ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM III.

XIII.

Происшествия в Персии после смерти Ага-Магомет-хана. — Баба-хан. — Взгляд Императора Павла I на дела наши с Персиею. — Отправление посланного Коваленским в Тегеран. — Слухи о намерении персиян вторгнуться в Грузию. — Прибытие в Тифлис персидского посланного. — Фирман Баба-хана царю Георгию. — Возвращение нашего посланного из Тегерана. — Письмо Ибраим-хана Коваленскому. — Командирование новых войск в Грузию. — Прибытие в Тифлис полка генерал-маиора Гулякова и встреча, ему сделанная. — Раздоры в царском семействе. — Отозвание Коваленского и уничтожение должности министра при дворе царя грузинского.

После умерщвления Аги-Магомет-хана, на персидский престол вступил племянник его Баба-хан.

— Я пролил всю эту кровь для того, — говаривал Ага-Магомет-хан, в оправдание своих жестокостей, — чтобы Баба-хан мог царствовать спокойно.

Погибший от руки убийцы властитель Персии всю жизнь свою преследовал две цели: первою и самою главною его целию было утверждение собственной власти, второю — утверждение ее в своей фамилии или, лучше сказать, в своем племени.

В Персии владеют ныне престолом потомки турок, оставивших свое отечество и переселившихся в Персию во время шаха Аббаса Великого, назвавшего их каджарами.

Каджары разделяются на два рода: первый известен под именем деванлу, а второй — кованлу. Из последнего рода происходил и Ага-Магомет-хан.

Назначив преемником своим племянника Баба-хана (впоследствии царствующий Фетх-Али-шах), Ага-Магомет-хан с самых ранних лет употреблял его в дела государственные и юношей назначил на важный пост правителя Фарсиса.

Рассказывают, что перед походом в Адербейджан гадатели или оракулы предсказывали Аге-Магомет-хану скорую кончину. Сначала он смеялся над этим, но потом оставил правителем в Тегеране одного из самых преданнейших себе и [283] приказал ему, в случае кончины, не впускать никого в город, кроме Баба-хана, назначенного наследником (Рукопись Буткова в Императорской Академии Наук, № 3, стр. 1544 и № 14, стр. 405. Баба-хан был сын меньшего брата Магомет-хана Хусейн-Кули-хана. Действительное его имя было Фехт-Али; Баба-ханом же он назван Ага-Магомет-ханом во время своего малолетства.).

Ага-Магомет-хан знал, по собственному опыту, как трудно упрочение власти в такой стране, какою была тогда Персия, и потому желал передать своему преемнику престол окончательно упроченный, государство устроенное и вполне подчиненное власти шахов из нового поколения.

Бывший шах не стеснялся в выборе средств для достижения таких видов. Трое из братьев его удалились из Персии, и один был ослеплен. Уцелел только Джафар-Кули-хан, и то потому, что сам Ага-Магомет-хан обязан был ему троном.

Зная предприимчивый и решительный характер Джафара, Ага-Магомет-хан не доверял, чтобы он легко покорился племяннику, которого шах избрал будущим повелителем Ирана.

Джафар, просивший брата поручить его управлению Испагань, был назначен вместо того правителем одного округа в Мазандеране. Оскорбленный отказом, Джафар долгое время не являлся ко двору, не смотря на приказания своего государя. Ага-Магомет-хан был встревожен таким упорством. Он боялся храбрости своего брата и явного разрыва с человеком, владевшим неограниченною преданностию солдат своего племени. Надо было покончить и с этим единственным противником воли повелителя.

Шах взял слово с матери своей, что она поедет в Мазандеран, успокоит сына и пообещает ему назначение управляющим Испаганью. Властитель Персии требовал одного — чтобы брат на пути в Испагань заехал к нему в Тегеран. Джафар-Кули-хан согласился на это только тогда, когда получил от брата торжественное уверение в личной безопасности и клятвенное обещание, над кораном, что не будет задержан в Тегеране более одной ночи. [284]

Шах принял Джафара со всеми знаками братской искренней любви, и ночь прошла спокойно.

— Я думаю, — говорил на утро Ага-Магомет-хан своему брату, — что ты не видал еще нового дворца. Сходи туда с Баба-ханом, а потом, осмотрев его, зайди опять ко мне.

Джафар согласился, не подозревая измены. Лишь только вступил он под портик дворца, как был умерщвлен скрытыми там заранее убийцами.

— Это сделано для тебя, — говорил Ага-Магомет-хан Баба-хану, — указывая на труп еще не остывший. — Великая душа, оживлявшая это тело, никогда не оставила бы покойною корону на голове твоей. Персия была бы разрушаема внутренними междоусобиями, и для отвращения бедствий я поступил с постыдною неблагодарностию, сделав преступление против Бога и людей.

Суеверный Магомет-хан приказал немедленно отправить тело убитого своего брата из города, чтобы не нарушить клятвы и не удерживать его более одной ночи в Тегеране.

Как ни старался Ага-Магомет-хан подобными поступками и преступлением упрочить престол за своим преемником, но не достиг вполне своей цели.

Умерщвление его в Шуше (в 1797 году) произвело большое замешательство в персидских войсках. Садык-хан шекакийский, захвативший большую часть сокровищ шаха, бывших с ним в Шуше, удалился со своим племенем и не признавал Баба-хана повелителем. Его примеру последовали многие начальники войск. Ханы бакинский, ганжинский и эриванский бывшие также в Шуше, разошлись по своим домам; возвратился в Шушу и Ибраим-хан карабагский, изгнанный персиянами из своих владений.

Первый визирь покойного шаха Аджи-Ибраим и сардарь Сулейман-хан одни остались верными наследнику престола. Они советовали Баба-хану спешить в Тегеран, куда звал его и тамошний градоначальник. В Тегеране хранилась вся государственная казна; там же все главные чиновники ожидали прибытия в город наследника (Рукопись Буткова в Импер. Акад. Наук, № 3, стр. 1546.) [285]

Собрав значительное войско, сардарь и министр отправились к столице. Там Баба-хан провозглашен был шахом, имея тогда от роду 27 лет. Собранное Ибраимом войско было первою и вначале единственною силою Баба-хана, с помощию которой он стал утверждать свою власть.

По словам современников, новый властитель Персии не был похож на своего предместника.

Баба-хан был среднего роста и сухощав. Бледное лице, серые глаза и черные брови делали его непривлекательным, за то окладистая. черная и длинная борода была так замечательна, «что во всей Персии не было бороды его красивее.» (Записка царевича Парнаоза, поданная графу Румянцеву в марте 1811 г. Арх. Мин. Иностр. Дел, 1-9, 1802-1813 гг., № 5.)

Будучи сладострастен, он вел жизнь весьма роскошную, Миролюбивого характера, Баба-хан был поэт в душе, хорошо писал стихи на персидском и арабском языках, любил музыку, пение и пляски. Склонный к праздности, но вместе с тем тщеславный, гордый, повелитель проводил утро в аудиенциях, которые давал каждый день своим подвластным. В роскошных азиятских комнатах дворца он принимал поданных, украшая при этом как себя, так и свои царские знаки жемчугом и драгоценными камнями. Остальные часы дня властитель просиживал в гареме среди жен «пригожих и избранных». Здесь царствовали разгул, нега, упоение, и тут-то Баба-хан с веселостию и наслаждением, непозволительными истинному мусульманину, проводил большую часть времени, предаваясь часто чрезмерному употреблению спиртных напитков.

Собрав из разных персидских фамилий триста жен, он содержал их под бдительным присмотром евнухов. Отправляясь на охоту или в поход, Баба-хан брал с собою часть гарема. Хотя новый властитель Персии и был самолюбив, искал военной славы, но вообще был плохой воин и по большей части несчастливый в военных предприятиях. Баба-хан не был способен к каким-либо значительным предприятиям и потому нуждался в поддержке чиновников (Сведения, доставленные Коваленским 24-го октября 1800 года. Тифл. Арх. Канц. Наместника.). [286]

Объявив себя шахом всего персидского государства, тотчас после смерти своего дяди, Баба-хан старался привязать к себе знатных и важных лиц. Увеличив содержание военнослужащим, он привлек тем многих в ряды своих войск, за то значительно обременил народ новыми податями и налогами. Чрезвычайные расходы вызывали необходимость их пополнения чрезвычайными мерами. Подати и поборы с народа были увеличены и до такой степени стали обременительными, что беднейшему человеку «жизнь становилась в тягость, так как ворот его находился в руках ста тиранов» (Письмо Джафар-Кули-хана хойского Кноррингу. См. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, стр. 677.).

С красноречием соединяя ласковый и приятный тон, более кроткого, нежели свирепого нрава, Баба-хан, вскоре после вступления на престол, передал управление страною в руки своих приближенных, в числе которых была и его мать.

Не имея дарований и воли своего предместника, Баба-хан не мог остановить своеволия приближенных и поддерживал власть раздачею сокровищ и денег, собранных и награбленных его дядею. Будучи скуп от природы, он видел однакожь необходимость в разделе денег, как в средстве своего благосостояния.

Не смотря на то, что приближенные своевольничали, что народ обременялся новыми податями, персияне, много вытерпевшие от жестокостей Аги-Магомет-хана, вначале были очень довольно поведением своего повелителя. С течением времени довольство обратилось в привычку, а относительная кротость правления — в распущенность. Персияне, столько лет переходившие из рук в руки, от одного правителя с другому, стали чрезвычайно склонны ко всякого рода возмущениям. Баба-хан удерживал народ в повиновении содержанием значительного числа войск в Тегеране, как средоточии своих владений. Лучшее войско состояло из конницы, пехоты было мало, а артиллерии хотя и было поставлено перед дворцом до 70 пушек, но «к действию годных мало, да и едва ли из персиян есть такие люди, которые умели бы ими управлять»... (Из донесений Завалишина кн. Цицианову 12-го декабря 1803 г. Арх. Мин Иностр. Дел, 1-9, 1802-1813 г., № 5.). [287]

Осыпаемые милостями шаха, войска начали своевольничать и вместе с тем потеряли свою бодрость, а предприимчивые родоначальники разных племен, силою сплоченные в одно целое, стали думать об отделении из-под власти шаха и о приобретении себе независимости.

В Кандагаре стал распространять свое владычество афганский Заман-шах; родной брат Баба-хана отложился и не признавал его власти; в Хорасане один из сыновей ханов, подвластных властителю Персии, собирал войска (Письмо царевича Давида Лошкареву 21-го июля 1798 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.). Со стороны Грузии власть Баба-хана не утвердилась еще в Дагестане и в Адербейджане; она простиралась не далее тавризской и хойской провинций.

Усмирив наскоро волнения в Персии и подчинив своей власти непокорных ханов, Баба-хан обратил внимание и на Грузию, которую считал издавна принадлежащею Персии.

В июне 1798 года, как мы видели, властитель Персии отправил своего посланного в Тифлис. Шах сообщал царю Георгию, что, вступив на персидский престол и увенчав свою главу государственною короною, прибыл он в Миан для утверждения своей власти в Адербейджане. А как Грузия есть лучшее владение в Адербейджане, бегляр-беги которого пришли уже к пресветлому его двору «с потупленным лицом к земле», то Баба-хан и требовал, чтобы Георгий прислал одного из своих сыновей, для постоянного пребывания при шахе и в персидской службе.

Пребывание это, по словам Баба-хана, было необходимо для того, чтобы «солнце его милости» могло распространиться на всю Грузию, чтобы знал о том каждый ее житель и грузины могли бы находиться в таком «спокойствии, какого сами себе желают».

В случае отказа со стороны Георгия исполнить требование властителя Персии, шах обещал придти в Грузию с победоносными своими знаменами, разорить ее вторично и предать народ своему гневу (Фирман Баба-хана от 5-го июля 1798 г. Там же.). [288]

Царь Грузии спрашивал совета нашего правительства, как поступить ему относительно требований Баба-хана. Петербургский кабинет отвечал, что в своих сношениях с персидским владетелем он может ссылаться на трактат 1783 года, по которому цари Грузии «учинили себя вассалами Всероссийской Империи», и что потому он не может исполнить требований Баба-хана.

