни препятствовать его предприятиям, ни сильно помогать, по местному его отдалению от тех мест, где Ших-Али-хан должен по плану своему вести войну. Сверх того, связь его основана на родстве, потому что за Мегдием Шамхалом Тарковским его родная сестра.»

Связи его не искренние с Сурхай-ханом казыкумыхским [14] (здесь больше известным под именем Хамбутая), ныне восстановленным, потому что Сурхай-хан есть один из храбрейших и сильнейших владельцев лезгинских в Дагестане, и они, ревнуя взаимно один другого силе и могуществу, никогда не могут иметь между собою искренней связи.

По свойствам же того Ших-Али-хана, по деятельности его и интригам, полезнее для России унижать и ослабевать его, давая знаки покровительства, имеющему претензии на Дербент, аге Али-Беку, или, буде можно, под видом помощи, ввести гарнизон в Дербент, а со временем и отдалить его Ших-Али-хана, восстановя слабейшего и не столь предприимчивого агу Али-Бека. Сей же, имея необходимую нужду в подпоре России, может быть полезнее видам ее.

Гусейн-хан бакинский: как человек, он более слаб, легковерен, удобно водим чиновниками своими, скорее трус, нежели храбр и недальновиден, удален от предприимчивости и вял в делах своих.

Связи его с Мустафою-ханом шемахинским основаны на личной и необходимой выгоде. Не имея никакой собственности, кроме города Баку, подпора бакинскому от ширванского хана столько нужна, сколько человеку пища. К тому же некогда бакинские (ханы) были данниками ширванских.

Польза России сохранить его в достоинстве хана только тогда может быть действительна, когда будет введен в Баку наш гарнизон, без чего он не может служить видам России, будучи так слаб, что и помышлять о сопротивлении другим ханам не смеет, следовательно и к понижению их силы и могущества не способен.»

«Мир-Мустафа талышинский хан: о свойствах его говорить нечего, для того, что, сравнив его с бабою, все о нем сказано. Связей не имеет, потому что его все презирают и за слабейшего почитают.

Польза России от него малая, по местному его положению за Курою, в непроходимых почти горах, и влияния на дела ханов, на левом берегу владеющих, никакого не имеет. [15]

Между тем, он может самую малую помощь подавать нашим купцам, торгующим в Реште и Энзелях.

«Мустафа-хан ширванский (шемахинский): храбр, хитер, умерен в расходах и оттого любим чиновниками. Любит охоту, довольно славолюбив, предприимчив и не менее Ших-Али-хана осторожен, а в военном деле искуснее его.

Связи его с покойным аварским ханом, на ханское достоинство его возведшим, продолжаются и доднесь с чиновниками молодого хана. Также потаенные имеет связи с карабагскими ханами, т. е. нахичеванским Калбалы-ханом и Джеват-ханом ганжинским; и ищет в Баба-хане.

Мог бы полезен быть для России, если б в душе своей не носил ненависти к ней, а также и страшась покровительством оной лишиться Сальян. Впрочем, кто бы ни был шемахинским ханом, но всегда нужен для России, относительно сообщения Грузии с Бакою или Каспийским морем к распространению торговли.

«Сурхай-хан казыкумыхский: весьма храбр, почтен от всего Дагестана, непримиримый враг христиан, тверд и осторожен.

Связи его теснейшие были с аварским ханом, сколько по соседству, столько и по взаимному почтению, впечатленному храбростью и силою обоих.

Польза России требует, чтоб он искал войти в подданство, хотя бы по примеру других и надлежало пожертвовать некоторою суммою, ему пожалованною, ибо, по случаю приобретения Грузии, для обеспечения ее от набегов и в облегчение наших войск оное мнится быть необходимым.

Прочие же, как аварский хан и кадий табасаранский, по юношеству их, недостойны еще внимания, а надлежит посредством их способных чиновников ими управлять.»

Такова характеристика лиц, с которыми князь Цицианов принужден был иметь дело. Поддерживая для безопасности Грузии мирные сношения с ханами, князь Павел Дмитриевич сознавал также и то, что прочность положения нашего в этой стране зависела от безопасности сообщения ее с остальною Россиею. [16]

В то время все проходы в Грузию заняты были разными племенами горских народов, необузданно диких, живших грабежом и разбоем, нападавших на проезжающих и нередко вовсе прерывавших сообщение.

Кроме опасностей на дороге, ведущей в Грузию, жители пограничных селений немало терпели от набегов и хищничества народов, населяющих хребет Кавказских гор. Дагестанцы и лезгины беспрерывно вторгались в Грузию; соседи их, чеченцы, осетины и даже кабардинцы, производили грабежи, как по дороге, ведущей в Грузию, так и по сю сторону хребта на Кавказской линии. Они врывались в наши границы, грабили селения и уводили в плен жителей. Западнее их и ближе к Черному морю, поколение черкасского народа также хищничало и грабило своих соседей, черноморских казаков.

Все эти народы делились на три части: кабардинцы и осетины считались нашими подданными; черкесы, известные в официальной переписке под именем закубанцев, находились под покровительством Порты, и наконец, чеченцы и лезгины считали себя вольными и независимыми. Незначительность боевых средств заставляла тогдашних главнокомандующих в том крае прибегать к системе не новой, но довольно верной и состоявшей в том, чтобы, поддерживая разные поколения горских народов в постоянной между собою вражде и ссоре, не допускать их до единодушия, могущего сделаться для нас весьма опасным. Такая система была тем необходимее, что не было никакого основания рассчитывать на верность даже и тех племен, которые считались в подданстве России. Кабардинцы и осетинцы точно также хищничали в наших пределах, как чеченцы и лезгины. В этом было виновато отчасти кавказское начальство, допустившее послабление и злоупотребление власти.

4-го декабря 1802 года князь Цицианов прибыл в Георгиевск, где был завален жалобами кочующих народов и горских племен, находившихся в зависимости России. Кучи просьб не удивили главноуправляющего; ему известно было, что азиятский человек считает своею обязанностию, при каждой перемене начальника, пожаловаться на старого, как бы он хорош ни был [17] и польстить новому, которого никогда и не видывал. Князь Цицианов знал, что с претензиями этими надо поступать очень осторожно, подходить к ним с некоторою долею сомнения и недоверчивости. Кляузы и жалобы из-за личной вражды он оставил без всякого внимания, но в числе просьб нашел такие, которые, заслуживая полного внимания, требовали исследования и наказания виновных.

Вышедшие из-за реки Кубани нагайские татары жаловались на своего пристава, обременявшего их поборами и разного рода мздоимством. Найдя жалобы татар основательными, князь Павел Дмитриевич сменил пристава и назначил на его место генерал-маиора султана Менгли-Гирея. Прося утверждения императора на такую перемену, князь Цицианов находил необходимым изъять Менгли-Гирея из подчинения главному приставу кочующих народов и поставить его в прямую зависимость от главнокомандующего. Самое слово «пристав» предполагалось уничтожить и заменить «начальником над бештовскими нагайскими татарами», так как слово «начальник» всегда пользовалось большим значением между азиятскими народами чем слово «пристав» (Всеподд. рапорт князя Цицианова 8-го января 1803 года.).

Получивши утверждение императора (Высоч. повеление князю Цицианову 13-го февраля 1803 года.), князь Цицианов должен был устроить дела и другого кочующего народа — калмыков.

Дербетовская, торгоутовская и хошоутовская орды, составлявшие калмыкский народ, были в крайней бедности и стеснены в земельном отношении. Две первые орды кочевали на нагорной стороне реки Волги; на луговом берегу находилась только одна хошоутовская орда, а прочие не имели права переходить туда.

Песчаные степи без воды, леса и даже без всякой растительности были переданы в вечный удел калмыкам. В этой бесплодной пустыне передвигались они с места на место, подходили к Волге, Куме, Царицынскому уезду и к землям донских казаков. Приближаясь к пограничным селениям, калмыки всюду [18] встречали сопротивление со стороны жителей, не допускавших их ни к хорошей воде, ни к удобным пастбищам.

