ДУБРОВИН Н. Ф.

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ И ВЛАДЫЧЕСТВА РУССКИХ НА КАВКАЗЕ

TOM III.

XII.

Прибытие Коваленского и Лазарева с полком в Тифлис. — Встреча полка и народное к нему расположение. — Торжественное принятие нашего министра. — Поднесение Георгию знаков царской инвеституры. — Присяга царя. — Иллюминация Тифлиса. — Неудовольствия, возникшие между Лазаревым и Коваленским. — Отправление посольства в С.-Петербург. — Слабость страны и несогласия в царском семействе. — Удаление царевича Александра в Персию. — Намерение царицы Дарьи оставить Тифлис. — Письмо царицы к Императору Павлу.

В мае 1799 года статский советник Коваленский выехал из С.-Петербурга и в конце июля приехал на Кавказскую линию, в станицу Наур, где находился инспектор Кавказской дивизии, генерал-лейтенант Кнорринг, назначенный вместо князя Уракова в марте 1799 года (Рескрипт Кноррингу на немецком языке 2-го марта 1799 года. С.-Петербургский Арх. Инспект. Департ.).

Значительная прибыль воды в Тереке остановила на время дальнейшее следование Коваленского. Из Наура он сообщил Георгию о своем прибытии на Кавказскую линию и просил царя содействовать как его переезду через горы, так и движению егерского полка, назначенного в Грузию (Рапорт Коваленского Государю Императору 23-го июля 1799 года. Письмо его к графу Кочубею того же числа. Московский Арх. Мин. Иностр. Дел.). Кнорринг, имея приказание Государя только приготовить полк к выступлению в Тифлис, по приезде Коваленского в Наур, просил Императора Павла о дозволении отправить полк в Грузию и разъяснить ему, на чьем содержании должны находиться войска во все время пребывания в Тифлисе и вообще в Грузии; откуда требовать деньги, как на поход полка, так и на необходимое исправление для него дороги. Командующий линиею просил в то же время и царя Георгия об исправлении дороги от Казбека до Тифлиса (Рапорт Кнорринга Государю Императору 23-го июля 1799 года. Московский Арх. Инспект. Дел.) и о заготовлении для войск провианта (Провианта необходимо было ежедневно: 65 пудов печеного хлеба или 38 пудов сухарей; 6 четвериков крупы пшеничной или гречишной и фуража на 100 лошадей. Письмо Кнорринга Георгию 23-го июля 1799 года. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.). [250]

«Повелеваю вам, — писал Император Павел в ответ Кноррингу (В рескрипте от 8-го августа 1799 года. С.-Петербургский Арх. Инспект. Деп. Книга № 14.), — объявить именем моим царю Георгию Ираклиевичу, что покуда он не исправит дороги, по которой должен следовать егерский Лазарева полк в Грузию, до тех пор оный полк туда не пойдет, а хотя уже там и будет, но если от небрежения дорога опять начнет портиться, то тот же час полк из Грузии выведен будет. Если вами уже несколько издержано на починку дороги, то повелеваю вам ту сумму вытребовать от царя Георгия Ираклиевича. Касательно же содержания и провианта Лазарева полка в Грузии, то оное все остается на нашем попечении. Коль же скоро дорогу исправят и время будет способно для следования через горы, то не медля предпишите генерал-маиору Лазареву идти со вверенным ему полком...»

По уведомлению Кнорринга (Письмо Кнорринга царю Георгию 27-го августа 1799 года. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.) о распоряжении Императора Павла относительно отправления русских войск в Грузию, Георгий стал деятельно исправлять дорогу, которая и была готова к 12-му октября, по всему пути от Тифлиса до Моздока.

13-го числа Лазарев получил приказание начать с 20-го числа переправу через реку Терек и, переправившись, следовать в Тифлис. С полком отправлен был квартирмейстерской части поручик Чуйко, на обязанность которого возложено «составить чертеж дороги с ситуациею и план Тифлиса с близлежащими местами». По прибытии в Тифлис, Лазарев должен был отдавать царю Георгию всю военную почесть, какая отдается по уставу Императору (Предписание Кнорринга Лазареву 13-го октября. 1799 года. Тифлисский Арх. Главн. Шт. Кавказской армии.), и содержать у него караул на таком же основании.

Вместе с полком выехал в Грузию и Коваленский.

На пути от Моздока до Тифлиса войска встретили много затруднений, в особенности при движении в горах. Застигнутые в Кайшауре снегом и стужею, войска должны были [251] останавливаться или для исправлений обоза, или выжидать окончания метели. Провианта было заготовлено весьма недостаточно. В Казбеке полк нашел 60 пудов заплесневевших сухарей; а в Кайшауре только 16 пудов (Из письма Лазарева Кноррингу 22-го декабря 1799 года. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.).

Царевич Вахтанг оказал в этом случае самое деятельное содействие движению полка. По требованию Лазарева, он доставил ему чуреков на 13 вьючных лошадях. За два перехода до границы Грузии, царевич прислал 80 пар волов и устроил почти до самого Тифлиса станции, на которых выставил до 50 лошадей.

Не смотря на затруднительность похода, потерь в войсках не было, кроме одного унтер-офицера, смертельно раненого кистинцами, и одного офицера, умершего в дороге от болезни (Рапорт Лазарева Государю Императору 1-го декабря 1799 года. Московский Арх. Инспект. Деп.).

После тридцатишестидневного перехода отряд прибыл в Тифлис, в котором находился уже и Коваленский, приехавший туда восемнадцатью днями ранее прибытия полка (Письмо Коваленского Кноррингу 2-го декабря 1799 года. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.).

26-го ноября, за три версты от города, царь Георгий выехал на встречу наших войск, в сопровождении наследника, царевичей и других знатных особ, как светских, так и духовных, находившихся в Тифлисе. Более 10,000 народа спешило за город посмотреть на вступление русских войск. Все крыши домов Тифлиса, имевшего вид амфитеатра, наполнены были женщинами, которые, по однообразной белой одежде и под роскошным голубым небом, освещенным солнцем, представляли поэтический вид рассеянного по городу лагеря.

Стрельба из орудий, колокольный звон по всем церквам возвещали народу грузинскому о наступившем торжестве. Движение народа, радостные его восклицания завершали трогательную картину братского приема (Из письма Коваленского Кноррингу 2-го декабря 1799 года, Тифлисский Арх. Канц. Наместника.) и искренней к нам преданности. [252]

Сопровождаемый меликом, за которым следовал царь со свитою, полк вступил в город и тотчас же был снабжен, по мере возможности, всем необходимым. Лазарет для полка — доносил Коваленский — отведен «изрядный с каминами», вычищен, снабжен соломою, и заказаны кровати для больных. Дров и свеч отпускалось первое время достаточно. На устройство в ротах печей Георгий приказал брать кирпич из прежнего своего дворца и снабдить каждую печь квашнею. На другой день по приходе полка, царь прислал нижним чинам 600 литр (более 150 ведер) виноградного вина (чихиря) и 80 балыков. Офицерам отведены квартиры лучшие в городе. Чтобы подать пример своим вельможам, царь предлагал каждому из штаб-офицеров свое собственное жилище, от которого те, впрочем, отказались.

Для продовольствия полка в Грузии был сделан запас провианта на один месяц вперед. Царь объявил затем, что, согласно воле Императора Павла, войска должны сами заботиться о покупке провианта. Коваленский просил, чтобы грузинское правительство распорядилось заготовлением провианта в достаточном количестве и чтобы цены на него были «штатные». Георгий отвечал, что в эти распоряжения он вмешиваться не должен, хотя и готов оказать свое содействие в том, чтобы войска не терпели недостатка. Царь обещал принять меры, чтобы вообще не возвышались цены на все жизненные потребности и припасы.

С приходом нашего полка начались церемонии и празднества в Тифлисе...