Находившееся в Петербурге персидское посольство отправлено было обратно с большими подарками и с уверениями в самых миролюбивых намерениях нашего правительства относительно Персии. Грамота Императора Павла I к Баба-хану вызывала его на союз и дружбу с Россиею.

Георгию предоставлялось соблюдать «доброе согласие и приязнь с Персиею», как с государством, находящимся в мире и дружбе с Россиею (Рескрипт гр. Моркову 23-го августа 1798 г. Арх. Главн. Шт. в С.-Петербурге.).

Такой ответ не удовлетворял Георгия. Хотя царь Грузии и знал, что Баба-хан не мог скоро исполнить своих угроз и вторгнуться в Грузию, но слух о том, что он требовал от эриванского хана 300,000 р. и 12 знатных заложников и что он весною сам намерен приехать к озеру Гокча, лежащему между Грузиею и Эриванскою областью, тревожил Георгия.

К тому же известно было, что карабагский (шушинский) Ибраим-хан писал Баба-хану, будто бы царь Георгий и вся Грузия просят защиты России для избавления себя от властителя Персии. Некогда друг и союзник Ираклия II, а теперь противник Грузии, Ибраим-хан старался восстановить шаха против Георгия. Письма и наговоры его и были отчасти причиною того, что повелитель Персии задумал двинуться в Грузию и покорить ее своей власти.

Царь Грузии опять обратился к нашему правительству с просьбою защитить его от нового разорения.

Отправляя в Тифлис войска и своего министра, петербургский кабинет возложил на Коваленского звание поверенного в делах Персии, поручил ему устройство тамошних дел и тем отчасти удовлетворил просьбам Георгия. [289]

Император Павел I, с самого вступления своего на престол, не желал вмешиваться в дела Персии и всех вообще народов, обитавших по соседству с Кавказскою линиею и Грузиею. Взгляд этот он сохранил до своей кончины. Когда Кнорринг доносил о ссоре между Осетиею и Кабардою, ссоре, дошедшей до неприязненных действий, то Павел I советовал ему не мешаться в их дела до тех пор, пока они не коснутся нашей границы, «ибо, — писал Император (Рескрипт Кноррингу 28-го мая 1800 года. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, стр. 581.), — народы сии находятся более в вассальстве нашем, нежели в подданстве».

При такой системе невмешательства, сторожевого и охранительного только положения наших войск на границе, интересы России требовали, чтобы в Персии никогда не могло установиться какое-либо твердое владычество «под наименованием шаха». Достигнув этого, мы не могли уже иметь сильного соседа, который если и не стал бы сам нас беспокоить, то мог вредить мелким владельцам, преданным России.

Возложив на Коваленского звание поверенного в делах с Персиею, Император поручил ему поддерживать сношения с теми из ханов, которые или посредством связи их с Грузиею, или сами по себе были преданы России. Подкрепляя таковых уверениями в покровительстве России, поверенный в делах должен был достигать до удовлетворительных и желаемых результатов только мирными путями. Не вовлекая правительства нашего в большие хлопоты, Коваленский должен был стараться, чтобы влияние наше в тех странах «существовало без всяких расходов или, по крайней мере, с малейшими издержками», и чтобы дело ни в каком случае не доходило до посылок войск «с толикими неудобствами, по отдаленности края сопряженными».

Вот главные основания нашего поведения относительно персидских ханов и горских владельцев.

Не подавая подозрений о наших намерениях Порте Оттоманской, всегда желавшей сохранить свое влияние в Азии, [290] Коваленский должен был обратить исключительное внимание на поступки Баба-хана.

«Известно вам, — писал Император Павел Коваленскому (В рескрипте от 16-го апреля 1799 г. Тифлисский Арх. Канц. Наместн.), — что прислан был от него (Баба-хана) ко двору нашему посланник с изъявлением желания с нами дружественного сношения. Мы искренно соблюсти намерены оное, а потому и поручаем вам учредить ваши с ним сообщения, изъявляя, однакожь, о желании нашем, чтобы не вздумал он посягнуть, по примеру Аги-Магомет-хана, как слухи о том разнеслись, на пределы Грузии. От гибели сея стараться должно сколь возможно ее спасти. Впрочем, как Баба-хана, так и всех других владельцев персидских можно удостоверять о желании нашем, чтобы торговля персидская всякое приращение в России получила, и что подданные их найдут в пределах наших всегдашнее и сильное покровительство...»

По инструкции, данной министерством Коваленскому, ему следовало открыть сношение с Баба-ханом (Рапорт Коваленского министерству 17-го февраля 1800 г., № 51. Москов. Арх. Мин. Иностр. Дел.) тотчас после подписания Георгием трактата, как основы, на которой должны были опираться все сношения с Персиею и поведения, принятого нашим правительством относительно Грузии.

Подписание трактата замедлилось, и потому Коваленский, опасаясь долгим молчанием подать повод к неприязненным для нас действиям со стороны персиян, поспешил отправить к шаху извещение о своем приезде в Тифлис.

Петербургский кабинет возложил на обязанность министра, посланного в Грузию, внушить Баба-хану, что, по силе заключенного с карталинским и кахетинским царем в 1783 году трактата, «признанного всеми дворами и государями», император Павел I, утвердив после смерти царя Ираклия II преемником сына его Георгия XII, изъявил торжественно согласие на принятие как его, так и всего царства грузинского «под верховную свою власть и покровительство». Коваленский высказывал надежду, что Баба-хан, по дружбе и расположению к России, отложит всякие [291] притязания не только на Грузию, но и относительно других горских владельцев, находившихся под покровительством России, и что хан не будет мешаться в их дела, «оставляя каждого пользоваться желанным спокойствием и тишиною» (Прибавление к инструкции, данной Коваленскому от 31-го мая 1799 г. Письмо его к Баба-хану 16-го февраля 1800 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

Вместе с письмом к Баба-хану, Коваленский отправил письмо и к управлявшему его делами хаджи-Ибраим-хану (Письмо его к хаджи-Ибраим-хану 16-го февраля 1880 г. Там же.), в котором просил содействия в сохранении дружеских отношений между двумя державами. Ханы ганжинский и карабагский также получили письма Коваленского. Сношения с ними имели целию удостовериться в благонамеренности ханов, приславших в Тифлис своих чиновников с просьбами о подданстве, а также и для того, чтобы при содействии их склонить к тому же ханов ширванского, шекинского, эриванского и Омар-хана аварского, приобретшего известность своею храбростию (Рапорт Коваленского Государю Императору 17-го февраля 1800 г. Там же.).

Отставной поручик Мерабов отправлен был с письмами в Персию. Ходившие в Тифлисе известия о том, что персияне собирают свои силы для вторжения в Грузию, требовали скорейшего получения ответа от властителя Персии. В случае замедления в ответе и заметного приготовления к военным действиям, Мерабов должен был внушить персидскому правительству, что неприязненные поступки против народа, о котором идут переговоры, были бы противны справедливости и народным правам, повсюду свято соблюдаемым; что оскорбление России может иметь неприятные последствия для Персии, и что Порта Оттоманская, находящаяся в союзе с Россиею, не останется в этом случае нейтральною, «считая наших неприятелей за своих» (Из инструкции Мерабову 16-го февраля 1800 г. Там же.). Во избежание всяких затруднений и для получения скорейшего сведения о намерениях Баба-хана, Коваленский отправил через Гилянь лазутчика, который, под видом купца, должен был проехать в Тегеран и, получив там от Мерабова все необходимые сведения, поспешно возвратиться в Тифлис. [292]

Посланные отправились. Ответ еще не был получен, а слухи о скором нашествии персиян все более и более увеличивались.

С некоторого времени заметны стали движения войск Баба-хана к Карабагу, куда, как слышно было, должен был выступить 12,000-й корпус. Предлогом к таким неприязненным действиям было настоятельное требование Баба-хана от Ибраим-хана карабагского в замужество его дочери, о которой более семи месяцев шли безуспешные переговоры. Карабагский хан писал к Коваленскому и, уверяя его в преданности своей к России, спрашивал как поступить ему относительно Баба-хана, заявившего уже свои притязания на тамошние ханства, требовавшего их покорности и даже вмешивавшегося в их управление. Так в Эривань назначен один из приверженцев нового шаха. Джафар-Кули-хан хойский сменен с ханского достоинства, и на его место назначен новый хан. Находившийся в Тавризе сын Баба-хана, малолетний Аббас-Мирза (Мирза, поставленное перед словом Аббас, означает, что последний имел звание секретаря; поставленное же после Аббаса слово мирза означает ханское или вообще владетельное звание.), провозглашенный наследником персидского престола и управлявший всем Адербейджаном, вместе с дядькою его Сулейманом, отозваны в Тегеран, как полагали, для получения дальнейших приказаний по тому краю (Рапорт Коваленского 17-го февраля 1800 г., № 51. Московский Арх. Мин. Иност. Дел.).

Баба-хан имел много сыновей, но любимейшим был Аббас-Мирза. Большого роста, красивый, энергичный, правосудный, человеколюбивый и воинственный, Аббас-Мирза был умен, содержал в страхе своих воинов и не дозволял им грабить народ. Стараясь ввести в войсках европейскую дисциплину, Аббас-Мирза любил больше славу, чем богатство. Он не терпел праздности, роскоши, музыки, плясок и прочих увеселений. Любимыми занятиями его были: охота и беседа с умными людьми. Он щедро награждал заслуги и старался привлечь в Персию иностранных мастеров, «чтобы народ персидский мог иметь у [293] себя все нужное. Он говорит скромно, знает языки турецкий и арабский, предан духовенству и тверд в своем слове» (Записка царевича Парнаоза, поданная графу Румянцеву в марте 1811 г. Арх. Мин. Иностр. Дел. 1-9, 1802-1813 гг., № 5.).

Баба-хан возлагал на Аббас-Мирзу большие надежды и призвал его к себе для совещаний о предстоящих действиях.

По всем слухам, доходившим с разных сторон, можно было не без основания полагать, согласно с общим мнением, господствовавшим в Тифлисе, что все предприятия Баба-хана обнаруживают его замыслы на Грузию. По крайней мере, царь Георгий и народ грузинский были такого мнения относительно намерений персиян, хотя и не принимали никаких решительных мер к обороне.

Благоразумие требовало быть чутким и осторожным ко всякого рода слухам, тем более, что, по отозвании из Тавриза к Баба-хану Сулейман-хана, сведения о предполагаемом нашествии персиян не прекращались и были то утвердительные, то отрицательные. Впоследствии получено было новое сведение, из Эривани, что 1-го мая прибыл туда посланный от Баба-хана, с подарком хану эриванскому, состоящим в халате (посылаемом обыкновенно в знак отличия) и лошади с убором; что Баба-хан с значительным войском отправляется в Кандагар против афганцев; что Сулейман с сыном Баба-хана возвратился в Тавриз, в сопровождении 12,000-го корпуса войск, и что Аббас-Мирза вступил в управление Адербейджаном. Известно было, что в наставлении, данном наследнику, приказано увеличить число войск для наказания владельцев, противящихся властителю, и для подкрепления ему приверженных (Рапорт Коваленского Министерству 24-го мая 1800 г. Московский Арх. Мин. Иностр. Дел.).