«Если где города, писал главный пристав калмыкского парода Страхов (В письме канцлеру, от 12-го ноября 1802 года, № 558. Арх. М. И. Д. II, 11, 1802, № 1.), не присвоили себе калмыкских земель в расстоянии верст за 25 и 35, там астраханская казенная палата отдает их в наем за маловажную цену, на десять и даже двенадцать лет. Казачьи станицы, крестьяне, татары, малороссияне, почты, ватаги захватывают и присвояют себе землю в таком излишестве, в каком им только вздумается. К Каспийскому морю, в так называемых мочагах, кочуют бедные люди или, яснее сказать, нищие всех орд — там русские позволяют им питаться падалью и сусликами, но не рыбою, которая у всех во владении или на откупу.»

С давних времен калмыки кочевали близ Астрахани на одном и том же месте, которое от того и получило название Калмыкского базара, но в начале 1802 года и оно было отдано под поселение беглецам и бродягам, от которых калмыки принуждены были покупать «воду и огонь», подразумевая под последним плату за тростник на отопление в зимнее время. Отдача на четырехлетний откуп перевоза через реку Волгу окончательно убила промышленность калмыков, лишивши их права иметь собственный перевоз через эту реку. Калмыкский базар, будучи без земли и без перевоза, постепенно уменьшался и дошел до того, что к концу 1802 года в нем насчитывалось не более ста кибиток самых беднейших, таких, которым уйти было некуда.

Бедность и изнурение калмыкского народа усиливалась еще от произвольных поборов, введенных наместником Чучей-Тайши Тундутовым. Утвержденный в звании наместника в октябре 1800 года, Тундутов собирал неограниченную подать с своих подвластных деньгами и скотом. Своею алчностью он окончательно разорил калмыков и довел их до невыразимой нищеты и бедности. Многие улусы, не имея утвержденных родовых владельцев, управлялись избранными, которые точно также [19] следовали примеру наместника и в свою очередь грабили народ, налагая на него произвольные поборы.

Обычай калмыков отдавать из трех сыновей непременно одного в духовное звание сделал то, что число духовенства превосходило численность всех прочих званий. Пользуясь огромным влиянием на народ, калмыкское духовенство составляло класс праздных тунеядцев, живших в изобилии на счет пота и труда ближних. Главнейшее занятие духовенства состояло в обогащении и внушении народу неповиновения, отчего во всяком возмущении оказывался главным зачинщиком и виновником или гелюнг (поп) или гецул (дьякон), а иногда и живой их бог лама.

Для обеспечения праздной жизни духовенства, набожные владельцы отдавали духовенству в вечное владение большое число своих подвластных в прислугу хурулов (монастырей). Принявши название шабинеров, т. е. монастырских, такие калмыки не платили уже податей и не отправляли общественных повинностей, вся тяжесть которых падала на остальное население. Точно также не платили податей и так называемые тарханы, т. е. люди уволенные владельцами от всех повинностей и служб.

При всех этих бедствиях, калмыки изнурялись ежегодным нарядом 650 человек для содержания кордонной стражи. Наряд этот был сделан, в январе 1800 года, по Высочайшему повелению, только на время, пока на смену донских полков, отпущенных на родину, прибудут новые. Этим повелением воспользовались, и командир Астраханского казачьего полка стал потом требовать ежегодно на службу по 650 человек калмыков с семью зайсангами. Наряд этот стоил калмыкам ежегодно до тысячи человек умершими, столько же лошадей павшими и 65,000 руб. деньгами.

Находясь в заведывании особого пристава, калмыки управлялись народным советом, известным под именем «зарго». Составленный из восьми членов, избранных от всех орд, совет, или, лучше сказать, «суд зарго», выслушивал просьбы, отбирал от подсудимых показания и доказательства, тут же их рассматривал и постановлял окончательное свое решение. Решение основывалось на большинстве голосов, в случае же [20] равенства или несогласия судей, решение предоставлялось наместнику, но не иначе, как с согласия зарго и русского пристава при калмыкском народе (Высочайшая грамота калмыкскому народу 14-го октября 1800 года.). Постановление суда писалось прутиком на небольшой дощечке, известной под именем самры и намазанной салом, смешанным с золою. Написанное прочитывалось истцу и ответчику, а затем стиралось, и дело предавалось вечному забвению.

В продолжение зимних месяцев зарго закрывало свои действия, а в остальное время суд переезжал с места на место, так что люди бедные не могли догнать его. К тому же суд и расправа в зарго производились крайне беспорядочно и небрежно. Он не имел назначенного времени для заседаний и редко делал письменные постановления. Самое решение судей было до крайности оригинально и в большинстве случаев пристрастно. Выбранные владельцами из числа подвластных им лиц, судьи всегда почти склонялись на сторону, покровительствуемую владельцем и всегда готовы были решить участь подсудимого по внушению свыше. Сделать это было нетрудно, потому что калмыкские законы не основаны ни на естественных, ни на положительных истинах. «Действия человеческие рассматриваются более по правилам, извлекаемым из обычаев, из коих большая часть уничтожена по неупотребительности, но судьи, по недостатку положительных законов, а всего чаще по пристрастию приводили обычай, на котором у сего народа основывается роковое определение. Всякое злодейство и даже самое смертоубийство наказывается взысканием скота, панцирей и вещей, которыми от всего откупиться можно. Если кто не в состоянии заплатить за воровство, то не только самого вора, но жену его и детей отдают обкраденному в вечное рабство без всякой вины их и участия в воровстве» (Письмо канцлеру пристава при калмыкском народе Страхова 12-го ноября 1802 г., № 558. А. М. И. Д. II, 1802 г. № 1.).

В таком виде представилось состояние калмыкского народа князю Цицианову, когда он приехал в Георгиевск. Положение это, будучи крайне печальным, требовало преобразования общей [21] системы управления и ограничения злоупотреблений. На первый случай признавалось необходимым обеспечить калмыков землею, и с этою целью были отправлены землемеры, которым вменено в обязанность привести в известность в губерниях Астраханской и Саратовской число земель, действительно принадлежащих городам, селениям, хуторам, садам, ватагам и другим заведениям. Все такие земли, прилегающие к реке Волге и ограниченные дорогою, проходившею из Астрахани в Кизляр, отмежевать общею чертою и тем означить границу их от степи, составляющей кочевье для калмыков. Для прогона скота предполагалось отмежевать по Волге в разных местах землю шириною верст по пяти и более, которую и отдать в пользование калмыков. В их же распоряжение должно было поступить некоторое пространство речного берега для рыбных ловель и именно: часть лугового берега реки Волги до реки Узеней и Мочаги, с отделением некоторой части морских и волжских заливов. Различного рода затруднения (О многочисленных затруднениях этих см. Акты Кавк. Археогр. Комиссии т. II, №№ 1984 и 1986.), встретившиеся при размежевании, затянули дело, и только лишь в конце 1804 года все земли и право владения ими приведены были в известность.

С другой стороны, чтобы улучшить общественное положение калмыков, предполагалось изменить состав «зарго» и дать ему оседлость переводом в Астрахань на постоянное там пребывание. Признавалось необходимым установить, чтобы при каждом хоруле (монастыре) было не более 25 гелюнгов (попов), 25 гецулей (дьяконов) и 50 манджиков (учеников веры); постановить правилом, чтобы сверхштатное духовенство несло повинности наравне со всеми прочими; чтобы обычай из трех сыновей посвящать одного в духовное звание был уничтожен, тем более, что он препятствовал размножению народа, так как все духовные обязаны были оставаться холостыми; постановить, чтобы лама не смел посвящать в духовное звание никого без согласия пристава; воспретить владельцам отдавать своих подвластных в шабинеры и совершенно уничтожить звание тарханов. [22]

Необходимость этих преобразований сознавалась и народом, тяготившимся содержанием огромного числа духовенства и привилегированных сословий, но не имевшим голоса и сил предпринять что-либо к улучшению своего положения. «Калмыкский народ, доносил Страхов князю Цицианову (В рапорте от 29-го ноября 1802 г., № 641.), ожидает от покровительства вашего сиятельства защиты и благоденствия, равно и милостивого внимания к усердному о том ходатайству.»