5-го декабря, в аудиенц-зале царя Грузии, устроены были балдахин и место для помещения трона, знаков царской инвеституры, орденов и прочих подарков, присланных Георгию Императором Павлом. Когда все было приготовлено, Георгий отправил к Коваленскому со своей конюшни лошадей и чиновника со свитою, для сопровождения нашего министра на приемную публичную аудиенцию к царю.

Торжественная процессия из дома Коваленского следовала во дворец в таком порядке: [253]

Впереди всех ехал верхом полициймейстер Тифлиса, а за ним полицейские нижние чины шли пешком по два в ряд.

Один чиновник царский и один свиты Коваленского верхом, последний правее первого.

Пешие русские чиновники несли на блюдах: платье, присланное царице Марии Георгиевне, с бриллиантовым букетом; трон и кресла; саблю царскую, порфиру, скипетр, корону, ордена: св. Анны, св. Екатерины и св. апостола Андрея Первозванного; штандарт, несомый одним из обер-офицеров, по сторонам которого шли два русских ассистента, и затем высочайшая грамота, которою Георгий утверждался на грузинском престоле. Шествие замыкалось двумя чиновниками, ехавшими верхом: одним царским, другим — русским, и за ними несколькими полицейскими чинами, шедшими пешком.

На дворцовом крыльце регалии были встречены секретарем нашего посольства, внесены в особую комнату, поставлены по своим местам и закрыты.

Девять выстрелов из орудий тифлисской крепости дали знать народу, что началось парадное шествие министра во дворец.

Главный царский церемониймейстер отправился тогда за Коваленским, впереди которого шли музыканты и ехали верхом по порядку: два тифлисские градоначальника со свитою; главный церемониймейстер царский, со свитою; чиновник нашего посольства; шли десять пеших служителей Коваленского, в богатой ливрее, по два в ряд.

Далее ехал секретарь посольства верхом, имея в руках кредитивную грамоту Императора Павла к царю Георгию на принятие Коваленского в качестве министра. Сам Коваленский ехал «в богатом кафтане верхом, имея по обеим сторонам своей лошади двух ливреи своей лакеев, а по левую сторону, отступя от него на два шага, ехал верхом первый чиновник царя грузинского».

За Коваленским ехала его свита; полицейский офицер с командою замыкал это шествие, непривычное глазу грузин, собиравшихся толпою посмотреть па церемонию. [254]

Подъехав ко дворцу, Коваленский сошел с лошади у первого подъезда и был встречен придворными чинами, проводившими его в аудиенц-залу, где находились: царь Георгий, наследник, царевичи и другие знатные как светские, так и духовные особы, по тамошнему обычаю, одного только мужеского пола.

Когда Коваленский вошел, царь Георгий встал со своего места. Министр, после двух поклонов, обратился к царю с приветственною речью:

— Его Величество Государь Император и Самодержец Всероссийский, высокий сих стран покровитель, для изъявления перед всеми особливого своего благоволения и для удобнейшего вами отправления дел, к обоюдной пользе и благосостоянию служащих, соизволил содержать при дворе вашего высочества своего министра. Удостоив меня как звания сего, так и свойственной тому доверенности, назначил меня с надлежащим аккредитованием в качестве министра своею высочайшею грамотою, ныне от меня подносимою».

Коваленский передал грамоту царю Георгию.

— Вступая — продолжал он — в лестный подвиг служения, мне принадлежащего, первым долгом поставляю я себе засвидетельствовать вашему высочеству глубочайшее мое высокопочитание и изъяснить, что единый и священнейший предмет мой есть и будет споспешествовать всему тому, что может назидать существенное благо особы вашей и вашего отечества, поколику сопряжено то будет с верностию, усердием и преданностию вашего высочества к моему Государю Императору, коего благоволение и покровительство от вашего высочества и ваших верноподданных отъемлемо не будет (Московский Арх. Мин. Иностр. Дел.).

— Настоящее торжественное объявление ваше себя — отвечал Георгий — в качестве министра Государя Императора, как несомненный знак монаршего ко мне благоволения, приемлю я с благоговейнейшею признательностию. Еще более возбуждаюсь сим чувствованием за сделанный выбор в особе вашей, украшенной отличными талантами, ревностию и усердием на пользу высочайшей службы. [255]

— Будьте уверены — продолжил Георгий — что, с сохранением должного сану вашему и личным достоинствам уважения, найдете вы искреннюю с нашей стороны готовность к руководствованию вашими предложениями, сопровождаемую всегда непоколебимою доверенностию, усердием и преданностию к его величеству, высокому покровителю нашему.

Царь Георгий, пригласив Коваленского сесть на приготовленное для него место, расспрашивал о здоровье Императора Павла и всей императорской фамилии, а также и о путешествии в Грузию самого министра.

После непродолжительного постороннего разговора наш министр приказал своему секретарю внести в аудиенц-залу знаки царской инвеституры и обратился к Георгию с такими словами:

— Предстоя ныне перед лицом вашего высочества в качестве российского министра, имею честь торжественно возвестить, что всемилостивейший мой Государь, на основании заключенного, в 1783 году, трактата, утверждая вас преемником царства, как законно вступившего на прародительский наследственный престол; а старшего сына вашего, светлейшего царевича Давида Георгиевича, будущим по вас наследником; и препровождая к вам императорскую свою утвердительную грамоту с знаками царской инвеституры, соизволяет, чтобы священный обряд возложения царских знаков, по установленному порядку, совершен был в присутствии моем. Сии знаки царской инвеституры и высочайшую утвердительную грамоту, вашему высочеству жалуемые, имею честь при сем представить.

Коваленский передал Георгию знаки и приказал снять завесу, прикрывающую балдахин и трон, присланные царю Императором. Приняв знаки, грузинский царь отвечал нашему министру:

— Исполненный благоговейнейших чувствований к его императорскому величеству за все представляемые от вас знаки монарших ко мне милостей, считаю я себя обязанным принять сии знаки царской инвеституры не иначе, как сейчас же учинив присягу на верность и на признание покровительства и верховной власти российских императоров над царями [256] карталинскими и кахетинскими, и сопроводить оную принесением Господу Богу горячего моления о здравии и благоденствии его императорского величества и всего августейшего его дома. Но дабы обряд сей и изъявление живейших чувствований признательности моей к столь великим монаршим ко мне милостям были совершены торжественно в. храме Божием, с приличным случаю сему празднеством и великолепием, то и не оставлю я назначить для того особый день и известить вас о том, с приглашением к сей церемонии.

— Распоряжение вашего высочества — отвечал Коваленский — как несомненный знак признательности, верности и преданности к российскому престолу, конечно, будет весьма благоугодно Императору. Долгом моим будет присутствовать при совершении сего обряда и отдать при сем случае приличные почести вашему высочеству от войск, прибывших в вашу столицу на всегдашнее пребывание.

Окончив речь, Коваленский поднес Георгию орден св. апостола Андрея Первозванного вместе с императорскою грамотою. Георгий снял бывший на нем орден св. Александра Невского и возложил на себя знаки ордена Андрея Первозванного. Поздравив Георгия, министр поднес ордена наследнику Грузии, царевичу Давиду, и передал царю письмо вице-канцлера, при котором были присланы подарки прочим лицам царской фамилии.

Царица Мария, не присутствовавшая на аудиенции, приняла Коваленского во внутренних своих комнатах. Отменив на этот раз азиятский обычай, по которому она должна была быть под покрывалом, царица встретила нашего министра окруженная многими дамами, одетыми в богатых платьях. Коваленский, после приветствия, поднес ей знаки ордена св. Екатерины и по просьбе Георгия сам возложил их на царицу. Им же надет был и перстень, присланный в подарок меньшой дочери царской, царевне Тамаре.