Слухи эти были, однакожь, преувеличены. Посланный Коваленским с письмом к Баба-хану, по дороге из Казбина в Тегеран, встретил Аббас-Мирзу и Сулеймана с пехотой и кавалерией, не свыше 4,000 человек. Артиллерия состояла из шести фальконетов на верблюдах. Войско это было вообще в худом состоянии, за исключением кавалерии. [294]

Отряд персидских войск, бывших в Адербейджане, получил приказание Баба-хана действовать наступательно против непокорных ханов. Боясь оставить в тылу себя неприятеля, Джафар-Кули-хана хойского, который все еще держался в своем замке, надеясь на помощь паши баязетского, Аббас-Мирза осадил Хою. Потеря в людях от болезни и упорное сопротивление хана хойского заставили его не только отступить, но и заключить условие, по которому Джафару возвращено было ханство Хойское (Донесение Кнорринга Государю Императору 23-го июля 1800 г. Арх. Главн. Штаба в С.-Петербурге.). Обеспечив таким образом тыл свой, персидские войска, переправившись через Аракс у Нахичевани, предполагали следовать к Эривани и, отделив часть на подкрепление карабагского и ганжинского ханов, двинуться далее двумя отрядами. Один назначался для наказания Мустафы-хана шемахинского, за причиненное им Баба-хану явное оскорбление. Ибраим-хан шушинский или карабагский, по требованию Баба-хана, отправил дочь свою в Тегеран, для сочетания браком с властителем Персии. Выехав на дорогу с значительным числом вооруженных людей, Мустафа-хан шемахинский перехватил дочь Ибраим-хана, обещавшего еще ранее того отдать ее в замужество за Мустафу-хана.

Другой отряд от Эривани должен был действовать против хана талышенского, с целию отвлечь его от своего союзника хана шемахинского.

Кроме всех этих действий, Баба-хан думал занять Баку, как торговый город, и пользоваться доходами от нефти и соли. Предлогом нападения на хана бакинского он выставлял дошедшие до него жалобы персидских купцов, что хан захватил их товары с русского судна, погибшего у муштагских берегов (Из рапорта консула в Персии Скибиневского Коваленскому 8-го марта, № 48. Георг. Военный Арх.).

В это время прибыл в персидский лагерь бежавший из Грузии царевич Александр и обнадежил персиян, что имеет [295] в своем отечестве сильную партию и что все недовольные правительством с радостию примут его сторону (Константинов, ч. II, стр. 107 (рукопись). Арх. Главн. Шт.).

Исполнив успешно все предположения своего повелителя, персидские войска, согласно просьбе царевича, должны были собраться на грузинской границе, при озере Гокча, куда обязывались прибыть со своими войсками ханы карабагский и ганжинский, для совещаний и содействия в дальнейших предприятиях Баба-хана против Грузии.

Царевич Александр сообщал матери в июле (Письмо царевича Александра матери от 30-го июля 1800 года. Тифл. Арх. Канц. Наместника.), что половина персидского войска стоит вокруг Эриванской крепости, а другая расположена у ханского караван-сарая; что через семь дней прибудет он с этими войсками к озеру Гокча, «а потом, если Бог поможет», то к Успению достигнет до Тифлиса. Носились слухи, что Сулейман-сардарь, прибыв в Эривань, откроет сношения с царем Георгием XII и будет требовать от него признания власти персидского шаха, отречения от покровительства России и возвращения вышедших из Карабага армян (Рапорт Коваленского от 24-го мая 1800 г., № 201. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

Ибраим-хан карабагский, стараясь поколебать в Георгие преданность к России, сообщил ему полученный от Баба-хана фирман, наполненный угрозами непокоряющимся и милостями признающим его власть. Точно с таким же поручением прибыл в Тифлис посланный от Джевад-хана ганжинского.

Получаемые со стороны Персии известия хотя и казались довольно серьезными, но на самом деле трудно было предположить, чтобы Баба-хан, занятый утверждением своей власти на востоке, мог скоро предпринять что-либо серьезное относительно Грузии. Скорее все сведения эти имели вид угрозы и раскрывали будущие намерения властителя Персии. Со стороны Баба-хана была скорее попытка, не удастся ли простыми угрозами поколебать преданность царя Георгия к России или, пользуясь разделением умов Грузии, по несогласию между царем и его братьями, [296] приобресть преданных себе людей. В последнем случае Баба-хан надеялся, что небольшая часть русских войск, окруженная враждебным населением и не видя возможности получить скорое подкрепление, должна будет оставить Грузию. С другой стороны, ходившие слухи дают основание предполагать, что если Баба-хан делал приготовления и сосредоточил войска по соседству Грузии, то только в обеспечение себя от наступления наших войск, так как он не верил, что мы вступили в Грузию с единственною целию защитить страну от внешних неприятельских покушений.

Мирза-Баба, правитель Решта, отправлялся в это время в Тегеран, для представления шаху с подарками сына персидского посла, бывшего в Петербурге и умершего в нашей столице. При отъезде его, консул наш в Персии старался указать на настоящую причину, по которой посланы русские войска в Грузию, и получил потом. сведения, что советы и объяснения его не остались бесплодными. Мирза говорил Баба-хану, что в Грузию прибыло весьма малое число русских войск, и то только для сопровождения туда знатного чиновника (Коваленского); что, но прибытии Коваленского в Грузию, царь должен вести сношения с соседними ханами не иначе, как по его советам; что Коваленскому поручено наведываться о том, куда двинутся французы из Дамаска, и если турецкий султан не в состоянии будет удержать движение их в Анатолию, то в подкрепление султану прислано будет значительное число русских войск.

Баба-хан успокоился этими известиями и приказал представить себе торжественно подарки, присланные ему русским Императором.

В день брака дочери его с сыном Сулеймана, при собрании знатных ханов и правителей разных городов и областей, сын посланника поднес Баба-хану подарки. Высочайшая же грамота Императора Павла не была читана публично, вероятно потому, что Баба-хан не был в ней назван шахом.

Пока Баба-хан принимал подарки и выдавал свою дочь замуж, сын его Аббас-Мирза приводил, между тем, в [297] исполнение приказания отца в Адербейджане. Из стана своего между Тавризом и Эриванью он отправил, в начале июня, посланных в Тифлис к царю Георгию с фирманом отца, своим предписанием и письмами некоторых его чиновников к грузинскому царю.

Георгий не знал, как принять посланного. После совещаний с Коваленским, царь решился принять его в доме нашего министра и тем показать персиянину совершенную преданность свою русскому Императору.

14-го июня, на четвертый день после приезда посланных в Тифлис, назначена им аудиенция. Накануне отправлены были к ним два чиновника: один от имени царя, другой от нашего министра, поздравить с благополучным прибытием и с объявлением, что на следующий день последует аудиенция царя в присутствии Коваленского.

В приготовленной для аудиенции комнате поставлен был портрет Императора Павла (как знак высшей власти над Георгием), кресла, корона и скипетр, а по сторонам их грузинские чиновники держали порфиру и царский штандарт. В той же комнате собрались: генерал-маиор Лазарев и все штаб и обер-офицеры егерского полка; подле дома стояла рота егерей.

Секретарь министра и адъютант Георгия приняли посланных в «комнате отдохновения». Затем они приглашены были в аудиенц-залу, куда и вошли в сопровождении тех же лиц, имея по обеим сторонам двух переводчиков.

Сначала царь, а потом Коваленский приветствовали посланных. Георгий пригласил их сесть, а Коваленский, как хозяин дома, распоряжался угощением.

Персидский посланный подал Георгию фирман и письма. Царь отвечал, что, прочитав и рассмотрев их, не замедлит своим ответом (По обычаям азиятским, фирман всегда читался публично. Георгий отступил от этих правил из боязни, чтобы его содержание не скомпрометировало Коваленского, как представителя России.).

Посланный просил секретного и личного переговора с царем Грузии; но Георгий отвечал, что ни в какие секретные [298] переговоры без русского министра вступать не может и не желает. Ловкий персиянин заметил, что считает за особенную честь объясниться в присутствии Коваленского, но только с тем, чтобы все остальные присутствовавшие удалились из комнаты,

Оставшись с ними, персиянин обратился к Георгию с длинною «и с особенным искусством говоренною» речью. Стесняясь присутствием русского полномочного, он старался самым деликатным, незаметным образом высказать царю Грузии угрозы Баба-хана и дурные последствия его гнева. Именем своего повелителя посланный удивлялся, что царь, по неизвестной ему причине, прекратил всякое сообщение с Персиею и уже два года ни о чем не относится к шаху; что Баба-хан, как прежде, так и теперь, расположен к Георгию милостиво. Посланный выразил надежду, что, узнав содержание фирмана и обещанных в нем милостей, царь не откажется исполнить желания и требования властителя Персии.

Георгий обратился за ответом к Коваленскому.

— Я, — отвечал царь после совещаний с нашим министром, — сохраняя свято обет покойного царя родителя моего, который, по силе заключенного с Империею Всероссийскою в 1783 году торжественного трактата, поверг себя со всеми областями под покровительство и верховную власть всероссийских императоров, не могу удовлетворить требованиям никакой посторонней державы, без соизволения на то его императорского величества, высокого моего покровителя.

— Для сношения с Персидским государством со стороны его величества уполномочен министр, — продолжал Георгий, указывая на Коваленского, — потому о всех делах, могущих случиться от Персии ко мне, поставляю своим долгом ответствовать через него, министра.

— Исполняя повеления моего Государя, говорил Коваленский, — я, при отправлении нарочного посланного к могущественному обладателю Баба-хану, с дружеским от имени моего Государя отзывом, не оставил донести как его высокостепенству, так и сыну его Аббас-Мирзе и прочим приближенным к ним [299] вельможам о дружественном расположении. Но как на сии отзывы не имею еще никакого ответа, то если вы уполномочены мне сообщить их, я охотно вступаю с ними в приятельское объяснение.

— Такого полномочия я не имею, отвечал посланный. — Все поручение, данное мне от Аббас-Мирзы, состоит в доставлении депеш царю грузинскому и в донесении ему объявленных им повелений. Впрочем, о посланном от министра чиновнике мне известно, что он принят и содержан был с надлежащим уважением и почестию; что шах при отправлении своем из Тегерана в поход в Кандагар, отправил его обратно с ответом, и потому он должен скоро возвратиться

— Опасность от превосходных сил Баба-хана для Эривани и Грузии неминуема, говорил посланный эриванского хана Георгию, как бы в виде совета и дружбы. — Остается одно надежное средство — покориться власти шаховой и исполнить те самые требования, которые ныне вам предложены, чтобы не подпасть горшей прежнего участи. К тому же Грузия по всем правам принадлежит персидскому шаху, а потому и всякое сопротивление было бы несовместно.

Нахальная речь и совет эриванского посланного так озадачили Георгия, что он не мог сказать ни слова.

— Не могу не удивляться вашим советам — отвечал за царя вмешавшийся в разговор Коваленский, — и всей говоренной вами речи, тем более, что вы как будто совершенно забыли о покровительстве царя русским Императором. Советую вам вспомнить об этом и быть уверенным, что русский Государь не оставляет так легко своего покровительства.

— Я в том уверен, — отвечал посланный, — но подаю свои советы единственно из усердия к царю и потому, что неприятель в превосходных силах приближается уже к границам его владений.

— Россия, — отвечал Коваленский, — не имеет у себя в здешних странах никакого неприятеля и ни на кого сама не нападает. С дерзнувшими же восстать против покровительствуемых ею народов она найдет силы управиться. [300]

Посланный оставался при своем. Он предупреждал о непременном нашествии персиян, ежели Георгий не поспешит удовлетворить требованиям Баба-хана.

— Приди и возьми! отвечал на все это Коваленский посланному.

— Его одного только признаю моим государем и покровителем, — сказал Георгий, указывая на висевший портрет Императора Павла, — и никаких других повелений выполнять не намерен.

По окончании аудиенции и по уходе персидских посланных, прочтены были фирман Баба-хана, предписание Аббас-Мирзы и письма его чиновников.

Властитель Персии писал, что, покорив многие области, он отправил в Адербейджан «зеницу ока и младый месяц чела» своего, Аббас-Мирзу, с 30,000 храбрых воинов и с приказанием заведовать всеми делами той страны.