Не смотря на такую просьбу и полное желание главноуправляющего, положение калмыков было таково, что улучшить их состояние одним почерком пера было невозможно. Чтобы достигнуть желаемого, необходимо было сделать коренные преобразования в управлении и притом в связи с их нравами и обычаями, характером и привычками. В короткое время пребывания своего на Кавказской линии, князь Цицианов мог облегчить положение калмыков только уничтожением частных злоупотреблений и лишних поборов. Воспользовавшись смертью калмыкского наместника Чучей-Тайши Тундутова, главноуправляющий просил императора вовсе уничтожить звание калмыкского наместника, с тем, чтобы каждая орда управлялась отдельно и самостоятельно. Вообще же он находил необходимым изменить систему управления, как кочующими народами, так и кабардинцами, находившимися в зависимости России.

Хищничество последних в наших пределах побудило князя Цицианова принять меры к его уничтожению. Вскоре после прибытия своего в Георгиевск, он решился построить укрепление близ источника кислых вод, впоследствии названное «Кисловодском». Место, избранное для постройки укрепления, находилось в средоточии всех арбянных дорог к реке Кубани, сходившихся у самого вала укрепления. Затем за р. Кубань можно было пробраться только верхом, оставивши имущество внутри Кабарды.

Как только кабардинцы проведали о постройке укрепления, они поняли всю важность его и тотчас же явились к князю Цицианову с жалобою на стеснение их в пахотных и [23] пастбищных землях. Старшины народа заявили при этом главноуправляющему, что они весьма много терпят от притеснения чиновников и казаков. Представители кабардинского народа говорили, что русские чиновники берут взятки и притесняют их; что подвластные и рабы их, убегая от своих владельцев в наши границы или укрепления, там задерживаются и им обратно не возвращаются; что от них требуют много рабочего скота, а за старый и негодный в работу скот берут особую пошлину, известную под именем тамки; что находящиеся на постах казаки причиняют обиды кабардинским пастухам, а при проездах кабардинцев ниже р. Малки грабят и убивают их.

Если претензия кабардинцев на стеснение их постройкою Кисловодского укрепления не могла быть удовлетворена и считаться основательною, то заявление их по остальным пунктами, имело значительную долю правды. Так оказалось, что мост на р. Малке у Старого Екатеринограда был отдан на откуп, без всякой платы в казну, в руки частного лица, которое, построивши мост, брало произвольную пошлину за проезд, а с кабардинцев, с каждого стада овец по два барана. Князья Большой Кабарды, враждовавшие с князьями Малой Кабарды и владевшие относительно большими средствами, притесняли последних, развращали узденей, принадлежащих владельцам Малой Кабарды, и выводили их из повиновения. С другой стороны, русские чиновники за деньги также держали сторону князей Большой Кабарды, недостаточно отличали лиц, преданных России, и не только не поддерживали их, а нередко даже и притесняли. Такие владельцы, в награду за их преданность России, были в презрении у своих единоверцев, слабы, неуважаемы в народе и в загоне у русских чиновников.

Те же князья, которые были богаты, не только безнаказанно занимались хищничеством, но, по ходатайству приставов, получали еще жалованье от нашего правительства.

«Над кабардинцами, доносил впоследствии генерал-маиор Дельпоццо (Князю Цицианову 5-го апреля 1805 г., № 39.), имел власть всякий, кто только хотел быть их [24] начальником, и притом всякий притеснял и грабил; в справедливых же просьбах им никогда не делано было никакого удовлетворения.» Правда, хищнический образ жизни этого народа был причиною многих подозрений и давал часто случай обвинять кабардинцев в насилии и грабеже, но справедливо и то, что со стороны наших властей и даже самих поселян было допущено много злоупотреблений и несправедливых притеснений кабардинскому народу. Если, бывало, у кого-либо из поселян сведут ночью со двора несколько скотин, то в этом обвиняли кабардинцев, даже и в том случае, когда найденные следы неоспоримо доказывали, что украденный скот уведен внутрь наших границ. Поселянину на линии достаточно было сказать, что он ограблен кабардинцами и заявить о количестве причиненного ему убытка, чтобы начальство Кавказской линии, без всякой поверки и удостоверения, требовало удовлетворения от кабардинцев.

Такого рода поступки вызвали энергический протест со стороны главноуправляющего. Князь Цицианов приказал обнародовать между жителями Кавказской губернии, чтобы они тотчас после похищения имущества давали знать о том на ближайший военный пост и капитан-исправникам, которые обязаны в управе земской полиции привести ограбленного к присяге в том, что показанная им потеря справедлива. Затем, капитан-исправник делает повальный обыск и исследует на месте, не произошло ли похищение от собственной оплошности или нерадения жалующегося, который только в случае своей невинности получает удовлетворение.

В предупреждение же возможности хищнических нападений, жителям приказано ходить на полевые работы, если не целою деревнею, то не менее половины и быть вооруженными; деревни обносить рвом и валом, на котором ставить палисад или сажать колючий кустарник, стараясь разрастить его в рост человека и как можно гуще; каждому хозяину иметь по три «злейших собаки», которых на день привязывать, а на ночь спускать (Предписание Князя Цицианова кавказскому губернатору, 9-го мая 1805 года, № 309.). [25]

Делая все эти распоряжения, князь Цицианов не надеялся, чтобы они были в точности исполнены и чтобы положение края изменилось во многом. Злоупотребления слишком вкоренились в систему тогдашнего управления линии и нужно было много усилий, чтобы привести все в должный порядок. «Линия, писал князь Цицианов графу Кочубею (От 8-го января 1803 г., Арх. М. Вн. Д., дела Грузии, ч. VIII, 15.), давно управлялась не начальниками, а канцеляриями их, следовательно неопределенное жалованье чиновникам, окружающим начальника, было поводом к раздаванию его не по трудам, а по пристрастию к временщикам оного начальника. Так точно и я застал маиорского чина секретарь получал из 5,100 руб. суммы девятьсот рублей, а писцы без обуви; расходы из той же суммы на канцелярию так велики, что я уверен, что и в канцелярии вашего сиятельства столько не исходит; например, 12 стоп бумаги и 10 фунтов сургуча выходит в месяц. Потом казначейскую должность правил секретарь, которому и без того дела множество, а по сим причинам, не вспоминая о прошедшем, за необходимость счел привесть в ясность оную сумму, с тем, чтобы на мое место поступивший так же, как и я ограничен был в прихотях своих.

Совсем собравшись ехать в Грузию, ожидаю только ответа от царицы (Дарьи). Должен откровенно сказать, что гражданская администрация в том краю несообразна со внушением в обитателей новоприобретенной земли доброй надежды о порядке; власть гражданская с военною подо мною разделена, и вечные ссоры между ними останавливают деятельность и той, и другой. Беспрестанные жалобы Лазарева на Коваленского, а паче сего последнего на первого, отнимают у меня много времени на примирение их и, как кажется, до моего туда прибытия (зло?) пресечено быть не может.» [26]

II.

Прибытие в Георгиевск уполномоченных от персидских ханов — Договор с ними. — Цель этого договора. — Затруднения, встречаемые в торговле на Каспийском море. — Пособие и денежные выдачи некоторым горским владельцам.— Предположения о занятии Дербента и Баку.— Мнение о том графа Валериана Зубова. — Рескрипт императора Александра кн. Цицианову.