В десять часов утра, 12-го декабря, стали собираться во дворец знатнейшие особы и князья грузинские; туда же отправился и наш министр со своею свитою. Царь Георгий, предшествуемый своими чиновниками, несшими знаки царской [257] инвеституры, отправился в церковь в сопровождении царицы, одетой в присланное ей платье. За ними, немного позади и с правой стороны, шел Коваленский, а с левой царевич Давид, наследник грузинского престола. Войдя в церковь и отслушав литургию, Георгий приказал одному из почетных лиц прочесть громогласно грамоту, утверждающую его на престоле, и, по выслушании ее, начал присягу.

— Аз, нижепоименованный — произносил он громко перед народом (Перевод присяги, представленный при рапорте Коваленского Государю Императору 17-го февраля 1800 г. Моск. Арх. Мин. Ин. Дел.) — обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом, перед святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Императору всероссийскому Павлу Петровичу и его сыну царевичу и великому князю Александру Павловичу и всем законным преемникам того престола быть верным, усердным и доброжелательным; признавая именем моим и всех моих царства областей на вечные времена высочайшее покровительство и верховную власть надо мною и моими преемниками, царями карталинскими и кахетинскими. Отвергая надо мною и владениями моими, под каким бы то титулом и предлогом не было, всякое господствование или власть других государей и держав и отвращаясь от покровительства их, обязываюсь, по чистой моей христианской совести, неприятелей Российского Государства почитать за своих собственных неприятелей; быть послушным и готовым во всяком случае, где на службу его императорского величества потребен буду, и в том во всем не щадить живота своего, до последней капли крови. С военными и гражданскими начальниками его императорского величества обращаться с искренним согласием, и если какое-либо предосудительное пользе и славе Империи дело или намерение узнаю, тотчас давать знать; словом, поступать как по единоверию моему с российскими народами и обязанности моей в отношении покровительства и верховной власти прилично и должно.

Возложив на себя знаки царской инвеституры, Георгий возвратился во дворец, где, сидя на троне, принял поздравление [258] от нашего министра, своих чинов и от посланцев ханов ганжинского, шушинского и паши ахалцыхского.

«Министр — пишет Коваленский — все сие время занимал по царе первое место на правой стороне трона, а наследник царский па левой.»

Выстрелы из крепостных орудий, построенные перед дворцом русские войска, колокольный звон в течение целого дня, по всем церквам Тифлиса, возвещали жителям города как о присяге и обязательстве, данных царем русскому Императору, так, в свою очередь, и о надежде на действительную помощь России. Народ радовался за себя и за своих потомков и, надеясь избежать разорений от соседей, предавался полному разгулу в течение целого дня.

Грузины не успели в тот же вечер иллюминовать город, потому что целый день 12-го декабря стояла весьма дурная погода. На следующий вечер Тифлис был иллюминован с «превосходным искусством в азиятском вкусе». Самою лучшею частию иллюминации было освещение разноцветными огнями и фонарями лавок, которыми наполнен город. «Каждая из них, имея свои товары вывешенными в порядке, различно иллюминованная, наполненная сидящими в ней людьми, представляла нечто смешанное пекинской иллюминации с венециянским карнавалом.» (Рапорт Коваленского Государю Императору 17-го февраля 1800 г. Моск. Арх. Мин. Ин. Дел.)

Царь Георгий, со свитою, также ездил по городу.

— Ныне — говорил он, встретившись с Коваленским, — после разорения земли нашей, иллюминация эта во многом недостаточна и далека от прежних примеров.

— Я ничего более приятного в этом роде не видал: изображенная на лицах всеобщая радость и соучастие в настоящем празднестве есть для меня самая трогательнейшая картина, отвечал министр.

Окончились церемонии, празднества, и в столице Грузии все пошло обычным, старым порядком.

На пришедший полк и вообще на русских грузины [259] смотрели, как на избавителей своих и защитников, ниспосланных самим Богом. Царь лично был более чем кто-нибудь другой предан России; он желал беспрекословно следовать советам и указаниям ее представителей, жить ее жизнью.

Георгия окружали теперь два представителя России, совершенно различные по характеру и нравственным качествам. Во главе войска, присланного на защиту царя, стоял генерал-маиор Лазарев, человек прямой, открытый и честный. Коваленский, представитель политики и внутреннего управления царством, был человек честолюбивый и властолюбивый. По первым сведениям, что он будет назначен министром при дворе царя, который ищет покровительства России и признает над собою власть русских императоров, Коваленский уже задался честолюбивыми видами. Он ехал в Тифлис не как посредник, а как губернатор или хозяин. Слабость страны, мягкость характера Георгия давали видам Коваленского канву, на которой он думал вышивать узоры по своему произволу. Зная, что не встретит никакого препятствия со стороны туземцев к приведению в исполнение своих честолюбивых видов, он боялся только постороннего влияния какого-либо другого лица. Начальник войска один мог мешать его неограниченному честолюбию и самовластию. Это-то влияние он и старался уничтожить прежде своего отъезда в Тифлис.

Еще в феврале 1799 года. Коваленский, не знавший потребностей страны и характера ее жителей, представил уже свой проект «об учреждении в Грузии регулярного войска и о восстановлении там устройства военного дела вообще» (Московский Арх. Мин. Иностр. Дел.). Проект не был принят, но цель его понятна и ясна как нельзя более. Заведение регулярных войск в Грузии устраняло необходимость посылки туда русских войск. Коваленский мог отправиться тогда в Тифлис один, без постороннего глаза, и вести свои дела так, как ему вздумается. Желание это и было поводом к составлению проекта. Не надеясь на его осуществление и боясь, в случае отправления войск, занять незавидную роль посредника между начальником [260] войск и грузинским правительством (Письмо его к канцлеру. Московский Арх. Мин. Иностр. Дел.), Коваленский наводил министерство наше на мысль, что едва ли при таких условиях он в состоянии будет исполнить возложенное на него поручение. Он говорил, что, по отдаленности края и по «обычной военным людям в чужой земле прихотливости», ему трудно будет соблюсти равновесие между тремя лицами: царем Георгием, начальником войска и им самим. По мнению автора проекта, самым лучшим средством и наибольшею пользою было бы переименовать его в полковники и соединить с званием министра звание начальника войск. «Измеряя способности свои, — писал он, (Там же.) — склонность и охоту к воинской службе, смело мог бы я отвечать за себя в неупустительном исполнении дела... Соединение обоих званий в моем лице, доставив мне всю удобность к ревностнейшему прохождению политического моего служения, много бы способствовать могло существенной пользе самой службы. Милость же повышением меня в уравнении со сверстниками моими, состоящими ныне в старших генералах, послужила бы к вящшему меня ободрению».

Так говорил и думал наш министр тогда, когда не знал еще, кто будет назначен командовать войсками. Коваленский, боясь иметь соперника при дворе царя грузинского, предсказывал уже о ссоре и несогласиях.

Задавшись первенствующею ролью, он хотел быть первым лицом и представителем. Чуждый народу, он думал подчинить себе царя Георгия и., скрывшись за его именем, самовластно управлять Грузиею.

Не таким является генерал-маиор Лазарев, начальник военного отряда.

Лазарев пришел в Грузию в звании полкового командира, без всякой претензии на вмешательство в дела страны и изображения в своей личности представителя чего-то.

Разный взгляд на свои обязанности породил и различные последствия. Коваленский заглядывал вперед, старался приобрести власть и значение, а Лазарев заботился только о своем [261] полке и об удовлетворении его всем необходимым. Для достижения своих целей, Коваленский должен был прибегать к неправде и клевете; Лазарев мог действовать прямо и открыто.

Не получая провианта и видя, что солдаты в течение шести дней остаются без дров и без крупы и что вместо последней отпускаются то бобы, то грецкие орехи, то сарачинское пшено, Лазарев отправился к Георгию лично высказать свои нужды.

Зная, что туземные переводчики исполняют свою обязанность недобросовестно и переводят царю вовсе не то, о чем им говорят, Лазарев, не стесняясь, взял с собою капитана Таганова. Объявив Георгию, что полк без квартир, без дров и без каши, он не скрыл, что знает о приказании царя отпустить все необходимое, но что приказания его не исполняются.