«Как раковина, содержащая в себе драгоценный жемчуг, и как светлая звезда между двенадцатью небесными знаками», так Аббас-Мирза, по словам первого министра шаха, явится в Дагестан, Армению и Адербейджан с войском, для того, чтобы награждать усердных и попрать к подножию коней «храбрых персидских воинов» тех, кто будет противиться власти повелителя Персии.

Персидский принц должен был истребить неприятелей и, «очистив все упомянутые места от них, как от терниев и непотребных щепок, учредить всюду порядок и облечь все в красную одежду благочиния» (Акты Кавк. Археогр. Комм. 1866 г., т. I, стр. 97.).

Баба-хан, по-прежнему, требовал, чтобы Георгий отправил старшего сына своего, царевича Давида, к Аббас-Мирзе, который «беспредельную свою милость излить и от прочих отличить его не оставит».

«Вы должны, — писал Баба-хан (Фирман Баба-хана. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.), — в доказательство услуги и верноподданнического усердия, повеление это без всякого упущения исполнить, через что удостоитесь похвалы, и надежный [301] вертоград ваш от облаков наших императорских милостей процветет».

То же, или почти то же, писали Георгию Аббас-Мирза («Высокостепенный, — писал Аббас-Мирза, — высокоместный, счастливый, великолепный, нам верноусердный, князь великих князей, изящнейший от грузинских царей, Георгий, царь грузинский! От несчетных и беспредельных наших милостей, сияющих, как солнце, успокоив свое сердце и вознесясь, будьте известны, что поелику ныне счастливейшее время, и я с победоносными войсками, по повелению богоподобного монарха, могущественнейшего государя, имеющего знаменем солнце и обладающего всею вселенною, определен для распоряжения Адербейджанской области и для приведения в действие дел Ширвана и Дагестана, то взор душевных очей моих, подобных лучам солнца, расположен, чтобы служителей вечно-существующей империи Персидской наградить многими милостями, а отрекающихся велеть попрать к подножию храбрых войск наших...») Сулейман-хан.

Эриванский хан, в письме своем Георгию, высказывал надежду, что как «доныне между Персидскою империею и Грузиею никакого отделения и различия не было, то по воле Всевышнего и впредь того не будет». Хан советовал грузинскому царю отправить со своим братом или сыном богатые подарки Баба-хану и опасался, чтобы в противном случае «не последовало разорения, о коем и сами будете каяться».

Прибытие в Тифлис персидских посланных, содержание фирмана Баба-хана и известие о сборе значительного числа персидских войск на берегах Аракса заставили Георгия принять меры и готовиться к обороне.

Разделение умов, неповиновение власти, безначалие обнаружились в Грузии при первом слухе о нашествии персиян. Известие о прибытии их в область Эриванскую, по словам Коваленского, произвело почти всеобщее смятение. Столица, служащая всем примером, готова была искать спасения в бегстве; в пограничных же селениях, состоявших по большей части из магометан, заметно было некоторое колебание (Из письма Коваленского гр. Ростопчину 4-го августа 1800 года, № 288. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.). Недостаток военных и съестных запасов в столице, неимение почти никакой военной силы, все это в совокупности распространяло повсеместный страх и отчаяние. К убеждению жителей в [302] неминуемой опасности от нападения извне надо прибавить страх междоусобия внутреннего, происходившего от несогласия между царем и его братьями.

Под председательством Коваленского учрежден был совет, долженствовавший принять меры и составить соображения о предполагаемой обороне царства. Царевич Иван был назначен в состав этого совета.

Георгий мало надеялся на собственные средства страны, как в боевом, так и финансовом отношении, и потому считал единственною и лучшею обороною своего царства постороннюю, внешнюю помощь России (Рапорт Коваленского министерству 18-го июня 1800 г., № 228. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.). Царь просил, в подкрепление находившемуся в Тифлисе егерскому Лазарева полку, прислать еще хотя незначительное число войск и тем подать повод к разглашению между соседями о прибытии русских войск в помощь царю грузинскому.

Коваленский писал о том же Кноррингу и министерству, прося наставлений, что делать. Георгий просил Кнорринга прислать войска в Грузию, а Кнорринг доносил о том Императору Павлу (Донесение Кнорринга Государю Императору 24-го июня 1800 г. Там же.).

«Здесь внутренний беспорядок, — писал Лазарев (Из письма Лазарева Кноррингу 4-го августа 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Наместника.), — все бунтует, все из города бежит, но нынче наши караулы не пускают».

По первым известиям, полученным в Петербурге о новой опасности Грузии, послано тотчас ж приказание Кноррингу (Рескрипт Кноррингу 10-го июля 1800 г. Там же.) приготовить к походу в Грузию по пяти эскадронов из драгунских полков Пушкина и Обрезкова и преимущественно тех, которые расположены были в центре занимаемой ими линии; назначить в состав отряда два пехотные полка из тех, которые расположены были на средине Кавказской линии; два сводные гренадерские баталиона и один баталион егерского Лихачева 1-го полка. Таким образом, отряд должен был состоять [303] из десяти эскадронов драгун и девяти баталионов пехоты, с соответственным числом артиллерии, как полковой, так и батарейной, и с положенною к ней прислугою.

С получением сведений о том, что Грузия подвергнется действительной опасности от нападения, Кнорринг должен был принять сам главное начальство над этим отрядом и предупредить злые намерения Баба-хана.

Командующий кавказскою дивизиею сам сделал все необходимые распоряжения о продовольствии войск, как во время пути, так и во все время пребывания в Грузии, не надеясь на помощь и содействие грузинского царя. Кнорринг должен был сообщить Георгию о намерении Императора покровительствовать и защищать царя от всяких притязаний Баба-хана.

«Сей предварительный слух — писал Император Павел (Кноррингу от 10-го июля 1800 г., № 458. Арх. Глав. Штаба, книга № 19.), — о приготовлениях наших о защищении Грузии заставит, может быть, Баба-хана оставить свое предприятие, а царь грузинский продолжал бы переговоры с Аббас-Мирзою, дабы узнать, в чем состоят настоящие их требования, потому что, коли Баба-хан не покорения их хочет, а только, чтобы помогали к его войне с соседями царя грузинского, то сие можно будет согласить и без военных действий с нашей стороны».

Повеление Императора получено было Кноррингом тогда, когда посланный Коваленского к Баба-хану возвратился в Тифлис.

Выехав из Тифлиса 16-го февраля, Мерабов 17-го апреля прибыл в Тегеран.

Здесь явился он к мирзе-Реза-Кули-Назырю, довереннейшей особе при Баба-хане, который, приняв его благосклонно, приказал дать квартиру в своем доме. Мирза спрашивал Мерабова, от кого и зачем он прислан. Посланный вручил ему копию с высочайшей грамоты, по прочтении которой мирза потребовал от него все письма и бумаги и, распечатав их, прочел, а потом понес Баба-хану.

С тех пор Мерабов не видал уже более мирзы. В ту же ночь он переведен был на задний двор, в такую [304] комнату, из которой ничего не мог видеть и никого к нему не допускали. Девять дней оставался он в таком заключении.

На третий день заключения, в ту же комнату вошел персиянин с грозным видом.

— Кто вы и зачем пришли? спросил Мерабов.

— Я шахский палач, отвечал персиянин. — Мне приказано здесь сидеть.

Накануне отъезда из Тегерана нашему посланному принесли письмо от Ибраим-хана к Коваленскому и подарили 15 империалов.

Мерабов оставил Тегеран 27-го апреля. На другой день после его отъезда Баба-хан выступил в Хорасан с 50,000 войска, в котором было 20,000 отборной конницы, прочее же «состояло из сволочи, которую персияне и сами не хвалили». В провианте персидские войска имели большой недостаток. Артиллерия их состояла из 8-ми пушек, которые успел взять в Тифлисе Ага-Магомет-хан при разорении этого города. Из придворных, которые окружали Баба-хана, он более всего полагался на своих мазандеранских каджаров; другим же, «какие есть хорошие люди», не доверял. Проводник, данный Мерабову ханом хойским, выехал с ним из Тегерана, хотя Мерабов, подозревая его в дурных замыслах, просил не следовать за ним.

Недоверчивость Мерабова вскоре оправдалась. Когда они кормили на дороге катеров, то один из них ушел в ручей и с него свалились в воду саквы. Мальчик выхватил их из воды и, выжимая поклажу, вынул и бумаги, которые Мерабов взял. Увидав между ними одну сомнительную, он просил другого проводника прочесть ее. Оказалось, что это было особое повеление Баба-хана — препроводить Мерабова к хану хойскому, который должен был удержать его у себя, пока не получит дальнейших приказаний от Сулеймана. Опасаясь продолжать путь через Хой, Мерабов направился в Гилянь и отделался от проводника только тем, что подарил ему лошадь и 40 рублей денег. Проводник оставил его в Реште, а наш посланный поехал в Энзели, куда и прибыл 8-го мая. Отсюда [305] через Баку, Шемаху, Нуху и Ганжу он достиг до Грузии в половине июля месяца.

Мерабов привез от визиря Ибраима письмо, в котором тот высказывал мнение шаха относительно вступления в Грузию русских войск.

«Дело сие сверх чаяния! писал Ибраим (Перевод письма визиря, представленный при рапорте Мерабова Коваленскому 27-го июля 1800 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.). — Как свет солнца изливается на землю, так равномерно всем известна истина, что с самого того времени, как весь земной шар разделился на четыре части, Грузия, Кахетия и Тифлис заключались в Иранском государстве. Жители оных во времена прежде бывших персидских шахов всегда принадлежали службою и повиновением указам оных, а во владении российском никогда не были, кроме того случая, когда царь Ираклий, современник блаженныя памяти самодержавного государя Ага-Магомет-хана, вздумал, отторгнувшись от власти всегдашних владетелей своих, идти неприятельскою против персиян стезею. Вам, конечно, не безызвестно, какое получил он за поступок сей воздаяние, подпав великому несчастию и жестокому гневу государеву, когда иных изрубили, других в плен увлекли, а иных разорили до основания. Здесь всякому известно, что всероссийский монарх высокими талантами мудрости и миролюбия ознаменовал начало своего царствования перед целым светом. Но желание его величества уничтожить запечатленные веками права и преимущества с установленными народными узаконениями несогласно и далеко от сохранения государству чести и достоинства.

Условия царя Ираклия какой достоверности достойны? Его рукописание какое имеет уважение? Например, если бы один из народов, находящихся в России, предался произвольно персидскому владетелю, учинил с ним трактат и другие условия, то имеют ли силу таковые сделки? Он под персидское владение никак причислиться не может. Положим, что во время царя Ираклия не было в Персии верховного обладателя и во время сих, так сказать, двух дней царь тот прибегнул, для [306] сохранения живота своего, под покровительство великого самодержца всероссийского; то по этой ли причине Тифлис от власти персидской отсечен и причислен к российским владениям? Быть не может!

Ныне, благодарение Богу, власть персидского престола в полном утверждении, ибо все ханы, владетели и полководцы преклонили перед ним (Баба-ханом) свои выи, а владения непокорных разоренные силою войск его величества, так что день ото дня владычество его распространяется, и того не предусматривается, чтобы через тысячи лет принадлежавшее владение отдать другому».

В заключение Ибраим говорил, что необходимо постановить, чтобы границы между Россиею и Персиею оставались ненарушимы; чтобы соблюдались установленные законы и прежние права и преимущества, в избежание вражды, напрасного пролития крови и разорения народов, словом, чтобы мир не был нарушен.

Первый визирь искал дружбы и согласия, а персидское войско, числом от 7,000 до 10,000, под начальством Аббас-Мирзы и Сулеймана, перешло на левый берег Аракса, и передовой отряд его держал в блокаде Эривань. Простояв месяц на одном месте, Аббас-Мирза, по первым известиям о том, что Россия намерена защищать Грузию и готовит к отправлению туда новые войска, перешел обратно на правый берег Аракса. Туда же отозван был и блокадный корпус от Эривани.