Как ни старался князь Цицианов скорее уехать в Тифлис, но не мог этого сделать ранее окончания дела по заключению дружественного союза с персидскими ханами и горскими владельцами, послы которых прибыли в Георгиевск еще до приезда туда нового главноуправляющего (Князь Цицианов графу Кочубею 8-го декабря 1802 года. Арх. Мин. Внут. Дел.).

Для поддержания дружественного союза между соседними Грузии ханами приказано было еще генералу Кноррингу собрать послов этих владельцев там, где он признает это более удобным и открыть с ними переговоры.

«Я положил, писал император Александр I Кноррингу (В рескрипте от 24-го декабря 1801 г. Арх. Мин. Иностр. Дел.), установить между помянутыми ханами и горскими владельцами, для общего их и народов их блага, твердый союз и дружеское под верховным моим покровительством согласие.»

На этом основании было сообщено ханам и владельцам, что если они действительно желают себе и областям своим благоденствия, то для установления дружеской между собою связи и согласия съехались бы в одно место для личных совещаний или прислали бы своих уполномоченных.

Полагая, что представители ханской власти способны, подобно европейским дворам, заключать союзные трактаты и в точности исполнять их, наше правительство надеялось примирить их между собою путем переговоров и в то же время обеспечить нашу торговлю на Каспийском море.

Успешному ходу нашей азиятской торговли препятствовали многие причины и в числе их, конечно, враждебные [27] отношения, почти беспрерывно существовавшие между ханами и владельцами. Последние, находясь даже в мире и согласии между собою, нисколько не заботились о безопасности того пути, по которому проходили караваны с товарами. По дорогам от Шеки к Ганже (нынешний Елисаветполь), от Бойнака к Дербенту и через реку Самур из Кубы, караваны не могли следовать от выезжавших на дорогу грабителей и разбойников, расхищавших товары (Из рапорта консула Скибиневского генералу Кноррингу 14-го октября 1802 года.). Кроме того, торговля весьма много затруднялась неумеренностью собираемых пошлин в особенности в Шеке. Этот платеж был тем более обременителен для торговцев, что плата за провоз товаров не имела определенных размеров, и каждый владелец брал в свою пользу столько пошлин, сколько хотел. Два каравана одинаковых размеров, с одним и тем же товаром и следовавшие по одной и той же дороге, платили не всегда одну и ту же пошлину. От прихоти хана или владельца зависела норма платежа, часто весьма значительная. При доставлении, например, товаров из Баку в Тифлис эта пошлина, или «рахтар», бралась пять раз. Наконец варварское обыкновение приморских жителей, начиная от Ленкорана до реки Терека, грабить товары с судов, не оставляя даже рубашки на судовых служителях, окончательно подрывало всякую торговлю. В оправдание таких поступков, прибрежные жители ссылались на императора Петра I, будто бы разрешившего им пользоваться всем тем, что волнением при крушении судна бывает выброшено на берег.

Все эти затруднения и происшествия были причиною того, что генеральный консул наш в Персии, узнав о предполагаемом союзном договоре с ханами и горскими владельцами, просил генерала Кнорринга внести в договор обязательство, чтобы каждый владелец заботился о безопасном проезде караванов через его владение; чтобы каждое селение, в окружности которого случится грабеж или разбой, отвечало за это; чтобы удовлетворение ограбленных купцов или извощиков товарных производилось немедленно самим владельцем, если он не в [28] состоянии удержать своих подвластных от грабежа или отыскать грабителя или вора.

С другой стороны представлялось необходимым установить одинаковую пошлину за провоз товаров в каждом главном областном городе, каковыми были: Баку, Тарки, Дербент, Куба, Шемаха и Шека. Самые умеренные пошлины брали в Баку, с владетелем которого, как единственным лицом, было заключено условие, обязывающее хана запретить приморским жителям грабить товары и судовые припасы в случае крушения судна.

Известивши всех ханов о желании императора Александра, генерал Кнорринг назначил местом съезда город Георгиевск, а сроком для собрания 20-е сентября 1802 года. С половины этого месяца стали уже собираться уполномоченные (Сюда прибыли чиновники: от Каракайдакского уцмия Ростом-хана — Ахмет-ага, от владельца этой области Разия - Озней-бек и от Табасаранского кадия Рустома — Мухамед-бек. Сверх того, получено было известие о прибытии в Кизляр, на пути в Георгиевск, чиновников: от шамхала Тарковского Уразай-бека и от владельцев Табасаранских: Сограб-бека Маасума — Нур-Магомет-бека и от Махмута - Мумсы-Загир. Бакинский хан думал прислать тогда, когда пойдет судно из Баку в Астрахань, так как сухопутно он не решался поспать, боясь хана шемахинского. От хана талышинского ожидался чиновник из Астрахани. От Ших-Али-хана дербентского никто не прибыл к сроку, а прибыл гораздо позже.), заключение договора с которыми выпало на долю князя Цицианова, имевшего весьма невыгодное мнение о договаривающихся.

Вступая, по своей обязанности, в соприкосновение с различными ханами хищными по наклонностям, коварными и вероломными по характеру, присущему всем азиятцам, князь Цицианов решился поступать с ними совершенно иначе, чем поступали его предместники. Вместо ласки и уступки в различного рода претензиях, по большей части неосновательных, новый главнокомандующий решился поступать твердо, быть верным в данном слове и исполнять непременно обещание или угрозу даже и в том случае, если бы она была произнесена ошибочно.

Князь Цицианов знал, что если владельцы входили в сношение с нами, если искали даже покровительства России, то только тогда, когда вынуждаемы были к тому обстоятельствами, [29] собственною слабостию и ничтожеством. Беда проходила, обстоятельства изменялись, и ханы, уклоняясь от принятых ими обязательств, предавались по-прежнему грабительствам и хищничеству. Поступки их еще более убеждали князя Цицианова в необходимости принятия таких мер против своеволия ханов, которые бы подходили к условиям их быта. Поэтому в своих административных распоряжениях князь Павел Дмитриевич становился в положение азиятских владетелей. Каждый из ханов, принявших подданство России, был в глазах главнокомандующего лицом ему подвластным. Относительно тех ханов, которые сохраняли еще свою независимость, князь Цицианов относился как сильный к слабому. Он поступал в этом случае точно так же, как поступали между собою ханы и даже мелкие владельцы. У азиятских народов тот из ханов, который сегодня победил, завтра же выкалывал глаза своему противнику и обращался с ним, как с рабом, до тех пор, пока слепец, при помощи других, не отмщал ему тем же. В истории азиятских народов не редкость встретить хана, несколько раз свергаемого и снова восстановляемого на ханстве, хана с выколотыми глазами и изувеченного.

«Ваше сиятельство, писал князь Цицианов графу Воронцову (От 21-го декабря 1802 г. Арх. М. И. Д 1-10, 1801-3, № 2.), изволите мне приказывать, чтобы я сказал свой образ мыслей о принимании горцев и персидских ханов в подданство.

Во исполнение чего, имею честь доложить со всею откровенностию и усердием к службе.

Подданство вообще ханов персидских и горских владельцев есть мнимое, поелику оно не удерживает их от хищничества и притеснения торговли. Владельцы же их удовлетворение делают так медленно, что иногда проситель больше от ожидания разоряется. Итак, чем менее подданства, тем менее оскорбления достоинству Империи, когда такой владелец пустыми переписками уповает отходить от прямого удовлетворения. [30]

Теперь позвольте, ваше сиятельство, коснуться ныне поставляемой коалиции федеративной, в которой первое место занимает дербентский хан Ших-Али. Он требует войска: на что же? чтобы Мустафу сверзить с владения Шемахи и поставить Касима, который обещал ему возвратить Сальяны, где большие рыбные ловли, приносящие 150,000 руб. дохода, присвояя их к Кубинскому владению, что и истина. Но какая польза России, чтобы дербентский хан был так силен? Он уже и соединением Кубинского владения с Дербентским более всех значущ. К тому же присвояет к себе Баку, под видом данника хана сего города, а если он все сие приобретет помощию российских войск, то, имея зятем шамхала Тарковского, может в большую заботу приводить здешние войска. Сей последний, т. е. шамхал, так забылся, что, имея 6,000 руб. жалованья, просил еще прибавки. Впрочем, в Азии политика есть сила; добродетель лучшая владельца — храбрость; способы — деньги для найма войска.