— Наши червонцы берут здесь за четыре рубля, — говорил Лазарев, — а мы получаем их за пять. Каждый рядовой наш теряет двадцать шесть копеек на рубль.

— Я разузнаю это, — отвечал царь, — но не вижу никаких выгод, потому что купцы набавят тогда на товары.

— Если вы запретите набавлять на съестные припасы, то солдат ничего не потеряет. Он не покупает прочих товаров. Если мы будем платить лишнее за чай, сахар и сукно, то нам все-таки меньше будет стоить, чем платить промен; солдат же будет тогда получать свои деньги полностию.

Прямое и откровенное слово Лазарева Коваленский старался истолковать в дурную сторону. Он укорял Лазарева в невежестве и неделикатности относительно царя. Георгию он советовал ни с чем не обращаться к Лазареву и передавать все приказания через него, министра; Лазареву же передавал, что будто Георгий не доволен его поведением и удивляется его холодности. Лазарев, как открытый и прямой человек, поверив товарищу, послал сказать царю, что если он ему не нравится, то может просить о замене его другим.

Коваленский требовал, чтобы ему, как представителю России, [262] вызывали караул, а Лазарев отвечал, что по уставу статским чести не положено, «да и его чину никакой нет» (Из письма Лазарева Кноррингу от 4-го августа 1800 г. Акты Кавк. Археогр Ком., т. I, 125.).

Неискренность поступков Коваленского скоро обнаружилась. Он уверил Георгия, что Лазарев ничего не значит и находится в полной от него зависимости, что министру поручено даже заботиться о продовольствии войск и их благосостоянии. Царь стал передавать все свои приказания и распоряжения через Коваленского. Лазарев не принимал их и просил Кнорринга уверить Георгия, что он не капрал, «а то он — писал Лазарев, — не знаю по чьим наговорам со мною никакого дела иметь не хочет. Я не могу уверить его, что отнюдь от министра не завишу...»

Добрые отношения между представителями нарушились. Сохраняя сначала наружное уважение друг к другу при свиданиях и встречах, Лазарев и Коваленский заочно действовали друг против друга и дошли до того, что поссорились окончательно.

Вскоре после прибытия в Тифлис полка, Коваленский успел убедить Георгия в необходимости преобразовать тифлисскую полицию при содействии чинов полка. Для сохранения же внутреннего спокойствия в крае, Коваленский хотел, чтобы полк от времени до времени делал некоторые передвижения. На первый раз он требовал от Лазарева, чтобы тот занял двумя или тремя ротами крепость Гори, лежавшую на реке Куре, в 70 верстах от Тифлиса.

Не имея никакого распоряжения и не получив приказания, очень естественно, что Лазарев не соглашался на исполнение таких требований. Если войск нечем было кормить в Тифлисе, то в Гори они должны были терпеть еще большую нужду во всем.

Отказ Лазарева повел к большим еще недоразумениям его с Коваленским. Последний просил Кнорринга положить границы их сношениям между собою (Письма Коваленского Кноррингу от 23-го декабря, за №ль 125 и 126, и от 24-го декабря 1799 г. Акты Кавк. Археогр. Ком., т. I, стр. 103 и 104.). [263]

Лазарев открыто и прямо высказывал свое неудовольствие на Коваленского и не скрывал своих поступков. Коваленский, напротив, начав с первого шага поступать неискренно, должен был неправдою и защищать себя. Для прикрытия своих действий министр клеветал на Лазарева и старался обвинить его во всем.

Коваленский жаловался Кноррингу, что нерасположение к нему Лазарева дошло до того, что тот преследует тех офицеров, которые были приняты в его доме; что под предлогом, будто полковник Карягин не был один раз на разводе, Лазарев оштрафовал его вычетом месячного жалованья; что он не хотел первый сделать визита царю Георгию и взыскивал с провиантмейстера за то, что тот по своим надобностям не относился прямо к царю.

Георгий прислал солдатам чихирю и балыков. Лазарев принял их, но сказал, что этого мало, что солдатам нужны провиант и крупа. Коваленский тотчас же сообщил кому следует, что Лазарев затрудняет прием царских подарков.

«Человек сей совсем переменился в. своих душевных расположениях, — писал затем Коваленский Кноррингу про Лазарева (В письме от 14-го декабря 1799 года. Тифлисский. Арх. Канд. Наместника.), — ему кажется, что я вмешиваюсь без права в попечение о продовольствии, дело долга служения моего и такое, за которое, казалось бы, должно быть ему благодарным».

Потерявший жену и дочь, оклеветанный Коваленским, Лазарев не считал необходимым оправдываться. Он просил только уволить его в отставку.

«Прошу ваше превосходительство, — писал он Кноррингу (От 30-го декабря 1799 года. Там же.) — будьте Моисеем и выведите народ из работы вражией».

Вскоре положение Лазарева и его полка сделалось еще более затруднительным и тягостным. В войсках открылась чесоточная болезнь и начали появляться желчные горячки между офицерами и нижними чинами. Лазарев просил Кнорринга [264] разрешить ему вывести полк из Тифлиса и расположить его в балаганах около города или в ближайших селениях (Рапорты Лазарева Кноррингу от 17-го января и 9-го июня 1800 года. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, стр. 105.).

Солдаты терпели крайний недостаток в крупе, провианте, дровах и в других жизненных потребностях. Георгий приказывал удовлетворять; ему доносили, что все исполнено, но ничего не делали.

Изданная грузинским правительством такса на все жизненные потребности не улучшила положения войск. Купцы или вовсе не продавали ничего и запирали лавки, или продавали припасы только своим знакомым, и то по гораздо высшей цене. Лазарев просил Георгия распорядиться, чтобы припасы были продаваемы, без всякой утайки или прижимки, по назначенным ценам (Письмо Лазарева Георгию 23-го ноября 1800 года, № 70.); но и эта просьба, как и многие другие, осталась неисполненною.

Командовавший войсками в разговоре сказал адъютанту царскому, князю Чавчавадзе, что если полк не будет обеспечен, то как бы Георгию не лишиться его вовсе. Царь прислал сказать, что употребит все силы к удовлетворению Лазарева, хотя бы пришлось ему для того заложить своего сына.

— Моего душевного огорчения, — отвечал Лазарев, — его высочество не в силах обратить в веселость. О себе я ни слова не говорил, а сказал, что рискую за недостатки в полку потерять милость своего Государя. Лично я не имею ни в чем нужды, получаю от Государя жалованье и имею свои деревни. Одна моя претензия состоит в том, чтобы полк, мне вверенный, получал все то, что ему следует. До тех пор, пока он не будет удовлетворен, я от своих требований не отстану. Но, как я вижу, что его высочеству не угодно удовлетворить, то беспокоить его больше не стану, а буду доносить своему начальству на линию (Кавказскую).

В тот же день было послано приказание об удовлетворении полка всем необходимым; но и оно, по обыкновению, осталось неисполненным. [265]

— Если полк вам нужен, то берегите его, говорил опять Лазарев князю Чавчавадзе.

Царь прислал к Лазареву своего сына-наследника с просьбою потерпеть и не доносить Кноррингу.

— Государь ваш и вы христианин, я также, говорил царевич Давид. — Сделайте милость, потерпите и не доносите. Я знаю, что если вы донесете, то полк возьмут, и мы пропали.

— С неделю могу еще потерпеть, — отвечал Лазарев, — но дальше молчать не буду. Его высочество и без полка останется царем, а я рискую быть наказан.

Разговор этот все-таки остался разговором: положение солдат нисколько не улучшилось.

«Здесь все идет, как у нас в присутственных местах, — доносил Лазарев, — там все завтра, а здесь икнеба, т. е. будет, но от того ничего не бывает».