Отсюда Сулейман и Аббас-Мирза разослали фирманы в Адербейджан, Хою и прочие области с приказанием собирать новые войска для совокупного действия против Грузии.

«Всей сей сволочи, — писал Лазарев Кноррингу (В письме от 4-го августа. Акты Кавк. Археогр. Комм.), — бояться нечего, но чистосердечно признаюсь, что руки устанут их бить, а на грузин надеяться нечего: у них на 10 человек два ружья, а прочие вооружены кизиловыми обожженными палками; да и к тому же присовокупить должно, что здесь внутренний беспорядок. Армяне, на которых такую твердую надежду полагают, для меня весьма подозрительны». [307]

Кнорринг, имея повеление Императора двинуться в Грузию, сообщил о том Коваленскому, который, не видя необходимости в столь сильном подкреплении, отвечал (Письма Коваленского Кноррингу 3-го августа и гр. Ростопчину 4-го августа 1800 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.), что вторжение персиян не так опасно и слишком преувеличено.

Царю же Георгию Кнорринг писал, чтобы тот продолжал переговоры с Аббас-Мирзою и старался узнать от него настоящие требования персиян.

«Баба-хана и сына его Аббас-Мирзы требование, — писал царь Георгий Кноррингу, — заключается в том, чтобы послать к ним старшего сына моего Давида; потом будут требовать Иоанна, потом Баграта, потом Теймураза и наконец нас самих.

Требуют они, чтобы мы отдали им наше владение, дабы поступали с нами и разоряли бы землю нашу так, как и прежде.

Их желание состоит в том, чтобы мы отступились от покровительства его императорского величества и находились бы в их подданстве и рабстве.

Но мы отнюдь, сколько бы нас ни принуждали, сколько бы нас ни мучили, надеясь на Божие милосердие и на покровительство и вспомоществование его императорского величества, не отдадимся в рабство персиян.

Пишете вы, что, может быть, требуют они от нас помощи против противных им народов, которые нам соседственны, но они не требуют сего. Нам объявлено точно от Баба-хана и сына его Аббас-Мирзы, что они стараются завладеть Грузиею и повергнуть ее в рабство. Кроме сего им никакое вспомоществование наше не нужно» (Письмо Георгия Кноррингу 6-го августа 1800 г. Тифлис. Арх. Канц. Наместника.).

Учрежденный Георгием, под председательством Коваленского, комитет по устройству обороны Тифлиса продолжал, между тем, свои занятия. Коваленский писал убедительные письма к [308] соседним владетелям и просил их удержаться от явного соучастия с врагами Грузии.

Все войско, какое было в городе, поручено было распоряжению нашего министра и царевича Иоанна. Большая часть поселян собрана была в город и составила его гарнизон. Кахетинцы считались лучшим войском в Грузии. Город укрепили, вырыли большой ров, «который по крутым берегам больше мог называться шанцами, чем защитою города».

Лазарев не видел никакого успеха и надобности в таких работах. По его мнению, лучшею и единственною защитою Грузии была новая присылка войск, необходимых как для обуздания противников царских, так и для «содержания неприятелей его в узде».

Гористая и пересеченная местность Грузии, наполненная вообще разного рода препятствиями, была причиною, что Лазарев полагал присылку драгун, назначенных императором Павлом, лишнею и напрасною. Он находил лучшим заменить их казаками и прислать в Грузию один егерский полк и три или четыре баталиона линейной пехоты с артиллериею. Коваленский находил достаточным прислать только один егерский полк.

«Министр (Коваленский), я слышу, пишет вам, — доносил Лазарев Кноррингу, — что довольно еще одного егерского полка; но в сем есть его предмет, чтобы вы сюда не приехали. Сего ему очень не хочется, а я, напротив, желаю вашего приезда...»

Коваленский хлопотал, чтобы на случай движения наших войск в Грузию были исправлены мосты, дороги и заготовлены провиант и фураж как для путевого довольствия войск, так и для продовольствия их на месте. В Тифлисе устроен был главный, а в городе Гори в Карталинии и в городе Сигнахе, в Кахетии, второстепенные магазины (Письмо Коваленского Кноррингу 3-го августа 1800 г. Московский Арх. Мин. Иностр. Дел.).

Хотя магазины и были устроены, но хлеба в них все-таки не было. Царь Георгий приказал пополнить хлебом сначала тифлисский магазин, а потом остальные два, в Сигнахе и Гори. [309]

Тифлисский магазин мог, по своему объему, вместить муки до 300,000 и пшеницы до 3,000 пудов. За недостатком действующих мельниц, хлеб собирался и хранился в зерне. Из этого же магазина производилась выдача грузинским войскам и лезгинам, находившимся на жалованье царя Георгия. Магазины в Сигнахе и в Гори стояли пустые. Посланные в июле месяце за сбором провианта в Кахетию и Карталинию до конца августа не доставили в Тифлис ни одного зерна. Успеха не предвиделось и на будущее время, так что Лазарев для своего полка должен был скупать хлеб на рынке и запасать его, не надеясь получить из магазинов (Рапорт Лазарева Кноррингу 20-го августа 1800 г., № 49.). Трудно было при таких условиях рассчитывать на то, чтобы Грузия могла свободно прокормить еще тысячу человек русского войска.

Хлебопашество в Грузии хотя и было развито, хотя хлеба у поселян в это время и было достаточно, но вообще они неохотно везли какие бы то ни было сельские произведения на рынок, зная, что нередко грузинское правительство отбирало у них продукты силою. «Часто хозяин, привезши что-нибудь в город, на базар, для продажи, принужден бывает, оставя нагруженную товаром собственную арбу свою в добычу требующих яко бы на имя царское, угонять домой лишь бедную свою скотину, с пустыми руками (Рапорт Лазарева 25-го августа 1800 г.)». Фураж для лошадей совсем не заготовлялся, и ни на какие его запасы рассчитывать было нечего.

Основываясь на таких данных, Лазарев просил Кнорринга, чтобы он предупредил его заранее о движении наших войск в Грузию, а то, — писал он, — «можете быть без провианта, фуража, дров и квартир...» Лазарев советовал, на трудный переход через горы, запастись хомутами, «да медными деньгами, кои здесь все равно ходят, что и серебро».

Среди таких приготовлений, в начале августа, грузины были опять встревожены ложными слухами, что персияне намерены сделать нападение, по убеждению царевича Александра, находившегося в лагере Аббас-Мирзы. Перехваченные письма царевича, [310] по-видимому, подтверждали справедливость слухов (Коваленский Кноррингу от 16-го августа 1800 г.). В числе захваченных бумаг был фирман Аббас-Мирзы, который хвалил грузин, преданных Александру, и уверял, что идет с войском для возведения его на грузинский престол.

На самом деле источником и началом слухов были очень незначительные обстоятельства. По следствию, произведенному Коваленским вместе с царевичем Иоанном Георгиевичем, оказалось, что в числе перехваченных бумаг были два письма царевича Александра: одно к армянскому мелику Абову, а другое к грузинскому князю Тахмаспу Орбелиани.

После разорения Карабага Агою-Магомет-ханом, тамошние армянские мелики искали себе безопасного убежища. Двое из них переселились с подвластными им народами в Грузию и искали подданства России. Вскоре после того к ним присоединились еще два мелика. В числе их был и мелик Абов, который, по прибытии Коваленского в Тифлис, содержался в заключении по одному подозрению. По ходатайству нашего министра, Абов был освобожден и отправлен Коваленским на границу Персии, для охранения границы и доставления всякого рода сведений.

Один из сильнейших меликов карабагских, Абов был человек редкой отважности, славившийся предприимчивостию, военными дарованиями, храбростию и единодушием его подданных, которые могли составить из себя 1,000 человек самых лучших по тем краям воинов. Своею передачею неприятелю Абов мог, конечно, много озаботить Коваленского и всю Грузию. Поэтому первые известия о том, что царевич Александр находится с ним в переписке, крайне беспокоили и народ, и самого царя Грузии.

С другой стороны являлось сомнение, чтобы это была правда. Мелик Абов, при тогдашних беспорядках в Грузии, когда прочие пограничные начальники произвольно удалялись со своих постов, один оставался охранителем границ Грузии. Он много способствовал сохранению спокойствия, прекращению волнений и безначалия и всегда сообщал как Коваленскому, так и [311] правительству грузинскому самые верные сведения о персиянах и их замыслах.

Можно ли было думать, чтобы подобный человек мог снизойти на степень измены и стать соучастником в намерениях царевичей? Двуличное поведение, проявляющееся весьма часто во многих азиятских уроженцах, заставляло подозревать и Абова в неискренности его поведения.

Коваленский потребовал его к себе. Абов, не смотря на свою болезнь, приехал в Тифлис по первому требованию, чтобы оправдать себя от ложных обвинений, на него взводимых. Два человека, от которых отобраны были бумаги, приведены и поставлены на очную ставку с Абовым и рассказами своими оправдали совершенно уважаемого всеми мелика, своего господина. Дело было так:

По приказанию Георгия и наставлению Коваленского, посланы были Абовым два человека в персидский лагерь. Там они были узнаны, и один из них, боясь за свою жизнь, объявил, что прислан Абовым к царевичу Александру для переговоров и словесного соглашения о мерах против царя Георгия. Их тотчас же препроводили к царевичу, в главную квартиру персидских войск. Александр принял их благосклонно, одарил и содержал весьма хорошо. Прожив в персидском лагере семнадцать дней, посланные отправлены были обратно с фирманами и письмами в Грузию. В Памбакской провинции они были схвачены управляющим этою провинциею, поверенным князя Георгия Цицианова, издавна враждебного мелику Абову. Пойманные объявили тогда же, что они были посланы в персидский лагерь по приказанию царя Георгия, но их все-таки остановили, ограбили, заключили в тюрьму, а отобранные бумаги со своими комментариями отправили в Тифлис. Разнесшееся по городу известие о том, что Абов в переписке с царевичем Александром, пугало многих и поселяло страх между жителями, пока дело не разъяснилось окончательно. Оказалось, что опасность была не так велика, как предполагали, и все успокоились, тем более что посланные привезли самое невыгодное сведение о полчищах Аббас-Мирзы и Сулеймана. [312]

Число отступившего за Аракс персидского войска доходило до 12,000 человек, весьма плохо вооруженных, так что у многих одна дубина составляла все оружие. Во всем отряде было четыре фальконета на верблюдах. Войска вовсе не имели провианта, а довольствовались хлебом, найденным в деревнях Эриванского ханства, жители которого все разбежались. Воины Аббас-Мирзы и Сулеймана, овладев оставленными полями, сами обрабатывали их и сеяли хлеб.

Трудно было с такими войсками идти в Грузию и рассчитывать на успех, тем более, что главнокомандующий их, Аббас-Мирза, имел только двенадцать лет от роду, а дядька его Сулейман, по выражению Лазарева, был «пьяница и весьма недовольный Баба-ханом, ибо он его прошлый год держал под караулом». Царевич Александр хотя и подстрекал Сулеймана, рассчитывая на помощь от соседей, но персидский начальник думал только о том, как бы отступить и ближе подвинуться к Тавризу, к чему и делал все приготовления.

Хотя и утешительны были сведения из лагеря персидского, но неутешительно было внутреннее положение Грузии.

Вдовствующая царица Дарья и ее сыновья искали покровительства персиян, и бегство царевича Александра было шагом к достижению такой цели. Царь Георгий, по слабости своего здоровья, редко показываясь народу и окруженный людьми, искавшими своего счастия и обогащения в народном расстройстве и разорении, все более и более возбуждал к себе народное неудовольствие.