Итак, чем беднее, тем покойнее».

Различного рода претензии посланных и доверенных лиц затрудняли заключение договора на столько, что он мог быть окончен только 26-го декабря и то с большими затруднениями.

Доверенный дербентского и кубинского Ших-Али-хана, чиновник его Медет-бек, по предварительному объяснению с главнокомандующим, не соглашался подписать условий вместе с другими, а требовал заключения особого договора, по которому хану его было бы дано войско и приличная сумма денег. Князь Цицианов, удивляясь такому требованию, просил от него письменного уведомления о причинах, которые воспрещают ему, в лице своего хана, войти в дружеское постановление с другими ханами и владельцами. Главнокомандующий ссылался на то, что предместник его, генерал Кнорринг, писал ко всем ханам о цели, с которою должны быть присланы в Георгиевск их уполномоченные. Требуя ответа на другой день, князь Цицианов в то же время приказал прочесть ему постановление и внушить, сколько выгод теряет его хан, если будет исключен из числа договаривающихся. Медет-бек просил тогда [31] позволения прийти к князю Цицианову для личных объяснений. Он извинялся и ссылался на недоразумение, происшедшее от дурного перевода сообщения, посланного генералом Кноррингом к Ших-Али-хану. Действительно, на русском языке было сказано, что о войсках будет трактовано после постановления, в татарском же переводе слова «после постановления» были вовсе пропущены. Сознаваясь в своей ошибке, Медет-бек не соглашался, однако же, подписать постановления в общем собрании всех поверенных, ссылаясь на то, что, по достоинству его хана, ему неприлично заседать вместе с поверенными дагестанских и горских владетелей. Тогда, по совету главнокомандующего, он сказался больным и подписал постановление у себя на квартире (Князь Цицианов графу Воронцову 28-го декабря 1802 г., № 242. Арх. М. И. Д.). Подписание это заключалось в приложении печати, так как он и еще три другие уполномоченные оказались неграмотными. Эти последние и того не могли сделать, потому что печатей не имели.

«На изъяснение мое с ними, писал князь Цицианов, о важности дела, по которому они присланы, и что к отправлению их должностей надлежало употребленным быть людям грамотным, тем паче, что о письменном постановлении им было ведомо, отвечали они мне, что к владетелям их не было писано, чтобы доверенные от них присланы были знающие грамоту, а требовано только полномочных и верных, и что владельцы их, по известным их заслугам, верности и усердию, и дали им свои доверенности. Почему, вместо сих неграмотных доверенных подписались, по просьбе их, в присутствии моем, другие. Относительно же печатей, как сии безграмотные, так и грамоту знающие отозвались, что они их не имеют и что печати у них имеют одни токмо владельцы.»

Таким образом, грамотные подписали сами, а неграмотные попросили за себя подписать постановление, которым обязались оставаться всегда непоколебимыми верноподданнической обязанности их к русскому императору, предоставив себя его покровительству и защите. Именем своих ханов уполномоченные [32] обещались оставить навсегда все бывшие между ними несогласия, вражду, ссору и неприязненные поступки, Оставаясь спокойными в тех владениях, в которых они утверждены грамотами русского императора, ханы и владельцы приняли на себя обязанность ограждать свои владения от неприятельских вторжений, принимая заблаговременно к тому меры и оказывая друг другу помощь и содействие своими войсками. Соединясь между собою тесным союзом и дружбою, они положили хранить оную свято; дали слово никогда не нападать на области своих союзников и им подвластных, и ничем не оскорблять друг друга.

Споры свои, претензии и недоразумения решать третейским судом, а в случае неудовлетворения и этим способом, не поднимая оружия друг против друга, обращаться за решением к русскому правительству.

Соглашаясь прекратить грабежи вообще и расхищение товаров с разбитых судов, договаривающиеся определили одну общую пошлину, причем безопасность караванов обеспечивалась ответственностию самих ханов. В случае разграбления каравана владелец должен был удовлетворить немедленно обиженных и потом уже взыскивать с своих подвластных.

Таково было содержание заключенного на вечные времена договора, неисполнение которого влекло за собою строгое наказание, как со стороны нашего правительства, так и со стороны всех договаривающихся.

Заключившие договор владельцы не замедлили тотчас или сами, или через своих посланцев заявить нашему правительству кто жалобу или неудовольствие, а кто и просьбу. Деньги и жажда к приобретениям были главнейшим к тому побуждением. Так, 20-го ноября, умер Табасаранский кадий Ростом-хан, о чем получено было известие от старшего сына его Абдула-бека. Последний просил утвердить его кадием, дозволить отправить своего посланца в С.-Петербург (Донося о сем, кн. Цицианов писал, что кадий Табасаранский принял уже присягу на подданство, «и поэтому не худо ему приметить, также как и прочим владельцам, состоящим в подданстве его величества, что подданный не может посылать к своему государю посланцев, а должен входить только с письменными прошениями». Отношение князя Цицианова канцлеру 28-го декабря 1802 г., № 229. А. М. И. Д. 1-6, 1801-3, № 7.) и наконец разрешить [33] ему выдачу того жалованья, которое получал его отец, и даже с тою прибавкою, о которой просил он за несколько дней до своей кончины. Не получивши еще сведения о том, что Абдула-бек избран и утвержден старшинами и народом кадием Табасаранским, князь Цицианов не выслал ему жалованья, получаемого покойным «за мнимое его подданство», как выражался главнокомандующий (Донесение князя Цицианова Г. И. 8-го января 1803 г. А. М. И. Д. 1-10, 1803-6, № 2.). Он отвечал Абдула-беку, что в ожидании не только знаков, но и опытов его верноподданнической обязанности, прибавка к жалованью и самое жалованье до времени отсрочиваются.

Одновременно с заявлением этой претензии, князь Цицианов получил также и другие просьбы. Ростом-хан, уцмий Каракайдакский, просил защиты против соперника своего Рази, который хотел его свергнуть и захватить власть в своп руки. Рази жаловался на Ростом-хана, своего двоюродного брата, и просил о возведении его в достоинство уцмия, как принадлежащее ему по наследству. Из этой путаницы и жалоб можно было выйти только деньгами. Разию назначена ежегодная пенсия в 600 руб. до тех пор, пока он будет в точности выполнять договорные статьи о кораблекрушении. Табасаранские владельцы Сограб-бек-Маасум и Махмут-бек также получили по 450 руб. ежегодного содержания. Назначение этого содержания князь Цицианов полагал необходимым, по близкому их родству с кадием Табасаранским, получавшим также жалованье от нашего правительства. Эта раздача денег, хотя и долгое время не оказывала никакого почти влияния на поступки горских владельцев относительно России и подвластных ей народов, но казалась едва ли не лучшею системою из всех предпринятых нашим правительством. Противник этой системы, всяких пособий и вспомоществований князь Цицианов не отрицает, а в одном месте своих донесений сознается даже в том, что [34] с течением времени эта раздача денег, до которых азиятские народы весьма жадны, может принести пользу.

«В настоящем дел положении, писал князь Цицианов (Канцлеру от 11-го апреля 1803 г.), я вижу в одном только случае пользу определенного им жалованья, т. е. давать награждение для того, чтобы можно было в наказание за их дурные поступки останавливать выдачу денег, как я сие учинил с уцмием Каракайдакским, за неудовлетворение пограбленных вещей с разбитого российского судна.»