В таком положении были дела при самом начале вступления наших войск в Грузию. Положение этой страны было так расстроено, недостатки во всем так ощутительны, что, при всем своем желании, Георгий не мог вполне удовлетворить тех, которые были присланы на его защиту.

«Царь взял всех лошадей офицерских на свой прокорм, — писал Лазарев, — и одну баню в неделю позволил солдатам безденежно мыться; вот все его благодеяние полку. При всем том, он весьма желает, чтобы полк был всем удовольствован; но его приказания худо выполняются, и, словом сказать, никто его не слушает.» (Из донесения Лазарева Кноррингу 22-го декабря 1799 года. Акты Кавк. Арх. Комм., стр. 101.)

Лазарев, смотревший на дело просто, без задней мысли, отдавал справедливость Георгию и не думал возводить на него каких-нибудь обвинений. Совершенно противно тому поступал Коваленский. Руководимый тайными целями, он стал на ложный путь прежде всего тем, что посылал несправедливые и противоречивые донесения в Петербург. Министр писал об отличном приеме, об особом уважении, которое ему оказывает Георгий, и проч. Когда же увидал, что заранее составленные [266] фейерверочные донесения не оправдываются на деле, что Лазарев, не получая провианта и помещения, должен будет донести о том Кноррингу и обнаружить тем несправедливость его донесений, Коваленский, чтобы свалить с себя вину, не имел другого выхода, как прибегнуть к обвинению Лазарева.

Сам царь скоро определил достоинства двух представителей России. В одном он встретил человека истины, правды, открытого и прямого; в другом — нечистосердечие и честолюбивые замыслы. Душевные качества царя и его расположение клонились на сторону Лазарева. Коваленский сразу потерял значение. Георгий, о котором наш министр писал, что он исполняет все его наставления и слушается во всем, перестал обращаться за советами к Коваленскому, а, напротив того, весьма часто спрашивал мнения Лазарева.

Недоразумения между Георгием и Коваленским начались вскоре после прибытия его в Тифлис. По окончании всех обрядностей и по утверждении Георгия на грузинском престоле, царь должен был назначить от себя полномочных для подписания акта, подтверждавшего условия трактата 1783 года о зависимости Грузии от России (Акты, собранные Кавказскою Археографическою Комиссиею. Тифлис. 1866 года, т. I, стр. 95.). Царь, под разными предлогами, медлил подписанием этого акта и высказывал желание отправить посольство в С.-Петербург с просьбою о своих нуждах (Рапорт Коваленского Государю Императору 17-го февраля 1800 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

Коваленский отговаривал Георгия от такой посылки и спрашивал Кнорринга, как поступать и что делать.

Георгий не оставлял своего желания, а Коваленский старался доказать, что желания его несовместны, так как при нем состоит аккредитованный министр, и просил назначить полномочных для подписания и отсылки акта в С.-Петербург. Георгий медлил исполнением просьбы Коваленского и полномочных не назначал. Министр писал царю (В письме от 25-го января 1800 года. Там же.), что за все это он может подвергнуться взысканию от Императора, а потому вынужден просить царя уведомить его письменно о причине [267] нежелания подписать трактат. Георгий в тот же день отвечал письмом, что он отправляет в С.-Петербург послов, и пока до Императора не дойдет его прошение, до тех пор акт не будет подписан. Министр удивлялся, что царь мог отправить прошение к высочайшему двору без всякого предварительного с ним сношения и соглашения, что такой поступок, оскорбляя его, как министра, может быть весьма предосудителен и для самого царя. Коваленский указывал Георгию на то, что без предварительных сношений с ним, министром, царь не имел права писать никаких прошений Императору. Георгий настаивал на своем.

Коваленский спрашивал, с какою просьбою он думает отправить посланных, Царь, узнав нравственные качества министра, не высказывал ему настоящей причины отправления своих посланных и тщательно скрывал свое желание.

«Вы спрашиваете, — писал царь Георгий Коваленскому (От 27-го января 1800 года. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.), — с какими донесениями отправляются от нас прошения, то как прежде от нас словесно было объявлено, так изъясняю ныне письменно:

1) О назначении на всегдашнее пребывание 3,000 человек войска его императорского величества.

2) О сношении с Баба-ханом, в рассуждении разграничения между нашими владениями и Адербейджаном.

3) О сношении с кем следует, чтобы ахалцыхский паша не давал у себя пристанища лезгинам и не позволял бы разорять наших владений.

4) О подтверждении дагестанским владельцам, чтобы также не нападали на Грузию и не злодействовали бы против нее,

5) О доставлении к нам пожалованной покойному царю, родителю нашему, артиллерии, как уже на то и от его императорского величества соизволение последовало.

6) О продовольствии войск, ныне здесь находящихся и впредь прибывающих, попечением российских чиновников, покупкою провианта и фуража по справочным ценам. [268]

Словесно же поручено об исходатайствовании для братьев наших: католикоса Антония и царевича Вахтанга и для сына нашего Иоанна орденов.

О ходатайстве по вышесказанным пунктам мы предписали посланникам нашим в инструкции; а в прошении не вмещено. Впрочем, пребываем к вам с почтением».

Коваленский соглашался на отправление посольства, но в таком только случае, если оно имеет одну цель — принести благодарность Императору Павлу за его милости и попечения о грузинском народе. Министр спрашивал царя, кто именно назначен в посольство. Георгий отвечал, что назначает полномочного министра своего и великого сардаря князя Герсевана Чавчавадзе, тайного советника князя Георгия Авалова и статского советника мдиван-начальника князя Елиазара Полавандова.

Коваленский отвечал (От 16-го января 1800 года. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.), что затрудняется посылкою, потому что посылаемым даны чины, которых они до тех пор не имели; что чины тайного и статского советников, пожалованные им царем, до сих пор в Грузии не существовали; что тайный советник князь Авалов несколько месяцев перед тем был переводчиком или секретарем свиты здешнего министра.

Желая укорить царя, Коваленский прибавлял, что петербургский двор будет иметь весьма невыгодное мнение «на счет порядков и течения дел, здесь производимых».

Не так думал Георгий: не спрашивая Коваленского; он отправил посольство в Петербург. На Кавказской линии посланные были задержаны Кноррингом, требовавшим от Коваленского, чтобы тот выдал им виды на проезд. Коваленский отказал, и посольство остановилось там, впредь до высочайшего разрешения об отправлении в нашу столицу (Рапорт Кнорринга Государю Императору 28-го января 1800 года. Моск. Арх. Инспек. Департ.).

В конце апреля князь Чавчавадзе, со свитою, был отправлен из Моздока в С.-Петербург (Рапорт Кнорринга Государю Императору 25-го апреля 1800 года. Акты Кавк. Арх. Комм., т. I, стр. 105.). [269]

Главнейший повод посольства, как увидим ниже, заключался в тайном поручении посланникам просить Императора Павла о принятии Грузии в совершенное подданство России. Видимым же и для всех понятным поводом была действительная боязнь как царя, так и грузинского народа о новом, по слухам, нашествии персиян и разорении страны, следы которого были еще видны в Грузии на каждом шагу.

Незначительность нашего отряда, прибывшего в Тифлис, неуверенность в том, что дано будет еще большее подкрепление, и самая невозможность прислать его вовремя и скоро, по разлитию реки Терека и по прекращению сообщения с Россиею, производили между грузинами безотчетный страх и уныние.

Свежие и глубокие раны были причиною преувеличенного страха народа. Всматриваясь в положение Грузии, мы должны упомянуть, что Тифлис, по своему местоположению, был укреплен самою природою на столько, что с незначительными силами регулярных войск мог устоять против нестройных полчищ азиятских народов.

Притом, в стране, мало населенной, ограбленной и разоренной, где почти одна треть населения была уведена победителями в плен, для продажи на азиятских рынках, новому неприятелю трудно было продовольствовать свои войска, и он не мог употребить значительного времени на осаду крепости.