Братья царя, жившие в своих уделах, «томясь неприличною жадностию к самоначалию», собирали себе партию недовольных правительством, направляли их к мятежу, буйству и беспорядку, «в намерении успеть в злых замыслах своих. Не видя же никаких препон к тому со стороны тех, коих единственно они устрашиться должны, устремляются и к самому предприятию. Таковые обстоятельства дали впоследствии повод вдовствующей царице Дарье не в меру обижаться отобранием от нее владений, доселе у нее состоявших, а по силе здешних прав нынешней царице, супруге царской, принадлежать [313] имеющих, и сделать поползновение к хитрым проискам у Баба-хана» (Рапорт Лазарева Кноррингу 25-го августа 1800 г., № 14. Тифл. Арх. Канц. Наместника.).

Царевич Александр успел получить от Баба-хана фирман в «наиласкательнейших выражениях». Одобряя его поступок, властитель Персии обещал ему помощь, поддержку и защиту мнимых его прав на грузинский престол (Донесение его же 31-го августа 1800 г. Там же.). Баба-хан наградил царевича ханским достоинством, прислал в подарок богатую шубу, план приступа и штурма Тифлиса с двух сторон, при содействии Омар-хана аварского, находившегося в Белоканах, лезгинском селении, ближайшем к границам Грузии. По составленному плану предполагалось действовать с трех сторон: имеретины с войсками ахалцыхского паши должны были напасть на Карталинию, Омар-хан аварский — на Кахетию, а царевич Александр, с отрядом персидских войск, на казахов и татар, самые лучшие провинции царские. В случае успеха, все эти отряды должны были следовать к Тифлису.

«Я уверен, — писал Лазарев (Кноррингу 8-го сентября 1800 г. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, стр. 150.), — что сей план будет существовать только на бумаге, но, зная трусость здешнего народа, также уверен, что если малая партия неприятельская покажется, то они оставят свои дома и уйдут в ущелья, чем ободрить могут столь нахального, но ничего не значащего неприятеля».

Царица Дарья, сыновья ее царевичи Вахтанг и Мириан получили от Александра письма, в которых тот, упрашивая их потерпеть немного, утешал, что скоро избавит их от обид, причиняемых царем Георгием.

Все эти причины заставляли царя Грузии просить о присылке ему еще 6,000 русского войска, на всегдашнее пребывание в Грузии (Письма Георгия Кноррингу 29-го и 31-го августа.).

«Весьма нам нужно получить 6,000 регулярного войска, — писал царь, — так что иначе нельзя обойтись, а содержание их [314] для нас никак незатруднительно... Если ж таковая просьба наша не будет исполнена, то не будет воспрепятствовано намерениям как внешних, так и внутренних наших неприятелей».

Георгий думал обеспечивать свои владения одними русскими войсками и не содержать вовсе своих. Кнорринг просил Лазарева внушить царю, что если русские войска и будут присланы в Грузию, то временно, для отражения ее врагов, но что царю следует позаботиться о сформировании своих войск, которых Грузия может легко набрать и содержать до 5,000 человек (Предписание Лазареву 9-го сентября 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Наместника. Письмо Кнорринга Георгию 31-го августа. Там же.).

Кнорринг писал Георгию, что получил приказание Императора следовать с отрядом в Грузию только тогда, когда узнает о действительной ее опасности, но теперь, когда он узнал, что войска, под командою Аббас-Мирзы, удалились уже за Аракс, то считает достаточным отправление в Грузию 3,000 пехоты.

«Вы уведомляете нас, — писал на это Георгий (Письмо Георгия Кноррингу 8-го сентября, № 17. Там же.) — якобы довольно для нас 3,000 войск, поелику нет никакого нападения неприятельского. Неприятели вне нас суть многочисленны, да и внутренние, условясь с ними, всегда готовы сколько могут к нашему разорению. Посему и просим число войск пополнить 6,000.»

Таким образом, Георгий, Лазарев и Коваленский, все трое единогласно признавали необходимым отправление новых войск в Тифлис.

Присылка войск необходима была скорая. Персияне все свои вторжения производили по большей части в промежуток времени от июня до сентября, тогда как это же время считалось самым неудобным для перехода войск с Кавказской линии в Грузию. Нужно было прислать войска заранее, не ожидая известий о действительном вторжении неприятеля.

В августе 1800 г. назначен к отправлению с Кавказской линии в Грузию один полк генерал-маиора Гулякова, с [315] сотнею казаков и с принадиежащею ему артиллериею. Снабдив полк всем необходимым до Ларса, Кнорринг просил Лазарева (Предписание Лазареву 14-го августа 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Нам.) позаботиться о дальнейшем его обеспечении и писал Георгию (Письмо Кнорринга Георгию 14-го августа 1800 г. Там же.), что с остальными войсками сам последует, когда позволит время и потребуют того обстоятельства.

Лазарев отправил десятидневный провиант на встречу полку и торопился заготовить для него продовольствие в Ларсе, Казбеке, Кайшауре, Анануре и Душете (Рапорт Лазарева 20-го августа, № 50. Там же.).

25-го августа полк генерал маиора Гулякова выступил из Моздока в Грузию (Рапорт Кнорринга Государю Императору 24-го августа 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Наместника.), а 23-го сентября прибыл в Тифлис (Рапорт Гулякова Государю Императору 23-го сентября. Моск. Арх. Инсп. Департамента.).

Не смотря на болезнь, Георгий хотел лично встретить отряд генерал-маиора Гулякова.

На рассвете 23-го сентября царь выехал в линейке на встречу полка. Его сопровождала супруга, царица Мария, которую, по грузинскому обычаю, несли в «портшезе», наследник, царевич Давид, прочие царевичи, вельможи, придворные чиновники и простой народ, толпою шедший за город. Здесь же находился и персидский посланный, привезший Георгию фирман Баба-хана и письмо от сына его Аббас-Мирзы.

За три версты от города разбиты были две царские палатки: одна для царя Георгия, другая для царицы Марии. Восходящее солнце осветило живописную группу и массу народа, ожидавшего прибытия полка. Вдали показался наш отряд. Георгий со свитою отправился ему на встречу. В палатке осталась одна царица Мария, издали смотревшая на проходившие войска.

Приближение Георгия заставило Гулякова остановить отряд, и войска отдали честь царю, на защиту которого они следовали в Тифлис. С тифлисской крепости начался салют, а по всему городу колокольный звон. Отряд двинулся в город. Народ [316] с радостным восклицанием окружил наши войска и провожал до самой городской площади (Из рапорта Лазарева Кноррингу 25-го сентября 1800 г., № 24. Тифл. Арх. Канц. Наместника.).

Теснота улиц заставила нарушить стройное движение и порядок. Оставив знамя в доме, отведенном Гулякову, войска были распущены по квартирам, назначенным частию в городе, а частию в Авлабарском предместье.

Георгий не мог следовать с полком: он остался в подгородной деревне Куки до тех пор, пока не прекратился сильный и пронзительный ветер.

На другой день генерал-маиор Гуляков и все офицеры представлялись царю, вечером город был иллюминован, и «тогда горожане предались совершенному веселью». — «Здешний гостиный двор, — доносил Лазарев, — был уже не местом торжища, но восхитительною картиною шума празднующих и ликов веселящихся, в чем участвовали как царская фамилия, так и все знатнейшие чины царства, от малого до старого».

Хлопотавший о присылке 6,000 русского войска, царь Георгий с приходом одного полка совершенно успокоился.

Как человек, «удрученный всегда страхом, иногда неосновательным», в отношении внешних и внутренних дел, Георгий предавался часто унынию и даже отчаянию. В таких-то обстоятельствах он хватался за то, «что первым к спасению его попадалось, и потому доселе требовал неотступно того числа войск, в коих полагал необходимую нужду. Ныне, с восстановлением сил здоровья своего, остается спокойным» (Рапорт Лазарева Кноррингу 25-го сентября 1800 года, № 25. Тифл. Арх. Канц. Наместника.).

Успокоился Георгий, но не успокаивались его братья и родственники. Болезненное состояние Георгия возбуждало в его братьях опасение, что после смерти царя сын его Давид овладеет престолом, не имея на то права по завещанию Ираклия.

Прибытие новых войск в Грузию увеличивало силы и средства Георгия и, вместе с тем, устрашало его братьев.

«Когда он (царь Грузии), в надежде на малое число [317] войска, толикие причинил нам обиды, — писал царевич Вахтанг Кноррингу (Письмо царевича Вахтанга Кноррингу 22-го сентября 1800 года. Тифл. Арх. Канц. Наместника.), — то теперь, когда получил присовокупление к ним для своего покровительства, не больше ли нам должно ожидать от него притеснений?»

Царевич укорял Георгия в том, что он просил присылки войска не для спокойствия страны и народа, а для собственного, личного покровительства и для того, чтобы под его охраною делать более несправедливостей и притеснений братьям.

Все братья царя боялись, чтобы русское войско, в случае смерти Георгия, не провозгласило царем Грузии царевича Давида, как признанного уже наследником.

В проезд чрез Душет графа Мусина-Пушкина, бывшего в Грузии для изыскания тамошних руд, царевич Вахтанг изъявил желание поговорить с ним наедине. Граф Мусин-Пушкин принял предложение и услыхал от царевича жалобу на притеснения, делаемые Георгием ему и семейству его, а особенно царице Дарье (Из донесения графа Мусина-Пушкина. Арх. Мин. Внутр. Дел по деп. общ. дел. Дела Грузии. Кн. I.).

— Будучи не что иное, как путешественник, одним любопытством в Грузию привлеченный, — отвечал граф Мусин-Пушкин, — я не смею ничего сказать о делах, мне не порученных. Советую вам объясниться во всем мне сказанном перед Императором.

Вахтанг воспользовался таким советом и просил сначала графа Мусина-Пушкина доставить письмо Императору Павлу, но когда тот отказался, тогда царевичи, согласившись между собою, отправили от имени всех письмо в Петербург.

Они обращались с просьбою к нашему правительству, прося защитить их права, и ссылались на то, что весь народ грузинский желает, чтобы престол переходил, по завещанию Ираклия, поочередно к братьям, по старшинству рода (Письмо царевичей Государю Императора 7-го октября 1800 года. Там же.). Видя несогласия и раздоры царевичей и боясь остаться в неопределенном [318] положении в случае кончины царя, Кнорринг спрашивал Императора Павла I, как поступать и что делать в этом случае войскам, находящимся в Тифлисе (Рапорт Кнорринга Государю Императору 7-го октября 1800 года. Тифл. Арх. Главн. Шт. Кавк. Армии.).

В ответ он получил приказание сообщить Лазареву, чтобы войска наши, при первом начале открытой вражды между братьями, тотчас же оставили Тифлис и следовали на Кавказскую линию (Рескрипт Кноррингу 29-го октября. С.-Петербургский Арх. Инспект. Деп. Книга повелений, № 19.).

Вместе с тем, предвидя вражду в царском семействе и недоразумения, существовавшие между царем Георгием и министром Коваленским, наше правительство признало необходимым отозвать Коваленского из Тифлиса.

«Не находя надобности, — писал Император Павел (В указе коллегии иностран. дел 11-го июля 1800 года. Арх Мин. Иностр. Дел, 1-7, 1800-1805 гг., № 1.), — иметь в Грузии министра нашего, повелеваем отозвать статского советника Коваленского с чиновниками, при нем находящимися. А дела по коммерции в том краю подданных наших, поручить генеральному консулу нашему в Персии надворному советнику Скибиневскому. Царь Грузии во всех делах, между им и двором нашим встречающихся, станет впредь сноситься с главным начальником войск наших на Кавказской линии или с командиром тех, кои находятся во владениях его высочества.»

Сдав текущие дела генерал-маиору Лазареву, а все инструкции, указы и деньги Кноррингу, Коваленский оставил Грузию (Грамота Георгию 3-го августа 1800 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел. Рескрипт Коваленскому 3-го августа, Тифл. Арх. Канц. Наместника.). Бывший министр находил отозвание свое лучшим в его критическом положении.

Оставляя страну, он доносил однако, что в Грузию необходимо послать еще войска «для утверждения внешних сношений, которые учредятся деятельнее, когда будут войска, нежели при одной политике, там, где оная без штыка в руках нимало не уважаема» (Письмо Коваленского Лошкареву 21-го августа 1800 года. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.). [319]

XIV.