Конечно, этою раздачею денег мы взаимно не приобретали ни искреннего доброжелательства горских владельцев к России, ни ручательства в сохранении ими клятвенных обещаний, но, по крайней мере, говоря словами князя Цицианова, имели в руках своих орудие для их наказания; могли хотя временно показать, что наши отношения к ним изменяются и могут прийти в прежнее положение только при повороте ими на правильный и прямой путь.

С другой стороны, таким владельцам каковы были кадий Табасаранский, шамхал Тарковский и уцмий Каракайдакский, денежные субсидии делались необходимыми. Владения этих трех лиц, простиравшиеся от Кизляра до Дербента, составляли непрерывную побережную часть Каспийского моря. Деньгами или другими какими-либо средствами, но нам необходимо было сохранять с ними дружеские отношения собственно для обеспечения нашей азиятской торговли.

Та же самая причина заставляла наше правительство обратить внимание на ханов Дербентского и Бакинского, владения которых также простирались по берегу Каспийского моря. По заключении договора, посланец Шейх-Али-хана Дербентского объявил князю Цицианову, что имеет от своего хана повеление ехать в С.-Петербург с письменными и словесными поручениями, объявить которые главнокомандующему он не может. Догадываясь, в чем состоит просьба хана, князь Цицианов просил его сказать откровенно, сколько нужно хану войска и денег. Главнокомандующий обещал оказать ему помощь войсками и даже скорее, чем [35] деньгами. Медет-бек повторял просьбу о дозволении отправиться в С.-Петербург, и уверял, что его хан охотно примет всякую помощь от русских. Помощь эта была необходима Шейх-Али-хану для борьбы его с ханами Шемаханским и Бакинским.

Область Бакинская в прежние времена принадлежала хану Дербентскому, и на этом основании Шейх-Али-хан все время хлопотал о том, чтобы возвратить ее и присоединить к своим владениям. Бакинский хан, игравший впоследствии столь значительную роль в судьбе князя Цицианова, был недоброжелателен к России. Как человек, Хуссейн-Кули-хан был слаб, легковерен и скорее трус, чем храбр. Как правитель, будучи далек от предприимчивости и вял в делах, он легко поддавался влиянию своих приближенных чиновников, грабивших без милосердия его подвластных. Владея небольшим клочком земли с малым населением, Хуссейн не смел и помышлять о сопротивлении другим ханам и не пользовался между ними никаким уважением.

Бесхарактерность и сознание своей слабости заставляли Хусейн-хана поддерживать постоянные сношения и связи с Мустафою-ханом Ширванским (Шемахинским), но связи эти были основаны на личной и необходимой его выгоде. Не имея никакой собственности, кроме города Баку, Хуссейн был в полной зависимости от Мустафы, подпора и добрые отношения которого ему были столько же нужны, как человеку пища. Он сознавал, однако же, что и этот союз непрочен и что при первом удобном случае Мустафа не откажется наложить на него свою руку. Бакинское ханство со времени отделения от Дербентского недолго оставалось самостоятельным и независимым: оно скоро сделалось постоянным данником ханов ширванских. Таким образом, находясь между двух огней, Хуссейн мог считать себя повелителем ханства только до тех пор, пока сохранит добрые отношения с Мустафою и успеет оборониться от притязаний хана дербентского.

Видя столь стесненное положение Хуссейн-хана и желая присоединить бакинский порт к владениям России без военных действий, князь Цицианов старался, пользуясь положением хана, [36] убедить его, что ему не у кого кроме России искать помощи, защиты и покровительства. С этою целью, главнокомандующий поручил нашему консулу в Персии Скибиневскому намекнуть Хуссейн-хану, что Шейх-Али-хан дербентский просит у нас войска для действия против него, Хуссейна; что если, для предупреждения совершенного разорения Баку, хан попросит для своей защиты ввести русский гарнизон в город, то в такой милости может быть ему и не откажут.

Смотря по откровенности Хуссейн-Кули-хана и податливости его на подобное предложение, Скибиневский был уполномочен присовокупить, что если бы хану нужно было войско в самом скорейшем времени, то тотчас же присланы будут в Баку два баталиона из Грузии.

Сообщение это по-видимому подействовало на бакинского хана, и мысль о присоединении Баку к владениям России, казалось, готова была осуществиться против всех ожиданий нашего правительства. Теснимый дербентским ханом, Хуссейн надеялся теперь избавиться от его притязаний при помощи князя Цицианова, к которому и отправил своего посланного. Пробравшись втихомолку через Астрахань, Кизляр и Кавказское ущелье, посланный прибыл в Тифлис в марте 1803 года. Он привез письмо, в котором хан писал, что уполномочил своего молочного брата Ала-Верды-бека уведомить главнокомандующего «о покорности и послушании» хана русскому правительству.

Сознавая вполне, что князю Цицианову хорошо известны как характер, так и поведение хана, Хуссейн не желал входить с ним в сношение и, надеясь обманом и различного рода изворотами усыпить бдительность нашего правительства в Петербурге, просил об отправлении своего посланного к высочайшему двору. Заручившись решением в Петербурге, он думал обойти князя Цицианова и получить помощь без всяких обязательств, Главнокомандующий не согласился на отправление в Петербург Ала-Верды-бека, и тогда последний передал ему письмо хана на имя императора, в котором тот, прося защиты, писал, что «все Высочайшие повеления будут приняты мною с покорностию». [37]

В ответ на это Ала-Верды-беку было объявлено, что если он действительно имеет неограниченное полномочие от своего хана к заключению условий на уступку города Баку вместе с гаванью и на вступление хана в подданство России, то дал бы главнокомандующему письменное обязательство, которое могло бы служить документом и опорою для обеих договаривающихся сторон.

После предварительных и долгих объяснений Ала-Верды-бек написал собственноручно условия, по которым Хуссейн-Кули-хан, со всем своим семейством, городом Баку и всем тем, что Баку издревле принадлежало, готов был поступить в подданство России «на вечные времена и непоколебимо». Обеспечение города, постройку пристани и других пособий для поддержания и развития торговли он предоставлял русскому правительству, а взамен того просил свободы вероисповедания, введения русского гарнизона в г. Баку для защиты его от внешних врагов, оставления образа правления страны на прежних правах в его власти («Долгом поставляю донести, писал при этом князь Цицианов, что под словами: «на прежних правах» заключается, по разумению посланца, и смертная казнь. Но, как упорство его устрашало меня несостоянием сего постановления, и как 1-я и 2-я статьи, повергающие город и хана бакинского в совершенное подданство, дают неоспоримое право не терпеть смертной казни, то я решился оставить сей пункт...» См. Всеподдан. рап. 31-го марта 1803 г. Арх. М. И. д. 1-10, 1803-6, № 2.), и наконец разрешение строить суда в Астрахани и отдавать их в наем.

Донося об условиях, заключенных с Ала-Верды-беком, и имея в виду, что для исполнения составленного предположения о пределах, которыми должны были ограничиться владения наши в Грузии и вообще в Закавказье, князь Цицианов признавал необходимым ныне же занять Дербент и Баку нашими войсками.

Указывая на выгоды иметь в своих руках столь важный порт на Каспийском море, каким был Бакинский, главнокомандующий просил об усилении его двумя полками и присовокуплял, что другого столь удобного случая для занятия этих двух пунктов не будет. [38]

«Честолюбивый и предприимчивый Шейх-Али-хан, писал князь Цицианов (В рапорте Г. И. от 8-го января 1803 г. Арх. М. И. Д. 1-10, 1803-1806 гг., № 2.), ищет, посредством нашего пособия, низвергнуть Мустафу-хана шемахинского, дабы на место его поставить двоюродного брата его Касим-хана, который теперь находится в Дербенте и у которого за сию услугу намерен выговорить уступку провинции Сальян, по ханству Кубинскому, предкам его принадлежавшую. Посланец дербентский Медет-бек открыл мне, что он имеет письмо к вашему императорскому величеству и от помянутого Касим-хана, чаятельно в том же смысле.