Не смотря на то, что все эти обстоятельства были перед глазами каждого грузина, мало находилось лиц, которые не предавались бы отчаянию при всяком, даже и ложном, слухе о нашествии персиян или лезгин.

Мужество и неустрашимость, отличительные черты характера прежних грузин, оставили их теперь совершенно. Военные занятия и слава были забыты и сделались достоянием рассказов о знаменитых предках. Сохранив в характере восприимчивость к воинственности, грузины не имели руководителей и потому утратили бодрость духа. Не было в народе единства и сознания своей силы.

Для успокоения жителей, Коваленский просил о присылке с Кавказской линии еще одного полка. По его мнению, полк был [270] даже необходим, для удержания в Грузии и сопредельном крае верховной власти русского Императора (Рапорт Коваленского Государю Императору 17-го февраля 1800 г. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел.).

«По совершенной беспечности, — доносил Коваленский Императору Павлу, — о собственном благе правительства здешнего, удержание верховной власти вашего величества в Грузии, восстановление в оной желаемого и всеми здешними единодушно взываемого благоустройства, да и самое утверждение уважения к владычеству вашего императорского величества в сопредельных сему краю народах не может прочно достигать своей цели иначе, как, во-первых, содержанием здесь войск, во-вторых, учреждением при царе по части введения благоустройства из известных людей совета, который бы был под надзором и побуждением поверенной от вашего величества здесь особы, и, наконец, присвоением сей последней пространнейшей власти, со свойственным тому уважением».

Последняя фраза составляла всю суть, всю цель донесения Коваленского. Не трудно видеть, что министр наш прежде всего добивался власти и почета, и нельзя не согласиться с Лазаревым, писавшим, что Коваленский хочет управлять всею Грузиею.

Для успешного достижения задуманной цели, Коваленский должен был часто поступать непрямодушно. Оттого в его донесениях встречаются крайние противоречия. То он доносил, что в Грузии все успокоилось, то свидетельствовал о крайнем беспорядке в правлении. В одном донесении он пишет, что Георгий оказывает ему во всем знаки уважения, исполняет все его советы, в другом — что Георгий не хочет подписать акта и не спрашивает совета Коваленского; то пишет, что нашел в царе твердость правил, здравые рассуждения, кротость и благочестие, то доносит, что царь слаб и ни во что не входит. Не действуя открыто, Коваленский успел поссориться со всеми и сделать то, что, как увидим ниже, наше правительство признало необходимым отозвать его и уничтожить пост министра при дворе царя грузинского... [271]

Причины, побудившие Георгия искать подданства России, проистекали от совершенного расстройства всего механизма управления и внешнего бессилия царства. Сознавая слабость своего здоровья, свою недолговечность, Георгий боялся за участь, ожидающую его собственное беззащитное семейство, за все царство и народ грузинский.

Незначительная но пространству Грузия, жертва интриг и усобиц, была окружена к тому же со всех почти сторон народами магометанского закона, не перестававшими разорять страну то явными нападениями, то хищничеством, то тайными подговорами лиц, нередко стоявших во главе управления, «отчего и происходит то, — доносил Лазарев (Замечание Лазарева о тогдашних обстоятельствах Грузии 24-го января 1801 г. Тифл. Арх. Канц. Наместн.), — что рано или поздно (царство грузинское) должно быть несчастное».

Вдовствующая царица Дарья, мачеха Георгия, женщина нрава «весьма крутого», потерпев раз неудачу, затаила в душе властолюбивые виды и не переставала вредить Георгию. Оскорбленная тем, что не имеет в своих руках правления и что Георгий не обращается к ней за советами, она вела тайные интриги.

Признание Императором Павлом царевича Давида наследником грузинского престола и сохранение престола в роде Георгия были противны видам и желаниям царицы Дарьи и ее детей. Георгий и Давид присягали на верность русскому Императору, радовался и веселился народ, а царица Дарья подбирала себе сообщников и старалась увеличить партию недовольных.

Старший сын ее, царевич Юлон, имевший поместья в Верхней Грузии и, по завещанию Ираклия, претендовавший на наследство престола после смерти Георгия, являлся деятельным ее пособником. Юлон сам по себе был человек бесхарактерный. Все его поступки были следствием советов матери его, царицы Дарьи, и жены, которую он страстно любил. Впрочем, и их он слушался только тогда, «когда напьется пьян, что с ним всякий день случается; но дабы он не пришел в раскаяние и не возвратился на истинный путь, то приставлены к [272] нему Александр и Парнаоз, кои уже непреклонны» (Из письма Лазарева Кноррингу от 8-го марта 1801 г. Тифл. Арх. Канц. Наместника.). Покровительствуя недовольных, разжигая страсти народа, сам Юлон был явным ослушником царской воли. Не смотря на приказания Георгия, он не выставлял со своих имений ни одного солдата и не давал провианта, приходившегося на его долю по раскладке.

Царевич Вахтанг, весьма хитрый от природы, наружно был весьма усерден к России, хлопотал о нашем войске, а втайне держался стороны братьев и избегал всяких сношений с приверженцами Георгия. Царевич Александр, преданный нравам азиятских народов и исполнявший даже азиятские обычаи, имел много сообщников между всеми народами, окружающими Грузию. Александр, вместе со своим братом Парнаозом, еще при жизни покойного Ираклия II, выказывал неповиновение отцу и возмущал народ. «О царевиче Парнаозе, — доносил Лазарев, — я ничего сказать не могу, ибо его ни по чему не видно, исключая чинимых им разорений некоторым подвластным и приверженным царя».

Холодность, существовавшая между братьями и родственниками при самом вступлении на престол Георгия, вскоре обратилась в явную вражду и открытое сопротивление царевичей.

Царевичи Александр и Парнаоз, при общем делении Грузии на уделы, получили от отца в удел имения царицы Дарьи, но с тем, чтобы были введены во владение только после смерти матери.

Перед смертью Ираклия II, Дарья успела выпросить у мужа позволение отдать Парнаозу часть имения, назначенного Мириану, находившемуся в то время в России. Возвратившись из Петербурга в Грузию, Мириан стал требовать свою часть от Парнаоза, который, вместо возвращения имения брату, начал укреплять крепость Сурамскую и становился в оборонительное положение. Поступки эти подали повод к началу ссоры.

Царь, расположенный более всех к брату своему Мириану, за то, что тот первый подал голос об утверждении Георгия [273] царем Грузии, готов уже был отправить войско против Парнаоза и силою заставить его отдать имения Мириану. За Парнаоза вступилась царица Дарья. Георгий поссорился с мачехою, но оставил свое намерение об отправлении войска. Парнаоз остался при своих владениях. Тогда царевич Александр, один не имевший удела, стал требовать, чтобы ему были отданы Казахи, которые, по грузинскому обычаю, не могли принадлежать никому, кроме царя. Получив отказ в своих требованиях, Александр стал непримиримым врагом Георгия и недругом остальных своих родственников. В защиту своих прав он начал искать посторонней помощи...

В первых числах июня 1800 года, царевич Александр, живший в своей деревне Шулаверы, откочевал к турецкой границе. Было ли то сделано с умыслом или без умысла — неизвестно, но в Тифлисе приняли этот поступок за намерение царевича удалиться за пределы царства. Георгий тотчас же отправил к нему духовника и адъютанта с поручением убедить царевича возвратиться в Тифлис. Принявший в этом участие Коваленский отправил от себя, вместе с посланными царя, маиора Колонтарова.

16-го июня они выехали из Тифлиса, но, по прибытии в Шулаверы, не нашли уже там царевича. Здесь они узнали, что будто бы Александр, со свитою своею и подвластными ему 500-ми татар, с их семействами, откочевал в горы временно. Одни говорили, что, наступившие жары заставили царевича искать прохлады в горах; другие уверяли, что он откочевал с целью уйти за границу. Посланные отправились за царевичем; настигли его в Сомхетии и 17-го июня, вечером, имели с ним свидание. С неудовольствием и весьма холодно принял Александр письмо Георгия и с таким же неудовольствием выслушивал увещания и просьбы вернуться в Тифлис (Рапорт Колонтарова 16-го июня 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Наместн.).