Вторжение в Грузию Омар-хана аварского. — Бой Лазарева с лезгинами на берегу реки Иоры, у деревни Кагабет, и прогнание неприятеля.

Успокоившаяся относительно вторжения персиян, Грузия была угрожаема новым врагом, появившимся на границах царства.

Омар-хан аварский, человек предприимчивый, отважный и храбрый, умел воспользоваться каждым обстоятельством в свою пользу и тем приобрел большое значение у соседей. Собственные его владения были незначительны, но значительно было то влияние, которым он пользовался между народами, у которых хищничество было единственною целию и занятием. Омар-хан являлся между этими народами, как бы повелителем Дагестана. При малейшем движении и предприятии Омара, весь сброд горских хищников, слепо к нему привязанных, становился в ряды его ополчения. От этого участь многих мелких владельцев зависела от Омар-хана, делавшего частые вторжения в Грузию и служившего тому из сильнейших владельцев, который больше платил (Из описания Грузии Коваленского. См. Акты Кавк. Арх. Комм., т. I, стр. 122.).

Собираясь вторгнуться в Грузию и скрывая свои намерения, Омар-хан искал покровительства России и, приготовляясь уже к неприязненным действиям, отправил своего посланного к Кноррингу для переговоров о покровительстве.

Генерал Кнорринг просил дозволения об отправлении посла в С.-Петербург (Рапорт Кнорринга Государю Императору 3-го августа 1800 г. Моск. Арх. Инсп. Деп.), причем писал, что царь Георгий платит ежегодно Омар-хану аварскому 5,000 рублей в виде дани и с единственною целию избавиться от его вторжений.

Рескриптом от 26-го августа 1800 года было разрешено отправить аварского посла в С.-Петербург (Рескрипт Кноррингу 26-го августа. С.-Петербургский Арх. Инсп. Деп. Книга № 19.); но прежде чем [320] разрешение это достигло до Кавказа, Грузия ожидала уже вторжения к себе хана.

В конце августа получено было известие, что Омар, соединившись с ханом казикумухским и с кадиями акушинским и андийским, подошел к селению Белоканам, лежавшим на границе Грузии (Рапорт Лазарева Кноррингу 24-го августа. Тифлисский Арх. Кан. Нам.). Георгий просил Лазарева двинуться с двумя баталионами в Кахетию и спрашивал, что ему делать? Лазарев не придавал особого значения этому движению и полагал, что Омар-хан не знал еще об отступлении Аббас-Мирзы и прибытии русских войск. Тем не менее, он предлагал царю Георгию находящихся в Тифлисе кизикских и близлежащих селений жителей отпустить в их дома для защиты границы в случае нападения Омар-хана, а главное для того, чтобы они не истребляли понапрасну провианта, заготовленного для русских войск и притом не служили поводом к развитию эпидемии, так как между ними появился понос весьма прилипчивый и опасный. Вместе с тем генерал Лазарев советовал царю отправить против лезгин свои кахетинские войска в числе 2,000 человек, и сообщил, что два баталиона, вместе с принадлежащею им артиллериею, идут на подкрепление грузинских войск, которые, по сведениям, собирались у реки Алазани. Лазарев просил царя заготовить провиант для русских войск и приложить особое старание к тому, чтобы он был «с этой стороны обеспечен».

Вскоре после того, сын Георгия, царевич Баграт, находившийся в Кизихе (Сигнах), писал отцу (Письмо Баграта Георгию 8-го сентября 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Нам.), что Омар-хан прибыл на Карахскую гору. По совету старшин, грузины решили, чтобы всему Кизиху (Сигнаху) и другим окружным селениям собраться в сигнахскую крепость. Жители просили, чтобы Георгий прислал к ним царевича Давида, «и я доношу, — писал Баграт, — что не могу всею Кахетиею распоряжаться».

Царевич Баграт просил отца прислать ему свинцу, пороху и «ободряющее повеление жителям». [321]

Выступая в поход, Лазарев оставил в Тифлисе полковника Карягина с командою, для сохранения в нем порядка и тишины. Он просил царя подтвердить Карягину о содержании с особою строгостию караулов, «дабы, в случае моей отлучки, не последовало какое-либо покушение внутреннее» (Письмо Лазарева Георгию 27-го сентября 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Нам.).

«Что касается до казах, — писал Лазарев царю Георгию, — то тех из них, на верность и усердие коих положиться не можно, я полагаю жен и детей оных, под предлогом безопасности, велеть взять сюда в город и содержать оных в городе аманатами до тех пор, покуда обстоятельства внешние и внутренние наклонятся к совершенной тишине и безопасности. Князя Соломона Авалова не благоугодно ли будет послать для собрания войск в Казахи, сколь можно больше, и затем с оными следовать в Кизих, куда, как вашему высочеству известно, по отношению моему и царевича Вахтанга Ираклиевича, полагаю, что и его войска присланы будут непродолжительно».

В начале октября получено было сведение, что Омар-хан предполагал двинуться в Ганжу для низвержения Джевад-хана ганжинского (Рапорт Лазарева Кноррингу 6-го октября 1800 г., № 29. Тиф. Арх. Канц. Наместника.). По дошедшим вслед затем известиям, он выступил со своими войсками на степь, называемую Тогай, неподалеку от реки Алазани (Рапорт его же от 7-го октября, № 30. Там же.).

К нему ожидали приезда и грузинского царевича Александра.

Когда персияне двинулись в свои пределы и царевич не надеялся уже уговорить их вторгнуться в Грузию, то, оставив персидский лагерь, поехал в Шушу, где прожил пять недель «в полном удовольствии» (Показание Турманидзева, бывшего с царевичем. Тифл. Арх. Канц. Нам.). В это же самое время приехал в Шушу сардарь Омар-хана, успевший уговорить царевича отправиться в его лагерь. Переправившись через реки Куру, Иору и Алазань, Александр поехал к Омар-хану, стоявшему со своими войсками на Алазани. Омар-хан принял очень ласково [322] как царевича Александра, так и прибывшего вместе с ним сына Ибраим-хана шушинского (Письмо царевича, приложенное к донесению Лазарева от 25-го октября 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Нам.).

В письме своем митрополиту (Письмо царевича к митрополиту 23-го октября.) Александр клялся гробом св. Нины, что приехал туда вовсе не с тем, чтобы разорить Грузию, но с тем, чтобы защитить свои права.

Грузинские войска получили приказание готовиться к бою. В подкрепление им обещал двинуться и Лазарев с полком и с 60 казаками. Царевич Баграт, отправленный в Сигнах для принятия мер к отражению неприятеля, сообщил Лазареву (Письмо царевича Баграта Лазареву 12-го октября 1800 г. Там же.), что Омар стоит со своими войсками на противоположном берегу реки Алазани, при броде Урдо. Баграт укреплял Сигнах, просил Лазарева поспешить к нему на помощь и обещал заготовить для него провиант и фураж.

В половине октября аварский хан прислал царевичу Давиду письмо, в котором высказал причину неприязненных своих действий против Грузии. Омар говорил, что он собрал войско и пришел к границам Грузии потому, что три раза был обманут Георгием, не платившим ему дани. «Как вы в письме вашем, — писал хан, — называете меня отцом, то если вы устоите в своем слове и нам деньги не удержите, то я с войском своим пойду вниз. Через два дня дядюшка ваш Александр царевич сюда прибудет, который с посланцем получил от Баба-хана фирман, в коем написано, что сколько ему, царевичу, потребно войска и на оных провианта прислано будет.

Вам самим известно, что ежели я с войском возвращусь назад, то ни Баба-хан, ни царевич Александр без меня в границы ваши идти не осмелятся.» (Письмо Омар-хана царевичу Давиду.)

Предполагая, что царевич Александр, достигнув Кизиха, будет волновать кахетинцев и кизихцев, и что братья царевича будут также стараться произвести внутренние волнения, [323] Давид просил Кнорринга отправить в Кизих царевича Иоанна. «Если царевич Иоанн будет в Кахетии — писал Давид (Кноррингу, 13-го октября. Георг. Арх. Коменд. Правл.), — то народ будет удостоверен, спокоен и окуражен; и потому нельзя уже будет (царевичу Александру) взять от них условия».

Войска Омар-хана между тем день ото дня умножались, но как большая часть их состояла из конницы, для которой не было заготовлено фуража, то хан принужден был разбросать их по разным местам. Эта несосредоточенность в одном пункте, а напротив рассеяние сил были причиною того, что нельзя было с точностию определить, по какому направлению Омар-хан предполагал двинуть свои войска, и как велика их числительность.

Вскоре получены были сведения, что Омар-хан переправился на правый берег реки Алазани, где, простояв два дня, ринулся к Кара-Агачу.

«Поспешите, ради Бога, — писал Лазареву царевич Иоанн (От 25-го октября 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Наместн.); — прибыть сюда заблаговременно для упреждения покушений неприятельских, дабы, между тем, наше дело не попортилось. Учредитесь так, чтобы в самом городе, равно как и здесь, были надлежащие распоряжения».

Пригласив царевича Вахтанга (Письмо Лазарева царевичу Вахтангу от 26-го октября 1800 г., № 56.) и мелика Абова (Письмо мелику Абову от того же числа.) к совокупному действию против неприятеля, Лазарев двинулся 29-го октября в кизихскую провинцию, к реке Алазани. Кроме своего егерского баталиона, он взял часть полка генерал-маиора Гулякова и всех казаков, исключая десяти человек, оставленных в Тифлисе для разных посылок (Рапорт Лазарева Кноррингу от 25-го октября, за № 53, и 28-го октября Государю Императору. Моск. Арх. Инсп. Деп.). Отряд состоял из 45 человек штаб и обер-офицеров и 1,177 человек нижних чинов (В подробностях в отряде находились: из мушкетерского Гулякова полка: штаб и обер-офицеров 22, унтер-офицеров 35, рядовых 515, нестроевых 82; Лазарева полка: штаб и обер-офицеров 21, унтер-офицеров 38, рядовых 320, нестроевых 56, казаков 62 и артиллерийской прислуги 69 человек.). [324]

Не вступая, однако, в неприязненные действия, Лазарев спрашивал Омар-хана, что побудило его вторгнуться в пределы Грузии и тем обнаружить перемену своих мыслей и желаний (Письмо Лазарева Омар-хану 1-го ноября. Тифл. Арх. Канц. Наместн.). Как согласить этот поступок с исканием покровительства России, на которое последовало соизволение Императора, сообщенное уже хану? Генерал Лазарев спрашивал аварского хана: решился ли наступать далее, или, в избежание кровопролития, вернется с миром восвояси?

Советуя избрать то, что лучше и полезнее для хана, Лазарев предупреждал, что сколько он желает мира и согласия, столько же, напротив того, «когда возвещения мои над вами не подействуют, неумолим пребуду».

Омар отвечал, что он лично не имеет и не желает иметь никаких неприязненных действий против России (Письмо Омар-хана Лазареву 1-то ноября. Там же.), но что к нему прибыл царевич Александр и что, приняв его по долгу гостеприимства, нужным считает оказать ему помощь и содействие. «Я не желал, — писал хан, — иметь с вами ничего, кроме единого дружества, но что делать, когда Бог сие дело так устроил... Если он, (царевич Александр) согласится примириться, то я буду с ним доволен, по той причине, что он мой гость и просил меня о пособии, а если он не будет доволен, то и я также не буду... Не прекратите со мною сношений о намерениях ваших так, как свойственно друзьям».

Таким образом, причину, побудившую действовать неприязненно против Грузии, Омар сваливал на царевича Александра. Лазарев писал царевичу (Письмо Лазарева царевичу Александру 5-го ноября. Там же.), просил и советовал возвратиться в Тифлис, обещая ему спокойствие и безопасность и высказывал надежду помирить его с братом-царем, который возвратит имения и всю собственность царевича. Лазарев уверял Александра, что он получит прощение Императора Павла I.