Низвержение Мустафы-хана шемахинского, яко явного недоброжелателя нашего, может немало споспешествовать к достижению желаемой цели, но коль скоро узнаю высочайшую волю вашего императорского величества приступить к предназначенному предприятию, то считаю еще полезнейшим, утвердить на ханство Касима без помощи Шейх-Али-хана, а посредством Авар-хана лезгинского, которого посланый Аджи-Муса-бек уверительно обнадежил меня, что, в доказательство верноподданнической их преданности к престолу нового и великого их монарха, они ожидают от меня с жадностью первого повеления, дабы выполнить оное с должною скоростью и точностью. А чрез сие, предварительно последующими происшествиями берег сальянский, необходимо нужный для охранения устья Куры, займется без малейшего затруднения нашим войском и при первом знаке, гарнизон дербентский приведет в послушание город и окружности.

В таковых обстоятельствах, счел я нужным обнадежить посланца Шейх-Али-хана, исходатайствованием для него всемилостивейшего позволения Вашего Императорского Величества отправиться в С.-Петербург, в ожидании которого предложил я ему ехать в Астрахань.

К сему осмеливаюсь присовокупить, что буде воспоследует высочайшая воля вашего императорского величества действовать, то для занятия приличными гарнизонами каспийских поморских [39] городов, на которые устремятся первые мои начинания, нужно будет прибавить войска в мое распоряжение, по крайней мере, девять баталионов; также усилить все прочие недостаточные мои по сему предмету способы.»

Мысль о занятии Дербента и Баку обратила на себя внимание Императора Александра и подверглась разным толкам. Граф Валериан Зубов, от которого потребовано было мнение, полагал, что занятие вообще всех прибрежных городов по Каспийскому морю он считает рановременным. Для окончательного решения граф Зубов считал необходимых иметь подробные сведения о том: сколько князь Цицианов предполагает употребить войска на высадку? Довольно ли для этого судов на Каспийском море? Каким образом будут продовольствоваться войска? И наконец, по занятии этих пунктов нашими войсками, необходимо было решить предварительно вопрос: какое устройство и управление они должны будут получить, для более прочного утверждения нашего в тех местах? Имея все уже готовым, князь Цицианов, конечно, мог бы действовать с успехом, «а без сего, писал граф Зубов (Из записки графа В. Зубова, поданной императору. Арх. М. И. Д 1-10, 1803-1806, № 2.), князь Цицианов, со всею деятельностию своею и способностями, едва ли что либо сделает в наступающую навигацию. Я думаю, что в течение нынешнего года все внимание его главнейше должно быть обращено на устроение Грузии и на распространение колико возможно ее пределов. Польза от сего — важнейшая всех, ибо сим упрочивается все последующее».

Во всяком же случае, по мнению графа Зубова, экспедиция эта ни в каком случае не могла быть предпринята ранее мая месяца 1804 года. Продовольствие войск представляло более всего затруднений. Астрахань, сама питаясь привозным хлебом, едва ли могла снабдить достаточным числом провианта, нужного для экспедиции. Поэтому князю Цицианову пришлось бы заготовлять его в Саратове и Волжске, в которых покупка производилась обыкновенно зимою, время, в которое его наиболее подвозилось [40] в эти города. К тому же доставка провианта оттуда в Астрахань была затруднительна и требовала значительного времени.

С другой стороны, князь Цицианов, считая необходимым занять Дербент, просил о прибавке войск, которых назначить было не откуда, и полагал поставить Касима ханом шемахинским без помощи Шейх-Али-хана дербентского при одном только содействии хана аварского. Это последнее намерение уже само по себе не ручалось за хороший успех. Как только наши войска заняли бы Дербент, Шейх-Али-хан увидал бы, что мы вовсе не расположены содействовать ему к возведению Касим-хана на шемахинское ханство, то, конечно, он понял бы и разгадал причины, заставившие наше правительство согласиться на занятие Дербента. Занятие это могло иметь тогда весьма дурное следствие: оно подорвало бы окончательно всякую доверенность к русскому правительству со стороны всех горских владетелей. Мы же переживали в то время такую эпоху, когда доверие это было нам необходимо гораздо более, чем во все предыдущие и последующие времена. Интриги и происки Шейх-Али-хана Дербентского, теперь еще более увеличивали бы наши затруднения. Невыгоды были так очевидны и уважительны, что Император не согласился на предложение князя Цицианова занять Дербент нашими войсками.

Но, не отвергая пользы приобретения этого города и колеблясь в окончательном решении, Император Александр требовал от главнокомандующего, прежде разрешения ему действовать наступательно, самого подробного и основательного обсуждения местных обстоятельств (Высочайший рескрипт князю Цицианову 19-го марта 1803 г.).

«Доныне же, писал император, намерение мое относительно экспедиции на Баку и Сальян есть то, чтобы оная не прежде получила свое начало, как во-первых, по зрелом соображении всех обстоятельств и, наконец, по снабжении вас точными и поколику можно надежными средствами для произведения ее в действо с желаемым успехом. А поколику для учинения распоряжений сих естественным образом потребно будет [41] немалое время, то в сем рассуждении и предполагаю я, что событие этой экспедиции не может ранее воспоследовать, как весною будущего 1804 года.»

В другом рескрипте, подписанном и отправленном с тем же курьером, император предоставлял исполнение предложений князя Цицианова его собственному усмотрению.

«Хотя в рескрипте моем, писал Александр (Высочайший рескрипт от 20-го марта 1803 г.), с сим же курьером к вам отправленным, уведомил я вас, что экспедицию на Баку и Сальян и прочие побережные места Каспийского моря почитаю я рановременною; о занятии же Дербента сообщил я вам представляющиеся рассуждения касательно встревожения прочих ханов и препоны, от того случиться могущей, произведению в действо последующего. Но дознанное мною усердие к службе и отличные способности ваши склоняют меня оставить беспрепятственно на произвол ваш ожидать ли совокупления недостающих у вас средств, или, довольствуясь теми, кои уже в руках ваших находятся, приступить к исполнению предначертанного плана, особливо если найдете вы, что самые обстоятельства того края требуют оный не отлагать.

Между тем указал я государственной адмиралтейств-коллегии поручить вашему ведению флотилию Каспийского моря; девять же баталионов, просимых вами, отрядить я не могу. Если, не получа сего усиления, найдетесь вы в состоянии, не обнажив Кавказской линии и оградя границу сию от набегов горских народов, предпринять экспедицию на побережные места Каспийского моря, то я на то соглашусь, оставляя вашему соображению как продовольствие войск, так и устроение мест сих по занятии оных; уверен будучи, что вы все распорядите образом, соответственным пользе государства и собственной вашей чести, а равномерно не предпримите ничего, не быв заранее удостоверены в благонадежности успеха.»

Хотя после этого главнокомандующий и не должен был рассчитывать на присылку новых войск в Грузию, но он надеялся, что с переменою обстоятельств паше правительство не [42] упустит случая воспользоваться согласием бакинского хана вступить в подданство России,

«Дерзаю всеподданнейше присовокупить, писал князь Цицианов в одном из своих донесений, что упущение столь удобного случая занять город Баку и присоединить оный к Всероссийской державе, без чувствительного казенного иждивения, почел я противным обязанностям, на меня возложенным, и усердию моему к службе и потому для выполнения в точности священной воли вашего императорского величества буду ожидать на сие решительного повеления.»

Считая себя, в случае отказа, окончательно парализованным в своих действиях, князь Цицианов просил содействия канцлера и писал ему, что без присылки новых войск не представляется никакой возможности занять Баку. Рассчитывая, что на этот раз представление его будет иметь успех, и зная, что приобретение Баку, а тем более при добровольной уступке не было противно общим предначертаниям и инструкции, ему данной, главнокомандующий поручил шефу астраханского гарнизонного полка, генерал-маиору Завалишину, заготовить провиант, необходимый для продовольствия отряда. На обязанность его же возложено узнать и приторговать, почем возьмут за доставку хлеба в Баку на наемных транспортах, для прикрытия которых приказано было приготовить в Астрахани два или три военных судна, могущих служить при удобном случае и для дальнейших предприятий наших на западном берегу Каспийского моря.