— Не один раз, — говорил он, — как я, так и царица, мать моя, слышали подобные обнадеживания и столько же раз [274] видели нарушение обещаний, испытали притеснения, причем употреблена была даже военная сила против моих братьев; они и мать моя лишены принадлежащих им прав и преимуществ. У моей матери отняты имения и доходы, которыми она существовала. Я сам, которому не была оказана должная справедливость, переносил все до сих пор с терпением. Не надеюсь, чтобы царь и впредь сдержал свое слово, а потому не могу решиться прибыть в Тифлис по его приглашению.

Маиор Колонтаров подал царевичу письмо Коваленского. Александр, прочитав письмо, хотя и выразил уверенность в том, что русский министр искренно желает помочь их общей горькой доле, но говорил, что сомневается в успехе предприятий Коваленского. Колонтаров стал убеждать его вернуться в Тифлис, обещая заступничество Коваленского и участие его в примирении братьев.

— Я уверен в расположении ко мне Коваленского, — отвечал царевич, — и в желании его восстановить доброе согласие между братьями; но если до сих пор он не успел в том, то я не могу надеяться, чтобы и новое посредничество могло иметь лучшие последствия, тем более, что представленная однажды через него незначительная просьба о двух татарах оставлена царем без всякого внимания.

— Если бы не было в Грузии русского министра, — говорил Александр, — то я давно уже отыскал бы себе и братьям надлежащее удовлетворение за все претерпенные обиды.

Посланные продолжали уговаривать царевича.

— Если я решусь приехать в Тифлис, — отвечал он, — то сделаю это единственно из уважения к приглашению Коваленского, возлагая на него всю свою надежду.

Так говорил, но не так думал царевич. Он приказал отвести посланных царя в кибитку; за четверть версты или более от своей ставки, сказав, чтобы они не ожидали от него никакого другого ответа, Колонтарова же просил ночевать у себя, чтобы поговорить с ним наедине и дать решительный ответ. Боясь подозрений со стороны своих товарищей, [275] Колонтаров отказался от предложения царевича и просил отпустить его ночевать в ту же кибитку.

По уходе посланных, часу в десятом вечера, царевич Александр объявил своей свите о полученном им известии, что тесть царский, князь Цицианов, назначен с войском преследовать царевича и, если возможно, захватить его живого в свои руки и силою привезти в Тифлис. Александр объявил, что намерен уйти безотлагательно за границу.

В глубокую полночь крики карауливших лошадей разбудили посланных: оказалось, что все три лошади их украдены и что царевич со своими спутниками поднялся и бежал. Доходивший издали шум подтверждал справедливость слышанного. Окруженные со всех сторон татарами, из которых многие были преданы Александру, посланные не могли предпринять ничего другого, как ласками и частию угрозами убедить татар не следовать за царевичем.

С Александром ушли, по показаниям оставшихся, 65 человек грузин и татар и один священник (Показание дворянина Турманидзева. Тифл. Арх. Канц. Наместника. Турманидзев говорил, что с царевичем бежали только 40 или 50 человек.).

На утро, когда уже рассвело, действительно прибыли 200 человек татар, преданных Георгию. По близости границы Турции, в пределы которой ушел царевич, погоня их осталась тщетною.

Приехав в Карс, Александр был весьма хорошо принят пашою, угощавшим его в течение трех дней. Отсюда он отправился далее, переправился через Аракс и на четвертый день прибыл в персидский лагерь, где находились Аббас-Мирза и Сулейман, с 8,000 или 9,000 войска.

Предуведомленный о прибытии царевича, Аббас-Мирза выслал к нему на встречу своих чиновников и, по словам самого царевича, 6,000 войска; приказал разбить для него особую палатку, подарил ему лошадь и 400 руб. денег. На следующий день он прислал еще 600 руб., два кафтана, две шали и два халата. Александр пробыл в лагере два с половиною месяца, «и слышно было, что Аббас-Мирза получил в это время [276] от отца повеление поступать, как будут советовать ему Ибраим-хан шушинский (карабагский) и царевич Александр» (Показание дворянина Турманидзева. Тифл. Арх. Канц. Наместн.).

Всем ханам персидским приказано было угощать царевича и всякую ночь «давать банкеты». Сын шаха также два раза приглашал к себе Александра, гостившего у его ханов и, по собственным его словам, проводившего время очень весело (Из письма царевича матери 30-го июля 1800 г. Тифл. Арх. Канц. Наместн.).

«С такою честию приняли меня, — писал Александр матери, — что лучше ожидать нельзя было. Я не могу описать всех почестей, какие мне оказываются... В лагере для меня обыкновенно ставится одна хорошая, большая и с отличными кистями и убором палатка; моим служителям другие семь палаток всегда поставлены бывают. В сих-то палатках с начала нашего приезда нас расположили. Словом, в таком великолепии и чести нахожусь я у них, что нельзя более сказать...»

Мать Александра, царица Дарья, узнав о бегстве своего сына, думала сама оставить Тифлис и соединиться со своими сыновьями Юлоном, Вахтангом и Парнаозом. Для прекращения интриг, необходимо было удержать ее в столице. Георгий просил Лазарева употребить все средства к тому, чтобы не допустить царицу к выезду из Тифлиса. Царь назначил в распоряжение Лазарева 12 конных грузин и одного чиновника (Секретные письма Коваленского Лазареву 7-го и 20-го июля 1800 года. Там же.).

В Авлабаре; где жила царица Дарья, не было никакого караула, кроме лазаретного; поэтому Лазарев, чтобы не подать вида царице, что за нею наблюдают, расставил по всем дорогам, в Авлабар, ночные секретные пикеты, а по всему авлабарскому предместью посылал частые патрули (Рапорт Лазарева Кноррингу 31-го июля, № 136. Георгиевский Арх. Комен. Правления.).

24-го июля Лазарев узнал, что царевич Вахтанг прибыл с войском в деревню Авчалы, в 12 верстах от Тифлиса. 26-го числа подошли к городу, также с войсками, царевичи Юлон и Парнаоз. Цель прибытия их была увезти царицу Дарью [277] из Тифлиса, под предлогом опасности от нашествия персиян. На самом же деле, имея переписку с братом Александром, царевичи искали покровительства Персии и потому хотели устранить мать свою от всех случайностей по вражде своей с царем Георгием.

«Я думаю, — писал Георгий Кноррингу (Тифлисский Арх. Канц. Наместника.), — что они, будучи с таким числом войска (до 3,000), когда бы неприятель к ним приблизился, стали бы отвращать от нас народ и возмущать его и сделались бы единогласными с неприятелем».

Спустя три дня, 27-го числа, Лазарев получил письмо Коваленского, в котором тот уведомлял его, что в предстоящую ночь царица думает оставить Тифлис. Бдительность надзора была увеличена. Георгий приказал своему адъютанту собрать 1,000 человек в Авлабаре; Лазарев, со своей стороны, усилил пикеты и патрули. Проезжая мимо дома царицы, Лазарев заметил, что лошади и экипаж были готовы и дом против обыкновения слишком освещен.

Частые патрули и движение разъездов около дома дали повод обратить на это внимание царицы и скрыть свои желания. Огонь в доме был потушен и лошади расседланы.

Царь Георгий поручил Коваленскому принять на себя роль посредника в ведении переговоров (Письмо Георгия Коваленскому 25-го июля 1800 г. Московский. Арх. Мин. Иностр. Дел.). Коваленский открыл с царевичами сношения и, по первоначальному ходу, надеялся соединить их или у себя в доме, или в предместье города; «а сие только и было нужно, чтобы иметь случай его высочеству (царю) взять их силою» (Письмо Коваленского Кноррингу 4-го августа 1800 г., № 285. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.).