Царевич ссылался па притеснение своего брата Георгия, на то, что он отнял у него и у братьев имения и роздал их своим детям. «Доколе я жив, — писал он, — я не откажусь [325] от своей вотчины и крестьян и должен возиться из-за них, пока я жив... Как же мне быть, чтобы не сделаться товарищем его (Георгия) врагов?»

Царица Дарья, казалось, также убеждала сына не предпринимать ничего противного желаниям русского Императора и не бесчестить рода своего. Мать наружно удивлялась поступкам сына и просила его вспомнить, что отец его, покойный Ираклий, всегда уклонялся от неприятелей, «наводящих всероссийскому Государю неудовольствие».

На самом же деле царица Дарья во всем сама наставляла сына и убеждала его быть твердым.

«Я надеюсь, — отвечал на все это Александр Лазареву (От 6-го ноября 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Нам.), — вскоре увидаться со старшими братьями, и о чем спрашивали вы меня, на то ответ самый полный получите от них. Мы никогда не вмешиваемся в такое дело, которое противно Государю, и ныне нам нет надобности сражаться с его войсками. Божиею милостию, мы стараться станем, чтобы лучше и усерднее служить Государю Императору, и с войсками его драться никогда не будем, а ежели вы сами не перестанете преследовать нас, то мы будем доносить о всем подробно, что вы ни сделали, его величеству».

Уезжая в аварский лагерь, Александр отправил посланного к Баба-хану, прося его помощи и обещаясь, в случае успеха и овладения Тифлисом, передать Грузию в подданство персидского властителя. Баба-хан, благодаря царевича и одобряя его намерения, отказался, однакожь, дать помощь, под предлогом того, что занят сам делами и беспорядками в Хоросане (Показание Захария Джораева. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, стр. 285.).

Пока шли переговоры, отряд наш подвигался к границам и 1-го ноября достиг до пограничной кахетинской крепости Сигнаха. Вечером 2-го ноября, верстах в 16-ти от Сигнаха, были видны бивуачные огни неприятеля. Весь этот день Лазарев употребил на обозрение местности, укреплений Сигнаха, ободрение жителей и на собрание грузинских войск, из которых часть уже прибыла с царевичем Багратом. [326]

— Сколько у вас войска? спросил Лазарев Баграта.

— Тысяч до трех будет, отвечал Баграт.

Но и это незначительное число грузин было весьма плохо вооружено: многие из них, вместо оружия, имели с собою одни кизиловые палки.

Посланный с письмами Лазарева и царицы Дарьи застал Омара в Кара-Агаче, где было собрано ханом до 15,000 человек. Прочитав письмо, Омар-хан и царевич Александр собрали совет. Александр советовал идти на Калагиры, но лезгинские старшины требовали движения на Сагареджо. Последнее требование было принято (Показание Турманидзе 7-го декабря 1800 г.). Пройдя «особливым путем», решено было прежде всего занять 2,000 местечко Сагареджо, а остальные войска, разделив на две части, двинуть одну к Тифлису, а другую переправить через реку Куру, на соединение с имеретинами и войсками братьев Александра, царевичей Вахтанга, Юлона и Парнаоза. Утвердившись в Грузии с этой стороны, хан думал потом, для большего успеха, отправить и этот отряд к Тифлису, чтобы атаковать город с двух сторон.

Войска Омара были в дурном состоянии. Провианта было мало, а фуража и вовсе не имели. Провиант покупали у джаро-белоканцев, а фураж заменялся подножным кормом. Чем ближе подвигался аварский хан к границам Грузии, тем положение его войск становилось более затруднительным. Войскам предоставлено было самим приобретать себе продовольствие. «Положение его, — доносил Лазарев, — такое, что днем большая часть занимаются охотою, а ночью спят, иные разуваясь, другие как хотят, что отдано на произвол».

Не желая дозволить неприятелю вторгнуться внутрь страны, Лазарев 4-го ноября двинулся вперед вместе с грузинскими войсками. Отойдя верст 12 от Сигнаха, отряд остановился в ожидании возвращения посланного от Омар-хана. Неудовлетворительный ответ хана заставил Лазарева действовать решительно. При участии генерал-маиора Гулякова и царевича Иоанна, составлен план атаки, по которому отряд 5-го ноября [327] двинулся на встречу лезгинам и вечером остановился верстах в шести от неприятеля.

С рассветом передовые пикеты сообщили, что неприятель направился ущельями, находившимися влево от его лагеря, что, миновав их, вышел уже на открытое место и левою стороною гористого кряжа гор, который примыкал к ущельям, потянулся к реке Иоре.

Лазарев должен был повернуть отряд и двинуться пройденным уже путем в параллель с неприятелем. Он думал, пройдя горы и ущелья, атаковать его во фланг и пресечь дальнейшее его наступление. Неудобство местоположения было причиною того, что в продолжение целого дня обе стороны не могли сойтись друг с другом.

На рассвете 7-го ноября, Лазарев успел подойти на расстояние двух верст от неприятеля, стоявшего на правом берегу реки Иоры, неподалеку от деревни Кагабет. Заняв опушку довольно густого леса, Омар-хан приказал разложить вдоль ее бивуачные огни, а часть конницы отправил для занятия близлежащих деревень, из которых думал продовольствовать свои войска провиантом и фуражом. Наш отряд расположился на равнине, окруженной с юга рекою Иорою, с запада канавою, с севера небольшими горами, примыкающими к Телаву, и с востока горными ручьями. Вдоль равнины шла дорога к реке Иоре. Своротя с дороги влево, отряд наш двинулся двумя колоннами, позади которых шли грузины. На отлогом краю косогора, лежавшего на пути следования, стояла небольшая ветхая башня, из которой засевший лезгин сделал сигнальный выстрел.

Войска Омар-хана начали стягиваться по ту сторону реки и переправляться на встречу наших войск. Лазарев построил боевой порядок. Каре генерал-маиора Гулякова составило левый фланг, каре Лазарева правый, а в промежутке между ними стали грузины, под командою царевичей Иоанна и Баграта. Переправясь на левый берег реки Иоры, Омар-хан атаковал правый фланг и окружил его с двух сторон своею конницею. Залпы из ружей и картечные выстрелы из орудий были так [328] удачны, что, по выражению Лазарева, «не малое число от сего приема начало лбами доставать землю и доискиваться в оной мнимых прав, которых Омар-хан был сильным поборником». (Рапорты Лазарева Кноррингу от 8-го ноября 1800 г., № 68 Тиф. Арх. Канц. Наместника.)

Отброшенный неприятель обратился на грузин, встретивших его картечными выстрелами из двух бывших у них орудий. Часть неприятельской кавалерии зашла в тыл нашему отряду и, собравшись у ветхой башни, бросилась на задние ряды грузин, вооруженных одними палками. Каре генерал-маиора Гулякова выручило беззащитных, и Омар-хан стал отступать. При отступлении ему нельзя уже было миновать правого фланга нашего расположения, с которого он начал атаку, и он потянулся под перекрестными выстрелами пехоты и артиллерии.

«Победоносное российское «ура!» — доносил Лазарев — раздалось по обоим крылам, и с последними выстрелами погибла неприятельская сила. Наконец, принесены были две жирные головы, одна сардаря Омар-ханова, а другая яко бы Джен-Гутая, громада которого представилась первая перед лицом всех победоносных российских воинов. Казалось он дышал варварским свирепством, а обширность и толстота ее доказывали, что она упитана была туком злодеяний и набита одною буйственностию.»

Наступивший вечер прекратил трехчасовой бой. Темнота ночи помешала преследовать неприятеля по местности, покрытой лесом, колючками терновника и перерезанной оврагами.

Лазарев отошел с отрядом к деревушке Кагебету, где и расположился на ночлег. С наступлением утра, глазам победителя открылась картина того страшного побоища, которое испытал неприятель. Камыши, кустарники и рвы наполнены были трупами, между которыми слышались стоны раненых и умирающих. По всему полю солнечные лучи освещали траву, обагренную кровию, и многие другие следы страдания человеческого. За рекой, на месте вчерашнего стана неприятельского, видны были следы страшного смятения и ужаса, в каком неприятель [329] оставил все съестные припасы, так что во многих местах найдены были ножи в таком положении, которое можно себе представить при полуразрезанной пище.

Потеря неприятеля простиралась до 2,000 человек убитыми и ранеными. Сам Омар-хан, по сведениям, был тяжело ранен пулею в бедро. У нас потеря состояла из одного убитого, одного раненого и одного контуженного в ногу офицера.

Сражение это было первым началом деятельности славной Кавказской армии, следовавшей по стопам своих родоначальников генерала Гулякова и подпоручика Котляревского, отличившихся в этом сражении («Геройственные поступки генерал-маиора Гулякова, доносил Лазарев, превосходят всякое засвидетельствование, скажу токмо, что он во все время сражения находясь всегда впереди, ободрял, поощрял и подавал примеры неустрашимости каждому из своих подчиненных, кои все по окончании сражения воздавали ему признательность и мужеству его похвалу... Не могу умолчать о неустрашимости шефского моего адъютанта поручика Котляревского, который, как и в журнале явствует, был послан мною с десятью казаками для разведывания об идущем неприятеле чрез ущелье; сие приказание мое выполнил с наивозможным усердием, примечательностию и расторопностию. Сверх того и в день сражения был от меня неоднократно посылаем к его светлости царевичу Иоанну между разъезжавшим неприятелем и выполнял все препорученности, ему от меня делаемые, с отменным рвением (Из рап. Лазарева Кноррингу от 14-го ноября 1800 г., № 120). Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, № 113.).

Царевичи Баграт и Иоанн (Рескрипт Георгию 21-го декабря 1800 г. Москов. Арх. Мин. Иностр. Дел.), генерал-маиоры Лазарев и Гуляков получили в награду за одержанную победу командорские кресты ордена св. Иоанна Иерусалимского. Многие офицеры получили кавалерийский крест того же ордена; всем нижним чипам, бывшим в строю, пожаловано по серебряному рублю на человека (Высочайшее повеление 17-го декабря 1800 г. Тиф. Арх. Глав. Шт. Кавк. Армии.).

Не имея возможности перевалиться через снеговой хребет в свои владения, Омар-хан отступил в Джары и намерен был провести зиму в Белоканах. Десять человек лезгин составляли всю его военную силу; остальные войска разошлись по домам, а 2,000 остались в Шуше, по деревням, у Ибраим-хана карабагского. У него же находился и царевич Александр (Рапорт Лазарева Кнорингу 21-го декабря 1800 г., № 160. Тиф. Арх. Канц. Наместника.). [330]

Войска Омар-хана терпели крайний недостаток в продовольствии. Носились слухи, что, за неимением пищи, лезгины крали друг у друга лошадей и ели их.

12-го ноября Лазарев с отрядом возвратился в Тифлис (Рапорт Лазарева Государю Императору 12-го ноября. Моск. Арх. Инсп. Департамента.).

В конце декабря получено было известие, что Омар-хан прибыл в селение Белоканы, и хотя при нем не было войск, но, зная, что джаро-белоканцы вообще склонны к хищничеству, Лазарев, в обеспечение Грузии, решился сделать новую дислокацию войск. В Сигнахской крепости поставлены три роты с орудием и одна рота мушкетер с орудием в 15 верстах от Сигнаха по пути к Тифлису. Для скорейшей передачи приказаний учреждена летучая почта (Рапорт Лазарева Кноррингу 26-го декабря 1800 г., № 85.).

Омар-хан не предпринимал, однакожь, никаких покушений на Грузию. Предавшись своему обычному пороку, разврату и разгулу, он умер от пьянства в марте 1801 года (Рапорт Лазарева Кноррингу 16-го марта 1801 г., № 171. Рапорт Кнорринга Государю Императору 24-го марта 1801 г. Тифл. Арх. Канц. Наместника.).

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том III. СПб. 1886