В то же время, для отвлечения внимания Шейх-Али-хана дербентского от всех движений и действий, главнокомандующий послал к нему нарочного с письмом, в котором говорил, что будто бы получил разрешение Императора Александра на возведение Касима на ханство Шемахинское и потому готов приступить к этому по обоюдному соглашению в действиях. Князь Цицианов писал хану дербентскому, что, удовлетворяя его желаниям, он считает затем ненужным отправление посланца его Медет-бека к высочайшему двору. Генерал-маиор Завалишин же, при вручении письма князя Цицианова [43] посланцу дербентскому, находившемуся в Астрахани, как бы в виде особой к нему откровенности, должен был сказать, что вооружение флотилии нашей производится для наказания хищных подданных уцмия каракайдакского, разграбивших судно одного из наших астраханских купцов. Впрочем, восстановление Касим-хана главнокомандующий считал и для наших видов небезвыгодным; он даже думал при удачных и удобных обстоятельствах приступить к действительному исполнению этого. Во всяком же случае проволочку времени в переговорах с Шейх-Али-ханом дербентским он считал необходимою.

«В заключение сего, доносил князь Цицианов, приемлю смелость всеподданнейше представить мнение мое благоусмотрению вашего императорского величества по поводу изображенного сомнения, не откроются ли через сие прежде времени настоящие виды наши и не поколеблется ли тем доверенность к нам прочих ханов? Поелику ни один народ не превосходит персиян в хитрости и в свойственном им коварстве, то смею утвердительно сказать, что никакие предосторожности в поступках не могут удостоверить их в благовидности наших предприятий, когда заметить можно даже в нравах грузинского народа, почерпнувшего из Персии, вкупе с владычеством неверных, некоторую часть их обычаев, что самые благотворные учреждения правительства нередко приводят оный в сомнение и колеблют умы недоверчивостию. Водворение в Грузии российского могущества не переставало тревожить персидских ханов, а паче Баба-хана, который изъявлял неоднократно на Грузию свои притязания. Если некоторые адербейджанские ханы оказывали дружелюбие и наклонность к российскому правительству, то в чистосердечии их с основательностию ручаться не можно, да и больше есть причины думать, что они сие делали от страха, а не от усердия.

«Страх и корысть суть две господствующие пружины, коими управляются дела в Персии, где права народные, вкупе с правилами человечества и правосудия, не восприяли еще своего начала, и потому я заключаю, что страх, наносимый ханам [44] персидским победоносным оружием вашего императорского величества, яко уже существующий, не может вредить нашим намерениям, поколику почитаю я оный для них необходимым. Напротив того, причины доверенности к будущим подвигам нашим имеют уже твердое основание у соседственных народов, которые, удостоверясь, очевидно, в благости российского правления, не смотря на злоупотребления, при первом шаге в Грузии вкоренившиеся, по всеобщему разуму милосердых законов вашего императорского величества, ограждающих личность и собственность каждого, единодушно воздыхают о событии того происшествия, когда они соделаются подданными сильной и правосудной державы и чадами единого милосердного отца. Армяне, населяющие большую часть адербейджанских провинций, по единому христианству и по уверенности их в торговом промысле, под защитою российского правительства, питают, для собственного блага, основательную к нам преданность и желание видеть скорейшее и благоуспешное водворение в сих странах российского владычества, и взывают ко мне ежедневно о поспешении экспедициею на Эривань. Из всего сего явствует, что могущества российского оружия трепетать должны единые неправедные и бесчеловечные власти ханов персидских и корыстолюбивые сообщники насильственного их правления. Ибо многие поколения, даже магометанского исповедания, а паче татарские, ищут позволения и удобного случая переселиться в пределы грузинские.»

Когда в Петербурге получено было первое сведение о переговорах, начатых князем Цициановым с бакинским ханом, наше правительство сделало распоряжение о скорейшем отправлении в Грузию двух полков с Кавказской линии (Письма князя Кочубея князю Цицианову 26-го апреля 1803 г. Арх. Мин. Внутр. Дед по департаменту общих дел, дела Грузии, ч. II.). Поводом к тому было составившееся убеждение, что с горскими владельцами нет возможности поддерживать дружеские отношения одними договорами и что только одна сила могла удержать их в пределах покорности.

В самом деле, чего можно было ожидать от мнимого подданства всех дагестанских владельцев? Чем возможно было [45] удержать от варварских обычаев народы закоренелые в грабительстве? Не только простые договоры, но и жалованье не могло служить в этом случае обеспечением. Одна военная сила могла держать их в страхе и покорности. Они присягнули на верность подданства России; все, как мы видели, заключили с нами союзное постановление и клялись в верности, и тут же своими поступками нарушали клятву.

«Вражда есть пища и упражнение горских народов, писал князь Цицианов Императору Александру (От 26-го марта 1803 г. Т. А. К. Н.). Видя силу российского оружия, в Кавказе водворенного, они прибегают к нам, прося друг против друга помощи, и таким образом сами ходатайствуют о собственной своей гибели. Не смея одобрить пред человеколюбивым сердцем вашего императорского величества сию систему завоевания, должен сказать, что она необходима в настоящих обстоятельствах. Единое обеспечение астраханской торговли достаточно, чтоб подвигнуть к занятию западного берега Каспийского моря до местечка Сальян, не говоря уже о положении Грузии, которая требует неминуемо вернейших границ и распространения оных, для первоначальной уверенности и удобности к сообщению, по крайней мере, до Каспийского моря».

Между тем, князь Цицианов сообщил хану бакинскому, что Император Александр, соглашаясь, на основании заключенных условий, принять хана в подданство, не изъявил согласия оставить в руках хана смертную казнь. Главноуправляющий уведомил при этом Хуссейна, что войска, назначенные для занятия Баку, прибудут туда вскоре. Одновременно с этим сообщением, Ала-Верды-бек, при возвращении своем из Тифлиса, был задержан Мустафою-ханом ширванским, который, проведав об искательстве Хуссейн-хана, отнял от посланного все бумаги и под пыткою допрашивал, нет ли еще каких секретных поручений от главноуправляющего к бакинскому хану. Этот поступок шемахинского хана, имевшего в самом городе Баку многих приверженных людей и вследствие [46] того большое влияние на хана, испугал последнего. Подстрекаемый окружающими, Хуссейн не признал договора, заключенного Ала-Верды-беком, о чем и сообщил князю Цицианову, говоря, что постановление это заключено противу воли его, и что Ала-Верды нарушил данные ему наставления и полномочия (Рапорт князя Цицианова Г. И. 19-го июля 1803 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-10, 1803-6, № 2.).

Отказ этот в исполнении условий, только что заключенных, не мог вызвать энергических действий с нашей стороны. Князь Цицианов был бессилен для того, чтобы употребить в дело оружие и силою заставить бакинского хана исполнить постановления. Бывшая в распоряжении главноуправляющего флотилия наша на Каспийском море была так неисправна, что не могла тотчас выступить в море, а отделить часть сухопутных войск для действия против Баку было также невозможно. Поэтому князю Цицианову оставалось ожидать удобного времени к тому, чтобы силою заставить Хуссейна исполнить заключенные условия. Зная коварство всех азиятских владельцев, петербургский кабинет принял довольно равнодушно известие об отказе бакинского хана и, приписывая главную причину проискам Мустафы-хана ширванского, поручил князю Цицианову стараться склонить последнего ко вступлению в подданство России, так как, по соображении хода дел и по мнению нашего правительства, покорение Шемахинской провинции должно было служить преддверием для занятия Баку (Депеша канцлера князю Цицианову от 23-го сентября 1803 г. Арх. Мин. Иностр. дел.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том IV. СПб. 1886