Царевичи отказались приехать в город по приглашению Коваленского, и он сам отправился к ним на свидание за пять верст, куда они прибыли со всем своим войском. Коваленский убеждал их помириться с братом-царем; но царевичи просили только о позволении вывезти из города мать свою, [278] царицу Дарью. Коваленский отказал в их просьбе. Царица жаловалась, что, оставаясь в городе, остается без призрения и пропитания. Наш министр отвечал, что она может положиться на полное его попечение и на то, что он будет стараться исходатайствовать ей у Георгия приличное содержание. Дарья не соглашалась.

В три часа пополудни 29-го числа Георгий прислал сказать Лазареву, что царица Дарья совсем готова к отъезду и отправила уже часть экипажа своего в лагерь к детям; вслед затем посланный Коваленского объявил, что царевичи Юлон, Вахтанг и Парнаоз, стоявшие с войском близ города, намерены способствовать ее побегу. Посланный Коваленского сообщил Лазареву, что Георгий желает, чтобы один баталион русских войск с орудием был готов на Авлабаре для подкрепления его войск. Лазарев поехал к Георгию и во дворце встретил Коваленского. Оба они говорили приехавшему о том, чтобы у всех выездов из дворца царицы были поставлены караулы.

Баталион был собран на Авлабаре и простоял всю ночь до семи часов утра, но царица не выходила из дому. На утро он был сменен другим, и в течение нескольких дней у дворца царицы стоял караул, «а баталионы в ночную всякий день по очереди ходили».

На следующий день Коваленский отправился к царице и в доме ее нашел все приготовления к отъезду. Он спрашивал о причине ее отъезда. Дарья отвечала, что ее понудило к тому только желание быть посреди детей своих в безопасности и с приличным содержанием. Обещая покровительство и защиту, Коваленский успел уговорить царицу остаться как бы по добровольному желанию. Хитрая женщина, с видом особенного расположения к Коваленскому, обещалась остаться в Тифлисе.

Таким образом, покушение царицы Дарьи не увенчалось успехом: она вынуждена была оставаться в городе, хотя и не оставила своих интриг и происков.

«По вступлении царя Георгия Ираклиевича, — писала она Императору, желая оправдать свои поступки (Письмо царицы Государю Императору 1-го августа 1800 г. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.), — моего пасынка на [279] царство Грузинское, лишены от него я и мои дети принадлежащих нам прав, почестей и выгод иметь наследие царское братьям по очереди, что письменным покойного царя, моего супруга, установлением было нам определено. Равным образом и письменное условие, данное нам от царя Георгия во имя всемогущего Бога, к утверждению принадлежащих нам прав, остается с его стороны нарушенным».

Как только узнала царица Дарья, что Коваленский привез утвердительную грамоту Георгию, что Император Павел признал престол наследственным в роде Георгия и что сделан к тому важный шаг признанием сына Георгия, царевича Давида, наследником грузинского престола, она тотчас же обратилась к нашему министру с просьбою употребить ходатайство к законному удовлетворению ее и ее детей.

Коваленский старался помирить враждовавших царевичей и восстановить спокойствие в царстве. Он не достиг своей цели. Царевичи не уклонялись от мира, но объявили, что для разрешения всех спорных вопросов и недоразумений недостаточно посредничества одного Коваленского, без собрания знатнейших чинов государства. Честолюбивый и хотевший управлять неограниченно царем и всем царством, Коваленский не желал этого собрания. Не желал его и царь Георгий, боявшийся поднятия вопроса о престолонаследии.

Царь хотя и обещал помириться с братьями и родственниками, однако, на деле поступал часто иначе. Оскорбленный теми же родственниками еще при жизни отца, он слишком был нерасположен к ним, чтобы не быть предубежденным и не поступать во многих случаях несправедливо.

Дарья жаловалась на Георгия, что он лишил ее имений и пропитания, что он притесняет своих братьев и ее детей, что дом ее окружили со всех сторон войсками, как дом изменницы.

Царица-вдова просила Императора Павла защитить ее от таких несправедливостей.

«Пасынок мой, — писала она, — царь Георгий, находится теперь в тяжкой болезни, и буде, по воле Бога, прогневавшегося [280] на меня за грехи мои, что-либо с ним случится, то сомневаюсь, как бы престол царский не был принят избранным от него наследником, сыном его Давидом, а дети мои не остались бы без участия в праве, от родителя им оставленном.

Если оставленное прочих царских особ потомкам от родителей их право не должно быть уничтожено, тогда соблаговолите принять и от царя Ираклия оставленное своим детям право».

Царица Дарья убеждала Императора поручить Коваленскому узнать от приближенных покойного царя о справедливости и действительности завещания покойного Ираклия II и вручить управление царством тому, кому, после смерти Георгия, оно будет следовать по завещанию.

При свидании с Коваленским, Дарья высказала даже желание отправиться в Россию и тем опровергнуть всякое на нее подозрение. Коваленский просил ее употребить все старания к возвращению в Грузию сына ее Александра, обещаясь то же самое сделать со своей стороны. К царевичам он писал, чтобы они распустили свое войско и удалились от города, ежели не желают последовать приглашению царя Георгия и приехать к нему в Тифлис. Царевичи удалились и писали Коваленскому, что весьма сожалеют, что поступок их, «к которому ничто иное их не побудило, кроме священнейшей обязанности, по естественному закону к родителям», может быть принят и объяснен недостатком верности, усердия и преданности их к России. Царевичи говорили, что, напротив того, они готовы доказать свою верность пожертвованием самой жизни и ожидают только указания, в чем могут быть полезны (Письмо Коваленского Кноррингу 4-го августа 1800 г., № 285. Тифлисский Арх. Канц. Наместника.).

Задержание царицы Дарьи в Тифлисе имело весьма хорошие последствия для Грузии. «Если бы она ушла, — писал Лазарев Кноррингу, — то наделала бы каши: тогда бы Имеретия, Персия и внутренний бунт — все восстало бы на бедную Грузию».

Трудно было рассчитывать на возможность примирения братьев. [281] С каждым часом вражда между ними разгоралась все более и более. В одном из писем Георгия лучше всего видны отношения их друг к другу.

«Мы получили твое письмо, — писал царь Георгий Отару Амилахварову (От 21-го сентября 1800 года. Акты Кавк. Археогр. Комм., т. I, стр. 153 и 154.), — каким ты извещал нас о притеснениях и грабежах, чинимых селам царевичем Парнаозом, также о прибытии его в Гори и угрозах тамошним жителям... Буде желаешь быть нашим верноподданным, то докажешь свое усердие, если не будешь пускать ни Парнаоза, ни его людей в Гори и ничего им не уступишь; ежели же Парнаоза или его людей пустишь в Гори, то ты должен отказаться от нашего подданства. Парнаозовых людей не щади никоим образом: имеешь право не жалеть для них ни палок, ни дубины, ни камня, ни оружия, ни ружья, ни шашки, ни пистолета, ничего против них не жалеть и не пускать их. Если их схватишь и арестованными пришлешь к нам, то это было бы лучше. Кто бы ни явился в Гори, ничего не уступай ему ни на одну денежку — так ты должен знать...

«....Горийский мамасахлис и жители! если вы в этом деле не пособите Амилахвару и не будете слушаться его приказаний на счет невпуска Парнаозовых людей и жестокого с ними обхождения, то кровно провинитесь перед нами, и мы с вас взыщем. Не притворяйтесь и не болтайте, а будьте прямодушны и усердны, пособляя в этом деле Амилахвару. Тебя, Амилахвар, мы перед сим хотя и требовали сюда письменно, но уже не отправляйся, а смотри за тем краем и напиши нам о себе и о тамошних новостях».

Текст воспроизведен по изданию: История войны и владычества русских на Кавказе. Том III. СПб. 1886